Когда ты исчез

Джон Маррс

От автора бестселлера «THE ONE. ЕДИНСТВЕННЫЙ», лауреата премии International Thriller Writers Award 2021. Она жаждала правды. Пришло время пожалеть об этом… Однажды утром Кэтрин обнаружила, что ее муж Саймон исчез. Дома остались все вещи, деньги и документы. Но он не мог просто взять и уйти. Не мог бросить ее и детей. Значит, он в беде… И все же это не так. Саймон действительно взял и ушел. Он знает, что сделал и почему покинул дом. Ему известна страшная тайна их брака, которая может уничтожить Кэтрин. Все, чем она представляет себе их совместную жизнь – ложь. Пока Кэтрин учится существовать в новой жуткой реальности, где мужа больше нет, Саймон бежит от ужасного откровения. Но вечно бежать невозможно. Поэтому четверть века спустя он вновь объявляется на пороге. Кэтрин наконец узнает правду… Так начиналась мировая слава Маррса… Дебютный роман культового классика современного британского триллера. Здесь мы уже видим писателя, способного умело раскрутить прямо в самом сердце обыденности остросюжетную психологическую драму, уникальную по густоте эмоций, по уровню саспенса и тревожности. _____________________________________________________________________ «Куча моментов, когда просто отвисает челюсть. Берясь за эту книгу, приготовьтесь к шоку!» – Cleopatra Loves Books «Необыкновенно впечатляющий дебют. Одна из тех книг, что остаются с тобой надолго». – Online Book Club «Стильное и изящное повествование; автор нашел очень изощренный способ поведать историю жизни». – littleebookreviews.com «Ищете книгу, бросающую в дрожь? Если наткнулись на эту, ваш поиск закончен». – TV Extra

Глава 2

КЭТРИН

Нортхэмптон, двадцать пять лет назад

5 июня, 04:45

Глаза нещадно жгло, будто от уксуса. Я не спала больше суток. Не давали покоя мысли о Саймоне.

В постель я легла ближе к полуночи, переодеваться не стала: казалось, что надеть пижаму — все равно что признать, будто Саймон уже не вернется. Когда это закончится? Было тошно от одной мысли, что завтра все начнется по новой.

Дверь в спальню я оставила открытой, чтобы не пропустить звонок или стук в дверь. Всю ночь пролежала неподвижно поверх одеяла, потому что лечь как полагается — значит, потерять драгоценные секунды, пока в спешке буду выпутываться из постели, чтобы схватить внизу трубку. Ужасно хотелось спать, но на душе было тревожно, и я подскакивала от малейшего шороха или скрипа — вдруг это Саймон крадется по коридору; зайдет сейчас и скажет: мол, прости, я не хотел… Потом обнимет меня крепче обычного, и эти ужасные двадцать четыре часа растают без следа.

Мы уже давно не спали в обнимку. Я скучала по тем временам, когда Саймон насвистывал «Отель Калифорния», подстригая лужайку, или собирал вместе с Робби божьих коровок в банку из-под мармелада. Мне не хватало его теплого дыхания на шее. Где же он, тот мужчина, который баюкал меня на руках, пока я истошно рыдала, умоляя Господа вернуть моего мальчика?

Я лежала, не смыкая глаз, до самого рассвета. Приближался новый день — а я еще не отошла от предыдущего.

8:10

— Где папа? — спросил вдруг Джеймс, поглядывая на дверь.

— Он… э-э… уже ушел на работу, — соврала я и поскорей сменила тему.

Когда дети проснулись, я постаралась сделать вид, будто все в порядке. Правда, накормив их завтраком и собрав обед в школу, невольно обняла крепче обычного, пытаясь ощутить внутри них Саймона. Потом передала детей Поле, чтобы та отвела их в школу, а сама налила четвертую чашку кофе за утро и принялась ждать Роджера.

— Ты бы не налегала так на кофе, еще больше разнервничаешься, — предупредила Пола, строго покачав пальцем.

— Я только на нем и держусь, — ответила я и глянула на руки — те по-прежнему тряслись. — Пола, а что, если он не вернется?.. — шепотом, чуть слышно спросила я, чтобы не услышал Джеймс. — Как я без него?

— Эй, не смей так думать! — Пола крепко сжала мои ладони. — Вам и без того столько пришлось пережить… Ты же знаешь, Роджер свернет горы, но в любом случае притащит его домой.

— А если не получится?

— Уж поверь, Саймон обязательно найдется!

Я кивнула, надеясь, что так оно и будет.

— Давай Эмили я тоже заберу, — предложила Пола, уже вытаскивая из шкафа под лестницей розовую коляску.

— Спасибо, — с чувством сказала я, потому что в эту минуту приехал Роджер в сопровождении суровой женщины в полицейской форме, которую он представил как офицера Уильямс.

Пола поскорей вывела детей через черный ход. Полицейские уселись за стол и достали блокноты.

— Миссис Николсон, когда вы последний раз видели мужа? — начала офицер Уильямс.

Мне не понравился ее резкий тон.

— Позапрошлым вечером. Он собирался посмотреть новости, но я слишком устала, поэтому пожелала ему спокойной ночи и пошла спать.

— Вы не помните, во сколько он лег?

— Нет, но он точно ночевал дома.

— Откуда вам знать? Вы видели его или, может, разговаривали?

— Нет, просто знаю.

— Уверены? Он мог уйти еще вечером. Такую возможность вы не рассматривали?

— Нет, вряд ли…

Я задумалась, стараясь вспомнить, чувствовала ли Саймона рядом в ту ночь.

Офицер Уильямс решила зайти с другой стороны:

— У вас не было с мужем разлада?

— Разумеется, не было, — огрызнулась я.

— Может, у Саймона наблюдались проблемы с деньгами? Или трудности на работе?

— Нет, ничего подобного.

Она говорила о нем в прошедшем времени, и мне это не нравилось.

— Вы не думали, что у него может быть кто-то еще?

Вопрос застал меня врасплох. Такая мысль никогда не приходила в голову.

— Нет, он бы так не поступил.

— Соглашусь с Кэтрин, — добавил Роджер. — Саймон не из таких. Для него нет ничего важнее семьи.

— И все же измены случаются чаще, чем вы думаете…

— Я сказала: нет! — резко перебила я. — У моего мужа не было интрижек на стороне.

— Он прежде пропадал?

— Нет!

— Даже на несколько часов?

— Даже на несколько часов!

— Может, угрожал уйти?

— Нет!

У меня вздыбились волоски на шее, в голове загудело. Я глянула на часы в духовом шкафу: сколько еще продлится эта пытка вопросами?

— Может, в семье были какие-то проблемы в последнее время?

Мы с Роджером переглянулись. У меня перехватило горло.

— Только те, о которых я рассказывал в машине, — ответил за меня Роджер.

— Ясно… Как Саймон это пережил?

Я сглотнула комок.

— Нам было трудно, но мы справились. Он очень меня поддерживал.

— Могу представить… Вы не думаете, что это повлияло на его уход?

— Хватит говорить так, будто он от меня ушел! — рявкнула я. — Мой муж пропал без вести!

— Иветт неправильно выразилась, — вмешался Роджер, укоризненно глянув на свою бестактную коллегу. — Прости, Кэтрин, мы обязаны рассмотреть все возможности.

— Хочешь сказать, он мог взять и уйти?

— Нет, нет, что ты! Потерпи еще чуть-чуть. Мы почти закончили.

Вопросы иссякли полчаса спустя, когда мы в очередной раз уперлись в тупик. Роджер попросил свежий снимок Саймона, поэтому я вытащила из кухонного ящика толстый конверт с фотографиями, которые мы не успели разложить по альбомам.

Их сделали два года назад, на предпоследнее Рождество, когда наша семья была в полном составе. Когда мы были все вместе, а не «шестеро минус один». Страшно даже представить, что теперь будет «минус два».

Фотографии сделали в начале вечера, когда Джеймс танцевал и корчил рожицы под свой новый диск с песнями Майкла Джексона, Робби руководил схваткой доисторических чудищ — диплодока и какого-то ящера с шипастой спиной, а Эмили с хихиканьем лопала пузыри на пупырчатой пленке.

В доме царил бардак, но Саймона это не смущало. Он умиленно любовался семьей, которую помог создать. Правда, на одном из снимков он глядел в сторону с на удивление пустым лицом: совсем не был на себя похож. Поэтому я выбрала другую фотографию: где все улыбались. Пусть Саймона видят таким, каким он был в жизни.

Именно такого я отчаянно ждала домой.

12:45

Слухи о пропаже Саймона разлетелись быстрее лесного пожара. Если он лежит где-то искалеченный, надо найти его как можно скорее, поэтому полиция созвала всех наших знакомых в поисковый отряд.

Десятки людей разных возрастов — включая соседей, которых мы даже не знали, — стали прочесывать поля, проселочные дороги, рощи и церковные кладбища. Полицейские водолазы исследовали ручьи, пруды и каналы.

Я стояла у забора в саду, обхватив себя руками и молясь, чтобы дрожь внутри поскорей утихла. Темные фигуры вдалеке расплывались в глазах. Было ужасно страшно: вдруг сейчас крикнут, что мой муж нашелся. Однако ветер доносил лишь шорохи ног, топчущих посевы.

Вместе с Роджером и офицером Уильямс мы обыскали весь дом сверху донизу. Хотя это было крайне мерзко, я стиснула зубы и смирилась, зная, что того требует от меня долг. Мы перетрясли антикварное бюро, папку за папкой просмотрели бумаги: от старых банковских выписок до телефонных счетов — на предмет «следов необычной активности». Паспорт Саймона, его чековая книжка и банковская карта лежали на обычном месте в ящике стола рядом с моими документами. На всякий случай я перебрала квитанции, которые Саймон хранил в обувных коробках.

Другие полицейские тем временем запросили его медицинскую карту и вместе со Стивеном изучили рабочую документацию. Затем поговорили с соседями, особенно с молочником и почтальоном. Саймона никто не видел.

Офицер Уильямс попросила меня составить список вещей, которые он мог надеть тем утром, поэтому я принялась рыться в гардеробе. Вспомнилось вдруг, как Оскар нервно топтался вчера на коврике у двери. Тогда я не обратила внимания, но сейчас сообразила, что пес стоял прямиком над кроссовками Саймона. Странно… Выходит, тот отправился не на пробежку?.. Значит, офицер Уильямс права: он мог уйти еще ночью? Или рано утром? Куда? Зачем? И почему не взял с собой бумажник с ключами?

— Как успехи, миссис Николсон? — крикнула снизу офицер Уильямс. — Нашли что-нибудь?

— Нет. Сейчас спущусь, — соврала я и уселась на диван, пытаясь уложить мысли в голове.

Отчего-то казалось, что свое открытие лучше держать при себе. Эта самодовольная корова и без того полна сомнений; не хотелось бы лишний раз доказывать, что, возможно, она права.

Трое кинологов с брехливыми немецкими овчарками зашли в дом, чтобы поймать запах Саймона. Бедный Оскар забился в кладовку, не соображая, отчего в коттедже такая суета и шумиха.

— Как я тебя понимаю, — прошептала я и чмокнула пса в макушку.

17:15

Вечером, когда я забирала детей из школы, пришлось снова им соврать. Я заявила, что у нас праздник и мы идем в кино на последний диснеевский мультфильм. Робби с Джеймсом радостно завопили.

По совету Роджера я увезла мальчиков из города, чтобы они не спрашивали, отчего на улицах столько народу в будничный день. Пусть побудут немного в мире красочных иллюзий.

Пока дети выбирали попкорн, я мельком упомянула, что днем папа заезжал домой за вещами.

— Он летит в командировку в другую страну на большом самолете. На таком же, на каком мы летали в Испанию, — объяснила я. — Его не будет несколько дней.

Байка про «приключения за морем» пришлась детям по душе. Робби заявил, что папа теперь будет как Индиана Джонс.

— Он поэтому и просил отвести вас в кино и передать, как сильно вас любит.

— Спасибо, папа! — крикнул Джеймс, запрокинув голову к небу и помахав воображаемому самолету.

Когда начались титры, я задумалась, правильно ли рассказывать детям сказки, скрывая от них происходящее? Но разве они смогут понять, что происходит, если я сама ничего не понимаю? Я не в состоянии сказать им правду, потому что не знаю, в чем дело.

Я полтора часа пялилась на экран, однако не увидела ни одной картинки и не услышала ни слова. Голову не отпускала навязчивая мысль про кроссовки Саймона. Если он отправился не на пробежку — то куда? И зачем?

Я так долго себя накручивала, что начало подташнивать.

Впрочем, какова бы ни была причина, одно я знала наверняка: Саймон не ушел бы от нас по своей воле.

20:40

Домой мы попали уже в сумерках, когда поиски свернули. Робби и Джеймс, усталые, поплелись наверх чистить зубы. Я же поспешила на кухню, где уже сидели Стивен и Байшали, которые привезли Эмили.

— Что-нибудь слышно? — с волнением спросила я.

— Прости, ничего, — ответила Байшали, и у меня затряслись губы.

Подруга хотела меня обнять, однако я выставила перед собой руки.

— Не надо, я держусь, правда. Пойду, посмотрю, как дети.

— Не знаю, стоит ли тебе рассказывать… — смущенно начала Байшали и замолчала.

— Что рассказывать?

Мы с Байшали были довольно близки, но ее манера молчать до последней минуты, чтобы никого ненароком не огорчить, изрядно меня бесила, особенно сейчас, когда требовалось знать все до мельчайшей детали.

— К тебе приходили.

— Кто?

— Артур и Ширли, — ответила та и виновато, как ребенок, опустила голову.

Я вздохнула. В суматохе последних дней я совсем забыла, что просила Роджера сообщить о пропаже Саймона его отцу и мачехе. Теперь грядет очередной скандал, а у меня совершенно нет сил выяснять с ними отношения.

— Лучше не затягивай, — добавила Байшали, словно прочитав мои мысли. — Ты же знаешь Ширли: она всю душу вытрясет, если решит, будто от нее что-то утаивают.

Я кивнула, не рискнув заговорить — голос мог меня подвести. Байшали все поняла правильно и крепко обняла меня. На сей раз сопротивляться я не стала.

— Не переживай так сильно. Саймон обязательно вернется.

Она ободряюще улыбнулась.

Я думала об одном: сколько еще раз я должна услышать эти слова, чтобы они стали, наконец, правдой?

САЙМОН

Лутон, двадцать пять лет назад

5 июня, 8:40

Легковушки и грузовики с ревом неслись по автостраде, а я топтал ногами мягкую траву на обочине.

Без денег был только один способ добраться до Лондона — автостопом, при условии, что кто-то из водителей надо мною сжалится. Но ни люди, ни машины словно не замечали мой оптимистично выставленный вверх палец. Впрочем, по натуре я терпелив.

Ночь я провел мирно, а вот рано утром возле потрепанного фургона, где я спал, припарковался минивэн с багажником на крыше, битком набитым пластиковыми чемоданами. Без лишней суеты я собрал вещи и вылез через заднее окно, одеваясь на ходу, словно беглец.

У самых ворот замедлил шаг и остановился, услышав детский плач. Один из новых гостей, мальчишка лет трех, видимо, не сдержав волнения, бросился к фургонам, но, запнувшись, упал и ссадил коленку.

Мать, уронив сумку, обежала машину и подхватила сына на руки. За годы отцовства я научился отличать искренние слезы от поддельных. Мальчик плакал намеренно. Он знал, что чем громче будет реветь, тем крепче его пожалеют.

С моей матерью такой трюк не прокатывал… Последний раз я видел ее двадцать лет назад — и от всего сердца пожелал ей в тот день сдохнуть.

Мой отец, Артур, был человеком хорошим, но совершенно безвольным. Единственная его ошибка заключалась в том, что он отдал сердце ветреной женщине. Дорин была полной его противоположностью. Взбалмошная и непостоянная, она то исчезала, то вновь появлялась в нашей жизни. С нами она была весела, внимательна и щедро одаривала нас любовью. Не успев зайти в комнату, озаряла своим присутствием каждый уголок и заполняла его смехом. Мы возводили с ней в гостиной шалаши из простыней, накидывая их на диван, потом заползали внутрь и жевали рассыпавшееся в руках печенье, взятое в магазине по акции.

Однако женщина, которую мы с Артуром любили всей душой, редко задерживалась в нашем доме. Неважно, сколько времени она проводила с нами — месяц, полгода или, если повезет, целый год, — мы всегда поглядывали на часы, ожидая неизбежного.

Она изменяла мужу часто и в открытую. Порой незнакомцу достаточно было подмигнуть — и она тут же бросалась ему на шею. Однажды Дорин сбежала с хозяином местного паба в Сандерленд и устроилась там официанткой. В другой раз повелась на обещания пилота «Пан Американ» показать ей мир и успела добраться с ним до самого Бирмингема, где тот ее бросил.

Еще она подолгу пропадала в Лондоне. Отец из-за этого часто с ней ссорился, особенно когда они думали, что я сплю. Дорин боялась быть счастливой — и при этом боялась одиночества. Разрываясь между этими двумя чувствами, она бежала то к нам, то от нас. И хотя я привык к ее отлучкам, все равно не видел в ее метаниях смысла.

— Саймон, я здесь задыхаюсь! — пыталась она объяснить, когда я в очередной раз поймал ее при побеге.

Она стояла на коленях, одной рукой держа чемодан, а в другой сжимая мою ладошку, и разговаривала с шестилетним ребенком так, словно он мог разобраться во всех перипетиях ее сердца.

— Я люблю вас с папой, но мне этого мало! — крикнула Дорин, распахивая входную дверь, и уселась в чужой синий «Остин Хили».

Мы всегда прощали ей драматические эскапады. После отъезда становилось даже легче — лучше так, чем тоскливо ожидать неизбежного.

Я пожелал матери смерти лишь затем, чтобы эта круговерть наконец закончилась.

Даже сегодня, став взрослым человеком, готовым начать жизнь с чистого листа, я все равно, несмотря ни на что, в глубине души тосковал по матери. После всех обещаний, что она нарушила, после всех слез, которые я пролил по ее вине, я не мог двигаться дальше, не сообщив, что простил ее.

Когда я последний раз о ней слышал, она жила где-то в Лондоне.

Небеса разверзлись, и дождь хлынул ровно в тот момент, когда рядом, вспыхнув габаритными огнями, притормозил автомобиль. Я подбежал к нему.

Благодаря матери я понял, что порой не остается другого выбора, кроме как послать всех к чертям.

А у меня были более веские причины бросить семью, чем в свое время у Дорин.

Хемел-Хемпстед

13:10

Высадившись на автозаправке в нескольких милях к югу от Лутона, я укрылся от дождя под металлическим навесом.

Сел поближе к масляному обогревателю — может, удастся высушить одежду. Под ножку железного стула, чтобы тот не качался на выщербленной плитке, подложил пару свернутых салфеток. Коренастый мужчина в красной шапочке и фартуке за стойкой сжалился и бесплатно налил мне большую кружку горячего чаю.

Я думал о том, что скажу матери, когда ее найду. Я бывал у нее в гостях. Мне тогда было тринадцать, и она вдруг начала слать из Лондона письма — одно за другим. Уверяла, что каждый день думает обо мне. Писала те самые слова, которые я хотел услышать от нее последние пять месяцев, прошедших со дня ее отъезда. Каждое предложение я перечитывал по сто раз, пока оно намертво не въедалось в память.

Мне не хватало Дорин, и отцу, наверное, тоже, хотя мы никогда об этом не говорили. Поэтому нашу переписку я держал в секрете. Перехватывал почтальона, а письма прятал на книжной полке возле кровати. Суетливо писал ответы, рассказывал ей про школу, про друзей и свои обычные занятия. Даже про чудесную девочку, с которой недавно познакомился на уроке английской литературы.

Потом, как-то раз, Дорин попросила ее навестить. Она сказала, что живет в большом доме и у нее есть пустая комната. Если хочу, я могу ее занять. Она работает в ресторане неподалеку и готова выслать мне денег на билет.

Я, изрядно поборов сомнения, решился заговорить об этом с отцом. Тот был удивлен и, наверное, даже немного разочарован моими секретами. Он пытался найти разные причины, чтобы отговорить меня. Предупреждал, что ничего хорошего из нашей затеи не выйдет.

— Когда я встретил Дорин, шевелюра у меня была всем на зависть, а теперь посмотри, что от нее осталось, — в отчаянии привел он последний довод, ткнув пальцем в свою лысину. — Она и из тебя, Саймон, все соки выпьет.

Впрочем, мы оба понимали, что он упрямится лишь из страха: боится, я предпочту остаться с ветреной мечтательной мамашей, а не с надежным, вечно занятым и лысым отцом. Я обещал, что никуда не денусь, хотя, надо признать, в глубине души подумывал о переезде. Артур пока не предавал меня — это будет позднее, — но тайная жизнь Дорин Николсон манила пуще любых земных радостей.

Я воображал, как она живет в роскошном особняке и вечерами, разодетая в пух и прах, устраивает гламурные вечеринки для лондонской элиты. Я обязан был увидеть ее жизнь собственными глазами. В конце концов отец смилостивился и отпустил меня. Причем проезд оплатил сам, убедившись притом, что я купил обратный билет.

Повзрослев, я понял, что мы с Дорин искали перемен по разным причинам, хотя невольно выбрали один путь. Я начинал понимать ее, как не понимал никого другого.

Лондон

17:30

До окраин Лондона я добрался на «Моррис Миноре» в компании четырех йоркширских терьеров, дремавших на заднем сиденье. На заправке подошел к пожилой супружеской чете, и те согласились подвезти меня до столицы. Они ползли по автостраде с черепашьей скоростью — километров шестьдесят в час, — запуская по кругу одну и ту же кассету с лучшими хитами Джона Денвера^[3]. Не сразу уловив иронию ситуации, уже на втором куплете я начал подпевать: «Уведи меня домой, сельская дорога».

Я рассеянно теребил ремешок на запястье — единственный подарок Дорин, что у меня остался, — и глядел в окно на пыхтящий вдалеке поезд.

Вспомнилось, как двадцать лет назад мать встречала меня на вокзале, нервно затягиваясь сигаретой без фильтра. Никотин и лавандовые духи облепили мне пальто, когда она прижала меня к груди, и на щеках у нее заблестели слезы.

— Как я рада видеть моего мальчика! — всхлипнула она. — Ты даже не представляешь!

Я представлял, еще как, потому что меня тоже раздирали эмоции.

Мы уселись на верхней платформе красного двухэтажного автобуса, чтобы доехать до ее дома в Бромли-бай-Боу на востоке Лондона. Дорин обнимала меня за плечи и постоянно целовала в макушку, а ветер трепал мне волосы. Я увлеченно разглядывал дома, восторгаясь архитектурой города, и торопливо делал в блокноте эскизы самых известных зданий вроде парламента или собора Святого Павла, чтобы показать потом Стивену. Он, как и я, был одержим старинными зданиями, имеющими историческую ценность, — а таких в Лондоне было немало.

— Приехали, — наконец объявила мать и нервно улыбнулась, словно пытаясь меня взбодрить.

Увидев ее тесный домишко, я изо всех сил постарался изобразить радость. Он был гармошкой зажат в тесном проулке среди десятков других таких же убогих лачуг. Однако я убедил себя, что это пустяки; главное — я с мамой.

Дорин отперла входную дверь, и когда на лицо ей упало солнце, на щеках стали заметны слезы, от которых поплыл макияж. А еще — тень пурпурного синяка под глазом, густо замазанного косметикой.

Когда она взяла мой чемодан, чтобы занести в коридор, рукав платья в цветочек задрался, обнажив запястье, щедро усеянное желтыми и синими пятнами. Я промолчал.

Внутри домик оказался аккуратным, но обставленным весьма скудно; ремонта он не видел со времен войны. Обои пытались сбежать со стен, и их удерживали на месте только куски липкой ленты. Потолок над вытертым креслом, из которого торчала набивка, потемнел от сигаретного дыма. В коридоре рядом с белыми туфельками на шпильке валялись здоровенные изношенные мужские ботинки.

— Это чьи? — спросил я.

— О, одного моего приятеля, — ответила Дорин.

Больше я не успел ничего сказать, потому что в доме объявилось чудовище.

Нортхэмптон, наши дни

8:27

— Саймон…

Кэтрин прошептала это имя так, будто оно застряло на выдохе, не желая проталкиваться в губы.

— Да, Китти, — сдержанно ответили ей.

Она ухватилась за дверную ручку, словно за спасательный круг. Боялась, что, если отпустит, ноги подогнутся и ее затянет в бурю эмоций, которые она похоронила в себе много лет назад.

За секунды в голове вихрем пронеслись десятки самых безумных теорий. Сперва она решила, будто у нее инсульт и мозг устроил ей галлюцинации. Затем — что вернулась давно побежденная болезнь.

Потом Кэтрин заглянула в оливково-зеленые глаза, которые когда-то дарили ей все, в чем она нуждалась, и безжалостно отогнала глупые мысли.

— Ты как? — спросил Саймон.

Он знал, что своим появлением поразит ее — но не настолько ведь, чтобы довести до обморока.

Кэтрин тем временем очнулась от размышлений. Нет, определенно, он не плод ее воспаленного воображения. Он настоящий. Человек, который двадцать пять лет назад пропал. Человек, которого она любила и потеряла; человек, который давным-давно стал призраком, теперь стоял во плоти у нее на пороге.

Она произнесла одно-единственное слово, воплотившее в себе все невысказанные вопросы: и прошлые, и нынешние.

— Зачем? — спросила Кэтрин.

— Можно войти? — отозвался Саймон, не сомневаясь, что она разрешит.

Она ничего не сказала, оставшись стоять в дверях. Он пытался разгадать ее мысли по лицу, теперь совершенно незнакомому.

Наконец Кэтрин отвернулась и отошла, позволяя ему шагнуть в коридор. Сама тем временем обвела взглядом улицу — видел ли кто-нибудь воскрешение мертвеца? Но, как и в день его пропажи, свидетелей не было.

Кэтрин глубоко вдохнула, потому что ей предстояло дышать одним воздухом с покойником.

И тихонько закрыла за ними дверь.

Примечания

3

Джон Денвер (наст. Генри Джон Дойчендорф-мл., 1943–1997) — один из самых популярных американских исполнителей кантри.