Частичка тебя. Мое счастье

Джина Шэй, 2022

Я чертовски устала от разочарований. От мужчин, которые говорят одно, а делают другое. От водоворота странных случайностей, в центре которых, против воли, оказываюсь раз за разом. В конце концов, ведь необязательно выходить замуж! Я могу родить ребенка для себя, исполнить давнюю мечту – стать матерью. И я могу не делиться своим чудом с тем, кто называл случившееся между нами ошибкой. План был прекрасен! Только мнение неуемного бывшего друга я не взяла в расчет. Он узнал о своем отцовстве! Он требует признания его родительских прав. Что думает об этом его невеста? Интересный вопрос! Потому что она не так мила и безобидна, как кажется!

5. Энджи

— Как вы думаете, почему вы здесь, Анжела?

Перинатальным психологом оказывается женщина лет на пять меня старше. Чуть полновата, в волосах поблескивают седые прядки — надо же, как рано, но глаза на удивление бодрые и энергичные. А я думала, что психологи — сами по себе напоминают клубок нервов, и потенциально — являются клиентами своих же коллег.

— Не знаю, — отвечая на вопрос пожимаю плечами, — потому что врач меня к вам послал.

— Ну, если я отнимаю у вас ваше время — мы на этом можем закончить. Я могу отметить, что у вас нет никаких проблем, и в наших дальнейших встречах не будет никакой необходимости.

В первую секунду я испытываю возмущение — до чего, однако, докатились все эти бюджетные врачи, вообще не хотят работать, а ведь вот на это уходит пять процентов моей зарплаты.

И вот черта с два, нифига я никуда не уйду.

Взгляд психологини не становится разочарованным, напротив — она будто выжидает.

— Я поняла. Я осталась, и вы ждете, что я скажу зачем?

Врач насмешливо щурится и едва заметно опускает подбородок. А я немного зависаю. Как же это сформулировать, чтобы не прозвучало глупо?

По-моему, как ни сформулируй — но от моих проблем пахнет таким наивняком, что с ними просто стыдно к кому-то обращаться.

— У меня был нервный срыв, — медленно проговариваю я, — ну или что-то вроде того. Подскочило давление, без каких-либо особых причин. И оно не снижалось почти сутки после моей госпитализации. При этом сердце у меня здоровое, причин для таких вот историй как будто нет.

— Как будто?

— Как будто, — я повторяю, пребывая все в той же легкой прострации, — физических причин нет.

— Но есть эмоциональные, не так ли?

— День был сложный.

Короткий ответ психологиню не устраивает, она лишь продолжает выжидающе на меня смотреть.

Ох, черт, как же сложно это!

Как сложно кому-то вообще об этой ерунде говорить.

Ну, подумаешь, отец моего будущего ребенка назвал нашу с ним ночь ошибкой и всеми силами делает вид, что её не было.

Ну, подумаешь — мне приходится с ним работать. Не маленькая девочка, давно должна была привыкнуть, что жить априори сложно.

Ну, подумаешь — оказалась в одном вольере с больной лошадью. Сама себя напугала, а все в итоге обошлось. И наверняка это какой-то придурок-подросток, как и сказал тот сержантик, потому что я в уме не представляю, кому могла насолить настолько.

Ну, подумаешь, мужчина, к которому я три года питала безответные чувства, женится на другой, и все это происходит в поле моего зрения.

Ну, подумаешь…

Тот, кто ухаживал за мной и действительно нравился мне сейчас…

Целовался с другой…

За потоком мыслей и путающихся объяснений я не сразу осознаю, что снова начинаю плакать. Бессильно, устало, вымученно.

Это все такая ерунда. А я… Опять проигрываю собственной глупости, собственным слабостям…

И мне еще даже платки подают… И воду…

— Не торопись, проплачься, — мирно советует мне психолог, — стресс, который ты сдерживаешь в себе, никуда не девается. И пользы он тебе никакой не несет. Только травит.

— Я так… Не могу… Не привыкла…

Господи, какие жалкие всхлипы рождаются на свет из моего рта. Был бы жив мой батюшка — вспомнил бы с печалью, как Тарас Бульба разделался с разочаровавшим…

— А как привыкла? — живо реагирует моя собеседница. — Привыкла как бой-баба все на себе тащить? И ни слезинки не проронить, чтоб другим было удобно и спокойно?

— Все взрослые люди так себя ведут, — хрипло выдыхаю я, впиваясь ногтями в колени. Боль чуть-чуть помогает прийти в себя, но не так твердо, как мне хотелось бы.

— Да ну? — психолог иронично поднимает брови. — Все-все взрослые люди так себя ведут? И те, что довели тебя до такого состояния, — они-то точно ведут себя идеально, это ты сама себя накрутила?

У меня звенит в голове, и я бессильно хватаю ртом воздух. Как рыба, выброшенная на песок, которая срочно пытается научиться дышать новым способом.

— Давай разберемся детальнее. Все ли описанные тобой люди достигли возраста совершеннолетия? И не на прошлой неделе, а уже порядочно?

Я киваю, все еще не набрав в себе достаточно сил для разговора.

— То есть их можно назвать взрослыми людьми, способными принимать самостоятельные решения. Но при этом все они ведут себя так, как им удобно. И плевать им на тебя, на твое спокойствие и удобство. Так?

Я закусываю губу.

Признать это — значит обвинить других людей в собственной уязвимости.

Но отрицать… Язык не поворачивается…

— Давай начнем немного раньше, Анжела, — психологиня успокоительно улыбается, смягчаясь в тоне, — мы уже поняли, что люди крайне редко ведут себя так, как удобно другим. И тебе тоже не стоит беспокоиться об удобстве левой тетки, вроде меня, когда речь заходит о проявлении твоих эмоций. Но наша с тобой задача сейчас не в этом. Мы должны понять, как ты оказалась там, где ты оказалась сейчас.

— И где же я оказалась, по-вашему? — я сама ощущаю себя готовой зарычать и вспылить. Да как она смеет говорить обо мне так, будто я какая-то слабачка?

— В депрессии, девочка, в депрессии, — невесело вздыхает врач, — причем абсолютно нешуточной. Представляющей огромную угрозу для тебя и твоего ребенка.

В депрессии, я? Этим модным словечком обожали прикрываться прежние мои “подружки” — точнее подружки моей “подруги”, незабвенной стервозины Крис, подставившей меня на старой работе. Депрессия была универсальной причиной, чтобы выпросить у мужа шубку, поездку на Ибицу, чтобы завести любовника или бросить работу.

При том, что я ясно видела — это просто каприз. Средство манипуляции, оправдание, симуляция…

И для меня слово “депрессия” всегда было практически синонимом такой вот бесконечной дури в голове, когда просто нечем занять мозг, что придумываешь себе драматичную болячку.

И признать себя… Такой? Да ни в жизнь.

Все это я проговорила вслух.

А врач не повела и бровью.

— К твоему сведенью, депрессия — это вполне конкретное психологическое расстройство, — мирно комментирует она, когда я затихаю, — очень опасное для человека, потому что приступы тоски и уныния зачастую становятся причиной для суицида. А у беременных — частенько провоцируют выкидыши. Мы ведь с тобой не хотим ничего такого?

— Нет, нет, конечно нет, — я нервно встряхиваю головой несколько раз, — я очень хочу, чтобы мой ребенок родился на свет. Здоровым.

— Тогда давай приступим, — психологиня щелкает кнопкой ручки, — я буду записывать, если ты не возражаешь.

— Записывать что? — настороженно уточняю я, хотя возражений у меня на самом деле нет. Пусть. Если это надо — пусть.

— Детали, — кратко поясняет женщина, — например, расскажи-ка мне самое раннее твое воспоминание из детства.

Нужно сказать, впечатление на меня психотерапевт произвела… Странное.

Она была резкой, она была некорректной, её вопросы были совершенно не последовательны. От самого раннего детского воспоминания мы перешли к теме, насколько просто я схожусь с людьми, насколько меня раздражают любые отклонения от текущих планов, не имею ли я привычки пересчитывать листья на деревьях, или ходить на работу по одной привычной дороге, отчаянно боясь всех остальных.

Один час в её кабинете пролетел, как двадцать минут, и за это время я четыре раза почти дошла до точки кипения. Когда хотелось только встать и хлопнуть дверью, чтобы уйти подальше от этой ужасной, грубой тетки!

Я оставалась.

Моральный мазохизм — наше все, на самом деле.

Хотя иногда она мне напоминала зеркало. Саму меня, жесткую, беспощадную, тыкающую носом в косяки. Только я исправляла рабочие косяки, а она — нелогичности в моих представлениях о себе и мире, что меня окружает.

А на саму себя обижаться воистину бессмысленно.

— Что ж, — в какой-то момент психологиня останавливается и будто бы выдыхает, глядя в свой блокнот, — будем считать, что наша сегодняшняя встреча прошла успешно. Я думаю, вам есть что обдумать, Анжела.

Вот уж да.

Голова просто гудит от впечатлений, от всколыхнувшихся эмоций, тонет в мешанине противоречивых мыслей.

— Антидепрессантов я тебе назначать не буду, тебе их попросту нельзя, — продолжает женщина, — но психотерапию назначаю. Пока — раз в неделю. Нам много над чем предстоит поработать. Твоя самооценка — это что-то ужасное, дорогуша. Я спросила тебя о пяти вещах, что тебе в себе нравятся, и ты перечислила сугубо рабочие качества. Такое ощущение, что ты не живешь вне работы. И как при этом ты планируешь уходить в декрет? Ухаживать за ребенком до полутора лет?

— Ну, это будет моей работой.

— То есть ты планируешь положить себя на алтарь воспитания, ожидая, что твой ребенок будет платить тебе зарплату любовью? — щурится тетка. И в этой версии эта мысль смотрит действительно не особо хорошо.

— Ты должна сама себя любить, дорогая. Это будет гораздо полезнее для твоего ребенка и для вас обоих вместе взятых.

А я, получается, не люблю себя?

Так странно обдумывать эту мысль. Я-то по жизни себя считала огромной эгоисткой.

— Домашнее задание, — голос психологини ловит меня у самой двери, — постарайся отследить, сколько раз за день ты пытаешься себя ругать или критиковать. И каждый раз говори себе комплимент. И ставь в тетрадку палочку. Через неделю посчитаем, сколько раз это было.

— И где я возьму тетрадку? — скептически спрашиваю я.

— В больничном магазине бери. Только купи потолще. Иначе докупать придется.

Меня даже слегка задевает то, что психолог так уверена в своих словах. Ну, откуда ей знать? С чего она вообще решила, что я себя много критикую?

В палате я к своему удивлению обнаруживаю тетю Ангелину. Она сидит на моей кровати и с интересом листает зеленый томик Фрая. На моей тумбочке уже лежат какие-то контейнеры и связка бананов. Моя электрическая зубная щетка — вот уж по чему я действительно скучала.

Стопка одежды — на краю кровати.

— Ты рано! — я округляю глаза и кошусь на часы. — Даже одиннадцати нет.

— Ну что мне, тебя бросать, что ли? — тетка всплескивает руками. — Вчера допоздна смотрели состояние ремонта в моей квартире, уж не смогла приехать. Сегодня отпросилась с работы ради такого дела.

— Спасибо, — я порывисто обнимаю тетку. Как показывает реальность последних нескольких недель, все-таки семья для неё — не пустое слово. Характер у неё, конечно, тяжелый, да и псина вредная, но и я, скажем честно, — далеко не Нутелла на вкус.

Интересно, а вот это вот тянет на попытку поругать себя? Наверное, все-таки, да. Что ж, Анжела, ты — молодец. Где тут моя тетрадка?

— Анжела, — наблюдая за моими непонятными маневрами, тетка явно прикидывает, что ей важнее — досказать мысль самой или спросить меня, что за дурью я маюсь. Выбирает первое. — Анжела, я вообще-то не только вещи тебе принесла. Смотри.

На мои колени ложится один из моих счетов. Красный, почти багровый. С тех пор, как я хожу в должниках коммунальных служб — знаю, что таким вот нехитрым способом моя управляющая компания сообщает о критичности размера накопившегося долга. И я видела разные степени цветов этой бумажки за последний год. От светло-бежевого, до ярко-желтого, светло-розового и вот теперь… Красный. Багровый, даже. Плюсом ко всему — к счету прицеплена вторая бумажка. Судебное постановление о взыскании с меня…

Суммарный долг заставляет сердце екнуть.

Я гасила их потихоньку, понемногу, на что хватало денег, стараясь платить по каждому пункту счета хоть чуточку, потому что знала, что если не платить вообще ничего три месяца подряд — тот же газ или свет запросто отключат. Но платила я не целиком — в первую очередь оплачивала счет по неустойке с бывшей работы, потому что знала точно — не заплачу Козырю, и его адвокаты с удовольствием меня вышвырнут из родительской квартиры.

И вот. Допрыгалась. До судебного требования в срок до четырнадцати дней оплатить долг целиком, в противном случае управляющая компания будет иметь право обратиться в службу судебных приставов.

Об их методах работы я знала.

От “войти в дом и забрать все ценное, что попадается на глаз, можно даже по четверти стоимости вещи, причем не магазинной, а цены с того же Авито”, до заморозки счетов и карточек. И вот этого допускать было никак нельзя — у меня как раз подходил срок месячного взноса по неустойке.

И на долг, и на неустойку имеющихся у меня денег не хватит…

Вот ведь черт!

Смотрю на бумажку невидящими глазами и понимаю, что не понимаю, что мне делать. Куда бежать? Даже почку не продашь, беременная ведь! И точки перед глазами кружатся, кружатся, кружатся…

— Я оплатила долг, если что, — выводит меня из зависания голос Ангелины.

В первую секунду я даже не верю, что услышала именно это.

Потому что это… Это выходит за рамки родственной помощи. Вот эта сумма — точно выходит!

— Ты с ума сошла? — хрипло спрашиваю, не поднимая глаз.

— А, надо было подождать, пока тебя из квартиры выселят? Да чтоб не тебя одну, да еще и ребенка твоего? — язвительно вскидывается Ангелина.

А мои пальцы теребят уголочек красной бумажки, пытаясь растереть его в бумажные катышки.

Нужно что-то сказать. Что? Спасибо? Господи, да какое спасибо, тут одно спасибо как лопушок для прикрытия танка. Такое же бесполезное.

— Я тебе отдам, — произношу подрагивающим голосом, — выйду из больницы, сходим к нотариусу, оформим расписку.

— Можно спросить, а чем ты в этом случае свои исковые выплаты покрывать будешь? — сарказма в голосе Ангелины — на три грузовых вагона хватит. — Милостыню просить будешь?

Мои пальцы расправляются с уголком счета и принимаются скрести по колену.

Да, поздновато я к психиатру-то пришла. Надо было раньше! Какими словами я сейчас себя костерю — ни один словарь матных слов столько не знает.

— Это чересчур, ты сама это понимаешь, — бросаю на тетку прямой взгляд, — я очень благодарна тебе, когда ты берешь на себя ужины или вот сейчас, когда ты привезла мне вещи. Я могу стрельнуть у тебя пару тысяч до зарплаты, чтобы через неделю их вернуть. Я могу попросить тебя найти мне работу, и по гроб жизни буду обязана. Но это… Я так не могу. Не могу принять эту твою помощь. Поэтому давай сойдемся на расписке.

— Уймись, коза, — тетка тяжко вздыхает, и хлопает по покрывалу рядом с собой, — и сядь, у меня к тебе есть встречное предложение.

— Какое? — недоумевающе спрашиваю я.

Тетка не отвечает, выжидает, и пока я не сажусь, не открывает рта. Зато потом — наносит воистину неожиданный удар.

— Я тебе предлагаю продать нам с Иваном Александровичем твою квартиру.

— А?! — звук получается каким-то пришибленным. И немного оскорбленным. Я ведь даже не думала!

— Если быть точнее — мы тебе предлагаем обмен. Моя двушка, плюс его однушка — на твою трешку. С доплатой, потому что у тебя и район хороший, и планировка у квартиры прекрасная. Ремонт Ваниной квартиры уже закончен. Ремонт моей — идет полным ходом.

— Но зачем мне две квартиры, по-вашему?

— Анжела, ты беременна, — деловито напоминает тетка, — и мужика у тебя нет. Несколько лет тебе с ребенком придется обходиться небольшим количеством денег.

— Я это и так знаю.

— А выплаты судебные у тебя насколько еще? Лет на семь?

— На шесть.

— Все одно. И счета надо на что-то оплачивать. Ну допустим, хватит тебе денег на выплаты, есть-то ты что собираешься?

— И при чем тут это?

— Ох, ну что такое? — тетка сердито хмурится, досадуя на мою несообразительность. — Пойми ты, мы предлагаем тебе две квартиры. В ближнем Подмосковье. В одной живи, вторую сдавай. Ты не волнуйся, мы доплату хорошую тебе предложим, сможешь и к рождению малыша подготовиться. Может, даже долг свой вперед погасишь на некоторое время. И те деньги, что я заплатила — пусть они пойдут как маленький задаток.

Ага, нихрена себе маленький!

У меня на этот “маленький задаток” судебные приставы бы полквартиры вынесли.

Вот веселье для Ирины с Катериной. Слушают нас, таращатся, рты пооткрывали.

— Тебе-то это зачем? — недоумеваю, а тетка неожиданно смущается.

— Да ну, разве это важно?

— Важно, — я покачиваю головой, — потому что я не понимаю, на кой черт вам с Иваном Александровичем трешка. Ты хочешь отдельную комнату для Риччика? Или он хочет бильярдную? Может, вам легче в Тайланд съездить, для смены обстановки?

— Ребенка мы хотим, дурочка, — неожиданно устало откликается тетка, второй раз за час выписывая мне нокдаун.

— Ребенка? Но как все это…

— Ты еще девочка, а мне уже куча лет, Анжела, — тетка вздыхает, — и климакс. Это ты захотела ребенка — забеременела, у меня так уже не получится.

— И вы…

— Мы решили взять из детдома девочку, — поясняет тетка спокойно, — уже присмотрели. Полгода брали её к себе на выходные, но хотим удочерить полностью. Лида — сирота, не очень здоровая, с задержкой в развитии, но и таким нужны семьи. Мы собираем справки. Вот только там все строго. Есть требования по жилплощади. Желательна отдельная комната. Мы сначала хотели просто продать наши квартиры и купить побольше, и разменять, никак не привлекая тебя, но… Я с тобой пожила… Узнала про твою беременность… Про исковой долг… Вижу, что тебе тяжко. Вот я и подумала… Может, мы с тобой друг дружке поможем? А квартира Ивана Александровича, кстати, гораздо ближе к твоей новой работе, чем эта. Ну, что скажешь?

Я молчу, переваривая информацию. На самом деле, тут столько всего — даже не поймешь, что первым осознавать.

— Ты ведь никогда не хотела детей… — произношу растерянно.

— Ну вот, а на старости лет придурь в голову дала, — Ангелина нервно смеется, — да и Ване Лидуська понравилась. Ты не думай, я уже три года об этом думала, в прошлом году готовиться начала.

— Даже не сомневаюсь, — улыбаюсь слабо. Тетка у меня действительно из таких, кто перед выполнением цели разузнает о ней абсолютно все. И разработает план. Я тоже такая. Ненавижу принимать спонтанные решения. Плохо они обычно заканчиваются!

— Ну, все, я тебе предложила, а ты — думай, — Ангелина поднимается на ноги, хлопнув в ладоши, — мы тебя не торопим, но и ты постарайся с решением не затягивать. Не согласишься ты — будем другие варианты искать.

Какой у меня веселый, однако, получается день!