(Не)хорошая девочка

Джина Шэй, 2020

С таким человеком, как Вадим Дягилев лучше не связываться хорошим девочкам. Он имеет славу искушенного распутника, о его закрытых вечеринках ходят неоднозначные пикантные слухи. С таким мужчиной даже рядом находиться – опасно для репутации. И уж тем более, играть по его правилам. Соня Афанасьева никак не может избежать этой компании. Ведь именно Вадим Дягилев спасает её раз за разом. Спасает не смотря на вражду с отцом Сони и раз за разом упорно пытается соблазнить. Сможет ли Соня устоять перед этим обаятельным мерзавцем? Ну или… Сможет ли она примириться с его непростыми вкусами? Встать на колени и покориться? Или все-таки бежать и позабыть? Эта история приоткроет для вас мир запретных искушений. Обольстит изящной откровенностью. Приворожит и больше не отпустит. Содержит нецензурную брань.

Глава 6. Бел лицом, да худ отцом

— Ты в курсе, который час, София?

Избежать столкновения с отцом у меня вообще никак не получилось бы, даже если бы я очень постаралась это сделать.

Отец не спит. Отец ждет меня в холле дома, стоит напротив дверей и его лицо довольно красноречиво говорит о его злости…

Ох, лучше бы я не видела это его лицо никогда в жизни.

Но я вижу, и очень жалею, что не отказалась серьезно обдумывать идею с залезанием в свою комнату по стене дома. Ну а что, у нас там плющ и кирпич лежит не идеально, и комната моя всего лишь на втором этаже. Еще бы пальцы так не мерзли, и… Нет. Не полезла. Зря!

Я замираю почти на пороге, отцовский разъяренный взгляд служит самым лучшим красным светом на моем пути. А как хочется забраться в горячую ванну, потом в самую закрытую из всех пижам, потом под одеяло, и уже там свернуться калачиком и разреветься. Когда будет можно, когда не будет зрителей — лишь тогда я получу право дать себе волю. Не раньше.

Но между мной и отцом был всего шаг, и он одним только убийственным взглядом заставил меня вытянуться будто по команде “смирно”.

Итак, в курсе ли я, который час?

— Честно говоря, нет, не в курсе, папа, — устало отвечаю я, зябко поводя плечами, пока мои ноги радуются после ледяного асфальта теплым полам.

— Почему ты в таком виде? — свистящим шепотом уточняет отец, каменея всем лицом.

Меньше всего сейчас я хочу оправдываться. Но я прекрасно понимаю, что мне придется делать именно это. У моего отца характер был… Не самый легкий. И… Нет, ему вряд ли будет приятно узнать, что я намерена развестись с Бариновым. Капец как быстро я наигралась с ним в семью.

В принципе, я могу понять. Маску я сняла перед тем, как войти в дом, и сейчас опустила её вниз, к колену. Но это мало спасло положение.

На мне по-прежнему надето черное боди, ноги возмутительно открыты, да еще колготки эти… Есть от чего бомбануть отцу, который не унимаясь требовал, чтобы все мои юбки как минимум прикрывали колени.

— Потому что в другом виде мне из гостиницы было не уйти, — честно откликаюсь я. Тут я оправданий придумать не успела. Да я вообще почти ничего придумать не успела, сколько у меня времени-то на это было?

— Как ты доехала? — На долю секунды мне кажется, что отцовский голос прозвучал все-таки обеспокоенно. Вот только эта ледяная яростная гримаса с его лице никуда не изчезает. Нет, кажется, если его что-то и волнует, то только не то, случилось ли со мной что-то по дороге или нет?

— Подвезли девочки с той вечеринки. Я спрыгнула на этаж ниже, там переодевались танцовщицы, несколько из них уже уходили. Они дали мне одежду и маску и довезли. — Я очень надеюсь, что эта история, сочиненная на чистом глазу за те пару минут, что я шагала до дому, прозвучала достоверно. Не то чтобы я не умею врать. Просто я очень не люблю этого делать. Но не могла же я рассказать отцу настоящую правду… Ту самую, про помощь Дягилева… Нет, я слишком хочу жить, да и не такой уж поборницей правды я являюсь.

Отец с пару минут молчит, явно обдумывая эту версию, затем бросает взгляд на наручные часы, и снова уставился на меня.

— Прекрасно, — холодно произносит он. — Третий час ночи. Моя замужняя дочь является ко мне домой в наряде профессиональной шлюхи. Да еще и ехала она в компании шлюх. Восхитительно. Представляю, что будет, когда это окажется в соцсетях.

— Не окажется, — тихо возражаю я. — Я не снимала маску. Никто ничего не докажет, даже видеонаблюдение не может обеспечить такое разрешение, чтобы опознать меня в девушке в маске.

— Ты прекрасно знаешь, никому нахер не нужны никакие твердые доказательства, — выдыхает отец, глядя на меня как на законченную идиотку. — Это просто будет утром во всех газетах, а я буду считать убытки из-за пятна на имидже всей сети.

Увы… Увы, если это все-таки просочится — вред, разумеется, будет. Отец строит имидж сети семейных аутентичных ресторанчиков, стараясь избегать громких скандалов. Для общества — он семьянин, воспитывающий дочь, не торопящийся привести домой вторую жену. В принципе — мой разлад с Бариновым грозит закончиться громким скандалом, а то, в каком виде я сбежала из отеля — было очень отягчающим обстоятельством.

— Ты в курсе, что Сергей уже оборвал мне телефон? Он уже весь отель перерыл в поисках тебя.

Ну, допустим, я догадываюсь. И догадываюсь, что Баринов уже понял, что я убежала, но вполне допускала, что еще не понял как. А может, был уверен, что я спряталась в каком-нибудь чуланчике и рыдаю.

— А почему я сбежала, тебе не интересно? — тихо уточняю я.

— Я знаю, почему ты сбежала, — хладнокровно откликаюсь отец. — Сергей мне уже в подробностях обрисовал суть вашего семейного конфликта. И то, что я ему впарил “некондицию” уже мне рассказал.

У меня звенит в ушах. Даже от пощечин Баринова мой мир не наполнялся таким неприятным звоном, и так не пустело в моей груди. Он знает. Он знает, что меня хотел пустить по кругу не кто-нибудь, а вовсю распиаренный мне и со всех сторон одобренный папочкой муженек. И… И плевать папочке триста раз. А вот имидж — имидж ему важнее, да. Ради имиджа меня можно было положить под троих-четверых-десятерых мужиков и спокойно плюнуть на это. Добро пожаловать в реальный мир, Сонечка.

— Некондиция? — негромко произношу я, потому что все мое нутро требует немедленно ощетиниться. — Скажи мне, папочка, а тебе за мою девственность заплатили сколько, что ты про меня как про товар рассуждаешь?

Я едва успеваю договорить. Сила у отцовской пощечины была такая, что я вполне могла покатиться кубарем по полу. На ногах я удерживаюсь сущим чудом.

Ударил! Отец меня ударил! Никогда в жизни не было — и вот на тебе! Господи, да неужели я действительно должна была остаться с ублюдком Бариновым, неужели он — то чего я заслуживаю, и ничего больше? Не хочу! Не хочу так даже думать!

— Дрянь мелкая, — шипит отец, сужая глаза. — И ведь поворачивается язык хамить!

У меня! У меня язык поворачивается! Родной отец меня в глаза именует некондицией, а хамила тут я. Чудесность зашкаливает.

— Ты хоть понимаешь, насколько меня подвела? — негромко поинтересовался отец, поднимая на меня свой тяжелый взгляд. — Ничего не хочешь мне объяснить, София?

— Например? — я медленно выдохнула. — Например, почему мой отец называет меня некондицией, будто я какой-то просроченный йогурт?

— А что, ты что-то большее, доченька? — Презрительный взгляд отца скользит по мне от макушки до босых пяток. — Ты? Я думал, что воспитал нормальную, хорошую девочку, а не очередную потаскушку, которых и так как нерезанных кур по улице бегает.

У меня на эту реплику даже цензурные слова заканчиваются. Мало мне гадостей Баринова, мало мне оплеух и пощечин, мало мне угроз.

На самом деле я четко ощущаю, как поступает ко мне со спины кипучая, злая ярость. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя так мерзко. Самое паршивое… Ну как ругаться с отцом? Ну последнее же дело! Но… Терпеть? Ага, а может мне еще упасть на колени, раскаяться, посыпать голову пеплом и поскакать обратно к Сереженьке? Нет. Никакой мир с отцом не стоит того, чтобы так класть на саму себя.

Нет, я была в курсе, что Олег Петрович Афанасьев — мой отец, никогда не отличался легким нравом. В семейном быту он был почти тираном, но даже при том, что он терпеть не мог хоть какие-то споры, но… Но смогла же я когда-то выбить у него право учиться не на экономическом факультете, а на юридическом. Были же какие-то границы моего личного, которые он никогда не нарушал. И никогда он не оскорблял меня, а сейчас — еще и делал это с вопиющей вульгарностью, от которой меня подташнивало.

Хорошая девочка, папина дочка, та самая, что в рот ему смотрела с самого их развода с матерью — потаскушка.

Из отцовских уст это звучит куда более хлестко и обидно, чем из уст Баринова. Меня прошибает аж до слез, таких злых, горьких слез, когда уже не было сил сдерживаться, хотелось только яростно ощериться и вцепиться зубами в горло обидчику.

И обидчик — мой отец. Мой любимый отец, чьего одобрения я действительно добивалась столько лет. Сколько турниров, конференций, конкурсов было выиграно, лишь бы увидеть папину одобрительную улыбку.

Папа любит конкур? Ездит посмотреть на соревнования? Вот тебе папочка чемпионский кубок по конкуру, и можешь не сомневаться — наша с тобой фамилия там не по ошибке выгравирована.

Все для него, лишь бы папа гордился, лишь бы папа одобрил. И вот оно что, я в его глазах всего лишь потаскушка. Теперь-то он точно не улыбается. Соня, какая же ты дура!!! Аж зло берет!

— С кем из тех голозадых солабонов, что ты приводила в мой дом, ты спала? — Бьет меня по лицу еще одна злая, безумно обидная реплика. — Кому ты дала, говори?!

Мой дом. Второй раз уже звучит эта фраза. Такая четкая фраза, которая прям очень красиво подчеркивает, что я тут никто и звать меня никак. Вот это, кстати, действительно любимая фразочка моего драгоценного папочки. Её я слышу с завидной регулярностью, к ней успела отрастить иммунитет.

— Никому! — яростно рычу я, потому что сил держаться больше нет. — Никому я не давала, папочка, ни с кем не спала. Просто, видимо, я у тебя в принципе родилась без целки. Некондиция же! От рождения!

Плевать на все. На вульгарность, на корректность. Я сейчас исключительно зла — на отца, на Баринова, на весь этот проклятый мир, который с какого-то хера швырялся в меня слишком неприятными обвинениями.

Отец замирает, разглядывая меня и досадливо морщась, будто что-то прикидывая в уме.

— Знаешь, могла бы соврать и получше, — наконец произносит он. — В это оправдание для малолетних шлюшек не верю даже я, не поверит и твой муж.

— Мне плевать, — я скрещиваю руки на груди. — Мне плевать, папа. Не хочешь, не верь. Значит, я у тебя потаскушка. Значит, я кому-то дала, если вам так проще думать.

Может, меня кто-то и осудит. Но меня сейчас почти трясет. Он меня слушать не хочет. Даже эти мои слова игнорирует, всем своим видом демонстрируя едва ли не отвращение.

И больно, как же больно, что мнение Баринова ему куда важнее меня.

— Значит так, София. — Глаза отца от ярости превращаются в узкие щелочки. — Сейчас ты сядешь в машину и поедешь к мужу. Как хочешь, так и умоляй его о прощении. И будь любезна приумерить свой гонор и делать все, как скажет тебе Сергей. Может, он и простит такую мелкую потаскушку, как ты.

Вернуться? К Баринову? Все-таки подстелиться под его дружков? Понадеяться, что это он пошутил так? Хотя я-то знала, что чувство юмора — это совсем не то, что является достоинством Сергея Баринова.

— Никуда я не поеду, — тихо откликаюсь я, глядя в точку над плечом отца. — И с Бариновым я мириться не буду. И вообще, я завтра подам на развод.

— София, ты, кажется, думаешь, что у меня железное терпение? — разъяренным тоном интересуется отец. — Мне плевать, что за повод ты нашла для этого идиотского цирка. Ты прекрасно знаешь, я терпеть не могу твоих капризов, а сейчас ты совершенно не в том положении, чтобы показывать свой характер.

Капризов? Охренеть, каприз, сбежать от ушлепка, что вознамерился устроить мне групповое изнасилование. И… Нет, это стоило озвучить, на самом деле, просто я никак не могла набрать в себе силы для этого. Хотя… Кажется, папе и в самом деле было плевать. Вот говорят, что саможаление — это отвратительная привычка, но кому вообще сейчас было меня жалко, кроме меня самой? И неужели я не имела на него прав сейчас?

— Я не поеду к Баринову, — повторяю я твердо, изо всех сил стараясь не разрыдаться прямо сейчас. — Мне не нужна такая семья и такой муж.

— Ну, раз так, — холодно произносит мой отец, скрещивая руки на груди. — Такая дочь, как ты, мне тоже не нужна. Ты взрослая совершеннолетняя кобыла, я не обязан держать тебя на своей шее. И я не буду.

— То есть? — я моргаю, получив очередной нокаут от услышанного.

— То есть убирайся из моего дома, София, — рычит мой отец. — Немедленно!