Пропавшие девушки

Джессика Кьярелла, 2021

Мэгги Риз исчезла при странных и непонятных обстоятельствах. Единственным свидетелем была ее восьмилетняя сестра Марта, но все, что девочка запомнила о том страшном дне, – как Мэгги села в машину с неизвестным мужчиной и больше не вернулась. Двадцать лет спустя боль утраты все так же сильна, и Марта справляется с семейной трагедией по-своему: разводится с мужем, страдает от регулярного похмелья и проверяет бесчисленные зацепки по этому делу, ни одна из которых не приблизила ее к разгадке ни на шаг. Свои поиски она документирует через подкаст о настоящих преступлениях «Неизвестная», и когда он неожиданно становится сенсацией, из ниоткуда появляется таинственная незнакомка с новой информацией. Чем больше Марта начинает копать, тем больше ее потрясают ответы, которые она может найти…

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Пропавшие девушки предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Глава 2

Глава 4 →

Глава 3

Остаток дня я намерена отсыпаться, хотя обещала Андреа просмотреть «крохи» — так мы называем звонки и письма от слушателей подкаста — перед собранием на следующей неделе. Однако мне сегодня на работу, а я никак не смогу выстоять за барной стойкой, проспав всего несколько часов в самолете. «Крохам» придется подождать.

Вот только меня снова одолевают сны.

Она стоит передо мной и выглядит так же, как в шестнадцать лет. У моих ног лежит что-то тяжелое или острое. В темноте за нами — мужчина. Мужчина, которого я не узнаю, и чем больше я пытаюсь разглядеть его лицо, тем сильнее оно меняется. Он молчит. Ему не нужно ничего говорить: я знаю, что должна сделать.

Подбираю с пола какой-то предмет. Осколок стекла. Нож. Обломок металлической трубы. Пускаю его в дело. Перерезаю ей горло. Тяжелым кирпичом разбиваю мягкий, будто глина, череп. Говорю ей, что должна это сделать. Что у меня нет выбора. Я должна спасти себя.

От этих снов я никогда не просыпаюсь резко. Сон так плотно окутывает меня, что на то, чтобы вынырнуть из него, у меня уходит немало времени. Волосы мокрые, кровать тоже. Тело сходит с ума, реагируя на сон так, словно это зараза. Пытается выжечь ее.

Чувствую себя вялой и сбитой с толку, как будто я не на своем месте, хотя на самом деле нахожусь у себя дома. Порой мне кажется, что я всегда смотрю не в ту сторону, как будто жизнь, которую я должна вести, идет в другом направлении по сравнению с той жизнью, которую я веду сейчас. Сильнее всего ощущение становится, когда я просыпаюсь в этой квартирке. В полубессознательном состоянии мой разум ожидает увидеть квартиру, где я жила с Эриком, или — хуже того — дом, где я выросла. Словно мой разум застрял в юности и не в состоянии понять путь, по которому пошла моя жизнь.

Не могу больше спать. Только не после одного из таких снов. Натягиваю старую, изношенную футболку и шорты, забираю с лестничной площадки велосипед и тащу его вниз по лестнице. Еду на юг в сторону Бродвея. Транспорта в субботу вечером мало, в воздухе чувствуется прохлада, небо подернуто оранжевой дымкой заката. Объезжаю притормозившие машины, ожидающие посетителей баров или отправившийся пораньше поужинать народ. Надеюсь, что с озера подует ветерок, который сможет согнать пот у меня с кожи, пока еду, но вокруг лишь неподвижный соленый воздух. В этом особенность Чикаго: воздух здесь похож на глоток холодного неба, а зимой в определенных частях Чикаго-Луп^[5] разносится запах шоколада от расположенной неподалеку кондитерской фабрики. Но летом весь город воняет выхлопными газами, асфальтом и испарениями из канализации. Этого почти достаточно, чтобы начать мечтать о похолодании.

В спортзале по вечерам всегда кто-то занимается, даже в выходные. Обычно это те, кто работает посменно. Как и я, они выпускают пар, прежде чем выйти на работу. Или расслабляются после субботней смены, во время которой приходилось наблюдать за тем, как развлекаются другие. Это зал для бокса, очень старомодный, тут в основном мужчины, а я к такому не привыкла. И все же это лучше, чем ничего. Пристегиваю велосипед у входа и ныряю в зал. Здесь влажно от пота, а грохот хип-хопа придает ритм каждому движению. Взмахом руки приветствую Рэнди за стойкой регистрации и иду к матам, чтобы размяться. Всего несколько прыжков с разведением рук и ног, несколько отжиманий — в основном упражнения для верхней части туловища, поскольку по пути сюда я крутила педали. Затем оборачиваю руки тканью и занимаю место у подвесной груши.

Когда кулаки врезаются в туго натянутую ткань, по пальцам проходит болезненное покалывание. Постепенно, не без протеста, руки просыпаются, и я вхожу в ритм. Скорость. Мне нужна скорость, потому что мне никогда не хватит силы.

Если ты женщина, то этот урок усваиваешь быстро. Поэтому я боксирую только для того, чтобы поддерживать себя в форме и не потерять преимущества над противником. В целом бокс для меня бесполезен — в основном потому, что этот вид спорта придуман для мужчин. Его правила создают равные условия, но дают преимущество тем, у кого больше вес и сильнее торс. Стоя в двух футах от противника и обмениваясь ударами, побеждают те, кто может дальше дотянуться, те, кто мощнее. Я стала приходить сюда только потому, что этот зал недалеко от моей квартиры в Аптауне, и потому, что больше не могу позволить себе посещать свой старый спортзал.

Живя с Эриком, я ходила в школу джиу-джитсу в Бактауне. Это были серьезные тренировки. Я училась болевым приемам и захватам, борьбе на ковре, тому, до чего судья никогда не позволит дойти боксерскому поединку. На ринге у меня нет ни единого шанса против парней, тренирующихся бок о бок со мной. Поэтому в спорте и есть весовые категории — поставь кого-то вроде меня против тяжеловеса, и схватка закончится очень быстро.

Но если убрать правила, перенести поединок на ковер и дать мне возможность использовать скорость, силу и технику, я могла бы вырубить противника, полагаясь на скорость. Если достаточно тренироваться. В реальности мне бесполезно бить человека вдвое тяжелее меня. Там нет арбитра, который определил бы, честная схватка или нет. Что бы ни показывали в кино, в реальности у меня мало шансов нанести серьезный ущерб мужчине, который весит намного больше меня. Но могу ли я застать его врасплох, выиграть для себя несколько секунд, чтобы бежать? Это я умею. И все же, пока я бью по груше, я думаю, что иногда хорошо просто что-нибудь на хрен побить.

Побоксировав с одним из парней более легкой весовой категории, я, как всегда, устаю оттого, что не могу подобраться к нему ближе и сбить его с ног. Сейчас я не чувствую никакого триумфа. Не радует даже сам удар. Я хочу сделать противника беспомощным, а не наставить ему легких синяков. Хочу представить, что могла бы убежать от него, если бы возникла такая необходимость. Если бы до этого дошло.

Почувствовав себя достаточно выжатой, я поворачиваюсь и замечаю у стены наблюдающего за мной знакомого. Коулман. Я догадывалась, что рано или поздно столкнусь с кем-нибудь из прошлой жизни, но то, что я вижу его здесь, в непривычной обстановке, немного сбивает меня с толку. В последний раз я видела Коулмана на вечеринке, когда занималась сексом с официантом в ванной комнате на втором этаже его таунхауса. Очень надеюсь, что он об этом не знает.

Встретившись со мной взглядом, он приподнимает воображаемую шляпу и идет мне навстречу. Я как раз выхожу с ринга.

— Не сразу тебя узнал, — говорит он, указывая на мою стрижку. — Минутка понадобилась.

— Ага, — отвечаю я.

Сам-то он ни капельки не изменился. Невысокий и крепкий, как и большинство здешних парней. Коулман питает одинаковую страсть к смешанным боевым искусствам и своей работе в сфере финансов, потому что он из тех, кому всегда нужно быть на тропе войны, даже если на нем деловой костюм. Интересно, как много Эрик рассказал Коулману о нашем разрыве. Никогда не считала их близкими друзьями. Так, приятели по работе. Но, может, Эрик все же что-нибудь говорил ему. Знать бы, что Коулман теперь обо мне думает.

— Как работа? — спрашиваю я.

— Хорошо. В этом квартале мы просто в ударе, — говорит он, будто передает важную информацию. — А Синди беременна. В октябре должна родить.

— Поздравляю, — отвечаю я. — Ты, наверное, счастлив…

— Конечно! — Он кивает. — Я попросил Эрика стать крестным отцом. Знаешь, подумал, ему это пойдет на пользу.

— Очень мило с твоей стороны, — отвечаю я.

Видимо, Эрик и Коулман все-таки ближе, чем я думала.

А может, Коулман слышал, как на одной из прошлогодних вечеринок мы с Эриком чуть не поругались из-за заказанного мною в баре джина с тоником. Эрик, настоящее воплощение ответственности, счел нужным тихо напомнить мне статистику относительно фертильности и потребления алкоголя. На любом другом этапе нашего с ним брака я бы закатила глаза, но смирилась, лишь бы не затевать ссору в присутствии коллег Эрика. Или посмотрела бы ему прямо в глаза, при этом продолжая потягивать джин, и пусть бы попробовал на меня рассердиться.

Но это был не любой другой этап нашего брака. Это произошло через две недели после появления в морге Неизвестной. После того, как я передала полиции образец ДНК, поздно ночью вышла на пробежку и переспала с нашим любимым барменом в подсобке нашего любимого бара. После того, как на протяжении многих дней я засыпала с мыслями о детективе Олсене, к которому меня влекло с тех пор, как мы встретились в полицейском участке. Работа этого человека — беспокоиться о том, что случилось с моей сестрой. Его работа — найти ее.

С тех пор как Олсен позвонил и сообщил мне, что моя ДНК не совпадает с ДНК Неизвестной, я начала понимать: что бы я ни делала, я никогда не смогу стать прежней, такой, какой была раньше. В ночь вечеринки у Коулмана все, что я удерживала в себе, чтобы казаться нормальной — исполнять роль хорошей жены, терпеливой дочери, преданной, несгибаемой сестры, — просачивалось сквозь некогда крепкие, но теперь разошедшиеся швы. А Эрик пока этого не заметил. Он не понимал, что последние две недели я обезумела от горя, при этом чувствуя себя неуязвимой. Мне как будто снова было восемь лет, но я уже не имела права вопить во всю глотку, топать ногами, валиться на пол. Если бы он знал, то никогда не стал бы настаивать на посещении той вечеринки. Если бы я рассказала ему, в чем дело, он непременно проявил бы ко мне больше сочувствия и внимания.

Но я ни о чем ему не сказала. А он не заметил. Так что я просто вручила ему свой джин с тоником и вышла на задний двор, чтобы стрельнуть сигаретку у компании официантов, вышедших на перекур.

Помню, как, присоединившись к ним, расслабила плечи, сбрасывая налет зрелости и респектабельности, который наложило на меня дорогое платье с цветочным рисунком и необходимость пойти на коктейльную вечеринку с мужем. Я пыталась дать им понять, что на самом деле я одна из них. В конце концов, я три года работала в баре, пока училась в колледже, чтобы оплатить занятия джиу-джитсу, потому что матери и в голову не пришло бы дать денег на что-то столь непристойное, как тренировки по боевым искусствам.

Двое официантов явно не купились на это. Они смотрели на меня, как будто я коп из сериала «Джамп-стрит, 21»^[6], который подкатывает к группе детишек, надеясь взять их с поличным. Но третий лишь улыбнулся, вытащил из заднего кармана брюк пачку сигарет и достал одну сигарету.

— Конечно, мэм, — с притворным почтением произнес он, протянув ее мне на раскрытой ладони, будто тарелку с закусками.

— А зажигалка? — спросила я, напуская на себя надменный вид супруги финансиста.

Ночь выдалась ветреная, и нам обоим пришлось загородить сигарету руками, чтобы она зажглась. Мы склонились друг к другу, будто обмениваясь секретами.

— Как вас зовут? — спросил он, когда мы наконец отстранились.

— Мэгги, — ответила я. Это имя вылетело у меня изо рта идеальным белым облачком.

Это воспоминание обжигает меня. Коулман скрещивает мощные, безволосые руки. Должно быть, он и во время деловых совещаний закатывает рукава, рассчитывая, что благодаря сетке сухожилий под кожей будет выглядеть более внушительно.

— Ну, год у него выдался трудный, — говорит Коулман. Обычно он само дружелюбие, но сейчас холодеет прямо у меня на глазах.

«Он знает, — думаю я. — По крайней мере, знает достаточно, чтобы ненавидеть меня».

— Я все говорю ему, что в конечном счете ему повезло, — продолжает Коулман. — Теперь он может начать встречаться с кем-то, кто оценит его по достоинству. Ну, знаешь, за все то, что он может предложить женщине.

— Уверена, так и есть. — Я расстегиваю застежки боксерских перчаток. — Ему повезло.

— Я ему говорю, что надо быть гребаной дурой, чтобы не разглядеть, какой он потрясающий парень. Так плохо с ним могла обойтись только по-настоящему, непоправимо ненормальная баба.

— Ему повезло, что у него есть такой хороший друг, — отвечаю я и не могу удержаться, чтобы не стукнуть Коулмана костяшками пальцев по плечу. Немного сильнее, чем если бы это был просто игривый жест. — Рада была встретиться, Коулман. Удачи с ребенком.

— Иди на хер, — бормочет он через плечо, когда я, протиснувшись мимо него, направляюсь к двери.

Еду на велосипеде домой, по дороге немного успокаиваюсь, однако не полностью. Пристегнув велосипед к задним воротам, на мгновение замираю. Голос Коулмана давит на меня, вызывая головную боль. Открываю приложение «Поиск друзей» в телефоне. Через мгновение на экране возникает синяя точка. Эрик сейчас дома. В нашей старой квартире, которую он все предлагает продать, но я настаиваю, чтобы он оставил ее себе. Не хочу, чтобы там, где когда-то был мой дом, поселились чужие люди.

Поскольку я уже опаздываю, быстро принимаю душ и разогреваю обнаруженную в кухонном шкафчике упаковку макарон с сыром быстрого приготовления. Ем на диване и одновременно накладываю макияж перед работой. В крошечном телевизоре вещает Джон Оливер^[7]. Что-то про Рассела Кроу, хотя я не особенно прислушиваюсь. У меня есть два разных набора косметики. Один полностью состоит из сияющих коралловых оттенков и нежных тональных кремов, которые я собрала во время замужества. Я до сих пор пользуюсь ими, когда хожу на рабочие совещания или не хочу, чтобы по лицу было видно, в каком я похмелье. Все остальное — винного цвета помада, светлая пудра и черные накладные ресницы — это то, чем я пользуюсь, когда иду в клуб. Я будто надеваю маску, словно сейчас Хеллоуин и я одета как Мортиша Адамс, разве что парик, который я надеваю поверх короткой стрижки, представляет собой темное каре с челкой. А еще одежда. Если открыть мой шкаф, там обнаружится отделение, содержимое которого больше подходит доминатрикс, чем ведущей подкаста. Кожаные юбки и черные кружевные кофточки, чокеры с тяжелыми пряжками. Сегодня выбираю легкое кружевное платье, ботинки с высокими берцами, колготки в сеточку и кожаную куртку. Мортиша Адамс и Джоан Джетт^[8] в одном флаконе.

В таком наряде, парике и с таким макияжем чувствую себя весьма комфортно. Поэтому я и устроилась на работу в готик-клуб, хотя могла бы выбрать бар поближе к дому или роскошное заведение в районе Фултон-маркет, где в каждом коктейле по восемь ингредиентов и дают гигантские чаевые. Но вместо этого я решила пять ночей в неделю работать здесь. Надевать доспехи. Именно это чувство возникало у меня с другими мужчинами, вроде бармена в кладовой или официанта в ванной у Коулмана. Волнение оттого, что будто бы надеваешь чужую кожу. Представляешься чужим именем. Становишься другим человеком.

Представляться незнакомцам именем Мэгги не зря вошло у меня в привычку. Даже в те годы, когда я думала, что избавилась от сестры, не было ничего, на что бы не повлияла Мэгги. Вещи, которые мне нравились, мужчина, за которого я вышла замуж, одежда, которую я носила, — на всем остался ее отпечаток. Эрик поддразнивал меня, говоря, что в своих музыкальных предпочтениях я застряла в девяностых, но это потому, что все мои любимые песни сначала были любимыми песнями Мэгги. Я никогда не выбирала украшение, или блузку, или обувь, которые не могла бы представить на Мэгги. Психоаналитик однажды предположил, что в отсутствие сестры, человека, которому я всю жизнь подражала, все, что мне оставалось, это пытаться создать для себя какую-нибудь личность. Перестать зависеть от мифа, который я сотворила вокруг нее. И хотя в целом я не поклонница психоаналитиков, вынуждена все же признать, что именно этот был в чем-то прав.

На автобусе мне никак не успеть на работу вовремя, поэтому беру такси. В клуб захожу с бокового хода, через железную дверь, выходящую в вонючий, душный переулок, весь заставленный по обеим сторонам мусорными баками. Сразу чувствую в груди пульсирующий ритм музыки, хотя еще даже не вышла в зал. Клуб забит под завязку — обычное дело для субботней ночи, — а Марко, один из двух других работающих барменов, угрюмо косится на меня, когда я устраиваюсь за стойкой. На нем сетчатая рубашка и тонна подводки. Он вполне пришелся бы ко двору в клубе «Хайдрейт»^[9] на улице Холстед.

— И что, ты теперь такая крутая, что не можешь вовремя на работу прийти, да? — говорит он, когда я прохожу у него за спиной.

— Интересный способ поздороваться с человеком, — замечаю я, принимая заказ у девчонки с таким количеством железа в носу, что от него может завизжать металлодетектор. Марко выгибает аккуратно выщипанную бровь.

Марко — поэт, судя по всему, хороший. Он получил степень магистра изящных искусств в одном из невероятно престижных университетов свободных искусств на востоке. Никто толком не понимает, почему он здесь работает, особенно учитывая слух, что он на самом деле гений, официально принятый в «Менсу»^[10]. Один из охранников утверждает, что, по слухам, Марко знает по меньшей мере шесть языков. И хотя Марко постоянно жалуется, что в наше время поэзией на хлеб не заработаешь, я подозреваю, что он работает здесь просто потому, что ему это нравится. Потому что не может представить себя на заседаниях научных комитетов или в должности штатного преподавателя, где надо носить галстук, работать по часам и выпускать журнал альтернативной литературы. Поэтому он кажется мне родственной душой, кем-то, кто очутился здесь, потому что вести нормальную, образцовую жизнь — это не для него.

— Ты изменилась, дорогуша, — говорит он, поджав губы, словно разочарованный школьный учитель. — Теперь, когда люди с деньгами воспринимают тебя серьезно, ты ведешь себя как дива.

— Ой, да ладно! — отмахиваюсь я, смешивая коктейль «Олд-фешен» для той девицы. — Я и раньше, до всяких наград, опаздывала на работу.

— И то правда, — соглашается Марко. Странно, но это напоминание его как будто подбодрило. На секунду он чем-то занят за стойкой, а когда поворачивается, в руках у него два шота. — За твою награду, — говорит он, протягивая один из них мне.

Мы чокаемся, и я так быстро выпиваю, что не сразу понимаю, что это было. А потом жжение уступает место вкусу, как если сунуть голову в мужскую раздевалку и глубоко вдохнуть. Я слегка давлюсь.

— Господи, — хриплю я. — Это что, «Малёрт»?

Марко так ехидно улыбается, что я сразу понимаю, какой ответ он даст.

— Тебе — «Малёрт». Мне — «Ковал»^[11].

— Ну ты и козел, — говорю я, а в ответ получаю усмешку и шлепок по заднице, и мы с Марко снова начинаем принимать заказы.

В клубе темно и жарко, всё вибрирует, и вскоре на меня накатывает то особенное состояние, в которое я, как правило, погружаюсь, снова и снова выполняя одни и те же бездумные действия в неоновых лучах ламп над барной стойкой. На мне маска черного макияжа. Вокруг пульсирует музыка. Темнота скрывает всё, кроме наиболее ярко накрашенных черт людей в толпе.

— Ты ведь предупредишь меня перед тем, как уволиться? — спрашивает Марко, проходя у меня за спиной на пути к кассе.

— От меня так просто не избавиться, — бросаю я через плечо. — Все зависит от того, какой материал мы соберем для следующего сезона.

— Что ж, тогда пора за работу, — говорит Марко, постукивая по запястью, где должны быть часы, с легкостью и напускной храбростью двадцатишестилетнего выпускника колледжа. Он явно не завидует моему положению. Мне почти тридцать, и вдруг приходится воспринимать карьеру серьезно. В этом возрасте бесцельность превращается в слабость.

Я понимаю, что он прав. Мне пора браться за работу. Думаю о том утреннем звонке. У кого-то есть сведения по делу, возможно, связанному с Мэгги. Вспоминаю голосовое сообщение по телефону.

— Эй, я просил водку!

Кто-то оперся о барную стойку. Какой-то чел с начесом и кольцом на губе, кажется, фальшивым. Небось работает преподом в школе и считает себя брутальным, потому что по выходным надевает в клуб кольцо на губу и черную футболку. У него еще с колледжа подписка на Suicide Girls^[12], и он искренне верит, что крут, потому что мастурбирует, глядя на девушек с пирсингом сосков. Замечаю, что готовлю для него коктейль с клюквенным соком и «Егермейстером», и если бы он не следил за моими действиями внимательнее, чем я сама, это был бы неприятный сюрприз. Однако в ответ на его не слишком вежливый тон бросаю на него угрюмый взгляд и начинаю смешивать новый напиток.

Как только у меня выдается свободная минутка, проталкиваюсь обратно в переулок, где меня не побеспокоит музыка, и опять слушаю сообщение. Ава Вриланд. Хочет встретиться, когда мне будет удобно. Проверяю, сколько сейчас времени, — уже за полночь. Слишком поздно, чтобы звонить незнакомому человеку. Да и она, наверное, перевела телефон в режим «Не беспокоить» — она производит впечатление делового человека, ведущего размеренный образ жизни. В конце концов решаю отправить сообщение. Вряд ли в наше время она могла позвонить мне не с сотового телефона.

«Это Марти Риз, отвечаю на ваше сообщение. Я бы хотела встретиться и обсудить ваше дело».

Уже собираюсь убрать телефон и вернуться в клуб, как вдруг под моим сообщением появляются три точки. А потом:

«Где вы сейчас?»

У меня в сознании вспыхивает маленький сигнал тревоги, алая вспышка, вкус которой я практически чувствую на языке. На том конце провода может оказаться кто угодно. Вполне возможно, это какая-то афера. Или даже серьезная угроза. Думаю о звонках, которые я получала. Тишина на том конце провода — кому-то достаточно просто позвонить мне и молчать в трубку. Чтобы я знала, что он знает обо мне. Думает обо мне. Что он заметил меня.

И все же я отвечаю на сообщение.

«Клуб “Раш”. Работаю в ночную смену».

Все-таки насколько опасным было бы встретиться с кем-то именно здесь? Одного взгляда на охранников хватит, чтобы человек развернулся и сбежал.

«На Уолкотт-стрит?»

«Да».

«Могу подъехать через 20 минут. Подойдет?»

«Хорошо».

После этого она не отвечает. Я тут же начинаю сомневаться, что поступила правильно. В конце концов, что за человек вот так готов сорваться с места в выходной после полуночи и приехать в готик-клуб, чтобы обсудить нераскрытое преступление с барменом и по совместительству радиоведущей? Псих, вот кто.

Всерьез подумываю о том, чтобы сейчас же уйти. Притвориться больной, поймать такси до дома. И пусть Ава делает, что пожелает, а я заблокирую ее номер и забуду о ней. И все же меня терзает любопытство. Хочу узнать, что она за человек. Хочу услышать, что она скажет.

Она появляется не через двадцать, а через пятнадцать минут. Сразу же замечаю ее, потому что она сильно выделяется из здешней толпы, но все равно двигается так, будто это место ей принадлежит. На ней темный тренч и черный деловой костюм, шею обвивают нити тонких золотых цепочек, а на ногах туфли на каблуке, кажется, от Кристиана Лубутена. Темные, вьющиеся волосы примерно до подбородка. Губы такие красные, что при клубном освещении кажутся черными и вощеными. Она очень красива, сразу видно, хорошо за собой следит. И, конечно, она заметила меня сразу же, как и я ее. Она смотрит на барную стойку и встречается со мной глазами, а я еще даже не прекратила пялиться на нее с открытым ртом. Из-за макияжа, парика и дешевого платья с кружевами я вдруг чувствую себя шутом. Будто маленький разукрашенный ребенок, которого застали врасплох во время игры в переодевание.

Несмотря на обилие народу в зале, она на удивление быстро пробирается сквозь толпу. Похоже, люди, сами того не сознавая, расступаются перед ней.

— Марти? — спрашивает она, подходя ко мне.

Киваю и приглашаю ее присесть на единственный стул, который никогда не бывает занят, потому что скрыт от танцпола за большой бетонной колонной сбоку от стойки. Прежде чем сесть, она снимает пальто, и я замечаю, что к карману ее пиджака пристегнут бейджик: «Система здравоохранения “Адвокат”. Ава Вриланд, д. м.». Уж не для меня ли оставлен этот бейджик? Видимо, она сочла, что профессия врача вызовет у меня большее доверие. Честно говоря, это действительно помогает. Она следит за моим взглядом.

— Ой, — вздыхает она, отстегивая бейджик и убирая его в скромную, но явно чрезвычайно дорогую сумочку. По-моему, это «Гуччи». Десять лет, как уехала из Сатклифф-Хайтс, но дизайнерские швы до сих пор распознаю. — Когда вы написали, я как раз просматривала медицинские карты.

Поворачиваюсь к напарнику за барной стойкой.

— Марко, мне нужно еще пять минут, — сообщаю я, и хотя он преувеличенно закатывает глаза, все же взмахом руки отпускает меня. Марко чувствует себя как дома, когда достаточно занят и может болтать с клиентами. Я поворачиваюсь к Аве. — Хотите что-нибудь выпить?

Наблюдаю, как она заглядывает за стойку и рассматривает наш ассортимент. Она явно не привыкла пить в подобном заведении. Наверное, обычно она заказывает «Негрони», если у нее вообще есть время ходить по барам. Или, может, «Апероль шприц».

— Ну, может, «Виски сауэр»? — спрашивает она, видимо, пытаясь припомнить, что пила в колледже. За основу беру «Мейкерс». Сделав глоток, она приподнимает брови. — Хорошо. — Она складывает руки на стойке. Какое-то время мы разглядываем друг друга. Ясно, что обе не знаем, с чего начать. — Прежде всего поздравляю с наградой.

— Спасибо.

— Теперь второй сезон вам гарантирован?

— Думаю, зависит от материала, — отвечаю я. — Сейчас мы рассматриваем разные источники.

— И я один из этих источников? — спрашивает она.

Между зубами у нее небольшая щель. С таким лицом, как у нее, подобный изъян лишь придает очарования. И все же, несмотря на теперешний ее роскошный вид, вряд ли она родилась в богатой семье. С такой улыбкой это невозможно. Там, откуда родом я, все косметические операции начинаются с ортодонтии. Зубы не просто выпрямляют, но и всячески подпиливают, меняют им форму или, если больше ничего нельзя сделать, тщательнейшим образом отбеливают. И ни один уважающий себя дантист-педиатр не закрыл бы глаза на такую щель, как у Авы, если у ее родителей имелись деньги, чтобы убрать ее. А значит, денег, скорее всего, не было.

— Подкаст дал нам несколько зацепок, — говорю я. — Мы пытаемся изучить наиболее правдоподобные из них.

— И вы, наверное, нашли меня в Сети и сочли сертифицированного врача достойным доверия?

Я ее не искала в Сети. Вот почему не стоит действовать по наитию и писать человеку, не подумав. Но я подыгрываю ей.

— Мне нравится такой подход, — отвечаю я. — Вместо того чтобы и дальше исследовать историю Мэгги, стоит рассмотреть похожее дело. Похищение?

Ава качает головой:

— Убийство.

Чувствую внутри покалывание, будто я проглотила кусочек стекла, хотя я подозревала нечто подобное. Последние десять лет я следила за всеми исчезновениями девушек в регионе. Мне известны все случаи, хоть сколько-нибудь похожие на историю Мэгги.

— Кто? — спрашиваю я, доставая из кармана телефон, чтобы вести заметки.

— Девушка по имени Сара Кетчум. Семь лет назад ее задушили и похоронили в заповеднике ЛаБаг-Вудс.

— В Нортсайде? — уточняю я, поскольку название парка кажется знакомым. Несколько лет назад я слышала об этом, но всерьез никогда не занималась этим делом. Не помню почему. — Так почему вы решили, что меня это заинтересует?

— Поищите ее онлайн, — говорит Ава.

Ищу, хотя связь в клубе просто ужасная. Через некоторое время на экране телефона появляется фотография из ежегодника. У Сары курносый нос, волнистые светлые волосы, большие глаза и ровные, блестящие белые зубы. Видимо, то самое отбеливание.

Она как две капли воды похожа на Мэгги.

— Когда ее убили, ей было восемнадцать, — продолжает Ава, пока я рассматриваю фотографию.

— Не обижайтесь, но там, где я родилась, куда ни кинь, всюду такие девчонки, — говорю я.

Я сама так выглядела, пока не отрезала волосы, а под глазами не появились мешки.

— Если бы вы десять лет назад что-нибудь кинули там, где вы родились, то непременно попали бы в Сару Кетчум, — отвечает Ава.

Я качаю головой.

— За последние двадцать лет в Сатклифф-Хайтс не была убита ни одна женщина моложе двадцати пяти. — Это я знаю наверняка. Я обязана знать такие вещи.

— Дело в том, что в полицейском отчете написано, что она жила в Палос-Хиллс, — говорит Ава. — Юго-западный пригород, — поясняет она, увидев, что я нахмурилась. — После развода родителей она жила с матерью. Там и училась. Но каждые две недели по выходным и половину лета она проводила с отцом.

— В Сатклифф-Хайтс? — спрашиваю я.

— На Гэлли-роуд, — отвечает она.

У меня чуть сердце не выскакивает из груди. Начинаю кашлять. На мгновение мне становится трудно дышать.

— Гэлли-роуд…

— Сорок шесть-ноль-четыре, — говорит она.

Хватаю ближайшую бутылку — как оказалось, с джином, — и наливаю себе шот. Быстро выпиваю в надежде, что это заставит мозг снова работать как следует. Ава потягивает «Виски сауэр» через тоненькую коктейльную соломинку.

— Господи… — Наливаю себе еще шот. В доме, где я выросла, три балкона, и все выходят на задний двор — целый акр лесистой местности. Если смотреть на северо-запад с любого из этих балконов, то сквозь деревья, за домом Миллеров и участками на Салливан-Вэй, можно разглядеть крыши домов на Гэлли-роуд. — Почему я ничего об этом не слышала? — спрашиваю я.

Эта девушка младше меня всего на четыре года. Заповедник ЛаБаг-Вудс не то чтобы близко к Сатклифф-Хайтс, но это все равно Нортсайд, а значит, я должна была обратить внимание на это дело. Единственная причина, по которой я не стала бы следить за ходом событий, — это если дело уже раскрыли.

— Постойте, убийцу уже поймали? — спрашиваю я, смутно припоминая что-то подобное. Вроде бы я смотрела новости об аресте у себя в общежитии Северо-западного университета.

— Его признали виновным в ее убийстве и приговорили к пожизненному без шанса на освобождение, — отвечает Ава.

— Но он же был подростком, разве нет? — спрашиваю я, воскрешая в памяти образ молодого человека, которого в наручниках вели в здание суда округа Кук.

— Да, — отвечает Ава. — Сейчас ему только что исполнилось двадцать пять.

— То есть это дело никак не может быть связано с Мэгги, и неважно, откуда была Сара Кетчум, — говорю я, чувствуя, как в животе у меня растворяется осколок.

Когда исчезла Мэгги, убийце Сары Кетчум было четыре года. Вместо облегчения я испытываю разочарование. Со мной всегда так — перепады от невероятного возбуждения к отчаянию. Никакого утешения. Никакого теплого, ободряющего порыва.

— В полиции тоже так говорят, — отвечает Ава.

— А вы что думаете? — спрашиваю я.

Она так бесстрастна, смотрит на меня с почти наигранным спокойствием. Ясно, что отчасти ей нравится вот так медленно приоткрывать факты, следить за моей реакцией на каждый из них. Как городская сплетница, наслаждающаяся всеми признаками ужаса и изумления, которые выказывают соседи, когда она пересказывает им свои истории.

— Вы ведь не искали меня в Сети? — спрашивает Ава.

— Нет, — говорю я. Какое это вообще имеет значение? — Я была немного занята.

— Что ж, я думаю, они взяли не того, — небрежно замечает она. — Я думаю, что тот, кто убил Сару Кетчум, похитил и вашу сестру. И я думаю, что он все еще на свободе.

— Это притянуто за уши, — замечаю я, но Ава тут же качает головой.

— Сами подумайте. Две молодые девушки, примерно одного возраста, внешне очень похожие. Обеих забрал мужчина на машине. Обе — по меньше мере какое-то время — жили в миле друг от друга. Разве это может быть совпадением?

— С разницей в четырнадцать лет?

— Подобный интервал можно объяснить как угодно, — отвечает Ава.

«Интервал», — думаю я. Интервал в шаблоне поведения. Убийца, ведущий себя определенным образом, — это Святой Грааль для каждого сыщика-любителя на уголовных форумах, которые я читаю. Мы ищем порядок в окружающем нас безумном хаосе. Какая соблазнительная идея.

— Эй, — перебивает нас чей-то голос. Оборачиваюсь и ловлю на себе суровый взгляд Марко. — Ты работать-то собираешься? Или мне вызвать кого-нибудь тебе на смену?

— Отвали, Марко, — беззлобно отвечаю я. — Еще пять минут. И я сама закрою.

— И в следующую субботу тоже, — говорит он.

— Ладно, — отвечаю я, и Марко с победоносной улыбкой возвращается в другой конец стойки. Ава снова отпивает коктейль.

— Знаю, это кажется притянутым за уши, — говорит она. — Но если я права, это значит, что невинный человек проведет в тюрьме всю жизнь и в любой момент может погибнуть еще одна девушка.

— Вы ее знали? — спрашиваю я. — Сару Кетчум?

— Не особенно.

— Не особенно? Тогда откуда вам известно, где она проводила лето?

Ава поигрывает трубочкой, медленно проводя ее по кругу сквозь толщу быстро тающего льда в бокале.

— Потому что… — Ее глаза блестят зеленью от света неоновых ламп над стойкой. — Потому что в тюрьме за ее убийство сидит мой младший брат.

Глава 4 →

← Глава 2