Квартира в строящемся доме

Джерри Джерри, 2020

Свобода смеяться – это то, с чем мы рождаемся. Ее нельзя удалить хирургическим путем, отбить в драке, отсудить или украсть. Свободой смеяться можно пользоваться всегда и везде. И если вдруг кажется, что сейчас это неуместно, ведь вокруг такое творится – значит, самое время. «Квартира в строящемся доме» – это сборник рассказов. Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации

Цикл «В стране воображаемых»

Воображаемый друг

3.

Билл был настоящим хулиганом. У крепко сложенного и высокого мальчишки был убийственный удар правой — спасибо шести годам занятий боксом. Он был на голову выше одноклассников, и эту каланчу педагоги замечали даже тогда, когда Билли прятался на задней парте, мечтая до конца урока стать невидимкой. Он в меру ненавидел всех, кто младше и не терпел авторитетов постарше — словом, у Билла были все данные, чтобы днями напролет, не прерываясь на обед и отдых, заставлять мир прогибаться под себя. Если бы не одно обстоятельство — он ужасно стеснялся.

Конечно, в истории его боевых подвигов бывали и светлые моменты. Так он до сих пор наполнялся гордостью, когда вспоминал об отобранном у одного мелкого горлопана завтраке. Но в целом гордиться было нечем: едва у Билла зачешутся кулаки, как он начинает ужасно стесняться.

Почему так было, как запускались механизмы стыда в его голове — совершенно непонятно. Конечно, на задворках подсознания всплывали мамины слова о том, что Бог постоянно наблюдает за ним, за Билли, и потому Он видит все хорошее и плохое, что делает мальчик. Так или иначе, едва Билл замышлял какую-то пакость, как на него находило оцепенение: а как он подойдет к этому малышу, чтобы не выглядеть смешным? А что он должен ему сказать — «эй, ты» или «эй, сопляк»? А как ему дальше излагать свои требования? А стоит ли ему для вящего эффекта цинично сплюнуть на землю сквозь зубы? Билл замирал от ужаса, проматывая в голове все эти вопросы и чувствовал, как его ноги становятся ватными.

Природа придумала стеснительных людей, чтобы самоутверждаться за их счет, и особенно отыгралась на Билле. Он настолько измучился своим нереализованным талантом, что начал заикаться, краснеть по любому поводу и плохо спал по ночам. Мелюзга не боялась его, сверстники не обращали внимания, а компания местных хулиганов, к которой он хотел примкнуть, окончательно отказалась от идеи принять его в свой коллектив и каждый раз награждала презрительным взглядом при встрече. Хулиганы — люди тонкой душевной организации, они не могут смириться с тем, что кто-то пренебрегает своим природным даром обижать младших и высмеивать старших.

— Что со мной не так? — размышлял он как-то вечером. — Краснею как девчонка, когда мимо пролетает очередная мелюзга, размахивая своими деньгами. Так дальше нельзя. Мне нужно вдохновение.

2.

У фантазии не было другого повода изобрести Сэма, кроме как ради издевательства. Несуразно тощий и большеголовый, он неприлично хлюпал носом, даже когда у него не было насморка. Это и привычка постоянно ныть о своей несчастной жизни делали его самым нежеланным собеседником в стране Воображаемых друзей.

— Сэм, — говорили ему, например, соседи по общежитию для будущих воображаемых друзей, — айда на семинар Супермена! Восемьсот тысяч реальных людей в друзьях, из которых треть взрослые и даже две дамы за 80 — это ого-го!

— Ну, — настраивался Сэм на нытье, − а что это изменит?

— Как что? — удивлялись соседи. — У него есть, чему поучиться!

— А зачем, — начинал сокрушаться Сэм, — если меня все равно никогда не выберут?

Тут неопытные соседи допускали жуткую ошибку, утешая Сэма фразой о том, раз уж он есть — и на него будет спрос. Более опытные, помрачнев, отворачивались.

— Ну конечно, — заводил Сэм, — у вас зубы белые. И на животе кубики эти. Вас любой ребенок захочет. А кому нужен я?

У Сэма было, пожалуй, одно невероятное качество: он был очень настырным в вопросах собственного несчастья. Он не ленился преследовать благодетеля настолько долго, насколько это представлялось возможным в постоянно сползающих штанах. Или пока фундаментально не получал по щам.

Страна Воображаемых друзей жила светлым бытом, полным надежд, как на рассвете теплого майского дня. Высокие коридоры общежития дышали предстоящими подвигами и признанием. Сэм же, чувствуя свою откровенную ущербность, целыми днями мыкался по улицам, донимал нытьем воображаемых четвероногих друзей (да, бывают и такие) и не представлял, куда деть свое время.

Однажды ему даже показалось, что его никогда не выберут. Дети отлично разбирали воображаемых супергероев — не зря те просиживали днями и ночами в качалке. Взрослым — конечно, реже, чем детям — нужны были крепкие, надежные, преданные друзья обоих полов без личных проблем. Бывали, правда, и исключения: однажды правительство страны Воображаемых друзей немало удивилось, когда вполне удачливый бизнесмен оставил заявку, желая иметь воображаемым другом лысеющего филателиста. Впрочем, нашелся и такой. Немалым спросом пользовались эффектные, но туповатые нимфоманки, хотя даже в такой дружбе есть хоть какая-то приятность. Со всем ужасом Сэм осознал, что воображаемый друг, единственным качеством которого является одинаково гнусные внешность и внутренний мир, никому не нужен. Это дало новый рывок совершенствованию его искусства нытья. Впрочем, даже в саможалении есть какие-то пределы: Сэм просто опустил планку и стал мечтать, чтобы его забрал ребенок из семьи психоаналитиков — чтобы было, на ком тренироваться.

Так было. Шло время, новые будущие воображаемые становились настоящими воображаемыми и переезжали из общежития в коттеджный городок. Сэм уже не мог вспомнить никого, с кем бы заселялся в общежитие одновременно. В то утро, когда отчаяние было особенно сильным, он обнаружил лист со штампом правительства страны Воображаемых друзей, просунутый под дверь.

На листе было одно-единственное слово — «Завтра».

Впервые за свою жизнь Сэм почувствовал себя буквально окрыленным.

— А ты знаешь, — сообщил он заспанному соседу в комнате напротив, — я завтра все! На меня пришла заявка!

Не дожидаясь ответа, Сэм стал стучать во все двери подряд. Он так давно мечтал об этом: как он будет злорадно сообщать соседям, знакомым, будущим воображаемым четвероногим о том, что он уже выбран. А они еще нет.

— Гляди, знаешь, что это? — помахал он листом со штампом перед носом очередного сонного соседа. — Это мой пропуск! Теперь я — почти настоящий! А ты — нет!

И стучал в следующую дверь.

1.

В жизни у людей хватает волнительных моментов. И один из самых волнительных — отнюдь не первый секс, а первая встреча с воображаемым другом, который может стать мудрым наставником, искусным любовником или лучшим психотерапевтом. И иногда — законы страны Воображаемых друзей это не запрещают — всем одновременно.

Как можно представить себе в деталях то, что ты никогда не видел? Как можно понять, впервые представив себе кого-то, что он желает тебе добра? Как вообще можно довериться придуманному тобой существу? Да никак, воображаемые друзья, впрочем, как и реальные, полны фальши. Только спросу с них меньше — попробуй предъяви воображаемому другу иск за разбитую машину или сердце!

— Привет, Билл, — поздоровался Сэм. — Меня зовут Сэм.

Билл с недоверием оглядел тощего сопляка, обошел его по кругу.

— Ты что вообще такое? — поинтересовался он.

— Я — твой воображаемый друг. Мы отлично повеселимся. Ты сможешь мне рассказать все, что у тебя накипело на душе! Мы придумаем тысячу приключений! Мы таких с тобой дел понаделаем, ух, как же я рад тебя видеть!

— А я-то как рад тебя видеть! — просиял Билл, повалив ударом кулака Сэма на землю.

Туда и обратно

Душно и муторно. Не спится. Простыня омерзительно липнет к спине. Если поворачиваешься, она послушно пытается повернуться вместе с тобой и только позже нехотя отслаивается.

К утру пришла Она. Мягко погладила по голове ледяной рукой, чуть взъерошив волосы. А может, это не она, а рассветный ветер из окна.

— Я тут, — тихо шепчет. — Я вернулась.

Она — это депрессия.

Мы с ней знакомы так давно, что наши отношения больше похожи на роман.

Я наперед знаю все, что будет происходить. Я тысячу раз слышал то, что Она будет говорить мне, но каждый раз как будто впервые ныряешь с головой в эту ледяную воду. Ныряешь, беспомощно хватая воздух ртом. Я перепробовал тысячу рецептов — таблетки, психотерапия, спорт, медитация. По нулям. Кажется, Она просто на меня запала. Возможно, это взаимно — спустя столько лет и совместных воспоминаний уже и не поймешь.

— Скучал без меня? — Она уже уютно устроилась у меня в ногах. Вздыхаю и переворачиваюсь на спину, простыня тянется за плечом. Мерзко. Надо в душ.

— Не особо, — рассматриваю угол. Там притаился паук Васька. — Не начинай, я не в настроении.

— Нет, ныряй сейчас, — и Она нетерпеливо закрывает мне глаза.

Я оказываюсь на дне депрессии.

Я же человеческим языком просил — не сейчас. Честное слово, сама виновата.

На дне живет моя знакомая толстая девушка. Тут в целом неплохо, иногда через тучи пробивается солнце, а когда толстуха вращает попой, переваливаясь с ноги на ногу или, тряся жирными щеками, кричит на меня, то жизнь вообще вполне сносна — настолько забавны эти зрелища. Унылая речка течет, болтая в своих мутных водах маленьких мертвых зверушек. Серое свинцовое небо дышит траурной осенью. Моя жирная подружка сидит на берегу.

— Ну, что тут у тебя новенького? — спрашиваю как старого друга, с некоторым воодушевлением.

— Падаль, как всегда, — подружка кривит рот, обнажая ряд желтых зубов. — Вчера лиска проплыла. Красивая — ух! Белый животик, рыжая мордочка…

Правда, она хороша? Прямо при встрече — сразу под дых. Мне жалко животных. Каждый раз мне кажется, что они здорово страдают из-за моей депрессии: уж больно много падали плавает здесь в реке. Мертвые зверушки для меня — всегда удар ниже пояса, а тут целая лисичка.

Но не сегодня.

— А солнышко-то у тебя тут припекает, — ехидно замечаю, взяв себя в руки. — Почти курорт. Вон как ты загорела и посвежела.

Жируха сердито сопит. А никто не обещал, что быть моим депрессивным глюком — легкая работа! Толстые пальчики сердито и быстро перебирают подол грязной юбки.

— Лес умирает. Воздух здесь ядовитый, — вздыхает она, театрально закатывая глаза. Ветер ворочает жирные волосы на голове толстухи. Я смотрю на противоположный берег, где деревья послушно высыхают на моих глазах, торопливо сбрасывая желтую листву. Одно дерево так спешило, что чересчур накренилось и вырвало корни из земли. Оно рухнуло с жутким треском, образовав мостик над болотцем.

— Вот видишь, — вздохнула жируха.

На упавший ствол запрыгнула толстая жаба и радостно — не вру, именно радостно — квакнула.

— Гляди, как ловко, — кивнул я.

— Ты меня достал, — надулась толстуха. — Какой-то ты незрелый в этот раз. Вали-ка ты отсюда, а?

Я проваливаюсь на дно дна депрессии, и меня тотчас чуть не сбивает серый грузовик. Успеваю запрыгнуть на бетонную тумбу в основании моста. Сверху капает что-то соплистое и липкое. Отвратительно воняет грязными носками. Влажно так, что тяжело дышать. Мимо мчатся фуры и грузовики. За пределами моста — проливной дождь. Мне туда.

Бреду по длинной бетонной тумбе. Где-то тут меня ждет встреча с моим следующим депрессивным глюком — мальчишкой лет десяти. У него вши, вечно сопливый нос и родители-алкоголики.

— Явился — не запылился, — скрипучим голосом отмечает пацаненок. Я уже вымок до трусов. Пролетающие машины окатывают меня волнами ледяной воды.

— Привет, малец, — киваю. — Что новенького?

— Папка вчерась квасил, — привычно завел свою волынку мальчишка слезливым голоском, попутно вытирая драным рукавом грязный нос. — Схватил табуретку и на нас с мамкой кинулся… Братика грузовик сбил… Жучку бомжи на пустыре сожрали… метро, говорят, подорожает…

— Ты мне это в прошлый раз говорил, — напомнил я. — Нового-то чего? Может, сериал какой посмотрел прикольный?

— Дядя, ты тю-тю? — пацаненок даже обернулся, и я впервые увидел, что у него серые глаза. Не водянистые и безразличные, как ливень вокруг и зловонные лужицы под мостом, а ярко-серые, как асфальт сразу после дождя в лучах солнца.

— Да брось, — я уселся рядом с малым. — Рассказывай давай, что у вас тут смотреть принято? На дне дна моей депрессии?

— Ну, — пацаненок почесал затылок, — по вечерам мы смотрим порнуху с твоей бывшей и ее новым хахалем.

— Та ладно, тебе же восемнадцати нет, — возмутился я.

— И не будет, — ехидно заметил мальчишка, — я от туберкулеза раньше умру.

— Ври да не завирайся, — хмыкаю. — Ты — плод выдумки моей депрессии. По сути, бессмертное существо. Возможно, божественного происхождения.

Пацан покосился на меня и как-то странно шмыгнул носом.

— Ты это… Что сейчас ляпнул, а? — тихо поинтересовался он. — Какого нафиг божественного происхождения? С дуба упал? Думаешь, если ты на самом дне депрессии, можно вести себя, как скотина, да, дядя? За языком своим следи, вот что!

— Какой ты милый, малыш, — улыбаюсь так, что пролетающие мимо грузовики истерически сигналят. — Уже решил, куда поступать будешь, как школу закончишь?

— Мааааааа! — пацан вскакивает, с ужасом глядя на меня. Он срывается с места и с воплями мчится к серым халабудам по другую сторону дороги. — Мааа, мамочкааа! Этот козел меня доведет, я те клянусь!

— Выучи столицы всех стран! — назидательно ору ему вслед. — Приду в следующий раз — проверю!

Пацан оборачивается, его лицо красное от слез. Он молча показывает мне непристойный жест и…

…я снова проваливаюсь. Я на днище дна дна депрессии. А давно я тут не был, честно говоря.

Это как метро, но без метро. Огромный тягучий подземный переход без единой лестницы наверх. Вместо ярких светильников — лампочки, которые распыляют дрожащий свет. Где-то впереди раздаются звуки негромкой беседы. По краям прохода сгущается сумрак, в нем копошатся жирные крысы, которые что-то — а возможно, кого-то — жрут. У меня в руках тяжелый, как мой характер, чемодан. В нем труп. Зачем он туда забрался — не могу взять в толк, ему явно тесно в чемодане. Я слышу, как труп сердито пыхтит. Останавливаюсь, ставлю чемодан на землю и открываю его. Труп удивленно смотрит на меня.

— Ну хорош, — киваю ему. — Чемодан с трупом — это для снов, когда у меня высокая температура. А в депрессии моей ты что делаешь?

— Как что? — покойник пожимает плечами. — Антураж создаю. Атмосферу нагнетаю. Вообще не знаю, я Ей тоже говорил, что это уже перебор. Хотя мне-то что, у меня оплата фиксированная.

— Ей? — уточняю.

— Ну этой, фифе этой твоей, — раздраженно поясняет труп. — Депрессии. Но Она ж у тебя баба совсем безмозглая.

— Есть такое, — ухмыляюсь. — Сам ее разбаловал, никогда границ ей не ставил, вот Она и пытается творить, что хочет. Но фигушки. А теперь поднялся и иди отсюда, хорошо?

— Никакого уважения к мнимым покойникам, — возмутился мой собеседник, вылезая из чемодана. Он не очень хорошо владел телом. — Надеюсь, расчет-то будет по договоренности, как сверхурочные?

— Это не со мной обсуждай, — я пнул чемодан. — Вали отсюда. Шкандыбай куда подальше.

Труп презрительно поджал губы, поплелся сторону и исчез в полумраке.

— Жаловаться на тебя буду, — донеслось до меня уже издали. Валяй, жалуйся. Интересно, кому. Впрочем, подумать об этом я не успел — в аккурат подоспели они. Хорошо, что я покойника успел отправить восвояси.

— Слышь, Вася, курить есть? — парень в белой кепке. У него очень, очень сильная правая. Я вспомнил об этом, и мне стало заранее больно, немножко страшно и тоскливо. Сейчас меня будут бить.

— Угости по-братски, не жлобись, да, слышь, Вась, — еще один в фирменном «Абибасе», через полморды шрам. Кулаки у них чешутся. Не люблю с этой гопотой встречаться.

Хотя… с какой радости?

— Не курю, — с вызовом.

— Че, впадлу братву угостить, даа? — с обидой тянет белая Кепка, Абибас одобрительно кивает, двигаясь на меня.

Конец ознакомительного фрагмента.