Сказка о муравье

Джерри Джерико

Человек, рождённый в самом отвратительном месте из всех возможных, пытается выбраться на волю. Однако понимает, что муравью не так-то просто покинуть своё логово – все дороги ведут в муравейник.

Глава 4. Уши

На чердаке и впрямь было тесновато. Среди сундуков, старых доспехов и стройматериалов, которыми вот уже пару лет залатывалась крыша, негде было и шагу ступить, поэтому Ланцо устроил себе ложе, сдвинув три сундука и застелив их старым плащом дона Могена, обнаруженным в одном из сундуков.

Он улёгся, не раздеваясь, и моментально уснул под пение сверчков, коими был полон дом.

Ему снилась небольшая часовня у рощи близ Помоища, тонкие нежные берёзы и могучие сосновые стволы в три обхвата. Хмурый пасмурный день просвечивал сквозь тоскливое небо, под которым дремала пожухлая природа. К часовне вели две дорожки, уложенные плиткой, и одна обросшая травой кривая тропка, увитая сосновыми корнями.

Вокруг часовни ровными рядами росли ели, а уж за ними и раскинулась рощица, начавшая, было, взбираться по холму неподалёку, да устало замершая на склоне. На вершине холма стоял здоровенный каменный столб с символом на вершине — пять вертикальных линий, пересечённых единой горизонтальной. Под священным символом Пяти Струн располагалась табличка, где значилось, что на этом самом месте в скором времени будет воздвигнут храм.

В трещинах между плитками дорожек у часовни росла густая высокая трава, там же повсюду сновали муравьи. Их маршруты проходили по трещинам, выбоинам, они взбирались на скамейки, пересекали изящную балюстраду, переплетались у самого входа в часовню. Муравьи были повсюду — они лезли в обувь и под одежду, пробегали по щекам, заглядывали в уши, путались в волосах.

Ланцо панически забился на постели, стряхивая с себя снившихся ему муравьёв. Во сне он сидел на скамье и пытался ладонями пресечь маршруты муравьиных отрядов, но те упорно лезли напролом, не обращая внимания на его жалкие попытки защитить собственное тело от бесцеремонного обыска. Как ни пытался, Ланцо не мог подняться со скамьи и метался по постели, тщетно силясь оторвать тело от импровизированного ложа.

В роще тревожно кричали птицы. За деревьями что-то мелькало, будто ходил человек, постоянно прячась за стволами. Но как Ланцо ни напрягал зрение, так и не смог понять, кто или что таилось в роще. Он в страхе вертел головой, которую густо облепили муравьи, и перед глазами его маячили деревья, светлые стены часовни да символ на холме.

Внезапно холм пошевелился. Без малейших земных колебаний, шума или ветра восстал холм из-за деревьев, как поднялся бы лось со своей укромной тёплой лёжки. Он взмыл ввысь, венчаный символом Струн, и обернулся к Ланцо своими пустыми глазницами. То был гигантский череп с широкой пастью — комья бурой земли свисали из неё как громадные зубы. Валились из-под них камни, древесные корни да чьи-то серые кости.

Поднимался великан во весь рост, опираясь на могучие костяные ноги-колонны. В правой руке он держал меч с золотой рукоятью, с клинком, точно сделанным из жала осы-титана — с кончика его капал жгучий яд янтарного цвета. На великане развевался удивительный наряд — местами потёртый балахон из золотых чешуек, изукрашенный обыкновенными булыжниками вместо драгоценных камней. Сквозь прорехи золотых бликов под ним виднелось рубище, покрытое бурыми пятнами.

Мощные костяные руки и ноги крепились на весьма тщедушном скелете из золотых прутьев, едва прикрытом одеждой. Толстая шея была обмотана кожаным шарфом поросячьего цвета, из которого и рос череп, увенчанный столбом.

Великан горделиво выпрямился и указал мечом на Ланцо. В тот же миг муравьи, облепившие Ланцо, ринулись прочь, как и все их собратья, что ползали кругом. Тёмной дрожащей рекой потекли они к великану и устремились прямиком в его нутро. Великан долго вбирал в себя муравьиный поток и таил эту клубящуюся массу под своими одеждами, а также в сыпучих недрах своей головы.

Ланцо, освободившись от муравьёв, вскочил на ноги и бросился бежать прочь, в сторону города. Быстрее ветра он пронёсся по деревенским просёлкам и ворвался в туманную Черру, где царила тишина и безлюдье. Вокруг не было ни души, не слышался ни говор людской, ни цокот копыт, ни скрип телег — город точно вымер. Над крышами виднелись свисающие с неба верёвки, концы их терялись в тёмных переулках и шевелились, точно их дёргал какой-то притаившийся шутник.

Ланцо примчался на Знаменный рынок и запрыгнул на пустующий эшафот, где спрятался за колодки и поджал ноги. Позади себя он слышал тихий шелест — то падала сыпучая земля. Нескончаемым душным водопадом шелестела она по площади. Из-под эшафота выплыло облако пыли. И постепенно пыль заполонила собою всё пространство, сокрыв улицу серым, удушливым туманом.

Медленно прояснилась в тумане громадная голова великана, который опустился на четвереньки и полз по площади, заглядывая во все закоулки и выискивая Ланцо. Разверзнув свою землистую пасть, окружённую потоками почвы и комками глины, великан приблизился к эшафоту и, заприметив Ланцо, склонился над ним. Ланцо, укрыв лицо воротом рубахи, неподвижно сидел и глядел, как в недрах пасти великана шевелилась гигантская человеческая масса, беспрерывно трансформируясь подобно глине — тела искажались и сливались друг с другом, через миг вновь отчётливо угадывались и снова растекались бесформенной жижей.

Так вот где все, вот где весь город. Ланцо зажмурился. Всё тело великана состояло из людей. Не шарф то был — но человечья кожа, не череп — но сонм сжиженных тел вперемешку с землёй, не золотые блики одежды сияли в пыли, но мириады сияющих глаз, разом уставившихся на Ланцо. Не меч он держал, но громадный язык, сочащийся ядом.

По земле ползла густая трепещущая каша — то были муравьи, наводнившие площадь. Ланцо отчаянно хлестал себя ладонями по ногам, чтобы стряхнуть первых атакующих его насекомых, но против такой грандиозной армии попытки его были слишком жалки. Муравьи наперебой принялись кусать его, отчего Ланцо вскочил и резво полез на виселицу.

Великан выпрямился и ухватил рукой одну из верёвок, свисающих с пасмурных, мутных небес. Дёрнув за верёвку, он вытянул из-за домов связанное ею существо — то был ещё один великан, не менее устрашающий, чем первый. Вместо головы на его шее мотался гигантский кулак, им он потрясал, натягивая верёвку вокруг своей шеи, точно упрямый бык. Тело его было могучим, но таким грязным и смрадным, что, казалось, оно сочилось нечистотами и кровью, причиняя само себе страшные увечья и страдания. Кисти рук его были также сложены в кулаки, но распрямиться они не могли — пальцы вросли друг в друга и сделали ладонь пригодной лишь для удара. Слепой великан размахивал кулаками, посылая в пространство бессмысленные выпады, и нехотя брёл за верёвкой, которую натягивал обладатель ядовитого меча.

Когда великан-кулак подобрался к эшафоту, первый великан протянул свою руку к его утробе, бурлящей нечистотами, и тонкими костяными пальцами разверз его плоть, продемонстрировав Ланцо растёкшиеся, точно талый воск, человеческие тела. Они сливались друг с другом и собирались в формы, расползались волнами и вновь слипались в единый ком. Бледный Ланцо, растерянно замерший на виселице, которую облепили полчища муравьёв, к своему ужасу увидел, как из человеческой массы в утробе великана воплотился Фиаче. Его зубастая плотоядная ухмылка изумила и встревожила Ланцо. Он даже на миг позабыл о муравьях, которые к тому времени успели густо покрыть всё его тело.

Ланцо подскочил на постели, тяжко дыша и размахивая руками. Тщательно обшарив ладонями старый плащ и убедившись в том, что в складках его не притаилось ни одного муравья, Ланцо глубоко вздохнул и принялся отыскивать ногами под сундуком свои башмаки.

Он тихо спустился во двор. Предутренняя прохлада взбодрила его, моментально согнав остатки неприятного сна. Он прошёлся по двору и выглянул за ворота — улица была молчалива и пустынна, как и во сне. Лишь где-то вдалеке раздавался еле уловимый, пугающе знакомый шелест.

Ланцо вышел за ворота и крадучись прошёлся вдоль забора. Осторожно выглянув из-за угла, он зажмурился и отпрянул — прямо перед ним стоял великан, венчаный столбом и вооружённый языком-мечом. Великан застыл на месте и выжидал, не шелохнувшись, лишь сыпалась из его головы сухая земля, да клокотал в её недрах подвижный человечий ком.

Ланцо вновь выглянул из-за угла и, убедившись, что поблизости не было муравьёв, медленно выступил на дорогу, представ перед могущественным противником. Великан тотчас нагнулся к нему, протянул левую руку и разжал громадный кулак. На ладони его лежала пара окровавленных ушей.

Ланцо неуверенно потянулся, не отрывая взгляд от мглистого сыпучего силуэта великана, и осторожно взял уши. Они были влажными и скользкими от крови, совсем лёгкими, очень рельефными.

— Чьи они? — впервые в жизни Ланцо обратился к великану. Тихий голос его дрожал, дыхание сбивалось. Однако он прочистил горло и повторил свой вопрос громче. — Так чьи же?

То был почти крик. По безлюдной улице пронеслось тревожное эхо. Великан медленно развернулся и двинулся прочь, не удостоив Ланцо каким-либо ответом. Он грузно ступал по городу, перешагивая дома, осыпая их лавиной земли из своей клубящейся людскими телами головы, и совершенно равнодушно влачил на плече свой меч-язык, из которого на улицы непрерывно сочился яд.

Ланцо глядел ему вслед, растерянно застыв с ушами в руках. Он наблюдал, как великан бродил по округе и в конце концов рассыпался на множество частей, самыми крупными из которых были люди — их моментально разбросало по сторонам, каждый из них тут же укатился прочь и скрылся из глаз.

Ланцо вернулся в дом. На кухне, запалив свечу, он внимательно осмотрел уши, но так и не смог предположить, кому они могли принадлежать. Скорее всего, женские. Кто-то отрезал их — исступлённо, порывисто, неумело. Возможно, в великом гневе. Или страдании…

Ланцо нашёл под лестницей какую-то ветошь, и, оторвав небольшой край, обернул уши в ткань. Затем он сунул их в ящик с очистками, до половины заполненный Пиго, и поскорее покинул кухню.

Он оставил жилище дона Могена и поспешил домой, тревожась — не случилось ли с кем-нибудь из родичей подобного увечья.

По пути он застал пробуждение утра. На небе ещё не распустились розово-голубые всполохи восхода, но мерцали крапом звёзды в дымчато-сером мареве, как под крылом у ястреба, да разносились по округе робкие нежные трели соловьёв.

Когда Ланцо подошёл к дому семейства Эспера, птичье пение бодро возвещало начало нового дня, зардевшегося на небе золотым румянцем.

В доме царила суета. Сонный священник угощался на кухне холодной курятиной и молоком, вокруг него хлопотали хозяйки. Мужчины семейства обхаживали гроб, сколоченный ими за ночь для покойного Эврио. И, несмотря на спешное исполнение, гроб получился солидным и даже красивым — нехитрая резьба на крышке выглядела респектабельно и дорого. Именно так полагалось хоронить именитых мастеров.

Повинуясь стародавнему указу потентата о безотлагательных похоронах в жарких регионах во избежание распространения заразы, родичи Эврио Эсперы поспешно вырыдали все слёзы по усопшему и теперь деловито сновали по дому, готовясь к торжественному шествию на кладбище. Надевались траурные одежды, раздавались наказы по поводу поминальной трапезы, снаряжалась повозка — её украшали тканями и дубовыми ветвями.

На Ланцо в этой суете почти не обращали внимания, лишь недовольно косились на него, бродящего по дому без дела.

Было совершенно очевидно, что никто никому не отрезал здесь ушей, поскольку все озабоченно возились с похоронами, успевая на ходу что-то попивать да пожёвывать.

Чиела Эспера, однако, была тиха и печальна и сидела у свечи в углу спальни отца, уронив руки на недовязанный плед.

— Ланцо! — увидев сына, она встала и опрокинула корзинку с вязанием. Клубки покатились по тёмным углам. — Где ты был? Почему не явился ночью?

Тот подобрал раскатившиеся клубки и аккуратно сложил в корзину.

— Я был у дона Могена. Он пустил меня переночевать.

— У дона Могена? — растерянно повторила Чиела. — Но почему ты решил оплакать деда именно там? Почему не здесь… со мной?

Ланцо бережно положил ладони ей на плечи и обнял.

— Прости, мама. Но я бы лишь мешал тебе, ведь совсем не умею торжественно плакать и ничего не смыслю в обрядах.

— О, как и я! — Чиела уткнулась в его плечо и всхлипнула. Ланцо почувствовал, как рукав его рубахи намокает. — До красоты обрядов ли, милый Ланцо, когда случилось такое горе.

Ланцо гладил её по чудесным золотым волосам, собранным в сложную причёску с белой лентой на вдовий манер.

— Отец был добр к нам, он любил и защищал нас, — сбивчиво говорила Чиела, не отрывая мокрых глаз от плеча сына. — Он был добр и справедлив, Ланцо! Я пыталась окружить его заботой и лаской в ту пору, как он захворал, но едва ли этого было достаточно в сравнении с тем, что он сделал для нас. Хоть и печалюсь я, однако грызёт меня ещё и страх, Ланцо. Некому отныне защитить нас! Остались мы с тобой, дружок, одни на белом свете.

— Нас больше не нужно защищать, — возразил Ланцо. — Теперь это моя забота. И я справлюсь с этим, мама, вот увидишь.

— Парио выгонит тебя, — рыдая, проговорила Чиела, — а меня выдаст замуж. Неприлично мне жить без мужа на попечении братьев, при том, что имею совершенно товарный вид. Так он сказал.

Щёки Ланцо вспыхнули.

— Не выдаст, — кратко ответил он, отстранив от себя мать и взглянув в её заплаканное лицо. — Не выдаст. Это я тебе обещаю.

— Не хочу я мужа, Ланцо, — покачала она головой. — От мужчины жди беды. Жди предательства, жестокости и равнодушия. Но ты… — Чиела погладила сына по щеке. — Ты не таков. Ты иной. В тебе есть истинное мужество и честь.

— Не только во мне, мама, — улыбнулся Ланцо.

— Тебя послал мне сам Бог, — прошептала Чиела. — Твоё рождение, твоя жизнь — чудо господне! А значит, и сам ты — ангел божий во плоти.

Ланцо тихо рассмеялся и снова обнял мать. Та вцепилась в его жилет и замотала головой.

— Больше не оставляй меня одну, прошу тебя. Не оставляй меня здесь одну в полном распоряжении Парио!

— Ни за что не оставлю, мама.

— Вот вы где, — раздался громкий недовольный голос. — Явился-таки, Ланцо.

В дверях стоял сам Парио Эспера — старший сын Эврио, новоявленный глава семейства и столярной гильдии. Уже давно негласно занявший сей почётный пост, Парио откровенно недолюбливал Ланцо, отлучённого от фамильного ремесла, и считал его нахлебником и бандитом, позорящим фамилию Эспера. И хоть слава Ланцо пестрела добрыми делами, и народ в большинстве не без опаски, но всё же благосклонно относился к стремлению Ланцо сдерживать преступность на улицах города изнутри бандитского сообщества, Парио всем своим видом демонстрировал презрение к племяннику, всячески избегал его и называл в семейном кругу не иначе как «брошенным бастардом». Он побаивался Ланцо, никогда не обращался к нему прямо и не смотрел в глаза — словом, Парио Эспера мечтал отделаться от него и не мог дождаться, когда уляжется суматоха с погребением, чтобы высказаться, наконец, как глава семьи.

— Повозка тронулась, — объявил он, — не вздумайте опоздать на шествие и опозорить меня. Не хватало ещё, чтобы соседи судачили.

С подозрительным прищуром оглядев обоих, Парио поспешно удалился. Входная дверь скрипела и хлопала — все повалили на улицу.

Повозка, запряжённая вороной лошадью, медленно выкатилась на дорогу, постукивая колёсами о булыжники. Впереди всех шёл священник с символом Струн в руках. Он что-то монотонно бормотал себе под нос и сонно кивал головой в такт своих шагов. За ним следовали сыновья покойного — Чиего и Парио. Последний вёл под уздцы лошадь, влачащую повозку с гробом. С ним рядом степенно вышагивала разряженная матрона — сестра покойного, сеньора Череза. Позади, уцепившись за борта повозки, торжественно шествовали кузены Ланцо. Вслед им брели женщины семьи Эспера — жёны с малыми детьми и дочери. Чиела робко примкнула, было, к ним, но Ланцо уверенно отвёл её в авангард шествия и, не обращая внимания на недовольную гримасу Парио, повёл мать под руку прямиком за священником.

Замыкали шествие все желающие проводить в последний путь друга, соседа, главу гильдии. Рано поутру народу набралось немного, но всё же шествие получилось внушительным и торжественным.

Чиела с благодарностью взглянула на Ланцо и не смогла сдержать слёз. Плакала она отнюдь не так, как накануне в день смерти отца. То был не скорбный вой, обязательный для всех женщин семейства, но тихий, горький плач. Она крепко ухватилась за руку Ланцо как за последнюю в жизни надежду, и старательно вышагивала в длинной пышной юбке, неловко пошатываясь от усталости.

Путь до кладбища был неблизким, и под конец Ланцо вёл мать, придерживая под обе руки — Чиела была изнурена и еле держалась на ногах, изо всех сил стараясь с достоинством ступать во главе процессии.

Когда они добрались до часовни, уже окончательно рассвело. Под ярко-голубым небом всё казалось ослепительно ярким — изумрудная трава, покрывающая могилы, пёстрые надгробия, поросшие цветным мхом, белоснежная часовня и её золотистый шпиль. Блистали золотом и макушки Чиелы и Ланцо, выделяясь среди темноволосой толпы.

Погребение прошло быстро и тихо. Священник прочёл молитву, после чего гроб опустили в могилу и присыпали освящённой солью. Родственники покойного по очереди бросали на побелевший гроб еловые и дубовые ветви, пока тот вовсе не скрылся под их пышной зеленью. И, в конце концов, Эврио Эсперу зарыли на черрийском кладбище, окончательно отделив его от мира живых толстым пластом земли.

Впрочем, то был ещё не конец, и дома всех ждала поминальная трапеза, которую тоже необходимо было высидеть с терпением и достоинством.

На обратном пути Чиела приободрилась и зашагала быстрее и увереннее. Дорога шла под уклон, жара ещё не грянула, хоть солнце уже и начало припекать, поэтому все довольно быстро добрались до дому.

На кухне был накрыт длинный стол, за который немедленно расселись все члены семьи Эспера. Холодное мясо, варёные овощи, прохладное молоко и тёплый свежий хлеб — вот и вся трапеза, которой родичи поминали покойного.

В полной тишине проходили поминки. Все молча жевали пищу, поглядывая друг на друга да на Парио, сидевшего во главе стола на месте своего отца. Он был упитан и кряжист, при том сильно напоминал Эврио лицом. Тёмные волосы же он унаследовал от матери, как и Чиего. Светлокудрый мастер потерял свою вторую жену, беременную очередным ребёнком, незадолго до появления Ланцо, и Парио охватывало невероятное раздражение при мысли о том, что Чиела со своим бастардом попросту сыграли на расстроенных чувствах Эврио, вынудив принять их и внушив любовь к нагулянному ребёнку.

И сейчас любимец Эврио Эсперы сидел на другом конце стола рядом со своей матерью и по своему обыкновению раздражал дядю до такой степени, что тот едва ли дожёвывал пищу, прежде чем проглотить.

Постукивая толстыми натруженными пальцами по столу, Парио обводил глазами кухню, однако непременно натыкался взглядом на Ланцо. Тот тщательно обгладывал куриную косточку, задумчиво уставившись в свою миску. Ел он мало, удовольствовавшись одним куском мяса да краюхой хлеба, и всё подкладывал еды Чиеле, которая охотно набросилась на свою первую за сутки пищу.

В конце концов, Парио не выдержал и громко прочистил горло.

— Риозо, — обратился он к своему младшему сыну.

Тот быстро поднял голову.

— Да, отец?

— Как продвигается строительство?

— Прекрасно, отец. Мы уложимся в сроки, это совершенно точно.

— Отлично. Отлично, — Парио довольно закивал головой и вновь скосил глаза на Ланцо. Тот не проявил ни малейшего интереса к беседе.

— Подумать только — у Риозо будет собственная мастерская, — задумчиво произнёс Парио, почёсывая короткую тёмную бороду, — жаль отец не дожил, чтобы увидеть. Краснодеревщик — ремесло, достойное не каждого. Только золотые руки способны рождать такие чудеса. У Риозо редкостный талант. В Черре доселе не было подобного мастера. Риозо прославится, прославит фамилию Эспера, которая и так гремит уже на всю Мальпру.

Риозо усмехнулся и приосанился, переглянувшись со своей молодой женой, беременной первым ребёнком.

— Ну а Треверо, — Парио перевёл взгляд на старшего сына, — разумеется, пойдёт по моим стопам, наследуя мастерскую своего легендарного деда.

Полнотелый бородач Треверо равнодушно продолжал жевать свой обед, не забывая обильно запивать пищу молоком. Его малолетний сын не отставал от отца, старательно набивая рот хлебом.

— Ты, Чиего, превосходный мастер и крупный знаток древесины, — обратился Парио к брату, — вся гильдия доверяет в этом вопросе лишь тебе. Ты сбываешь только лучшие сорта за справедливую цену, что позволяет тебе жить в почёте и довольстве. Дом твой, пристроенный к нашему, богатеет день ото дня. Как и наша репутация. Твой сын Чеверо — достойный преемник твоих знаний и мастерства и уже демонстрирует свои способности, развивая их трудолюбием и усердием.

Чиего, высокий мосластый мужчина с красивым широкоскулым лицом и длинными волосами, связанными в хвост, сдержанно кивнул брату, не поднимая глаз, и продолжил трапезу, аккуратно и медленно откусывая куски хлеба, стараясь не уронить ни крошки. Сын его Чеверо, поразительно похожий на отца, копировал его и в манерах, сосредоточенно подъедая свою порцию.

Парио, нахваливая взрослых мужчин семьи Эспера, вовсе не собирался обращаться к женщинам. Его мало волновали их таланты и благосостояние, поскольку все они полностью зависели от мужчин и, по мнению Парио, не имели никакого права самостоятельно распоряжаться ни имуществом, ни собой. Подчёркнуто вежливое обращение в адрес сестры Эврио, пожилой вдовы Черезы Рутти, предназначалось скорее её покойному мужу — капитану Рутти, которого вот уже десять лет при встрече с нею поминали добрым словом. Прочие женщины, не отмеченные благородной печалью по усопшему супругу и не представляющие из себя ходячее его надгробие, Парио были безынтересны.

Он вновь прочистил горло, почесал бороду, потёр пальцами нос, сложил руки замком и, набравшись смелости, медленно произнёс:

— Ты, Ланцо…

Все разом перестали жевать и оторвались от тарелок. Наступила тишина. Ланцо поднял голову и вопросительно взглянул на него.

— Да, дядя?

— Каким же ремеслом овладел ты за годы, проведённые в дому мастеров? Чем сможешь прославить род Эспера? — нападая вопросами, Парио вдруг почувствовал себя увереннее. — Чем можешь снискать себе почёт и благосостояние? Неужто собираешься всю жизнь колоть дрова?

— Вы же знаете, дядя, я выбрал поприще военного, — спокойно отвечал Ланцо.

— Военного, — эхом повторил Парио. — Военного, значит. Знаю, как же. Собираешься получить право на меч, пойти в джинеты, верно? Ну а после годами служить верой и правдой своему господину, добиваясь звания сержанта. Так оно выходит? Ведь так начинают поприще военного простые люди?

Ланцо раскрыл, было, рот, но Парио перебил его, подняв ладонь.

— Отчего-то я уверен, что ты, высокомерный гордец, не намереваешься прислуживать никакому дону. А поскольку твой сиятельный папаша бросил тебя и не собирается участвовать в твоём будущем, то, получив право на меч, ты, разумеется, лихо развернёшься на своём бандитском поприще. Перережешь конкурентов, соберёшь под крыло всю окрестную шваль, побратаешься с богатыми паршивцами вроде Фуринотти и заживёшь на широкую ногу, подмяв под себя всю Черру.

— Парио! — вскричала Чиела, вскакивая с места. — Ты несёшь вздор! Бред сумасшедшего!

— Кто давал тебе слово? — возмутился Парио. — Сядь, Чиела, не позорься. С тобой я поговорю позже.

Чиего недовольно посмотрел на него, медленно отставляя в сторону свою пиалу из-под молока, словно она мешала ему встрять в перебранку. Его жена Марита сочувственно глядела на покрасневшую Чиелу, обескураженно застывшую у стола. Та стояла, дрожа от негодования и страха, опустив глаза в пол, да часто бросала исподлобья сверкающие взгляды в сторону Парио, озадаченного и разгневанного не меньше неё.

— Сядь! — снова рявкнул он. Чиела вздрогнула, но не двинулась с места.

Ланцо поднялся с лавки. Он обнял мать за плечи и мягко вывел её из-за стола.

— Чего же вы хотите от меня, дядя? — громко спросил он, приблизившись к Парио. Тот подался назад на стуле, глядя на Ланцо снизу вверх.

— Чего я хочу? — слабо усмехнулся Парио, покачав головой. — От тебя лично мне ничего не нужно. Всё, чего стремлюсь я добиться в жизни — благосостояние, честь и слава семьи Эспера. Я никому не позволю марать наше доброе имя, и сделаю всё, чтобы о мастерах Эспера говорили ещё тысячу лет, да не только лишь как о высших умельцах и искусниках, но ещё и добродетельных и порядочных людях, зарабатывающих на хлеб честным трудом. Согласись, Ланцо — к тебе эти слова не относятся.

Тот будто и не слышал его торжественной речи.

— И всё же я жду, когда глава семьи объявит свою волю, — сказал Ланцо, глядя Парио прямо в лицо. — Вы завели этот разговор с конкретной целью, дядя. Доведите же начатое до конца.

По виску Парио скользнула капля пота. Ланцо смотрел на него без страха и напряжения, будто уже зная наперёд каждое его слово. Он словно бы и не собирался спорить, не собирался оправдываться и доказывать свои честные намерения. Не собирался он, по-видимому, и цепляться до последнего за дружное семейство, будто оно не имело для него вовсе никакой ценности. Последнее обстоятельство крайне досаждало Парио. Однако хоть он и был разгневан, всё же в некоторой степени робел перед Ланцо, посему он немного стушевался и, миролюбиво подняв ладонь, по-отечески заворковал:

— Послушай, сынок, закон жизни прост — что делаешь ты, то и получаешь. Если живёшь ты неправедно, попрал добродетель да отказываешься от честного труда, то и жить будешь в скверне, страдая во грехе и одиночестве. Я знаю — в глубине души ты хороший человек, в тебе течёт кровь Эспера, а значит, совесть твоя не погибла окончательно. Праведно жить на земле гемской, честно трудиться вместе со всем народом гемским — вот что есть счастье и смысл для всякого простого человека. А высшая его ценность — честь семьи, во имя которой он должен жертвовать своими порочными желаниями. Ведь честь семьи — главная Струна священной Лиры. И ежели она не зазвучит для тебя — не будешь ты благословен, но будешь проклят. А вслед за тобою и все мы.

Ланцо молчал, поэтому Парио, шумно вздохнув, продолжил:

Конец ознакомительного фрагмента.