Темный источник

Дженнифер Макмахон, 2021

Дженнифер Макмахон – автор психологической прозы с элементами хоррора и мистики. Ее романы изданы в 20 странах мира. Сплав детективных, романтических, приключенческих и мистических мотивов образует один из самых мощных романов в жанре саспенс за последнее десятилетие. Джеки возвращается в дом детства на похороны сестры, которая при загадочных обстоятельствах утонула в бассейне. У дома дурная слава. Его бассейн с темными водами построили на месте старинного источника; в нем у утонуло немало людей. С момента приезда Джеки чувствует непреодолимую тягу к воде, иногда ей кажется, что она слышит голос сестры. Что это – страшные фантазии или предупреждение, что Джеки пора отсюда бежать? «Эффектный, напряженный триллер о сверхъестественном». – Publishers Weekly «Атмосфера в романах Дженнифер Макмахон – жуткая и захватывающая. Дженнифер умело вплетает городские легенды в повествование и играет на наших детских страхах, чтобы создать невероятно цепляющую историю». – Kirkus Reviews

Глава 2

Этель О’Ши Монро.

8 июня 1929 г.

Лейнсборо, Нью-Гэмпшир

Вот уже несколько дней я ношу за корсажем яйцо ласточки. Это мой главный секрет.

Я умею хранить секреты. Всегда умела, с самого детства. Ах, какие замечательные секреты у меня тогда были! Я мечтала о самых разных, самых удивительных вещах. В своем воображении я была принцессой из волшебной сказки, спящей красавицей, которая только и ждет, когда ее разбудит поцелуем прекрасный принц.

Были у меня и другие секреты. В ночной темноте я не раз видела ужасные вещи, о которых лучше вообще никогда никому не рассказывать. Иногда, чтобы заставить их исчезнуть, я царапала или колола себя булавкой до́ крови. И, как только на коже появлялись рубиновые капельки, кошмары тотчас отступали. Так было всегда или почти всегда. Следы уколов и царапин, скрытые под платьем, тоже были моими секретами.

— Да уж, ты умеешь держать свои чувства в узде, — говорила мне моя подруга Миртл. — Должно быть, поэтому ты так хорошо играешь в карты, но дружить с тобой нелегко.

Миртл намного старше меня, но здесь, в этом городе, она стала моей лучшей подругой, с которой я делюсь многим. Есть только один человек, которому я готова открыть больше. Это мой Уилл.

Мой дорогой Уилл. Сейчас я смотрю, как он ходит по площадке для пикника. Стои́т прекрасная погода, занятия в школе закончились пару дней назад, и впереди — бесконечное лето с его щедрыми обещаниями и надеждами.

На пикник в городском парке Лейнсборо собралось чуть не все население городка, но детей, конечно, больше всего. Трава пестрит расстеленными одеялами, стоят корзинки с сэндвичами и жареными цыплятами, блестят бутылки лимонада и ледяного чая. На низкой деревянной эстраде появляется духовой оркестр, который будет играть здесь каждую субботу, пока не кончится лето. Люди станут приходить в парк, чтобы послушать музыку и потанцевать. Иногда танцы затягиваются до полуночи, и тогда из сумочек и из карманов появляются плотные бумажные пакеты, а в них — бутылки из-под колы с контрабандным виски, контрабандным канадским пивом и яблочным сидром Честера Миллера. Вино согревает сердца, и всем весело.

Я снова смотрю на Уилла и чувствую, как от любви сладко замирает сердце. Он собирает детей для «бега на трех ногах» — ставит их в пары, связывает ноги, а дети кривляются и хихикают. Уилл не отстает и корчит глупые рожи, делая вид, будто забыл, как вязать узлы, а то принимается связывать вместе собственные ноги. Дети в полном восторге. Я — тоже.

— Привет, дорогая!.. — кричит мне Уилл, и я машу рукой в ответ, но дети продолжают вертеться, требуя внимания.

— Доктор Монро, доктор Монро, смотрите, у меня веревка развязалась, — кричат они, дергая его за выбившийся хвостик рубашки, и Уилл валится на траву, делая вид, что споткнулся. Дети бросаются на него сверху, образуется вопящая и галдящая куча-мала.

Я с трудом отворачиваюсь и едва не налетаю на Джейн Парсонс, с которой мы каждый четверг играем в бридж.

— Я потеряла свою Анну, но теперь я вижу — она в хороших руках, — говорит Джейн, кивая в сторону детей, которые изо всех сил щекочут Уилла. Ее дочь Анна — среди них. — Твой муж умеет обращаться с детьми. В мужчинах это редкое качество, — добавляет она, и я вижу в ее глазах вопрос. Когда же ты подаришь ему ребенка, хочется ей спросить, но она, разумеется, сдерживается.

— Да, это верно, — соглашаюсь я. — А теперь извини, мне нужно проверить, как дела с лотереей…

Я отхожу в сторону, на ходу вытаскивая булавку, которую прячу в складках платья чуть ниже пояса. Зажав головку между большим и указательным пальцем, я, словно фокусник, демонстрирующий трюк с исчезающей монетой, трижды колю себя в ладонь.

Мы с Уиллом женаты уже больше года. Когда мы поженились, мне было тридцать шесть — старая дева по нынешним временам. Уиллу было тридцать девять.

— Есть цветы, которые расцветают очень поздно, — часто говорит мне Миртл и подмигивает. — Но поздние цветы пахнут слаще.

Я была старшей из четырех сестер. Наша мать умерла молодой, поэтому все домашние заботы легли на мои плечи. Я не возражала — мне и самой хотелось, чтобы и у них, и у нашего отца был уютный дом. Повязав мамин фартук, я готовила обеды и ужины, чинила белье, штопала одежду, проверяла у сестер уроки. Свободного времени почти не оставалось, но домашние хлопоты мне в общем-то нравились. Но после того как мои сестры — сначала Бернис, затем Мэри и, наконец, наша младшая, разборчивая и капризная Констанс — повыходили замуж и уехали, чтобы создать собственные семьи, мы с папой остались вдвоем. Несмотря на возраст, папа был еще вполне дееспособен, однако его работа городского врача оставляла не слишком много времени для ведения домашнего хозяйства и готовки. За него все делала я. Кроме того, я помогала ему и в его городском кабинете — вела запись на прием, заполняла истории болезни, занималась канцелярской работой и даже бухгалтерской отчетностью. С математикой у меня всегда было неплохо, поэтому я без труда складывала длинные колонки цифр и выводила внизу итог. Это занятие меня успокаивало и приводило в умиротворенное состояние.

Именно папа познакомил меня с Уиллом, с которым он встретился на медицинской конференции в Бостоне. Очень скоро Уилл начал бывать у нас дома: он обсуждал разные медицинские вопросы с отцом, а со мной играл в карты. Порой мы буквально часами резались в «червы» в нашей маленькой гостиной, потягивали кофе и заедали пирожными с корицей или печеньем с патокой. Каждую неделю, специально к его приходу, я пекла что-нибудь новенькое, такое, чего он ни разу не пробовал.

В Лейнсборо у Уилла была своя медицинская практика, и он никогда не был женат. Слишком много дел, говорил он по этому поводу. Его отец давно умер, оставив Уиллу крупную сумму, нажитую на акциях железных дорог, поэтому у него был очаровательный дом на окраине и новенький автомобиль, а одевался он в отличные костюмы, пошитые на заказ.

Какое-то время спустя я поняла, что неравнодушна к Уиллу, да и он, не скрываясь, за мной ухаживал. Папа был не против. Когда мы объявили о помолвке, он был просто в восторге. Я заикнулась было, что меня устроит и самая скромная свадьба, но папа и Уилл и слышать об этом не хотели. Они планировали «всем свадьбам свадьбу» — грандиозное событие, для подготовки которого им пришлось заручиться помощью всех моих сестер. Папа сам вел меня к алтарю — впоследствии он не раз говорил, что это был самый счастливый день в его жизни и что он жалеет только о том, что до него не дожила моя мать. К сожалению, вскоре он скончался во сне — у него остановилось сердце. В его смерти я винила себя. Я знаю, что с моей стороны это было глупо, и все же меня не оставляло ощущение, что, если бы я не переехала к Уиллу, этого бы не случилось и папа прожил бы еще несколько лет. До сих пор на внутренней поверхности моего левого бедра остался шрам — напоминание о том дне, когда я приехала домой и нашла его мертвым: в панике я слишком глубоко воткнула себе в ногу скальпель, который взяла из шкафчика с медицинскими инструментами. Скальпель я храню до сих пор: завернутый в фольгу, он лежит на дне моей корзинки для рукоделия.

Вытерев с ладони кровь, я снова прячу булавку в складках платья. Мое сердце стучит так часто и сильно, что я начинаю бояться, как бы от этих ударов не треснуло ласточкино яйцо, спрятанное среди кружевной отделки бюстгальтера. Придерживая его рукой, я медленно иду к длинному столу перед фасадом методистской церкви, где идет лотерея. Главный приз — лоскутное одеяло, сшитое сообща несколькими женщинами прихода. Я тоже в этом участвовала. Мы собираем деньги для женского отделения Ассоциации ветеранов зарубежных войн. Полученные от лотереи средства пойдут на помощь малоимущим семьям.

Одеяло вышло очень красивым, и я любуюсь его по-летнему ярким рисунком. Быть может, даже слишком ярким. Как бы там ни было, одеяло выглядело очень нарядно.

— Как идут дела? — спрашиваю я у Кэт Дилейни, секретаря нашего отделения.

— Прекрасно. Почти все билеты уже распроданы, — отвечает она.

Я уже купила десяток билетов, но сейчас беру еще дюжину. Но прежде чем открыть свою сумочку из лакированной кожи и достать деньги, я украдкой осматриваю собственную ладонь. Она выглядит абсолютно нормально, на коже краснеют только три крошечные точки — следы уколов. Хорошо. Три — магическое число.

Ко мне направляется Рут Эдселл со своей дочерью Ханной. Девочке, наверное, уже исполнилось шестнадцать, и она как две капли воды похожа на мать. Рут — лучшая городская портниха, и Ханна решила пойти по ее стопам. Они обе участвуют в швейном кружке, который я посещаю по понедельникам. Жизнь в Лейнсборо мне нравится — здесь у меня много интересных занятий, которые помогают скоротать время. Женский клуб, вышивальный кружок, благотворительность и даже ежемесячный лекторий, для которого мы по очереди ищем интересных людей и специалистов в тех или иных областях. Буквально на прошлой неделе у нас выступал специалист по выращиванию роз. Он рассказывал так интересно, что мы пригласили его приехать еще раз.

— Как поживаете, миссис Монро? — вежливо говорит Ханна. Она прекрасно воспитана, на ее щеках цветет румянец, а с лица не сходит улыбка. Насколько мне известно, они с матерью не только похожи, но и очень близки. У них одинаковая походка, да и улыбаются они одинаково, наклонив головы под одинаковым углом.

— Вы, дамы, превзошли самих себя, — говорит Рут. — Одеяло выглядит просто божественно!

Я оборачиваюсь и вижу, что бег на трех ногах уже начался. Уилл подскакивает на одном месте и вопит едва ли не громче всех, подбадривая участников. Когда гонка заканчивается, он раздает детям сладости-призы и одобрительно треплет каждого по голове. Дети в изнеможении валятся на траву и сосут свои леденцы, а Уилл идет ко мне. Лицо у него такое, словно я — его главный приз. Он берет меня за руку, целует каждый палец, а потом ведет к тому месту, где расстелено наше одеяло для пикника. Мы садимся, и я достаю из нарядной ивовой корзинки чашки и тарелки, а также еду, которую я приготовила к сегодняшнему празднику: крошечные сэндвичи, его любимый салат с маринованной свеклой, холодный лимонад в глиняном кувшине и лимонный пирог со взбитыми сливками. Уилл снова наклоняется и целует меня.

— Ты у меня просто замечательная, — говорит он. Лицо у него все еще красное после возни, рубашка покрыта зелеными травяными пятнами, напомаженные волосы растрепались, и он проводит по ним ладонью, чтобы привести в порядок. Я вижу, как его взгляд метнулся туда, где на лужайке разлеглись дети, и чувствую в горле тугой комок.

Мы, разумеется, много раз говорили с ним об этом. О ребенке. О нашем ребенке. Бывало, мы до поздней ночи обсуждали, как мы его назовем, спорили, если имя казалось глупым.

— Назовем его Барнабас Рекс, — говорил Уилл.

— Только если это будет мальчик, — возражала я. — Да и то… мне как-то…

— Это очень красивое имя. И оно такое… респектабельное, солидное, — настаивал он. — У меня был дядя, его так и звали — Барнабас.

— Врешь ты все, не было у тебя никакого дяди Барнабаса!

— К несчастью, ты права. Не было. Ну а если родится девочка?

— Брунгильда, — говорила я убежденно. — Только не говори, что у тебя была тетка с таким именем!

— Не скажу…

Еще мы говорили о том, каким будет наш малыш, на кого он будет похож, в какой цвет лучше покрасить стены в детской, кем он станет, когда вырастет, — врачом, как папа, швеей, как мама, или, может быть, даже президентом Соединенных Штатов. И даже после того, как усталость брала свое и мы замолкали, каждый из нас подолгу лежал без сна, стараясь представить себе нашего будущего ребенка — человеческое существо, которое будет нашим продолжением и которое мы будем любить.

Но пока что никакого ребенка у нас нет, и я начинаю бояться, что со мной что-то не так. Уиллу о своих страхах я ничего не говорила, но, думаю, он начинал кое о чем догадываться. Да, мне уже исполнилось тридцать семь. Пройдет еще немного времени, и будет уже поздно. Чего я только не перепробовала, чтобы зачать!.. Втайне от Уилла я — по совету сестер и других женщин — глотала горькие настойки, а после близости часами лежала, подложив под бедра подушку. Потом я узнала про яйцо ласточки.

Об этом народном средстве рассказала мне миссис Таттл, которая играет у нас в церкви на орга́не. По ее словам, женщина, которая хочет ребенка, должна взять из гнезда ласточки яйцо и в течение трех дней постоянно носить его с собой, а потом закопать в землю. В течение нескольких недель я выслеживала ласточек, ожидая, пока они отложат яйца, потом едва не свалилась со стремянки, когда (чувствуя себя преглупо) полезла к гнезду, прилепившемуся под карнизом нашего дома. Добыв яйцо, я завернула его в шелковый платок и спрятала в одежде. Уиллу я не сказала ни слова.

Завтра я закопаю яйцо во дворе.

Уилл дожевывает бутерброд и, вытянувшись на одеяле, закидывает руки за голову и глядит на облака.

— Вон то облако похоже на медвежонка, — говорит он. — Его зовут Оскар.

— Вижу, — отвечаю я. — Точь-в-точь Оскар. Похоже, он плывет прямо вон к тому за́мку.

— К за́мку? А по-моему, это облако больше похоже на корабль.

— И верно, — отвечаю я. — Может быть, это медведь-пират? Медвежонок Оскар, главарь банды медведей-пиратов! Свистать всех наверх! Он плывет вон к тому острову далеко на западе, чтобы там, на берегу, зарыть свой пиратский мед.

Мы смеемся. Уилл берет меня за руку и целует в нос. От этого у меня начинает слегка кружиться голова и на душе становится легко-легко. Так легко, что я готова плыть на облаке вместе с медвежонком Оскаром. У нас есть наша любовь, думаю я. И с моей стороны было бы чистым эгоизмом желать большего.

— Я приготовил тебе один сюрприз, дорогая, — говорит тем временем Уилл и ухмыляется как мальчишка. — Ты никогда не слышала о бранденбургском источнике?

— Нет. А что это такое?

— Это источник, или ключ, который бьет из-под земли. Точнее, их там четыре — четыре ключа, вода которых накапливается в небольшом бассейне и содержит массу полезнейших солей, минералов и прочего. Уже несколько десятилетий люди, страдающие хроническими и запущенными болезнями, ездят туда, чтобы поправить здоровье… У меня есть несколько пациентов, которые утверждают, будто несколько погружений в этот бассейн способны вылечить любую болезнь — от подагры до злой чахотки. Это, правда, весьма сомнительно, но… Говорят, что вода источника действительно очень полезна. Правда… — добавляет он, слегка приподняв бровь, старательно, но безуспешно изображая Мефистофеля, — …правда, некоторые утверждают, что эта вода проклята. Об этом месте рассказывают множество страшных историй.

Уилл знает, что я очень люблю страшные и таинственные истории, и начинает говорить низким, скрипучим голосом.

— Да-да, этот источник проклят, а в воде, в черной, непроглядной воде, обитают чудовища. Их никто никогда не видел, но некоторые люди, которые ходили к источнику в одиночку, бесследно исчезли.

— Вот как? — говорю я, подавляя легкую, но приятную дрожь. Интересно, каково это — исчезнуть навсегда?

— Все это, разумеется, сказки, — добавляет Уилл нормальным голосом. — А не сказки то, что на источниках открылся один из лучших в Вермонте отелей. Он и в самом деле очень красив… — С этими словами он слегка приподнимается и достает из кармана изрядно помятый рекламный проспект.

— Вот, взгляни сама.

Я разглядываю проспект. На обложке изображен совершенно очаровательный, чисто выбеленный дом, на заднем фоне зеленеют два высоких крутобоких холма. Дом довольно большой — в нем три этажа и мансарда; нижний этаж по всему периметру опоясан широкой крытой верандой, на верхних этажах устроены балконы. Перед фасадом бьет фонтан, а вокруг раскинулся ухоженный сад.

— Какая прелесть! — вырывается у меня. — Выглядит просто шикарно!

Раскрыв проспект, я начинаю читать:

«Приглашаем в наш курортный отель «Бранденбургский источник» в Вермонте! Это самое лучшее место для самых разборчивых и требовательных клиентов, укрытое от шума и суеты в самом сердце романтического Зеленогорья. Испытайте на себе действие целебного источника, вода которого возвращает здоровье и молодость. В нашем отеле имеется 35 отдельных номеров, в которые подается чистейшая вода из источника. Вам также могут понравиться изысканная кухня мирового класса, теннисные корты, солярий и сады, где цветут сотни роз европейских сортов. Открыто с мая по ноябрь. Не мешкайте, забронируйте номер уже сегодня!»

— Звучит как в сказке, — говорю я.

Позади нас дети покончили с лакомствами и затеяли игру в салки.

— Последний шанс, ребята! — доносится до меня голос Кэтрин. — Разбирайте билеты, и мы начинаем лотерею! Смотрите не упустите удачу!

Духовой оркестр играет «До свидания, скворцы!». В воздухе пахнет яблоневым цветом и свежескошенной молодой травой.

— Как насчет того, чтобы съездить в этот отель в следующие выходные? — предлагает Уилл, слегка повышая голос, чтобы я могла расслышать его за шумом. — Ты не против?

— Конечно, я не против! Я не против, но… Мы что-то празднуем?

— Разве нам нужен повод, чтобы провести в хорошем месте романтический уик-энд вдвоем?

— Не нужен, — подтверждаю я и целую его в щеку. От него пахнет кремом для бритья и помадой для волос. — Мне… мне очень нравится твое предложение. Это даже не предложение, а… мечта! — Я ложусь на одеяло и, подняв руку к груди, чуть касаюсь платья в том месте, где лежит теплое ласточкино яйцо.