Детишки в доме на холме

Дженнифер Макмахон, 2022

Что снится чудовищу? Какие у него страхи? Быть может, ему снится жертва? Или, возможно, раз за разом к чудовищу во сне приходит охотник? 1978 год Доктор Хелен Хилдрет владеет Приютом – психиатрической клиникой, где занимается некой важной научной работой. Ее внуки Ви и Эрик проводят дни неподалеку от Приюта, смотря классические фильмы ужасов и играя в «охоту на монстров». «Потому что монстры повсюду», – уверена Ви. Когда Хелен приводит домой Айрис – их новую сестренку, Ви и Эрик быстро принимают ее в игру, хотя Айрис кажется странной и большую часть времени молчит. Чтобы разузнать о прошлом Айрис, они решают найти ответы в Приюте. Наши дни Лиззи Шелли, ведущая популярных блога и подкаста «Монстры среди нас», отправляется на место пропажи девушки-подростка. Говорят, ее забрало чудовище из озера. Лизза намерена раскрыть это дело. «Потому что монстры повсюду», – уверена она. А еще в этой истории слишком много совпадений с другими похожими исчезновениями. «Выдающееся переосмысление "Франкенштейна" Мэри Шелли. Дженнифер Макмахон заставляет нас задуматься, сколько в ее книге от реальности, а сколько – от чистого воображения. Это непременно оценят любители психологических триллеров». – Publishers Weekly

Ви

— 8 мая 1978 г. —

В этом доме обязательно должны водиться привидения, думала Ви, мчась через лужайку к Приюту. Иначе просто не может быть! Стоит только прищуриться как следует, и увидишь перед собой старинную усадьбу или замок вроде того, какой был в том черно-белом фильме про Дракулу. И не имеет значения, что Приют выстроен не из замшелых каменных глыб, а из тускло-желтого кирпича, и здесь нет ни крепостных башен, ни подъемного моста, а из старой колокольни не вырываются по ночам сонмища летучих мышей. Призракам все это не нужно. Они могут жить и здесь, в этом довольно большом прямоугольном доме под старой шиферной крышей, с прочными окнами со ставнями, которые никто никогда не закрывал.

Ви вступила в отбрасываемую зданием тень и почувствовала себя так, словно Приют обнимает ее прохладными руками за плечи, приветствуя старую знакомую. Над парадной дверью была укреплена на стене деревянная вывеска, вырезанная давным-давно одним из прежних пациентов. На вывеске было только одно слово — «Надежда», и Ви вполголоса пробормотала себе под нос слово «spes», которое означало то же самое на латыни. Это был ее секретный пароль, который позволял войти в замок чудовища.

В руках Ви крепко держала тарелку — не легкую пластиковую или бумажную тарелку, а глубокую, фарфоровую, взятую из кухонного буфета. Бортик тарелки украшал узор из цветков подсолнечника, который прекрасно подходил к кухонным занавескам и скатерти. На тарелке лежал сэндвич с ливерной колбасой на ржаном хлебе. Это был ланч, который она приготовила сама и теперь несла бабушке. Ви не любила ливерную колбасу, но бабушка ее просто обожала. На всякий случай Ви налила на колбасу побольше горчицы — ведь это была не просто горчица, а секретное снадобье против монстров. Оно должно было спасти бабушку от вампиров и вервольфов. К сэндвичу Ви добавила немного жареной картошки и маринованных огурчиков и накрыла все это прозрачной пленкой, чтобы ланч не заветрился. Бабушка будет довольна — в этом она не сомневалась. Возможно, она даже скажет несколько слов о том, какая внимательная и заботливая у нее внучка.

Держа тарелку в одной руке, Ви толкнула дверь и вошла в приемную, которую в Приюте называли Общим залом. Выложенный плитками пол зала был укрыт ковром, в углу виднелся камин и стояли два удобных кресла. Общий зал был в здании центральным помещением: влево и вправо от него отходили два коридора, а прямо находилась ведущая на второй этаж лестница. По правому коридору располагались кабинеты и комнаты персонала. Дверь в самом конце вела в Дубовый зал, где проходили встречи и рабочие совещания. По левому коридору находились Оживленный зал, где проводились мероприятия и постоянно работал телевизор, Тихий зал, где можно было почитать книгу или заняться творчеством, Обеденный зал и кухня. Многие пациенты по очереди работали в кухне — чистили картошку, мыли посуду, а в обед разносили блюда в столовой.

На втором этаже располагались двадцать одноместных комнат — «номера», как их называли бабушка и другие сотрудники Приюта. В комнатах жили пациенты. Между Восточным и Западным крылом находились сестринский пост и комната дежурного санитара.

Дверь слева от главной лестницы вела в подвал. Там Ви еще никогда не бывала, но знала, что в подвале расположены бойлерная, кладовые и другие технические и подсобные помещения. Как сказала бабушка, ни для чего другого эти комнаты все равно не годились.

На левой стене Общего зала висела фотография, на которой были запечатлены все сотрудники Приюта, выстроившиеся перед крыльцом старого желтого здания. В самом центре стояла бабушка — миниатюрная женщина в голубом брючном костюме. И в Приюте она действительно была центром всего — солнцем, вокруг которого обращаются планеты и лу́ны.

Окошко между Общим залом и канцелярией приоткрылось.

— Добрый день, мисс Эвелин, — как можно приветливее проговорила Ви, и ее голос, отразившись от стен, зазвенел серебряным колокольчиком. Дети в Приют не допускались; Ви и ее младший брат Эрик были единственным исключением, да и то лишь в тех редких случаях, когда им удавалось обмануть бдительность мисс Эв.

В Эвелин Букер было около шести футов, она носила кудрявый темно-рыжий парик, часто съезжающий набок, а телосложением напоминала полузащитника профессиональной футбольной команды. За глаза Ви и Эрик называли ее Семафоршей.

Сейчас Ви посмотрела на нее и невольно подумала, какое чудовище может скрываться за этим внушительным фасадом и подействует ли на него горчичное снадобье.

Мисс Эвелин в свою очередь рассматривала девочку сквозь свое окошко и хмурилась так сильно, что ее густо подведенные брови почти сошлись.

«Она — оборотень, — подумала Ви. — Самый настоящий оборотень!»

— Доктор Хилдрет сейчас занята, ее вызвали по срочному делу, — сообщила наконец мисс Эвелин, и из ее окошка вырвался целый клуб сизого сигаретного дыма.

— Я знаю, — Ви кивнула. Была суббота, один из бабушкиных выходных, но утром ей неожиданно позвонил доктор Хатчинс, и она провела на телефоне несколько минут, причем, судя по тону, бабушка пыталась его успокоить. Наконец она пообещала, что сейчас придет и разберется со всем сама.

— Просто она так спешила, что не успела ни позавтракать, ни приготовить себе что-нибудь на обед, вот я и решила принести ей ее любимый сэндвич. — Ви лучезарно улыбнулась мисс Эвелин. Бабушка много работала и нередко бывала так занята, что забывала поесть, а Ви это не особенно нравилось. Ей казалось, бабушка уделяет Приюту слишком много внимания и готова целыми днями существовать на остывшем кофе и сигаретах.

— Оставь его мне, я ей все передам, как только она освободится. — Мисс Эвелин окинула тарелку подозрительным взглядом, и Ви разочарованно вздохнула. Ей очень хотелось самой отдать бабушке сэндвич. Впрочем, она быстро справилась с собой и протянула тарелку в окошко.

Тем временем в зале появился Том с длинной гривой спутанных волос. Увидев Ви, он улыбнулся.

— Эй, Виола-Виолетта, как дела?

Ви его знала. Том был одним из тех, кого бабушка называла «постоянными клиентами». Сколько Ви себя помнила, Том то выписывался из Приюта, то вновь возвращался.

— Дела хорошо, — отозвалась она. — А ты как поживаешь?

— Чешется! — Том сделал попытку почесать руки сквозь рукава больничной куртки, потом расстегнул рубаху и, сопя, принялся скрести ногтями грудь, покрытую густыми черными волосами.

«Вервольф, — подумала Ви. — Как есть вервольф!»

Том скинул куртку и рубашку и принялся расстегивать штаны.

— Эй!.. — В зал вошел Сэл — дежурный санитар. Шея у него была едва ли не толще, чем талия Ви. — Что это ты задумал? Не вздумай здесь раздеваться, ты же не хочешь, чтобы мисс Эв слишком возбудилась?

Мисс Эвелин нахмурилась еще сильнее и с треском захлопнула окошко канцелярии. Ви улыбнулась и, попрощавшись со всеми взмахом руки, покинула Приют. Том в вестибюле продолжал вопить, как сильно чешется у него все тело, а Сэл грозил, что если он сейчас разденется, то не получит печенья на полдник.

Том нравился Ви, даже если он и был вервольфом. Бабушка несколько раз приглашала его домой, и он играл с Ви в шашки.

«Бабушкины сиротки» — так Ви и Эрик называли тех, кого бабушка приводила домой. В основном это были люди, которые прошли курс лечения, но были еще не совсем готовы вернуться в большой мир. Некоторых из них персонал Приюта считал безнадежными, но бабушка не отчаивалась. Однажды она привела человека с головой, сплошь покрытой свежими шрамами. У него была повреждена краткосрочная память, и Ви приходилось то и дело представляться ему заново и напоминать, что он уже завтракал.

«Как тебя зовут?» — с беспокойством спрашивал он каждый раз, когда видел Ви, и она отвечала:

«По-прежнему. Виолетта».

Мэри Д., женщина с рыжими курчавыми волосами, сообщила ей и Эрику, что она пережила уже больше сотни реинкарнаций и прекрасно помнит все свои предыдущие жизни и обстоятельства смерти. «Как-то раз я была Жанной д’Арк, и меня сожгли на костре! Можете себе представить, как это было больно, дети?»

Потом появилась другая женщина, молчаливая, растрепанная, с глубоко запавшими глазами, которая начинала рыдать каждый раз, когда Ви или Эрик с ней заговаривали. Как ее зовут, они так и не узнали и называли просто Плачущей Женщиной.

Иногда гости появлялись в доме, только чтобы пообедать или провести одну-две ночи. Иногда они жили неделями, спали в гостевой комнате и бродили по всему дому в лиловых больничных пижамах, словно привидения. Бабушка часами беседовала с ними в комнате в подвале дома, проверяя их память, когнитивные способности и бог знает что еще. Пытаясь их вылечить, она поила их чаем, играла с ними в карты, сажала в гостиной в кресло с подголовником и заставляла Ви или Эрика угощать их печеньем и занимать разговорами.

«Как поживаете?» «Рада с вами познакомиться».

«Больница, даже такая замечательная, как Приют, — не самое лучшее место для выздоровления, — объясняла бабушка. — Иногда, чтобы поправиться, нашим пациентам нужно оказаться в домашней обстановке. Они сразу начинают чувствовать себя лучше, если к ним относятся как к членам семьи».

В этом она была вся. Казалось, бабушка готова сделать все, что в ее силах, чтобы помочь пациентам выздороветь, дать им возможность ощутить заботу и любовь.

Сама Ви, как и ее брат, были от «сироток» в полном восторге. Эрик даже фотографировал их своим полароидом — разумеется, так, чтобы бабушка не видела. Снимки они хранили в обувной коробке, спрятанной в глубине стенного шкафа в комнате Эрика. К каждой фотографии была прикреплена проволочной скрепкой небольшая карточка, на которой Ви записывала имя или прозвище пациента, а также все, что им удавалось о нем узнать. Обувная коробка называлась «Картотекой». Надписи на карточках были, например, такими:

«У Мэри Д. рыжие курчавые волосы. Ей это очень идет, потому что больше всего она любит тосты с мармеладом. Она говорит, что постоянно ела мармелад, когда была Анной Болейн — женой короля Генриха, которой в конце концов отрубили голову».

В той же коробке хранился небольшой блокнот, в который они записывали все подробности о других бабушкиных пациентах — о тех, которых никогда не видели, а только слышали. Большинство сведений они подслушивали, когда второй врач Приюта, доктор Хатчинс, приезжал к бабушке, чтобы продегустировать очередную партию ее самодельного джина. Впрочем, и тогда, обсуждая пациентов, они называли больных только по первым буквам имени или фамилии. Ви очень нравилось время от времени листать блокнот и гадать, к кому из бабушкиных «сироток» относятся те или иные обрывки информации.

Если, конечно, они к ним относились.

* * *

Буквально на прошлой неделе она подслушала очередной любопытный разговор. Доктор Хатчинс и бабушка сидели в маленьком каменном патио на заднем дворе их дома и потягивали джин с тоником. Ви спряталась за углом дома.

— Это из моей последней партии номер 179, — сказала бабушка. — Пожалуй, я слегка переборщила с можжевельником, тебе не кажется?

— На вкус просто отлично, — ответил доктор Хатчинс. Он всегда так говорил, когда пробовал бабушкин джин. Ви подозревала, что на самом деле бедняга его вовсе не любил. Пару раз она видела, как он выливал содержимое бокала в цветочную клумбу, когда бабушка ненадолго отлучалась.

Выглядел доктор Хатчинс еще более нервным, чем большинство бабушкиных пациентов. У него была длинная тонкая шея и маленькая голова, на которой росли редкие клочковатые волосы. Ви он напоминал страуса.

Сначала он и бабушка поговорили о погоде, потом о цветах и наконец начали обсуждать пациентов. Ви приготовила блокнот.

— Эта неделя для Д. М. была не самой удачной, — сказал доктор Хатчинс. — Сегодня на групповых занятиях она внезапно напала на Сонни. Чтобы ее скрутить, потребовались усилия трех мужчин.

Сонни был одним из социальных работников. В Приюте он вел занятия по арт-терапии и помогал в гончарной студии. У него были большие усы и пушистые бакенбарды. Иногда он разрешал Ви и Эрику изготавливать в студии небольшие горшки, кружки или пепельницы.

Бабушка погремела в бокале кубиками льда, потом налила из стоявшего на столике кувшина еще порцию джина.

— А в среду у нее было столкновение с Х. Г., — добавил Хатчинс.

— В тот раз ее спровоцировали, — ответила бабушка и прикурила сигарету от своей золотой зипповской зажигалки с выгравированной на ней бабочкой. На другой стороне зажигалки старинным шрифтом была нанесена монограмма «ХХ» — Хелен Хилдрет. Ви услышала шорох кремня, запахло бензином… Бабушка говорила, что курение — плохая привычка и Ви не должна начинать курить, но ей всегда нравился аромат табачного дыма и запах бензина, а больше всего — старая бабушкина зажигалка, которую нужно было регулярно заправлять и менять кремень.

— Она опасна, — сказал доктор Хатчинс. — Я знаю, вы считаете, что в последнее время она демонстрирует некоторый прогресс, но персонал начинает сомневаться, что Приют — самое подходящее для нее место.

— Приют — единственное место, где она может вылечиться. — Бабушка глубоко затянулась и, выдохнув дым, некоторое время следила, как он поднимается вверх. — Придется увеличить ей дозировку торазина.

— Но если она и дальше будет конфликтовать с окружающими…

— Зачем же тогда мы, Тед? Наша работа в том и заключается, чтобы помогать тем, кому никто помочь не может.

Да! — подумала Ви. Да!.. Бабушка была настоящим гением. Она умела добиваться невероятных результатов. Успех сопутствовал ей даже в случаях, признанных остальными безнадежными.

Доктор Хатчинс тоже закурил. Некоторое время оба молчали.

— А как поживает наша С.? — спросил он наконец. — Благополучно?

Ви завершила записи про Д. М. и торопливо открыла чистую страницу для пациентки С.

— О да, — бабушка кивнула. — Ее состояние продолжает улучшаться.

— А как насчет лекарств?

— В последнее время я стараюсь ими не злоупотреблять.

— Галлюцинации?

— Вряд ли. Во всяком случае, ни на что подобное она не жалуется, а может, просто не сознает, что галлюцинирует.

— Это поразительно! — воскликнул доктор Хатчинс. — Потрясающий успех! Вы должны гордиться собой, уважаемая. Вы принимаете все меры, делаете все, что ей нужно. Вы спасли ее!

Бабушка рассмеялась.

— Спасла? Может быть, но… Иногда мне кажется, что она, возможно, никогда не сможет жить нормальной жизнью. Только не после всего, через что ей пришлось пройти. Даже не знаю… Все, что мы можем, это продолжать внимательно за ней наблюдать и корректировать наши методики. К сожалению, это может затянуться надолго, следовательно, возрастает опасность, что власти или газеты что-то пронюхают.

— Вы думаете, она помнит?.. — осторожно спросил доктор Хатчинс. — Помнит, кто она? Помнит, что совершила?

При этих словах Ви почувствовала, как тончайшие волоски у нее на руках встали дыбом, словно во время грозы.

— Нет, — бабушка покачала головой. — И если говорить откровенно, это только к лучшему. Как тебе кажется?

Они дружно отхлебнули из бокалов, и кубики льда негромко звякнули. Сигаретный дым голубым облаком плыл в воздухе. Продолжая прислушиваться, Ви записала:

«Что могла совершить пациентка С.? Может, она кого-то убила?»

Ей было известно, что в Приюте содержались люди, склонные к насилию, люди, которые совершили ужасные вещи не потому, что они сами были ужасными, а потому, что были больны. Так сказала бабушка.

Но… настоящий убийца? Может, бабушка кого-то прячет? Защищает?

«КТО ТАКАЯ ПАЦИЕНТКА С.?» — написала она в блокноте большими буквами.

* * *

И сейчас, шагая через лужайку Приюта к их большому белому дому, стоявшему прямо через дорогу, Ви снова думала о пациентке С. «Кто она такая?» — проговорила Ви вслух и замолчала, напрягая слух — не будет ли ответа. Иногда, когда она задавала правильный вопрос в правильном месте, ответ бога приходил очень быстро.

Когда бог разговаривал с ней, это было как чудо. Тихий шепот, еле различимые слова, таинственный или, напротив, совершенно отчетливый смысл.

Иногда голос бога был похож на бархатный баритон Нила Даймонда со старых бабушкиных пластинок.

«Я есть», — сказал я, но меня никто не услышал…

Ви часто представляла, как бог сидит там, на небе, одетый в расшитый бусами джинсовый костюм, похожий на тот, в котором Нил Даймонд был изображен на бабушкином любимом двойном альбоме «Жаркая ночь в августе», и глядит на нее сверху. Волосы у бога густые, как львиная грива, а в вырезе куртки видны курчавые волосы на груди.

Были и другие боги. Другие голоса.

Были боги Мелочей.

Бог Мышей и бог Кухонного тостера.

Бог Головастиков.

Бог Кофейного перколатора.

Каждое утро он приветствовал ее звонким, как журчание ручья, голосом. «Доброе утро, Виолетта! Вставай скорее и налей себе чашечку, которую мы приготовили специально для тебя. Сделай глоточек, да смотри не обожгись! Бабушка говорит, ты уже достаточно большая для кофе. Сделай глоток, и я расскажу тебе что-нибудь еще!»

Но сегодня боги молчали. По крайней мере, до сих пор. Как Ви ни напрягала слух, до нее доносились только птичьи голоса и низкое гудение пчел, собиравших мед с ранних весенних цветов.

День обещал быть солнечным, и Ви устроилась в качелях на веранде с одной из бабушкиных книг. На этот раз это был знаменитый «Франкенштейн». Каждый раз, когда Ви заходила в огромную бабушкину библиотеку или крошечную публичную библиотеку в Фейевилле, она призывала Книжного бога и просила его помочь выбрать следующую книгу для чтения. У бога был тонкий шелестящий голос. Ви вела указательным пальцем по книжным корешкам, пока он не говорил: «Вот эта». Тогда ей приходилось читать всю книгу целиком, даже если она ей не особенно нравилась. Ви давно знала: в каждой, даже самой скучной книге находится тайное послание, адресованное лично ей. Найти это послание бывало не всегда легко, но «Франкенштейн», казалось, был целиком написан для нее. С каждой прочитанной страницей Ви начинала чувствовать себя энергичней и сильнее. Некоторые абзацы она перечитывала по несколько раз и даже подчеркивала карандашом, чтобы потом было легче их найти, когда она станет писать для бабушки свой отзыв о прочитанном (такие отзывы Ви писала почти о каждой книге).

«Никому не понять сложных чувств, увлекавших меня, подобно вихрю, в эти дни опьянения успехом. Мне первому предстояло преодолеть грань жизни и смерти и озарить наш темный мир ослепительным светом»^[3].

Так она раскачивалась и читала, слушая, как мерно поскрипывают качели, пока в конце концов этот скрип не превратился в песню, состоящую из одних и тех же повторяющихся слов: «…ослепительным светом ослепительным светом ослепительным светом…» Ви даже зажмурилась, чтобы сосредоточиться как следует, и вдруг услышала, как кто-то зовет ее по имени:

— Ви! Ви! Ви!

Голос раздавался где-то очень далеко, но постепенно приближался.

Она открыла глаза и увидела своего брата. Голый по пояс, он во весь дух мчался по подъездной дорожке, держа в руках свою красную футболку. В футболке было что-то завернуто, и Эрик бережно прижимал это что-то к груди. Судя по всему, он недавно плакал — на щеках его блестели свежие грязные разводы. Каждый раз, когда Ви видела своего брата без рубашки, ей вспоминались жуткие снимки голодающих детей, которые показывали по каналу «Нэшнл джиографик». Эрик был очень на них похож: слишком большая голова, узкие плечи, выступающие ключицы… Ребра так туго натягивали его тонкую кожу, что на них можно было играть, как на ксилофоне.

Зеленые с желтой полоской гольфы Эрика были натянуты по самые колени, узловатые, как древесные сучки. Голубые матерчатые кеды прорвались на мысках, потертые шорты были сделаны из обрезанных джинсов. Непослушные темно-каштановые волосы напоминали странное птичье гнездо. После длинной вермонтской зимы Эрик был бледным, как свежеразрезанная картофелина.

— Что стряслось? — спросила Ви, поднимаясь с качелей и кладя книгу на сиденье.

— Крольчонок! Маленький, еще совсем детеныш! — отдуваясь, проговорил Эрик и, продолжая прижимать сверток к груди, отвернул краешек футболки, чтобы Ви могла увидеть коричневатый мех крошечного существа.

Эрик постоянно кого-то спасал: бродячих кошек, сурка, которого он буквально вырвал из пасти соседской собаки, бесчисленных крыс и мышей, которых бабушка использовала для экспериментов в своей лаборатории в подвале. В этом последнем случае речь шла о старых животных, которые уже не могли обучаться премудростям лабиринта, разыскивая лакомства и избегая ударов электрическим током. Лабораторных животных Эрик всегда жалел и даже выпустил из клетки Большого Белого Крыса, который с тех пор жил где-то в стенах их дома (бабушка думала, что он сбежал сам) и время от времени появлялся то тут, то там, но изловить его не удавалось.

Со временем спальня Эрика превратилась в сумасшедший зоопарк, где стояли бесчисленные аквариумы и стальные клетки. Для мышей он выстроил целый город, соединив клетки изогнутыми пластиковыми трубами. Мыши бегали по ним, крутились на колесах, строили гнезда из газет и ваты. В комнате сильно пахло кедровыми стружками, люцерной и мочой, но бабушка не только мирилась с этим домашним зоопарком, но, похоже, была очень довольна и даже гордилась внуком.

— Ты умеешь обращаться с животными, — часто повторяла она с улыбкой. — А они в свою очередь чувствуют добро и умеют его ценить.

О животных Эрик знал буквально все. Он знал их латинские наименования, знал, к какому виду, роду или семейству они принадлежат. Его кумиром был Чарльз Дарвин, и Эрик часто мечтал, что когда вырастет, то поплывет, как он, вокруг света, изучая самых разных животных.

Ви спрыгнула со ступенек веранды.

— Дай-ка посмотреть…

— Бабушка дома? — с надеждой спросил Эрик. Несмотря на то что бабушка была «человеческим», а не звериным врачом, и даже не врачом собственно, а психотерапевтом, лечить раненых животных она умела прекрасно. Она вправляла сломанные кости, накладывала швы и даже делала небольшие операции. Она также знала, когда животное нельзя было спасти, и быстро прекращала его мучения с помощью укола или смоченной хлороформом салфетки.

— Ей пришлось срочно пойти в Приют. Там у нее что-то… — Приподняв ткань, Ви положила руку крольчонку на спинку. Зверек мелко дрожал, а когда почувствовал ее прикосновение — дернулся сильнее. Никакой раны Ви пока не видела, но футболка почти вся пропиталась кровью. Пожалуй, для такого маленького животного ее было даже слишком много.

— Старый Мак застрелил маму-крольчиху из своей мелкашки. Он успел стрельнуть и в детеныша, но тот спрятался в кустах. Там я его и поймал. — Эрик прикусил губу, и по его щекам снова потекли слезы. — Сейчас Мак, наверное, идет сюда, чтобы довести дело до конца. — С этими словами он обернулся и окинул быстрым взглядом подъездную дорожку, дорогу, широкую лужайку и фруктовый сад рядом с Приютом. И действительно, Старина Мак шагал в их сторону — сутулый, худой, оборванный, похожий на огородное пугало в своей широкополой соломенной шляпе и просторных рабочих штанах. В руке он сжимал малокалиберную винтовку. Почему бабушка разрешала садовнику и бывшему пациенту сумасшедшего дома повсюду разгуливать с ружьем, оставалось загадкой. Впрочем, бабушка часто повторяла, что у них не сумасшедший дом, а приют, поэтому порядки там должны быть другими.

«То, что мы делаем, это настоящая революция в лечении душевнобольных», — не раз слышала Ви от бабушки. «Революция?» — подумала она сейчас, глядя на Старину Мака, и почувствовала, как у нее мигом пересохло во рту.

— Отнеси его на кухню, — велела она брату. — Ну, живо!

— А как же Мак? — Эрик испуганно выпучил глаза и сглотнул.

— Не волнуйся, я с ним справлюсь.

Эрик снова завернул крольчонка в футболку, взбежал по ступенькам веранды и юркнул в дверь. Ви осталась на месте; она только уперла руки в бока, глядя, как садовник подходит все ближе. Его челюсти тяжело двигались, словно он никак не мог что-то прожевать.

— Я могу вам чем-то помочь, мистер Макдермот, сэр? — вежливо спросила она, когда Старина Мак подошел достаточно близко, чтобы ее услышать.

— П-проклятые к-кролики сгрызли в огороде в-весь шпинат и капусту! Ни былиночки не оставили! — пожаловался садовник. Он говорил медленно и невнятно, с трудом выговаривая слова. «Это от лекарств», — подумала Ви. Большинство пациентов Приюта получали те или иные седативные препараты, из-за которых их движения и походка часто выглядели странно, а речь делалась неразборчивой.

Мак был высоким мужчиной с обветренным, морщинистым лицом и светлыми, как лед, глазами. Еще он постоянно облизывал губы языком, отчего они трескались и кровоточили.

— С-скажи своему б-братцу принести сюда эту ч-чертову тварь. В доме ей нечего делать.

Он шагнул вперед, но Ви осталась на месте. Она стояла точно посередине вымощенной плиткой дорожки и казалась самой себе заставой на шоссе. Ви только недавно исполнилось тринадцать, и, хотя для своего возраста она была довольно высокой, ее макушка не доставала садовнику даже до плеча. И все же она не попятилась. Бабушка учила ее не горбиться, держаться гордо и прямо… Именно так она сейчас и стояла.

— Если вы поговорите с моей бабушкой, мистер Макдермот, я уверена — она скажет, что не возражает, чтобы в доме были животные. Мой брат часто приносит домой всякую живность, и она совершенно не против.

— И она р-разрешила вам оставить себе этого кроля?

— Спросите у нее сами. Или, если хотите, я схожу в Приют и попрошу ее прийти. Правда, как раз сейчас она занята, поэтому она будет не слишком довольна, что ее отвлекают по пустякам.

Макдермот нахмурился и провел по пересохшим губам отечным языком. Его руки крепче сжали винтовку.

— Я у нее спрошу… попозже.

— Как вам будет угодно, сэр. — Ви улыбнулась самой широкой улыбкой, на какую только была способна. Смешная рожица с точно такой же улыбкой была нарисована на кружке с надписью «Доброго дня!», из которой бабушка иногда пила кофе и джин. Кружку подарил ей кто-то из пациентов.

— И все равно это никуда не годится, — проворчал Старина Мак, поворачиваясь, чтобы уйти. — Держать диких животных в клетках! — И он побрел прочь по подъездной дорожке, положив ствол винтовки на сгиб локтя и что-то бормоча себе под нос.

Дождавшись, пока он отойдет подальше, Ви тоже отправилась в дом. Она была босиком, и плитка, которой была выложена прихожая, приятно холодила ей ступни. На всякий случай она заперла дверь на засов и ненадолго замерла, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Стены прихожей были отделаны поблескивающими ореховыми панелями, легкие французские двери справа вели в гостиную, где находился камин, облицованный резным камнем. Винтовая лестница слева вела наверх. Прохладный воздух пах пылью, старыми книгами и лимонной полиролью.

Из кухни доносилось негромкое бормотание, и Ви направилась туда. Эрик часто разговаривал со своими животными и сам же отвечал за них разными голосами. Он проделывал это настолько ловко, что Ви иногда казалось: когда брат вырастет, ему стоит обратиться на киностудию, чтобы озвучивать мультики, передачи вроде «Улицы Сезам» и другие детские шоу. Например, Эрик невероятно точно копировал голос знаменитого кролика Багза. «В чем дело, док?»

— Эрик, — позвала она. — Ты в кухне?

— Да, — всхлипнул он. Потом до нее донесся тоненький голос крольчонка: — Мне очень страшно! Очень больно!

Ви ускорила шаг и вскоре уже входила в кухню.

Яркий солнечный свет врывался в окно над раковиной. На рабочем столе негромко шипела тиховарка^[4] — на обед они готовили бургеры «Неряха Джо», и кухня пропахла луком, фаршем и острым томатным соусом. На десерт бабушка сделала фруктовое желе, которое застывало в холодильнике.

Закутанного в футболку кролика Эрик по-прежнему держал на руках.

Ви убрала со стола все лишнее, сняла скатерть с узором из подсолнухов и постелила на столешницу чистое посудное полотенце.

— Сажай его сюда. Надо посмотреть, насколько серьезно он ранен.

— Спаси его, Ви! — жалобно попросил Эрик и посадил кролика на полотенце. — Пожалуйста!

Ви осторожно коснулась коричневатой спинки, потом чуть повернула и быстро осмотрела кролика. Насколько она могла судить, пуля не повредила никаких жизненно важных органов, но пропахала довольно глубокую борозду с наружной стороны задней левой ляжки. Кролик сидел совершенно неподвижно и только часто и неглубоко дышал.

— Я думаю, у него шок, — сказала Ви.

— Это опасно?

Она прикусила губу.

— Иногда у человека, который находится в шоке, может остановиться сердце.

— Сделай что-нибудь! — взмолился Эрик.

— Попробую. Не волнуйся, я знаю, что нужно сделать. — Повернувшись, она выбежала в коридор и помчалась на заднюю застекленную веранду, которую бабушка называла «солярием». Именно там они чаще всего играли, занимались творчеством и хранили странные предметы, происхождение или назначение которых оставалось для них загадкой. Там же стоял на столе дистиллятор, с помощью которого бабушка производила свой джин.

Он и сейчас был там, в углу, — безумная конструкция из медных и стеклянных трубочек, колб и бунзеновских горелок. Бабушка мечтала сделать идеальный джин и никогда не прекращала свои эксперименты. Одна из горелок была включена, и в баке что-то негромко булькало, а на веранде резко пахло лекарством.

Но перегонный куб Ви был не нужен. Пройдя мимо него, она потянулась к полкам и почти сразу нашла то, что искала: лагерный аккумуляторный фонарь, который они использовали, когда вырубалось электричество. Сняв его с полки, Ви открыла пластмассовую крышечку на донышке и достала прямоугольную шестивольтовую батарею. Порывшись в ящиках, она нашла несколько подходящих кусочков проволоки.

— Что это ты задумала? — спросил Эрик, когда Ви вернулась в кухню. Маленький крольчонок, которого он слегка гладил по спинке, сидел совершенно неподвижно. Глаза его были закрыты.

— Мы должны быть готовы к тому, чтобы снова запустить его сердце, если оно остановится, — пояснила Ви. — Бабушка сказала, проще всего сделать это с помощью электрического разряда.

Эрик с сомнением покачал головой.

— Можешь не сомневаться, все так и есть, — уверенно сказала Ви. — В теле человека или животного есть своя электрическая система — бабушка, наверное, тысячу раз объясняла нам, как связаны между собой через мозг и нервы разные органы. Наше сердце бьется именно благодаря этой системе — оно получает электрические сигналы от мозга. Но если сердце вдруг останавливается… Помнишь, как в «Приемном отделении» возвращали людей к жизни с помощью таких подушек, которые на самом деле электроды?.. Это довольно просто, нужно только знать, что делать…

Облизнув губы, Ви подсоединила два провода к большому шестивольтовому аккумулятору и на мгновение зажмурилась, стараясь как можно отчетливее припомнить все, что бабушка рассказывала ей об электричестве и электрических цепях. Однажды Ви сделала из гвоздя, картофелины и проволоки батарею, подключила к ней электрическую лампочку, и та засветилась.

В другой раз бабушка сказала, что в теле человека достаточно электричества, чтобы от него мог загореться карманный фонарик.

И конечно, Ви не могла не вспомнить «Франкенштейна». Не книгу, которую она только начала читать, а кино, в котором доктор Франкенштейн в своей лаборатории оживлял Бориса Карлоффа с помощью мощного электроразряда.

Это была ее любимая сцена в фильме. Гроза, в небе сверкают молнии, а доктор Франкенштейн вытаскивает стол с чудовищем на улицу и ставит вертикально, чтобы в него могла ударить молния. Вспышка. Гремит гром. Доктор Франкенштейн опускает стол и видит, что рука монстра шевелится. «Он живой! Живой!»

— Мне кажется, — сказал Эрик, — я не чувствую сердцебиения.

Ви кивнула и осторожно прижала руки к груди животного.

— Он умер?

— Возможно, не навсегда. — Кролик был еще теплым. Она чувствовала, как он дышит, как подрагивает под ее пальцами, но ей нужно было, чтобы Эрик тоже поверил — поверил в то, что она сумеет реанимировать зверька.

— Думаю, мы сможем его оживить.

— Ты точно знаешь? Ну, что он умер?.. — Эрик принялся раскачиваться на стуле назад и вперед. Сейчас он выглядел совсем маленьким и жалким.

— Разумеется, точно, — отрезала Ви. — А теперь отойди в сторонку.

Эрик прикусил губу. По его лицу снова потекли слезы, и Ви почувствовала себя виноватой. Как она могла быть так жестока к нему, к своему брату? Что же она за сестра?!

И все же Ви постаралась ничем себя не выдать. Повернувшись к крольчонку, она прижала подсоединенные к аккумулятору провода к мягкому меху.

— Проснись! — велела она. — Оживи!

Словно услышав ее, кролик открыл глаза и слабо трепыхнулся, пытаясь прыгнуть вперед.

— Вот видишь? Он живой! — сказала Ви.

Эрик издал восторженный вопль и крепко обнял Ви.

— Я знал! Знал, что у тебя получится! — воскликнул он.

И тут в коридоре раздались шаги. Они приближались.

— Старина Мак! — Эрик в испуге округлил глаза.

Благодеющая Рука Господня…

Подлинная история Приюта на Холме

Автор: Джулия Тетро́. Изд. «Темные миры», 1980

В 1970-х гг. Приют на Холме считался одной из лучших частных психиатрических клиник Вермонта и всей Новой Англии.

Расположенный на вершине лесистого холма в окрестностях небольшого городка Фейевилл на участке площадью около пятидесяти акров, он вмещал не более двадцати пациентов и напоминал скорее загородное поместье, нежели психиатрическую лечебницу.

Больничный комплекс состоял из пяти зданий. Дом, где жил главный врач Приюта, представлял собой белое деревянное здание в стиле греческого возрождения с широкой передней верандой, которую поддерживали резные деревянные колонны. Конюшни, в которых уже полвека не держали никаких лошадей, были переоборудованы в просторные ремесленные мастерские и художественные студии, предназначенные для реабилитации пациентов. Помимо всего прочего, в мастерских имелись гончарная мастерская и специальная печь для обжига керамики.

Рядом с конюшнями стоял сарай, где хранились инструменты и садовый инвентарь, и стоял микроавтобус, на котором пациентов — опять-таки в терапевтических целях — возили на экскурсии на природу.

Каретный сарай был превращен в небольшую уютную квартиру главного администратора.

И наконец, сам Приют представлял собой массивное двухэтажное здание из желтого кирпича с большими, закрывающимися ставнями, окнами и шиферной крышей. В саду у южной стены Приюта пациенты могли работать в хорошую погоду, ухаживая за огородом и помогая выращивать значительную часть овощей и фруктов, которые затем попадали в столовую заведения. Персонал Приюта был твердо убежден в целительной силе свежего воздуха, солнечного света и здорового труда.

Здание Приюта было построено в далеком 1863 году в качестве госпиталя для солдат, сражавшихся на полях Гражданской войны. Большинство пациентов попадали сюда непосредственно из полевых медицинских пунктов: у многих отсутствовали конечности, многие болели тифом или дизентерией. В начале 1900 гг. Приют превратился в туберкулезный санаторий, где больных лечили отдыхом и целебным вермонтским воздухом. Именно в этот период принадлежащая Приюту территория была заново распланирована и облагорожена, а само здание попало в Национальный реестр исторических памятников.

Благодаря всестороннему и гуманистическому подходу Приют на Холме на протяжении многих лет помогал пациентам «обрести себя, получить надлежащее лечение и осознать собственный человеческий потенциал». Это стало возможным благодаря тщательно составленным лечебным планам, включавшим индивидуальную и групповую терапию, медитацию, йогу, занятия искусством и ремеслами, музыку и садоводство. Больные, работавшие в гончарной мастерской, изготавливали чашки, миски, тарелки и кувшины, которые успешно продавались на местных ярмарках и фестивалях. Сделанную в Приюте посуду, которую легко узнать по «фирменной» темно-зеленой глазуровке и клейму мастерской на донышке, можно встретить во многих домах Новой Англии; кроме того, она высоко ценится коллекционерами.

Приют принимал на лечение в основном людей состоятельных, однако в него могли попасть и те, кому нечем было заплатить за уход, а также так называемые «безнадежные случаи» из других клиник. Принятый в Приюте всесторонний терапевтический подход давал превосходные результаты, хотя в те времена он и считался непривычным и новым, чуть ли не революционным. Большинство тех, кто попадал в Приют, не только выздоравливали, но и овладевали навыками и умениями, которые помогали им найти свое место в жизни.

Неудивительно, что врачи и руководители психиатрических клиник со всей страны часто посещали Приют, чтобы познакомиться с новым передовым опытом. Об успехах используемого в Приюте инновационного подхода было написано немало статей и диссертаций.

Для многих работавшие в Приюте специалисты были пионерами нового метода, а сама клиника — местом, где происходили чудеса, а больные обретали надежду.

Вдохновителем и организатором этих чудес была доктор Хелен Хилдрет. Она проработала в этой клинике больше тридцати лет, причем на протяжении последних полутора десятков лет оставалась бессменным руководителем и главным врачом Приюта. Эта невысокая хрупкая женщина, которая к концу 1970-х давно миновала возраст, в каком врачи обычно уходят на пенсию, была смелым новатором в области психиатрии.

«Необходимо всегда помнить, — писала она в статье, опубликованной в «Американском психиатрическом альманахе», — что мы лечим не болезнь, а человека. Именно поэтому наш врачебный долг заключается в том, чтобы видеть не только симптомы, а личность в целом. А чтобы лечение было успешным, нам надо почаще спрашивать себя: “В чем заключается главный потенциал того или иного человека и как я могу помочь ему раскрыть этот потенциал со всей полнотой?”»

Примечания

3

Мэри Шелли. «Франкенштейн, или Современный Прометей». (Пер. З. Александровой.)

4

Тиховарка — керамическая толстостенная кастрюля, установленная в корпус с программируемым электроподогревом, предназначенная для томления блюд при сравнительно низкой температуре.