О всех созданиях – мудрых и удивительных

Джеймс Хэрриот

В издании представлен третий сборник английского писателя и ветеринара Джеймса Хэрриота, имя которого сегодня известно читателям во всем мире, а его произведения переведены на десятки языков. В этой книге автор вновь обращается к смешным и бесконечно трогательным историям о своих четвероногих пациентах – мудрых и удивительных – и вспоминает о первых годах своей ветеринарной практики в Дарроуби, за которым проступают черты Тирска, где ныне находится всемирно известный музей Джеймса Хэрриота. В книгу вошли также рассказы о том, как после недолгой семейной жизни молодой ветеринар оказался в роли новоиспеченного летчика Королевских Военно-воздушных сил Великобритании и совершил свои первые самостоятельные полеты. На русском языке книга впервые была опубликована в 1985 году (в составе сборника «О всех созданиях – больших и малых»), с пропуском отдельных фрагментов и целых глав. В настоящем издании публикуется полный перевод с восстановленными купюрами.

Свинья с мусорным бачком на голове

Мое пребывание в Лондоне подходило к концу. Недели предварительного обучения почти закончились, и мы ждали нового назначения в Училище начальной летной подготовки.

В воздухе носились самые разные слухи. Нас отправляли в Эберсвит в Уэльсе, для меня это было слишком далеко от желаемого места, я хотел служить на севере. Потом нас отправляли в Ньюкэй в Корнуолле, а это было еще хуже. Я понимал, что рождение ребенка у младшего пилота Хэрриота не может повлиять на общую военную стратегию, но мне хотелось быть как можно ближе к Хелен.

Время, проведенное в Лондоне, я помню как в тумане. Возможно, потому, что все было так ново и необычно, что память просто не успевала фиксировать все впечатления, а может быть, потому, что большую часть времени я находился в состоянии крайней усталости. Думаю, все мы уставали очень сильно. Немногие из нас привыкли к подъему в шесть утра и постоянной физической активности. Если мы не ходили строем по плацу, то маршировали в столовую, на занятия, на самоподготовку. Я несколько лет не вылезал из машины, и шагистика стала болезненным открытием для моих ног.

Но случались моменты, когда мне становилось интересно: а зачем все это нужно. Я думал, что после короткого курса молодого бойца сяду в самолет и буду учиться летать, но выходило, что это событие откладывается на столь далекое будущее, что о нем даже не упоминали. В УНЛП мы долгие месяцы изучали навигацию, основы летной теории, азбуку Морзе и многое другое.

Когда я сдал экзамен по математике, то возблагодарил фортуну за улыбку. Я всегда считал на пальцах — кстати, и сегодня тоже, — поэтому я так сильно нервничал, что до того, как меня призвали, брал в Дарроуби уроки у курсанта летного училища. Я с ужасом вспоминал школьные дни, когда мне приходилось решать кошмарные задачи про поезда, идущие с разными скоростями, или про воду, которая из одной трубы наливается, а из другой — выливается. Но мне удалось сдать, и теперь я был готов ко всему.

В Лондоне я был неожиданно шокирован некоторыми обстоятельствами. Я и не предполагал, что мне придется целыми днями сидеть, сортируя дерьмо, в грязнейшем свинарнике. Кому-то в голову пришла светлая мысль превратить пищевые отходы Королевских ВВС в свинину и бекон, а трудовых ресурсов было предостаточно. Меня не покидало чувство нереальности происходящего, когда я вместе с другими рвущимися в небо пилотами час за часом разбирал отходы и сливал помои.

К счастью, мое разочарование исчезло в тот день, когда мне пришло новое назначение. Сначала я не поверил ему, настолько оно было хорошим, — я направлялся в Скарборо. Я бывал там и знал, что это милый курорт на берегу моря, но не это обрадовало меня. А тот факт, что город находился в Йоркшире.

Мы строем шли от вокзала по улицам города, и я не мог поверить тому, что снова оказался в своем родном графстве. Но если в душе моей и сохранились еще какие-либо сомнения, то и они немедленно рассеялись, как только я вдохнул хрустящий звонкий воздух. Даже зимой мягкий лондонский воздух совсем не такой. Я прикрыл глаза, наслаждаясь новыми ощущениями в легких.

Напоминаю, было холодно. Йоркшир — холодное место, и я даже сейчас помню, как ошеломило меня наступление первой зимы, которую я провел в Дарроуби.

Выпал первый снег, и я еле полз вверх по склону вслед за лязгающими снегоочистительными машинами между белыми валами по сторонам дороги, пока не добрался до ворот старого мистера Стоукилла. Уже взявшись за ручку дверцы, я посмотрел сквозь ветровое стекло на совсем новый мир: склон подо мною застилало белое одеяло, оно лежало на крышах жилого дома и служб маленькой фермы. Белая пелена простиралась дальше, скрывая все знакомые приметы пейзажа: каменные стенки между лугами, речку внизу. Все вокруг казалось новым, манящим, загадочным.

Однако упоение сказочной красотой рассеялось, едва я вылез из машины и на меня обрушился свирепый ветер. Он задувал с востока и нес с собой ледяное дыхание Арктики, которое казалось еще холоднее из-за колючей пыли, сорванной с белого снегового покрова. На мне были шуба и шерстяные перчатки, и все-таки ветер пронизал меня до мозга костей. Я ахнул, привалился к машине, застегнул воротник и побрел туда, где скрипела и стучала калитка. Я кое-как открыл ее и пошел дальше, хрустя снегом.

Обогнув коровник, я увидел мистера Стоукилла: он вилами сносил навоз в кучи, и по белизне вились бурые полосы жижи.

— А-а! — пробурчал он, не выпуская изо рта недокуренную сигарету. Ему было за семьдесят, но со всеми делами на своей маленькой ферме он управлялся один. Как-то он рассказал мне, что тридцать лет батрачил за шесть шиллингов в день и все-таки умудрился скопить деньги на покупку собственного хозяйства. Возможно, поэтому он ревниво хотел все делать сам.

— Как вы, мистер Стоукилл? — спросил я, но в ту же секунду бешеный ветер ударил мне в лицо, забился в рот и нос, и я невольно отвернулся с громким «о-ох!».

Старик с удивлением взглянул на меня, а потом посмотрел по сторонам, точно только сейчас обратил внимание на погоду.

— Да, нынче маленько задувает. — Он оперся на вилы, и из сигареты посыпались искры.

Несмотря на холодную погоду, на нем поверх потрепанного синего жилета, несомненно некогда составлявшего часть его парадного костюма, был натянут только комбинезон из чертовой кожи, а рубашка была без воротничка и запонок. Белая щетина на худом подбородке заставила меня со стыдом вспомнить, что мне всего двадцать четыре года, и я вдруг ощутил себя никчемным городским неженкой.

Старик воткнул вилы в навозную кучу и зашагал к службам.

— У меня нынче есть для вас разная работенка. Сначала вот сюда.

Он открыл дверь, и я с радостью погрузился в сладкое коровье тепло крытого сарая, где несколько косматых бычков стояли по колено в соломе.

— Нам нужен вон тот молодец. — Он указал на темно-рыжего бычка, который стоял, подогнув заднюю ногу. — Он уже пару дней на трех ногах ковыляет. Копытная гниль, не иначе.

Я направился к бычку, но он улепетнул от меня так проворно, словно и не хромал вовсе.

— Придется выгнать его в проход, мистер Стоукилл, — сказал я. — Вы бы не открыли ворота?

Когда тяжелые брусья были отодвинуты, я зашел бычку в тыл и погнал его к проходу. Казалось, он сразу выскочит туда, но в воротах он остановился, поглядел в проход и кинулся обратно. Несколько раз я резво обежал сарай следом за ним и наконец сумел завернуть его к проходу — но с тем же результатом. После пяти-шести попыток я перестал чувствовать холод. Бег вперегонки с бычками — вот лучшее средство для того, чтобы хорошенько пропотеть, и я уже совершенно забыл про суровое снежное царство снаружи. К тому же мне явно предстояло разогреться еще больше, потому что бычок вошел во вкус игры: после каждого моего броска он весело вскидывал ноги и выписывал замысловатые восьмерки.

Упершись руками в бока, я кое-как перевел дух, а потом повернулся к фермеру.

— Ничего не получается, — сказал я. — Он упирается. Лучше бы накинуть на него веревку.

— Незачем, молодой человек. Он у нас сам в ворота пойдет. — Старик проковылял в угол и вернулся с охапкой чистой соломы. Он аккуратно рассыпал ее в воротах и дальше по проходу, а потом кивнул мне. — Ну-ка, погоните его еще раз.

Я ткнул упрямца в круп. Он рысцой направился прямо к воротам и без колебаний выбежал между столбами в проход.

Вероятно, мистер Стоукилл заметил мое удивление.

— Ему, должно быть, булыжники не понравились. А под соломой их и не видать.

— А… да… понимаю! — И я медленно вышел вслед за бычком.

Действительно, у него оказалась копытная гниль — средневековое название влажной гнойно-гнилостной флегмоны, подсказанное тяжелым запахом некротизированной ткани между копытцами, а в те дни в распоряжении ветеринаров еще не было ни антибиотиков, ни сульфаниламидов. Теперь просто делаешь инъекцию, твердо зная, что через день-другой животное исцелится. Но тогда я мог только, с трудом удерживая дергающуюся ногу, замазать инфицированную межкопытную щель вязкой смесью медного купороса с дегтем, наложить вату и туго перебинтовать. Кончив, я снял пиджак и повесил его на гвоздь. Мне было жарко.

Мистер Стоукилл одобрительно оглядел повязку.

— Хорошо, очень хорошо, — объявил он. — Ну а теперь у меня поросятки вон в том закутке животами маются. Вы бы их укололи вашей иголкой.

У меня были различные лечебные сыворотки от кишечной палочки, которые иногда помогали в таких случаях, и я, полный оптимизма, вошел в закуток к поросятам. Но тут же стремительно выскочил оттуда, потому что их мамаше не понравилось появление чужака среди ее отпрысков и она ринулась на меня, разинув пасть и испуская звуки, напоминающие хриплый лай. Ростом она мне показалась с хорошего осла, и, когда разверстая пасть с огромными желтыми клыками нацелилась на мое бедро, я счел за благо ретироваться. Пулей вылетев наружу, я захлопнул за собой дверь, а потом задумчиво поглядел в закуток.

— Надо ее оттуда увести, мистер Стоукилл, а то я ничего сделать не смогу.

— Ваша правда, молодой человек. Сейчас я ее уведу.

Он зашаркал прочь, но я протестующе поднял руку.

— Нет-нет, я сам! — Не мог же я допустить, чтобы щуплый старичок вошел туда и, возможно, был сбит с ног, растерзан…

Я поглядел по сторонам в поисках оборонительного оружия. К стене был прислонен видавший виды широкий совок, и я схватил его.

— Откройте, пожалуйста, дверь, — сказал я. — Сейчас я ее оттуда выдворю.

Войдя в закуток, я выставил совок перед собой и попытался оттеснить могучую свинью к двери. Но мои поползновения шлепнуть ее по заду оказались тщетными: как я ни кружил, она все время обращала ко мне разинутую пасть и свирепо урчала. Затем она ухватила совок зубами и начала его грызть. Тут я сдался. Выскочив из закутка, я увидел, что мистер Стоукилл волочит по булыжнику нечто металлическое и объемистое.

— Что это? — спросил я.

— Мусорный бачок, — буркнул фермер.

— Бачок? Но зачем…

Он не задержался для объяснений и прямо вошел в закуток. Свинья ринулась на него, а он подставил ей бачок, в который она с разгона и всунула голову. Согнувшись в три погибели, старик стал теснить ее к открытой двери. Свинья растерялась. Оказавшись вдруг в непонятном темном месте, она, естественно, начала пятиться, и фермеру оставалось только направлять ее отступление. Не успела она понять, что происходит, как оказалась снаружи. Старик невозмутимо сдернул бачок и махнул мне.

— Ну, мистер Хэрриот, теперь вы можете и войти.

Вся эта операция заняла не больше двадцати секунд.

Я почувствовал значительное облегчение, а главное, твердо знал, как действовать дальше. Взяв лист кровельного железа, предусмотрительно приготовленный фермером, я двинулся на поросят. Загоню их в угол, загорожу выход из него листом и в один момент сделаю инъекции.

Но поросятам передалось возбуждение их мамаши. Опорос был удачный, и по закутку, точно миниатюрные скаковые лошади розовой масти, носились шестнадцать поросят. Долгое время я стремительно бросался на них, стараясь собрать их листом в кучу, но они прыскали в разные стороны от него. Уж не знаю, сколько времени я потратил бы на эту охоту, но тут на мое плечо легла ласковая рука.

— Погодите-ка, молодой человек, не торопитесь! — Старый фермер благожелательно поглядел на меня. — Вы бы перестали за ними гоняться, и они скоро успокоятся. Передохните минутку.

Я стоял рядом с ним, совсем запыхавшись, и слушал, как он увещевает этих чертенят.

— Гись-гись, гись-гись, — бормотал мистер Стоукилл, не делая ни единого движения. — Гись-гись, гись-гись.

Поросята перешли с галопа на рысцу, а затем, словно по какому-то телепатическому сигналу, все разом остановились, сгрудившись розовой кучкой в углу.

— Гись-гись, — одобрительно произнес мистер Стоукилл, незаметно пододвигаясь к ним с листом наготове. — Гись-гись.

Ровным, неторопливым движением он загородил листом угол с поросятами и для верности упер в него ногу.

— Ну-ка, нажмите сапогом с той стороны, и уж они не вырвутся, — благодушно произнес он.

Сама инъекция заняла лишь несколько минут. Мистер Стоукилл не сказал: «Ну, кое-чему я вас нынче научил, молодой человек». В его спокойных серых глазах не пряталось ни злорадство, ни самодовольство. Он сказал только:

— Нынче я вас совсем загонял, молодой человек. Теперь поглядите-ка корову. У нее горошина в соске.

В дни ручного доения «горошины» и иные закупорки сосков были частым явлением. Причиной могли быть кусочки молочного камня, крохотные опухоли, повреждения выстилающей ткани соска и еще всякая всячина. Крайне увлекательная, хотя и весьма узкая область, и к корове я направился с живым интересом.

Впрочем, я был еще на некотором расстоянии от нее, когда мистер Стоукилл положил мне ладонь на плечо.

— Погодите, мистер Хэрриот, не трогайте ее пока, не то она вас лягнет. Очень у нее норов подлый. Погодите минутку, я ее привяжу.

— Хорошо, — сказал я, — только веревку дайте мне.

— Да лучше бы я сам… — начал он нерешительно.

— Нет-нет, мистер Стоукилл, не затрудняйтесь. Я отлично знаю, как помешать корове брыкаться, — сказал я сдержанно. — Будьте добры, дайте мне веревку.

— Да ведь… она такая… Брыкается почище лошади. Удойная, это верно, да только…

— Не беспокойтесь, — уронил я с улыбкой. — У меня она не порезвится.

Я начал разматывать веревку. Приятно было показать, что я умею обращаться с животными, хотя диплом получил всего несколько месяцев назад. К тому же не так уж часто нас предупреждают, что корова склонна брыкаться. Однажды корова лягнула меня так, что я отлетел к противоположной стене, а фермер сказал только: «Уж такая у нее привычка».

Да, хорошо, когда тебя предупредили! Я опоясал корову веревкой перед выменем и туго затянул скользящую петлю. Точно так, как нас учили в колледже. Она была рыжей, шортгорнской породы, с косматой головой и, когда я нагнулся, поглядела на меня с задумчивым интересом.

— Ничего-ничего, милуша, — сказал я ласково, подлез под нее и осторожно потянул сосок. Брызнула струйка-другая, и что-то закупорило канал. А, вот она! Довольно-таки большая, но движется свободно. Можно будет выдавить наружу, не разрезая замыкающую мышцу.

Я взялся за сосок покрепче, потянул посильнее, и тотчас раздвоенное копыто ударило меня по колену, как развернувшаяся стальная пружина. Коленная чашечка не приспособлена для того, чтобы ее лягали, и несколько минут я прыгал по коровнику, шепотом ругаясь на чем свет стоит.

Старый фермер виновато ходил за мной.

— Вы уж простите, мистер Хэрриот. Такой у нее подлый нрав. Дайте-ка лучше мне…

Я предостерегающе поднял ладонь.

— Нет, мистер Стоукилл! Я уже надел на нее веревку. Просто затянул недостаточно туго.

Я подковылял к корове, распустил узел, а потом налег на веревку с такой силой, что у меня потемнело в глазах. Когда я кончил, живот у нее приподнялся и она обзавелась талией, словно затянутая в рюмочку модница былых времен.

— Тут уж ты не попляшешь! — буркнул я и снова нагнулся к вымени.

Раза два брызнуло молоко, затем помеха снова закупорила выход, и в отверстии показалось что-то беловато-розовое. Еще чуть-чуть нажать, и я выковыряю его иглой от шприца, которую держал наготове. Я вздохнул всей грудью и нажал.

На этот раз копыто впечаталось в лодыжку. Ей уже не удалось поднять его повыше, но боль была такой же отчаянной. Я сел на табуретку для доения, засучил штанину и поглядел на лоскуток кожи, который свисал, точно флажок, у конца длинной ссадины, оставленной копытом.

— Да хватит с вас, молодой человек! — Мистер Стоукилл снял с коровы веревку и сочувственно поглядел на меня. — Обычным манером с ней не совладать. Я же ее дважды в день дою, так уж знаю.

Он принес засаленный плужный ремень, несомненно бывший в частом употреблении, и затянул его на заплюсневом суставе неугомонной коровы. На другом конце ремня был крюк, и старик зацепил его за кольцо, ввинченное в стену. Ремень туго натянулся, сдвинув ногу чуть-чуть назад.

Старик кивнул:

— Вот теперь попробуйте.

Отдавшись на волю судьбы, я снова ухватил сосок. Но корова словно бы поняла, что проиграла, и ни разу даже не пошевельнулась, пока я выдавливал и выковыривал «горошину», которая оказалась молочным камнем. Стояла как миленькая и ничего не могла поделать!

— Спасибо, молодой человек, спасибо вам! — сказал старик. — Какой увесистый! Он мне сильно мешал. А главное, не разобрать было, что это такое. — Он поднял палец. — И последняя для вас работенка. Телушка. Что-то у нее с животом неладно, мне кажется. Видел ее вчера вечером, ее маленько раздуло. Она у меня в сарае.

Я надел шубу, и мы вышли наружу, ветер набросился на нас с ликующей свирепостью. Лицо мне полоснуло как ножом, нос сразу замерз, глаза заслезились, и я укрылся за углом конюшни.

— Где телка? — с трудом выговорил я.

Мистер Стоукилл ответил не сразу. Он закуривал сигарету, словно не замечая ярости стихий. Защелкнув крышку старой медной зажигалки, он указал большим пальцем:

— А за дорогой. Вон там.

Я посмотрел в направлении его пальца через занесенные стенки на узкую расчищенную полоску шоссе между белыми валами и на крутой склон, ровная белизна которого уходила к свинцовым тучам. То есть ровная, если не считать крохотного строения, серого каменного пятнышка в поднебесье, где в сотнях футов над нами склон переходил в широкую плоскую вершину.

— Извините, — пробормотал я, все так же прижимаясь к стене. — Я не вижу.

Старик, спокойно стоя лицом к ветру, удивленно взглянул на меня.

— Не видите? Да вон же сарай! Так и торчит!

— Сарай? — Я ткнул дрожащим пальцем. — Вон то строение? И телка там? Да не может быть!

— Там-там. Молодняк я держу повыше.

— Но… но… — Язык отказывался меня слушаться. — Нам же туда не подняться. Снега намело выше пояса.

Он неторопливо выпустил дым из ноздрей.

— Еще как поднимемся, будьте спокойны. Вот погодите чуток.

Он скрылся в конюшне, и, подождав минуту-другую, я заглянул внутрь. Старик седлал толстого каурого жеребчика. Я с удивлением смотрел, как он вывел конька наружу, не без труда влез на ящик и взгромоздился в седло.

Поглядев на меня с этой высоты, он бодро взмахнул рукой.

— Поехали! Вы все с собой нужное взяли?

В полном недоумении я рассовал по карманам бутылку с микстурой от газов, пробойник с гильзой, пакет с препаратом горечавки желтой и стрихнина. А мозг тупо сверлила мысль, что на холм мне никогда не взобраться.

По ту сторону шоссе в снежном валу был прокопан проход, и мистер Стоукилл направил в него конька, а я кое-как плелся следом, уныло поглядывая на бесконечную белую крутизну впереди. Мистер Стоукилл обернулся.

— Хватайтесь за хвост, — сказал он.

— Простите?

— За хвост хватайтесь.

Как во сне, я сжал жесткие волосы.

— Да не так. Обеими руками, — терпеливо объяснил фермер.

— Вот так?

— Молодец! А теперь держитесь крепче.

Он прищелкнул языком, конек решительно затрусил вперед, а за ним и я.

И все оказалось так просто! Мир проваливался вниз у нас из-под ног, а мы возносились все выше. И, откидываясь, я с наслаждением смотрел, как развертываются извивы узкой долины, и вот уже открылась вторая, поперечная, а за ней белые холмы огромными белыми волнами вздымались к черным тучам.

У сарая фермер спешился.

— Все в порядке, молодой человек?

— Все в порядке, мистер Стоукилл.

Входя следом за ним в сарай, я улыбнулся. Старик как-то сказал мне, что оставил школу в двенадцать лет. Ну а я почти все двадцать четыре года моей жизни провел в учебных заведениях. Но, вспоминая последние часы, я должен был признать, что, конечно, могу похвастать книжной премудростью, однако знаний у него больше.