Девять рассказов

Дж. Д. Сэлинджер

Писатель-классик, писатель-загадка, на пике карьеры объявивший об уходе из литературы и поселившийся вдали от мирских соблазнов в глухой американской провинции. Его книги, включая культовый роман «Над пропастью во ржи», стали переломной вехой в истории мировой литературы и сделались настольными для многих поколений бунтарей: от битников и хиппи до представителей современных радикальных молодежных движений. «Девять рассказов» – это девять жемчужин в творчестве Сэлинджера. Недаром их создателя авторитетные литературные критики называют рассказчиком от бога. Его творчество – глубоко и значительно, речь – богата и блистательна, герои – искренни и незабываемы.

Посвящается Дороти Олдинг и Гасу Лобрано

Мы слышим хлопок двух ладоней. Но одной ладони хлопок как услышать?

Дзенский коан

© Шепелев Дмитрий Леонидович, перевод, 2024

© Оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2024

Самый день для рыбы-остолоп

В отеле было девяносто семь нью-йоркских рекламщиков, которые узурпировали междугородные линии, так что девушке из номера 507 пришлось дожидаться звонка с полудня почти до двух-тридцати. Впрочем, она не теряла времени. Она прочла статью в женском карманном журнале, озаглавленную «Секс: смех или грех». Вымыла гребень и щетку. Вывела пятно с юбки бежевого костюма. Перешила пуговицу на блузке «Сакс». И выщипала два недавно вылезших волоска у себя на родинке. Когда телефонистка, наконец, позвонила ей в номер, она сидела на оконном сиденье и заканчивала красить лаком ногти на левой руке.

Она была девушкой, ничего не бросавшей ради звонящего телефона. Глядя на нее, можно было подумать, что телефон звонит непрерывно с тех самых пор, как у нее начались первые месячные.

Пока звонил телефон, она прошлась кисточкой для лака по ногтю мизинца, подчеркнув линию лунки. Затем закрутила на флаконе лака крышечку, встала и помахала в воздухе левой — влажной — рукой. Сухой рукой она взяла с оконного сиденья переполненную пепельницу и отнесла на тумбочку, на которой стоял телефон. Присев на одну из двух заправленных односпальных кроватей — телефон звонил уже пятый, если не шестой раз, — она взяла трубку.

— Алло, — сказала она, держа пальцы левой руки подальше от белого шелкового халатика, под которым у нее ничего не было, не считая шлепок — ее кольца лежали в ванной.

— Ваш абонент в Нью-Йорке на проводе, миссис Гласс, — сказала телефонистка.

— Спасибо, — сказала девушка и расчистила место на тумбочке для пепельницы.

Прорвался женский голос.

— Мюриел? Это ты?

Девушка чуть отстранила трубку.

— Да, мама. Как ты? — сказала она.

— Я за тебя до смерти переживала. Почему не позвонила? Ты в порядке?

— Я пыталась связаться с тобой вчера вечером и позавчера. Здесь телефон все время…

— Ты в порядке, Мюриел?

Девушка увеличила зазор между трубкой и ухом.

— Очень даже. Очень жарко. Сегодня у меня самый жаркий день во Флориде за…

— Почему ты мне не звонила? Я до смерти…

— Мама, милая, не ори на меня. Я прекрасно тебя слышу, — сказала девушка. — Я звонила тебе дважды вчера вечером. Один раз сразу после…

— Я говорила вчера вечером твоему отцу, что ты наверно позвонишь. Но какое там, ему нужно было… Ты в порядке, Мюриел? Скажи правду.

— Очень даже. Хватит это спрашивать, прошу тебя.

— Когда вы добрались?

— Не знаю. Утром в среду, рано.

— Кто вел?

— Он, — сказала девушка. — И не волнуйся. Он вел очень хорошо. Я поражалась.

— Значит, он? Мюриел, ты дала мне честное…

— Мама, — перебила ее девушка, — я же тебе сказала. Он вел очень хорошо. Всю дорогу ниже пятидесяти, между прочим.

— Он не пытался, как тогда, чудить с деревьями?

— Я же сказала, мама, он вел очень хорошо. Прошу тебя. Я попросила его не отдаляться от белой полосы и все такое, и он понял, что я хотела, и так и делал. Он старался вообще не смотреть на деревья — это было видно. А папа машину не починил, случайно?

— Еще нет. Хотят четыреста долларов — только за…

— Мама, Сеймур сказал папе, что заплатит за нее. Нет причин для…

— Что ж, посмотрим. Как он себя вел — в машине и все такое?

— Как положено, — сказала девушка.

— Он еще называет тебя этим ужасным…

— Нет. Он теперь кое-что новое придумал.

— Что?

— Да какая разница, мама?

— Мюриел, я хочу знать. Твой отец…

— Ну ладно, ладно. Он называет меня Мисс Духовная Оторва-1948, — сказала девушка и захихикала.

— Не смешно, Мюриел. Ничуть не смешно. Просто ужасно. Грустно за тебя. Только подумаю, как…

— Мама, — перебила ее девушка, — послушай. Помнишь ту книгу, что он прислал мне из Германии? Ну, знаешь, этих немецких поэтов. Куда я ее засунула? Я перерыла свои…

— Она у тебя.

— Ты уверена? — сказала девушка.

— Безусловно. В смысле, она у меня. Она в комнате Фредди. Ты оставила ее здесь, а у меня для нее места не нашлось в… А что? Она ему понадобилась?

— Нет. Он только спрашивал меня о ней, когда мы ехали. Интересовался, не читала ли я ее.

— Она же на немецком!

— Само собой. Это ничего не значит, — сказала девушка, положив ногу на ногу. — Видишь ли, он сказал, что эти стихи написал единственный великий поэт нашего века. Сказал, мне надо было купить перевод или вроде того. Или выучить язык, если угодно.

— Ужас. Ужас. Грустно вообще-то — вот, что. Твой отец сказал вчера вечером…

— Секундочку, мама, — сказала девушка. Она подошла к оконному сиденью за сигаретами, закурила одну и снова вернулась на кровать. — Мама? — сказала она, выдыхая дым.

— Мюриел. Теперь послушай меня.

— Я слушаю.

— Твой отец говорил с доктором Сиветски.

— Да? — сказала девушка.

— Он ему все рассказал. По крайней мере, так говорит — ты же знаешь отца. Про деревья. Про тот случай с окном. Про гадости, что он наговорил бабуле насчет ее планов на похороны. И что он сотворил со всеми этими прекрасными бермудскими карточками — обо всем.

— Ну и? — сказала девушка.

— Ну, для начала он сказал, что это форменное преступление, что армия выпустила его из госпиталя — честное слово, так и сказал. Он совершенно точно сказал отцу, что есть вероятность — он сказал, очень большая вероятность, — что Сеймур может совершенно потерять над собой контроль. Честное слово.

— Здесь в отеле есть психиатр, — сказала девушка.

— Кто? Как его зовут?

— Я не знаю. Ризер или как-то так. Он считается очень хорошим.

— Никогда о нем не слышала.

— Ну, тем не менее, он считается очень хорошим.

— Мюриел, не хорохорься, пожалуйста. Мы за тебя очень волнуемся. Твой отец хотел вчера вечером отправить тебе телеграмму, чтобы ты возвращалась домой, между про…

— Я не вернусь домой прямо сейчас, мама. Так что успокойся.

— Мюриел. Вот тебе честное слово. Доктор Сиветски сказал, Сеймур может совершенно потерять конт…

— Я только выбралась сюда, мама. Это мой первый отпуск за несколько лет, и я не собираюсь просто собрать вещи и приехать домой, — сказала девушка. — В любом случае, я сейчас не могу никуда ехать. Я так обгорела, что еле двигаюсь.

— Ты сильно обгорела? А ты не мазалась тем кремом «Бронза», что тебе положила? Я положила его прямо…

— Мазалась. И все равно обгорела.

— Какой ужас. И где ты обгорела?

— Да везде, просто везде.

— Какой ужас.

— Я это переживу.

— Скажи, а ты говорила с этим психиатром?

— Ну, вроде того, — сказала девушка.

— И что он сказал? Где был Сеймур, когда ты с ним говорила?

— В Океанской комнате, играл на пианино. Он оба вечера играл на пианино, что мы здесь.

— Ну, и что он сказал?

— Да ничего особенного. Он первый со мной заговорил. Я сидела рядом с ним за бинго вчера вечером, и он спросил меня, не мой ли это муж играет в другой комнате на пианино. Я сказала, да, мой, и он спросил меня, не болен ли Сеймур или вроде того. Так что я сказала…

— Почему он это спросил?

— Я не знаю, мама. Наверно, потому что он такой бледный и все такое, — сказала девушка. — В общем, после бинго они с женой спросили, не выпью ли я с ними. И я выпила. Жена его ужасная. Помнишь то кошмарное вечернее платье, какое мы видели в витрине «Бонюит»? Про которое ты сказала, что у тебя должна была бы быть крохотная…

— Зеленое?

— Она была в нем. Бедра — во. Она все спрашивала меня, не родственник ли Сеймур той самой Сюзанне Гласс, у которой салон на Мэдисон-авеню — дамские шляпы.

— Но что он сказал? Доктор.

— А. Ну, ничего такого на самом деле. То есть, мы же в баре были и все такое. Было ужасно шумно.

— Да, но он… ты ему рассказала, что он попытался сделать с креслом бабули.

— Нет, мама. Я не очень углублялась в детали, — сказала девушка. — У меня наверно будет возможность поговорить с ним еще. Он с утра до вечера в баре.

— А он не сказал, что есть вероятность, что он может начать… ну, знаешь… чудить или вроде того? Сделать что-то с тобой!

— Не совсем, — сказала девушка. — Ему требовалось больше фактов, мама. Им нужно знать о твоем детстве… всякое такое. Я же тебе говорила, мы едва могли разговаривать — до того там шумно

— Ну, что ж. Как твое синее пальто?

— Нормально. Пришлось вынуть немного подкладки.

— Как одеваются в этом году?

— Ужасно. Как с луны свалились. Сплошные стразы — на всем, — сказала девушка.

— Как ваш номер?

— Нормальный. Просто нормальный, ничего особенного. Не получилось достать номер, в котором были до войны, — сказала девушка. — Люди ужасные в этом году. Ты бы видела, что за нечто сидит рядом с нами в столовой. За соседним столиком. Такой вид, словно они в кузове приехали.

— Ну, так теперь повсюду. Как твоя нижняя юбка?

— Слишком длинная. Говорила же, слишком длинная.

— Мюриел, я тебя только раз еще спрошу: ты действительно в порядке?

— Да, мама, — сказала девушка. — В девятнадцатый раз.

— И ты не хочешь вернуться домой?

— Нет, мама.

— Твой отец сказал вчера вечером, что он бы с готовностью оплатил дорогу, если бы ты уехала куда-нибудь одна и все обдумала. Ты могла бы устроить отличный круиз. Мы оба подумали…

— Нет, спасибо, — сказала девушка и сняла ногу с ноги. — Мама, этот звонок обойдется в целое со…

— Только подумаю, как ты прождала этого мальчишку всю войну — то есть, как подумаешь обо всех этих очумелых женушках, которые…

— Мама, — сказала девушка, — нам лучше закругляться. Сеймур может войти в любую минуту.

— А где он?

— На пляже.

— На пляже? Без тебя? А он хорошо ведет себя на пляже?

— Мама, — сказала девушка, — ты говоришь о нем, словно он какой-нибудь маньяк…

— Ничего подобного я не сказала, Мюриел.

— Ну, так это прозвучало. То есть, он там просто лежит. Не хочет снимать халат.

— Не хочет снимать халат? Почему?

— Я не знаю. Наверно потому, что такой бледный.

— Господи, ему нужно солнце. Ты не можешь его заставить?

— Ты же знаешь Сеймура, — сказала девушка и снова положила ногу на ногу. — Он говорит, что не хочет, чтобы всякие дуры пялились на его татуировку.

— У него нет никаких татуировок! Он что, в армии наколол?

— Нет, мама. Нет, что ты, — сказала девушка и встала. — Послушай, я, может, тебе завтра позвоню.

— Мюриел. Ну-ка, послушай меня.

— Да, мама, — сказала девушка, переместив вес на правую ногу.

— Немедленно позвони мне, если он сделает или скажет хоть что-нибудь этакое — ты понимаешь, о чем я. Ты меня слышишь?

— Мама, я не боюсь Сеймура.

— Мюриел, я хочу, чтобы ты пообещала мне.

— Ну, хорошо, обещаю. Всего доброго, мама, — сказала девушка. — Скажи папе, я его люблю.

Она положила трубку.

— Сэр мой глаз, — сказала Сибил Карпентер, приехавшая в отель с мамой. — Где сэр мой глаз?

— Зайка, хватит это повторять. Мамочка от этого на стенку лезет. Стой смирно, пожалуйста.

Миссис Карпентер смазывала маслом для загара плечи Сибил, растирая по тонким, точно крылышки, лопаткам девочки. Сибил неустойчиво сидела на надувном пляжном мяче, лицом к океану. На ней был канареечно-желтый раздельный купальник, верхняя часть которого была ей без надобности еще лет на десять вперед.

— И ведь у нее обычный шелковый платочек — я вблизи рассмотрела, — сказала женщина в шезлонге возле миссис Карпентер. — Знать бы, как она его так повязала. Просто загляденье.

— Загляденье, как вы рассказываете, — согласилась миссис Карпентер. — Сибил, стой смирно, зайка.

— Где сэр мой глаз? — сказала Сибил.

Миссис Карпентер вздохнула.

— Ну, ладно, — сказала она и закрутила крышечку на бутылочке с маслом для загара. — Беги, давай, зайка, играй. Мамочка пойдет в отель и пропустит по мартини с миссис Хуббель. Принесет тебе оливку.

Вырвавшись на свободу, Сибил тут же припустила на ровную часть пляжа и направилась к Рыбачьему павильону. Она лишь задержалась, чтобы сунуть ножку в рыхлый, осевший замок, и вскоре вышла за территорию, предназначенную для постояльцев отеля.

Она прошла порядка четверти мили, а затем вдруг бросилась вприпрыжку по мягкой части пляжа. И резко остановилась возле молодого человека, лежавшего на спине.

— Вы пойдете в воду, сэр мой глаз? — сказала она.

Молодой человек вздрогнул, его правая рука потянулась к отворотам махрового халата. Он перевернулся на живот — с глаз упало скатанное полотенце — и прищурился на Сибил.

— Эй. Привет, Сибил.

— Вы пойдете в воду?

— Я ждал тебя, — сказал молодой человек. — Что нового?

— Что? — сказала Сибил.

— Что нового? Что у нас в программе?

— Завтра папа прилетит на сумалете[Для редактора/корректора: намеренная опечатка], — сказала Сибил, пнув песок. (да я в курсе, это еще в «Мэри Поппинс» было:)

— Не надо в лицо, детка, — сказал молодой человек, тронув Сибил за лодыжку. — Что ж, ему бы пора уже объявиться, твоему папе. Я ежечасно его ожидаю. Ежечасно.

— А где тетя? — сказала Сибил.

— Тетя? — молодой человек смахнул песчинки с жидких волос. — Это сложно сказать, Сибил. Она может быть в любом из тысяче мест. У парикмахера. Красить волосы в серо-коричневый. (иначе было бы having her mink hair dyed) Или делать кукол для бедных деток у себя в номере, — лежа ничком, он поставил один кулак на другой и оперся на них подбородком. — Спроси что-нибудь еще, Сибил, — сказал он. — Прекрасный у тебя купальник. Если я что и люблю, так это голубые купальники.

Сибил уставилась на него, затем опустила взгляд на свой выпяченный животик.

— Он желтый, — сказала она. — Это желтый.

— Правда? Подойди-ка поближе.

Сибил шагнула вперед.

— Ты совершенно права. Вот я дурень.

— Вы пойдете в воду? — сказала Сибил.

— Я серьезно подумываю об этом. Ты будешь рада, Сибил, узнать, что я размышлял об этом.

Сибил тронула ножкой надувной матрас, который молодой человек иногда клал под голову.

— Ему нужен воздух, — сказала она.

— Ты права. Ему нужно больше воздуха, чем я могу ему дать, — он разжал кулаки и опустил подбородок на песок. — Сибил, — сказал он, — ты прекрасно выглядишь. Приятно на тебя смотреть. Расскажи мне о себе, — он вытянул руки и взялся за обе лодыжки девочки. — Я козерог, — сказал он. — А ты?

— Шэрон Липшуц сказала, вы дали ей сидеть за пианино рядом с вами, — сказала Сибил.

— Шэрон Липшуц так сказала?

Сибил ретиво закивала.

Он отпустил ее лодыжки, подтянул к себе руки и положил голову щекой на правое предплечье.

— Ну, — сказал он, — ты же знаешь, как это бывает, Сибил. Я сидел там, играл. А тебя нигде не было видно. А Шэрон Липшуц подошла и подсела ко мне. Я же не мог спихнуть ее, верно?

— Мог.

— Ну, что ты. Нет. Я бы не смог, — сказал молодой человек. — Но я скажу тебе, что я сделал.

— Что?

— Я сделал вид, что она — это ты.

Сибил тут же потупилась и стала ковырять ножкой песок.

— Пошли в воду, — сказала она.

— Ну, ладно, — сказал молодой человек. — Думаю, я смогу с этим справиться.

— В другой раз спихните ее, — сказала Сибил.

— Кого спихнуть?

— Шэрон Липшуц.

— А, Шэрон Липшуц, — сказал молодой человек. — Как в этом имени смешались воспоминание и страсть^[1], — он вдруг встал на ноги и посмотрел на океан. — Сибил, — сказал он, — я скажу тебе, что мы будем делать. Мы попробуем поймать рыбу-остолоп.

— Что?

— Рыбу-остолоп, — сказал он и развязал пояс халата. Он скинул халат. Плечи у него были белыми и узкими, а плавки — ярко-синими. Он сложил халат — сперва повдоль, потом еще втрое. Развернул полотенце, которое клал на глаза, расстелил на песке и положил на него свернутый халат. Нагнувшись, он поднял мартас и взял под правую руку. Затем левой рукой взял Сибил за руку.

Они вдвоем направились к океану.

— Полагаю, ты в свои годы уже немало повидала рыб-остолопов, — сказал молодой человек.

Сибил покачала головой.

— Неужели? А где ты вообще-то живешь?

— Я не знаю, — сказала Сибил.

— Да знаешь. Должна знать. Шэрон Липшуц знает, где она живет, а ей всего три с половиной.

Сибил остановилась и отняла свою руку. Подобрала обычную ракушку и стала рассматривать с явным интересом. Потом бросила.

— Кудъявая ъоща, в Коннектикуте, — сказала она и пошла дальше, выпятив животик.

— Кудъявая ъоща, в Коннектикуте, — сказал молодой человек. — Это случайно не рядом с Кудрявой рощей, в Коннектикуте?

Девочка взглянула на него.

— Там я и живу, — сказала она нетерпеливо. — Я живу в Кудъявой ъоще, в Коннектикуте.

Она забежала на несколько шагов вперед, взяла левой рукой левую ступню и крутанулась два-три раза.

— Ты не представляешь, как это все проясняет, — сказал молодой человек.

Сибил выпустила ступню.

— А ты читал «Негритенка Самбо^[2]»? — сказала она.

— Очень забавно, что ты это спросила, — сказал молодой человек. — Так вышло, что я только вчера вечером дочитал ее.

Он наклонился и снова взял Сибил за руку.

— И как она тебе? — спросил он ее.

— А тигры там бегали вокруг того дерева?

— Я думал, они никогда не остановятся. Никогда не видел столько тигров.

— Их там всего было шесть, — сказала Сибил.

— Всего шесть! — сказал молодой человек. — По-твоему, это всего?

— Тебе нравится воск? — спросила Сибил.

— Что мне нравится? — спросил молодой человек.

— Воск.

— Очень. А тебе?

Сибил кивнула.

— А оливки нравятся? — спросила она.

— Оливки — да. Оливки и воск. Никуда без них не выхожу.

— А Шэрон Липшуц тебе нравится? — спросила Сибил.

— Да. Да, нравится, — сказал молодой человек. — Что мне особенно в ней нравится, это то, что она никогда не делает никаких гадостей собачкам в вестибюле отеля. Той ручной бульдожке, к примеру, которая у той дамы из Канады. Ты наверно не поверишь, но есть такие девочки, которым нравится тыкать эту собачку тростинками от шариков. А Шэрон не такая. Она не бывает гадкой или жестокой. Вот почему она мне так нравится.

Сибил шла молча.

— Мне нравится жевать свечки, — сказала она, наконец.

— А кому — нет? — сказал молодой человек, пробуя воду ногой. — Ого! Холодная, — он бросил на воду резиновый матрас. — Нет, Сибил, подожди малость. Подожди, пока зайдем подальше.

Они шли вброд, пока вода не дошла Сибил до талии. Тогда молодой человек взял ее и положил ничком на матрас.

— Ты никогда не носишь купальной шапочки или чего-то такого? — спросил он.

— Не отпускай, — велела Сибил. — Смотри, держи меня.

— Мисс Карпентер. Прошу вас. Я знаю, что делаю, — сказал молодой человек. — Вы лучше высматривайте рыбу-остолоп. Сегодня самый день для рыбы-остолоп.

— Я ни одной не вижу, — сказала Сибил.

— Это неудивительно. У них весьма своеобразные повадки, — молодой человек толкал поплавок. Вода доходила ему почти до груди. — Они ведут очень трагическую жизнь, — сказал он. — Знаешь, что они делают, Сибил?

Она покачала головой.

— Ну, они заплывают в пещеру, где полно эскалопов. Когда они заплывают, они рыбы как рыбы. Но как только заплывут, становятся как свиньи. Да я знавал одну такую рыбу-остолоп, которая заплыла в пещеру и слопала ни много ни мало семьдесят восемь эскалопов, — он продвинул матрас с пловчихой на фут ближе к горизонту. — Естественно, когда они так растолстеют, они уже не могут выбраться из пещеры. В дверь не пролазят.

— Только нос торчит, — сказала Сибил. — И что с ними дальше?

— Что с кем дальше?

— С рыбами-остолопами.

— А, в смысле, после того, как они слопают столько эскалопов, что не могут выбраться из пещеры?

— Да, — сказала Сибил.

— Ну, ужасно не хочется говорить тебе, Сибил. Они умирают.

— Почему? — спросила Сибил.

— Ну, они заболевают эскалопной лихорадкой. Это ужасная зараза.

— Вон волна идет, — сказала Сибил настороженно.

— Мы презреем ее. В упор не заметим, — сказал молодой человек. — Два гордеца.

Он взял Сибил за лодыжки и надавил вперед и вниз. Матрас поднялся над гребнем волны. Вода намочила светлые волосы Сибил, но в ее крике слышалось удовольствие.

Когда матрас снова выровнялся, она смахнула рукой с глаз мокрую прядку и сообщила:

— Только что видела одну.

— Что ты видела, милая?

— Рыбу-остолоп.

— Да ты что! — сказал молодой человек. — А у нее были во рту эскалопы?

— Да, — сказала Сибил. — Шесть.

Молодой человек вдруг взял мокрую ножку Сибил, свисавшую с края матраса, и поцеловал в стопу.

— Эй! — сказала, обернувшись, владелица стопы.

— Сама ты эй. Мы возвращаемся. Наплавалась уже?

— Нет!

— Извини, — сказал он и стал толкать поплавок к берегу, пока Сибил не слезла. Молодой человек взял и понес матрас.

— Всего доброго, — сказала Сибил и увлеченно припустила в сторону отеля.

Молодой человек надел халат, плотно запахнулся и сунул в карман полотенце. Поднял скользкий мокрый несуразный матрас и взял под руку. И побрел в одиночестве по мягкому горячему песку к отелю.

На минус первом этаже отеля — руководство отеля поощряло купальщиков использовать его — в лифт с молодым человеком вошла женщина с цинковой мазью на носу.

— Вижу, вы смотрите на мои ноги, — сказал ей молодой человек, когда лифт тронулся.

— Прошу прощения? — сказала женщина.

— Я сказал, вижу, вы смотрите на мои ноги.

— Прошу прощения. Я просто в пол смотрела, — сказала женщина и уставилась на дверцы лифта.

— Если хотите смотреть на мои ноги, так и скажите, — сказал молодой человек. — Но какого черта коситься украдкой?

— Выпустите меня здесь, пожалуйста, — пробормотала женщина молодой лифтерше.

Дверцы раскрылись, и женщина вышла, не оглядываясь.

— У меня две нормальные ноги, и я не вижу ни единой причины, какого черта кто-то должен пялиться на них, — сказал молодой человек. — Пятый, пожалуйста.

Он вынул ключ от номера из кармана халата.

Вышел на пятом этаже, прошел по коридору и вошел в номер 507. Там пахло новыми саквояжами из телячьей кожи и средством для снятия лака.

Молодой человек взглянул на девушку, спавшую на одной из двуспальных кроватей. Затем подошел к одному саквояжу, открыл его и из-под стопки трусов и маек достал автоматический «Ортгис^[3]» калибра 7,65. Он выдвинул магазин, взглянул на него, вставил обратно. Взвел курок. Затем подошел к незанятой кровати, присел на нее, посмотрел на девушку, навел пистолет и пустил пулю себе в правый висок.

Примечания

1

Отсылка к поэме Томаса Элиота (1888–1965) «Бесплодная земля» (1922) в переводе А. Сергеева. Здесь и далее прим. пер.

2

Англ. The story of little black Sambo — популярная детская книга, написанная и проиллюстрированная шотландской писательницей Хелен Баннерман (1862–1946), изданная в 1899 г.

3

Немецкий пистолет конструктора Генриха Ортгиса (1870–1937), популярный трофей американских солдат на Второй мировой войне.