Разум, религия, демократия

Деннис Мюллер, 2009

Подъем религиозного фундаментализма в разных частях мира в последние годы и его связь с терроризмом привели к возобновлению интереса к проблеме природы религии и ее совместимости с институтами Западной цивилизации. В рамках этой новой волны интереса религия противопоставляется науке как две разных системы знания. В этой книге также подчеркивается разница между религией и наукой как средствами постижения причинно-следственных связей, но в центре ее внимания прежде всего находится угроза, исходящая демократическим институтам со стороны религиозного экстремизма. В книге обсуждается психология людей, описаны характерные особенности всех религий, сравнивается религия и наука как системы мышления. Для обоснования связи между современностью (модерном) и использованием человеческой способности к рассуждению в целях повышения благополучия людей приводятся соответствующие исторические экскурсы. В книге описаны условия, при которых демократические институты могут способствовать повышению благосостояния людей, и природа конституционных прав как гарантов личных свобод. Показано, что религиозный экстремизм представляет собой угрозу либеральной демократии, и прослежено влияние этого факта на иммиграционную и образовательную политику государства, а также на определение гражданства.

Часть II

Государство, демократия и религия: взгляд сквозь призму истории

Глава 4

Первые государства

Господь же не оставит народа Своего ради великого имени Своего; ибо Господу было угодно избрать вас народом Своим.

И я также не допущу себе греха пред Господом, чтобы перестать молиться за вас, и буду наставлять вас на путь добрый и прямой.

Только бойтесь Господа и служите Ему истинно, от всего сердца Вашего; ибо вы видели, какие великие дела Он сделал с вами.

Если же вы будете делать зло, то и вы, и царь ваш погибнете.

Первая книга Царств 12, 22—25

Настоящие демократии — нечастое явление в истории. Даже сейчас, когда демократическая форма правления существует в большем, чем когда бы то ни было количестве стран, при демократии живет, можно сказать, в лучшем случае половина мирового населения. Поэтому важно понять, как и почему возникают демократические государства и почему они столь редки. Эта книга не претендует на исчерпывающее исследование истории государства, поэтому мы ограничимся лишь весьма выборочным обзором примеров его происхождения. Главная цель — выявить условия, способствовавшие возникновению демократических государств, и сопоставить их с теми, которые характерны для существования недемократических государств. Тех, кто хотел бы получить более детальные сведения, я отсылаю к источнику, который и для меня был основным, а именно к авторитетному исследованию С. Файнера «История государственного устройства» (Finer, 1997).

I. Племенные общества

Как отмечалось в главе 2, наиболее важным фактором человеческой эволюции было развитие головного мозга. По мере его роста люди более умело взаимодействовали с окружающей средой; в особенности это касалось отношений с другими людьми и повышало коэффициент выживания. Насколько можно судить, узкоэгоистичная, отталкивающе грубая и разобщенная жизнь индивидов, какой ее можно вообразить на основе теории Гоббса об анархическом обществе, никогда не существовала. В пределах общины или племени, составлявших среду обитания первых людей, кража или убийство были, надо полагать, относительно редким явлением. И это не удивительно: группа, в которой воровство и убийства были обычным явлением, имела мало шансов на выживание. Пожалуй, более удивительно другое, по крайней мере для тех, кто впитал в себя представление о человеке как рациональном, эгоистичном максимизаторе собственной выгоды: готовность делиться и сотрудничать была очень свойственна ранним обществам. Как полагает Уилсон (Wilson, 1975, p. 551), готовность делиться не характерна для большинства приматов, но является одной из «главнейших социальных особенностей» человека. Космидес и Туби (Cosmides and Tooby, 1992) характеризуют сотрудничество, возникавшее в племенных обществах, как «общественный контракт».

Общества охотников или собирателей были эгалитарными. Отчасти это, вероятно, объясняется тем, что они были кочевыми и отдельный человек, учитывая только что упомянутую практику раздела нажитого с соплеменниками, просто физически не мог накопить значительную собственность. Эгалитарный характер этих обществ наводит на мысль, что их политическое устройство, если этот термин вообще применим к племени или группе, было демократическим. По-видимому, наиболее вероятно, хотя, разумеется, мы не можем установить это с полной точностью, что примерно 50 000 лет назад та или иная группа европейских охотников решала насущные вопросы поднятием рук, когда, допустим, речь шла о том, где лучше охотиться: на одной стороне холма или на другой. Подобный способ принятия коллективных решений настолько естественен, что наверняка начал использоваться задолго до Афинской демократии. Более того, напрашивается вопрос, не является ли широко распространенное убеждение в справедливости правила простого большинства в некотором смысле прошитым (hardwired) в человеческом мозге, подобно некоторым другим представлениям о справедливости.

С увеличением размера мозга росла способность логического мышления и в конечном счете интенсифицировалось ее использование, выражавшееся в создании разнообразных орудий, в развитии языка и культуры. В принципе можно представить, что собака, взглянув на солнце, спрашивает себя, кто его создал, или задает себе вопрос: «Откуда я и зачем я?». Правда, есть веские основания полагать, что она этого не делает. Что касается людей, то они начали ставить такие вопросы с тех самых пор, как стали использовать способность логического мышления. С изобретением языка они получили возможность задавать эти вопросы вслух и обсуждать их с соплеменниками. Первые ответы, как мы видели, принимали форму фантастических историй (мифов) с участием многочисленных духов, душ и богов. У каждого племени были свои мифы и боги. Первый миф племени был, надо полагать, творением его представителя, одаренного наиболее богатым воображением. Если он проявлял талант в создании мифов, то, возможно, приобретал особое положение среди соплеменников. А если он был человеком особенно находчивым, то, весьма вероятно, начинал не только объяснять прошлое и настоящее, но и предсказывать будущее. Если в его объяснительных схемах присутствовали один или несколько богов, он вполне мог выступать посредником между племенем и богом или богами и вызывать духов, чтобы попробовать не только предсказать будущее, но даже изменить его. Именно таким образом, насколько мы можем судить, появились знахари, шаманы, а потом жрецы, и возникла религия^[106].

II. Город-государство шумеров

По мере развития племенных обществ некоторые из них приобретали свойства, приближавшиеся к тем, которыми мы наделяем государство. Вожди все больше походили на царей, знахари и шаманы — на жрецов. Однако выделить и проанализировать институциональные новации конкретных племен практически невозможно, поскольку от этого периода не сохранилось никаких письменных свидетельств. Поэтому большинство историков относят возникновение государства к эпохе появления письменности в Месопотамии и Египте в конце IV — начале III тысячелетия до н. э. В этом разделе мы кратко рассмотрим пример Месопотамии.

А. ИСТОКИ

В ходе развития человеческого общества собирание орехов, фруктов, ягод и семян диких злаков дополнялось и постепенно замещалось окультуриванием злаков. Охота на диких животных уступала место разведению одомашненных. Есть данные, что по меньшей мере 23 тыс. лет до н. э. зерна уже растирали на муку^[107]. В XII в. в так называемом «Плодородном полумесяце» это было совершенно обыденной операцией. В VI тысячелетии в нагорьях «Плодородного полумесяца» обитали коренастые круглоголовые люди с обрезанными волосами и без бород. Эти «прото-шумеры» жили за счет выращивания злаков и разведения скота. Истощив почву в одном месте, они переходили на другое. Между V и IV тысячелетиями они пришли в Месопотамию, «землю между двумя реками», а именно между Тигром и Евфратом. Равнины междуречья периодически затоплялись, и наносы ила удобряли почву. Там уже не было необходимости переходить с места на место в поисках плодородных участков. Поэтому шумеры осели в Месопотамии.

Б. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА ШУМЕРОВ

Во время разливов в Месопотамии было слишком много воды, в сухие сезоны — слишком мало. Благодаря прекрасным условиям для ирригационного земледелия шумеры создали сложную систему орошения, первую такого рода в мире. Ирригационная система — разновидность общественного блага, служащая на пользу всем членам сообщества; но ее можно создать лишь при условии, что сообщество координирует свои усилия и ресурсы. Такая система — главный претендент на роль действительно общественного блага, и она способствовала возникновению города-государства шумеров.

В раннем шумерском обществе мужчины в основном занимались скотоводством, а женщины — полевыми работами. Пастухам хватает времени для созерцания небес; неудивительно поэтому, что шумеры создали и астрологию, и астрономию. Они поделили звезды на двенадцать созвездий, и именно благодаря им у нас есть знаки зодиака, которые, как до сих пор убеждены многие, определяют жизнь человека. Поэтому логично предположить, что в какой-то момент времени один или несколько этих созерцателей небес подметили связь между положением солнца на небе и началом сезона разлива или сезона засухи. Их наблюдения и легли в основу системы орошения, делавшей воду доступной в течение всего года.

Среди представителей политической антропологии и историков бытуют разные мнения относительного того, как возникло это новшество. Одна группа предпочитает рассуждать об эгалитарной, частично демократической племенной системе, напоминающей ту, о которой говорилось выше. При такой системе коллективные решения о внедрении новой техники орошения принимает собрание всего племени или собрание старейшин. Эта схема прекрасно подходит для объяснения того демократического скачка из отношений анархии, к которому апеллируют сторонники теории общественного договора от Гоббса и по сей день.

Другая модель подразумевает общество с более развитой иерархической структурой. Сначала сословие жрецов установило контроль над производством зерновых. К числу жреческих функций относились наблюдения за звездами. Жрецы использовали свои наблюдения для объяснения и предсказания земных событий. Скорее всего, идея орошения возникла именно в этом профессиональном сословии созерцателей неба. Жрецы повелели внедрить ее, проследили за выполнением и заявили права на весь добавочный урожай, который принесла идея.

Любому стороннику демократии, будь то адепт теории общественного договора или какой-нибудь иной, хотелось бы, чтобы верной была первая гипотеза. К сожалению, как утверждает Файнер, «она не подтверждается ни малейшими данными», и это является весьма веским доводом в пользу второй гипотезы^[108]. Во всяком случае, последняя, насколько можно судить, больше соответствует характерным чертам города-государства шумеров в его развитой форме.

В. ОСНОВНЫЕ ОСОБЕННОСТИ

ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА ШУМЕРОВ^[109]

Можно было предположить, что бюрократия, управлявшая первым известным в истории государством, отличалась плохой организацией и неэффективностью, а для создания эффективных, иерархически организованных бюрократических структур требовались многие столетия. Но это не так. В шумерских городах-государствах бюрократия достигла высокого уровня развития и контролировала практически все аспекты экономической и социальной жизни. Всему обществу была свойственна единая система моральных норм, убеждений и чаяний, сформированная местной религией в истолковании жреческого сословия. Государство представляло собой абсолютную монархию с религией в качестве государственной идеологии. Представителем бога на земле считался царь; сразу за ним располагались жрецы. Они совместно управляли государством с помощью довольно многочисленных чиновников и сравнительно немногочисленных писцов. Простолюдины должны были служить богу, или, что то же самое, царю: ведь царь обладал неограниченной властью.

Основой экономики служило земледелие. С помощью чиновников жрецы управляли севом и сбором урожая, который доставлялся в храмы для хранения и распределения. За исключением жрецов, никто не мог владеть землей, да и большинством видов иной собственности^[110]. «Законы Хаммурапи» карают воровство; в таком случае простые люди, надо полагать, все-таки имели какую-то собственность. Впрочем, эта статья могла относиться и к краже зерна из государственных хранилищ. Экономику шумеров мы сейчас назвали бы командной экономикой. Шумеры изобрели письменность, и основная часть ранних найденных глиняных таблиц содержит сведения о количестве зерна, проданного или заложенного в государственные хранилища^[111]. Если бы не было письменности, шумерское государство вряд ли достигло бы таких размеров и просуществовало столь долго. Умением читать и писать обладало только правящее жреческое сословие, и жрецы пользовались этим преимуществом, чтобы направлять и контролировать государство.

Г. ОЦЕНКА

Кэрролл Квили (Quigley, 1979, p. 193) дает шумерам такую оценку: «Это самая важная группа из всех когда-либо живших людей». В пользу этого суждения имеет много аргументов. Кроме сложной системы письменности шумеры, насколько можно судить, создали или коренным образом усовершенствовали сельскохозяйственные технологии и приспособления (орошение, плуг, колесные повозки, тягловый скот), металлургию (плавку желтой и красной меди), производство посуды (гончарный круг), транспорт (парусное судно), астрономию и, разумеется, государство.

О высоких достоинствах последнего свидетельствует длительность его существования: от восьми до пятнадцати столетий в зависимости от выбора начальной и конечной точки отсчета^[112]. Файнер (Finer, 1997, р. 29) объясняет такую долговечность высокой степенью взаимосоответствия между системой верований и социально-политической структурой общества. В шумерском городе-государстве эта конгруэнтность приближалась к возможному пределу. «Ни в одном другом древнем обществе религия не занимала столь привилегированного положения… Религиозные представления играли первостепенную роль в общественной и частной жизни обитателей Месопотамии: они формировали общественные институты, воздействовали на произведения искусства и литературы, пронизывали все сферы человеческой деятельности»^[113]. Стоит отметить, что шумерское государство исчезло отнюдь не в результате внутреннего упадка, а из-за усиления военной мощи сопредельных государств.

С изобретением письменности впервые заявило о себе теоретическое мышление. Дональд (Donald, 1991, p. 340) полагает, что «по-видимому, самым ранним примером широко применимого и социально значимого теоретического достижения в человеческой истории стала астрономия». Она подразумевает накопление и хранение данных, разработку умственных моделей времени и пространства. Примером первых теоретических достижений может также служить разработка календарей и карт.

Но сколь бы замечательными ни выглядели мыслительные операции и находки шумеров, они, в общем и целом, не напоминают тот род процессов теоретического мышления, который мы считаем свойством современной науки.

Одна из причин медленного развития теоретического способа мышления в Шумере состояла, вероятно, в том, что умением читать и писать владело лишь сравнительно немногочисленное сословие жрецов. А жрецы по вполне понятным соображениям хотели, чтобы шумерское государство пребывало на мифической стадии развития, где повседневная жизнь полностью подчинена религии. Удержание неграмотной массы граждан на мифической стадии в полной мере отвечало интересам жрецов. Такая структура — немногочисленная образованная элита во главе неграмотных масс — стабильно воспроизводит себя на протяжении почти всей истории.

Базовые свойства, характерные для шумерского города-государства — монархическое устройство абсолютистского типа и доминирующая роль религии — также были присущи Египту, Персии и другим крупным государствам древнего мира. Поэтому мы не будем рассматривать здесь эти государства. Частичным исключением из этого ряда является иудейское государство, и сейчас мы ненадолго прервемся, чтобы оценить его вклад в создание политических институтов.

III. Иудейское государство

А. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Иудейское государство, как и шумерские города-государства, сложилось из прежде кочевых племен, которые селились в смежных районах. Занятие сельским хозяйством привело к накоплению богатства, и возникла необходимость защищать это богатство от других племен и государств. Эту необходимость можно считать единственной или, как минимум, главной причиной создания иудейского государства, да и всех других древних государств на Ближнем Востоке.

Решающим моментом формирования если не иудейского государства, то иудейского народа стал исход из Египта. После долгих лет пленения Моисей вывел толпу евреев из Египта. Проведя много лет в рабстве, они не имели социальной организации и нуждались в своде моральных правил, который послужил бы основой социального порядка и сплоченности. Этот свод они получили на горе Синай. Там Моисей, как считалось, встретился с их Богом Яхве, и тот дал Моисею свод законов. Встреча на горе Синай установила завет между Яхве и еврейским народом; как верили последние, завет должен был отделить их от других народов и сделать «избранными». Но завет не был тем общественным договором между равными, о котором говорили Гоббс, Локк и их последователи. Скорее, он напоминал феодальные отношения между владельцем поместья и крепостными или отношения между пастырем и паствой. Он регламентировал поведение иудеев, но не накладывал никаких ограничений или обязательств на «подателя закона»^[114].

Бог Яхве напоминал богов, почитавшихся в кочевых охотничьих обществах с мужской доминантой, т. е. мужских богов войны. Поначалу он конкурировал с женскими божествами плодородия, обычными для сельскохозяйственных обществ и почитавшимися в районах, заселенных евреями. Однако первая из данных Яхве Моисею заповедей требует «не поклоняться другим богам». Поэтому по мере того, как евреи накапливали богатство и сталкивались с необходимостью защищать его силой оружия, Бог войны Яхве приобретал все большее влияние, и его повеление не поклоняться другим богам привело к возникновению монотеистической религии^[115].

Б. ОСНОВНЫЕ ОСОБЕННОСТИ

Иудейское государство времен расцвета было монархией и в этом отношении походило на соседей. Вместе с тем оно было первой ограниченной монархией, поскольку его граждан связывала обязанность первичного повиновения законам, дарованным Богом. Законы давал именно Бог, а не царь, как в других государствах того времени. В этих государствах законы исходили от царя или фараона, стоявшего выше закона. Иудейские цари не были выше законов Бога. Их власть заключалась в управлении государственными чиновниками и предводительстве на войне. Но все, включая царя, аристократию, жрецов, крестьян и рабов, были равны в повиновении законам Бога. Таким образом, иудейское государство можно с полным правом назвать первым государством, в котором существовало верховенство права — как мы понимаем его сейчас. Каждый человек, от царя и далее вниз по социальной лестнице, повиновался законам Бога. Равенство перед Богом и законом способствовало большей эгалитарности иудейского общества по сравнению с современными ему государствами, где тоже существовало свободное крестьянство.

В. ОЦЕНКА

По сравнению с Месопотамией или Египтом история иудейского государства очень коротка; никаких демократических институтов это государство не создало. Иудейское общество в основном оставалось на уровне обществ с мифической культурой. Однако в нем впервые церковь была до известной степени отделена от государства. Если иметь в виду законы, регламентировавшие поведение людей, государство представляло собой теократию с Богом в качестве законодателя. Но в остальном это было светское государство, цари которого имели полную свободу действий, если только эти действия не шли вразрез с божественными законами.

Файнер (Finer, 1991, p. 239) называет иудаизм первой «исторической религией» в отличие от «архаических религий», характерных для прочих государств, как более ранних, чем иудейское, так и современных ему. В архаических религиях массы не были активными участниками религиозных ритуалов и играли роль зрителей, наблюдавших священнодействия жрецов. Напротив, в иудаизме массы стали частью верующего сообщества, и от них ожидалось активное участие. Кроме того, каждый человек отвечал за свои поступки непосредственно перед Богом. Иными словами, иудаизм внес в структуру общества важный элемент индивидуализма.

Иудейское государство исчезло довольно быстро и, насколько можно судить, не оказало прямого влияния на развитие греческих городов-государств и каких-либо иных государств, возникших следом за ним. Однако в период Средних веков Библия и Ветхий Завет были самыми читаемыми книгами в Европе. А впоследствии иудейские представления о светском правлении, ограниченной монархии и индивидуализме оказали значительное влияние на формирование западных политических институтов^[116].

IV. Китайское государство

Нигде связь между консерватизмом и автократией не проявилась столь отчетливо, как в китайском государстве. Поскольку наше внимание посвящено демократическим, а не автократическим институтам, нет смысла говорить о китайском государстве подробно. Тем не менее краткого обзора оно заслуживает, и вот почему: отсутствие свойств, которые мы считаем принципиально необходимыми для демократии, явлено в нем столь наглядным образом, что косвенно свидетельствует об их важности.

А. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

Китайское государство сложилось примерно так же, как шумерское, — из племен, осевших в долине реки; только на сей раз это была Хуанхэ («Желтая река»). Хотя предания повествуют о великих правителях, живших в Китае до государства Шан (1766–1122; все даты в этом разделе относятся к периоду до н. э.), именно в эпоху Шан была изобретена письменность, и, следовательно, тогда же начинается история китайского государства. В ту же эпоху появились значительные города и некоторые изобретения, знакомые нам по шумерам, например бронзовое литье и колесницы.

В. КОНФУЦИАНСТВО

Одним из самых неспокойных в китайской истории был период «Весны и Осени» (722–481): различные царства постоянно воевали друг с другом. Такая нестабильность, надо полагать, очень расстраивала ученого Конфуция (551–479), и он написал несколько сочинений, в которых советовал, как положить конец междоусобицам. Затем он посетил нескольких правителей и пытался внушить им свои идеи. При жизни Конфуций, по всей видимости, не достиг особого успеха. Но его учение и учения его последователей оказали большое влияние на позднейших политических лидеров Китая и окончательное формирование структуры китайского общества.

Главная мысль Конфуция состояла в том, что воюющие государства должны вернуть или заново открыть священную мудрость древних. В стране, где традиции были сильны и существовал культ предков, этот призыв получил немалый отклик. Файнер (Finer, 1997, pp. 458–459) выделяет четыре основных элемента конфуцианского учения:

1) все люди делятся на «благородных» и «низких». Благородный муж следует «незыблемым правилам» и сотрудничает с другими людьми. Только благородный муж является человеком в полной мере. Возможность стать благородным есть у каждого человека, но лишь немногие реализуют ее;

2) человечность приобретается благодаря образованию;

3) семья — высший институт общества. Сын должен почитать отца, жена — мужа, младший брат — старшего брата и т. д. Все члены семьи должны почитать правителя;

4) залог хорошего правления — не хорошие законы, а хорошие правители. Хорошие правители сами добродетельны и выбирают добродетельных министров.

Из пунктов 1, 2 и 4 следует, что министров нужно выбирать сообразно их образованности. Следовательно, идеальное государство должно быть меритократией.

С. ЛЕГИЗМ

Второй реакцией на анархию периода «Весны и Осени» стало создание легизма. Это учение было полной противоположностью конфуцианства. Оно не заимствовало мудрость из прошлого и не абсолютизировало почтение младших по отношению к старшим. Легисты были «предусмотрительными, практичными и жестокими… Людей в подавляющем их большинстве они считали неисправимо глупыми и низменными существами, восприимчивыми лишь к кнуту и прянику. Они проповедуют философию силы, воплощенной в абсолютном монархе. Этот последний правит с помощью суровых наказаний, опираясь на нерушимый свод законов, которые одинаковы для выше — и нижестоящих и не знают исключений. Единственное исключение составляет сам правитель: раз только он является источником закона, он один от него и свободен» (Finer, 1991, pp. 466–467).

Трудно представить более циничный взгляд на человеческую природу: его естественным следствием было философское обоснование абсолютного деспотизма. Правитель не связан ни законом (поскольку сам его формулирует), ни моралью (поскольку мораль не имеет ничего общего с политикой). А каким же могло быть содержание издаваемых им законов? Они «преследовали исключительно пользу государства как целого»^[117]. Две тысячи лет спустя примерно такой же совет дал Макиавелли в трактате «Государь».

D. ИМПЕРИЯ ХАНЬ

Рекомендации легистов нашли практическое применение в государстве Цинь (361–206), от которого и происходит название «Китай». Но больший интерес для нас представляет империя Хань, которая наследовала государству Цинь и просуществовала свыше четырех веков. А причина нашего интереса в том, что «империя Хань… послужила прообразом всех правящих режимов Китая вплоть до наших дней включительно»^[118]. Для управления высокоцентрализованным государством она создала многочисленную бюрократию, причем главным новшеством было то, что эта бюрократия комплектовалась учеными-«книжниками». Здесь мы наблюдаем влияние конфуцианства. Вместе с тем действовавший в империи свод жестких и суровых законов отражал влияние легизма, а сама она представляла собой двухуровневое государство. Верхний слой составляли ученые-бюрократы — своего рода аристократическая интеллигенция. К нижнему относились неграмотные массы, подчинявшиеся чиновникам и покорные законам. Каждый человек знал свое место в обществе, знал, кому должен повиноваться он и кто должен повиноваться ему. Таким образом, по социальной и политической структуре китайское государство, воплощением которого была империя Хань, можно охарактеризовать как «органическое государство», где индивидуальная личность как таковая не существует. В китайском государстве «преобладающие системы верований и социальная структура переплетались столь тесно, как никогда не бывало со времен Древней Месопотамии и Древнего Египта и вообще никогда не было на Западе»^[119]. Поддержка, которую оказывали друг другу идеология и социально-политические структуры, объясняет не только поразительную долговечность китайского государства, но и полное отсутствие демократии на протяжении всей его долгой истории.

Е. ОЦЕНКА

Принимавшее разнообразные формы китайское государство во многих отношениях добилось ничуть не меньших успехов, чем шумерское. Китайцы тоже создали письменность и предложили много технологических новшеств. Искусство и литература Китая достигли высокого уровня художественного мастерства и изысканности. Основу государственного аппарата составляла «крупнейшая бюрократия в человеческой истории», а в плане долговечности царство Шан и империя Хань как минимум сопоставимы с государствами, существовавшими на Западе и в других частях мира^[120]. Тем не менее Китаю так и не удалось оправдать надежды, которые сулила его ранняя история.

В своей широко известной статье Мансур Олсон (Olson, 1993) высказывает мнение, что государство в Китае возникло тогда, когда на смену «бродячим разбойникам» (изображенным, например, в фильме «Семь самураев») пришли «оседлые разбойники». У крестьян не было стимула создавать запасы продовольствия и другого имущества, пока всегда мог прийти бродячий разбойник и отнять плоды их труда. Оседлые разбойники оставляли крестьянам часть нажитого и тем самым создавали стимул вкладывать труд в землю. Повышение продуктивности обогащало и крестьян, и разбойника/правителя. В результате между крестьянством и правителем складывались в некотором роде партнерские отношения.

Со временем бродячие разбойники исчезли, а войны между местными правителями прекратились. Как ни парадоксально, именно установившаяся стабильность во многом объясняет, почему Китай так и не смог реализовать потенциал ранних технологических и административных успехов. Революции и гражданские войны, конечно, приводят к потере имущества и гибели людей. Но они встряхивают классовые структуры и открывают возможности для новшеств. А в Китае, как только он обрел мир и относительное благополучие, инициативные лидеры исчезли, а политические институты выродились в деспотизм бюрократического типа^[121].

Китай — исконное традиционалистское общество^[122]. В нем царит пиетет перед мудростью древних, а мудрость старших управляет намерениями младших. Самому старшему члену семьи положено наибольшее уважение. Власть императора покоится как на его способности награждать и наказывать, так и на почитании, традиционно положенном ему в силу занимаемой должности. Если учесть, какую важную роль в развитии науки играют разрушители стереотипов и молодые люди, то не удивительно, что в китайском обществе с его традиционалистскими узами научный прогресс постоянно замедлялся. Инновации на Западе — это восходящий процесс, который питают любознательность ученого или изобретателя и смелость предпринимателя. Напротив, в Китае инновации обычно принимали вид нисходящего процесса, который запускало государство. И неустранимый консерватизм бюрократического государства оказался дополнительным препятствием для новшеств. Таким образом, бремя традиционализма не позволило Китаю усовершенствовать многочисленные технологические достижения раннего времени и стать прогрессивным государством современного типа с развитым научным сообществом.

Еще одним значительным препятствием для развития если не науки, то демократии в Китае стала местная форма письменности. Китайское письмо состоит из тысяч идеограмм и, в отличие от европейских и большинства прочих языков, в строгом смысле не является фонетическим. Поэтому обучение китайскому письму требует весьма длительного времени и исторически было доступно немногочисленной элите. А неграмотные массы — не слишком подходящая почва для развития демократических институтов.

V. Выводы

Шумеру, Египту, Персии, Китаю и некоторым другим державам Древнего мира принадлежат многие важные и подчас поразительные технические и социальные изобретения. В числе сохранившихся памятников искусства и архитектуры есть и такие — например, египетские пирамиды, — которые даже сейчас внушают благоговение. Но самым важным для будущего развития человеческого общества новшеством той эпохи безусловно является изобретение письменности. Служившая в первые времена для фиксирования сделок и хозяйственных подсчетов, письменность в дальнейшем стала основным вспомогательным средством логического мышления и позволила людям создавать абстрактные теоретические модели. Первыми проявлениями потенциальных возможностей теоретического мышления можно считать астрономические карты, часы и географические карты, созданные этими древними обществами для совершенствования сельского хозяйства, навигации и, естественно, военного дела. Но в полной мере потенциал человеческого мышления раскрылся только с появлением древнегреческих полисов, когда, собственно, и возникла демократия.

Большинство древних царств можно с большим основанием отнести к теократиям. Император или фараон считался либо богом, либо представителем богов. Он и окружавшие его жрецы управляли государством и выступали посредниками между богами и массой простых людей. Последних вряд ли можно назвать гражданами в современном значении этого понятия, поскольку у них не было практически никаких прав и никаких средств, чтобы выразить свое отношение к политике государства. Поэтому даже после изобретения письменности обыденная жизнь и верования в первых государствах если и изменились, то только для привилегированного меньшинства. В повседневной жизни доминирующую роль играли мифы и религиозные представления, а жреческое сословие считалось инстанцией, способной предсказать будущее, даровать хороший урожай и обеспечить каждому блаженство в загробном мире.

Важным исключением из этого ряда был Китай. Базовая социальная структура там мало чем отличалась от существовавшей в Шумере, Египте и Персии: авторитарный правитель на вершине, сразу за ним образованная правящая элита, а внизу масса неграмотных подданных. Но Китай заметно отличался тем, что религия не играла в нем такой легитимизирующей роли, как в других державах. Конфуцианство и легизм ничего не говорят ни о сверхъестественных силах, ни о загробной жизни; поэтому они не соответствуют тому определению религии, какое мы ей дали. Вместе с тем они предлагают системы ценностей и, вне сомнения, способствовали формированию китайского чувства идентичности. Конфуцианство и легизм требовали оказывать почет и повиноваться древним, старшим и вышестоящим, особенно императору. В результате китайское общество стало столь же традиционалистским, как в Шумере, Египте и других государствах, где власть правителей опиралась на религию. Но китайский император правил не с помощью жрецов, а с помощью образованной интеллигенции, которая пополняла ряды многочисленной бюрократии, полностью контролировавшей государство.

Как же отличалось это государство от тех, которые возникали в Греции!

Глава 5

Афины и Рим

Знание — единственное благо, незнание — единственное зло.

Сократ

Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаемся наукам не в ущерб силе духа. Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек не стремится избавиться от нее своим трудом. Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами за и против. В отличие от других, мы, обладая отвагой, предпочитаем вместе с тем сначала основательно обдумывать наши планы, а потом уже рисковать.

Речь Перикла в изложении Фукидида (Thucydides, 1943, p. 113)^[123]

Примерно в начале VIII в. до н. э. на берегах Эгейского моря возникло общество, не похожее ни на одно из ранее существовавших. Это общество имело «совершенно новое представление о предназначении человеческой жизни и впервые продемонстрировало, на что способен человеческий разум»^[124]. Оно сформировалось в виде городов-государств, которые ничем, кроме владения определенной территорией, не напоминали города-государства Месопотамии. Они были демократическими в степени совершенно небывалой прежде и мало где встречавшейся впоследствии. В этом качестве они представляют собой чрезвычайно поучительное явление для любого исследователя демократии.

Город-государство в настоящем смысле этого термина можно считать самым важным нововведением древних греков. Полис был для них не просто набором институтов для организации политической жизни. Он формировал и определял все аспекты повседневной жизни — политические, экономические, социальные и культурные. «Полис был тем средством, с помощью которого греки целенаправленно стремились сделать жизнь и всего сообщества, и отдельного человека более достойной, чем прежде»^[125]. Эта цель совпадает с той главной целью государства, о которой я говорил в главе 1: содействие интересам всех его граждан. Как я подчеркнул там, слово «интересы» не следует, — и я во всяком случае этого не делаю, — понимать в смысле узких материальных интересов. Если у людей возвышенные цели, государство должно помогать им в достижении этих целей. По стандартам наших дней у греков были очень возвышенные цели. «Аretē (доблесть, достоинство, добродетель) грек понимал как превосходство в интеллектуальном, физическом, практическом и моральном планах, как максимальное раскрытие потенциала, свойственного человеку как таковому»^[126]. В этой главе мы сначала предпримем обзор истории и достижений древних греков, а также опишем созданные ими демократические институты. Затем мы очень кратко поговорим о Римской империи и ее институтах.

I. Греческий полис — происхождение

Подобно другим древним цивилизациям, древнегреческое общество сформировалось из мигрирующих групп, которые пришли на Балканский полуостров, вероятно, около 2000 г. до н. э^[127]. В течение следующих нескольких столетий возникло Микенское царство; насколько можно судить по археологическим данным, в его сильно укрепленных городах жил воинственный народ. Вероятно, где-то в 1200 г. на территорию микенян вторглись греки-дорийцы и за сто лет полностью завоевали ее. После этого наступили «темные века», длившиеся примерно три столетия. Занятая греками территория включала многочисленные острова, да и на материке горы, море и скалы дробили пригодную для постоянного обитания и обработки землю на изолированные участки. Физические условия занятой греками местности сами по себе способствовали формированию небольших, отделенных друг от друга и практически автономных сообществ, точно так же, как много столетий спустя этому способствовали горы и долины Швейцарии. Неудивительно поэтому, что греческие государства были небольшими и по площади, и по населению.

Географические условия также помогают объяснить, почему одни полисы, например Афины, стали демократиями, а другие, например Спарта, остались автократиями. Сухая, гористо-скалистая местность вокруг Афин очень подходила для выращивания оливок. Но урожай в этом деле сильно зависит от вложенного труда. Поэтому Афинам было выгодно дать крестьянам хорошие стимулы тщательно ухаживать за оливковыми деревьями. Крестьяне могли откликнуться очень быстро, если бы получили права владеть определенной собственностью и продуктами своего труда. Чтобы обеспечить эти права, нужно было уравнять в политическом отношении всех граждан. Таким образом, афинские граждане-крестьяне получили право собственности и право голоса в немалой степени благодаря физическим условиям местности и типу экономической деятельности, которому эти условия способствовали^[128].

В Спарте все сложилось иначе. Окружавшие город плодородные равнины располагали к созданию крупных зерновых хозяйств; их обслуживали бесправные крепостные, которых было легко контролировать. Поэтому Спарта оставалась олигархическим государством, и реально им управляли богатые владельцы крупных поместий. По сравнению со Спартой Афины напоминали коммуну свободных мелких фермеров. Свойственное Афинам более эгалитарное распределение дохода, возникшее в силу особенностей местности и сельскохозяйственного производства, вполне согласуется с тезисом Буа (Boix, 2003), согласно которому демократия возникает лишь в тех сообществах, где богатство распределяется достаточно равномерно.

Афинское гражданство налагало на его обладателя обязанность полностью снаряжать себя для военных действий. Гарантированное владение имуществом укрепляло готовность граждан защищать свое государство, наращивать его богатство и территорию. Насколько можно судить, именно возникновение индивидуального права собственности значительно помогло тому, что у афинян сформировалось территориальное самосознание, ставшее весьма важным фактором в развитии представления о гражданстве^[129].

Поскольку нас интересуют демократические институты, при описании политических институтов Древней Греции мы обратим внимание прежде всего на соответствующие отличительные черты полиса афинян. Однако сначала мы позволим себе небольшой обзор его интеллектуальных достижений и роли религии в греческом обществе.

II. Рождение науки и теоретического мышления

Между 1100 и 700 гг. у греков благодаря торговым отношениям с финикийцами появился алфавит. Финикийский алфавит состоял из 22 букв, обозначавших согласные звуки. Греки добавили буквы для обозначения гласных, ввели три новых согласных и создали первое по-настоящему фонетическое письмо. Этот греческий алфавит ляжет в основу всех позднейших индоевропейских алфавитов.

«Создание фонетического алфавита освободило память от значительной нагрузки, которой требовали прежние системы чтения, и сделало грамотность гораздо доступнее. Греку не нужно было запоминать шесть-семь сотен иероглифов или клинописных символов либо несколько тысяч идеограмм. Чтобы стать грамотным, довольно было выучить два с половиной десятка фонограмм, или букв. Главное преимущество алфавита состояло в экономности и точности, с которой он позволял читателю преобразовать графические символы в звуки речи… Если сравнивать измеримые достоинства систем письма — простоту использования, скорость и распространенность в обществе, алфавит является, безусловно, самым эффективным методом письма из когда-либо изобретенных» (Donald, 1991, pp. 297–298).

Письменность, а также методы накопления и хранения письменных материалов изобрели не греки. Но греческий алфавит дал им возможность гораздо быстрее и проще вносить информацию на «внешний носитель» и извлекать ее. А это, в свою очередь, позволило очень значительно расширить содержание внешних носителей и выработать теоретический подход.

«Теоретический подход, т. е. целенаправленное теоретическое использование символического мышления, имел мало шансов на появление, пока письмо не сочеталось с другими визуальными символическими средствами. Примерно с 700 г. до н. э. Древняя Греция стала несомненной родиной теоретической цивилизации. Человеческое мышление внезапно и одновременно заявило о себе в таких областях, как философия, математика, геометрия, биология и география, не говоря о прочих… В самом деле, греки впервые в полной мере использовали новую когнитивную архитектуру, ставшую реальной благодаря визуальному символизму… Важнейшим новшеством стало простое обыкновение фиксировать теоретические идеи, т. е. графически выражать процесс устного обсуждения событий. У греков, несомненно, были талантливые предшественники в Месопотамии, Китае и Египте. Но ни одна из этих цивилизаций не выработала традиции фиксировать словесные выражения и размышления, устные обсуждения, воспроизводящие процесс мышления в действии. Великое открытие состояло в том, что общедоступная форма фиксирования идей, пусть еще незрелых, позволяла впоследствии продумать и отточить их. Письменная литература впервые стала содержать обширные блоки теоретических размышлений — порой весьма абстрактных — по целому ряду фундаментальных вопросов. Само появление этих книг означало, что идеи отныне хранились и передавались гораздо более надежно и единообразно, чем это было возможно в устной традиции. Размышления о каждом предмете, от закона и морали до устройства мироздания, записывались, изучались поколениями учеников, обсуждались, оттачивались и корректировались. Так возник коллективный процесс изучения, формулирования и проверки. Он был изъят из ведения биологической памяти и вынесен вовне, на общественное обсуждение, в форме системы внешнего носителя данных. Греки создали нечто гораздо более важное, чем набор символов, скажем алфавит, или особое средство внешней фиксации, скажем бумага особого качества или печатание. Они изобрели процесс внешне закодированного когнитивного обмена и обнаружения» (Donald, 1991, pp. 340–343; курсив в оригинале).

Изобретенный древними греками коллективный процесс накопления знаний, вероятно, наиболее отчетливо явлен в диалектических системах Аристотеля, Платона и других греческих философов и лучше всего известен нам по этим системам. В список достижений древних греков также можно включить риторику как особую форму поиска знания, которой древнегреческие философы пользовались весьма плодотворно.

«Коллективный процесс изучения, формулирования и проверки» лежит и в основе научного метода, который древние греки впервые стали применять широко и систематически. Сделать это им было значительно легче по той причине, что «процесс демифологизации протекал в Древней Греции очень интенсивно, вероятно более интенсивно, чем в любом другом обществе до эпохи Просвещения в Европе две тысячи лет спустя»^[130].

«Наконец, благодаря поразительной интеллектуальной свободе в Древней Греции научное мышление достигло вершин. Древнегреческий ум был на удивление свободным от потусторонних ограничений, оставлявших место для смутных предположений о таинственном вмешательстве богов. Древние греки жили во внятном мире настоящего, открытом для человеческих действий и человеческого восприятия. Олимпийские боги служили частью древнегреческого пейзажа и древнегреческой жизни, неотъемлемым элементом культурного сознания. Ощущение бессилия перед могуществом природы больше не довлело над древними греками. Наблюдение природы было пронизано пантеистическими и поэтическими тонами. Наука стала аспектом философского мышления.

Скачок от мифологических культур Древнего Востока к ориентированной на реальный мир древнегреческой культуре возвел науку с уровня разрозненных эмпирических наблюдений до логически последовательной натурфилософии, занятой главным образом вопросами космологии. Древнегреческий ум впервые заместил мифическое, или религиозное, представление о мире рациональными объяснениями и тем самым впервые уравнял пределы науки с пределами мироздания. В этом отношении общепринятое мнение о возникновении науки в Древней Греции вполне обоснованно. Даже если древних греков где-то на три тысячи лет опередили внушительные, но разрозненные начинания (которые Мокир [Mokyr, 2002, pp. 18–19] называет “единичными заявками”), мы вправе считать древнегреческую науку первой систематической и универсальной попыткой объяснить устроение всего космоса» (Goldstein, 1995, pp. 45–46).

Справедливость выводов Голдстейна убедительно подтверждается на примере учения Фалеса. «При всем практицизме древних греков они страстно любили задавать практически бесполезные вопросы»^[131]. Откуда мы? Из чего состоит мир? Что такое добродетель? Истина? Многие народы, конечно, задавали подобные вопросы и до древних греков, но ни один не поставил их так много и не продвинулся столь далеко в ответах, как древние греки. Фалес был одним из тех мыслителей, который сформулировал проблему в типично древнегреческой манере: «Из чего состоит мир?». Ответ, данный им, «был основан на совершенно абстрактном теоретизировании… [абсолютно свободном] от всякого религиозного мистицизма, которого вполне можно было ожидать от мыслителя, чьи предшественники оперировали только мифологическими смыслообразами»^[132]. «По его мнению, космос и земля возникли в силу естественных процессов, а не по велению богов»^[133]. Даже если мы не считаем ответ Фалеса — мир возник из воды — верным, то его метод поиска ответа используется до сих пор.

Таким образом, отличительной чертой древних греков, насколько можно судить, была именно «твердая вера в разум»^[134]. В Древней Греции рациональное мышление приобрело наивысший статус. Можно говорить о двух принципиально различных способах теоретизирования, созданных в Древней Греции. Они существуют по сей день и делят ученых и мыслителей на два лагеря. Первый способ основан на убежденности в силе априорного мышления. Его приверженцы считали, что лишь чистое мышление способно обнаружить истину, а сведения, полученные с помощью чувственного восприятия или путем каких-либо наблюдений, способны лишь отдалить от истины. За сложностью и многообразием наблюдаемых явлений скрываются немногочисленные, простые и всеобщие законы, правильное понимание которых тождественно объяснению устройства мироздания. Это направление мысли привело к возникновению метафизики и математики и последующим успехам обеих дисциплин. Чтобы оценить вклад и влиятельность этого направления, достаточно упомянуть таких его представителей, как Евклид, Зенон, Пифагор, Сократ и Платон.

Абстрактное мышление достигло апогея у Пифагора и его последователей. Пифагор считал, что миру присущ внутренний порядок, облеченный в математическую форму. В его понимании мир представлял собой «математически структурированный космос, возникающий согласно фундаментально простым законам внутренней и внешней гармонии, т. е. был всекосмической проекцией мироощущения древних греков, считавших динамическую гармонию основой всего сущего»^[135]. По мнению Голдстейна, «пифагорейская картина мира… оказала на наше мышление столь сильное влияние, что оно заметно по сей день».

Чистое априорное мышление способно достичь высот, совершенно недоступных эмпирику. Однако ложное звено в цепочке умозаключений может повести его неверным путем. Вот только один пример. Пифагорейцы установили, что звук и числа связаны определенным отношением. В частности, гармонический интервал октавы два к одному, и соответствующие тональности производятся струнами, одна из которых вдвое длиннее другой. Отсюда пифагорейцы сделали вывод, что числа составляют основу всего — мироздания, искусства, скульптуры, даже религии и морали. Бог стал единицей, справедливость — четверкой, а прочие этические понятия выражались квадратами последующих целых чисел.

Другой способ теоретизирования, тоже свойственный древним грекам, мы сейчас называем научным методом. Он представляет собой последовательный процесс формулирования гипотез, их проверки, переформулирования и дальнейшей проверки, т. е. цепочку умозаключений, содержанием которых являются накопленные эмпирические данные. Само слово «гипотеза» — древнегреческого происхождения. Данный метод теоретизирования ближе всего к тому, который выше описал Мерлин Дональд. Главным его представителем следует, несомненно, назвать Аристотеля, но можно упомянуть и великого математика Архимеда. Можно не верить тому, что свое знаменитое объяснение плавучести Архимед проверял, лежа в ванне. Однако практическая полезность изобретений, основанных на его идеях, например Архимедова винта, заставляет предположить, что его заботило отнюдь не только математическое изящество доказательств.

Таким образом, во главе списка новшеств, которыми мы обязаны древним грекам, следует поместить процесс логического мышления. Древние греки формулировали самые глубокие вопросы, стоящие перед людьми, а потом искали ответы, не связывая себя суевериями и мифами, которые предлагали в качестве ответов более ранние общества. Далеко не все ответы, найденные древними греками, выдержали проверку временем, но сами методы поиска безусловно ее выдержали.

III. Роль религии в Древней Греции

В политике, философии, математике, астрономии, искусстве и литературе Древняя Греция породила гигантов, чье величие нисколько не уменьшилось даже сейчас. А вот ее религия по нынешним стандартам представляла собой нечто карликовое.

Как мог народ, давший миру Аристотеля и Платона, придерживаться анимистического политеизма, наполненного нелепыми мифами? Почему греки не изобрели монотеизм того или иного рода? Попытка пространно ответить на эти вопросы увела бы нас слишком далеко от главной темы, но оставить их совсем без ответа мы тоже не можем, поскольку одна из проблем, поднятых в книге, — это напряженные отношения между религией и демократией.

Политеизм древних греков объясним довольно легко. Они были смесью разных народностей и просто включали в свою культуру тех богов, чьих почитателей подчиняли своему влиянию.

Поскольку религия древних греков не была всеобъемлющей, они довольно легко пренебрегали ею. Мы уже подчеркивали свойственную древним грекам пытливость. Мифы и связанные с ними боги объясняли происхождение греков, солнца и океана. В ранние времена эти объяснения, возможно, удовлетворяли большинство древних греков, но по мере развития их интеллектуальных способностей становились все менее и менее приемлемыми. Здесь мы опять могли бы привести пример Фалеса.

Древнегреческий бог не был совершенно безупречным Высшим существом, требовавшим безоговорочного повиновения.

Древний грек представлял своих богов мифическими человекоподобными существами, наделенными теми же страстями и слабостями, что и люди. Поскольку они напоминали людей, к их действиям можно было подходить с теми же разумными критериями, что и к действиям обычных людей. «Такая форма религии побуждала древних греков делать то, что было невозможно для египтян, шумеров, вавилонян, ассирийцев и евреев, а именно применять рациональные, не основанные на религии объяснительные схемы к природе и самому человеку»^[136].

Древнегреческая религия была отражением человеческих слабостей. Она снабдила древних греков весьма приземленной теологией, но, в отличие от иудаизма, не моралью. Древние греки не просили у богов нравственных наставлений, поскольку те не были способны их дать. Не могли древние греки и воспользоваться услугами организованного жреческого сословия, ибо оно отсутствовало. Ответы на великие этические вопросы они должны были искать сами у таких авторитетов, как Гомер, Эсхил, Сократ, Платон и Аристотель. В этом отношении Афины можно с полным правом назвать светским государством, поскольку религия не играла никакой роли в принятии политических решений. Древние греки могли просить богов о помощи в сражении после того, как уже решили воевать. Но решение сражаться они принимали самостоятельно, на общем собрании, в котором могли участвовать все граждане и большинство действительно участвовало.

Однако мифы и суеверия очень живучи во всех обществах, и даже Древняя Греция не стала исключением. Еще в начале IV в. до н. э. «отцу медицины» Гиппократу приходилось прилагать немалые усилия, чтобы отделить изучение медицины от изучения религии в своей школе на острове Кос^[137].

О том, насколько ограниченную роль играла религия в древнегреческой жизни, пожалуй, лучше всего свидетельствует речь Перикла, произнесенная в честь воинов, павших в битве. Сейчас в такой ситуации ни один американский и, скорее всего, ни один европейский политик не обошелся бы без призывов к Богу и уверений, что души усопших упокоятся на небесах. В изложении Фукидида речь очень обширна, но нигде Перикл ни единым словом не упоминает ни богов, ни загробную жизнь.

Напротив, он использует ситуацию, чтобы описать афинское общество и противопоставить его Спарте и другим соседям. Собравшимся оплакать мертвых он следующим образом объясняет, ради чего умерли эти люди: «Вот почему я не буду скорбеть ныне вместе с вами, присутствующими здесь родителями этих героев, а обращусь к вам с утешением. Ведь, как вы сами знаете, пережив все это, из личного опыта, человеческая судьба исполнена превратностей. Счастлив тот, кому, подобно этим воинам, уготован столь прекрасный конец или выпадет на долю столь благородная печаль, как вам, и тот, кому в меру счастливой жизни была суждена и счастливая кончина» (Thucydides, 1943, p. 116)^[138].

IV. Политическая жизнь в Древней Греции

А. СТРУКТУРНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ

На протяжении всей своей истории древнегреческое государство имело три уровня^[139]:

Таблица 5.1

Структурные характеристики древнегреческого государства

Поначалу царский трон был наследственным, а членами совета старейшин состояли представители аристократии. Со временем наследственных царей сменили выборные «тираны», а потом должностные лица, избиравшиеся на год и обычно по жребию, за исключением должностей, требовавших особой квалификации; так, командующие сухопутными и морскими силами избирались голосованием.

Первый крупный шаг к демократии в Греции сделал Солон, который в 594 г. освободил всех крестьян, обращенных в рабство за долги. Это решение превратило Аттику в область мелких землевладельцев с приблизительно равным уровнем дохода. Так была создана главная, по мнению Буа (Boix, 2003), предпосылка демократии. Рабство в Греции сохранялось, но далеко не в тех масштабах, какие были характерны для латифундий Римской империи или плантаций Старого Юга в США. Рабский труд на небольших участках, находившихся во владении афинских граждан, был экономически нецелесообразен, поскольку рабы потребляли примерно столько же, сколько могли произвести. Афинский гражданин имел мало рабов и обычно использовал их как домашних слуг^[140].

Став землевладельцами, граждане Афин приобрели дополнительный стимул обороняться от внешних врагов. Каждый гражданин знал, что безопасность Афин и его собственности зависит от его готовности защищать их. Так благодаря реформам Солона укрепилась связь между гражданством и военной службой. В дополнение ко всему Солон учредил Совет четырехсот, который готовил вопросы для общего народного собрания. Хорнблоуэр (Hornblower, 1992, pp. 4–5) называет эту реформу первой политической новацией в европейской истории.

Б. РЕФОРМЫ КЛИСФЕНА

Афинский полис V века — не только первый пример подлинной демократии. Это первый пример (и до наших дней включительно один из немногих примеров) системы политических институтов, специально разработанных и внедренных с целью создания демократии. В VII–VI вв. Афинами по очереди правили тираны и аристократические олигархии. По мере накопления богатства в среде аристократии складывались группировки, основанные на племенном происхождении, географическом местоположении или роде деятельности. Эти группировки вели между собой борьбу за распределение богатства, которую так хорошо описал Джеймс Мэдисон в «Федералисте» (статья 10). Такие группировки мы сейчас назвали бы коалициями охотников за рентой. В конце VI в. Клисфен, сам аристократ, положил конец вызывавшей рознь погоне за рентой: «Он ввел государственное устройство, которое было явно оторвано от сложившихся реалий, но на поверку сработало великолепно»^[141].

Клисфена осенила блестящая идея: преобразовать существующие коалиции в десять административных образований (фил), не совпадающих с прежним этническим, экономическим и географическим делением. Каждая фила состояла из многочисленных образований меньшего размера, демов. Гражданство в принципе было наследственным, но присваивалось не автоматически. Сначала оно давалось на основании принадлежности к определенному дему и лишь затем получало статус общегосударственного. Поскольку население демов было сравнительно немногочисленным, их гражданам нетрудно было решить, достоин ли гражданства сын такого-то жителя, достигший 18-летнего возраста.

Каждая фила называлась по имени какого-нибудь афинского героя, обладала особой корпоративной идентичностью, собственным источником доходов с ренты и собственным собранием^[142]. Таким образом, конституция Клисфена ввела децентрализованное устройство, которое активно побуждало каждого гражданина участвовать в демократическом процессе. Кроме того, принадлежность к филе не зависела от прежних этнических, классовых, экономических и географических границ. Поэтому благосостояние каждого гражданина определялось уже не интересами той или иной узкой группы, а интересами всего сообщества. «Новые филы, созданные Клисфеном, уже не были толпами покорных прислужников какого-нибудь знатного рода. Напротив, они представляли собой химерические, т. е. разнородные по исходному составу образования, сложенные из кусочков трех региональных частей Аттики. Поэтому в них было гораздо труднее действовать путем подкупа или принуждения. Их жители совместно упражнялись в военном деле, могли совместно отстаивать свои интересы в судах. Группа граждан, делегированная от каждой филы, раз в год в течение месяца исполняла обязанности руководителей народного собрания “пританов”»^[143]. Таким образом, конституция Клисфена переориентировала личную заинтересованность с перераспределения богатства с нулевой суммой на повышение общего благосостояния с положительной суммой^[144].

По конституции Клисфена, главным органом принятия решений стало общее собрание граждан, а Совет по-прежнему занимался подготовкой списков вопросов для собраний. Теперь он состоял из пятисот человек, выбиравшихся по жребию: пятьдесят от каждой из десяти фил, составлявших политию. Граждане были обязаны участвовать в собраниях, но не все это делали. В принципе любой гражданин мог быть избран в Совет или на должность сроком на год. Общее собрание собиралось нерегулярно, а Совет был постоянным органом. Каждый день он выбирал из своего состава председателя, выполнявшего функции главы государства. Председатель руководил заседанием Совета или общим собранием, если оно проходило в тот день. Таким образом, каждый гражданин Афин имел возможность возглавить государство, и многим доводилось выполнять эту роль. Афиняне впервые ограничили пребывание на должностных постах строгими условиями. Председатель Совета наделялся полномочиями только на один день и один единственный раз. Отсюда понятно, насколько афиняне опасались узурпации власти даже в период наивысшего расцвета их демократии.

Структура Совета пятисот была ключевым элементом реформ Клисфена. «Совет пятисот позволял вовлечь в процесс принятия решений всю Аттику, а не только городских жителей, которым было гораздо легче приходить на политические собрания. Для выражения равенства появились и соответствующие термины. Слово isēgoria означало равное право выступать (в Совете). Это слово и слово demokratia (буквально “народовластие”) стали теми отличительными смыслами, которые ассоциируются с личностью Клисфена»^[145].

В. ГРАЖДАНСТВО

Подобно древним евреям, древние греки считали себя непохожими на других, но непохожими не потому, что у них были особые отношения с Богом, а потому, что у них было особое отношение друг к другу: они — греки, а не варвары (не-греки). А что значило быть греком? Грек — свободный человек, и опять же не просто потому, что он живет в демократии, а потому, что он — гражданин, обладающий определенными правами и подчиняющийся законам. «Жанр древнегреческой трагедии построен на убеждении, что в делах человеческих правит закон, а не случай»^[146]. Кроме того, действовавшие законы не были ниспосланы богом или продиктованы обожествленным правителем, а возникли из коллективных решений самих граждан. Греческий гражданин имел полную свободу требовать в суде компенсации, если считал, что понес ущерб, и защищать себя в суде, если его обвиняли в нанесении ущерба. А суд вершили такие же граждане, как и он сам^[147].

Главная задача полиса состояла в том, чтобы отчетливо выразить и обеспечить благо его граждан^[148].

«Полис был границей. Само это слово восходит к корню со значением “стена”. Эта граница отмечала не только пределы безопасности от внешнего принуждения… В Афинах создание границы было обращено вовнутрь и диктовалось потребностью узаконить стремление не применять насилие и не подвергаться ему. Античный полис создавал пространство между рабством и тиранией. И он был великим достижением, а не циничным компромиссом, каким его считал платоновский Главкон.

Граница, отделявшая гражданина (polites) от не-гражданина, очерчивала сферу персональной дееспособности, порядка и относительного равенства. Рабство и тирания были реальными угрозами. Обладание гражданством полиса приносило ощутимые выгоды: свободу, имущественную безопасность, возможность приобрести славу, руководя сообществом и защищая его. Полис был орудием справедливости; верховенство закона должно было гарантировать, что каждый получает то, что ему положено. Политика воплощала свободу упорядочивать собственную жизнь, свободу, которой в принципе не имели женщины и рабы и которой не могли реально воспользоваться крестьяне, попавшие в зависимость. Полис в буквальном смысле был гарантом и границей этой свободы.

По самой своей природе гражданство полиса было неразрывно связано с индивидуальным благополучием и в такой же мере отделено от личных условий жизни. Политический статус не зависел от особенностей персонального положения, скажем, от места в социальной или экономической иерархии. Гражданин занимал положение, официально отделенное от занятого производством и воспроизводством мира домашнего хозяйства, населенного рабами и женщинами» (Farrar, 1992, pp. 18–19).

Никто не придавал гражданству такого значения, как древние греки^[149]. Одним словом «полития» обозначались гражданство, совокупность граждан и государственное устройство. Государство и граждане были синонимами; качество государства, полиса, зависело от качества граждан. Греческий ритор Исократ считал этот симбиоз гражданства и государственного устройства душой полиса^[150]. Древние греки ценили свое гражданство и не давали его кому попало, по крайней мере в период расцвета демократии. Человека можно было лишить гражданства полностью или частично, отняв у него несколько гражданских прав. Таким образом, гражданство имело несколько уровней; высший давал право участвовать в народном собрании и занимать государственные должности.

Сыновья греческих граждан, как правило, становились гражданами, но не автоматически. Иностранцы могли получить гражданство за помощь, оказанную государству. Даже рабам иногда даровалось гражданство за участие в войне. Гражданство налагало на его обладателя обязанность служить в армии и самостоятельно снаряжать себя на войну. Таким образом, в Древней Греции солдат и гражданин был одним и тем же лицом. Отсюда понятно, почему женщины не считались гражданами: они не служили в армии.

Из сказанного ясно, что в Афинах обязанности перед государством и получаемые от него выгоды были взаимообусловленными. Быть греком означало быть гражданином со всеми правами и обязанностями, которые это гражданство подразумевало. Данный аспект греческого гражданства прекрасно выражен в нижеследующем отрывке из надгробной речи Перикла (уже цитированной нами) в передаче Фукидида (Thucydides, 1943, II 37).

«Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлений. Напротив, мы скорее сами являем пример другим, нежели в чем-нибудь подражаем кому-либо. И так как у нас городом управляет не горстка людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести… В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не высказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. Терпимые в своих частных взаимоотношениях, в общественной жизни не нарушаем законов, главным образом из уважения к ним, и повинуемся властям и законам, в особенности установленным в защиту обижаемых, а также законам неписаным, нарушение которых все считают постыдным»^[151].

В этих словах Перикла особенно примечательно то, как он связывает демократические институты Афин с их культурными традициями, — до такой степени, что они взаимно питают друг друга и это само собой разумеется. Из слов того же Перикла, приведенных в качестве эпиграфа к этой главе, ясно, что между индивидуальной и общественной жизнью гражданина нет четкой границы: человек, «не занимающийся общественной деятельностью», — «бесполезный обыватель»^[152].

Такое представление о гражданстве подразумевало, что полноценный гражданин способен выполнять свои общественные обязанности. Это очевидным образом следовало из обязанности нести военную службу и снаряжать себя для нее и менее явно из обязанности участвовать в народном собрании или Совете пятисот, причем участвовать сознательно и ответственно. Таким образом, в основе греческого понятия о гражданстве и создания греческой демократии лежало убеждение, что граждане способны принимать решения не только в рамках своей частной жизни, но и в рамках общественной жизни. Кроме того, коллективные решения должны идти на благо сообщества. Поэтому демократия не случайно впервые возникает в обществе, впервые же проявившем способность к такому рациональному мышлению, которое характерно для современной науки и, в более широком плане, для общества современного типа. Так же не случайно, что это общество создало алфавит, сделавший образование доступным для значительно большей части населения.

В период наивысшего расцвета афинская демократия воплощала базовые свойства демократии настолько полно, насколько это вообще возможно для политической системы. Из первого расцвета демократии мы должны извлечь важный урок: эффективная форма правления возникает не сама собой. Она требует активного участия основной массы граждан, причем таких граждан, которые обладают знанием и умственным развитием, позволяющим выполнять гражданские обязанности, а также готовы тратить время, деньги и силы на выполнение своих обязанностей.

V. Оценка достижений Древней Греции

«[Греческая] полития — выдающееся явление. Это шедевр изобретательности и практической сметки, один из наиболее удачных или, может быть, самый удачный политический артефакт в истории форм правления»^[153]. С мнением Файнера трудно не согласиться. Благоговейный трепет охватывает нас, когда мы представляем себе достижения древних греков в архитектуре, астрономии, математике, философии, науке, скульптуре и вообще в искусстве. Все это стало возможным потому, что впервые в истории человеческий ум избавился от суеверий и получил возможности следовать свободно избранным путем. Пожалуй, самым важным из всего, чем древние греки одарили человечество, была демонстрация способности человека к рациональному мышлению, демонстрация силы разума.

И нигде эта сила не проявилась ярче, чем в конституции Клисфена: созданный разумом «артефакт» превратил общество охотников за рентой в демократию — первую и по сей день одну из самых успешных демократий всех времен. В этой связи уместно исправить ошибку, которую, как представляется, совершали в отношении афинской демократии многие, в том числе и Джеймс Мэдисон. «Отсюда выходит, что такие [чистые] демократии всегда являли собой зрелище смуты и раздора, всегда оказывались несовместимыми с личной безопасностью или имущественными правами и вообще были настолько же недолговечны в жизни, насколько разнузданны при смерти»^[154]. Однако в Афинах налоговое бремя было, по нынешним стандартам, довольно легким, а такие серьезные меры перераспределения, как аннулирование долгов или передел земли, «даже не рассматривались»^[155]. Поэтому Мэдисон сильно заблуждался, если, бичуя чистые демократии, имел в виду Афины.

Точно так же нельзя сказать, что афинская демократия была недолговечной. С двумя краткими перерывами она просуществовала с 510 г. по 322 г. — дольше, чем любая из нынешних западных демократий за исключением США. Кроме того, она погибла не в результате внутренних распрей и волнений, спровоцированных буйными демократическими толпами, а потому, что Афинское государство при всей его привлекательности для жизни было все же слишком небольшим, чтобы защитить себя от соседей^[156].

В заключение нужно обратить внимание на большой оптимизм древних греков — оптимизм в отношении мыслительных способностей человека и перспектив самоуправления. В наши дни предложения ввести новые политические институты воспринимаются, как правило, скептически, особенно среди политологов. А для древних греков новаторский характер конституции Клисфена был только лишним доводом в ее пользу, — до такой степени греки верили в творческие способности разума и восторженно принимали все новое^[157].

Подобный оптимизм обычно связывают с либерализмом — в том значении данного термина, какое сейчас принято в США или иногда использовалось в Европе в XIX в. Либералы оптимистично оценивают способности разума и, соответственно, склонны питать оптимизм в отношении будущих результатов демократического процесса. В дихотомии Хортона (Horton, 1982) они занимают место прогрессистов. Консерваторы, напротив, являются традиционалистами, которые пессимистически оценивают способности разума и потому опасаются будущих результатов демократического процесса^[158]. Таким образом, оптимизм в отношении человеческой природы можно связать с либерализмом, а этот последний — с поддержкой демократических институтов или верой в них. Для консерватизма, напротив, характерна пессимистическая оценка возможностей человека и предпочтительны более авторитарные политические структуры. Клисфена и Перикла можно назвать либеральными демократами Древних Афин; Платон воплощает консервативное, автократическое умонастроение^[159].

VI. Древний Рим

Древний Рим во многих отношениях превзошел греческие полисы общей суммой достижений, накопленных за многие века существования, и своим влиянием на будущее развитие Европы. В период наивысшего могущества Римская империя простиралась от Иберийского полуострова на западе и Британских островов на севере до Каспийского моря на востоке и далее через все Восточное Средиземноморье до Северной Африки включительно. В Римской империи зародилось христианство, ставшее религией Запада. Отчасти благодаря распространению христианства язык древних римлян, латынь, более чем на тысячу лет стал общим языком ученых и лег в основу романских языков. Однако следует напомнить, что наш главный интерес посвящен развитию рационального мышления и его связи с демократией. В этих областях достижения Древнего Рима достаточно скромны. Скачок от мифической культуры к теоретической уже был сделан древними греками. Древний Рим дал немало достойных авторов в области истории и риторики: достаточно упомянуть хотя бы Катона, Цицерона, Полибия и Плутарха. Однако сами жанры истории и риторики изобрели древние греки, и даже самые талантливые древнеримские авторы не могли затмить Фукидида, Сократа, Аристотеля и Платона. Древний Рим никогда не был демократией и не пытался стать ею. По этой причине мы уделим ему меньше внимания, чем древним грекам.

А. ПОЛИТИКА В ДРЕВНЕМ РИМЕ

Для скудных почв Древней Греции лучше всего подходили небольшие хозяйства, обрабатываемые владельцами. Древний Рим окружали обширные плодородные равнины; в сочетании с институтом рабства это способствовало возникновению крупных латифундий и в конечном итоге привело к значительно большему неравенству доходов, чем в Афинах и прочих древнегреческих полисах, а также к усилению аристократии. Римским аристократам было что защищать, и они использовали для этого все политические возможности. С 509 по 82 г. Рим именовался Республикой, но фактически был олигархией под контролем аристократии^[160].

По структуре политических институтов — магистраты, совет (сенат), народные собрания — Рим напоминал греческий полис. Сенату отводилась чисто совещательная роль, а право принимать законы и выбирать магистратов полностью принадлежало народным собраниям. Вместе с тем член собрания не имел права вносить законопроекты или предлагать поправки. Законопроекты вносил магистрат, а собрание должно было либо принять их, либо отклонить. Таким образом, магистраты и сенат формировали повестку дня для голосования и использовали это положение в своих интересах. Магистраты выбирались из числа аристократов; сенат тоже состоял из представителей влиятельных аристократических родов и бывших магистратов. Фактически это делало Римскую Республику аристократической.

Политическое устройство Республики изобиловало сдержками и противовесами. Некоторые магистраты могли накладывать вето на решения собрания, но другие могли блокировать вето. В 494 г. появилась новая категория магистратов, трибуны, и еще одно собрание, на которое трибун вносил законопроекты. Это новшество было введено после восстания плебеев — граждан, которые не были патрициями (аристократами по рождению). Богатейшие представители плебеев стремились отнять часть власти у патрициев и добились учреждения для себя должности трибуна. Как и другие магистраты, трибун имел право в одностороннем порядке блокировать решение собрания. Дальнейшие реформы, проведенные под давлением плебеев, укрепили их политическое влияние в Республике. В результате к 134 г. до н. э. политическое устройство Рима состояло «из двух систем или, точнее, из системы и антисистемы, поскольку одна была создана для сдерживания другой»^[161]. Кроме того, в каждой системе были свои обладатели права вето, способные блокировать ее решения.

В политическом устройстве Рима, в отличие от политического механизма США, система сдержек и противовесов возникла не как часть целостного проекта политических институтов с запланированными итоговыми свойствами. Она складывалась стихийно и постепенно под влиянием многочисленных кризисов, сотрясавших Республику. Каждый очередной кризис приводил к созданию нового института, призванного сдерживать тот институт, чья деятельность привела к кризису. В результате сложилась крайне запутанная политическая структура с многочисленными собраниями граждан, небольшими советами, реально принимавшими решения, и многочисленными обладателями права вето.

Можно лишь удивляться тому, что при такой официальной причудливости римского государственного устройства вся эта система не развалилась просто в силу своей инерции. Однако она не разваливалась, по крайней мере до I в. до н. э. Более того, вплоть до конца II в. до н. э. она прекрасно функционировала. Да, это была олигархическая система, но ограниченная множеством внутренних сдержек и противовесов. Кроме того, права аристократии влекли за собой и ряд обязанностей. Скажем, вплоть до эпохи поздней Республики в армию призывались — за исключением чрезвычайных ситуаций — лишь те, кто соответствовал определенному имущественному цензу. Среди римских ценностей более всего почитались gravitas (серьезность, солидность, основательность), pietas (добропорядочность, справедливость) и simplicitas (естественный и умеренный образ жизни)^[162]. Эти качества были свойственны аристократии наряду со стремлением иметь славу, почет и доброе имя. Поэтому в течение примерно четырех первых столетий существования Республики аристократы ответственно исполняли свои обязанности. Официальная структура государственного устройства создавала многочисленные препятствия для эффективного управления. Но разного рода неформальные соглашения позволяли аристократии обходить эти препятствия на благо ее самой и на благо Рима^[163]. Система правления работала в интересах как богатых, так и бедных, и вплоть до конца II в. до н. э. устраивала все классы общества.

В это время притекавшее в Рим богатство стало приводить к значительному росту имущественного неравенства. Не прекращавшиеся военные походы требовали все больше и больше людей для армии. Поэтому имущественный ценз был отменен, и в солдаты стали брать людей, которые ничего не имели и просто хотели заработать. В результате на место умеренности пришла алчность, на место убеждения — подкуп, а аристократия выродилась в несколько группировок, боровшихся за военную добычу и должности. В 82 г. до н. э. полководец Сулла отменил конституцию, и Республика фактически перестала существовать, хотя формально сохраняла свое название еще 50 лет, наполненных гражданскими войнами.

Б. РИМСКОЕ ГРАЖДАНСТВО

Одним из демократических институтов, заимствованных у греков, было понятие гражданства. В Древнем Риме, как и в Древней Греции, гражданство делилось на категории; высшая категория давала право избирать магистратов и занимать должности. Но если греческое гражданство было тесно связано с полисом и давалось посторонним очень скупо, то римляне в этом отношении вели себя более щедро. Чтобы обеспечить лояльность завоеванных земель, они разрешали их жителям принимать римское гражданство. Поэтому человек мог быть римским гражданином и при этом оставался галлом, греком или евреем. Звание римлянина не имело этнической окраски и означало «скорее статус и умонастроение»^[164]. В Римской империи впервые формируется представление о том, что отдельное лицо обладает определенными правами. Римлянин был гражданином Civitas (общего для всех государства), и это обстоятельство наделяло его правами, включая право на личную неприкосновенность. Разумеется, любое право будет бесполезным, если нет судебной системы, обеспечивающей его реализацию. Поэтому важным дополнением к римскому гражданству стали кодифицированное римское право и система правосудия^[165].

Для голосования в народном собрании необходимо было физически присутствовать в Риме. Поэтому на практике число участников политического процесса ограничивалось теми, кто жил в самом городе или неподалеку. Как отмечено в предыдущем разделе, во времена ранней Республики люди гордились званием римского гражданина и охотно шли на жертвы ради государства — платили налоги и сражались, чтобы защитить и приумножить владения Рима. По мере упадка Республики готовность на жертвы уступала место узкоэгоистическим мотивам.

В. РЕЛИГИЯ В РИМЕ

Римляне были очень суеверным народом. В первые времена Республики они верили, что их жизнями управляют сверхъестественные силы, заключенные в камнях, реках, деревьях и иных растениях. Впоследствии, когда римляне восприняли этрусских и греческих богов, этих духов, обитавших в природных объектах, сменили очеловеченные божества. Подобно многим племенным обществам, римляне верили, что будущее можно предсказывать и изменять, если совершать определенные обряды и следовать предзнаменованиям. «Развитая римская религия стала, помимо всего прочего, сложной системой заклинаний, магических действий, обрядов и жертвоприношений, выполнявшихся точно установленным образом»^[166].

Все магические обряды совершались жрецами, объединенными в несколько «коллегий». Жрецы были аристократами и играли важную роль в повседневной жизни Рима, если принять во внимание уровень суеверности римлян. В этом еще одно существенное отличие Древнего Рима от Древней Греции, где сословия жрецов не было. Жрецы обладали большим влиянием на государство, поскольку фактически каждый общественный акт требовал совершения того или иного обряда. Например, жрец мог отложить решение важных вопросов в народном собрании; для этого достаточно было заявить, что полученные предзнаменования пока неблагоприятны. Религия укрепляла контроль аристократии над народом, поскольку все жрецы, сенаторы и магистраты принадлежали к аристократии.

Когда мы мысленно проводим связь между Римом и религией, на ум приходит не языческий культ, господствовавший во времена Республики, а христианство, покорившее Рим через много веков после падения Республики. На первый взгляд кажется удивительным, что христианство возобладало в эллинистическом мире Римской империи, а не в Палестине, где жили Иисус и его ученики. Но это обстоятельство удивляет меньше, если подумать о роли суеверия (религии) и обрядов в жизни римлян. Кроме того, к тому времени, когда начали проповедовать Павел и другие апостолы Христа, в римском мире существовал многочисленный пролетариат, не имевший собственности. И слух тех, кто искал поводы для надежды, был особенно восприимчив к христианской вести: бедные унаследуют землю, праведные христиане обретут славную жизнь после смерти, а Иисус вскоре вернется, чтобы взять всех верных христиан на небеса^[167]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

106

Ряд исследователей подчеркивают важность предприимчивости, проявленной апостолами и священниками при распространении христианства. См.: Ekelund and Tollison (2008), Ekelund, Tollison and Vasilescu (2008).

107

Economist, August 7, 2004. Все даты в данном и трех следующих разделах относятся к эпохе до нашей эры.

108

См.: Finer (1997, pp. 111–112) и приведенные там ссылки на литературу. Хаас (Haas, 1982) также предлагает интересный обзор этой дискуссии, причем описывает ее как полемику между либералами (консервативными антропологами) и марксистами.

109

Данный и следующий подразделы основаны на материалах Файнера (Finer, 1977, pp. 104–131) и Макнила (McNeill, 1963, pp. 18—166).

110

Бэрзел (Barzel, 2002) считает, что рыночный обмен возникает на ранних стадиях формирования государства; однако в Шумере мы этого не наблюдаем.

111

Donald (1991, p. 285).

112

Finer (1997, pp. 99, 127–128).

113

Roux (1980, p. 91); цит. по: Finer (1997, р. 115).

114

Finer (1997, p. 247).

115

Обзор темы см. в: McNeill (1963, pp. 158–162).

116

Finer (1997, pp. 272–273).

117

Finer (1997, p. 468).

118

Finer (1997, p. 524).

119

Finer (1997, p. 442).

120

Donald (1991, p. 295).

121

Pagden (2008, pp. 298–302).

122

Так, в частности, его определяет Хортон (Horton, 1982).

123

Фукидид II 40,1–3. Цит. по: Фукидид. История. Л., 1981. С. 81. — Прим. перев.

124

Kitto (1957, p. 7).

125

Kitto (1957, p. 11).

126

Kitto (1957, pp. 171–172).

127

Все даты истории Греции, упомянутые далее в этой главе, относятся к периоду до новой эры.

128

См.: Fleek and Hansen (2006).

129

Литткенс (Lyttkens, 2006) подчеркивает важность возникновения территориальных границ и территориального самосознания для развития юридических и политических институтов в древнегреческих полисах.

130

Donald (1991, p. 342).

131

Kitto (1957, p. 178).

132

Kitto (1957, pp. 179–180).

133

Goldstein (1995, p. 49).

134

Kitto (1957, p. 176).

135

Goldstein (1995, p. 54).

136

Finer (1997, p. 328).

137

Donald (1991, p. 342).

138

Фукидид II 44,1. Цит. по: Фукидид. История. Л., 1981. С. 83. — Прим. перев.

139

См.: Finer (1997, pp. 330–331).

140

Kitto (1957, pp. 131–132).

141

Kitto (1957, p. 106).

142

Finer (1997, p. 344).

143

См.: Hornblower (1992, p. 9).

144

Pagden (2008, pp. 17–18).

145

Hornblower (1992, p. 8).

146

Kitto (1957, p. 176).

147

См.: Kitto (1957, pp. 7–9), Finer (1997, pp. 354–357).

148

Farrar (1992, p. 17).

149

Следующие несколько параграфов основаны на материалах Эренберга (Ehrenberg, 1969, pp. 38–48) и Макдауэла (MacDowell, 1978, pp. 67–83). См. также: Kitto (1957).

150

Isocrates (1929, VII 13–14).

151

Фукидид II 37, 1–3. Цит. по: Фукидид. История. Л., 1981. С. 80. — Прим. перев.

152

Thucydides (1943, p. 113).

153

Finer (1997, pp. 367–368).

154

Madison (1937, p. 58).

155

Finer (1997, pp. 364–365).

156

Finer (1997, pp. 347–348, 367–368).

157

Kitto (1957, pp. 106–107).

158

Более детальный анализ связей между оптимизмом и либерализмом, пессимизмом и консерватизмом см. в: Mueller (1990, pp. 423–427).

159

Карл Поппер (Popper, 1945) особенно ярко изображает авторитаризм Платона; однако нужно принимать во внимание, что на объективность Поппера повлияли события, во время которых он это писал.

160

Файнер (Finer, 1997, pp. 385, 432–435) принимает эти даты. В дальнейшем я основываюсь на его материалах.

161

Finer (1997, p. 397).

162

Finer (1997, p. 392), Pagden (2008, p. 61).

163

См.: Finer (1997, pp. 388, 396–398, 413).

164

Finer (1997, p. 389).

165

Pagden (2008, pp. 89–94).

166

Finer (1997, p. 391).

167

Ряд исследователей подчеркивают важность этой способности христианства привлекать новых приверженцев. См.: Ekelund and Tollison (2008), Ekelund, Tollison and Vasilescu (2008).