Разум, религия, демократия

Деннис Мюллер, 2009

Подъем религиозного фундаментализма в разных частях мира в последние годы и его связь с терроризмом привели к возобновлению интереса к проблеме природы религии и ее совместимости с институтами Западной цивилизации. В рамках этой новой волны интереса религия противопоставляется науке как две разных системы знания. В этой книге также подчеркивается разница между религией и наукой как средствами постижения причинно-следственных связей, но в центре ее внимания прежде всего находится угроза, исходящая демократическим институтам со стороны религиозного экстремизма. В книге обсуждается психология людей, описаны характерные особенности всех религий, сравнивается религия и наука как системы мышления. Для обоснования связи между современностью (модерном) и использованием человеческой способности к рассуждению в целях повышения благополучия людей приводятся соответствующие исторические экскурсы. В книге описаны условия, при которых демократические институты могут способствовать повышению благосостояния людей, и природа конституционных прав как гарантов личных свобод. Показано, что религиозный экстремизм представляет собой угрозу либеральной демократии, и прослежено влияние этого факта на иммиграционную и образовательную политику государства, а также на определение гражданства.

Часть I

Основоположения: эволюция, психология, логическое мышление и религия

Глава 2

Эволюция, психология и разум

…именно разум ставит человека выше прочих чувствующих существ и дает ему все то превосходство и господство, каким он обладает над ними…

Джон Локк^[35]

Как появилось такое множество нелепых правил поведения, равно как и такое множество нелепых религиозных верований, мы не знаем. Не знаем мы и того, как получилось, что во всех частях мира они столь глубоко проникли в умы людей. Однако стоит отметить, что представление, постоянно внушаемое в первые годы жизни, когда мозг еще податлив, приобретает, насколько можно судить, природу, близкую к инстинкту; а суть инстинкта состоит в том, что ему следуют независимо от разума.

Чарльз Дарвин^[36]

В этой книге я прослеживаю эволюцию разумной способности человека, а также связь между этой способностью и потенциалом организации обществ как демократий. В экономике и других общественных науках сейчас принято считать индивидов рациональными действующими лицами. Подобно многим допущениям, принятым для упрощения научного моделирования, презумпция рациональности индивида корректна лишь частично. Человеческая психология гораздо сложнее, чем предполагают модели рационального актора. Поэтому мы начнем с обзора человеческой психологии.

I. Бихевиоризм

Бихевиоризм, или оперантный бихевиоризм^[37], — вероятно, одна из самых простых моделей человеческой психологии. Оперантный бихевиоризм представляет собой теорию обучаемости, очень похожую на концепцию «эгоистичного гена», объясняющую естественный отбор. Согласно этой теории естественного отбора, природа беспорядочно распределяет гены среди особей. Те гены, которые повышают приспособленность и репродуктивность, отбираются за счет тех, которые этому не способствуют. Оперантный бихевиоризм исходит из того, что индивиды изначально действуют бессистемно. Действия, сопровождаемые наградой, становятся чаще, а действия, сопровождаемые наказанием, — реже. В одном случае среда обитания отбирает гены, в другом — действия. Презумпция узкоэгоистичного интереса, лежащего в основе большинства экономических теорий, доводится оперантным бихевиоризмом до крайних пределов. Индивиды — чистой воды гедонисты, ищущие вознаграждения и избегающие страданий. В этом отношении исходные посылки бихевиоризма вполне согласуются с теми, которые лежат в основе не только моделей рационального актора, но и философских учений Гоббса и Бентама.

Оперантное обусловливание — вознаграждение за одни действия и наказание за другие — применялось в лабораториях, чтобы учить крыс нажимать на рычажки, а голубей — клевать кнопки; масса трюков выполнялась с участием других животных. Возможность обусловить тот или иной род поведения в определенной мере ограничена генетической предрасположенностью. Для голубей и кур клевание естественно; поэтому их можно приучить клевать красную кнопку и получать за это зерна или воду; однако, в отличие от крыс, их нельзя приучить нажимать на рычажок. В домашней обстановке с помощью оперантного обусловливания можно приучить вашего питомца сидеть и приносить мячик, а ваше чадо — есть суп ложкой, а зеленый горошек вилкой. Привычки властвуют надо всеми нами; каждый день мы совершаем многие действия — например, почти безотчетно улыбаемся и здороваемся при встречах с людьми — только потому, что подобное поведение было вознаграждено в прошлом.

Оперантное обусловливание становится возможным благодаря довольно примитивным причинно-следственным ассоциациям, которые формируются и у животных, и у людей (во многих случаях неосознанно). Когда за действием А следует вознаграждение В, индивид связывает действие с вознаграждением и повторяет действие. Если действие А является реальной причиной вознаграждения В, подобное поведение целесообразно и соответствует тому, какого мы ожидали бы от рационально действующего индивида. Следовательно, достаточно мотивированные (well-conditioned) индивиды могут вести себя так, как если бы они сознательно выбирали действия, максимизирующие их цель или функцию полезности, — даже если на самом деле они бессознательно проявляют запрограммированную реакцию на стимулы. Достаточно мотивированный потребитель покупает больше товаров по меньшей цене, потому что в прошлом он был вознагражден за подобные действия. Лабораторные крысы ведут себя так, как если бы они максимизировали функцию полезности, включающую в себя воду. Кривые спроса крыс, как и у людей, имеют отрицательный наклон. Чем больше усилий должна затратить крыса, чтобы получить глоток воды, тем меньше воды она потребляет (Staddon, 1983).

Однако корреляция далеко не всегда означает причинную связь, и за некоторыми действиями следует вознаграждение, которого они на самом деле не вызывают. Существование такой возможности объясняет, почему некоторые привычки не полезны и даже вредны. Скажем, футболист случайно надел разные носки в тот день, когда забил три гола, и с тех пор специально носит разные носки. Миллионы людей, желая узнать, что сулят им звезды, ежедневно изучают разделы гороскопов в газетах. В один прекрасный день кому-то действительно выпадает удача, предсказанная утренней газетой. Они «благодарят счастливую звезду», а привычка изучать гороскопы усиливается и укрепляется. Курильщик получает удовольствие от сигареты, и оно поддерживает привычку, в конечной перспективе пагубную для здоровья.

Эксперименты Б. Ф. Скиннера (Skinner, 1948) наглядно продемонстрировали, что вполне возможно сформировать непродуктивное или даже анормальное поведение. Голубям давали корм в произвольно выбранный момент, сопровождавшийся щелчком. Если щелчок заставал голубя с поднятым левым крылом, голубь начинал чаще поднимать это крыло. Если в такой момент он поднимал правую лапку, то затем старался стоять на левой. С помощью бессистемного вознаграждения Скиннер смог привить голубям неестественное поведение.

Итак, оперантный бихевиоризм вполне правдоподобно объясняет многие аспекты поведения животных и людей. Он исходит из того, что все живые существа — продукты привычек, а привычки формируются испытанными в прошлом удовольствиями и неудовольствиями. Скажем, Шэрон покупает в супермаркете «Кока-колу», не придавая значения тому, насколько соотношение цены напитка и ожидаемого удовольствия от него сопоставимо с достоинствами других разновидностей «колы». Дело в том, что однажды она купила «Коку» впервые, и тогда вкус напитка показался ей более важным, чем цена. С тех пор «Кока» — ее бренд, и она покупает его по привычке.

Одним из камней преткновения для моделей рационального актора является дилемма заключенного (ДЗ). Пример игры ДЗ представлен в табл. 2.1. Предположим, два фермера живут по соседству. Если каждый занимается только своими полями, то при оптимальном соотношении затраченных усилий и дохода от продажи зерна итоговая полезность каждого составляет 10 единиц (ячейка 1). Однако если фермер R посвятит часть времени краже у фермера С, он может получить больше зерна, чем получит со своих полей, отдавая ту же часть времени им. Его полезность поднимается до 13 единиц, при условии что фермер С по-прежнему отдает все силы своим полям. При этом полезность фермера С падает до 6 единиц, поскольку он теряет часть зерна, переходящую к фермеру R (ячейка 2). Если, наоборот, фермер С крадет, а фермер R не крадет, показатели полезности меняются местами (ячейка 3). Если же оба они крадут, то полезность каждого составляет лишь 7 единиц (ячейка 4). Таким образом, оба проигрывают, если крадут; тем не менее кража является доминирующей стратегией обоих фермеров: каждый получает бóльшую выгоду, если крадет вне зависимости от того, какую стратегию выбрал другой (13 единиц вместо 10, 7 вместо 6). Итак, дилемма заключенного приводит к парадоксальному результату: по отдельности участники ведут себя рационально, но коллективный итог их действий для обеих сторон оказывается хуже, чем любой из других возможных.

Таблица 2.1

Игра дилемма заключенного

Еще один пример игры ДЗ — добровольные взносы на некое общественное благо. Все члены сообщества выигрывают от нового моста. Но если будет решено покрыть расходы на строительство за счет добровольных пожертвований, опускаемых в ящики на обоих концах моста, каждый из участников имеет стимул проехать, ничего не заплатив. Однократные ДЗ-игры^[38] были использованы в многочисленных экспериментах с целью выяснить, действительно ли люди избегают участия и ведут себя как «безбилетники». Каждый участник получает, скажем, 10 долларов, которые может частично или полностью внести в пользу некоего общественного блага. В конце игры каждый игрок получает половину от 150 % суммарного взноса и не внесенный им остаток. Если оба участника вносят по 10 долларов, они получают по 15 долларов. Если же один вносит 10 долларов, а другой ничего, то «безбилетнику» достаются 17,5 долларов. Таким образом, если оба рационально максимизируют свою выгоду, им лучше не вносить ничего. Однако последовательный ряд экспериментов показал, что хотя одни участники действительно не вносят ничего, другие вносят все 10 долларов, а третьи — некую промежуточную сумму^[39]. Такие рутинные действия, как голосование или приобретение акций и страховых полисов, во многих случаях, насколько можно судить, также противоречат базовым предсказаниям моделей рационального актора.

Оперантный бихевиоризм способен объяснить, почему в ситуациях ДЗ многие идут на сотрудничество. Если в прошлом они были вознаграждены за готовность к сотрудничеству — родителями, учителями, сверстниками — то готовность не идти на поводу своих узких интересов, когда ситуация (например, выборы или благотворительная кампания) к этому располагает, может возникать просто потому, что люди не дают себе труда тщательно взвесить выгоды и издержки такого поведения. Они сотрудничают по привычке. По-видимому, самый эффективный способ побудить соперника к сотрудничеству в повторяющейся ситуации ДЗ — принять стратегию «зуб за зуб»: вознаграждать сотрудничество на одном этапе ответным сотрудничеством на следующем и наказывать отказ от сотрудничества на одном этапе таким же поведением на следующем (Axelrod, 1984). Стратегия «зуб за зуб», возможно, появилась в результате одного из лабораторных исследований Б. Ф. Скиннера.

II. Когнитивная психология

Оперантный бихевиоризм не объясняет всех действий. Если вы вдруг наткнулись в лесу на медведя, повернуться и бежать — вряд ли верный способ спасти себе жизнь. Совершенно надежного рецепта поведения на такой случай, разумеется, не существует. Но все же больше шансов, что медведь не тронет вас, если вы будете стоять на месте и пристально смотреть на него, чем если побежите прочь. Однако как первый человек, столкнувшийся с медведем, смог узнать, что стоять на месте лучше, чем бежать? Видимо, весьма многие действия совершаются не под влиянием прошлых вознаграждений за подобные действия, а в результате мыслительного процесса, благодаря которому актор предвидит последствия своего действия. Человек может с первого же раза уяснить, что нельзя совать руку в огонь. Но как он узнает, что нужно бежать или переносить стоянку, если вдалеке заметен дым лесного пожара? Он рассуждает последовательно: дым вызван большим пожаром, ветер гонит огонь сюда; значит, лучше уйти с этого места, чтобы не встретиться с огнем. Насколько можно судить, людям доступны гораздо более сложные мыслительные процессы, чем предусмотренные моделью оперантного бихевиоризма.

III. Эволюционная психология

Большой размер головного мозга — самое существенное отличие человека от прочих животных, включая приматов. «Головной мозг — это такой же биологический орган, как поджелудочная железа, печень и прочие специализированные органы»^[40]; подобно этим органам, он развивался, чтобы выполнять свои специфические функции. Главная из них состоит в обработке информации, и она, вероятно, помогла людям выжить в эпоху плейстоцена^[41]. Размер мозга объясняется тем, что в ходе эволюции добавлялись все новые функциональные возможности — способность замечать и оценивать глубину пространства, чувствовать опасность (близость обрыва, змеи), узнавать лица, подражать себе подобным и учиться у них, а также многие другие^[42]. Таким образом, и размеры мозга, и параметры его деятельности являются продуктами естественного отбора.

Два психологических процесса, о которых речь шла выше, протекают в разных отделах мозга и относятся к разным стадиям его эволюции. Продукты ранних стадий — полосатое тело, принадлежащее к базальным ядрам полушарий, и ствол мозга; по своему строению они не отличаются принципиально от мозга других животных. Эти отделы мозга отвечают за условные рефлексы, которыми занимается оперантный бихевиоризм. Напротив, рассудочным и абстрактным мышлением, как считается, заведует префронтальная кора — внешняя область мозга, развившаяся в поздний период эволюции homo sapiens^[43].

А. ПОНИМАНИЕ ПРИЧИННЫХ СВЯЗЕЙ

Чрезвычайно важным когнитивным достижением была способность понимать сложные причинные связи и обобщать их. Понимание причинных связей — очевидное преимущество в плане выживания. Первый человек, который проткнул кактус и получил воду, был, несомненно, очень удивлен. Навык извлечения воды из кактусов подлежал последовательному укреплению и способствовал выживанию. Но не менее важной оказалась способность обобщить данное явление и заключить: если годная для питья жидкость содержится в кактусах, то, вероятно, она содержится в других растениях и деревьях; следовательно, некоторые из них можно использовать вполне продуктивно. Способность обобщения свойственна всем людям и проявляется даже у маленьких детей. Стоит нам заметить, что в каком-то кактусе есть вода, и мы делаем вывод: все кактусы содержат воду. Мы полагаем, что внутренности всех голубей одинаковы, даже если не представляем, как они выглядят на самом деле^[44].

Особую важность имеет наша способность делать обобщающие заключения о поведении животных и людей. Если нам сказали, что трубкозуб — животное, мы уже знаем, что это живое существо и оно производит потомство, даже если нам не известно, как именно производит: путем откладывания яиц или путем живорождения. Далее, тот факт, что трубкозуб — животное, говорит нам, что он действует целенаправленно: ищет пищу, избегает опасности, вступает в отношения с партнером или партнершей для продолжения рода, как и другие животные. Наблюдая за животными, мы безотчетно заключаем, каковы их намерения и чем они вызваны. Видя, что лев гонится за газелью, мы делаем вывод, что он голоден, а потому хочет убить газель и съесть ее. Видя, что газель убегает от льва, мы понимаем: она знает, что ее преследует лев и она в большой опасности.

Те же самые операции умозаключения присутствуют и в наших отношениях с людьми. Чтобы удержаться в племенном сообществе, первобытные люди должны были просчитывать намерения соплеменников и предвидеть их реакции на то или иное действие. Разозлится ли сосед, если я возьму его топор без разрешения? Нападет на меня? А если я буду спать с его подругой, нападет? Расскажет она ему, что я с ней спал? Чтобы отвечать на такие вопросы, наш мозг выработал умения, позволяющие предсказывать поведение других людей. Вероятно, самым важным из них является наша способность узнавать лица. Если мы выясняем, что уже имели дело с данным человеком и можем припомнить его поведение, нам легче предсказать, как он поступит. Кроме того, люди хорошо умеют читать по лицу, а у всех людей, вне зависимости от этнической принадлежности, гнев, скорбь, удивление и другие эмоции отражаются на лице одинаково. Европеец сможет распознать эти эмоции на фотографиях лиц индейцев Амазонки столь же уверенно, как представитель местного племени на фотографиях европейских лиц^[45].

Еще одним большим достоинством нашего мыслительного процесса является способность генерировать отвлеченные (decoupled), или разъединенные, мысли. Мы можем представить, что находимся в другом месте, в другое время, с другими людьми, и даже вообразить себя другим человеком^[46]. Способность иметь отвлеченные мысли позволяет нам строить планы. Я могу представить, что будет, если завтра я пойду охотиться на другой берег реки, что будет, если со мной пойдет сосед, как поступит он, если мы встретим львиный прайд, и как поступлю я. Опять же, в этом рассуждении мне очень помогает интуитивное понимание поведения львов как животных и соседа как человека, а если я хорошо знаю соседа, то и личное представление о нем.

Б. ПОБУЖДЕНИЕ К СОТРУДНИЧЕСТВУ

Сотрудничество в охоте на крупных животных или в сражениях с другими племенами, безусловно, повышало шансы наших далеких предков на успех и выживание. Такие виды деятельности, как охота и ловля рыбы, приобретают форму дилеммы заключенного; мои шансы на выживание повышаются, если мое племя побеждает соседнее племя в сражении. Однако они станут даже выше, если я каким-то образом избегу участия в сражении. В эпоху плейстоцена сотрудничество между членами племени было столь важно для выживания, что мы унаследовали генетическую предрасположенность к некоторым типам поведения, которые укрепляют сотрудничество. Правда, иногда они выглядят «иррациональными»^[47]. Вот два из этих так называемых иррациональных типов.

1. Склонность к сотрудничеству. Одно из объяснений иррациональной на внешний взгляд склонности людей к сотрудничеству в однократных играх ДЗ таково: оба игрока чувствуют, что находятся в такой социальной ситуации, когда сотрудничество выгодно для группы, и что у них есть генетически унаследованная предрасположенность к сотрудничеству в подобных ситуациях. Повторение игры может побудить одного или другого игрока к отказу от сотрудничества, но его первая инстинктивная реакция — готовность к сотрудничеству^[48].

Голосование — еще одно действие, которое с индивидуальной точки зрения может показаться иррациональным. Многие говорят, что голосуют из чувства гражданского долга или потому, что это морально «правильный поступок»^[49]. Таким образом, голосование, возможно, тоже отчасти обусловлено нашим генетическим наследием.

2. Предрасположенность к наказанию жульничества. Один из способов обеспечить сотрудничество в группе — суровое наказание отступников. И здесь людям, видимо, тоже свойственна генетическая предрасположенность выявлять и наказывать как самих отступников, так и тех, кто не наказывает отступников. Люди, стоящие в длинной очереди за билетами или на съезде с магистрального шоссе, мгновенно приходят в ярость, когда кто-нибудь нагло лезет вперед. Во время бензинового кризиса в США в 1970-х годах за бензином выстраивались огромные очереди, и многие из тех, кто пытался пролезть вперед, даже получали пули, порой смертельные, от разъяренных водителей, стоявших в конце очереди.

К сожалению, не все психические реакции, помогающие выжить в африканской саванне, столь же продуктивны в постиндустриальном обществе XXI в. Если карманник вытаскивает у вас кошелек, и вы это замечаете, ваша инстинктивная реакция — бешеная ярость. Хотя чисто финансовый ущерб от кражи сравнительно невелик, многие гонятся за вором, рискуя получить сердечный приступ или удар ножом. «Дело не в деньгах, а в принципе», — говорят они. У большинства людей карманная кража или ограбление квартиры вызывают неистовое возмущение. Они воспринимают это как страшное личное оскорбление и в своих эмоциях часто переходят меру, принимая все слишком близко к сердцу.

Для тех, кто балансирует на грани выживания, кража может стать крайне серьезным ущербом. Потеря части пропитания может стать вопросом жизни и смерти. Беспощадная реакция на кражу, обман и другие формы асоциального поведения способна предотвратить их и повысить шансы на выживание. Инстинктивные и неконтролируемые реакции такого рода, вполне вероятно, тоже генетически запрограммированы^[50].

В. ГРУППОВАЯ ЛОЯЛЬНОСТЬ

Готовность сражаться, убивать и, если необходимо, умирать за свое племя должна была повышать вероятность успеха племени в битвах с другими племенами и, соответственно, вероятность выживания его членов. Верность своему племени и враждебность к другим отчасти тоже генетически детерминирована^[51].

Но прежде чем приступить к защите соплеменников, разумеется, необходимо уметь их узнавать. Пятьдесят тысяч лет назад это, надо полагать, было проще, чем в наших теперешних многоязычных обществах. Национальная, языковая и религиозная принадлежность — очевидные отличительные черты; история наполнена общественными конфликтами и войнами по национальным, языковым и религиозным причинам. Но к противостоянию могут привести и гораздо менее существенные обстоятельства. Разделите мальчиков в летнем лагере на две команды, и вы сразу получите неприкрытую вражду между случайно попавшими в «красные» или в «синие». Даже если мы попробуем делить людей, бросая монету, то «орлы» или «решки» могут ощутить сильную групповую солидарность^[52].

В эпоху плейстоцена нашим предкам постоянно грозила смерть от нападений хищников или враждебных племен. Сейчас в развитых странах люди, как правило, не сталкиваются с такими опасностями. Но солдаты, попадающие на ту или иную войну, находятся в той же самой ситуации, что их далекие предки: жизнь или смерть. А на войне одна сторона обычно третирует другую сторону как низшую, как недочеловеков, и презрительно обзывает ее «чурками», «япошками», «фрицами». Некоторые солдаты творят ужасные зверства. Да что говорить: те самые солдаты, которые совершают чудеса героизма ради спасения своих товарищей, могут проявить столь же невероятную жестокость по отношению к врагу. Например, 16 марта 1968 г. американские солдаты открыли огонь по безоружным жителям вьетнамской деревни Сонгми; погибли сотни людей: мужчины, женщины, дети. Похожие, хотя и не столь масштабные, акты жестокости засвидетельствованы на войне в Ираке. В таких ситуациях солдаты, видимо, впадают в неистовство. Их поведение легче понять (но, естественно, не оправдать), если принять во внимание, что в подсознании этих солдат убиваемые ими люди, возможно, в каком-то смысле предстают существами низшего сорта или недочеловеками.

Нам известно немало примеров того, как люди долгое время мирно живут вместе, а потом происходит событие, разделяющее их на разные группы, после чего они начинают враждовать и ненавидеть друг друга. Одним из таких событий был раздел Индийского субконтинента в 1947 г. по религиозному признаку на Индию и Пакистан. До этого индуисты и мусульмане сосуществовали вполне мирно. Раздел отчасти был ответом на пожелания мусульман, таких, например, как поэт и философ Мухаммад Ик-бал. Он опасался, что ислам не выживет на субконтиненте, если индуисты и мусульмане продолжат жить вместе, когда Индия получит независимость: ведь индуисты гораздо многочисленнее мусульман. Благодаря разделу ислам сохранился, но дорогой ценой. Изолирование религиозных сообществ привело к массовой миграции, сопровождавшейся многочисленными актами насилия и убийствами; по оценкам, число жертв достигает двух миллионов человек. В результате раздела возникли новые типы самосознания, представляющие собой комбинацию религиозных и национальных элементов; это привело к росту недоверия и враждебности между индийцами и пакистанцами. Со времен раздела две страны несколько раз воевали друг с другом, а периодические акты терроризма продолжают уносить много жизней. Обе страны являются ядерными державами и смотрят друг на друга со смесью страха и ненависти^[53].

Роджер Питерсен (Petersen, 2002) рассматривает несколько эпизодов этнического насилия в Восточной Европе. Один из них касается взаимоотношений евреев и литовцев. Когда после Первой мировой войны Литва отделилась от России, евреи и литовцы поначалу сотрудничали в создании независимого литовского государства. Однако постепенно литовцы закрепили за собой привилегированный статус, а евреи стали меньшинством второго сорта. В 1940 г. Литву оккупировали русские. Во время оккупации они назначили ряд евреев на местные руководящие посты, и статус евреев вырос как в их собственных глазах, так и в глазах литовцев. В июне 1941 г. русские ушли; Литва несколько дней пребывала в анархии, пока не пришли немцы и не навели порядок. При немцах литовцы немедленно устроили еврейский погром: они всячески издевались над евреями, унижали их (заставляя, например, чистить отхожие места голыми руками) и забивали насмерть. Хотя с XIX в. евреи и литовцы мирно сосуществовали, внезапно произошел всплеск этнического насилия со стороны литовцев по отношению к евреям. Питерсен (Petersen, 2002, pp. 95—116) объясняет вспышку насилия тем, что в период русской оккупации статус евреев повысился, и это крайне возмутило литовцев. Как только представилась возможность решительно изменить ситуацию, литовцы ею воспользовались. В большинстве изученных Питерсеном случаев ключевым фактором, насколько можно судить, было недовольство, вызванное изменением статуса разных этнических групп. Стремление повысить свой статус имеет и генетические корни^[54]. Когда быстрые изменения статуса сочетаются с групповой солидарностью, ситуация может стать взрывоопасной.

Большинству исследователей политики хорошо известны рассуждения Джеймса Мэдисона в «Федералисте» (статья 10) о том, какое зло представляют собой «крамольные сообщества».

Однако выводы Мэдисона предвосхитил Давид Юм: «В той же мере, в какой люди должны почитать и уважать законодателей и основателей государства, им следует презирать и ненавидеть основателей сект и фракций, потому что влияние фракций прямо противоположно влиянию законов. Фракции подрывают систему правления, делают бессильными законы и порождают самую яростную вражду среди людей одной и той же нации, которые должны оказывать помощь и предоставлять защиту друг другу. И что должно делать основателей партий еще более ненавистными, так это трудность устранения указанных сорняков, если они однажды пустили корни в каком-либо государстве» (Hume, 1742, Part. I, Essay VIII, “Of Parties in General”)^[55].

Фракции, продолжает Юм, «можно разделить на личные и реальные, т. е. на те, которые основаны на личной дружбе или вражде в среде лиц, составляющих соперничающие партии, и те, которые основаны на каком-либо реальном различии во мнении или интересе» (Hume, 1742, Part. I, Essay VIII, “Of Parties in General”)^[56],^[57]. Рассуждая о фракциях, основанных на личных предпочтениях, Юм упоминает «замечательный пример раздоров между двумя трибами, Поллиа и Папириа, которые продолжались на протяжении почти трех столетий» (p. 57), и «гражданские войны, которые возникли несколько лет тому назад в Марокко между черными и белыми всего лишь из-за цвета их кожи» (р. 59; курсив в оригинале)^[58]. Предвосхитив эксперименты, проведенные двести с лишним лет спустя, Юм заметил: «Когда люди однажды приняли чью-либо сторону, у них появляется привязанность к лицам, с которыми они объединены, и враждебность к своим противникам. И эти аффекты часто передаются их наследникам» (Hume, 1742, Part. I, Essay VIII, “Of Parties in General”)^[59].

Среди тем, которые я выделяю в этой книге, — цена, в которую может обойтись демократическим обществам разнородность, стимулирующая внутригрупповую солидарность и межгрупповую вражду.

В добавление к психологическому отождествлению с группой Юм перечисляет аффекты, легко овладевающие людьми: «Фанатичная приверженность абстрактному принципу, унаследованная враждебность, любовь к подражанию, психологическая одержимость лидером… жажда похвалы, гнев, зависть, страх, скорбь, стыд, упадок духа, меланхолия и тревога»^[60]. Почти каждый из перечисленных аффектов, вероятнее всего, обусловлен генетически — хотя бы отчасти.

Г. ЧУВСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ

В игре «Ультиматум» игрок X получает, скажем, 10 долларов и может предложить часть этой суммы игроку Y. Если игрок Y принимает предложенное, Х сохраняет оставшееся. Если игрок Y отказывается, оба остаются ни с чем. Как правило, игра проводится анонимно: игроки не знают друг друга. По идее, узко утилитарные соображения должны побуждать игрока Х предложить игроку Y хотя бы символическую сумму, скажем 1 доллар, а игрока Y принять ее, поскольку доллар лучше, чем ничего. Однако на практике игрок Х обычно делает более щедрые предложения, а игрок Y отвергает суммы меньше 3–4 долларов. Почему? Альтруистическое объяснение не подходит, потому что игрок Y может быть богаче игрока Х, о чем последний не знает. Одно из объяснений состоит в том, что у обоих игроков есть чувство справедливости. Игрок Х знает, что право дать деньги другому он получил чисто случайно, и это побуждает его вести себя более щедро, чем подсказывает разумный эгоизм. А чувство справедливости игрока Y побуждает его наказать несправедливость, даже если он при этом понесет убытки.

Чувство справедливости, насколько можно судить, тоже вырабатывалось генетически. Члены племени участвуют во многих видах обмена, и каждый рассчитывает получить ценность, примерно адекватную той, которую предлагает. Если человек делится добычей с соплеменником в день, когда тот ничего не добыл, он рассчитывает на ответное действие в другой день, когда сам останется без добычи. Если Веберы приглашают Шмидтов на обед, Шмидты чувствуют себя обязанными ответить Веберам таким же приглашением. Если некто приглашает вас на завтрак, вы считаете себя обязанными отплатить ему тем же. Но пригласить человека только на завтрак за то, что он отдал вам автомобиль BMW, — ситуация явно неадекватная ни для вас, ни для него. И следует учесть, что реакция на несправедливость может быть очень резкой.

Наше генетическое наследство, можно сказать, — весьма пестрый набор. С одной, позитивной, стороны, мы получили большой мозг и познавательные способности. Мы способны к мышлению примерно в той мере, какая предусмотрена моделями рационального актора, и масштабы наших способностей подтверждаются множеством блестящих научных достижений. К этому можно добавить наши врожденные склонности сотрудничать и вести себя альтруистически.

Но в нашем генетическом багаже есть и темная сторона, чреватая проблемами. Групповая солидарность, жажда похвалы, любовь к подражанию и поклонение лидерам толкают нас к расизму и нетерпимости. Мы чувствуем потребность следовать за вождем, который убеждает нас, что мы лучше других, и доказывать наше превосходство силой. Как подчеркивает Стивен Холмс (Holmes, 1995), многие сочинения философов и обществоведов — не говоря уже о писателях, поэтах и т. д. — посвящены проблеме сдерживания аффектов — иррациональных, разрушительных и губительных даже для самого их носителя^[61]годня перед людьми стоят те же самые задачи, что стояли всегда: как в полной мере использовать творческие способности нашего разума, чтобы жить более достойно и нейтрализовать присущие всем нам импульсы к саморазрушению.

IV. Эволюция человеческой психологии

В этой книге я подчеркиваю значение эволюции когнитивных способностей человека для развития демократических институтов. Поэтому в целях дальнейшего изложения будет полезно проследить, как эволюционировали когнитивные способности. Этот процесс подробно описывает Мерлин Дональд (Donald, 1991). По его мнению, «современный ум» прошел четыре стадии развития: эпизодная культура, миметическая культура, мифическая культура и теоретическая культура.

А. ЭПИЗОДНАЯ КУЛЬТУРА

Все приматы, включая людей, живут в группах. Чтобы выжить, они должны научиться представлять, когда то или иное действие с большей вероятностью вызовет негативную реакцию других членов группы, а когда позитивную, какому шимпанзе понравится ухаживание, а какому нет, и как построена иерархия самцов. Мигрирующие группы должны приобрести знания о том, когда плодоносят те или иные деревья и когда пересыхают источники воды. Способность распознавать такие ситуационные знаки и предпринимать соответствующие действия Дональд (Donald, 1991, ch. 5) называет эпизодной культурой. Подобными способностями обладают птицы и млекопитающие; в наибольшей степени они развиты у человекообразных обезьян.

Характерный для эпизодной культуры процесс обучения хорошо описан бихевиоризмом. Животные реагируют на стимулы и усваивают, какие действия вознаграждаются, а какие наказываются. Важность такого рода знаний для выживания очевидна. Некоторые элементы поведения человека напоминают поведение высших приматов и могут быть отнесены к эпизодной культуре. Свойства, полезные для выживания, не исчезают в ходе эволюции вида; к ним добавляются другие полезные свойства.

В своем развитии люди вышли из стадии обезьян, поскольку приобрели более значительные когнитивные способности.

Б. МИМЕТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Насколько можно судить, до изобретения языка люди общались друг с другом, выражая мысли действиями. Дональд называет это миметическим умением: «В основе миметического умения, или мимесиса, лежит способность производить сознательные, лично инициированные изобразительные действия, преследующие определенную цель, но не имеющие языкового выражения. Основная суть миметических актов определяется их репрезентационной функцией… От имитации и мимикрии мимесис принципиально отличается тем, что подразумевает создание целенаправленных репрезентаций. Если имеется аудитория, призванная интерпретировать эти действия, мимесис служит и задаче коммуникации. Но с его помощью человек может просто изобразить некое событие для себя, чтобы усовершенствовать и отточить это умение…» (Donald, 1991, pp. 168–169; курсив в оригинале).

Миметическая культура относится к периоду, когда жил homo erectus, т. е. возникла приблизительно 1,5 млн лет назад. Надо полагать, мимесис использовался для координации действий во время охоты и столкновений с другими группами. С его помощью учили добывать огонь, строить хижины, мастерить оружие и орудия труда, сражаться и охотиться, исполнять ритуальные пляски и участвовать в играх. Таким образом, в конце периода, когда жил homo erectus, людские сообщества, по всей видимости, уже обладали многими параметрами, которые, с нашей точки зрения, свойственны человеческому обществу, за исключением высокоразвитого языка. Фелипе Фернандес-Арместо (Fernández-Armesto, 2004) настаивает на том, что вид homo sapiens нельзя резко отделять от других приматов, в частности от шимпанзе и человекообразных обезьян, поскольку эти последние тоже пользуются орудиями (пусть и в ограниченных пределах), участвуют в совместных действиях и даже издают разнообразные звуки коммуникативного характера. Перечисленные факты несомненны. Однако когнитивные достижения homo sapiens и сложность созданных им социальных структур далеко превзошли все, чем довольствуются другие приматы. Поэтому можно с полным правом утверждать, что остальные ныне существующие приматы живут преимущественно в рамках эпизодной культуры.

В. МИФИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Человек современного типа — представитель вида homo sapiens — появился в период между 200 и 100 тысяч лет назад. По сравнению с homo erectus он обладал рядом важных эволюционных преимуществ. Самыми существенными были мозг, в среднем на 20 % более крупный, и надгортанный речевой аппарат, состоявший из мягкого неба и очень гибкого языка. Этим голосовым аппаратом homo sapiens отличался как от homo erectus, так и от неандертальцев, которые существовали параллельно с homo sapiens, пока не исчезли приблизительно 35 тысяч лет назад. И homo erectus, и неандертальцы, несомненно, обладали некоторыми способностями устной коммуникации. Несомненно также, что на этих способностях строился процесс отбора, в результате которого появился homo sapiens. По размеру мозг неандертальца был примерно таким же, как у homo sapiens, и даже чуть больше; но форма и расположение гортани и других речевых органов заметно ограничивали способность неандертальцев к устному общению по сравнению с homo sapiens. Последнее обстоятельство, возможно, способствовало их исчезновению^[62]. Верный себе Фернандес-Арместо преуменьшает важность этого различия между неандертальцами и homo sapiens. Однако речь дала новому человеку огромное преимущество перед его предшественником, homo erectus. Последний с помощью мимесиса добился немалого во многих сферах координированной коллективной деятельности — охоте, собирательстве, изготовлении орудий. Но речь сделала «людей… лучше и быстрее во всем: в согласовании совместных усилий, изготовлении орудий, ведении планомерной войны, поиске и строительстве убежищ, собирательстве и охоте»^[63].

Изобретению речи сопутствовали многие другие когнитивные находки: «Одновременно с речью появился целый комплекс мыслительных умений, связанных с языком, и в общем и целом являющихся линейными, аналитическими, упорядоченными и сегментированными. Семиотические культуры также создали совершенно новые формы обработки и хранения информации: семантическую память, пропозициональную память, дискурсивное постижение, аналитическое мышление, индукцию, верификацию и другие» (Donald, 1991, p. 212).

Возрастание сложности общественной жизни и трудности выражения соответственно усложнившихся мыслей с помощью мимесиса должны были дать толчок изобретению языка. Каждое слово представляет собой символ, обозначающий вещь, действие или свойство; тем самым изобретение языка повлекло за собой изобретение многих символов. «Для изобретения символа необходима мыслительная способность», а существование символов расширяет границы рационального мышления^[64]. Таким образом, изобретение языка значительно повысило потенциал разума.

По замечанию Мокира (Mokyr, 2002, p. 16), «любознательность — отличительная черта человека; если не учитывать ее, то никакая историческая теория полезного знания не имеет смысла». В плане приобретения знания особенно важен интерес к причинно-следственным связям. В рамках эпизодной культуры понимание причинно-следственных связей сводилось в основном к распознаванию последовательности событий: за действием А следует вознаграждение В. Расширение познавательных способностей человека, связанное с изобретением языка, позволило принимать во внимание более сложные причинно-следственные связи.

Естественно предполагать, что у каждого явления есть причина. Огонь жарит мясо; вода гасит огонь. Если не наблюдаются непосредственно очевидные причины, нужно искать более отдаленные. Именно таким образом у ранних представителей вида homo sapiens, которые изобретали языки, впервые возникли мифы и суеверия. Дональд так объясняет роль мифов в жизни африканского племени кунг:

«Как и в большинстве ранних религий, мифы о богах тесно связаны у них с представлением о причинности: боги приносят боль и смерть, создают жизнь и небеса, вызывают дождь и гром. Антилопа канна, отождествленная с луной в мифе о творении, также играла важную роль в церемониальном праздновании первой менструации у девушек, поскольку люди кунг связывали продолжительность менструального цикла с лунным циклом.

В нашей терминологии их мифологическое мышление можно описать как единую, коллективно принятую систему объяснительных и регулятивных метафор. Активность разума вышла за пределы эпизодического восприятия событий, за пределы миметического реконструирования эпизодов и поднялась до всестороннего моделирования совокупности человеческого существования. Причинно-следственное объяснение, предсказание, контроль — три задачи, на решение которых претендует миф, и каждый аспект жизни пронизан мифом» (Donald, 1991, p. 214).

Такие мифы есть у всех известных сообществ охотников и собирателей, и у всех есть язык. Важная функция языка в первых обществах homo sapiens заключалась в том, что он позволял им «создавать понятийные модели человеческого мира». По утверждению Дональда (Donald, 1991, p. 215), в начальной стадии такое использование языка было более важно, чем его роль в создании новых общественных технологий и организационных структур. Роль мифа в культурах первых людей, обладавших языком, настолько значительна, что Дональд называет эту стадию человеческого развития мифической культурой.

Г. ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Хотя язык выработали все человеческие общественные группы, лишь сравнительно немногие из них смогли изобрести письменность. Первенство в изобретении письменности обычно отдают жителям Шумера, которые пользовались письменными символами, по-видимому, уже 10 тыс. лет назад^[65]. Самые первые символы служили для фиксирования хозяйственных операций — числа проданных овец, количества полученных пшеницы или ячменя и т. д. Постепенно люди научились письменно выражать слова и смыслы, разработали математические символы, геометрию и карты.

С появлением письменности способность человека накапливать информацию резко возросла. Хотя размер головного мозга при этом не увеличился, использование визуальных символов потребовало изменений в человеческом познании, — как минимум, сопоставимых с теми, которыми сопровождалось изобретение языка^[66]. Кроме того, письменность позволила людям удлинять цепочки умозаключений. Если суждения можно записать, то каждое можно рассмотреть по отдельности, исправить, заменить, дополнить или переставить на другое место. При отсутствии системы графического выражения смыслов подобные операции резко ограничены возможностями ума запоминать и воспроизводить эти смыслы. Таким образом, изобретение письменности и других средств графического выражения позволило людям развить способность логического мышления. Письменность способствовала созданию абстрактных моделей природных явлений и в конечном счете появлению того, что мы сейчас называем научным методом. Вот почему данная фаза человеческой эволюции получила у Дональда название теоретической культуры.

V. Приобретение знаний

Давид Юм подчеркивал принципиальную важность причинно-следственных связей для человеческого познания и посвятил этому вопросу значительное место в своих сочинениях «Исследование о человеческом познании» и «Трактат о человеческой природе». В «Трактате» мы находим следующее рассуждение: «Прежде всего я замечаю, что все объекты, рассматриваемые как причины или действия, смежны, и что ни один объект не может произвести действие в такое время и в таком месте, которые хоть несколько отдалены от времени и места его существования… Второе отношение, которое я отмечу как существенное для причин и следствий… это отношение предшествования во времени причины действию» (Hume, 1739, Book I, Part III, pp. 75–76)^[67].

Рассуждения Юма сфокусированы в перспективе здравого смысла, сквозь которую люди воспринимают причинно-следственные связи на фоне обыденных наблюдений. Вот, кролик перестает есть и убегает. Что заставило его убежать? Треск ветки, на которую вы наступили? Но если вы были километра за два-три, то не треск вашей ветки спугнул кролика. Тем более вы не могли спугнуть кролика, если наступили на ветку после того, как он убежал.

Специалисты в области культурной антропологии говорят об абдуктивном и дедуктивном каузальном умозаключении. С помощью абдуктивного каузального умозаключения люди получают знание, «выдвигая гипотетические предположения, которые, если они истинны, послужат объяснением наблюдаемых данных». Таким образом, в объяснительном плане абдукция напоминает научную индукцию. «Главная задача абдукции — добиться того, чтобы факты, вызывающие недоумение, не вызывали его; это достигается с помощью допущения, в рамках которого факты выглядят естественно»^[68]. Дедуктивное умозаключение подразумевает абстрактную формулировку гипотез о причинно-следственных связях, посредством которой гипотеза становится конечным продуктом логической цепочки суждений.

Опытный исследователь-эмпирик знает, что корреляция далеко не всегда выражает причинно-следственную связь. Определить, когда такая связь действительно имеет место, во многих случаях трудно, а порой невозможно. И если эта задача нелегка для современных ученых с дипломами ведущих университетов, она, надо думать, была крайне сложна для их далеких предков, живших 50 тыс. лет назад.

Представим, что нескольким членам племени встретился куст с ягодами, которых они раньше не видели. Один из них съел несколько ягод и ближайшей ночью умер. Оставшиеся в живых сочли, что причиной смерти стали ягоды. На ягоды было наложено табу, и ни один член племени больше их не ел. Если ягоды действительно были ядовиты и человек умер именно от них, тогда племя сделало правильный вывод. Если бы оно не смогло установить причинную связь и продолжало есть ядовитые ягоды, все его члены, скорее всего, умерли бы, и племя не стало бы частью наших предков. Этот пример объясняет, почему человеческая эволюция сопровождалась развитием способности строить правильные причинно-следственные умозаключения.

Однако вывод, к которому пришло племя, мог и не быть правильным. Возможно, ягоды были безвредными или даже весьма питательными, а человек умер от никем не замеченного укуса ядовитого паука. В таком случае племя, сделав неверный вывод, лишило себя пользы, приносимой этими ягодами.

Таким образом, мы вправе предположить, что наши далекие предки строили и корректные, и ложные причинные умозаключения, нередко принимая пространственную и временную близость явлений за причинно-следственную связь. Поэтому среди возникавших запретов и обычаев одни были функционально-продуктивными, т. е. основанными на корректном понимании причинной связи и, соответственно, полезными для сообщества, а другие, я бы сказал, — функционально-нейтральными, основанными на неверном выводе о причинной связи. В последнем случае племя поощряло или запрещало действия, не приносившие ему ни реальной пользы, ни реального вреда. Ошибки в понимании каузальных связей могли приводить и к негативно-функциональным последствиям, скажем к запрету есть ягоды, на самом деле полезные и питательные.

Приведенные соображения позволяют предположить, что основу нравов, привычек и общей культуры каждого отдельного сообщества составляют ряды каузальных умозаключений о результатах тех или иных действий. Одни из этих умозаключений правильны, и в таких случаях сообщество выигрывает от запрета или, напротив, стимулирования определенных действий. Другие умозаключения неправильны, но не наносят сообществу ущерба, если не считать таковым запрет делать нечто безвредное или требование делать нечто бесполезное. Наконец, могут устойчиво сохраняться привычки, обычаи и табу, определенно вредные для сообщества: людям позволено или от них требуется совершать то, что вредит их или чужому здоровью, либо им запрещено совершать то, что пошло бы на пользу лично им или всему сообществу.

Научный прогресс состоит в отказе от ложных гипотез и разработке других, корректных, а также в отсеивании ложных каузальных умозаключений и сохранении истинных. Использование дедуктивного каузального умозаключения значительно ускорило научный прогресс. Культурное развитие происходит в основном так же, как и научное. По мере того как сообщество приобретает знания, оно отбрасывает ложные выводы о причинах и следствиях и наращивает запас правильных. Накопление знания о корректных причинно-следственных связях способствует росту жизнестойкости и благосостояния сообщества. Культурная эволюция, как я понимаю ее в данном контексте, заключается именно в этом расширении совокупности знания, обнимающего собой корректные каузальные умозаключения об окружающем мире.

Условием научного и культурного прогресса является установление истинности каждой предполагаемой причинной связи. Допустим, племя, запретившее есть определенные ягоды, поддерживает отношения с другим племенем, которое ест эти ягоды с пользой и удовольствием. Хотя бы некоторые представители первого племени могут задуматься, действительно ли их соплеменник умер от этих самых ягод, и кто-нибудь решает попробовать их и проверить, правда ли они ядовиты. Он не умирает, и все больше членов племени начинают сомневаться в правильности табу на ягоды. С течением времени накапливается достаточно доказательств, и табу исчезает.

Однако есть каузальные умозаключения такого рода, которые не поддаются эмпирической проверке и, следовательно, не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты. Основанные на подобных умозаключениях обычаи и табу, несомненно, будут обладать гораздо большей устойчивостью к переменам.

VI. Выводы

Разрабатывать сложные гипотезы причинных связей без письменности настолько сложно, что все общества, не имевшие ее, остались на мифической стадии. Они попадают в категорию традиционных обществ. Трудность опровержения мифов и табу делает их более долговечными и вынуждает общество довольствоваться совокупностью случайных прошлых событий, на основе которых формировались признанные им мифы и запреты.

Таким образом, письменность можно рассматривать как необходимое условие развития прогрессивного общества современного типа. Без нее ни одно общество не в силах полностью реализовать способности человека к логическому мышлению и научным открытиям, а также применять эти способности для опровержения ложных представлений о причинности и разработки новых теорий, лучше объясняющих природные и общественные явления. Однако письменность, безусловно, не является достаточным условием модернизации. Простое записывание мифов и табу, хранение их в таком виде, безотчетное доверие и повиновение им — все это вряд ли освободит общество от ложных убеждений прошлого. В обществе должны найтись люди, готовые бросить вызов господствующим мифам и табу, исполненные решимости предложить и проверить различные гипотезы о природе и человеческом поведении, а само общество должно быть достаточно открытым для новых идей, чтобы понять, в какой момент его застарелые предрассудки окончательно опровергнуты и подлежат забвению. В главе 4 мы начнем обзор истории различных обществ, призванный показать, какие из них смогли совершить этот важный шаг. Но прежде чем перейти к этой теме, мы остановимся на тех специфических свойствах религии, которые способствуют институционализации и легитимизации мифов и табу и в силу этого являются главным препятствием на пути модернизации обществ.

Глава 3

Религия

Я решусь сделать еще одно замечание, а именно, что априорный аргумент^[69] редко кем признавался очень убедительным, разве только людьми с метафизическим складом ума, привыкшими к отвлеченным рассуждениям, людьми, знающими из математики, что ум часто ведет нас к истине через туманности и вопреки первой видимости, и перенесшими этот способ мышления на предметы, к которым он не должен был бы применяться. Другие люди, даже весьма здравомыслящие и наиболее склонные к религии, всегда чувствуют какой-то изъян в подобных аргументах, хотя и не могут отчетливо объяснить, в чем же он заключается. Это верное доказательство того, что люди всегда заимствовали и всегда будут заимствовать свою религию не из подобного рода рассуждений, а из других источников.

Давид Юм (Hume, [1779] 1939, p. 736)^[70]

А что касается людей, которые мало занимаются или совсем не занимаются исследованием естественных причин вещей, то обусловленный этим незнанием страх перед тем, что имеет силу причинить им много и зла, делает их склонными предполагать и воображать существование разного рода невидимых сил, благоговеть перед образами своего собственного воображения, призывая их помощь в моменты несчастий и вознося им благодарность при предвидении успеха, делая, таким образом, своими богами творения собственной фантазии. Так случилось, что из бесконечного разнообразия образов своей фантазии люди сотворили бесконечное количество богов. И этот страх невидимых вещей есть естественное семя того культа, который каждый называет религией, поскольку он сам его исповедует, и суеверием, поскольку другие иначе, чем он сам, почитают эту силу или боятся ее.

Томас Гоббс (Hobbes, [1651] 1946, p. 69)^[71]

Во все времена каждое сообщество имело какую-нибудь религию. В наши дни в большинстве стран существуют несколько вероисповеданий. Во многих странах религиозные организации получают особую поддержку — освобождение от налога их самих или налоговые льготы для тех, кто делает пожертвования в их пользу. В некоторых странах, например в Германии и Австрии, государство взимает с работающих граждан церковный налог. Статья 3 Конституции Греции гласит, что господствующей религией в стране является «религия восточно-православной Церкви Христовой». Подобный государственный статус религии существует во многих других странах. Широко распространенная поддержка религии со стороны частных лиц и государства наводит на мысль, что религия приносит сообществам пользу, чем и объясняются коллективные действия в поддержку религиозных институтов. Но я придерживаюсь противоположного мнения. Религия, возможно, помогает отдельным людям стать более достойными гражданами, но способна производить и обратный эффект. Кроме того, безусловно должна существовать возможность воспитывать хороших граждан средствами светского образования, без обращения к замысловатым и, как правило, неправдоподобным системам верований, характерным для большинства религий. Но прежде чем перейти к детальному изложению моих доводов, нужно составить представление о происхождении и главных свойствах религии.

I. Религия и причинность

Представим, что два соплеменника преследуют антилопу на африканской равнине. Им жарко, и они бегут уже довольно долго. Внезапно один падает, хватается за грудь, жалуется на боль и через несколько минут умирает. Что случилось? Должна быть какая-то причина. Люди не падают замертво просто так, без всякой причины. Умерший ничего не ел и не пил перед смертью, на нем нет следов укуса змеи или паука. Второму, живому, охотнику доводилось видеть, как люди умирают в сражении, получив удар копьем в грудь. Мертвый товарищ в приступе боли схватился за грудь; значит, что-то должно было проникнуть туда и вызвать боль, а затем смерть. Но что это могло быть? На груди нет ни раны, ни пореза, нет вообще ничего, что свидетельствовало бы о внешнем проникновении. Должно быть, в его грудь проникло нечто невидимое — злой дух. Но почему он выбрал именно его, а не второго охотника? А, вот в чем дело: второй охотник в то утро надел ожерелье, сделанное из рогов антилопы, которую убил на прошлой неделе. Оно и защитило его от злого духа. Итак, наш живой охотник вполне успешно нащупывает путь к созданию теоретического представления о злых духах, убивающих охотников, и способах защиты от них.

Этот пример показывает, как могут возникать мифы и суеверия. Наш ум всегда ищет причинные объяснения событий. Если охотника укусила ядовитая змея или на него напал лев, причина смерти очевидна. Поскольку явная причина отсутствовала, второму охотнику пришлось искать причину неявную. Злой дух первым пришел ему на ум, но он мог бы предположить и многие другие причины. Скажем, если его племя охотилось с помощью отравленных стрел, он мог бы заключить, что дух пронзил грудь его товарища невидимой отравленной стрелой. А если бы он заметил черную птицу, наблюдавшую за ними с ближайшего дерева, то мог бы сделать вывод, что птица убила его товарища губительным взглядом или изнутри испустила нечто невидимое в его грудь^[72]. Второй охотник мог измыслить очень много возможных причин смерти товарища, и нам не стоит предполагать, что любой другой охотник на его месте укажет ту же самую причину. Избыточное количество возможных причин помогает объяснить, почему существует столько вариантов религиозных верований. В одних случаях невидимые духи и боги принимают человеческий облик; в других они принимают обличье зверей или птиц. Лишь одно можно сказать со значительной долей уверенности: второй охотник вряд ли предположил бы, что товарища убил находившийся поблизости камень. Камни — предметы неодушевленные. Они не движутся, не похожи на живые существа, и, насколько можно судить, не думают. Смерть товарища — такое событие, которое могло быть вызвано только существом, способным к целенаправленному действию, — человеком или иным животным, решившим убить охотника. Люди и животные — активные, целенаправленно действующие существа. Нечто невидимое решило убить одного охотника, и другой должен догадаться, кто или что тому причиной.

Этот пример показывает и важность языка для распространения религий. В миметический период два охотника тоже смогли бы договориться о совместных действиях, а на охоте могло произойти то же самое. Второй охотник мог подумать, что нечто проникло в грудь умершего и убило его. Однако при отсутствии языка ему было бы крайне трудно выразить свое предположение о причине смерти. А вот обладание языком позволяло ему описать наблюдавшую за ними подозрительную черную птицу и сообщить предположение, что именно она убила его товарища. Так мог возникнуть миф о злокозненности черных птиц. Если при каких-то несчастьях и дальше присутствуют черные птицы, миф будет укрепляться. При достаточном количестве совпадений вера в злую силу черных птиц станет частью религии данного племени. Описанные в главе 2 эксперименты Ф. Б. Скиннера с голубем, по мнению самого исследователя, объясняли, как возникают суеверия. Бессистемное вознаграждение бессмысленных действий закрепляет эти действия и приводит к убеждению, что они и являются причиной вознаграждения.

Мнение, согласно которому религия возникла как средство объяснения причинных связей, восходит к Томасу Гоббсу. В начале главы «О религии» мы находим следующие соображения:

«Во-первых, человеческой природе свойственно доискиваться причин наблюдаемых событий. Такая любознательность свойственна некоторым людям в большей, другим — в меньшей степени, но всем людям в такой мере, чтобы доискиваться причин своего счастья и несчастья.

Во-вторых, при виде какой-нибудь вещи, имеющей начало, человеку свойственно также думать, что эта вещь имеет причину, почему вещь началась именно в данный момент, а не раньше или позже.

<…>

Человек замечает, как одно событие производит другое, и запоминает в них предыдущее и последующее. А если он не может удостовериться в истинных причинах вещей (ибо причины благополучия и неблагополучия большей частью бывают скрыты), то он строит такие предположения насчет этих причин, какие ему внушает его собственная фантазия, или он полагается на авторитет других людей, а именно тех, кого он рассматривает как друзей и считает более мудрыми, чем он сам» (Thomas Hobbes, [1651] 1946, pp. 69–70)^[73].

Затем Гоббс рассуждает о том, как человек выдумывает богов и духов, чтобы объяснить то, что ему непонятно, и заключает: «И в этих четырех вещах: в представлении о привидениях, незнании вторичных причин, покорности по отношению к тому, чего люди боятся, и в приятии случайных вещей за предзнаменования — состоит естественное семя религии, которое в силу различных фантазий, суждений и страстей разных людей развивалось в церемонии, столь различные, что те, которые практикуются одним человеком, в большинстве случаев кажутся смешными другому» (Thomas Hobbes, [1651] 1946, p. 72; курсив в оригинале; см. также цитату в эпиграфе к данной главе)^[74].

II. Религия и смерть

Ритуализация смерти — древний, возникший еще до появления языка вид человеческой деятельности^[75]. Потеря близкого — тяжкая эмоциональная травма, и для всех людей была такой всегда, сколько существует человечество. Мы воспринимаем другого человека и как живое существо, и как существо индивидуальное, как личность, наделенную набором качеств, присущим только ей. Когда человек умирает, мы осознаем, что он перестал дышать, перестал жить и вскоре распадется, как и прочие живые существа. Инстинктивное отвращение к загрязнению подсказывает нам, что от тела покойника нужно избавиться раньше, чем оно начнет гнить. Однако нашему сознанию трудно смириться с тем, что человека, которого мы знали — с кем говорили, с кем делили радость и горе, — больше нет. Оно говорит нам, что дух этого человека продолжает существовать. Так возникает концепция дуализма: мы обладаем телом и душой, но это разные субстанции. Тело умирает, душа продолжает жить. Духи умерших — наиболее распространенный вид сверхъестественных сил во всех культурах^[76].

Во многих сообществах считается, что духи умерших наблюдают за жизнью людей и вмешиваются в их повседневные дела.

В таких случаях религия принимает форму поклонения предкам. Им молятся и приносят жертвы, чтобы они содействовали благополучию сообщества или отдельных его членов. А чтобы эти молитвы и жертвоприношения достигали результата, их всегда нужно совершать определенным образом. Так возникает потребность в посредниках — шаманах и жрецах, — искушенных в совершении необходимых ритуалов.

Духи умерших, ангелы, демоны и боги обладают общими свойствами. Они действуют осознанно и целенаправленно; можно представить, что они думают, каковы их намерения, что ублажает или, напротив, гневит их. Однако духи и боги, в отличие от тех осмысленно действующих индивидов, которых мы встречаем каждый день, обязательно обладают сверхъестественными качествами: они бессмертны, всеведущи, невидимы, способны проникать сквозь каменные стены и т. д. Таким образом, божества, с одной стороны, хорошо знакомые действующие лица, а с другой — существа, принадлежащие к таинственному потустороннему миру. Сочетание этих двух обстоятельств производит на человеческий ум яркое и неизгладимое впечатление.

III. Религия и нравственность

Мы не знаем, как именно у самых далеких наших предков возникли представления о богах и духах. Может быть, сначала кто-то предположил существование невидимого духа, чтобы объяснить загадочное событие, а потом племя решило, что эти духи — души умерших соплеменников? Или, может быть, племя сначала пришло к убеждению, что души людей продолжают жить после смерти тел, а потом решило, что эти души являются незримыми причинами загадочных событий? Ответы на эти вопросы для наших целей несущественны. По всей вероятности, у разных племен были разные основания для измышления духов. Но, будучи однажды измышлены, эти духи играют важную роль во всех племенных обществах. Они вмешиваются в повседневную жизнь членов племени, а люди верят, что иногда видят духов, общаются с ними и совершают поступки, которые ублажают или гневят духов.

В эпоху плейстоцена задача выживания стимулировала поведение, основанное на сотрудничестве. Как и во всех сообществах, дети учились у родителей и старших, узнавая, какие действия правильны, а какие нет. Чувство вины и чувство гордости, по-видимому, — часть унаследованного нами набора эмоциональных реакций^[77]. Таким образом, все люди растут в уверенности, что старшие умеют отличать правильное от неправильного и по заслугам наказывают или награждают детей за их поступки. Поэтому вполне естественно предположить, что старших и после смерти заботит, как мы поступаем — правильно или неправильно. Как известно, племена, практикующие культ предков, убеждены, что духи предков пристально следят за поведением племени. Кроме того, эти духи, в отличие от живых родителей и старших соплеменников, видят все; значит, невозможно совершить безнравственный поступок и не попасться. Так возникает связь между религией и нравственностью. Духи и души измышлялись, видимо, и по другим соображениям — чтобы объяснить непонятные события или помочь людям пережить травмы, причиненные смертью близких. Но раз уж духи появились, они взяли на себя и задачу следить за живыми и добиваться того, чтобы люди вели себя нравственно и действовали не только в своих интересах, но и в интересах сообщества.

Люди, не изучавшие математику, тем не менее способны понимать общие принципы вероятности. Они знают, что молния более вероятна летом, чем зимой, а дождь более вероятен в начале зимы, чем летом. При этом, однако, им трудно уяснить понятие чистой случайности^[78]. Почему во время летней грозы молния попала в мою дочь, а не в дерево, не в соседского сына или в меня? Должно быть, дочь в чем-то провинилась. Но она слишком молода и чиста, чтобы сделать что-то нехорошее. Тогда наверняка это я совершил какой-то проступок.

Потребность объяснить причину каждого явления, непонимание чистой случайности и убежденность в том, что предки пристально следят за каждым нашим шагом и наказывают нас за провинности, — все это вместе взятое привело к вере в прямую связь между нашими земными поступками, реакцией духов и богов на эти поступки и последующими земными событиями. Страх наказания (или надежда на награду) побуждает людей вести себя нравственно и считать удачу наградой за хорошие поступки, а неудачу — карой за плохие.

IV. Религия как отношение обмена

Людям свойственно интуитивное понимание справедливости. Если кто-то дает мне часть своей добычи, я понимаю, что в следующий раз должен дать ему часть моей. Когда мы обмениваем оружие на орудие труда, мы понимаем, что оба предмета должны обладать примерно одинаковой ценностью в пересчете на время, затраченное для их изготовления. Наши предки-соплеменники наверняка имели правильное представление о справедливости и знали, что вообще-то нельзя получать нечто за ничто — так не делается. И они, естественно, считали, что духи предков хотят получать в обмен на свою благосклонность что-то ответное — моления, танцы, жертвенных животных.

Это свойство обменных отношений присутствует во всех религиях. Люди, переживающие засуху, молят о дожде, будущий отец молится о том, чтобы ребенок родился здоровым, а жена не умерла при родах. Племя приносит в жертву козу, чтобы победить в сражении. Неизлечимый раковый больной просит поскорее забрать его на небеса. Если бы духи и боги не могли «поставлять нужные товары», не было бы особого смысла им молиться.

На заре человеческой истории самая насущная потребность большинства обществ состояла в том, чтобы иметь достаточно пищи и питья. Люди остро нуждались в пище, и было вполне разумно предположить, что их предки или боги тоже в ней нуждались. Принесение пищи в жертву — распространенный религиозный ритуал. Первые жертвенные животные, насколько можно судить, попусту истлевали на алтарях. Оставлявшие их там люди замечали, что боги, по-видимому, не едят их ягнят. Поскольку пищи не хватало, прагматичные сообщества должны были упорядочить ритуал во избежание напрасных расходов. Поэтому потом обычно оставляли только голову или сердце, а все остальное поедалось членами общины на религиозной церемонии^[79].

Для большинства обществ мясо было основным источником белков, а стало быть, и самой ценной жертвой. Людей тоже приносили в жертву, чтобы умилостивить богов, — причем предпочитали детей и взятых на войне пленников: пользы от них мало, а кормить их накладно^[80].

Подобно мясу мелкого и крупного скота, человеческое мясо богато белками; поэтому каннибализм был распространенным явлением, особенно там, где существовала нехватка крупного домашнего скота. Самый яркий пример — ацтеки. У них не было домашних коров, овец и свиней. Основными источниками белков для них служили насекомые, мелкие грызуны и некоторые виды птиц. Ацтеки остро нуждались в белках и поэтому предполагали, что боги тоже в нем нуждаются. В жертву богам они приносили пленников, причем сердце вырезали у живого человека, и это еще трепещущее сердце преподносили богу. А тело поедали участники церемонии. В руинах ацтекских поселений были найдены остатки сотен тысяч человеческих жертвоприношений. Ацтеки постоянно воевали. Воинственность этого народа и практиковавшийся им ритуальный каннибализм можно объяснить потребностью в белках. Ацтеки могут служить ярким примером того, как религиозные верования приводятся в соответствие с потребностями сообщества^[81].

Религиозные ритуалы всегда подразумевают конкретную цель — успех в сражении, в любви, на охоте, здоровье в земной жизни и блаженство в загробной. Чтобы ритуал был действенным, он должен совершаться строго определенным образом. Предки вряд ли будут довольны, если получат в жертву никчемную старую козу. Коза должна быть белой, ее должна трижды обмыть девственница или, напротив, женщина, уже пережившая менопаузу (поскольку в менструальные периоды женщина считается нечистой), а горло козы нужно перерезать обязательно слева направо^[82]. Для сложных ритуалов, как правило, требовался специальный исполнитель — шаман, колдун, жрец. Чтобы производить впечатление на клиентов, каждый шаман должен был владеть определенным набором «трюков» и, таким образом, отчасти напоминал фокусника. Здесь мы опять видим, как внешняя соотнесенность событий может приводить к ошибочным выводам о причинно-следственной связи. Выполняя те или иные ритуалы, некоторые люди действительно будут здоровыми или удачливыми на охоте; это совпадение укрепляет веру в то, что ритуал послужил причиной события. Кроме того, вера в могущество шамана может вызывать у охотника прилив дополнительной уверенности в своих силах и тем самым повышать вероятность удачи, а у больного человека — прилив уверенности в том, что он выздоровеет. Опыт современной медицины свидетельствует, что люди, глубоко верящие в свое выздоровление, имеют больше шансов на него^[83].

Поскольку религиозные ритуалы подразумевают веру в нечто сверхъестественное, поведение шаманов, колдунов и жрецов тоже должно быть в некоторой степени неестественным. Эпилептик во время приступа ведет себя самым неестественным образом — словно одержимый, допустим, неким духом. Эпилептики часто становились шаманами. Другие становились ими, поскольку умели вводить себя в транс или изображать его. По мере развития религий шаманов заменяли жрецы, приобретавшие «магические силы» благодаря специальной подготовке или особому образу жизни, например безбрачию.

V. Общие черты местных религий

Религия впервые появилась у охотников и собирателей, от которых мы произошли. Чтобы понять, что представляет собой религия и почему она важна для столь многих людей, нужно понять, почему она была изобретена. Религии, о которых сейчас пойдет речь, я предпочитаю называть местными (в отличие от мировых религий, к которым перейду ниже), поскольку термины «племенные» и «первобытные религии» представляются мне несколько уничижительными. Эти ранние религии были действительно местными, поскольку природа духов и богов, а также представления о них у разных племен в большинстве случаев разнились. Однако некоторые черты являются общими почти для всех религий — начиная с первых известных племен и заканчивая современными постиндустриальными государствами^[84]. Это вера в то, что

1) «нематериальная часть человека способна сохраняться после смерти и оставаться осознанно действующим существом»;

2) «некоторые люди особенно предрасположены к получению вдохновения или посланий непосредственно от сверхъестественных инстанций — богов и духов»;

3) «следование определенным ритуальным предписаниям в строго установленном порядке способно воздействовать на реально существующее положение вещей».

Такие верования возникают в результате попыток объяснить явления, которые нельзя понять на основе имеющейся информации и наличного знания^[85]. Поскольку уже известные причины событий хорошо знакомы, — лев убивает антилопу, дождь приводит к росту травы и цветов, солнце высушивает траву, — причины, измышленные для объяснения событий, недоступных привычному пониманию, тоже принимают форму чего-то хорошо знакомого. Насколько мне известно, ни одно племя или общество не придумало бога, напоминающего семиугольник или цилиндр.

И здесь случайное соположение событий тоже может провоцировать причинно-следственные умозаключения. Охотник находит камень в желудке антилопы и вскоре ему особенно везет на охоте. Он приписывает удачу духу, заключенному в камне^[86]. Племя отлично поохотилось в полнолуние и начинает поклоняться луне. У многих охотничьих племен были лунные божества. Поскольку охота — занятие мужчин, лунные боги были мужского рода. Племена, больше зависевшие от сельского хозяйства или собирательства, имели солнечных богов, потому что для роста растений солнце важнее луны. А поскольку сбором урожая, диких ягод и прочих полезных плодов занимались женщины, солнечные божества были женскими^[87].

Люди любят и ненавидят, смеются и плачут. Значит, то же самое делают души, духи, боги; некоторые даже вступают в любовные отношения и напиваются допьяна. Таким образом, хотя люди измыслили этих сверхъестественных существ для объяснения того, что не могли объяснить понятными причинами, они наделили богов совершенно человеческими чувствами и качествами, поскольку не имели никакого непосредственного представления об этих существах. Сверхъестественные существа — сознательно действующие лица, наделенные во многом теми же потребностями и желаниями, что и люди. От людей они отличаются лишь считаными важными свойствами: они бессмертны, и им ведомо все, что делают люди.

Смысл религиозных ритуалов передают умозаключения, имеющие одновременно причинно-следственный и абдуктивный характер^[88]. Вера в действенность религиозных ритуалов основана на трех предположениях^[89]:

1) допущение о конкретном эпизоде (например, «это образцовый пример ритуала Х»);

2) объяснительное предположение о конкретном человеке (например, «этот человек относится к категории У»);

3) причинно-следственное предположение (например, «поскольку данный человек относится к категории У, он совершил действие Х успешно»).

Поскольку задача всякого религиозного ритуала — да и вообще всех религий — состоит в приобретении чего-то (успеха на охоте, достойного места на небесах), способность шамана «сохранять покупателей» отчасти зависит от его умения «доставлять нужные товары». Череда неудачных охот или засух может оставить шамана без почитателей.

Кратко говоря, перед каждым сообществом встает задача понять причинные связи, свойственные среде его обитания, и обратить это понимание себе на пользу. Если соположение событий приводит к причинно-следственному заключению, допустимому с точки зрения здравого смысла, это умозаключение принимается. Но если явление нельзя понять в рамках здравого смысла, нужно искать другие объяснения. Пытаясь понять то, что не объяснимо естественными причинами, человеческие сообщества, как правило, апеллировали к сверхъестественным инстанциям. Суеверие и религию можно рассматривать как теоретические конструкции для объяснения явлений, природные причины которых не были обнаружены.

VI. Мировые религии

Местные религии сконцентрированы на текущей жизни. Они объясняют те или иные события, помогают пережить смерть близких, укрепляют моральное состояние сообщества. Это, в свою очередь, способствует сотрудничеству, улучшению общественной жизни и позволяет отдельным людям участвовать в обмене с предками или богами, чтобы доставить себе здоровье, удачу на охоте или победу в сражении. Члены того или иного племени, возможно, и ожидают встречи с предками после смерти, но, скорее всего, весьма смутно представляют, на что похожа загробная жизнь. Предки, конечно, наблюдают за жизнью членов племени, наказывают и поощряют их по заслугам. Однако загробное существование предков вряд ли очень приятно, и поведение членов племени, таким образом, не мотивировано наградами в загробной жизни.

Напротив, мировые религии в основном ориентированы на загробное существование, на награды и наказания, ожидающие человека в потустороннем мире. Первая из четырех благородных истин буддизма говорит о страдании (дукха). Все люди заключены в круге жизни и перерождений, доставляющих много страдания. Вторая благородная истина говорит о причине человеческого страдания. Здесь мы наблюдаем прямую аналогию с местными религиями. Духи и боги местных религий дают объяснения конкретных, часто трагических событий. Буддизм объясняет, почему мы вообще страдаем. Однако третья и четвертая благородные истины дают надежду. Круг страданий можно разорвать, если последовать восьмеричным путем 1) правильных воззрений, 2) правильного устремления, 3) правильной речи, 4) правильных действий, 5) правильных средств к жизни, 6) правильного усилия, 7) правильной осознанности и 8) правильного сосредоточения. Но путь этот нелегок. Помимо веры (саддха или панна) необходимы упражнения в сосредоточении и медитации (самадхи) и выполнение многочисленных этических и воспитательных практик (сали). Те, кто успешно следует восьмеричным путем, способны вырваться из круга страданий и обрести нирвану — состояние свободы, покоя и блаженства.

Десятьзаповедейхристианстватожепредставляютсобойсвод предписаний, которые запрещают определенные действия в земной жизни и обещают тем, кто соблюдает заповеди, жизнь в раю. Христианские мыслители потратили немало усилий, пытаясь представить и описать, какова жизнь в раю — или в аду. Ислам, на первый взгляд, выглядит исключением в этом плане, поскольку Коран посвящен не столько потустороннему миру, сколько земной жизни и обязанностям человека в этой жизни. Но само слово «ислам» означает «покорность», и в Коране подробнейшим образом описано, что каждый человек должен и чего не должен делать в повседневной жизни. Многие предписания — например, молиться пять раз в день и поститься в Рамадан — требуют отказа от каких-то земных удовольствий в обмен на будущее райское вознаграждение, как в христианстве и буддизме. В этом отношении ислам очень близок к другим главным мировым религиям.

По мере того как знание развивалось и общества становились все более сложными и совершенными, понимание причинных связей росло, а потребность измышлять сверхъестественные причины событий уменьшалась. Благодаря развитию торговли и взаимного общения люди знакомились с другими религиями и начинали отмечать странность, если не фантастичность верований некоторых других групп. Эти факторы способствовали созданию мировых религий.

Мировая религия по определению должна представлять собой одно и то же в любом сообществе, которое ее исповедует, — и в том, которое занимается сельским хозяйством, и в том, которое занимается охотой. Поэтому мировая религия не может легко приспособиться к местным особенностям и условиям. Она не может дать земледельческому сообществу женское солнечное божество, а охотничьему — мужское лунное. Таким образом, необходимый шаг в создании мировой религии — замена многочисленных божеств и духов одним богом (или, в крайнем случае, несколькими богами).

Мировую религию трудно нацелить на раздачу наград и наказаний в этой жизни: сообщества отличаются друг от друга, и потребности у них очень разные. Вероятно также, что в более сложных обществах — по мере роста знания и понимания причинности и случайности — люди начинали скептически относиться к способности шаманов и жрецов исцелять болезни, изгонять злых духов, даровать победу в сражении. Поэтому второй логический шаг в создании мировой религии — перенаправление отношений обмена между богами и людьми: награда ждет не в земной жизни, а на небесах. Такое смещение перспективы обладает несомненным достоинством: убедиться в получении наград отныне невозможно^[90].

Хотя мировые религии, в отличие от местных, уделяют меньше внимания текущим событиям, к ним тоже можно обращаться, и даже в наши дни, чтобы объяснить то, что иначе необъяснимо. Вот, например, как шейх Юсуф аль-Кардави, руководитель Европейского совета по фетвам и исследованиям, объясняет, почему землетрясение 2004 г. в Индийском океане, за которым последовало цунами, унесшее тысячи жизней, произошло там, где произошло: «Люди должны спросить себя, почему это землетрясение произошло в данном районе, а не в других. Почему оно произошло в такое время, а не в иное? Почему? Тот, кто посмотрит на этот регион, поймет, что это туристическая область. А это такие области, в которых распространены запрещенные вещи, в том числе употребление алкоголя и наркотиков, а также прочие мерзкие занятия. Кто знаком с туризмом нашего времени, тот это знает. Эти районы печально известны тем современным туризмом, который получил название “секс-туризма”… Разве они не заслужили кары Аллаха?»^[91]

Евангелический проповедник Джерри Фэлуэлл тоже пришел к выводу, что атака на Всемирный торговый центр 11 сентября 2001 г. была Божьим наказанием за грехи Америки: «Я безусловно убежден, что неверующие, сторонники полной легализации абортов, феминистки, геи и лесбиянки, активно стремящиеся противопоставить свой образ жизни нашему… все они пытались секуляризовать Америку. Я показываю на них пальцем и говорю: “Вы помогли этому случиться”»^[92].

По сравнению с местными религиями мировые религии обладают тем крупным преимуществом в плане причинно-следственных объяснений, что предлагают ответы на глобальные вопросы: как был создан мир, кто создал человека? Предлагаемые ответы, опять же, имеют то преимущество, что проверить их невозможно^[93].

Таким образом, мировые религии обладают всеми характерными свойствами местных религий. Они предлагают ответы на запутанные вопросы; они запрещают безнравственные действия и предписывают нравственные; они содержат ритуалы, позволяющие отдельному человеку получить определенное вознаграждение и избежать определенного наказания; наконец, они уделяют большое внимание смерти и переходу в мир иной. Однако не менее важно то, что отличает мировые религии от местных. Мировые религии предлагают ответы на вопросы иного уровня, — например, кто создал землю? На место всезнающих предков и духов они ставят одного всезнающего бога. И там, где награды и наказания, отмеренные предками, меняли земную жизнь членов племени, теперь награды и наказания всезнающего бога ожидаются в загробной жизни.

Различие между мировой и местной религией весьма наглядно видно на примере африканского племени фанг^[94]. Люди фанг поддерживают каждодневную связь с предками: молятся им и приносят жертвы, чтобы заслужить милость и не потерпеть несчастий здесь и сейчас. Они верят и в бога по имени Мебеге, который гораздо могущественнее любого живого человека, да и любого духа: он создал землю, небо, зверей и людей. Ему наследовал другой бог, Нзаме: он создал орудия труда, одежду, другие полезные предметы и научил людей охоте и земледелию. Мебеге и Нзаме в целом ряде отношений более могущественны, чем духи предков; тем не менее племя фанг не молится им и не приносит им жертвы. Оно не верит, что Мебеге и Нзаме следят за каждым действием человека и воздают ему по заслугам. Поэтому эти боги не играют существенной роли в повседневной жизни людей фанг. Можно предположить, что племя фанг сначала создало представление о духах предков и разработало ритуалы молитв и жертвоприношений ради чисто насущных целей. А Мебеге и Нзаме появились потом, чтобы ответить на отвлеченные вопросы — откуда пошла жизнь, кто научил людей делать орудия труда. Поскольку племя фанг уже знало, как с помощью любезных предкам ритуалов обеспечить себе здоровье, нужное количество дождей и прочие вещи, у него не было оснований предполагать, что новые боги-творцы могут принести такую же пользу; следовательно, не было смысла молиться им и приносить им жертвы.

Смерть основателя мировой религии (Будды, Христа, Магомета) ставит его последователей перед необходимостью решить, как продолжать распространение вероучения. Существующие версии вероучения сводятся воедино, и последователи начинают обращать других в свою религию. Из этих первых миссионеров выделяется группа религиозных экспертов, которую Бойер называет гильдией^[95]. Члены гильдии становятся официальными толкователями религиозной доктрины и исполнителями ее ритуалов. Подобно всем гильдиям, религиозные гильдии не терпят конкуренции и стремятся ее пресечь. Неспроста первая из десяти заповедей запрещает верить в «других» богов. Каждая мировая религия заявляет, что только она способна обещать спасение души, нирвану или иные формы вечного блаженства, и, соответственно, побуждает людей принять эту единственно истинную веру и осуждает отступничество^[96].

В местных религиях считается, что шаманы и жрецы обладают таинственными силами, которые либо присущи им от рождения, либо дарованы духами. В отличие от этого священнослужители мировых религий получают силы благодаря специальной подготовке. Католическая церковь, кроме того, старалась отделить свое духовенство от прочих членов церкви, требуя, чтобы священники давали обет безбрачия. В принципе возможность приобрести соответствующую подготовку и стать священником^[97] или дать обет безбрачия открыта перед любым человеком; поэтому члены гильдии очень уязвимы для чужого проникновения и конкуренции. Чтобы обезопасить себя от конкуренции, религиозные гильдии, как правило, искали союза с государством^[98].

Один из эффективных способов защиты монополии — создание хорошо узнаваемой фирменной марки. Религиозные бренды принимают форму доктрин, характерных для определенной религии. Тем самым религиозные доктрины, почти совершенно отсутствующие в местных религиях, играют важную роль в развитии мировых религий. Учение легче стандартизировать и пропагандировать, если его можно записать. Возникновение мировых религий в более сложных обществах наряду с письменностью и грамотностью было, таким образом, отнюдь не случайностью. Если нет записанной версии учения, вряд ли можно гарантировать, что в каждом сообществе оно будет одинаковым. Чисто изустная передача религиозной доктрины непременно приведет к изменениям в содержании. А если текст записан, можно удостовериться, что в каждом сообществе преподается одно и то же учение и выполняются одни и те же обряды. Поэтому мировые религии можно рассматривать как первую форму создания фирменных марок и франчайзинга. Точно так же, как клиент «Макдональдса» может рассчитывать, что «Бигмак» будет одинакового размера и качества в Китае, во Франции и в Калифорнии, католик может рассчитывать, что месса будет отслужена примерно одинаково в тех же Китае, Франции и Калифорнии.

Все мировые религии стремятся к монопольному положению, и некоторые, например Католическая церковь в Европе с начала Средних веков до начала XVI в., были близки к нему. Однако ни одна из них, по всей видимости, не способна бесконечно поддерживать монополию на догму. Одна из причин состоит в том, что никто из основателей мировых религий не имел ни времени, ни намерения подробно записать и систематизировать свои воззрения. Поэтому систематизация начиналась после смерти основателя и проводилась его последователями. А поскольку эти последователи помнили и толковали слова учителя каждый на свой лад, неизбежно возникали разногласия по поводу точной формулировки подлинного вероучения. В результате все мировые религии стали жертвами расколов.

В дополнение к внутренней конкуренции мировые религии сталкиваются и с внешней — со стороны других мировых и местных религий. Многие религиозные доктрины имеют очень абстрактный характер. Таково, например, учение о Святой Троице: Бог един, но существует в трех Лицах, два из которых состоят в отношениях отцовства-сыновства. Первое знакомство с событиями из жизни Будды, Христа и Мухаммеда производит очень сильное впечатление, но и эти примеры могут со временем утратить вдохновляющую привлекательность. Бихевиоризм учит нас, что привычки легче формируются и поддерживаются в тех ситуациях, когда вознаграждение немедленно следует за действием, чем в тех, когда оно откладывается. Проблема, стоящая перед всеми мировыми религиями, заключается в том, что самые большие награды доступны лишь после смерти. А вот награды местных религий достаются людям (как они сами убеждены) уже в земной жизни. Поэтому мировые религии нередко вынуждены усваивать местные религиозные обычаи.

«Многие теоретики индуизма противопоставляют шастрические (как они их называют) элементы религии, т. е. верования и практики, соответствующие определению индуизма, лаутическим, или местным народным и контекстным версиям. Люди всегда что-то добавляют к базовому учению или искажают его. То же самое явление присутствует и в буддизме. Знатоков буддизма шокируют многие языческие ритуалы, которые им приходится наблюдать, терпеть и в которых они порой даже вынуждены участвовать. Для истории раннего христианства характерны многочисленные острые конфликты между часто непоследовательными и имеющими политическую подоплеку требованиями еще слабой церкви с целым сонмом местных культов, которые тем или иным образом отклоняются от доктрины… Индуизм в известном отношении добился более приемлемого баланса между нормативной, ученой версией религии и неизбежными местными вариантами и добавлениями. Это было достигнуто главным образом за счет аккуратного отделения великих богов космического уровня от локальных божеств, в большинстве своем женских и почитаемых преимущественно на местах. Почти в каждом поселении есть своя богиня, которая заботится о жителях данного конкретного места» (Boyer, 2001, pp. 281–282).

В наши дни у многих больших и малых городов Италии по-прежнему есть святые-покровители; их день рождения каждый год отмечается шествием или празднеством. В индуизме местные святые выполняют похожую функцию в качестве локальных богов. Празднества способствуют укреплению связей между членами сообщества и тем самым, можно надеяться, формируют поведение, в большей мере ориентированное на сотрудничество и общение. В местных религиях ту же задачу выполняют празднества и пляски.

Наглядные примеры того, как практики мировых религий сочетаются с местными, можно найти в Африке. По свидетельству жрицы вуду На Хонун, христиане Бенина по воскресеньям ходят в церковь, а в остальные дни недели посещают жрецов и жриц вуду^[99]. Насколько можно судить, в Бенине обыденные отношения обмена с духами остаются не менее или даже более важными, чем отношения с далеким христианским Богом. Подобная практика существует и в Азии. Многие ходят к брахману, чтобы получить награду в загробной жизни, а к местным колдунам — чтобы получить скорую пользу в земной^[100].

Желание иметь местную религию, которая удовлетворяет специфические и насущные потребности, может приводить и к возникновению евангельских движений. Подобно всем местным религиям, евангельские движения существуют во многих формах. Их религиозные службы, как правило, не похожи на торжественные церемонии главных мировых религий: это эмоциональные собрания с большим количеством песнопений, напоминающие ритуалы местных религий. Подобно прочим местным религиям, христианские евангельские движения нередко выводят на первый план отношения обмена между верующими и Богом; при этом предполагается, что Бог награждает немедленно — дарует физическое здоровье и душевный покой в обмен на молитвы и приличные пожертвования в пользу евангельского проповедника^[101].

VII. Происхождение мировых религий

Среди пяти великих мировых религий — иудаизма, христианства, ислама, индуизма и буддизма — наиболее тесно с местными религиями связан индуизм. Многочисленность индуистских божеств объясняется тем, что индуизм по мере распространения включал в свой состав местных богов. Тем же самым объясняется политеизм древних греков. Обряды, совершаемые в индуистских храмах, во многих чертах напоминают ритуалы местных религий. Статуя божества считается его персонификацией. Божество, как и любое существо, нужно пробуждать, омывать, питать. Подобные ритуалы проводятся и дома, где присутствует изображение «фамильного» божества.

По мере того как экономическая жизнь на Индийском субконтиненте становилась более сложной, а общество — более урбанизированным, там, как и во всех сложных экономических системах, возникало разделение труда. Индийская кастовая система оформляет это разделение, фактически превращая каждую профессиональную группу в гильдию. Такая гильдия защищена от конкуренции и внешнего проникновения брачными запретами, характерными для кастовой системы^[102]. Присущее всем человеческим обществам отвращение к осквернению выражено в кастовой системе требованием, чтобы с нечистыми предметами имели дело члены низшего класса — неприкасаемые. Жречество — брахманы — естественно, отнесено к высшей касте.

Буддизм основан на индуизме и заимствует у него центральную идею жизненного цикла. Согласно преданию, основатель буддизма Сиддхарта (ок. 560–480 гг. до н. э.) был зачат при божественном участии, как и Иисус. Матери Сиддхарты привиделось во сне, что в ее лоно вошел белый слон. Когда Сиддхарте было тридцать с небольшим лет, он странствовал по Северной Индии в поисках просветления. Однажды вечером он сел под фикусовым деревом и погрузился в медитацию. На заре он стал Верховным Буддой.

Буддизм разделяет с индуизмом представление о круге жизни и перерождений. Поэтому обе эти мировые религии, подобно местным религиям, уделяют внимание переходу из этой жизни в следующую. Обе содержат набор предписаний, которым люди должны следовать в земной жизни. Однако, в отличие от местных религий, выполнение этих обязанностей нацелено не на улучшение земной жизни, а на прорыв жизненного круга. Конечная цель буддизма и индуизма — не наслаждение текущей жизнью, а окончательное избавление от нее ради лучшей загробной жизни.

Великим изобретением иудаизма был монотеизм. Иудаизм похож на индуизм в том отношении, что нельзя назвать единственное лицо, подобное Сиддхарте или Мухаммеду, которое основало эту религию или выступило с утверждением, что есть только один бог. Согласно Торе, Бог явил себя иудейским патриархам Аврааму, Исааку и Иакову и возвестил им, что Он является единственным истинным Богом. Ранняя история евреев, как ее описывает иудаизм, изобилует встречами Бога с пророками (например, с Моисеем) и наполнена чудесами, когда, например, воды Чермного моря расступились перед евреями, чтобы те могли бежать из Египта.

В основе христианства и ислама лежит иудаизм. Христианство утверждает, что Иисус был Мессией, которого евреи долго ожидали. Ислам заявляет, что Мухаммед был пророком, более того, Пророком пророков, которому явился архангел Джабраил и повелел вернуть арабов к единственной истинной религии. Обе религии монотеистичны, однако христианская концепция сложнее, поскольку в ней присутствует представление о Святой Троице, или о триединстве Бога.

Пять перечисленных мировых религий в целом ряде важных отношений отличаются от местных религий. Вместе с тем они сохраняют главнейшие элементы местных религий, да и всех религий вообще. Индуизм и буддизм уделяют пристальное внимание смерти и последующей жизни. Сиддхарта и Иисус, как считается, были, подобно всем прочим людям, рождены женщиной, но появились в результате непорочного зачатия. Аврааму, Исааку, Иакову и Моисею являлся Бог, Мухаммеду — ангел. Эти боги и ангелы — осознанно и целенаправленно действующие существа; они обращаются к людям, которым являют себя, с намерением побудить этих людей к выполнению высшей воли.

Большинство людей лишены харизмы, и лишь некоторые обладают ею. Основателями религиозных сект и культов выступают фигуры, обладающие достаточной харизматичностью, чтобы убедить группу людей следовать за ними по новому религиозному пути. Судя по влиянию, которое Сиддхарта, Иисус и Мухаммед оказывали на людей, вступавших с ними в контакт, они, по всей видимости, были носителями огромной харизмы. Однако никто не имеет монополии на харизму; поэтому история религии, как мы знаем, изобилует харизматичными личностями — от Мартина Лютера до Мартина Лютера Кинга.

Известны случаи, когда основатели новых религий или религиозных сект заимствовали элементы великих мировых религий. В наши дни одним из самых быстро растущих и преуспевающих религиозных движений является мормонская церковь. Подобно тому как Мухаммеду явился архангел Джабраил, ее основателю Джозефу Смиту-мл. в 1830 г. явился пророк Мороний. Он показал Смиту, где хранится Книга Мормона; эта Книга, в которой якобы содержалось учение одного из пропавших племен израильских, была зарыта в Новой Англии в IV в. н. э. С Божьей помощью Смит перевел ее на английский язык, и она стала священным текстом религии мормонов.

VIII. Чем отличаются теоретические системы обществ современного типа и традиционных обществ

В исключительно интересной статье Робин Хортон определяет различие между теоретическими системами обществ современного и традиционного типа примерно в том же ключе, что и я^[103]. К обществам современного типа он относит западные, к обществам традиционного типа — африканские (хотя последнее определение применимо ко всем племенным обществам). Общества современного типа в основном используют для уяснения причинно-следственных связей формальные научные методы. Традиционные общества полагаются главным образом на абдуктивные методы, упомянутые в главе 2. Но и те и другие общества обладают «теоретическими системами, задачей которых является расширение впечатляющей, хотя и ограниченной, причинно-следственной перспективы повседневного мышления в рамках здравого смысла» (Horton, 1982, р. 201).

Обе теоретические системы можно разделить на две части. К первичной теории относятся каузальные связи, выводимые на основании здравого смысла из близкой соположенности природных событий; этот уровень я, вслед за Бойером (Boyer, 1994), называю абдуктивной теорией. Обыденный здравый смысл формирует такие причинно-следственные умозаключения, которые, как указывал Юм, основаны на опыте. Во всех обществах и культурах первичная теория накапливает знание примерно одинаковым образом. Вторичную теорию составляют ментальные конструкции, применяемые для объяснения тех явлений, которые невозможно объяснить с помощью первичной теории. Если первичные теории во всех культурах похожи, то вторичные «резко разнятся… от одного сообщества к другому, от одной культуры к другой» (р. 228). Однако в одном важном отношении они тоже похожи, а именно: в обеих теоретических системах вторичные теории апеллируют к сущностям и процессам, в известном смысле «скрытым» от наблюдателя, тогда как в первичных теориях эти сущности и процессы являются непосредственно наблюдаемыми (р. 229).

Во вторичных теориях традиционных обществ скрытые сущности представлены душами, духами и богами. Соответственно, они персональны в том отношении, что принимают облик людей или животных, а также, подобно людям и животным, действуют целенаправленно. Напротив, во вторичных теориях современного западного общества скрытые сущности — это неодушевленные и, соответственно, имперсональные, или механистические, объекты: атомы, электроны, звуковые волны, гравитационные силы (р. 229).

Затем Хортон рассуждает о важных различиях между культурами, выделяя следующие пары: традиционалистская и прогрессивная, консенсуальная и конкурентная культуры (рр. 238–248). В традиционалистском обществе люди верят, что мудрость была открыта древними и дошла до текущего поколения. Эта мудрость показывает истинную картину мира — главным образом потому, что за ней стоит авторитет древних, но отчасти и потому, что она выдержала испытание временем. Предлагаемое ею объяснение событий не расходится с опытом настолько, чтобы ставить мудрость древних под сомнение. Как будет показано в главе 8, образцом такого законченного традиционалиста может служить Эдмунд Бёрк, чьи сочинения я там разбираю.

Прогрессивные культуры не придают особого значения учениям прошлого. Сегодня мы знаем больше, чем вчера, а завтра будем знать больше, чем сегодня. Соответственно, представителям прогрессивных культур присущ оптимистический взгляд на познавательные способности человека и его будущее. Завтра будет лучше, потому что завтра мы будем знать больше, чем сегодня. Этот оптимизм прекрасно передан в трактате Иммануила Канта «К вечному миру» (Kant, [1795] 1949), но кроме этого трактата можно указать еще немало сочинений эпохи Просвещения.

Консенсуальное общество консервативно в еще большей степени, чем традиционное. Когда всем членам общества присущ один и тот же набор убеждений, когда у них общее Weltanschauung (мировоззрение), тогда не найдется ни одного человека, который указал бы на несообразности этих убеждений и их неспособность объяснить те или иные явления. А в обществе, где существуют соперничающие системы убеждений и теоретические модели, поборники одной системы постоянно указывают на несостоятельность соперников, заставляя их совершенствовать умение объяснять и предсказывать события. Поэтому от прогрессивной и конкурентной системы можно ожидать более быстрого накопления знания, чем от традиционалистской и консенсуальной. Хортон считает также, что культурная однородность, характерная для доколониальной Африки и средневековой Европы, чревата традиционализмом в гораздо большей мере, чем подобные «плавильным котлам» новые энергичные общества, характерные для Греции VI в. до н. э. или для Нидерландов в начале Научной революции; в этих обществах несообразности традиционных представлений неизменно подвергались критике (рр. 254–256).

На протяжении всей книги я подчеркиваю значение логического мышления и различие между прогрессивными и традиционными обществами. Поэтому, вероятно, будет небесполезно завершить данный раздел некоторыми соображениями о том, являются ли традиционные общества, взятые со всеми их предрассудками и прочими верованиями, менее рациональными по сравнению с современными обществами, или по сравнению с ними их даже можно квалифицировать как антирациональные. Вопрос этот в значительной мере семантический, но в данном случае, как я полагаю, семантика важна.

Сегодня мы назвали бы иррациональной веру в то, что Солнце вращается вокруг Земли. Мы знаем, что Земля вращается вокруг Солнца и нам только кажется, что все происходит наоборот. Но 5000 лет назад судить о том, что вокруг чего вращается — Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли, можно было лишь на основе личных наблюдений. Если Земля плоская и неподвижная, а Солнце вращается вокруг нее, тогда мы могли предположить, что Солнце будет в пределах видимости только часть времени, — что, собственно, мы и наблюдаем. Кроме того, поскольку ни у одного объекта никогда не наблюдалась способность оставаться в непрерывном движении, разумно было предположить, что Солнцем движет невидимый дух или бог. А если наша религия утверждает, что мы — богоизбранный народ, тогда становится более вероятным предположение, что Солнце (и в таком случае все звезды) вращается вокруг Земли, а Земля — центр мироздания.

Если бы Земля вращалась вокруг Солнца, мы были бы вправе предположить, что Солнце будет видно всегда. На основании того багажа знаний, который существовал 5000 лет назад, трудно было выдвинуть гипотезу, что Земля шарообразна и вращается как вокруг своей оси, так и вокруг Солнца. Поэтому тогда было вполне логично считать, что Солнце вращается вокруг Земли; просто это была ошибочная гипотеза. А если в наши дни житель промышленно развитой страны считает, что Солнце вращается вокруг Земли, мы, наверное, назовем его человеком со странностями. В чем же разница? Разница, безусловно, в том, что сейчас наше знание законов гравитации, физики и астрономии, равно как и наши возможности наблюдать движение звезд и планет гораздо больше, чем 5000 лет назад. Поэтому в наши дни поддерживать гипотезу о вращении Солнца вокруг Земли значит отвергать несметное количество данных, свидетельствующих об обратном; а пренебрежение научно установленными фактами иррационально.

Подобным же образом, 5000 лет назад не было совершенно нелогично считать, что если человек внезапно умер без видимой причины, то его убил злой дух; это не будет нелогично и в каком-нибудь ныне существующем традиционном обществе. В подобного рода общественной среде люди понимали и понимают причины смерти гораздо хуже, чем в обществе современного типа. Сегодня можно произвести вскрытие и установить вероятную причину смерти. Если человек средних лет, пробежав большое расстояние по жаре, умер и было установлено, что причиной смерти стал сердечный приступ, то в наши дни будет иррационально предполагать, что его убил злой дух.

Суеверия и религии возникают как попытки объяснить необъяснимое и предсказать непредсказуемое. Они возникают примерно таким же образом, как и другие способы описания причинно-следственных связей. И обращение к ним иррационально ничуть не в большей степени, чем существовавшее 5000 лет назад убеждение, что Солнце вращается вокруг Земли. Такие убеждения становятся иррациональными тогда, когда накапливаются противоречащие им факты^[104].

Традиционные общества Хортона относятся к мифической культуре Дональда. Они обладают языком и способностью логического мышления, но не имеют письменности и, стало быть, не могут хранить и накапливать знания в той мере, которая доступна обществам современного типа. Созданные традиционными обществами теории (если их можно так назвать) о происхождении человека, о том, есть ли жизнь после смерти и появляются ли умершие в виде духов, на самом деле — выдумки, призванные заполнить пробелы в знании окружающего мира. Изобретение письменности позволило людям заменить традиционные мифы и предания гипотезами, которые оперировали такими абстрактными понятиями, как гравитационные силы, атомы, электрические заряды и звуковые волны. Появилась возможность рационально конструировать модели природы и проверять предсказания. Научные теории Нового и Новейшего времени пришли на замену мифическим сказаниям традиционных обществ. Таким образом, изобретение письменности позволяло обществам войти в новую эпоху, но лишь немногие решили воспользоваться преимуществами этой возможности.

IX. Наука и религия

Чтобы понимать мир и уметь выживать в нем, нам принципиально важно знать причинно-следственные связи. Неудивительно, что в трактате «Исследование о человеческом познании» Давид Юм подчеркнул особую значимость причинных связей: «Если между объектами существует какое-нибудь отношение, которое нам важно знать в совершенстве, то это отношение причины и действия. На нем основаны все наши заключения относительно фактов или существования. Только с его помощью достигаем мы уверенности в существовании объектов, находящихся за пределами наличного свидетельства нашей памяти и наших чувств. Единственная непосредственная польза всех наук состоит в том, что они обучают нас управлять будущими явлениями и регулировать их с помощью их причин»^[105] (Hume, [1748] 1939, p. 631).

Религия и наука предлагают две альтернативные стратегии познания причинно-следственных связей. Обе они, как мы показали в предыдущем разделе, построены на допущениях о невидимых действующих лицах или силах. Однако они фундаментально различаются в том отношении, что научные объяснения природных явлений могут быть проверены и отвергнуты на основе фактов, а религиозные объяснения проверить невозможно. Научный прогресс состоит в отказе от ложных гипотез и разработке новых, правильных, в отказе от ложных причинно-следственных умозаключений и сохранении истинных. Примерно таким же образом протекает культурное развитие. По мере приобретения знаний сообщество отвергает ложные причинно-следственные умозаключения, накапливает истинные и благодаря этому, по идее, становится более здоровым и благополучным. Предметом процесса познания могут быть и природные, и социальные явления. Наше нынешнее понимание того, как свободный рыночный обмен обогащает всех членов сообществ, способствовало преуспеванию, характерному для большинства стран с рыночной экономикой. Культурное развитие, как я его определяю, состоит точно в таком же накоплении запаса знаний, а именно корректных причинно-следственных умозаключений о природных и социальных явлениях.

Чтобы получать выгоду от достижений науки, сообществу нужно поощрять ее развитие и вместе с тем быть открытым для новых идей, которые она приносит. Нужно вкладывать ресурсы в новые кадры теоретической науки и в научные исследования. Здесь проявляются реальные различия между странами современного типа, обычно относящимися к Западу, и странами, в той или иной мере привязанными к традиции. Последние страны в одних случаях просто не имеют ресурсов, чтобы дать большинству своих граждан научное или ему подобное образование. В других случаях науку лишают приоритетного значения.

Саудовская Аравия и Иран по любым меркам — отнюдь не бедные страны. Но в этих странах учащиеся, начиная с начальной школы и до университета включительно, тратят несчетные часы на изучение религии, а потому не имеют достаточного времени для ознакомления с научными и прочими современными дисциплинами. Кроме того, изучение религии в основном построено на зубрежке, т. е. на механическом заучивании больших текстов. Впрочем, это, конечно, характерно почти для любой системы религиозного образования. Студентов не учат, да и в принципе не могут учить критически оценивать адекватность религиозных текстов и постулатов или полемизировать с наставниками; эти тексты считаются словом Божьим, а значит, по определению неоспоримой истиной. В таких странах, как Саудовская Аравия и Иран, образовательные системы и по методам, и по предмету обучения сковывают молодых людей рамками традиционного мышления.

Культура, уделяющая большое внимание науке, обязательно должна быть в той или иной мере прогрессивной. Менее эффективные лекарства или средства коммуникации уступают место новым, более эффективным. Трудно быть открытым для новых идей в одной сфере и закрытым для них в других. Поэтому в открытых обществах распространение новых идей затрагивает другие области знания — историю, искусство и даже этику. И здесь вновь проявляется резкий контраст между западными, светскими обществами и теми, где религия играет доминирующую роль. Набожный человек по определению консервативен. Он должен постоянно сверяться с тем временем, когда жил и нес миру истину основатель религии. Его учение, записанное и истолкованное ближайшими учениками много веков назад, и по сей день определяет, как человек должен вести себя, одеваться и думать.

В этом плане различия между такой страной Запада, как Швеция, и Саудовской Аравией совершенно очевидны; они проявляются в том, как люди одеваются, что изучают и, пожалуй, ярче всего в диапазоне свобод, позволяющих людям поступать и думать по своему усмотрению, будь то желание женщины водить машину или желание мужчины перейти в католицизм. И все же эти различия не стоит переоценивать. Если саудовцы запрещают алкоголь потому, что этого требует Коран, то шведы облагают алкоголь высоким налогом и жестко регламентируют его продажу. В нынешней Швеции такие меры принято оправдывать тем, что они способствуют здоровью и безопасности. Однако восходят они к существовавшему в XIX в. движению за запрет алкоголя, которое имело в значительной мере религиозную подоплеку. Не так уж давно религиозные консерваторы добились запрета на продажу алкоголя в США. При Джордже Буше-мл. религиозные консерваторы, исходившие из своих представлений о том, что разрешает Библия, смогли ограничить научные исследования в ряде областей. Таким образом, и на Западе немало людей, которые охотно повели бы нас вспять и ограничили свободу мыслей и поступков. Опять же, на Ближнем Востоке и в других частях мира, которые обычно не относят к Западу, тоже немало людей, желающих видеть свои страны более либеральными и прогрессивными. Борьба между либерализмом и консерватизмом, между прогрессизмом и традиционализмом длится, как я кратко показываю в нескольких следующих главах, уже много столетий и далека от завершения.

X. Религия, идентичность и ценности

Роль религии в объяснении причинно-следственных связей стала предметом нашего особого внимания потому, что эта функция религии лучше всего объясняет ее происхождение. Принципиальное несходство религии и науки проявляется в столь же разном подходе к причинно-следственным связям. Однако у религии есть другие важные свойства. Самым важным является то, что религия может служить определяющим фактором персонального чувства самоидентификации и формировать персональную систему ценностей.

Хотя религии несомненно могут выполнять эти функции и нередко действительно их выполняют, следует подчеркнуть, что ни одна из упомянутых функций не способна объяснить происхождение религии. Трудно представить, чтобы члены какого-нибудь племени в один прекрасный день дружно задумались и решили, что у них нет чувства идентичности, а потому им нужно создать оригинальный племенной свод представлений о мире. На самом деле их картина мира складывалась постепенно, под влиянием случайных событий и заключений о причинности, отчасти бывших достоянием только этого племени. Так со временем возникало чувство идентичности, основанное на истории и обычаях племени. По мере того как создавались мифы, объяснявшие причины определенных событий, роль предков и духов в жизни племени, и формировались ритуалы, позволявшие вступать в отношения обмена с духами, эти мифы и ритуалы становились частью племенной культуры и определяющим фактором чувства идентичности. Роль подобного идентификатора местная религия начинает выполнять после того или в лучшем случае одновременно с тем, как эта религия возникает в силу других причин.

Равным образом и Мухаммед поведал о встречах с архангелом Джабраилом и его повелениях отнюдь не потому, что считал арабов лишенными чувства идентичности. Он думал, что слышит слово Божье, и исполнился решимости вернуть арабов в лоно единственно истинной религии. Мусульманское чувство идентичности возникло после того, как арабы (а затем и другие этнические группы) приняли вероучение Мухаммеда.

Как уже отмечалось, и местные, и мировые религии резко осуждают асоциальные действия (например, воровство) и обещают награду за действия, полезные для социума. Эти предписания, естественно, составляют часть системы ценностей религиозного сообщества. Кроме них систему ценностей формируют история сообщества, а также социальная и физическая среда обитания. У сообщества, живущего в условиях крайней нехватки белка и в силу этого практикующего человеческие жертвоприношения и каннибализм как элементы своей религии, складывается иная система ценностей, чем у того, которому хватает белка и которое может позволить себе приносить в жертву других животных. Религия, допускающая полигамию, и религия, предписывающая моногамию, имеют разные системы ценностей применительно к роли мужчины и женщины в обществе и семье. Такого рода различия, как и все прочие различия между религиями, обусловлены сочетанием случайных прошлых событий и физических условий, в которых возникало общество.

В разных обществах исторические обстоятельства приводили к возникновению разных наборов ценностей и персональных идентичностей, которые частично выражены и детерминированы их религиозными верованиями. Поскольку наша главная тема — отношение между религией и демократией, встает очевидный вопрос: в какой мере та или иная религиозная идентичность или система ценностей способствует или препятствует созданию и поддержанию либеральной демократии. Укрепляют религиозные ценности либеральную демократию или подрывают ее? Являются верующие люди лучшими гражданами либеральной демократии, чем неверующие, или нет? Ответы на эти вопросы в данном конкретном контексте важны сами по себе, но дают немалую пищу и для размышлений об оптимальных отношениях между церковью и государством. Эта тема веками дискутировалась в Западной Европе, и в дальнейшем мы тоже к ней обратимся.

XI. Религия и традиционализм

У всех обществ есть обычаи и традиции. Американские семьи собираются в День благодарения, чтобы вкусить индейку: именно ее, как считается, ели первые колонисты. Немцы в канун Нового года едят карпа: он, по их поверьям, приносит деньги. А еще в Германии на Новый год льют в холодную воду расплавленный свинец, чтобы погадать на будущее по тем замысловатым фигурам, которые он принимает в воде. Такие праздничные события и сопутствующие им ритуалы безвредны и даже полезны: воскрешаются теплые воспоминания о прежних Днях благодарения или новогодних канунах, укрепляются семейные связи.

Другие обычаи и традиции не столь безобидны. Вера в магическую силу лап гориллы и рогов носорога породила целую отрасль браконьерства и незаконной торговли и вела дело к полному истреблению этих животных. Обряд женского обрезания очень болезнен для девушек и угрожает их жизни.

Религии по самой природе своей связаны традицией и консервативны. В верованиях адепта местной религии отражаются племенные мифы, передававшиеся из поколения в поколение. Вера адепта мировой религии отражает многие часы усвоения и механического заучивания священных текстов, записанных столетия тому назад. Преклонение перед прошлым мешает людям свободно принимать открытия настоящего, особенно когда эти открытия бросают вызов тем или иным аспектам вероучения. Между научным прогрессом и почти всеми формами традиции всегда существует напряженность; особенно острой она становится в отношениях с религией, поскольку религиозные верования многих людей весьма сильны. Вряд ли кто из немцев сейчас действительно верит, что по извивам свинца в воде можно предсказать будущее, а тех, кто все еще верит, можно, наверно, довольно быстро убедить в обратном. Но никакие логические доводы не способны подействовать на людей, которые верят, что Иисус и Сиддхарта родились от девственниц. Именно эта стойкая невосприимчивость к логическим доказательствам и научным фактам побуждает нас считать, что конфликт между прогрессивными обществами современного типа и традиционными обществами — это, по сути дела, конфликт между наукой и логическим мышлением, с одной стороны, и религией — с другой. В следующих главах мы покажем, что этому конфликту столько же лет, сколько известной нам истории человечества.

Примечания

35

Locke (1690a, p. 244); курсив в оригинале.

36

Darwin (1874, p. 122).

37

Термином «оперантный бихевиоризм» обозначается направление бихевиоризма, основанное Б. Ф. Скиннером. См.: Catania and Harnard (1988).

38

Когда ДЗ-игра повторяется неопределенно долго, для индивидуального участника сотрудничество становится оптимальной стратегией, если побуждает к сотрудничеству другого игрока.

39

Обзоры литературы по этим экспериментам см. в: Davis and Holt (1993), Roth (1995), Ledyard (1995), Ostrom and Walker (1997) и Hoffman (1997).

40

Ramachandran (1990, p. 24).

41

Tooby and Cosmides (1992, p. 66).

42

См.: Tooby and Cosmides (1992, p. 113) и Camerer, Loewenstein and Pinker (1997, pp. 183–184, 193–194).

43

См.: Cohen (2005, pp. 8—10) и Camerer, Loewenstein and Prelec (2005, pp. 15–23), а также приведенную там литературу.

44

По этой теме отсылаю к: Boyer (2001).

45

Pinker (1997, pp. 365–366, 414–416).

46

Boyer (2001, ch. 3).

47

См.: Dawkins ([1978] 1989), Axelrod (1984), Trivers (1985), Tooby and Cosmides (1992), Pinker (1997, pp. 502–506), Boyer (2001).

48

Отсылаю к литературе в предыдущей сноске 3. Пол Рабин (Rubin, 2002, ch. 3) приводит обзор данных о генетической обусловленности сотрудничества. Филд (Field, 2001) приводит данные, согласно которым сотрудничество и другие модели поведения в интересах выживания группы выбираются на групповом уровне.

49

Обзор мнений и литературы см. в: Mueller (2003, ch. 14).

50

См.: Trivers (1971, 1985) и Pinker (1997, pp. 404–405).

51

Pinker (1997, ch. 7, особенно pp. 513–517).

52

Детали и литературу см. в: Pinker (1997, pp. 513–517).

53

Интересную подборку материалов см. в: Khan (2007).

54

Pinker (1997, pp. 493–502).

55

См.: <http://oll.libertyfund.org/index/php?option=com.staticxt& staticfile=show.php%3Ftitle=704&chapter=1374768&layout=html>.

56

См.: <http://oll.libertyfund.org/index/php?option=com.staticxt& staticfile=show.php%3Ftitle=704&chapter=1374768&layout=html>.

57

Юм Д. О партиях вообще // Юм Д. Сочинения: в 2 т. 2-е изд. Т. 2. С. 512–513. — Прим. перев.

58

Юм Д. О партиях вообще. С. 513–514. — Прим. перев.

59

См.: <http://oll.libertyfund.org/index/php?option=com. staticxt&staticfile=show.php%3Ftitle=704&chapter=1374768&layout=html>.

60

Этот перечень я позаимствовал у Холмса (Holmes, 1995, p. 55), а он, в свою очередь, составил его на основе нескольких сочинений Юма.

61

См. также: Hirschman (1977).

62

Liberman (1975, 1984), Donald (1991, pp. 115–119, 204–208).

63

Donald (1991, p. 210).

64

Donald (1991, p. 219).

65

Donald (1991, p. 285).

66

Donald (1991, ch. 8).

67

Юм Д. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М., 1966. С. 171. — Прим. перев.

68

См.: Boyer (1994, pp. 146–147).

69

В пользу существования Высшего существа. — Прим. перев.

70

Юм Д. Диалоги о естественной религии // Юм Д. Сочинения: в 2 т. 2-е изд. Т. 2. С. 414–415. — Прим. перев.

71

Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Избранные произведения: в 2 т. Т. 2. М., 1964. С. 134–135. — Прим. перев.

72

Африканское племя фанг верит, что у некоторых людей есть внутренний орган, «эвур», с помощью которого они могут совершать невидимое нападение на других людей (Boyer, 2001, pp. 66–67).

73

Гоббс Т. Левиафан. С. 135–136. — Прим. перев.

74

Гоббс Т. Левиафан. С. 139. — Прим. перев.

75

Boyer (2001, p. 203).

76

Boyer (2001, p. 227).

77

Boyer (2001, ch. 5).

78

Бойер (Boyer, 2001, pp. 195–196) оспаривает мнение, согласно которому понятие случайности недоступно пониманию племенных обществ: «Антропологам известно, что по всему миру люди довольно точно подмечают статистические закономерности в окружающей их среде». Однако затем он приводит примеры, показывающие, что отдельные сообщества на самом деле не понимают, что такое чистая случайность. Например, люди африканского племени фанг понимают, что смерть наступает от биологических причин, скажем от туберкулеза, но допытываются, почему для смерти от этой болезни «был выбран» данный конкретный человек (Boyer, 2001, p. 196). Деннетт (Dennett, 2006) указывает, что людям вообще сложно уяснить понятие чистой случайности.

79

Harris (1989, p. 415); Boyer (2001, p. 230).

80

Harris (1989, pp. 418–419, 422–425).

81

Harris (1989, pp. 428–436).

82

Детальные материалы приводит Бойер (Boyer, 2001, ch. 7). Он отмечает (2001, рр. 238–239) сходство поведения, предписанного религиозными ритуалами, с поведением людей, одержимых навязчивыми идеями (как не вспомнить Джека Николсона в фильме «Лучше не бывает»). И тут и там мы часто наблюдаем крайнюю боязнь осквернения и ритуальное мытье рук, безотчетное повторение определенных действий, предощущение большой опасности в случае ненадлежащего выполнения действий, скажем, коза не обмыта трижды или человек, одержимый навязчивой мыслью, не обходит трещины на тротуаре.

83

Harris (1989, pp. 411–412).

84

Boyer (1994, p. 5).

85

Старк (Stark, 2004, ch. 1) обсуждает различные определения религии и выбирает значение более узкое, чем то, которое предлагаю я; тем самым он не уделяет достаточного внимания объяснительной функции сверхъестественного в религии.

86

Амазонское племя агуаруна верит, что некоторым камням присущи волшебные свойства: одни приносят удачу на охоте, другие в любви, третьи на войне и т. д. Если кто-то, имея камень, приносящий удачу на войне, вдруг получает небывалую добычу на охоте, он может переклассифицировать его в «йуку», — камень, приносящий удачу на охоте (Boyer, 1994, pp. 142–146).

87

См.: Quigley (1979, pp. 176–177).

88

Boyer (1994, ch. 8; 2001, ch. 7).

89

Boyer (1994, p. 240).

90

Фактор неверифицируемости приравнивает религию к товару со свойствами, «принимаемыми на веру». См.: Ekelund and Tollison (2008) и Ekelund, Tollison and Vasilescu (2008).

91

Приведено в: Klausen (2005, p. 210).

92

См.: <http://archives.cnn.com/2001/US/09/14/Falwell.apology/>. Фэлуэлл подвергся жесткой критике и принес извинения за свои высказывания.

93

Деннетт (Dennett, 2006, p. 164) подчеркивает, что для религии особенно важны те суждения, которые невозможно опровергнуть.

94

Материалы см. в: Boyer (2001, p. 141).

95

Подробнее см. в: Boyer (2001, ch. 8).

96

Экелунд, Хеберт и Толлисон (Ekelund, Hébert and Tollison, 2006) подробно описывают, какие методы Католическая церковь, некогда занимавшая монополистическое положение, использовала для сдерживания конкуренции. См. также: Ekelund and Tollison (2008) и Ekelund, Tollison and Vasilescu (2008).

97

В некоторых религиях священник обязательно должен быть мужчиной.

98

В V книге «Исследования о природе и причинах богатства народов» Адам Смит (Smith, 1776) обсуждает методы, использовавшиеся религиями для сохранения рыночной силы религиозных монополий и цен на их услуги для общества. Дополнительные материалы см. в: Ekelund, Hébert and Tollison (2006, p. 14 ff.).

99

Economist, Janury 28, 2008.

100

Stark (2004, p. 19).

101

Обзор вопроса и литературу см. в: Dennett (2006, pp. 190–191, 225–226).

102

Мансур Олсон (Olson, 1982) характеризует касты как формы гильдий.

103

Все ссылки на страницы в этом разделе, кроме особо оговоренных, относятся к статье Хортона.

104

Более подробное обсуждение рациональности подобных представлений см. в: Sperber (1982).

105

Юм Д. Сочинения: в 2 т. 2-е изд. Т. 2. М., 1996. С. 65. — Прим. перев.