Осколки осени

Денис Станиславович Проданов, 2018

Книга автобиографических рассказов, передающая действительность глазами ребёнка-аутсайдера в эпоху позднего СССР и турбокапитализма 90-х. Эта книга о бедности, социальном расслоении, насилии и кризисе ценностей в России. При этом внешний распад является лишь фоном повествования. Истинное содержание книги – это пугающе честный рассказ от лица ребёнка, а затем и подростка об эмоциональной изоляции в семье, тирании отца и утрате иллюзий. Все это написано в минималистском стиле, в традиции исповедальной прозы. Книга прослеживает путь автора от раннего детства до жизни в эмиграции.Содержит нецензурную брань.

Баночка

Баночка интересовала меня уже давно. О на стояла на столике в кухне и была наполовину наполнена таблетками. Таблетки были похожи на витамины. В середине они были пухленькие, а по краям плавно сужались и их так и хотелось потрогать. Иногда я брал баночку в руки, поднимал её и смотрел сквозь неё на свет. Стекло было тёмно-жёлтого цвета и по непонятной причине его тусклое сияние действовало на меня умиротворяюще. Я подносил баночку к уху, встряхивал её и таблетки весело позвякивали мне в ответ.

Бабушка как всегда была рядом. Её грузная фигура привычно суетилась по хозяйству около меня. Кажется, лекарства на столе принадлежали ей, но я был не уверен. Я сидел на табуретке и покачивал ногами над полом, то и дело поглядывая на заветную баночку. Бабушка собиралась готовить. Она всегда то-нибудь готовила и долгое время я был убеждён, что это её самое любимое занятие.

На плите стояла большая жёлтая кастрюля, в которой что-то булькало. Бабушка достала деревянную доску и принялась резать овощи. Потом отложила нож, вытерла руки о фартук и, сказав: „сейчас подойду“, вышла из кухни. Я повернул голову и успел увидеть, как дверь туалета за ней закрывается. Я остался один на один со своим сокровищем, и времени у меня было мало. Пора было решаться — действовать нужно было быстро. Я осторожно слез с табуретки, подошёл к двери туалета и застыл перед ней в нерешительности.

Маленькая защёлка на двери была последней преградой между мной и баночкой. Я не дыша протянул руку, ухватился за защёлку и повернул её налево. Раздался металлический щелчок и я, гордый собой, расплылся в довольной улыбке. Долго моя радость, правда, не продлилась, потому что бабушка с беспокойством начaла что-то верещать. Она говорила быстро-быстро, как пулемёт.

— Э-эй, ты что там делаешь? А ну выпусти бабушку. Диня… Диня! Замочек поверни. Ну давай — замочек… ну чего же ты ждёшь?

Бабушка схватилась за ручку и стала трясти её туда-сюда, но дверь всё никак не поддавалась. Я застыл перед дверью как вкопанный, не зная, что сказать. Слова застряли у меня внутри, и я решил не говорить ни слова.

Постепенно тон бабушки сменился с просительного на угрожающий, потом на жалобный, а потом снова на заискивающий. Она обещала не рассказывать маме и стала описывать подарки, которые будут ждать меня в комнате, если я только открою дверь. Подарки я любил и мне очень хотелось их увидеть, ещё больше мне хотелось поиграть с баночкой. Подарки казались такими далёкими, а она — невероятно близкой и манящей. Ждать больше не было сил.

Я отошёл от двери, вошёл в кухню и забрался на табурет. Протянул руку за баночкой, открыл её и заглянул внутрь. Пухленькие таблетки ждали меня. Я высыпал их на ладонь и осторожно погладил их пальцем. Они были беленькие и гладкие и походили на маленькие подушечки. Я с нежностью посмотрел на них в последний раз и стал класть их в рот одну за другой.

На вкус они были необычные, с каким-то горьковатым привкусом. Некоторые я проглатывал, а некоторые жевал. Скоро глотать стало тяжело, я вытянул голову и посмотрел вокруг. На другой стороне стола недопитая чашка с бабушкиным чаем. Я дотянулся до неё, притянул к себе и стал жадно из неё пить. Глотать стало попроще. Я высыпал содержимое баночки на стол и не торопясь доел оставшиеся таблетки. Из туалета продолжали раздаваться жалобные причитания бабушки.

— Внучек, внучек… выпусти меня отсюда, а? Ну пожалуйста… Хочешь, я тебе за это пельмени сварю? Которые тебе нравятся… большие такие, помнишь? Ты же их любишь, правда?

Дрожащий голос бабушки всё звенел и звенел, наполняя собой всё вокруг. Внутри у меня стало непривычно тепло — тепло разливалось по телу всё больше и больше. Я уже перестал различать слова бабушки — они стали сливаться в одно, перерастая в монотонный шум где-то вдалеке от меня. Мне захотелось спать. Глаза слипались сами собой, и всё вокруг стало медленно терять очертания.

Я с трудом ухватился за стол и стал потихоньку сползать с табуретки. Ощутив под ногами пол, я несказанно обрадовался, еле-еле вышел из кухни и на ощупь дошёл до комнаты. Потом кое-как отыскал в ней свою кровать и плавно осел в неё. Моё лицо погрузилось в мягкую подушку, и тьма приняла меня в свои тёплые объятия.

Я стал приходить в себя от звука голосов. Их было несколько, они настойчиво звенели где-то под ухом и, казалось, назло не дают мне спать. Неимоверным усилием я разлепил отяжелевшие веки и различил перед собой три силуэта. Один из них проговорил: „Кажется, приходит в себя.“

Перед глазами у меня всё по-прежнему плыло, но, напрягшись, я сумел разглядеть мужчин, одетых в белое и пристально на меня посматривающих. Я лежал на кушетке в какой-то незнакомой комнате, не понимая, что со мной происходит и как я там оказался.

Меня вдруг охватила паника, и страх моментально пронизал меня насквозь.

На мгновение человек передо мной отвернулся и взял что-то из рук другого. Потом повернулся ко мне и приблизил к моему лицу огромный резиновый шланг. При виде шланга меня охватил такой дикий ужас, что стало трудно дышать. Я отчаянно хватал ртом воздух, но он всё никак не лез внутрь. Между тем, тот, что со шлангом склонился надо мной и произнёс:

— Открой рот, скажи: „а-а“.

— А-А!!! А-А-А!!! — заорал я что было мочи.

Вслед за этим двое других за его спиной подошли ко мне вплотную. Один из них осторожно положил руки мне на ноги пониже колен, а второй — на живот. Тот, что был ближе всех, продолжал на меня смотреть, тыкать мне шлангом в лицо и говорить: „а-а“.

Капельки пота медленно сползали одна за другой из моих подмышек. Сердце бешено колотилось, а серая трубка продолжала зловеще смотреть на меня в упор. Страх всё никак не отпускал, и когда человек в белом взял меня за челюсть и попытался открыть мне рот, я обречённо подумал: это конец.

Неожиданно я стал яростно отбиваться и дёргать ногами, пытаясь освободиться. Какой-то древний инстинкт подталкивал меня. Я дрался за свою жизнь из последних сил, нанося удары наотмашь, а когда это не помогало, царапаясь и кусаясь. В какой-то момент я достиг цели и залепил одному из силуэтов кулаком в глаз. Человек, стоящий надо мной, ославил хватку и взвыл от боли. Его друг ошарашенно посмотрел на него, потом на меня и прокричал: „за ноги его держи — быстро!“

Тот кинулся в конец кушетки, и пока я боролся с двумя другими, отчаянно пытаясь вырваться, схватил меня за ноги. Я ёрзал на кушетке, брыкаясь и тяжело дыша и силы медленно покидали меня. И прежде, чем я успел что-либо сделать, фигуры в белом навалились на меня, придавливая мои руки и тело своим весом. Сопротивляться было бесполезно — я был совершенно обессилен под грузом тяжёлых тел и даже не пытался больше драться.

Мне быстро зажали нос, дождались, пока я приоткрою рот, чтобы вздохнуть воздух и вставили мне что-то между зубов. Потом достали всё тот же пугающе длинный шланг и стали заталкивать мне его в горло. Тошнота подступила мгновенно. Я дико вращал глазами и издавал захлёбывающиеся, хрипящие звуки. Шланг загоняли всё дальше и дальше — по щекам у меня текли слёзы, а перед глазами всё опять куда — поплыло.

Комнату наполнил тревожный, вибрирующий шум. Тьма снова стала наваливаться на меня и у меня больше не было сил ей противиться. Я отдал себя в её власть. Огни в комнате как по команде стали гаснуть, и вокруг меня вдруг стало совершенно темно.

Когда я очнулся, мама была уже рядом. Она сидела возле меня на кушетке и слушала человека в белом халате. Потом посмотрела на меня, улыбнулась и ласково погладила меня по голове.

— Всё хорошо, милый, не волнуйся. Всё уже позади.

Я с благодарностью смотрел на неё, не понимая откуда она появилась и что я делаю в этом странном месте. Но это было уже неважно — мама была рядом, и я был наконец в безопасности. В одночасье все мои волнения как рукой сняло. На меня снизошёл полный покой, и даже человек в белом халате меня больше не пугал. Мама поговорила с ним ещё немного, помогла мне приподняться и слезть с кушетки. Мы вышли из комнаты, добрались до выхода в конце длинного коридора и выступили в солнечный свет.

По дороге домой я вдруг вспомнил про баночку. Мысль о ней словно током меня ударила: я вздрогнул и сразу же вспомнил всё.

— Бабушка… — сказал я. „Мы должны её освободить!“

Мама засмеялась. „Освободили уже! Пока ты спал.“

Она рассказала мне о том, как они с папой вернулись домой с работы, выпустили бедную бабушку из туалета и нашли меня спящим в своей кровати. Они подумали, что я просто утомился и решили меня не будить. Но прошёл час, другой, а я всё никак не просыпался. Как родители не пытались, им никак не удавалось меня разбудить и, лишь найдя пустую баночку, они пришли в ужас и немедленно вывали скорую.

— В больница тебе сделали промывание желудка — сказала мама. „Это когда тебе через горло вставляют такую длинную трубочку в живот…“

Она прикоснулась пальцем к моему животу и медленно повела его вверх. „А потом — пшщщи-и-ить — и высасывают все таблетки, которые ты проглотил… Как пылесосом. Слава богу тебя спасли, а то мы тут уже с ума начали сходить от волнения“.

Мы пришли домой и там меня заставили пообещать даже близко не подходить к таблеткам и никогда больше никого не запирать. Потом мы сели есть, а после ужина я как всегда устроился на полу перед телевизором и стал играть со своими игрушками. Родители сидели за моей спиной в ожидании вечернего выпуска новостей. А я, забыв обо всём на свете, погрузился в свою игру.

Скоро что-то привлекло моё внимание, и я поднял голову чтобы посмотреть на экран. Там, в правом верхнем углу виднелись два фото — мужчины и женщины — и оба они показались мне на удивление знакомыми. Я завороженно смотрел на чёрно-белые фотографии, потом на диктора, который что-то говорил озабоченным тоном. Лицо у диктора было очень строгое, даже строже, чем обычно, а такое случалось не часто. Что-то было явно не так, и пока он говорил, я ловил каждое его слово:

— Безответственные родители, подвергнувшие опасности жизнь своего собственного, единственного ребёнка… Подобное поведение недостойно Советских граждан… Мы требуем ответных мер по борьбе с преступной беспечностью… Необходимо дать решительный отпор злостным нарушителям и недопустимому разгулу родительского бессердечия…

Я изо всех сил пытался понять, о чём говорит диктор, но не мог. Непонятных слов было слишком много, и я решил сосредоточиться на фотографиях. Женщина на экране невероятно походила на мою маму, а дядя — на отца. Всё это казалось совершенно невероятным, но я был уверен — ошибки быть не могло.

— Ма, па — вы в телевизоре! — закричал я.

Я обернулся к ним, предвкушая, как они обрадуются, но они совсем не были рады. Их лица как-то напряглись и осунулись. Оба они с тревогой смотрели на экран, не говоря при этом ни слова. Наступила нервная тишина. Я непонимающе смотрел на родителей, ожидая взрыва веселья, но ни взрыва, ни веселья не было.

— Вот здорово! — не выдержал я. „Теперь вся страна о вас узнает…“

— Да… — задумчиво проговорила мама. „Это уж точно.“

Я озадаченно посмотрел на неё несколько мгновений, перевёл взгляд на притихшего отца и, не дождавшись ответа, вернулся назад к своей игре.