Смелая женщина до сорока лет

Денис Драгунский (2024)

В книгу “Смелая женщина до сорока лет” вошли остроумные новеллы и литературные фантазии, ненаписанный рассказ О.Генри и вымышленные воспоминания полуграмотного дьячка из Ясной Поляны, секреты мастерства сценариста — и пронзительный мемуар о Глебе Павловском… Проза Дениса Драгунского поражает разнообразием жанров и идей, неизменным остается одно — фирменный стиль автора, ирония и удовольствие от прочтения.

Петербургские анекдоты

роман в старинных декорациях

Утром воскресного июльского дня 1889 года в будуаре Аглаи Михайловны Панковой сидел ее давний обожатель Иван Фадеевич Обский, актер Александринского театра и, по настойчивым слухам, тайный осведомитель полиции.

Актер он был совсем не знаменитый — ездил по России в мелких антрепризах, играл в Москве у Зенкевича, в Рязани у Глущицкого, но вот уже второй сезон выходил на сцену в столице, партнером знаменитой комической старухи Ирисовой в водевиле «Не лови счастья — попадешь в беду!». Фамилия «Обский» у него была не актерский псевдоним — вроде как «Волжский» или «Двинский», таких много, — а самая настоящая, от папаши, который был из сибирского казачества. Настоящей славы, однако, он пока не снискал, хотя был уже немолод — тридцать два.

Аглая же Михайловна была в самом цвете лет — на Троицу ей исполнилось двадцать.

Обский, придвинувшись поближе, уже в третий раз поцеловал гантированную ручку Аглаи Михайловны, но в ответ она сказала с некоей усиленной грустью:

— Жанчик, должна сообщить вам нечто не весьма любезное, хотя правдивое!

— Из ваших уст и смертный приговор есть объяснение в любви! — ответил Обский, снова потянувшись с поцелуем к ее руке.

Но, как опытный актер, он заметил нарочитость печали в ее голосе.

Аглая Михайловна отняла руку и сделала паузу.

— Что ж вы мучаете меня молчанием?

— Жанчик, мне трудно это высказать, но я должна, перед совестью, перед душой своей обязана… Жанчик, вы мне неприятны.

— Благодарю, не ожидал!

— Верней сказать… — протянула Аглая Михайловна, словно бы желая смягчить удар. — Не «неприятны», в смысле «отвратительны», а вот так, в два слова. Не приятны. Не слишком приятны.

— Неужели? — поднял брови Обский.

Вместо ответа она стянула со своих рук тугие перчатки, стала массировать затекшие пальцы.

— Неужто вы не поняли? Выходя к вам, я вспоминаю эту вашу странную польскую манеру без конца целовать ручки и надеваю перчатки. Перчатки — не на улице, не на балу, а в комнате! Неужто вы не задумались почему?

— Я не поляк, я казак и сибиряк, — невпопад ответил Обский. — Зачем же вы принимаете меня в своем доме? Пардон, в доме вашего папаши! — слегка съязвил он.

Отец Аглаи Михайловны, действительный статский советник Панков, служил по таможне; судя по обстановке, по золоту рам и бронзе канделябров, изрядно наворовался; но в последнее время по полгода вместе с женою проводил в Карлсбаде: он лечил почки, жена — катар желудка, так что Аглая Михайловна жила хозяйкою роскошной квартиры на Владимирской улице и устраивала по средам нечто вроде литературно-театрального салона.

— Коли я вам неприятен до такого отвращения, — продолжал Обский, — что и ручку себе целовать даете лишь через шелк, что ж не откажете мне от дома? Почему вы тогда меня принимаете?

— Я принимаю вас потому, — она дерзко поглядела ему в глаза, — потому и принимаю, что вы… Вы одно лицо с человеком, в которого я влюблена!

— Кто же этот счастливец? Отчего он не здесь? Не рядом с вами? — возмутился Обский. — И почему я, сам того не зная, вынужден играть пошлую роль манекена?

— Потому что он знаменит, избалован и легкомыслен. Он пьяница, дебошир, сквернослов. Во многих отношениях опасный человек.

— Так и ну его ко всем чертям! Зачем он вам?

— Он большой талант. Я в него за талант влюбилась.

— Кто же он?

— Вы его знаете… То есть вы его не знаете, но знаете, о ком я.

— Устьянцев? — воскликнул Обский, как ужаленный осою.

— Да!

— О боже!

* * *

О боже! Устьянцев был известный литератор, автор романов и рассказов, написанных на самой грани приличия: там действовали сплошь подонки общества — нищие, пропойцы, шулера, воры, проститутки и революционеры. Говорили, что сам автор когда-то дружил с террористами и посейчас общается с марксидами, «освободителями труда». Книги его обожала современная читающая публика, то есть люди, забывшие Пушкина и Тургенева. Особенно же студенты и курсистки.

Он был и вправду похож на актера Обского, или Обский на него. Такие же слегка прищуренные чуть азиатские глаза, такие же татарские скулы, крупный широкий нос, обаятельная хитрость во взгляде. Одна разница — у Устьянцева была жидкая, почти незаметная бородка и такие же едва-едва растущие рыжеватые усики — Азия, Азия! — а Обский был по-актерски гладко выбрит.

Не раз к Обскому на улице подбегали молодые люди и просили расписаться на титульном листе устьянцевского романа. Названия были все этакие: «Бездна», «Омут», «Пропащие», «В дыму и пламени». Поначалу было обидно — куда приятнее расписаться на собственной фотокарточке в роли Паратова или Брута! — и он отказывался строго. Пытался объяснить, что это не он. Ему не верили. Однако потом привык и без разговоров расписывался одною буквою «У» с хитрой завитушкой — и дату ставил. Потом расшалился и стал писать этакое: «В добрый путь!» — и даже «Молодость, вперед!», «Боритесь!» и «К свободе!»

* * *

— О боже! — повторил Обский, выпрямился, встряхнулся и шагнул к двери, не прощаясь.

— Жанчик! — воскликнула Аглая Михайловна.

— Чем могу служить, мадемуазель? — холодно обернулся он.

— Жанчик, сядьте еще на минутку. Я не просто так вам это сказала. Жанчик, я хочу быть с вами честна. Я ценю ваши чувства, но я не могу ломать самое себя. Я вас не люблю. Но я не о том…

— О чем же?

— Помогите мне.

— Чем? В чем, наконец?

— Устьянцеву грозит арест.

— Боже! — Обский искренне перекрестился. — Надеюсь, пронесет. Откуда вы знаете?

— Все об этом говорят. Неужели вы не слыхали?

— Признаться, нет. Но… Это ужасно, да. Но… Но что я могу сделать? Спрятать его в моей квартирке? — он усмехнулся. — Ежели ненадолго, то пожалуйте. Но всё равно найдут.

— Нет, не это.

— А что? — спросил Обский. — Что я могу сделать?

— Сделать так, чтобы его оставили в покое. Вы ведь можете.

— Я?

— Вы, вы! — она прищурилась и странно на него взглянула.

— Неужели я так старо выгляжу? На пятьдесят с лишком лет?

— При чем тут? О чем вы? — поморщилась Аглая Михайловна.

— Сдается, вы меня путаете с полковником Секеринским, начальником охранного отделения. Нет-с, моя фамилия Обский. И мне тридцать два. Я не имею чина.

— Вот вы и сознались! — прошептала Аглая Михайловна. — Откуда актеру знать чин и фамилию главы охранки? Да и возраст его?

— Нет-с. Я просто читаю газеты. Иногда.

— Нет, да-с! — настаивала она. — Всё про вас известно.

— Ложь! — сказал Обский.

* * *

Он сам точно не знал, правда это или ложь.

Однажды в конке на скамейку напротив него уселся господин в сером сюртучке, долго всматривался и сказал, наконец:

— Изволите быть господином Устьянцевым, литератором?

— О нет! — Обский был настроен философски. — А даже если бы и «да», то никак не своим собственным изволением, а Божьим, при совместном старании папаши и мамаши. Но все-таки нет. Нет!

Достал из жилетного кармана визитную карточку, протянул собеседнику.

— Хм! — сказал тот. — Однако по фотокарточке вы точно Устьянцев. Соблаговолите пройти со мною. Удостоверим вашу личность, и делу конец.

Комната была небольшая, хорошо проветренная, но сохранявшая старый запах табака. Господин в сером листал толстые подшивки бумаг, раскрывал книги, похожие на бухгалтерские, водил пальцем по графам, исписанным фиолетовыми буквами. Задавал странные вопросы — как звали бабушку, например. Однако поехать в театр и поговорить в дирекции отказался. Поскольку всё и так понятно. «Вы можете идти, господин Обский. Однако погодите!»

Сказав это, серенький господин завел беседу о России и свободе, о власти и обществе. Получалось, что свободы в России и вправду маловато — но всё потому, что общество настроено против власти. Сотрудничать надо, сотрудничать!

В разговоре Обский спросил, в чем провинился Устьянцев.

— Если в общих словах, — ответил серый господин, — он злоупотребляет своей популярностью и доверием публики. На книгах автографы надписывает: «Вперед на борьбу!» и всё такое прочее. Но это чепуха, впрочем. Есть кое-что серьезнее, но это, уж прошу прощения, служебная тайна!

Обский хотел было сказать, что это не Устьянцев надписывает, а он, которого за Устьянцева принимают. Но смолчал.

Долго беседовали. Обский соглашался с собеседником, но никаких обязательств не давал, ни устно, ни письменно. Да и серый господин не требовал от него обещаний. Так, поговорили и разошлись.

Кто же сболтнул?

Кто-то, кто видел, как Обский заходил в дом на Гороховой? Как выходил оттуда? Или этот господин нарочно пустил слух, чтоб замарать его в общественном мнении? А может, Обский сам, подвыпив, этак намекнул да приврал, да прихвастнул — вот, мол, я какой?

Но в любом случае — ложь.

* * *

— Ложь! — повторил Обский.

Аглая Михайловна едва не заплакала.

И тут он понял, что надо делать. Удалить соперника из города, удалить из России, надежно и надолго, и Аглая Михайловна скоро забудет об этом забубенном гении.

Он нахмурился и сказал:

— Навсегда избавить господина Устьянцева от ареста и суда я не смогу. Но на пару лет выручить — постараюсь.

— Умоляю! — воскликнула Аглая Михайловна. — Иван Фадеевич, Жанчик… Миленький. Спасите его. Я всё для вас сделаю… Отдам всё…

— Что «всё»? — вдруг спросил Обский.

Аглая Михайловна подошла к нему, положила ему руки на плечи, в упор поглядела в глаза — так, что у него под коленками защекотало, — и шепотом повторила:

— Всё… Всё-всё… Или вы желаете, чтоб я словами объяснила, что и как я хочу вам отдать? Но я же хорошо воспитана…

— Завтра, — сказал Обский, почувствовав себя хозяином положения. — Завтра в полдень пусть господин Устьянцев будет здесь! — и он хлопнул ладонью по полированной крышке маленького комода. — Собранный в небольшое путешествие, вы меня поняли?

* * *

— Аглая Михайловна, пойдите в ванную и отыщите папенькину бритву и помазок для мыла! — командовал Обский. — А вам, сударь, придется поскоблить бородку и под носом…

— У меня своя бритва, — пробурчал Устьянцев, роясь в саквояже.

Побрившись, он стал вылитый Обский. Или наоборот? Они смотрели друг на друга, и оба не сумели удержать улыбок, что было странно в этих обстоятельствах.

— Итак, господин Устьянцев, — говорил Обский. — Вы всё прекрасно знаете и понимаете. У вас осталось буквально трое-четверо суток. Вам надо ехать за границу.

— Рад бы, да как? — пожал плечами Устьянцев. — У меня нет паспорта.

— Я не стал бы давать пустые советы, — Обский достал из бокового кармана свой заграничный паспорт и протянул Устьянцеву. — Держите!

— Благодарю вас! — восторженно вскрикнула Аглая Михайловна. — Вы так добры, так великодушны!

— Значит, я теперь буду Обский? — спросил Устьянцев, листая паспорт.

— Значит. Слушайте дальше. Через Гельсингфорс не советую: опасно, полно филёров. Простой вопрос: что этот актер забыл в Швеции? А? То-то же. Вот вам билет до Москвы. Первый класс.

— Что я вам должен?

— Пустое. Мы с Аглаей Михайловной потом посчитаемся, — Обский стрельнул в нее глазами, стараясь, чтоб Устьянцев заметил, взволновался и возревновал; но, кажется, тот не обратил внимания. — В Москве сами берите билет до Киева. Оттуда на Львов через Волочиск. В Волочиске пропустят легко. Вы ничем не рискуете.

— А вы?

— Это уж мое дело, — надменно сказал Обский. — Однако за меня не беспокойтесь. Поезд отходит через два часа. Присядем. Ну, с Богом. «С Богом», по русскому обычаю, говорит самый младший.

— С Богом! — воскликнула Аглая Михайловна.

Все встали, и она вдруг обняла Устьянцева и долгим поцелуем впилась ему в губы. Тот заморгал глазами, но потом обнял ее, прижал к себе. Так они стояли целую минуту.

Обский насмешливо кашлянул:

— Мне выйти в другую комнату?

— Фи! — вскрикнула Аглая Михайловна, прервав поцелуй. — Прощайте, гений! — она жадно всмотрелась в Устьянцева и пожала ему руку.

Вдвоем с Обским они подошли к окну и увидели, как Устьянцев садится на извозчика.

— Ну-с… — сказал Обский.

— Что-с? — почти передразнила Аглая Михайловна.

— Ежели вы намерены, как обещали, «отдать мне всё» прямо сейчас, то это будет похоже на оргию, пусть и слегка растянутую в явлении персонажей…

— Что вы такое говорите! — вспыхнула она. — Приходите через три дня.

— Отчего ж через три, а не завтра?

— Оттого, что я женщина, вы меня поняли? — дерзко сказала Аглая Михайловна.

* * *

Через три дня он сидел на диване у нее в будуаре. Горничная подала кофе, поклонилась и ушла. Аглая Михайловна вышла к нему, на ходу натягивая перчатки.

Обский склонился к ее руке, а потом, погладив пальцем полупрозрачный шелк с мушками, спросил:

— Это знак?

— Как хорошо, что вы так понятливы.

Короткий гнев охватил Обского.

— Придется остановить вашего гения.

— Поздно! — она засмеялась.

— Самый раз. Он будет в Волочиске через полсуток. Я не сотрудник охранного отделения, как вам, должно быть, напели дурные люди. Но я могу дать телеграмму, как любой подданный государя. Устьянцева притащат обратно и вернут мне мой краденый паспорт, — он коротко засмеялся.

— Как вы подлы! — воскликнула Аглая Михайловна.

— Нет, это вы подлы! — ответил Обский.

— Оттого, что смущаюсь вам отдаться?

— Нет! Нет! Нет! Вы подлы оттого, что мое благородное движение души — спасти человека от ареста и суда — вы обставили этими условиями. Я хотел спасти его просто так, по-братски, по-христиански! — Обский уже сам верил в то, что говорил, он говорил, как будто читал роль, а актер всегда верит, что он Гамлет или Карл Моор. — Я от души рисковал честью и свободой, отдавая ему свой паспорт, а вы — пообещали мне свое тело! Вы опошлили, вы унизили мой порыв! Разве это не подло?

Он едва перевел дыхание.

— Знайте же, что между мною и Устьянцевым ничего не было, — сказала она. — На ваших глазах я поцеловала его в первый раз.

— Я заметил, — вздохнул Обский.

— Скажите, а вы меня вправду так любите?

— Ваш папенька всё равно не даст согласия на наш брак. Я не дворянин. Я актер, презренная профессия. Вот если бы я был миллионер или хотя бы стотысячник…

— Боже! — вдруг захохотала Аглая Михайловна. — Как вы наивны! Я же не в мужья вас зову! Я современная девица. То есть женщина, уже четыре года как!

— Что ж вы тогда меня мучаете?

— Но если я вам просто так возьму да и отдамся, — задумчиво сказала она, то стаскивая перчатку с пальцев, то натягивая ее снова, — то непременно сразу же стану беременна.

— Отчего же сразу? Отчего же непременно?

— Я так чувствую, и не перебивайте меня. У меня всё бывает так, как я чувствую. Я знала, что у меня не будет ребенка ни от князя Васильчикова, ни от магната Полякова. Знаете почему? Потому что им не нужен был ребенок на стороне. Они меня не любили. Это я искала приключений с титулами и миллионами. А вы влюблены. Поэтому с вами я точно стану беременна. Папенька с маменькой выгонят меня из дому, снимут мне квартирку где-то далеко. Я возненавижу сразу пятерых человек. Папеньку с маменькой. Вас. Себя самое. И ребеночка. И заодно шестым — Устьянцева, потому что всё это из-за него. Прощайте, Жанчик. Идите на почту, отбейте телеграмму в Киев, в Волочиск, на Гороховую… Делайте что хотите.

Замолчала, глядя в пол.

Он посидел еще минуту и вышел.

* * *

Вышел на улицу и тут же наткнулся глазами на почтовое отделение. Остановился на мгновение. Потом махнул рукой и пошел пешком к Невскому.

По дороге встретил знакомого господина в сереньком сюртуке.

Раскланялись. Тот спросил:

— Господин Обский, кстати! У вас есть заграничный паспорт?

— Был. Украли, такая досада!

— Давно ли?

— Третьего дня.

Серый господин тоже махнул рукой и заспешил по своим делам.

* * *

Живя в Париже, Устьянцев живо нанял себе переводчиков, и его романы нашли успех у тамошней публики. Новые романы он даже по-русски не издавал — сразу отдавал в перевод. Теперь он звался Обский, и не для того, чтобы обмануть ищеек самодержавия, а по издательским резонам. Сами судите, что лучше: Oustiyantseff или Obski? То-то же.

* * *

Тем временем актер Иван Фадеевич Обский нашел свой сценический успех в амплуа простака и комика. «Наш неподражаемый Фальстаф» (а также Арган, Журден, Фамусов, Городничий, Подколесин, Тарелкин и так далее), как писали о нем в газетах.

* * *

Писатель же Устьянцев-Обский при наступлении нового царствования (то есть лет через пять после своего побега) исхлопотал себе амнистию, публично поклявшись в разрыве с марксидами — ведь ранее он снабжал их деньгами из своих гонораров.

Он вернулся в Петербург, привел в порядок черновики, с которых делались французские переводы, издал их, переиздал старые сочинения — теперь уже под фамилией Обский, — вновь снискал успех, зажил барином, но очень скоро скончался при неясных обстоятельствах. Его нашли мертвым в собственной спальне, в квартире на Владимирской — в том же самом шикарном доме, где жил действительный статский советник Панков и его дочь, красавица Аглая Михайловна. Но если сам Устьянцев-Обский умер от паралича сердца, что подтвердило вскрытие и мнение лечивших его врачей — покойный был тучен и пьян, — то найденная рядом с ним мертвая любовница, молодая поэтесса Нина Манцова, была явно отравлена.

Узнавши об этом, актер Обский сразу подумал об Аглае Михайловне.

Но встреченный им на улице господин в сереньком сюртуке только руками развел и сказал, что старики родители Аглаи Михайловны скончались в Карлсбаде, а она продала всё семейное имущество, обратила средства в ценные бумаги и буквально третьего дня отбыла в Париж.

* * *

Все свои огромные гонорары писатель Обский, бывший Устьянцев, человек бессемейный, заранее завещал Литературному фонду. На эти средства была учреждена премия имени Обского.

* * *

Однако, несмотря на свои театральные триумфы, актер Иван Обский не мог забыть Устьянцева и особенно Аглаю Михайловну, хотя один уже помер, а вторая была совсем далеко.

Поэтому еще лет через десять, отыграв уже четыре юбилейных бенефиса, решил то ли отомстить своим обидчикам, то ли обсмеять их, то ли самому исповедоваться — одним словом, решил написать роман под названием «Петербургские анекдоты». В этом романе, помимо всяческих забавных историй театральной и литературной жизни, коих он был свидетелем и участником, Обский иносказательно представил историю побега Устьянцева и своей неудачной любви к Аглае Михайловне.

Сделано это было весьма занимательно и изобретательно.

* * *

Там действовали — дочь высокопоставленного казнокрада, красавица Агния Максимовна; актер Ленский; марксид и революционер Ульянцев. А далее всё почти как в жизни: Агния очаровывает Ленского, он дает свой паспорт Ульянцеву, тот поселяется в Париже и начинает революционную работу под именем Ульянцев-Ленский…

В Петербурге Агния все-таки отдается Ленскому, родится ребенок, девочка Софи. Отец и мать, да и сама Агния, не желают Ленского видеть, он — прямо как Анна Каренина наоборот — прокрадывается в этот дом, чтоб обнять свою дочь, она говорит: «Папочка, голубчик, я знала, что ты не умер, ты лучше всех».

И тут в Россию триумфально возвращается Ульянцев, теперь известный как Ленский, и устраивает революцию. Становится, на американский манер, «президентом Российской Республики», но скоро умирает, ибо в молодости предавался излишествам Бахуса и Венеры — хотя на самом деле его убивает из ревности революционерка Агнесса Альмонд. Соратники учреждают в его память почетный орден Ленского, коим награждают, в числе прочих, артиста Ленского.

Последний анекдот романа: Ленский, кавалер ордена Ленского!

Разумеется, в цензурных видах финальная часть была представлена как сон старого актера после бенефиса с обильными возлияниями.

* * *

В этом романе, помимо социальной сатиры, театральных пародий и простого житейского юмора, было еще нечто задушевное. Была жалость к наивному человеку, которого обманули богатая красавица и ловкий политический авантюрист. Это трогательное чувство, это недоумение простодушного бедняка-провинциала, который столкнулся со столичными богачами и хитрецами, — проступало сквозь все коленца сюжета и проникало в сердце читателя. Наверное, именно из-за этого «Петербургские анекдоты» имели большой успех у публики, особенно у тех, кого тогдашняя критика называла «новыми грамотными» — у конторских барышень, белошвеек, модисток, фельдшериц, телеграфистов, техников, приказчиков в модных магазинах и молодых полицейских агентов. Были времена, когда этот роман равнялся с «Ключами счастья» госпожи Вербицкой.

* * *

Поэтому писателю Ивану Фадеевичу Обскому за роман «Петербургские анекдоты» решением Литературного фонда была присуждена премия Обского.

Он поначалу хотел отказаться. «Обский, лауреат премии Обского? Обский-раз, Обский-два, и никто не разберет, где какой! Ну что за анекдот, право слово!»

Но друзья уговорили. «Во-первых, известность. Во-вторых, деньги. В-третьих, Жанчик, ты же любишь анекдоты?»

«Люблю!» — согласился он.