Колодцы Маннергейма

Денис Алексеевич Воронин, 2021

Книга – одновременно нуар, роман взросления и фрагмент семейной саги, в котором переплелись судьбы наших современников. Молодая успешная героиня уезжает по делам на побережье Средиземного моря в город, где, кажется, невозможно работать, а фиеста продолжается вечно – и не скажешь ей: «Бастанте!». Ее бывший муж, загнанный в тупик тяжелой болезнью, вынужден ступить на тропу криминала. А их общий сын и воспитывающий его дед-сиделец пускаются в бегство, больше похожее на опасное путешествие, то ли заставляющее возмужать его участников, то ли коверкающее их судьбы. Будто бы начавшийся со спойлера, новый роман автора непредсказуем до самой развязки, к которой ведут чудовищные поступки героев и мрак, прячущийся внутри каждого где-то на самом дне ям под названием Колодцы Маннергейма. Содержит нецензурную брань.

6. Точить саблю

Как всегда после смены, они с папой встают поздно. В этот раз — почти в три часа дня. На самом деле Данька просыпается раньше. Несколько минут он валяется в полумраке комнаты, в которую из щелей между шторами сочится дневной свет, и вспоминает ночные приключения. Не поднимаясь с дивана, где спит, когда ночует здесь, тянется за телефоном и проверяет свою страничку Вконтакте, куда ночью выложил украдкой сделанные фотографии того дедули.

Перепачканное засохшей кровью коричневое лицо, цветные лохмотья, из-под которых виднеются татуировки, автомат на плече полицейского — толпа Данькиных друзей оценивают все это небывалым для его страницы количеством лайков. «Настоящий?» — спрашивает про автомат Данькина одноклассница Лена Протасова, у которой новая аватарка — глазастая анимешка, вся из себя кавайная лоли. «Нее, пласмасовый», — влезает Саня Копылов и ставит в конце комментария три хохочущих смайлика. Так что Андрюха со своей тетей в розовом плаще и набережной с разведенными мостами отдыхает.

В соседней комнате энергичной мелодией взрывается телефон, и Данька слышит папин хриплый, будто слежавшийся после сна голос:

— Алло…

Данька перестает прислушиваться, потому что после одного случая знает, что подслушивать чужие разговоры нельзя.

Он лезет в группу своего класса, где одноклассники обсуждает всяко-разные летние дела: кто куда уехал, кто в какое кино ходил, кто кого видел… Запостить, что ли, и туда какую-нибудь ночную фотку?

— Валяешься? — спрашивает папа, в одних трусах появляясь в полутемной комнате. — Давай вставай потихоньку, собирай постель. Будем завтракать. Или, — он раздвигает шторы, за которыми размашисто, прямо какой великан, шагает четверг, — уже обедать.

Папа идет в ванную, где долго умывается, чистит зубы, бреется. Данька как раз успевает расстаться с телефоном и одолеть спальные принадлежности — свернуть их поровней и запихать на верхнюю полку в шкафу.

На завтрак (он же обед) — яичница с жареной колбасой и луком — настоящая мужицкая еда, как называет эту вкуснятину папа. За обедом он говорит Даньке, что звонил дед (не тот, из-под вагонов, а настоящий — дед Иван) и пообещал, что заедет и заберет Даньку к себе до вечера воскресенья.

— Мама в командировку улетает завтра, — объясняет папа, — я все выходные работать буду. Скоро отпуск, надо деньжат подкопить.

Данька не возражает. Дедушка, мамин папа, нравится ему. У него есть большая машина, кроссовер «ауди», на котором Данька любит кататься. А еще дед Иван никогда не ругает его за шалости, не кричит, как мама. Только, если уж совсем дурака начнешь валять, посмотрит на тебя, что еще немного — и сам заорешь, от страха. Он умеет так смотреть, по-особому, потому что давно, когда Данька еще даже не родился, научился этому в тюрьме. За что он там сидел, ни мама, ни папа не рассказывают. Сам дед Иван, когда Данька однажды набрался смелости и спросил, молча снял рубашку, неторопливо расстегнув пуговицы, через голову стянул белую майку и показал обмершему от любопытства Даньке синеющие на бледных ключицах татуировки пятиконечных звезд.

— Вот и все, что тебе нужно знать про это, окунек, — произносит он.

Окуньком дедушка зовет Даньку, оттого что волосы у него не одного цвета, а будто полосатые, светло — и темно-русые, как у папы.

Звезды на худом незагорелом теле деда кажутся некрасивыми потому, что неровные и расплывчатые, но от них исходит неприятное, жутковатое ощущение угрозы. Странно, но после дедушкиных звезд расставивший крылья орел, набитый на спине у старшего Андрюхиного брата, выглядит всего лишь пугливым цыпленком.

— Папа, — макая куском хлеба в остатки яичницы, произносит Данька, — к дедушке же только вечером. Значит, в «Гранд Макет» успеем сходить?

Папа немного виновато смотрит на Даньку:

— Слушай, мы тут с тобой и так заспались. Времени вообще нет. Может, в другой раз?

— В другой? — тянет Данька и расстроенно начинает глядеть себе в тарелку.

Почти все из их класса уже побывали в этом музее, где мимо маленьких гор и деревьев бегают маленькие паровозики, под маленькими мостами плавают маленькие корабли, а маленькие люди… Да чего они там только не делают, эти маленькие люди. Наверное, даже едят яичницу. А у них с папой нет времени, чтобы полюбоваться такой красотой. И ведь договаривались же…

— Данька, ну не обижайся, — просит папа. — Обязательно еще сходим, лето длинное. Мы с тобой лучше сейчас… Ну, не сейчас, а чуть попозже… В гости поедем.

Данька смотрит на папу, улыбается. Это меняет дело. Как поет тот смешной медведь из мультика: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро». Правда, уже не утро, ну и ладно.

— А к кому в гости пойдем? К дяде Костяну?

Папа усмехается:

— Не надоел тебе еще Девятиэтажный?.. Нет, пойдем к… — он запинается в смущении. — К одной женщине…

— К подруге твоей? — проницательно угадывает Данька.

— Точно, — кивает папа. — У нас с ней вроде как все серьезно. Познакомлю вас, если ты не против.

Даньке становится приятно, что он, маленький, может что-то разрешать или не разрешать своему папе.

— Конечно, не против, — отвечает он. — А как ее зовут?

— Ольга… Тетя Оля, то есть…

— А она красивая?

— Ну… Красивая.

Данька кивает, хотя знает, что красивее мамы все равно никого нет. Разве что актриса из «Трансформеров», ну так на то она и актриса. И даже папа не оспаривает мамин приоритет в красоте, несмотря на то, что они с год как развелись.

Их развод случается для Даньки неожиданно. Родители при нем никогда не ссорятся, не кричат друг на друга, просто однажды зовут его на кухню, попросив поставить «плэйстейшн» на паузу, и говорят, что больше не будут жить вместе. Папа уедет, но он по-прежнему любит Даньку, и они станут с ним часто видеться, так как будут жить на одной линии метро. Всего-то полчаса езды… Данька не совсем понимает, для чего это надо, решает, что это все какие-то взрослые дела. Ну и пускай, раз родителям очень хочется. С папиными сменами и мамиными задержками на работе они и так очень редко собираются полным составом. Он лишь спрашивает:

— А что, мы больше никогда втроем не будем вместе? Как в тот раз, когда ездили на море? И в деревню?

Папа тогда ничего не отвечает, а мама быстро отворачивается и проводит рукой по щеке, будто смахивает слезу.

На следующий день папа собирает две сумки со своими вещами и уезжает. Данька просится с ним, посмотреть, где он теперь будет жить, но папа, глядя в сторону, произносит:

— Давай в следующий раз, хорошо?

— Ладно… — говорит Данька, понимая, что папе очень грустно.

Ему тоже немного грустно, он знает, что будет скучать по папе, но старается не подавать вида.

С тех пор он частенько гостит у папы и даже остается ночевать, как сегодня. А на зимних каникулах они в компании дяди Костяна едут в Мянсельгу. Там они топят печку, ходят в баню, катаются на старых папиных лыжах и прямо возле дома жарят шашлыки. Проснувшись среди ночи, Данька слышит, как папа и дядя Костян разговаривают на кухне какими-то замедленными, не похожими на свои голосами.

— Ну ладно, с этим разобрались — любишь ты ее, — дядя Костян старается говорить тише. — А она тебя?

— И она, — отвечает папа. — Мне, во всяком случае, так кажется. Да не, точно любит…

— Тогда зачем разбежались?

— А она не только меня любит. Или, может, любит только меня, но спит еще и с другими.

— С другими? Что, их прямо так много было?

— Для Атоса слишком много, Девятиэтажный… Такая вот стереолюбовь… Лучше бы уж в порнухе снималась, честное слово…

— Бля, Серый, закусывай давай… А не пробовал отпиздить ее по-настоящему, нешутейно чтоб? Камнями там побить, как чурка неверную жену…

— Да не поможет. У нее же глаза, как у ведьмы, горят после того, как налево сходит, прямо дымятся. Через день-другой гаснут. Тогда с ней и можно говорить, да толку-то. Она и сама кается, прощения просит. Ну ладно, думаешь, потому что пацана жалко, вдруг в последний раз, вдруг исправится, а через месяц или два снова-здорово…

Чувствуя, как у него начинает пылать лицо, Данька зажмуривается и ладонями зажимает уши с такой силой, что становится больно.

— Вот тебе, вот… — шепчет он, обращаясь неизвестно к кому.

После того раза он и понимает, что подслушивать, даже ненароком, чужие разговоры нельзя. Ничего приятного нет в том, что узнаешь что-то, не предназначенное для твоих ушей.

Пока Данька моет посуду (папа не любит это занятие, так что у себя дома он нещадно эксплуатирует Даньку), выясняется, что прямо сейчас ехать к тете Оле рано. Она еще даже не вернулась с работы. Данька ухватывается за его слова и предлагает посмотреть пару серий «Любви, смерти и роботов». Папа, оказывается, и не знает, что это. Данька показывает ему (ну и себе) сразу три эпизода. При просмотре первой же серии папа начинает говорить, что он против того, чтобы Данька смотрел мультфильмы, где показывают голые сиськи (груди, по-научному), рано ему, но говорит об этом неуверенно, захваченный сюжетом.

— Вот видишь, папа, — назидательно произносит Данька, когда серия кончается. — Это же не у тетеньки были сиськи, а у робота…

Папа в ответ лишь хмыкает, видимо, признает Данькину правоту.

Собравшись, они едут к тете Оле сначала на метро, а затем пересаживаются на маршрутку, отправляющуюся с площади у Балтийского вокзала. У Даньки с собой рюкзак со своими вещами, зарядкой для смартфона и всякими там сменными трусами-носками, потому что дед Иван заберет его сразу из гостей.

Район, куда они приезжают, Даньке незнаком. Папа называет это место Канарами. Канары не настоящие, конечно, а лишь Канонерский остров, только сокращенно. Как и на любом острове, здесь ветрено и даже чуть-чуть пахнет морем. Но по правде полоска воды, возле которой топчутся неряшливые, обросшие, как ракушками, спутниковыми антеннами, многоэтажки, на море совсем не похожа. На другом берегу высятся портовые краны, сбоку тянется эстакада Западного скоростного диаметра. В помойках роются чайки, а на проводах нотными знаками расселись воробьи. Если сыграть по ним как по нотам, что за мелодия, интересно, получится? Данька достает телефон и щелкает воробьев на камеру. Позже спросит про мелодию у Люды Котовой, которая ходит в музыкалку и знает нотную грамоту.

Дом, в котором живет тетя Оля, построен из грязно-белого кирпича. На первом этаже в нем «Дикси» и «Суши-шоп» (повезло тем жильцам, которые, как и Данька, любят суши), а возле мусорных контейнеров у дома Данька замечает настоящее сокровище — выброшенное кем-то старое кресло. Такое можно утащить, чтобы играть с ним, будто это Железный трон. Тут же, на газоне у дома, девочка постарше Даньки выгуливает дурашливого спаниеля.

— Пап, а у тети Оли дети есть?

— Нету.

Может, у нее есть собака? Какой-нибудь спаниель вроде этого. Было бы здорово.

— И собаки нет, — угадывает его мысли папа. — Зато тетя Оля сделала пирог с рикоттой.

Данька даже останавливается в изумлении.

— С икотой? Это как?

— С рикоттой, — смеется папа, — штука такая вроде творога.

— Вроде творога? — соображает Данька. — Ватрушка, что ли?

— Может быть. Не знаю.

Заинтригованный Данька ускоряет шаг. Покажите-ка ему дурака, который не любит ватрушки.

Тетя Оля оказывается симпатичной женщиной примерно одного возраста с мамой. У нее длинные волосы (то ли темно-русые, то просто русые, не пойми какие — почти как у самого Даньки и у папы), ярко-голубые глаза и громкий, как у завуча, голос. Но у завуча Ангелины Игоревны голос строгий, а у тети Оли — веселый. И смеется тетя Оля с хрипотцой, как любимая мамина актриса (Данька все время забывает ее нерусское имя, звучащее как что-то среднее между словами «тюльпан» и «чулан»). А еще у тети Оли на правом плече пошевеливается цветная татуировка рыбки. Правда, от этой рыбки видны одни лишь красные плавники и краешек хвоста, все остальное спрятано под рукавом тети-олиной футболки.

И все равно мама у Даньки красивей.

Но тетя Оля тоже ничего. Встречая их с папой, который приносит бутылку купленного в «Дикси» красного вина, она за руку, как со взрослым, здоровается с Данькой, быстро обнимает папу, после чего спрашивает, кто это их надоумил перед визитом в гости есть лук? Данька с папой переглядываются и молчат, не признаются, а тетя Оля говорит:

— Вы как два Чиполлино теперь, — и командует гостям раздеваться, мыть руки и проходить на кухню, потому что у нее все уже остывает.

На небольшой кухне папа с Данькой усаживаются за стол, а тетя Оля накладывает им в тарелки макароны по-флотски. Макароны удивительные, спиральками, но сами твердые, будто недоваренные, а еще с фаршем попадаются какие-то сладковатые оранжевые кусочки. Тетя Оля объясняет, что это тыква, и Данька ревниво думает, что мама готовит лучше, поскольку ей никогда не придет в голову класть в фарш сладкую тыкву. Мясо должно быть соленым, все знают. Потом наступает время чая и «икотного» пирога, который и вовсе даже не похож на ватрушку. Здесь тетя Оля реабилитируется. Пирог оказывается таким вкусным, что Данька, осмелев, тянет второй, а затем и третий кусок.

— Данила! — осуждающе произносит папа, но тетя Оля смеется и говорит:

— Что ты к нему привязался? Пускай ест, сколько хочет. Ребенок растет.

— Ему только дай волю — он вырастет…

Данька продолжает пировать, хомяча третий подряд кусок пирога, после чего говорит «спасибо» тете Оле, а та предлагает ему, если он готов выйти из-за стола, посмотреть квартиру.

А что там смотреть? Квартира у тети Оли маленькая, однокомнатная. Обои с газетными заголовками на иностранных языках, диван, телевизор (без игровой приставки и выхода в интернет), полка с книжками, шкаф с одеждой, цветы на окне. Незастекленный балкон, на который приоткрыта дверь, чтобы в комнате не было душно. Данька выходит на балкон посмотреть и понимает, что нет тут никакого вида. Во-первых, всего лишь третий этаж. Во-вторых, весь обзор загораживает разросшийся каштан.

Да уж, не в такие и веселые гости он попадает. Зря радовался. Хотя пирог очень вкусный. Интересно, а будет ли это считаться наглостью, если с собой потом попросить?..

— Зачем вино принес? — слышит Данька с балкона через открытую кухонную форточку голос тети Оли.

— Завтра отметим, — отвечает папа.

— Если будет, что отмечать, — говорит тетя Оля.

— Ты покаркай…

Данька спешит уйти с балкона, чтобы ненароком не подслушать что-нибудь еще.

И вай-фай у тети Оли запаролен. А спрашивать про пароль — невежливо, он же в гости пришел, а не в телефоне торчать. Хоть бы кот какой был, вроде дяди-костяновского Тупака…

Данька вытаскивает из кармана упаковку с черносмородиновыми «лакеролками». Это такие мягкие пастилки, которые мама привозит ему из Финляндии. Сует одну в рот и, причмокивая от удовольствия, несколько минут слоняется по комнате, рассматривает книжки со скучными названиями и лежащий поверх них красивый лист диплома о прохождении курсов повышения квалификации, после чего заглядывает на кухню:

— Теть-Оля, а вы бухгалтером работаете?

— Да, бухгалтером. А что?

— Просто бухгалтером?

— Как это «просто»?.. Ну да, просто.

— А моя мама — главный бухгалтер, — делает он акцент на слове «главный».

— Данила!.. — снова предостерегает папа.

— Это хорошо — главный бухгалтер, — говорит тетя Оля. — Но я, наверное, не хотела бы.

— А почему? — удивляется Данька.

— Не люблю думать за других, — непонятно отвечает тетя Оля, — лучше — за себя саму. В шесть вечера рабочий день кончается, и ты идешь к Медвежонку, усаживаешься на бревнышко и, прихлебывая чай, смотришь на звездное небо.

Данька не понимает, про какого такого медведя (не про папу ведь?) говорит тетя Оля, но решает запомнить и обсудить ею сказанное с мамой.

После ужина тетя Оля моет посуду (от Данькиных услуг она со смехом отказывается), папа ей рассказывает про вчерашнюю смену, а Данька с интересом, будто его там и не было, слушает папино повествование.

И тут у папы звонит телефон. Оказывается, дед Иван подъедет минут через десять. Даньке пора собираться.

* * *

Он оборачивается и смотрит вверх. Тетя Оля с балкона машет ему рукой. Он машет ей в ответ, вдруг вспоминая, что забыл у нее в комнате свои «лакеролки», но не расстраивается. Пускай тетя Оля тоже попробует.

Возле черной «ауди» стоит высокий пожилой мужчина с худым суровым лицом, похожим на каменные едала моаи с острова Пасхи, про которые недавно показывали по каналу «Телепутешествия».

— Здравствуй, деда, — говорит ему Данька.

— Привет, окунек, — кивает дедушка, открывая перед ним заднюю дверь.

Ну вот, детское кресло…

— Залезай-залезай. И пристегивайся там.

Данька вздыхает так, чтобы не услышал дед Иван, устраивается в кресле, рюкзак бросает рядом. Дедушка закрывает за ним дверь, мельком кидает взгляд на стоящую на балконе тетю Олю и говорит Данькиному папе:

— Понимаю, что точить саблю нужно время от времени, только иногда кажется, родной сын при этом ни Глашке, ни тебе не нужен. Как котенка туда-сюда швыряете…

Точить саблю? А что, у тети Оли есть сабля? И ему не показали?.. А какая, большая или нет? Может, кривая как ятаган?.. Откуда, интересно, у женщины дома сабля?.. Надо будет в следующий раз обязательно спросить, думает Данька.

Главное, не забыть.