Избранные речи

Демосфен

Основу этого сборника составляют политические речи Демосфена, в частности направленные против Филиппа Македонского. Среди них, в свою очередь, своеобразным эталоном энергичного и экспрессивного демосфеновского стиля является цикл из трех классических «Олинфских речей», произнесенных по случаю похода македонской армии на греческий полис Олинф. Также в сборник вошли и другие речи Демосфена, посвященные не только внешней, но и внутренней политике Афин, социальным и этическим вопросам. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

V

О мире

Введение Либания

(1) Так как война из-за Амфиполя затягивалась, то Филипп и афиняне пожелали заключить мир: афиняне — под влиянием неудач на войне, Филипп же — движимый желанием исполнить то, что обещал фессалийцам и фиванцам. А обещал он: фиванцам — передать Орхомен и Коронею, города Беотии, тем и другим — покончить с фокидской войной. Но это было для него невозможно, пока была война с афинянами. Дело в том, что однажды в прежнее время, когда он хотел прорваться в Фокиду, афиняне обошли на кораблях окружным путем так называемые Пилы, или, как иначе их называют, Фермопилы, и преградили ему проход. (2) И вот теперь, заключив мир с афинянами и не встречая уже ни с чьей стороны препятствия, он прошел через Пилы и разгромил народ фокидян и заставил остальных греков передать ему место фокидян в союзе амфиктионов и голоса их в Совете. После этого он отправил послов и к афинянам, предлагая и им признать это постановление. Демосфен и советует уступить ему; но он поддерживает это требование не потому, чтобы признавал его правильным; он считает даже несправедливым, чтобы македонянин участвовал в греческом Совете, но он высказывает опасение, как бы афиняне не оказались вынужденными вести общую войну против всех греков. Он напоминает, что другие греки по разным причинам настроены враждебно по отношению к афинянам; поэтому они все сообща и начнут войну общими силами, если мы, — говорит он, — своими действиями дадим всем им одинаково основание обвинять нас, раз одни пойдем против постановления амфиктионов. Вот почему выгоднее, по его словам, соблюдать мир, — особенно когда Филипп уже прошел через Пилы и имеет возможность вторгнуться в Аттику, — чем по незначительному поводу навлечь на себя такую большую опасность.

(3) Мне кажется, что эта речь была только подготовлена, но не была произнесена. Дело в том, что оратор в обвинительной речи против Эсхина среди разных преступлений ставит ему в вину и то, что он выступал с советом принять Филиппа в члены амфиктионии, тогда как никто другой не решался этого предложить, даже Филократ, наиболее бессовестный из всех. Конечно, если бы он сам подал такой совет, он не обвинял бы за это самое Эсхина, но, очевидно, он побоялся подозрения, чтобы не подумали, будто он держит сторону Филиппа и будто высказал такое мнение, подкупленный деньгами царя, так как и в данной речи он, по-видимому, отвечает на какое-то подозрение подобного рода, стараясь показать свою преданность отечеству и неподкупность.

Речь

(1) Как я вижу, граждане афинские, теперешнее положение дел вызывает большое беспокойство и тревогу не только потому, что многое у нас потеряно и что совершенно бесполезно говорить об этом хорошие речи, но еще и потому, что даже и насчет оставшегося у нас все мы расходимся во взглядах на то, какие меры были бы полезны в каждом отдельном случае, но одни представляют их себе так, другие — иначе. (2) Однако, если вообще по самой природе утомительно и трудно обсуждать дела, то еще в гораздо большей степени сделали это трудным вы сами, граждане афинские. Действительно, все остальные люди, прежде чем предпринимать какое-нибудь дело, обыкновенно обсуждают его, вы же начинаете обсуждать лишь тогда, когда дело уже сделано. От этого за все время, насколько хватает моя память, и бывает постоянно так, что человек, порицающий все ваши ошибки, превозносится похвалами и заслуживает одобрение за свою речь, самое же дело и самая суть обсуждаемого вами вопроса ускользает от вас. (3) Но хоть это и так, я все-таки думаю — и с этим убеждением я и поднялся на трибуну, — что, если вам будет угодно слушать меня, не прерывая ни криками, ни пререканиями, как подобает людям, обсуждающим дела государства и притом дела такой важности, тогда я получу возможность говорить и подавать советы, которые помогут поправить настоящее положение и спасти потерянное.

(4) Но хотя я отлично знаю, граждане афинские, что напоминать о том, о чем сам ранее говорил, и выставлять самого себя у вас всегда бывает одним из наиболее выгодных приемов для тех, кто на это решается, однако я считаю это настолько нескромным и докучливым, что, несмотря на всю необходимость этого, чувствую в себе нерешительность. И все-таки я думаю, что вы сумеете лучше разобраться в тех делах, о которых я буду сейчас говорить, если припомните кое-что из сказанного мною прежде. (5) Именно, что касается меня, граждане афинские, то, во-первых, в то время, когда некоторые люди старались вас убедить ввиду волнений, происходивших на Эвбее, оказать помощь Плутарху¹ и начать войну бесславную и разорительную, я был первым и единственным человеком, выступившим тогда с возражением против этого, и я тогда едва не был растерзан людьми, которым удалось убедить вас ради ничтожных выгод² совершить много крупных ошибок. И вот немного времени спустя, когда вы не только навлекли на себя позор, но и испытали такое отношение к себе, какому из всех вообще живых людей еще никто никогда не подвергался со стороны тех, кому оказывал помощь, тогда все вы поняли и низость склонивших вас к этому людей и правильность предложений, сделанных тогда мной. (6) Затем, в другой раз, граждане афинские, когда я увидал, что актер Неоптолем³ под предлогом своего искусства получает неприкосновенность, на самом же деле наносит величайший вред нашему государству и обращает ваши распоряжения на пользу Филиппу и по его указаниям, я выступил и заявил об этом перед вами вовсе не из личной вражды, не из расчетов сикофанта, как это и выяснилось с очевидностью из последовавших затем событий. (7) И в этом случае мне уже не приходится обвинять ораторов, которые говорили бы в пользу Неоптолема (таковых не было ни одного⁴), но самих вас. В самом деле, если бы вы смотрели в театре Диониса⁵ трагических актеров, а не обсуждали вопрос о спасении и о положении всего государства, тогда бы вы, слушая наши речи, не относились к нему с такой благосклонностью, а ко мне с таким предубеждением. (8) Между тем теперь все вы, я думаю, уже поняли, что это значит: тогда, по его словам, он предпринял свою поездку в неприятельскую страну с той целью, чтобы собрать имеющиеся там за ним долги и чтобы, перевезя деньги сюда, исполнять здесь литургии⁶, — и очень часто в своих речах он выражал возмущение, как может кто-нибудь бросать обвинение против людей, которые оттуда перевозят сюда свои накопленные там богатства; так как же теперь, когда он благодаря миру получил к этому возможность, он вместо этого все свое видимое⁷ имущество, которым владел здесь, перевел на деньги и с ними уехал к нему? (9) Вот эти два случая из того, о чем я ранее предупреждал вас, дают подтверждение тем моим речам и показывают, что оба они были переданы мной точно и по всей справедливости так именно, как они были на самом деле. А вот, граждане афинские, еще третий случай; мне нужно рассказать еще только о нем, и тогда я обращусь уже непосредственно к тому вопросу, ради которого я выступил. Когда мы в качестве послов, только что приняв присягу на соблюдение условий мира⁸, вернулись сюда (10), тогда некоторые уверяли нас, что Феспии и Платеи⁹ будут восстановлены, что фокидян Филипп, если только станет хозяином положения, постарается спасти, фиванское же государство разобьет на отдельные поселения, что Ороп¹⁰ будет вашим, что Эвбея будет отдана вам взамен Амфиполя¹¹, и вообще манили вас подобными обещаниями и обманами, а вы, поддавшись на эти хитрости, вопреки собственной пользе и, может быть, даже не очень благородно, бросили на произвол судьбы фокидян; но я тогда, наоборот, как это ясно будет видно, не прибегал к обманам и не молчал, но предупреждал вас, как вы, конечно, помните, и говорил, что ничего такого я не знаю и даже не считаю это вероятным, а если кто говорит это, тот, по-моему, просто болтает вздор.

(11) Все эти случаи, в которых я оказывался, очевидно, более дальновидным, чем все остальные, я даже не буду относить, граждане афинские, за счет своей только способности и не буду ничем таким хвалиться; не буду также никаким другим причинам приписывать проявленное мною понимание и предусмотрительность, кроме двух, какие назову вам сейчас: во-первых, граждане афинские, счастью, которое, как я вижу, сильнее всякой, какая бывает у людей, способности и умения; (12) во-вторых, тому, что я сужу о делах и составляю расчеты бескорыстно и что никто не мог бы указать никакой личной выгоды, которая была бы связана с моей политической и ораторской деятельностью. Таким образом польза представляется мне в подлинном своем виде — такой, какою только она получается непосредственно от самих дел. А когда на одну сторону, как на чашку весов, приложишь деньги, они сейчас же потянут книзу и увлекут за собой здравый смысл, и тогда уж тот, кто это допустит, ни о чем не будет в состоянии правильно и здраво рассуждать.

(13) Так вот одно условие, которое я лично считаю необходимым в первую очередь: союзников ли, подати ли, или еще что-нибудь хочет кто собирать для государства, все это надо делать так, чтобы не нарушать существующего мира — не потому, чтобы этот мир был такой замечательный или соответствовал вашему достоинству, но потому, что, каков бы он ни был, лучше было бы для общего положения дел его вовсе не заключать, чем, заключивши, теперь самим его нарушить: много ведь условий мы упустили из рук, притом таких, при наличии которых в то время вести войну было бы для нас безопаснее и легче, чем теперь. (14) Во-вторых, надо смотреть, чтобы не поставить, граждане афинские, это сборище людей, выдающих себя теперь за амфиктионов¹², в необходимость совместной войны против нас и не дать им для нее повода. Я со своей стороны полагаю, что, если бы началась у нас с Филиппом снова война из-за Амфиполя или еще из-за какого-нибудь частного спора, который не затрагивал бы ни фессалийцев, ни аргосцев, ни фиванцев, тогда никто из них не стал бы с нами воевать (15) и всех меньше — прошу, не поднимайте шума, пока не выслушаете¹³! — фиванцы — не потому, чтобы они были дружелюбно расположены к нам или не были готовы делать угодное Филиппу, но потому, что они знают определенно, хоть кое-кто и считает их крайне тупыми¹⁴, что, если у них начнется с вами война, тогда бедствия придется им все выносить самим, а выгодами будет пользоваться, посиживая в ожидании, как борец, не имеющий пары¹⁵, некто другой. Вот поэтому они и не согласились бы повергнуть себя в эти опасности, раз нет ни общего начала, ни причины для войны. (16) Точно так же, если бы мы опять начали войну с фиванцами из-за Оропа или еще из-за какого-нибудь нашего частного спора, то, я думаю, ничего худого с нами не случилось бы. Дело в том, что и у нас, и у них нашлись бы, я думаю, союзники, которые стали бы помогать нам в случае чьего-нибудь вторжения в нашу страну, но при наступательных действиях они не примкнут ни к тем, ни к другим. Ведь всякие союзы имеют такое свойство, — по крайней мере те, которые заслуживают внимания, — и дело по сущности своей заключается вот в чем: (17) не в одинаковой степени каждый относится сочувственно к нам и к фиванцам в наших стремлениях, — хотим ли мы сами быть целыми, или хотим властвовать над остальными; но чтобы мы были целыми, этого желать всех, вероятно, заставляют их же собственные расчеты; наоборот, чтобы кто-нибудь один победил другого и потом господствовал над ними самими, этого не хочет решительно никто. В чем же в таком случае я вижу опасность и чего, по-моему, надо нам остерегаться? — Того, чтобы предстоящая война не была вызвана общими причинами и общими обидами, затрагивающими одинаково всех. (18) Если, положим, аргосцы, мессенцы, мегалопольцы и еще какие-нибудь их единомышленники из остальных пелопоннесцев, видя дружественные переговоры у нас с лакедемонянами и то, что мы как будто одобряем некоторые из их действий, станут относиться к нам враждебно; если фиванцы сейчас относятся к нам, как говорят, недружелюбно, а потом будут относиться еще более недружелюбно, так как мы укрываем у себя их изгнанников и во всем решительно выказываем неприязненные чувства по отношению к ним; (19) если так же будут относиться к нам и фессалийцы из-за того, что мы укрываем у себя фокидских изгнанников, и Филипп — по той причине, что мы возражаем против его участия в амфиктионии, то в таком случае я боюсь, как бы они все вместе, каждый со своими особыми причинами для неудовольствий, не повели общими силами войны против нас, выставив в качестве предлога постановления амфиктионов, и как бы затем каждое государство не было вовлечено в необходимость, даже в ущерб его собственным выгодам, повести войну с нами подобно тому, как это было в отношении фокидян. (20) Вы ведь, конечно, знаете, что теперь фиванцы, Филипп и фессалийцы, — хотя преследовали каждый в отдельности совершенно не одинаковые цели, все в конце концов пришли к одному и тому же; фиванцы, например, не могли помешать Филиппу пройти и занять проходы и получить всю славу даже от тех дел, над которыми они сами так много потрудились¹⁶, несмотря на то, что он пришел последним. (21) И действительно, если теперь в деле подчинения своей страны фиванцы добились кое-каких успехов, то с точки зрения чести и славы это все — для них величайший позор. Ведь если бы не прошел Филипп, им, вероятно, ничего бы не досталось. Да этого они вовсе и не имели в виду; но им хотелось только взять Орхомен и Коронею, и поскольку они не могли этого сделать сами, им пришлось согласиться и на требования Филиппа. (22) Далее, относительно Филиппа некоторые решаются говорить, будто он и не хотел даже передавать фиванцам Орхомен и Коронею, а сделал это только по необходимости; им я отвечу на это: «Ну, и будьте здоровы!» Я же знаю, что это было для него, конечно, не так важно, как занять проходы, приобрести славу, будто война разрешилась только благодаря ему, и, наконец, лично самому устроить пифийский праздник. Вот это и было как раз то, чего более всего он добивался. (23) Что же касается фессалийцев, то в их расчеты не входило ни то, ни другое из этих дел — ни усиление фиванцев, ни усиление Филиппа (они понимали, что все это идет против них же самих), но они хотели взять на себя руководство Пилейской амфиктионией и делами в Дельфах, присвоить себе эти два преимущества, а в погоне за ними они помогли ему осуществить его цели. Вот так вы и найдете, что каждый, преследуя свои собственные выгоды, оказывался вовлеченным во многие действия, которых он вовсе и не имел в виду совершать. Но этого-то, этого как раз и надо остерегаться нам.

(24) «Так что́ же — по-твоему, значит, из боязни этих последствий мы должны исполнять чужие приказания?¹⁷ И ты это предлагаешь?» Ничуть не бывало! Но — чтобы в наших действиях не было ничего недостойного нас самих; чтобы не было войны; чтобы все признавали благоразумие нашего образа действий и справедливость наших заявлений, — вот как, по-моему, нам следует держать себя. Людям же, которые смело решаются пойти на любую опасность и не предусматривают возможности войны, я хочу в ответ привести такие соображения. Мы допускаем, чтобы фиванцы владели Оропом; а если бы кто-нибудь спросил нас, требуя сказать по правде: — «Ради чего?» — мы отвечали бы: «Для того, чтобы избежать войны». (25) Вот и Филиппу мы теперь по договору уступили Амфиполь; кардийцев¹⁸ оставляем оторванными от всех других херсонесских государств; карийцу¹⁹ позволяем захватывать острова Хиос, Кос и Родос, византийцам — задерживать торговые суда: все это, очевидно, потому, что спокойствие, доставляемое миром, приносит, на наш взгляд, более пользы, чем столкновения и споры из-за этих владений. Поэтому неразумно и прямо-таки безрассудно, находясь в таких отношениях со всеми и с каждым в отдельности из-за своих же собственных владений²⁰ и из-за предметов первой необходимости²¹, сейчас разом против всех начать войну из-за тени в Дельфах²².