Нам нужна великая Россия. Избранные статьи и речи
Представляем вашему вниманию издание трудов блестящего политика, премьер-министра Российской империи, автора аграрной реформы и многих законопроектов П. А. Столыпина. Талантливейший организатор и реформатор, бесстрашный преобразователь России, П. А. Столыпин оставил ярчайший след в российской истории конца XIX – начало XX века, и до сих пор его личность не получила однозначной оценки историков. В сборник входят речи, статьи и программы некоторых реформ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Оглавление
- Предисловие
- Пётр Аркадьевич Столыпин. Речи
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Нам нужна великая Россия. Избранные статьи и речи предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015
© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021
Предисловие
На административно-бюрократическом небосклоне в царствование последнего российского императора были на удивление тусклые «звёздочки». Их представляли или выутюженные и застёгнутые на все пуговицы вицмундира чиновники типа министра финансов и главы правительства в 1911–1914 годах В. Н. Коковцева, или старики-рамолики типа И. Л. Горемыкина, с искренним удивлением заявлявшего: «Не знаю почему, но меня третий раз вынимают из нафталина», или откровенные проходимцы и клинические больные вроде министра внутренних дел А. Н. Хвостова и А. Д. Протопопова, которыми заниматься впору не историку, а криминалисту и психиатру. Лишь два человека были значительно выше их по всем параметрам: звездой первой величины был крупнейший деятель пореформенной России Сергей Юльевич Витте (1849–1945) и на порядок менее яркий, но всё же волевой, смелый и неглупый Пётр Аркадьевич Столыпин (1862–1911).
Но если первый из них и у современников, и у историков получил более или менее однозначную оценку как государственный деятель, бесспорно, крупный, умный, хитрый, дальновидный, но и беспринципный, и карьерный, то оценки П. А. Столыпина и у современников, и у историков куда шире «по разбросу», а некоторые из советских журналистов дописались вообще до Геркулесовых столпов, объявив его не только создателем «столыпинской» реформы (которую, как ото будет показано ниже, предлагал в самом начале XX в. именно С. Ю. Витте), но и государственным деятелем, успешно доведшим её до конца, что тоже не соответствует историческим фактам, — реформа эта, увы, «не состоялась», не реализовалась в жизни по целому ряду как объективных причин (не было достаточных средств на её проведение, Россия не получила требуемых Столыпиным 20 лет покоя), так и субъективных: отнюдь не все крестьяне радовались ей, очень многие вовсе не спешили выходить из общины, и властям сплошь и рядом приходилось ломать её силой[1], применение которой к решению чисто экономических задач, кстати говоря, стало отличительной чертой ближайшей российской истории.
В качестве одной из последних писательских трактовок этой проблемы хочется указать на предисловие Дмитрия Жукова к книгам В. В. Шульгина «Дни» и «1920». Автор уделяет в нём немало внимания и П. А. Столыпину, предлагая читателям искусственную схему, одну из тех, в которые никак нельзя уложить исторические факты без того, чтобы не искорёжитъ их. Как известно, ещё министр финансов И. А. Вышнеградский (1887–1892), руководствуясь принципом «недоедим, а вывезем», форсировал экспорт хлеба; С. Ю. Витте ещё в конце XIX в. ввёл золотой рубль, а Д. Жуков всё это ставит в заслугу П. А. Столыпину. А дальше продолжает: «На первом месте (в мире. — К. Ш.) по-прежнему оставались Соединённые Штаты. Но на Уолл-стрит понимали, что рано или поздно их монопольному превосходству в промышленности и сельском хозяйстве придёт конец (!), и тогда были приняты самые решительные меры. Для низвержения конкурента годилось всё. Политика не исключала ни продолжения её иными средствами, ни террора.
Прежде всего решено было убрать носителя идеи сильной России», т. е. Столыпина[2].
А затем идёт уже не история, а скорее детектив… Солидаризируясь со многими утверждениями В. В. Шульгина, автор предисловия кое в чём и не согласен с ним. Касается это, в частности, и вопроса о том, кто виноват в убийстве П. А. Столыпина. «Ход рассуждений Шульгина весьма зыбок, — глубокомысленно заявляет Д. Жуков. — Подумаем о том, что капитал — явление не сугубо национальное, что капиталисты в Америке, тесно связанные с президентами, со своими правительствами, тревожились в связи с растущей конкуренцией России, которая в результате столыпинских реформ и роста само го передового, по словам Ленина, финансового капитализма могла потеснить Америку. И тогда (!), хотя ещё не существовало ЦРУ, прибегли к практике в отношении Столыпина, ныне в мировой политике не удивляющей никого…»[3]. Так Столыпин пал жертвой евреев-банкиров с Уолл-стрит! Профессионалу-историку остаётся только в удивлении развести руками, настолько бездоказательно нелеп, а потому и неопровержим ход рассуждений Дмитрия Жукова.
Но разнобой в оценке П. А. Столыпина есть и в академической науке. Под пером одних Пётр Аркадьевич не только душитель и вешатель, давший своей фамилией название намыленной удавке, накидываемой палачом на шею приговорённого. Он предстаёт более или менее разумным государственным деятелем, искренне стремившимся выполнить не только первую половину своей формулы: «Сначала успокоение, а потом — реформы», но и вторую. Однако предложенная Столыпиным программа реформ «вызвала сопротивление поместного дворянства. Осуществление бонапартистского курса, проводником которого был кабинет Столыпина, отвечало широко понятым интересам дворянства, а задуманные им реформы были призваны укрепить и приспособить его к новой обстановке. Однако эти реформы вступили в противоречие с сиюминутными интересами той части помещиков, которые не могли приспособиться к капиталистическому развитию. Соглашаясь на аграрную реформу, поместное дворянство имело целью стравить крестьян между собой и отвести угрозу от собственных усадеб. Но за весь период осуществления реформы вышедшие из общины продали по преимуществу богатым крестьянам 3439 тыс. десятин земли, причём большая часть этих продаж приходилась на последние предвоенные годы. За период же 1905–1915 годов из рук поместного дворянства ушло 10 801 тыс. десятин земли, что составляло 19,7 % всего их земельного фонда в 1905 году, и из них 9795 тыс. десятин попали в руки крестьян[4]. Экономическая угроза помещикам со стороны деревенской буржуазии была реальностью, и жалобы на обезземеление дворянства имели под собой явные основания»[5]. По мнению В. С. Дякина, на наш взгляд вполне справедливому, П. А. Столыпин, пытаясь осуществить и вторую половину провозглашённой им формулы, встретил яростное сопротивление со стороны тех сил, которые считали, что существующие в России порядки настолько совершенны и идеальны, что не требуют никаких реформ. «Столкновение бонапартистской и легитимистской группировок лежало в основе борьбы в верхах в 1907–1911 годы»[6], — утверждает B. С. Дякин.
С резкой критикой такого понимания политики Столыпина и такого определения места его в истории России выступил другой исследователь — А. Я. Аврех. «Согласно принятому взгляду, — писал он, — который целиком разделяет и автор этих строк, Столыпин — это именно и прежде всего правый крайний реакционер, проводник политики, вошедшей в историю под именем столыпинской реакции»[7]. Но, как известно, наука для того и существует, чтобы развивать и корректировать «принятые взгляды». Помочь в этом и профессионалам-историкам, и всем, интересующимся прошлым своей страны, поможет публикуемое полное собрание речей П. А. Столыпина в Государственном совете и Государственной думе.
Кто же он был — Пётр Аркадьевич Столыпин, если принимать во внимание не мифы и легенды, сложенные о нём, а строгие исторические факты и свидетельства современников? Род Столыпиных известен с XVI века и связан был со многими именами, составлявшими славу и гордость России. Бабуш ка М. Ю. Лермонтова, воспитавшая его и выплакавшая глаза после его преждевременной смерти, — урождённая Столыпина. Прадед — сенатор А. А. Столыпин — друг М. М. Сперанского, крупнейшего государственного деятеля начала XIX века. Отец — Аркадий Дмитриевич — участник Крымской войны, друг Л. Н. Толстого, навещавший его в Ясной Поляне; жена Петра Аркадьевича — правнучка А. В. Суворова. Матримониальные связи, немало значившие в феодальном обществе, как видим, — отменные. Да и личные качества кое в чём весьма привлекательны.
Пётр Аркадьевич не пошёл по традиционной для его фамилии службе, не стал ни дипломатом, ни военным. Окончив Виленскую гимназию (детство его прошло в имении в Колноберже, недалеко от Ковно; кроме ещё одного имения в Ковенской губернии, семья владела поместьями в Нижегородской, Казанской, Пензенской и Саратовской губерниях), Пётр Аркадьевич в 1881 году неожиданно для многих поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, где, кроме физики и математики, с увлечением изучал химию, геологию, ботанику, зоологию, агрономию[8]. Изучал столь прилежно и глубоко, что на одном экзамене разгорелся научный диспут между ним и Д. И. Менделеевым, с увлечением задававшим молодому студенту всё новые и новые спорные вопросы. Наконец великий химик спохватился: «Боже мой, что же это я? Ну, довольно, пять, пять, великолепно!»[9] После окончания университета Столыпин далеко не сразу «дошёл до степеней известных». Только в 1888 году его имя впервые попало в «Адрес-Календарь»[10], что могло свидетельствовать о каком-то общественном признании. Столыпин служил в Министерстве государственных имуществ на скромной должности помощника столоначальника и со скромным чином коллежского секретаря. До через год он переводится в МВД уездным, предводителем дворянства в родные места — Ковенскую губернию. Здесь он много занимается не только служебными делами, но и личными — сам ведёт помещичье хозяйство в Колноберже. Через десять лет П. А. Столыпин назначается ковенским губернским предводителем дворянства, а ещё через три года, в 1902 году, неожиданно для себя, гродненским губернатором. Назначение его губернатором — результат политики министра внутренних дел В. К. Плеве, взявшего твёрдый курс на замещение губернаторских должностей местными землевладельцами[11], хорошо знавшими жизнь в губернии и твёрдо охранявшими помещичьи интересы.
В пореформенной России так называемый аграрный вопрос стал подлинной головной болью правительства. Деревня нищала, происходил процесс, официально определяемый как «оскудение центра России». В Петербурге и на местах шли заседания «особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности». В столице столкнулись две точки зрения. Одну выражал министр внутренних дел В. К. Плеве, другую — министр финансов С. Ю. Витте. Первая сводилась к сохранению крестьянской общины, которая всегда считалась царизмом опорой «порядка» в деревне, и к проведению экономической политики, направленной на всемерную поддержку государственными средствами и методами разорявшегося крупного дворянского землевладения[12]. Государство должно было активно вмешиваться в аграрные отношения помещика и крестьянина, переориентировать политику Крестьянского поземельного банка, и всё с одной конечной, чисто полицейской целью — ослабить борьбу крестьян с помещиками, защитить интересы последних. Этому же должна была способствовать и переселенческая политика, целью которой стало: не лишая помещичьи хозяйства дешёвых рабочих рук, избыток их направить в те районы страны, где имелись избытки земли, и тем ослабить земельный голод в центре страны. Программа Плеве предусматривала и проведение ряда агротехнических мероприятий. Всё это — вековая, традиционная «попечительная» политика царизма в аграрном вопросе: государственная поддержка разорявшегося помещичьего землевладения, государственная защита его от расширявшегося крестьянского движения.
Иной рецепт лечения больного аграрного вопроса предлагал министр финансов С. Ю. Витте. Он считал, что эта первостепенной важности проблема, затрагивавшая и разорявшихся помещиков, и вечно полуголодных крестьян, вполне может быть решена на основе личной инициативы и капиталистической предприимчивости самих сельских хозяев. Витте решительно возражал против сохранения общинного землевладения, выступая за частную собственность на землю, за то, чтобы крестьянин чувствовал себя её хозяином, чтобы его уравняли в правах с другими сословиями и превратили «из полуперсоны в персону». Все должны стать равноправными собственниками: крестьяне — клочка земли в несколько десятин, помещики — колоссальных латифундий в сотни, а то и тысячи гектар. Витте предлагал также активизировать деятельность Крестьянского банка, расширить выдачу банковских ссуд для всех желающих и способствовать переселению крестьян на неосвоенные земли. Предложения, выдвинутые Витте, получили поддержку большинства членов совещания, но не были одобрены царём, который утвердил проект министра внутренних дел. Нужны были уроки революции 1905–1907 годов, чтобы показать самодержавию «неблагонадёжность» общины. Русская пословица «на миру и смерть красна» полностью подтвердилась в годы первой революции: действуя «миром» («скопом», как определяли официальные документы), крестьяне дружно сожгли в 1905–1907 годах одну шестую часть помещичьих усадеб (около 16 тысяч!), ломали амбары помещичьих экономии и растаскивали хранившееся в них зерно и имущество. Предложения С. Ю. Витте, сделанные ещё накануне революции, предвосхищали Указ, изданный в её разгар, в ноябре 1906 года, и несправедливо получивший название «столыпинской реформы». «Витте понимал, что Столыпин „обокрал“ его, т. е. использовал идеи, убеждённым сторонником которых был Витте, для проведения своей политики, а поэтому он не мог писать о Столыпине без чувства личного озлобления» — так справедливо считал крупнейший знаток истории России начала XX века А. Л. Сидоров[13].
Но та же справедливость требует признать, что в споре Витте с Плеве Столыпин ещё в 1902 году стал на сторону Витте, а не своего шефа. Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности имелось не только в столице. Выло создано 82 губернских и областных и 536 уездных и окружных комитетов этого Совещания, возглавлявшихся местной властью. Гродненский губернатор П. А. Столыпин решительно высказался за уничтожение общинной чересполосицы и расселение на хутора. При этом Столыпин заявил: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъёме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой, — это значит отложить на неопределённое время проведение тех мероприятий, без которых немыслима ни культура, ни подъём доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью»[14]. Процитировав это высказывание П. А. Столыпина, советский исследователь П. Н. Зырянов справедливо заключает: «Иными словами, народ тёмен, пользы своей не разумеет, а потому следует улучшать его быт, не спрашивая его о том мнения. Это убеждение Столыпин пронёс через всю свою государственную деятельность»[15]. Однако убеждения Столыпина в это время были всё же ещё весьма далеки от той довольно чёткой программы Витте, которая была отклонена накануне революции 1905–1907 годов, но осуществлена в её ходе под именем Столыпинской реформы.
Гродненским губернатором П. А. Столыпин пробыл недолго. В 1903 году его назначили губернатором в более крупную и важную губернию — Саратовскую. Здесь-то и застала его первая революция, в борьбе с которой он применил весь арсенал средств — от обращения к черносотенной «общественности», возглавляемой епископом Гермогеном, до применения войск, жестоко расправлявшихся с восставшими крестьянами. При этом в деятельности самого молодого губернатора России проявились две отличительные черты, характерные и для всей его будущей государственной деятельности. Во-первых, он не смущался карать не только левых, но и правых, если их деятельность выходила за установленные им рамки. (Разумеется, размеры этих кар были далеко не сопоставимы.) Так, когда черносотенная агитация «Братского листка», издававшегося под покровительством епископа Гермогена, переходила допустимые, с точки зрения губернатора, грани, он своей властью запрещал их распространение, а когда черносотенцы в Балашове пришли громить забастовавших земских медиков, присутствовавший там губернатор прислал казаков для защиты собравшихся в гостинице на собрание земских служащих[16]. Но несравнимо чаще Пётр Аркадьевич вызывал войска для борьбы с революцией, а не с вопиющими безобразиями чёрной сотни.
Характерно и другое: в отличие от большинства высокопоставленных мерзавцев, отдающих кровавые палаческие приказы из надёжно защищённых кабинетов без малейшего риска для своей драгоценной персоны, Столыпин был лично храбр и не боялся оставаться лицом к лицу с разъярённой толпой. Он не просто заявил революционерам с трибуны Государственной думы: «Не запугаете!», — но и на самом деле вёл себя бесстрашно. Вот только один из многочисленных примеров, отличительный лишь тем, что он мало известен в литературе. Революция только-только началась, а богатый саратовский помещик Н. Н. Львов уже испытал на себе результаты вековой ненависти крестьян к помещикам. «Я видел ужасы, нечто вроде пугачёвщины, — взволнованно рассказывал Львов своим друзьям. — Началось по соседству с моим имением у князя Волконского. Крестьяне стали рубить лес (считая его своим. — К. Ш.). У Волконского есть тяжба с ними, в которой он едва ли прав…» Волнение перекинулось и на имение Львова. На шестой день беспорядков приехал Столыпин с казаками. Сначала он пытался уговорить крестьян, призвал их прекратить незаконные действия. Созвали крестьянский сход. Но уговорить возбуждённый «мир» было невозможно. «Когда он (Столыпин. — К. Ш.) стал им грозить, они тоже отвечали угрозами по отношению к полиции и казакам. Тогда, — рассказывает далее взволнованный Н. Н. Львов, — он один вышел к ним и сказал: „Убейте меня“. Тогда они кинулись на колени. Но как только он сел в сани, чтобы уехать, в него стали кидать камни. Тут же ранили пристава, несколько казаков и солдат. Крестьяне вооружились — насадили на палки какие-то пики»[17].
Губернатор уехал, в дело вступили казачки, всласть поработавшие нагайками. После их «воспитательной» работы Львов собрал «своих» избитых крестьян и обратился к ним с речью. Он заявил, что «нигде и никогда допускать грабежа нельзя, что в них будут стрелять, если они не образумятся.
Они:
— Подай нам планты!
— Какие планты?
— У меня с ними не было тяжбы, — пояснял слушателям Львов. — Правда, — добавлял он, — у них давно был спор о нескольких пожалованных имениях, бывших государственных землях, в том числе и о нашем имении. Но ведь наше имение было пожаловано ещё при Екатерине»[18].
Вот куда — к матушке Екатерине и даже ещё дальше в глубь веков — уходили корни споров между крестьянином, который столетиями обрабатывал и поливал своим потом землю, и помещиком, не трудившимся на ней, но считавшим её своей собственностью на основании государева пожалования.
События 1905–1907 годов показали глубокую революционность крестьянства, ошибочность расчётов самодержавия на любовь к нему «простого народа» и надежд на то, что крестьянская община — опора государственного порядка. Нелёгкое бремя борьбы с революцией и поисков иной социальной опоры для самодержавной системы и легло на плечи П. А. Столыпина, когда он неожиданно для себя стал сначала министром внутренних дел (апрель 1906 года), а всего через два с половиной месяца — и председателем Совета министров. Редко кто из царских чиновников проделывал такую головокружительную карьеру.
Суть своей государственной деятельности на посту главы правительства П. А. Столыпин определил со свойственной ему лапидарностью: «Сначала успокоение, а потом — реформы!» Нет смысла пересказывать читателю меры по установлению «успокоения». Они включали в себя всё — от введения «скорострельных» военно-полевых судов, когда тройка офицеров выносила приговор, не подлежащий обжалованию, до широчайшего применения армии «в помощь гражданским властям», как официально именовались подобные меры. «Армия не учится, а служит Вам!» — бросил в лицо Столыпину военный министр А. Ф. Редигер на одном из заседаний правительства[19]. И это было правдой. На «успокоение» были брошены все силы самодержавия. Ему удалось временно подавить революционное движение, водворить в стране «успокоение», в чём немалую роль сыграл и лично П. А. Столыпин. На этом этапе деятельность главы правительства пользовалась неограниченной поддержкой власть имущих. Столыпин был им необходим и стал всеобщим кумиром и дворянства, и правого крыла либеральной буржуазии (партии октябристов, возглавлявшейся А. И. Гучковым), и лично «хозяина земли Русской», как определил свою профессию Николай II при всеобщей переписи в 1897 году.
Нелепо представлять Столыпина просто кровавым монстром, лично подписывающим смертные приговоры, как это делал Сталин. 12 августа 1906 года эсерами-максималистами была взорвана дача Столыпина на Аптекарском острове. Кроме двух террористов, погибло 25 невинных людей, пришедших на приём к главе правительства, ранены трёхлетний сын и четырнадцатилетняя дочь Петра Аркадьевича. В ответ он ввёл военно-полевые суды, приговоры которых должны были утверждать командующие военными округами. От них-то и зависела «скорострельная юстиция». Командующий Казанским военным округом генерал И. А. Карасс не утвердил ни одного смертного приговора. Он говорил, что готов пролить свою кровь за Россию, но не хочет на старости лет пачкать себя чужой кровью[20]. Другие же охотно выполняли палаческие функции. Так, известный черносотенец генерал А. В. Каульбарс, командовавший войсками Одесского военного округа, не колеблясь, подписал смертный приговор двум юношам, которые даже не были на месте, где произошло преступление. Вскоре нашли настоящих виновников — и тоже рас стреляли![21] Вряд ли за действия Каульбарса и других подобных палачей непосредственную ответственность должен нести Столыпин.
Но и рыцарем в белых перчатках он тоже не был. 1 июня 1907 года Столыпин сделал в закрытом заседании II Государственной думы заявление, на основании которого она была распущена и произведён через два дня государственный переворот — изменён избирательный закон, что делать без её согласия было нельзя. П. А. Столыпин не мог не знать, что в основе его заявления — грязная провокация, состряпанная охранкой через своих агентов Бродского и Шорникову, и всё же воспользовался ею в политических целях: I и II Думы явно не вписывались в самодержавную систему, и надо было создать новую Думу, более покладистую, а для этого, по мнению Петра Аркадьевича, все средства были хороши! Третьеиюньский государственный переворот знаменовал собой конец революции 1905–1907 годов. Долгожданное «успокоение» было установлено, теперь надо было переходить к выполнению второй части обещанной формулы — реформам.
Но сделать это оказалось отнюдь не так легко, как это мыслилось первоначально П. А. Столыпину. Его политические друзья справа считали, что в ходе революции и так уж слишком много сделано уступок (манифест 17 октября 1905 года, указ 9 ноября 1906 года, которым была предопределена аграрная реформа, получившая название столыпинской), и речь должна поэтому идти не о новых реформах, а об «усечении» старых. Однако Столыпин не собирался отказываться от своих планов и со свойственной ему твёрдостью пошёл напролом в проведении реформ. Они конечно же не могли изменить основ самодержавия, верным слугой которого он был, но должны были хоть чуть-чуть модернизировать его.
Однако коса нашла на камень. Царь был крайне слабовольным человеком и, как часто случается с подобными людьми, столь же упрямым. Николай II не терпел в своём окружении ни людей с твёрдым характером, ни тех, кто превосходил его умом и широтой кругозора. Он считал, что подобные лица «узурпируют» его власть, «оттирают» самодержца на второй план, «насилуют» его волю. Именно поэтому не пришёлся ко двору С. Ю. Витте, а теперь наступала очередь второго по величине после Витте государственного деятеля России начала XX века — П. А. Столыпина. Реформы, задуманные им (преобразование местного управления, государственное страхование рабочих, введение всеобщего начального образования, законодательство о старообрядческих общинах, введение земства в западных губерниях и т. д.), не грозили устоям самодержавия, но революция была побеждена, и, как считали Николай II и его подсказчики из Совета объединённого дворянства, побеждена навсегда, а посему никаких реформ не требовалось вообще.
Приблизительно с 1909 года начались мелкие, но систематические придирки и кляузы крайне правых царю на главу правительства, что немало попортило крови Столыпину. Решено было создать Морской генеральный штаб из двух десятков человек. Поскольку это вызывало дополнительные расходы, Столыпин решил провести его штаты через Думу, которая утверждала бюджет. Немедленно последовал донос Николаю II, который был «верховным вождём армии» и считал, что все дела о вооружённых силах — его личная компетенция. Проведённый через Думу и Государственный совет законопроект о штатах МГШ Николай II демонстративно не утвердил. В это же время «святой старец» Г. Распутин, уже несколько лет вертевшийся при дворе, приобрёл значительное влияние на экзальтированную царицу. Скандальные похождения старца заставили Столыпина попросить царя выгнать Распутина из столицы. В ответ на это, тяжело вздохнув, Николай II ответил: «Я с вами согласен, Пётр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы»[22]. Узнавшая об этом разговоре Александра Фёдоровна возненавидела Столыпина и в связи с правительственным кризисом при утверждении штатов Морского генерального штаба настаивала на его отставке[23].
В марте 1911 года разразился новый — и на этот раз более серьёзный для Столыпина — кризис. Он решил учредить земство в западных губерниях, введя при выборах национальные курии. Правые поспешили дать бой Столыпину в Государственном совете и, получив негласное разрешение царя, проголосовали против национальных курий, что составляло ядро законопроекта. «Итоги голосования, — справедливо пишет современный исследователь, — явились для Столыпина полной неожиданностью не потому, что он не знал, какова позиция Дурново, Трепова и их сторонников (крайне правых. — К. Ш.), а потому, что они не могли бы ослушаться воли царя. Голосование означало, что Николай предал своего премьера, и Столыпин не мог этого не понять». На ближайшей аудиенции у царя Столыпин подал в отставку, заявив, что легитимистские лидеры «ведут страну к погибели, что они говорят: «Не надо законодательствовать, а надо только управлять», т. е. отказаться от какой-либо модернизации политического строя и его приспособления к изменившейся обстановке»[24].
Столыпин был уверен, что получит отставку, но этого не произошло по двум обстоятельствам. Во-первых, царь не признавал за министрами права выходить в отставку по собственному желанию, считая, что это принцип конституционной монархии, самодержец же должен лишать министров их постов только по собственному усмотрению. А во-вторых, он подвергся довольно единодушной атаке великих князей и вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, вдалбливавшей своему сыну в голову, что Столыпин всё ещё остаётся единственным человеком, способным привести Россию к «светлому будущему»[25].
Таким образом, Николай не принял отставки Столыпина, который, уверовав в свои силы, выдвинул перед царём ряд жёстких условий. Он соглашался взять отставку назад, если, во-первых, Дума и Государственный совет будут распущены на три дня и законопроект будет проведён по специальной 87-й статье, предусматривавшей право правительства издавать законы во время перерывов занятий законодательных палат. Главных своих противников — П. Н. Дурново и В. Ф. Трепова — Столыпин требовал удалить из Государственного совета, а с 1 января 1912 года назначить туда 30 новых членов по его выбору. Царь не сказал ни «да», ни «нет», но вечером его вновь атаковала великокняжеская родня, требуя уступить. Некоторым из членов Думы Столыпин показывал листок, на котором рукой царя были записаны все поставленные ему условия[26].
Надо было хорошо знать своего государя, никогда и никому не прощавшего подобных «силовых приёмов» в обращении с собой. Но Столыпин в результате пятилетнего руководства Советом министров потерял былую скромность, приобрёл монументальность и величественность, «принял генералина», как острили злоязычные шутники[27]. Он не предвидел последствий своей пирровой победы. Царь начал мелко, но постоянно щёлкать по носу своего премьера: не подписывал принятых обеими палатами законопроектов (об отмене ограничений, связанных со снятием духовного сана), назначал в правительство активных противников Столыпина… Поползли слухи о скорой отставке премьера.
У Столыпина начало сдавать здоровье, усилилась стенокардия («грудная жаба», как тогда говорили доктора). «Не знаю, могу ли я долго прожить», — сказал он своему брату[28]. Но, несмотря на болезнь и явно возраставшую опалу царя, премьер-министр упорно продолжает работать над проектами реформ — планирует организовать восемь новых министерств (труда, местного самоуправления, национальностей, социального обеспечения, исповеданий, исследования и эксплуатации природных богатств, здравоохранения, переселения), для содержания их изыскивает меры для троекратного увеличения бюджета (введение прямых налогов, налога с оборота, повышения цены на водку), намечает понизить земский ценз, чтобы допустить к местному самоуправлению владельцев хуторов и рабочих, владевших небольшой недвижимостью[29]. В разговоре со своим помощником он как-то прямо заявил, что, возможно, ему и не придётся осуществить это планы в качестве главы правительства, но в этом случае он подаст «всеподданнейший доклад» царю или Марии Фёдоровне[30].
В августе 1911 года Столыпин отдыхал в своём имении в Колноберже, где работал над своим проектом. И отпуск, и работу пришлось прервать для поездки в Киев, где в присутствии царя должен был открыться памятник Александру II по случаю недавно исполнившегося юбилея Великой реформы. Пребывание премьер-министра в Киеве началось с оскорблений — ему явно давали понять, что он здесь лишний и его не ждали. Столыпину не нашлось места в автомобилях, в которых следовали царь и его свита. Ему не дали даже казённого экипажа. Председателю Совета министров пришлось искать извозчика… Рассказывают, что ненавидевший его Распутин, увидев Столыпина, кликушески возопил: «Смерть за ним!… Смерть за ним едет!.. За Петром… за ним…»[31]. Не отсюда ли родилась легенда, что охранка «гениальным полицейским нюхом» предвосхитила «тайное желание двора и камарильи избавиться от Столыпина»?[32] И двор, и камарилья не единожды избавлялись от неугодных им лиц куда более простым путём — отправляя их в отставку, что, по-видимому, грозило и Столыпину в самом недалёком будущем.
Политическая смерть Столыпина наступила гораздо раньше, чем провокатор Д. Г. Богров смертельно ранил его 1 сентября 1911 года в Киевском оперном театре. Да, «Столыпин был «приказчиком» царя и помещиков, но… он при всех своих отнюдь не исключительных качествах всё же видел гораздо дальше и глубже своих «хозяев». Трагедия Столыпина состояла в том, что они не захотели иметь «приказчика», превосходящего их по личным качествам»[33], — с этими заключительными словами очень интересной статьи современного исследователя нельзя не согласиться.
Пётр Аркадьевич Столыпин. Слово об отце
Столыпин не был профессиональным политическим деятелем-карьеристом. Не живи он в страшное переломное время, когда наше тысячелетнее государственное здание повисло над бездной, его жизненный путь сложился бы, вероятно, иначе.
Он увлекался поэзией, хотя сам не имел стихотворного дара. В его студенческой квартире собирался литературный кружок, где в монументальном кресле, способном выдержать его тяжеловесность, царствовал поэт Апухтин.
Он любил природу, что так ярко изобразил в своём «Красном колесе» Александр Исаевич Солженицын. Был близок к крестьянскому люду. Садился около той или иной крестьянской избы, пил принесённый ему стакан молока и беседовал с нашими литовскими крестьянами. Это были, пожалуй, одни из лучших моментов его жизни.
То, что П. А. Столыпин был бесстрашным, в достаточной мере показано А. И. Солженицыным. Можно добавить, что, будучи в разъездах по Саратовской губернии, П. А. Столыпин послал моей матери короткую записку: «Сегодня озорники стреляли в меня из-за кустов». А когда в 1905 году саратовские террористы приговорили меня к смерти путём отравления (я был тогда двухлетним ребёнком) и моя мать от страха потеряла голову, отец остался невозмутим: «Я буду продолжать своё дело. Да сбудется воля Господня!»
Государственную власть принял он как тяжёлый крест. Ознакомившись с общим положением дел Империи, понял, что нельзя терять ни минуты. Работал порою целыми ночами, что в конце жизни отразилось на состоянии его сердца. Спешил каждый вечер окончить работу, положенную на этот день. Глядя на часы, говорил порой с горечью: «Идите, проклятые!»
Отношение отца к деньгам было, если можно так выразиться, двойственно. В Совете министров у него бывали столкновения с бескорыстным, но, пожалуй, слишком бережливым министром финансов. Дело сельскохозяйственного переустройства требовало больших кредитов. Коковцев огрызался: «Не могу же я делать деньги из петербургского воздуха и из невской воды!» П. А. Столыпин отвечал резко; потом сожалел о своей вспыльчивости. «Там, где деньги — там дьявол», — говорил он. Но, зная, что без надлежащих кредитов нельзя повернуть народ на путь благополучия, он говорил также: «Деньги — отчеканная свобода».
П. А. Столыпин тосковал порою, когда думал о будущем России, говорил моей матери: «После моей смерти одну ногу вытащат из болота — другая завязнет». Это опасение усугублялось тем фактом, что отцу трудно было подыскать сотрудников. Были чиновники, честные и преданные своему делу. Но почти не было людей, обладавших подлинным государственным мышлением. Разрыв, происшедший ещё в прошлом веке, между государственным аппаратом и либеральной интеллигенцией приносил свои горькие плоды. Переговоры с лидерами кадетской партии привели к полному разочарованию. Не считаясь ни с чем, Милюков и его коллеги надменно требовали полноту власти (всем известно, что произошло в феврале 1917 года, когда они власть получили). Наконец мой отец сказал Царю: «Я охотнее буду подметать снег на крыльце Вашего дворца, чем продолжать эти переговоры».
К людям крупного масштаба, работавшим с моим отцом, можно отнести министра земледелия Кривошеина, министра финансов Коковцева и товарища министра внутренних дел Крыжановского. Сергей Ефимович Крыжановский был выдающимся деятелем. Проекты государственных преобразований времён моего отца были составлены почти все им лично. В первые годы эмиграции он написал свои воспоминания, ставшие теперь библиографической редкостью. В своей книге он уделяет много внимания преобразованиям, которые П. А. Столыпин собирался осуществить, вернее, к осуществлению которых он уже приступил, но которые были прерваны пулей убийцы. Эти неосуществлённые реформы являются как бы продолжением государственной деятельности моего отца, отразившейся в его парламентских выступлениях.
Одно из этих преобразований касалось в первую очередь выделения части Холмского края из состава Польши. Проект по этому вопросу был составлен Крыжановским, по поручению П. А. Столыпина, в 1908 году. Согласно этому проекту, в состав новой Холмской губернии должны были быть включены лишь местности, в которых население сохранило русский облик. Те же части Холмщины, в которых население было ополячено и окатоличено, должны были остаться за Польшей. Согласно замыслу П. А. Столыпина, к Польше должны были быть прирезаны, взамен отторгнутых от неё частей Холмщины, некоторые части Гродненской губернии, населённые поляками. Речь шла о части Вельского и Белостокского уездов. Таким образом была бы достигнута основная цель размежевания.
Официально вопрос о Холмщине был вызван ходатайствами местного русского населения, желавшего слиться с общерусской стихией. Но Крыжановский высказывает на этот счёт и иные соображения.
«В действительности, — пишет он, — по официально никогда не высказанной мысли, мера эта имела целью установление национально-государствен ной границы между Россией и Польшей, на случай дарования Царству Польскому автономии».
Полное отделение Польши от России отец намечал на 1920 год.
На деле всё пошло по-иному. Проект о Холмщине поступил в конце 1909 года на рассмотрение специальной комиссии Государственной думы. Несмотря на возражения правительства, комиссия расширила пределы будущей Холмской губернии, включив в её состав такие местности, в которых русское население составляло едва 30 процентов. А об уступке Польше части Гродненской губернии депутаты вообще отказались слушать.
«Таким образом, — отмечает Крыжановский, — весь смысл меры выражал собою лишь стремление урезать пределы Польша». Это показывает, что даже трудоспособная Третья дума возвышалась лишь постепенно и с трудом до подлинного понимания наших государственных задач.
Проект был принят в этом искажённом виде нашими законодательными палатами уже после смерти моего отца.
Другое, на этот раз совсем неосуществлённое, преобразование касалось децентрализации — разделения Империи на области, располагающие правами самоуправления, при наличии в этих областях представительных учреждений.
Согласно намерениям П. А. Столыпина, реформа должна была быть осуществлена в областях, представлявших однородное целое, если не всегда в этническом, то по крайней мере в экономическом и бытовом отношении.
Составление проекта о децентрализации мой отец поручил Крыжановскому в 1907 году. Вот что Сергей Ефимович пишет о смысле этой реформы в своих воспоминаниях: «Децентрализация открывала простор местным творческим силам и, что имело немалое значение, давала возможность применять в разных местностях разные системы выборов, приспособленные к особенностям их общественного строя».
Согласно проекту, значительная часть Империи должна была быть разделена на одиннадцать областей. В каждой из них — областное земское собрание и областное правительственное управление. Туда должны были быть привлечены местные деятели. Областные земские собрания, образуемые на общих основаниях, привитых для земских выборов, получали широкое право местного законодательства по всем предметам, не имевшим общегосударственного значения. На первых порах реформа должна была коснуться одиннадцати областей: Прибалтийской и Северо-Западной областей, Польши, Правобережной и Левобережной Украины, Московской области, Верхнего и Нижнего Поволжья, Северной России (две области), Степной области (Западная Сибирь). Остальные части Империи — Казачьи области, Туркестан, Восточная Сибирь, Крым и Кавказ — пока оставались вне введения областного управления.
Проект этот был в 1909 году представлен на рассмотрение Императора с обстоятельно мотивированным на этот счёт докладом П. А. Столыпина. Но, как это бывало порой, реакция Царя была двойственной и нерешительной. Предлагаемым преобразованиям он выразил своё полное одобрение, но решил отложить этот вопрос до того, как окончательно выяснятся результаты сотрудничества правительства с Третьей думой. Оттяжка оказалась равносильной отказу. Убийство моего отца положило конец этому замыслу.
Даже в случае безоговорочной поддержки Царём децентрализация заняла бы много времени и натолкнулась бы, вероятно, на ряд препятствий в наших законодательных палатах. Как пишет Крыжановский, «в последние годы его жизни мысли эти очень пленяли Столыпина. Но говорить о них громко он не решался и, кажется, кроме Кривошеина, да и то лишь впоследствии, никто в тайну их посвящён не был».
А времени терять было нельзя. В ожидании децентрализации надлежало произвести реорганизацию администрации и полиции Империи. Проект этих преобразований был составлен Крыжановским, по поручению Столыпина, в 1907–1908 годах.
Реорганизация администрации соответствовала политическим и социальным требованиям того времени. Состав наших чиновников, служивших в провинции, увеличивался количественно, но не качественно. А между тем с развитием промышленности и техники на местах возникали всё новые задачи. Это было чувствительно особенно на окраинах государства. Поэтому в проекте предлагалось «ограничение русификационной политики и привлечение к управлению окраинами местных элементов».
Преградой к реорганизации на самых низах государственного здания являлась сословная иерархия. Во главе уездов стояли уездные предводители дворянства. Но, по причинам обеднения дворянства ещё в конце прошлого столетия, многим предводителям приходилось служить в городах и появляться в своих уездах изредка. Связь между уездом и дворянством была подорвана. А между тем крепли и добивались права голоса другие слои населения: промышленники и купцы, городская интеллигенция, крестьяне-собственники и т. д. Учитывая это, в проекте предлагалось вместо предводителей дворянства поставить во главе уездов уездных начальников из местной среды, назначенных министром внутренних дел.
Ступенью выше проект предполагал объединение дотоле разрозненного управления в губерниях под руководством губернаторов. Архаическое раздробление властей в губерниях способствовало в 1905 году распространению смуты. Усиление власти губернатора должно было предотвратить повторение таких событий.
Параллельно с этим был разработан проект реорганизации полиции. Численность её в те времена была далеко недостаточной. Сообразуясь с размерами страны, она была в пять раз малочисленнее, чем во Франции, и в семь раз малочисленнее, чем в Великобритании.
В области технических средств для борьбы с беспорядками наша полиция находилась в отсталом состоянии. Это привело к роковым последствиям в пору революционных волнений 1905 года, а затем и в пору Февральской революции.
По словам Крыжановского, «проекты эти получили окончательную редакцию под личным руководством Столыпина, чему он придавал с полным основанием весьма крупное значение».
Настала пора практического осуществления. Ранее, чем представить проекты в законодательные палаты, решено было их рассмотреть в недавно созданном Совете по делам местного хозяйства, по выражению П. А. Столыпина — в «Преддумии». В нём участвовал, наряду с чиновниками, ряд представителей нашей интеллигенции. И тут зачинателей преобразования постигло разочарование. Проект натолкнулся на резкую оппозицию значительного числа членов этого Совета. Как пишет Крыжановский, «оппозиция эта велась, главным образом, за кулисами, вне заседаний Совета, так как против цифр спорить было нельзя. А цифры были оглушающие».
Итак, это преобразование было остановлено на полном ходу. До рассмотрения проектов в Государственной думе дело не дошло. А преемники моего отца отложили это дело в долгий ящик. Административный и полицейский фундамент Империи остался в архаическом состоянии, совершенно неприспособленным к новым требованиям, выдвинутым жизнью. Государству и народу пришлось тяжело за это поплатиться, когда настали грозные времена.
Очевидно, о перечисленных мною вопросах думал мой отец во время агонии, так ярко описанной А. И. Солженицыным. Думал он и о Финляндии, по отношению к которой он не смог найти окончательного удовлетворительного решения. «Сейчас главный неразрешённый вопрос — это Финляндия», — были его последние слова на смертном одре.
П. А. Столыпин. (Некролог, опубликованный в газете «Новое время» 6 сентября 1911 года)
П. А. Столыпин — сын севастопольского героя генерал-адъютанта Столыпина от брака с княжной Горчаковой — родился в 1862 году, детство провёл в имении Средниково под Москвой. По окончании курса в С.-Петербургском университете в 1884 году он начал свою служебную деятельность в Министерстве внутренних дел, через два года причислился к департаменту земледелия и сельской промышленности Министерства земледелия и государственных имуществ, в котором последовательно занимал различные должности и особенно интересовался сельскохозяйственным делом и землеустройством. Затем перешёл на службу в Министерство внутренних дел ковенским уездным предводителем дворянства и председателем ковенского съезда мировых посредников и в 1899 году был назначен ковенским губернским предводителем дворянства. Служба предводителем дворянства близко ознакомила П. А. Столыпина с местными нуждами, завоевала ему симпатии местного населения и дала административный опыт.
В это время он был выбран почётным мировым судьёй по инсарскому и ковенскому судебно-мировым округам. В 1902 году П. А. Столыпину было поручено исправление должности гродненского губернатора, через год он был назначен саратовским губернатором. Начало революционной смуты ему пришлось провести в должности губернатора в Саратове и принять решительные меры против революционной пропаганды и особенно по прекращению беспорядков в Балашевском уезде. В Саратове же он принимал живое участие в деятельности местных благотворительных учреждений. Местный отдел попечительства Государыни Императрицы Марии Фёдоровны о глухонемых избрал его в свои почётные члены.
Когда в 1906 году Совет министров во главе с графом С. Ю. Витте вышел в отставку и новый Совет министров было поручено сформировать И. Л. Горемыкину, П. А. Столыпину был предложен пост министра внутренних дел. С этого времени — 26 апреля 1906 года — П. А. Столыпин являлся до дня своей кончины деятельным руководителем министерства. После роспуска Первой Государственной думы ему было повелено быть 8 июля 1906 года председателем Совета министров с оставлением в должности министра внутренних дед. С этого момента началась талантливая государственная деятельность Столыпина, направленная на умиротворение России путём стойкой борьбы с своеволием и беззаконием и путём разработки и проведения в жизнь новых законов. Став во главе Совета министров, П. А. Столыпин сумел вдохнуть в деятельность Совета единодушие, возвратить государственной власти поколебленный престиж и укрепить его.
Революционные партии террористов не могли примириться с назначением убеждённого националиста и сторонника сильной государственной власти на пост премьер-министра и 12 августа 1906 года произвели покушение на его жизнь взрывом министерской дачи на Аптекарском о-ве. Было убито двадцать, ранено тридцать лиц (в их числе тяжко пострадала дочь и ранен малолетний сын Столыпина), но П. А. Столыпин остался невредим. Провидение сохранило его жизнь, и он с прежней энергией и увлечением отдался всецело государственной деятельности. Горячий приверженец порядка и законности, он шёл прямым путём к скорейшему осуществлению нового уклада государственного строя. Просвещённый политик, экономист и юрист, крупный административный талант, он почти отказался от личной жизни и свою удивительную работоспособность, незнакомую с утомлением, вложил в дело государственного успокоения и строительства. Только летом, и то на самое непродолжительное время, он дозволял себе отдых, уезжая преимущественно в своё имение, но и там не переставал давать направление правительственному механизму государства. Заболев весной 1909 года крупозным воспалением лёгких, он согласился покинуть Петербург только по настойчивым требованиям врачей и провёл в Крыму около месяца. Наибольшее время П. А. Столыпин посвящал руководительству и председательству в Совете министров, созывавшемся обычно не менее двух раз в неделю, и в разного рода совещаниях по текущим делам и по вопросам законодательства. Заседания эти часто затягивались до утра. Утренние доклады и дневные приёмы чередовались у него с личным внимательным просмотром текущих дел, просмотром русских и иностранных газет и тщательным изучением новейших книг, посвящённых особенно вопросам государственного права. Неоднократно он, как председатель Совета министров, выступал в Государственной думе и Государственном совете защитником правительственных проектов. Он всегда являлся блестящим оратором, говорил вдохновенно, сжато и дельно, развивая мастерски и ярко руководящие положения законопроекта или давая ответ и объяснения по различного рода запросам о действиях правительства. В 1909 году он присутствовал при свидании Государя Императора с германским императором в финляндских шхерах. В разное время он совершил несколько поездок по России, знакомился с результатами землеустроительных работ и с работами по хуторскому и отрубному разверстанию. Немало он приложил также стараний к улучшению водоснабжения в Петербурге и к прекращению холерной эпидемии. Государственные заслуги П. А. Столыпина были отмечены в короткое время целым рядом царских наград. Помимо нескольких Высочайших рескриптов с выражением признательности, П. А. Столыпин был пожалован в 1906 году в гофмейстеры, 1 января 1907 года назначен членом Государственного совета, в 1908 году — статс-секретарём.
Как человек П. А. Столыпин отличался прямодушием, искренностью и самоотверженной преданностью Государю и России. Он был чужд гордости и кичливости благодаря исключительно редким качествам своей уравновешенной натуры. Он всегда относился с уважением к чужим мнениям и внимательно — к своим подчинённым и их нуждам. Враг всяких неясностей, подозрений и гипотез, он чуждался интриганства и интриганов и мелкого политиканства. По своим политическим взглядам П. А. Столыпин не зависел от каких-либо партийных давлений и притязаний. Твёрдость, настойчивость, находчивость и высокий патриотизм были присущи его честной, открытой натуре. Столыпин особенно не терпел лжи, воровства, взяточничества и корысти и преследовал их беспощадно; в этом отношении он был горячий сторонник сенаторских ревизий.
П. А. Столыпин был женат на дочери почётного опекуна О. Б. Нейдгарт, имел пять дочерей и сына.
П. А. Столыпин и Государственная дума. (Опубл. в газ. «Новое время» 6 сентября 1911 года)
Столыпин выдвинулся и определился в Думе. Но в то же время он в значительной степени определил собой Государственную думу. Если Государственная дума в настоящее время работает и законодательствует, то этим она, до известной степени, обязана Столыпину. Столыпин интуитивно «чувствовал» Государственную думу. С самого первого же выступления основной тон был взят им совершенно правильно. Если вчитаться в ту первую речь, которую он произнёс по запросу о действиях чинов охранного отделения, то мы найдём в ней целый ряд мелких чёрточек, в точности соответствующих тому облику большого государственного деятеля, который в последующие годы укрепился, развился и сделался популярным в России, но который в Первой Государственной думе не был иным, чем во Второй и Третьей.
«…Оговариваюсь вперёд, что недомолвок не допускаю и полуправды не признаю». Относительно действий Будаговского, царицынского полицмейстера, и калязинской полиции расследование «передано в руки суда»; и если суд «обнаружит злоупотребления, то министерство не преминет распорядиться соответственным образом». Всякое упущение в области служебного долга «не останется без самых тяжёлых последствий для виновных». Но каковы бы ни были проступки и преступления отдельных подчинённых органов управления, правительство не пойдёт навстречу тем депутатам, которые сознательно стремятся дезорганизовать государство. «Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка, поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя не считать опасным безвластие». «Бездействие власти ведёт к анархии; правительство не может быть аппаратом бессилия». На правительстве лежит «святая обязанность ограждать спокойствие и законность». Все меры, принимаемые в этом направлении, «знаменуют не реакцию, а порядок, необходимый для развития самых широких реформ». Но как же будет действовать правительство, если в его распоряжении ещё нет реформированных законов?
Очевидно, что для него имеется только один исход: «применять существующие законы впредь до создания новых». «Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремнёвое ружьё; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружьё. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда».
Итак, программа намечается в высшей степени просто и отчётливо. Для того, чтобы провести необходимые реформы, нужно, прежде всего, утвердить порядок. Порядок же создаётся в государстве только тогда, когда власть проявляет свою волю, когда она умеет действовать и распоряжаться. Никакие посторонние соображения не могут остановить власть в проведения тех мер, которые, по её мнению, должны обеспечить порядок. Дебатирует ли Государственная дума шумливым образом о препятствиях, будто бы чинимых местной администрацией тем лицам, которые поехали оказывать продовольственную помощь голодающим, — ответ приходит сам собой, простой и естественный. Криками о человеколюбивой цели нельзя смутить ту власть, которая знает, чего она хочет: «насколько нелепо было бы ставить препятствие частным лицам в области помощи голодающим, настолько преступно было и бездействовать по отношению к лицам, прикрывающимся благотворительностью в целях противозаконных». Под каким бы предлогом ни проводилось то стремление захватить исполнительную власть, которое является естественным последствием парализования власти существующей, министр внутренних дел, сознавая свою правоту, не будет смущаться: «носитель законной власти, он на такие выходки отвечать не будет».
Все эти тезисы кажутся в настоящее время простыми и само собой разумеющимися. Но если вспомнить, в какой именно период они были произнесены, то мы поймём, что человек, говоривший их, проявлял большую степень государственной зрелости. В те дни в России было очень много безотчётного увлечения Государственной думою, увлечения почти что мистического. Люди, претендовавшие на всестороннее знакомство с всемирной историей и готовившиеся занять министерские посты, разделяли всеобщее опьянение. Они наивно думали, что молодая, только что созванная Государственная дума силой тех речей, которые будут в ней произноситься, переменит движение жизни и из дореформенной России сразу сделает утопическое государство, в коем будут осуществлены и абсолютные политические свободы, и безусловное социальное равенство. Выступить в этот момент с трезвым словом, показать истинные пределы законодательной власти, наметить её соотношение к власти исполнительной и, главное, наметить для исполнительной власти те основные идеи, вне которых она не может ни работать, ни существовать: для всего этого требовался широкий ум, ясное понимание политического момента, глубокое проникновение в основные проблемы государственного властвования. Во Второй думе П. А. Столыпин выступает уже не с принципиальными афоризмами, а с подробной и строго продуманной программой реальной государственной деятельности.
Впоследствии многие из его политических противников, с Милюковым во главе, обвиняли председателя Совета министров в том, что во Второй думе он будто бы выставлял программу иную, не ту, с какой он явился впоследствии в Думу третью. Но ближайшее рассмотрение обоих документов доказывает, что — за малыми исключениями — все основные пункты политического credo намечены были перед Думой кадетски-революционной совершенно так же, как и впоследствии перед Думой националистически-октябристской. Правительство готово работать с Думой. «Его труд, добрая воля, накопленный опыт предоставляются в распоряжение Государственной думы, которая встретит в правительстве сотрудника». Но правительство это, очевидно, сознаёт свой долг: оно должно восстановить в России порядок и спокойствие; «оно должно быть и будет правительством стойким и чисто русским». Что же будет делать это правительство? Правительство будет создавать материальные нормы, «имеющие воплотить в себе реформы нового времени». «Преобразованное по воле Монарха отечество наше должно превратиться в государство правовое».
Для этого правительство должно разработать законопроекты о свободе вероисповедания, о неприкосновенности личности, об общественном самоуправлении, о губернских органах управления, о преобразовании суда, о гражданской и уголовной ответственности должностных лиц, о поднятии народного образования. Но основная задача, «задача громадного значения», первая задача, которую должно решить государство, есть забота о крестьянстве. Необходимо «содействовать экономическому возрождению крестьянства, которое ко времени окончательного освобождения от обособленного положения в государстве выступает на арену общей борьбы за существование экономически слабым, неспособным обеспечить себе безбедное существование путём занятия земледельческим промыслом». Эту задачу правительство считает настолько важной, что оно даже приступило к осуществлению её, не дожидаясь созыва Второй думы. «Правительство не могло медлить с мерами, могущими предупредить совершённое расстройство самой многочисленной части населения в России». К тому же «на правительстве, решившем не допускать крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам на законный выход в их нужде». Правительство ведёт, значит, успокоение и реформы совершенно параллельно. Оно не отступает ни на шаг от возлагаемой на него государственностью обязанности обеспечить гражданский порядок, но оно сознаёт и свой нравственный долг намечать те органические пути развития общественной жизни, путём постепенного упрочения которых беспорядки сделаются ненужными.
Реформы и порядок. Таковы два мотива, проходящие через все думские речи Столыпина. Реформы, может быть, не очень разовые, но зато прочные. Реформы, на которых трудно снискать себе быструю популярность, которые представляют собой «продолжительную чёрную работу», но без которых невозможно создание истинно свободной России. Путь этот скромен, но он хорош тем, что ведёт не к «великим потрясениям», а к «великой России». Ибо аграрный вопрос нужно не «разрешить, а разрешать», хотя бы для этого потребовались десятилетия. Крестьянин должен сделаться личным собственником. Как мелкий земельный владелец, он явится составным элементом будущей мелкой земской единицы. «Основываясь на трудолюбии и обладая чувств ом собственного достоинства, он внесёт в деревню и культуру, и просвещение, и достаток». «Вот тогда, тогда только писаная свобода превратится и претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей, из чувства государственности и патриотизма».
Но, занимаясь реформою, правительство именно не должно забывать своей обязанности по сохранению порядка. «Когда в нескольких верстах от столицы и от царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше, когда начинал царить ужас и террор, тогда правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыв, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, или действовать и отстоять то, что ей было вверено». Нападки оппозиции, рассчитанные на то, чтобы вызвать у правительства «паралич воли и мысли», «сводятся к двум словам: руки вверх». На эти два слова правительство «с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить двумя словами: не запугаете». И затем шёл прекрасный призыв, обращённый к Государственной думе во имя успокоения и умиротворения страны: «Мы хотим верить, господа, что вы прекратите кровавое безумство, что вы скажете то слово, которое заставит всех нас встать не на разрушение исторического здания России, а на пересоздание, переустройство его и украшение». Покуда это слово не будет сказано, покуда государство будет находиться в опасности, «оно обязано будет принимать самые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада». «Это всегда было, это всегда есть и всегда будет». «Государственная необходимость может довести до диктатуры». Она становится выше права, «когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества».
Только тогда, когда реформы пойдут параллельно с успокоением страны, они явятся выражением истинных нужд государства, а не отзвуком беспочвенных социалистических идей. «Наши реформы для того, чтобы быть жизненными, должны черпать свою силу в русских национальных началах». Такими национальными началами является прежде всего царская власть. Царская власть является хранительницей русского государства, она олицетворяет его силу и цельность; если быть России — то лишь при усилии всех сынов её оберегать эту власть, сковавшую Россию и оберегавшую её от распада. К этой исконно русской власти, к нашим русским корням, к нашему русскому стволу «нельзя прикреплять какой-то чужой, чужестранный цветок». «Пусть расцветёт наш родной цветок, расцветёт и развернётся под взаимодействием Верховной Власти и дарованного ею представительного строя». Вторым исконным русским началом является развитие земщины. На низах должны быть созданы «крепкие люди земли, связанные с государственною властью». Им может быть передана часть государственных обязанностей, часть государственного тягла. Но в самоуправлении могут участвовать не только те, кто «сплотился общенациональным элементом». «Станьте на ту точку зрения, что высшее благо — это быть русским гражданином, носите это звание так же, как носили его когда-то римские граждане, — и вы получите все права». Русским же человеком может быть только тот, кто желает «обновить, просветить и возвеличить родину», кто предан «не на жизнь, а на смерть Царю, олицетворяющему Россию».
Этими словами человека, который на деле подтвердил, что он не на жизнь, а на смерть предан Царю, мы можем закончить наш краткий очерк. Деятельность Столыпина в Третьей думе — его выступления по финляндскому вопросу, по Амурской железной дороге, по реорганизации флота и по другим более второстепенным вопросам настолько ещё свежи в памяти публики, что в настоящее время мы не считаем нужным к ним возвращаться.
Что бы ни говорили враги Столыпина, он первый дал в Государственной думе верный тип для взаимоотношений между исполнительной и законодательной властью, он первый начертал ту программу обновления строя, которую он неуклонно проводил до последнего дня своей жизни и которая, надо полагать, будет осуществляться и впредь. Ибо для человека, погибшего трагической смертью на своём посту, не может и не должно быть лучшего признания заслуг, как если преемники его вдохновятся заветами, выработанными во время государственной бури и оправдавшими себя в той сравнительно тихой гавани, куда П. А. Столыпин привёл Россию.
Оглавление
- Предисловие
- Пётр Аркадьевич Столыпин. Речи
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Нам нужна великая Россия. Избранные статьи и речи предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
Зырянов П. Н. Земельно-распорядительная деятельность крестьянской общины в 1907–1914 гг. // Исторические записки. М., 1988. Т. 116.
3
Шульгин В. В. Дни, 1920. М.: Изд-во Современник, 1989. С. 26. Раз уж Д. Жуков решил взять себе в союзники В. Ленина, то надо было это делать корректно и ссылаться не на четверть фразы, а хотя бы на её половину, которая звучит так: в России было «…самое отсталое землевладение, самая дикая деревня — самый передовой промышленный и финансовый капитал!» (Ленин В. И. Полн. собр. Соч. Т. 16. С. 417). Но поскольку «самая дикая деревня» не могла наступать на пятки самому передовому американскому фермеру, Д. Жуков решил произвести «усекновение» Ленина по методу работы некоторых «учёных» в самые трудные для науки времена.
4
Анфимова А. М., Макаров И. Ф. Новые данные о землевладении Европейской России // История СССР, 1974. № 1. С. 85.
12
Симонова М. С. Кризис аграрной политики царизма накануне первой российской революции. М., 1987. С. 224 и др.
13
Сидоров А. Л. Граф Витте и его «Воспоминания». Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 1. С. XXIX.
