Кровавая весна

Дем Михайлов, 2014

Страшное свершилось – некромант Тарис Ван Санти вернулся из небытия и встал во главе темных шурдов. Обретя нового, куда более умного и могущественного предводителя, шурды снялись с родовых гнездилищ в заснеженных горах и начали настоящую войну против всего живого в Диких Землях. Вырезаются и выжигаются людские поселения, рекой течет невинная кровь, но древнему Тарису Некроманту этого мало – ведомый любой ненавистью он уже предвкушает встречу со своими врагами. Один из его кровных и ненавистных врагов – барон Корис Ван Исер, на чье поселение уже обратил свой взор восставший из мертвых некромант.

Глава вторая

Крепкое хозяйство — основа всему. От снежной вершины в темное подземелье

Утро началось бодро — с шума.

Вопреки всем невзгодам, население Подковы увеличивалось. К людям добавились гномы, затем сгархи, а теперь еще и несколько гоблинов — обычных, не изуродованных темной магией Тариса, но донельзя запуганных. Как результат, шума и гама в поселении стало куда больше, чем было во время его основания.

Полулежа в громадном сугробе на вершине нашей защитной стены, я лениво прислушивался.

Вот сонное ворчание сгархов-самцов, выползших из промерзлых рукотворных нор в толще скалы. Разминают мышцы и готовятся к вылазке за добычей. Охота — это их обязанность, один из самых важных источников продовольствия. Величественные разумные звери не хотят быть обузой.

Звонкие и быстрые выкрики на гномьем языке — коротышки не могли пропустить момент, когда их любимые сгархи проснутся. И сейчас суетились вокруг громадных зверей, тщательно проверяя любимцев — а вдруг в шерсти колтуны или, не дай Создатель, коготь надломился на одной из лап? Сгархи к вниманию относились крайне благосклонно — особенно после того, как отяжелевшие самки стали крайне раздражительными и муженьков не жаловали, то и дело норовя влепить им оплеуху.

Мешанина разных языков, сплошной гомон. Все настолько смешалось, что я мог вычленить лишь разрозненные фразы и слова. Несколько человек таскали промерзшие дрова в пристройку к пещере. Некоторые охотники уже успели плотно позавтракать и сейчас вышли на морозный воздух, всматривались в низкое серое небо, обсуждая сегодняшнюю погоду и соображая, будет ли снегопад аль обойдется. Там же крутился Стефий, своим ломающимся подростковым голосом выпевая слова благословения и окуривая охотников дымом священного цветка Раймены. Едва услышав начало молитвы, я буквально вжался в снег, великолепно помня, что со мной делает святая магия. Хорошо хоть ветер не в мою сторону — ощутить запах Раймены я не желал абсолютно. Как ни крути, а я теперь создание тьмы. Страшное и уродливое, с ореолом смертоносных щупалец за плечами, покрытой инеем кожей и замерзшими до хруста глазными яблоками.

К шуму во дворе добавился первый стук молотков — который теперь не замолкнет до самого вечера. В поселении постоянно мастерили что-то новое и чинили поломанное: дощатые перегородки между личными закутками, столы, кровати, скамейки, полки, настил на пол — всего необходимого не перечислить. Послышались пропитанные морским духом словечки. Бывшие пираты кляли холодную погоду и одновременно обменивались мнениями о мастерстве кухарок, стряпавших сытный и вкусный завтрак. Еще бы не стряпали — стоящая во главе кухни Нилиена правила твердой рукой.

А вот это что-то новенькое: я услышал совсем непонятный для меня язык. Крайне быстрый, тараторящий с неимоверной скоростью. Язык непонятен, а вот произносящий его голос очень знаком. Горкхи. Искалеченный нами и нами же обласканный гоблин. Чего это он так разошелся с утра пораньше? Обычно ведет себя тихо как мышка — столь же незаметный и вороватый. А тут прямо шумит на всю Подкову… причем голосок хоть и остался писклявым, но преисполнился властностью, важностью и чуть ли не величием коронованной особы…

Заинтересовавшись, я под аккомпанемент снежного хруста восстал из сугроба и взглянул вниз на двор поселения. Коротко повел взглядом и сразу же обнаружил искомое — хрупкую фигурку Горкхи, закутанного в меховую одежду, с нахлобученной на голову шапкой, сползшей чуть ли не до самой переносицы. Она была явно ему не по размеру, к тому же донельзя мне знакомой — это была новая шапка Рикара, сшитая ему женщиной, с которой он в последнее время жил уже в открытую в одном из благоустроенных закутков пещеры. И я сильно сомневаюсь, что здоровяк мог подарить гоблину с любовью сшитый из волчьей шкуры подарок. Так что вывод однозначен — гоблин ее спер. Наверняка с кухни, где вся меховая одежда после вылазок просушивалась на специальных жердях, пущенных вдоль стен. Довольно смелый и самоубийственный поступок совершил сегодня вороватый гоблин. Рикар может и прибить. Рука у него тяжелая. Вот уж точно — на воре и шапка горит. Скоро Горкхи получит нахлобучку.

Но интересней всего была не ворованная шапка, а само поведение гоблина. Бодро прыгая на деревянной ноге, Горкхи заложил ручки за спину, выпятил грудь, надул щеки, выпятил губы — и этаким важным воробьем вышагивал перед двумя гоблиншами, преданно поедающими его взглядами и внимающими величавым речам мужчины.

— Патриархат в действии. — пробормотал я, выуживая из памяти еще одно непонятное словечко. — Ну, Горкхи…

Языка я не понял, но по поведению гоблина и так все было предельно ясно. Указующие жесты на коровник, конюшню, курятник, на церковь, поленницы дров, замороженные в снегу оленьи туши, на серые окружающие скалы, на стену — гоблин снисходительно рассказывал новеньким, где и что находится, и как все устроено в этом великом поселении, где он, добрый и могущественный Горкхи, изволит проживать. Причем жесты были разными и преисполненными смысла. Если на курятник гоблин указал коротко и просто, то при указании на разминающихся сгархов и темнеющие за их телами входы в пещеру, где еще спали самки, рука гоблина заметно дрожала, а на лице отобразился нешуточный страх. У гоблинов великолепная память, и свой полет Горкхи не забудет никогда, даже если искренне и хотел бы этого.

Палец гоблина ткнул в ведущую на стену лестницу. Одноногий Горкхи что-то пояснил внимающим женщинам, повел рукой выше и уткнулся прямо в мое лицо. Палец резко затрясся, как и все тело гоблина, глаза расширились. Горкхи лязгнул зубами и громко выпалил, задрав обе руки вверх:

— А это великий господина!

— Великий господина! — послушным хором отозвались гоблинши, задирая руки над головой. Причем прокричали сознательно — потому что уже видели меня там, в зловонных шурдских норах, когда я едва не лишил их жизни.

— Великий злобный господина! — продолжал самозабвенно орать Горкхи.

— Великий злобный господина! — поддержали его гоблинши, продолжая держать руки над головой.

— Великий, великий, страшный злобный господ…

— Молчать! — взревел я, находясь отнюдь не в восторге от чествующих меня гоблинов.

— О-о-о! — зашелся в экстазе от моего крика гоблин. — Очень великий и громкий…

— Убью! — многообещающе прошипел я, вставая во весь рост. Щупальца мгновенно уловили мою ярость и, расплетясь, воспарили у меня над головой.

Во дворе мгновенно воцарилась гробовая тишина.

По вполне понятной причине — когда на высоченной стене появляется грозная закованная в заиндевевший металл фигура воина с белым промороженным лицом и венцом из извивающихся серых щупалец…

Просто великолепно!

Неплохо я пожелал доброго утра своим людям, гномам и сгархам! Дал им хорошего настроения! Ага… Чертовы гоблины!

Тишина стояла гнетущая. Надо было срочно что-то менять.

И поэтому появление из пещеры сонного Рикара я воспринял как явление божьей милости и сразу же громогласно рявкнул:

— Рикар!

— Да, господин! — хрипло отозвался здоровяк, мгновенно найдя меня взглядом.

— Шапка! — мой палец, не дрогнув, указал на Горкхи.

— Шапка? — непонимающе крикнул в ответ бородач, лениво скользя взглядом в указанном направлении. Стоило ему увидеть на голове гоблина свой любимый головной убор, голос Рикара приобрел многообещающую суровость. — Шапка! Ах ты, склирсово отродье! Моя шапка!

— Нашел! Возвращаю! — тут же сориентировался пятящийся гоблин, стаскивая со своей дурной головы ворованную шапку.

— Я сам заберу! — в ярости прохрипел Рикар. — Вместе с твоей головой!

— И-и-и-и! — отозвался на это предложение гоблин, шустро устремляясь в противоположную сторону от надвигающегося здоровяка.

— Стой! А то вторую ногу вырву! Стоять! А я-то думаю — куда шапка с жерди подевалась?! Стой! А вы-то куда бежите ровно оглашенные?! До вас мне дела нет!

Только в этот момент я понял, что гоблинши стремглав понеслись за своим новоявленным одноногим предводителем, старательно вопя и причитая. Слепые инстинкты? Солидарность? Кто знает…

За несколько мгновений преследуемые и преследователь скрылись в прилепившейся к скале пристройке. А я облегченно выдохнул и начал медленно опускаться в родной сугроб. Главное сделано — внимание жителей отвлечено от моей нескромной и далеко не милой персоны. Взор я не радую.

Нагребая на себя снег, я прислушивался к общему гомону, в котором сейчас преобладал веселый смех, комментарии бегства Горкхи и предположения о том, поймает ли его Рикар до того, как шустрый гоблин найдет убежище за спиной старшей кухарки. О покровительстве Нилиены забитому народцу гоблинов знали все от мала до велика.

— Доброе утро, друг Корис, — благожелательно произнес Койн, чье появление я давно уже заметил, но не подавал вида. В последние недели моя чувствительность сильно возросла. Приближение любого живого существа я ощущал заранее. Радиус небольшой, но шагов двадцать будет. Иногда такое расстояние может спасти жизнь. И дать шанс загодя предупредить друзей о приближении опасности.

— Утро доброе, друг Койн, — качнул я головой, растягивая замерзшие губы в слабом намеке на улыбку. Улыбнулся бы и пошире, но вид с хрустом растягивающихся синих губ и облетающих с них комочков снега мало кому понравится. Поэтому я старался выражать поменьше эмоций при помощи мимики, налегая на интонацию и выбор слов. Не всякому нравится, когда с утра пораньше ему улыбается замороженный труп.

— Ты всегда на страже, — задумчиво произнес Койн, бросая взгляд по ту сторону стены, где виднелось узкое заснеженное ущелье. Голый обледенелый камень и покрытая снегом земля — ничего больше. Нашими усилиями подходы к поселению полностью просматривались. Ни кустарника, ни деревьев, ни больших валунов. Все срублено, раздроблено, убрано. — Днем и ночью охраняешь нас от врага, друг Корис. Многим нынешним правителям следовало бы брать с тебя пример.

— Я не правитель. — усмехнулся я.

— Он и есть, — не согласился со мной гном. — Он и есть. Что ж, поднимемся повыше, друг Корис? Подъемник ждет только нас. Лучше пойти прямо сейчас, чтобы потом не мешать рабочим.

Я мысленно вздохнул — несмотря на неторопливость в речах и походке, Койн никогда не сидел без дела, ничем не отличаясь в этом от своих собратьев гномов. Не отличался и в желании показать свои достижения. Как говорится, хлебом не корми, а дай похвалиться. Впрочем, все достижения гномов всегда были реальны и заслуживали искренних похвал.

— Верно. — произнес я, вставая. Правая ладонь, упертая в неприметный деревянный ящик, под скрежет сочленений доспеха моя рука выпрямилась, а древесина ящика жалобно заскрипела, принимая на себя мой вес.

На вершине стены было пять одинаковых ящиков, сработанных умельцами-мастеровыми. Одинаковых снаружи, внутри и по своему наполнению. За этим я следил строго. Я же и обязал соорудить ящики, тщательно просмолить щели, расставить по вершине стены и наполнить по указанному списку, который не поленился написать. В трех копиях. И еще одна в моей ледяной голове — содержимое ящиков я знал назубок, и регулярно проверял на соответствие.

В каждом находилось по десять готовых факелов — только поднеси к костру, и они вспыхнут.

Запас просушенной щепы.

Все для высекания пламени. Это на тот случай, если на стене внезапно потухнет костер во время ночной стражи.

Два лука со снятыми тетивами, но натянуть ее для умелого человека дело одной минуты.

По пять вместительных колчанов, туго набитых стрелами.

Два колчана с арбалетными болтами.

Один арбалет. С ними у нас проблема — мало их.

Двадцать зикков — так я называл странные лопающиеся камни, испещренные гномьими рунами, с трудно произносимым названием зик-кдахор. Воины называли их ласково «дружок». Все умели ими пользоваться, но разрешалось лишь немногим — тем, кто действительно точно метает камни в цель, а не лупит ими в молоко.

Запас бинтов из драгоценной материи и останавливающая кровотечение трава.

По три закрытых горшка, доверху наполненных крепким отваром из священного цветка Раймены. На нежить действует как душ из кислоты. Если полезут мертвяки на стены, окатить их отваром — самое милое дело. Плохо только, что отвар не вечен — выдыхается довольно скоро, и приходится варить новый.

Сверток с солидным запасом того же высушенного цветка Раймены. И горшок-жаровня рядышком, с небольшим деревянным совочком внутри. Поставь горшок на стену, сыпани в него раскаленных углей из костра, сверху толченой Раймены, и готово — густой дым окутает стену, действуя на нежить ничуть не хуже отвара. И не только на нежить — на всех, в ком есть темная магия некромантии. На меня, например, подействует за милую душу, сразу свалюсь в корчах.

И это далеко не полный список всех предметов, уложенных в ящики.

Глядя, как я ласково похлопываю ладонью по крышке ящика, Койн лишь ухмыльнулся в бороду, достал из внутреннего кармана своей меховой куртки небольшую светлую каменную табличку и при помощи небольшого черного камешка, используемого как писчее перо, быстро начертал на ней несколько заковыристых и непонятных рун. Каменная табличка — это книга для записей.

Заметив мой вопросительный взгляд, Койн пояснил:

— Забыл с утра проверить! Как спущусь, сразу загляну, проверю, все ли на месте.

Да, такие же ящики были и у гномов. Там, внизу. Расставлены неподалеку от берега подземного озера, где гномы постоянно несут бдительную стражу. Я так распорядился. Хоть нежить и боится проточной воды, но я уже не раз убеждался, что шурды хитры на выдумку. Вдруг придумают, как попасть в наш дом с черного входа? Да и от случайностей никто не застрахован. Так что лучше перестраховаться.

Правда, я немного соврал — у гномов ящики все же отличаются. Материалом. У нас ящики деревянные. У гномов — каменные. Кто бы сомневался. Когда я ничтоже сумняшеся предложил сколотить ящики из дерева, гномы на меня смотрели с недоумением и жалостью одновременно. Так смотрят на внезапно что-то вякнувшего местного дурачка. Вроде и привыкли к его непроходимой глупости, но все одно нет-нет да удивит.

Поэтому я благоразумно умолк и не стал настаивать, а гномы быстро сотворили ящики из камня, не забыв украсить внешнюю и внутреннюю поверхности замысловатыми узорами и рунами. Причем на каждом ящике узоры различные.

Чуть в стороне глухо стукнуло. Вот и платформа подъемника опустилась на вершину стены. Кивнув гному, я пропустил его перед собой и, выждав несколько секунд, неспешно зашагал следом.

Еще одно мое недавно введенное правило — я всегда иду позади. Всегда! И на небольшом расстоянии — шага в два, не меньше. Все из-за вечно голодных щупалец, жадно тянущихся ко всему живому. Я не могу постоянно их контролировать, и поэтому лучше поберечься. Все в поселении от мала до велика четко знали, что не стоит подходить ко мне со спины. Ни в коем случае. Пусть даже очень спешном. Только спереди, при этом убедившись, что я их вижу. Если же я сплю — не подходить ко мне вовсе. Детей ко мне не подпускали однозначно. По моему собственному крайне жесткому приказу. Потому что именно ко мне выражение «убьет и не заметит» подходило просто идеально. Я чувствую приближение живого, но в мирной обстановке могу не придать этому значения. А вот мои «друзья» щупальца своего не упустят.

Обходящий стену стражник поклонился мне издали и тут же отошел к краю стены, где и замер, пока я проходил мимо, следуя за Койном.

— Утро доброе, господин! — поздоровался стражник, едва я с ним поравнялся. — Спасибо, господин!

— Это за что же? — удивленно спросил я, приостанавливаясь.

— И ночью и днем нас бережете! Спасибо, господин! — ответил стражник и, вновь поклонившись, направился дальше, бдительно посматривая в сторону ущелья.

— И этот туда же, — пробормотал я, глядя ему вслед.

— Все туда же. — не оборачиваясь, произнес гном. — Так ведь оно и есть! Все поселение какой уж день талдычит, что господин всегда на страже. Не спит, не ест, денно и нощно о благе поселения печется, острым взором ворога высматривает. Скоро десницей Создателя называть начнут!

— Ох… — вздохнул я, ледяными ногтями скребя по заснеженной щеке. — Ну… не ругают, и ладно.

— А ругать не за что. — пожал плечами Койн. — Прошу, друг Корис.

Заученно обхватив щупальца руками, я прижал их к телу и, шагнув на платформу, забился в самый ее угол. Койн степенно последовал за мной, искоса посматривая на ворочающиеся щупальца, которым не понравилось ограничение их свободы. Ничего, потерпят. Не хотелось бы невзначай убить старшего среди гномов во время обыденного ежедневного обхода, ставшего нерушимой традицией.

— Флатиса давно уже нет. — словно ненароком произнес Койн, после того как подал знак поднимать платформу.

— Давно. — согласился я, вспоминая худощавого синеглазого старика с пронзительным взором и фанатичным сердцем.

— Может, и к лучшему, что он пока не вернулся. — обронил гном.

— Хм… — изрек я, прекрасно понимая, куда клонит Койн.

Остальные приняли меня таким, каким я стал — пусть это далось им нелегко, но приняли. А вот святой отец Флатис… этот не примет никогда. На него никакие доводы не подействуют. Отныне я лишь нежить, темное отродье, мерзость, требующая незамедлительного искоренения.

И я уверен — по возвращении отец Флатис незамедлительно попытается меня прикончить. Незамедлительно.

И мудрый Койн напомнил мне об этой назревающей проблеме.

Возможно, мы больше никогда не увидим святого отца. Он может не захотеть возвращаться в Дикие Земли или может погибнуть по дороге сюда. Всякое может случиться.

Но если он все же вернется — тогда быть беде. После «радостной» встречи из нас двоих в живых останется только один.

— Может, он и не вернется. — с тихой надеждой произнес я.

— Может, — хмыкнул гном, — может… Но если вернется, то не будем торопиться впускать его внутрь! Таков мой совет — а каков твой приказ?

— Приказ… — протянул я, глядя на медленно тянущуюся мимо стену Подковы. — Вот ты о чем.

— Да, об этом.

— Без моего разрешения никто не может подняться на стену. — напомнил я.

— Это отец Флатис. — в свою очередь напомнил мне Койн.

— Справедливо. — признал я.

— И, если он все же появится у наших стен, он появится не один. — добавил гном, оглаживая ладонью бороду.

С легким стуком платформа ударилась о стену и замерла. Прибыли. Вершина Подковы. Снег и ледяной пронизывающий ветер. Крыша нашего дома. Как по мне — очень уютная. Для других — пытка холодом.

— И это верно. — кивнул я, делая шаг на скалу. Металлический сапог с лязгом ступил на очищенный от снега камень. — Я понял тебя, Койн. Я отдам дополнительный приказ. Сегодня же.

— Всем, кто заступает на стражу. — согласно кивнул Койн. — Рикару. И все.

— Да, — с кривой усмешкой признал я. — Не стоит громогласно объявлять, что я не намерен пускать сюда священника. Пошли?

— Осторожней, — предупредил гном, спокойно идя по вырубленной в скале тропинке. — Скользко.

— Ага, — ответил я, медленно ступая по голому камню с пятнами изморози.

Верно, если отец Флатис внезапно вернется, он однозначно будет не в гордом одиночестве. Возможно, во главе или в составе небольшого отряда. Изгнанные на вечное поселение тираном королем и просто ищущие другой судьбы церковные воины, другие священники, не дай Создатель — боевые маги.

Я могу отказать в приюте. Могу, но что дальше?

Отец Флатис обязательно поинтересуется причиной такой холодности. А когда он увидит меня… будет штурм. Фанатик предпочтет пожертвовать жизнью, но сделает все, чтобы упокоить меня раз и навсегда. Положит всех своих людей ради этой цели.

Так поступит святой отец Флатис.

А что сделаю я?

Натравлю своих людей на других людей? Не на шурдов, не на нежить, не на чудищ, населяющих Дикие Земли, а на просто других людей?.. Я не хочу превращаться в того, кто губит своих лишь ради собственного спасения. И не хочу быть тем, кто втравливает их в бессмысленные схватки.

Проклятье.

Уверен, что многомудрый Койн учел и этот вариант развития событий, но предпочел промолчать, давая мне дойти до этого вывода своим умом.

Словно подслушав мои мысли, Койн все так же, не оборачиваясь и не сбавляя шага, тихо произнес:

— Если что… ты всегда можешь спуститься вниз. И мы обязательно найдем или сделаем проход. Мы покажем, как тебе выйти из скалы на заснеженные равнины, друг Корис. Мы всегда помним добро. Если хочешь — работы начнутся уже сегодня.

— Спасибо, — после крохотной паузы отозвался я. — Но пока скалу дырявить не будем лишний раз, Койн. Надо все обдумать.

У меня в мыслях возникло устойчивое видение — по заснеженной равнине медленно идет закованный в сталь одинокий воин с рваным бьющимся на ветру черным плащом и извивающимися щупальцами над головой. Идет в никуда. Уходит прочь по глубокому снегу… уходит, чтобы никогда не вернуться.

Нет уж, этот вариант не по мне. Но если не останется другого выбора… Посылать своих людей на смерть ради своего спасения я не буду.

Пока я размышлял на горькие темы и строил варианты далеко не радужного будущего, мы незаметно добрались до цели. Прошли по вершине гранитной скалы, ни разу не сбавив шага, не спускаясь и не поднимаясь. Шли ровно. Что и немудрено — от платформы подъемника вела широкая и ровная дорожка, любовно выбитая гномами. И уверен, что раньше она была скорее тропой, а сейчас заметно расширилась и была заботливо очищена от снега и льда. В некоторых местных городах по ту сторону Стены дороги и то похуже будут, чем в нашем захолустье.

Сделав последние несколько шагов, мы остановились у прямоугольной ямы, огороженной по периметру толстой каменной стеной, доходящей мне до пояса. Вот и будущая сторожевая башня. Рабочих пока не видно — еще слишком рано, — а вот стража на месте. Бдят. Поклонились мне и вновь сосредоточились на узком ущелье, упирающемся в нашу защитную стену. От ветра двоих стражей защищала невысокая П-образная временная стенка. Открытая сторона смотрела в сторону ущелья. Сверху — крыша из жердей и шкур, с тщательно сметенным снегом. В закутке трепетало пламя огня, над ним — закопченный котелок. На небольшой полочке лежало несколько свертков и оружие. В общем, временная и довольно благоустроенная сторожка, сносно справляющаяся со своими задачами: защищает людей от пронизывающего ветра, обеспечивает горячим питьем.

Рядом со сторожкой высится прочный большой навес, прикрывающий наше главное оружие — древний имперский метатель, полученный в качество боевого трофея. Он практически в полной боевой готовности и пристрелян. Рядом высится горка каменных снарядов. Несколько людей и гномов обучены с ним управляться. Если начнется заварушка, первым делом бросятся именно сюда, на вершину Подковы. Несколько дней назад я испытал сильные ощущения, когда в воздухе над нашими головами с гулом распарываемого воздуха летели здоровенные камни. Непередаваемые словами эмоции. И гордость, и страх в одном флаконе — ведь все снаряды, перед тем как поразить цель, должны были пролететь над двором и стеной поселения. А если что-то пойдет не так, и пущенный камень по крутой траектории рухнет во двор или на вершину стены? Если такой булыжник упадет на голову — верная смерть.

И это не единственное наше оружие. От платформы подъемника вдоль ущелья теперь ведет еще одна узкая тропа, расширяемая с каждым днем. Прямо на дорожке через каждые несколько десятков шагов лежат груды больших камней, готовых обрушиться на головы врагов смертельным градом. Это вотчина коротышек гномов, зона их ответственности в нашей обороне. Они и бегают по скалам куда быстрее и ловчее людей, да еще и куда ниже нас, что весьма важно, если по тебе стреляют из луков. В трех местах над ущельем нависают ничем не приметные на первый взгляд гигантские валуны. Они там и были испокон веков. Просто гномы немного поколдовали над ними при помощи зубил и молотков, после чего мне стало страшновато ходить по ущелью. Потому как огромные камни теперь висят на одном честном слове. Как выразился Койн, «пни, и полетят». Но при этом добавил, что пнуть надо строго в определенное место и умеючи. Намек прозрачен и ясен — пинать должен гном, против чего я совершенно не возражал.

Именно так мы и развивались в последнее время. Почти однобоко. Ибо я до жути боялся нападений.

Поэтому и старался уничтожить как можно больше близлежащих шурдских поселений, уменьшая поголовье этих темных тварей. Вот уж не думал, что стану детоубийцей. Не думал, что когда-либо буду устраивать геноцид. Это короткое, но страшное слово, всплывшее в моей больной памяти. Геноцид. Врываясь в зловонные шурдские норы, мы не щадили никого. Ни мужчин, ни женщин, ни старух, ни ужасно исковерканных младенцев, завернутых в вонючие сырые шкуры. Война на выживание. Нельзя проявлять жалость. Нельзя щадить врага. Ни настоящего, ни будущего. Я поклялся истребить шурдов. Всех до единого. Этих мерзких уродцев, видящих в нас лишь источник мяса. Проклятых людоедов. Настолько оскверненных изнутри, что даже их дети рождаются со скверной в душе и теле. Изуродованные младенцы, непрерывно кричащие от боли в искривленных ногах и руках, воющие от давления в сплющенных головах… Я видел, я насмотрелся. И от этого ужасающего зрелища мое решение стало лишь тверже.

Все просто. Все прозрачно. Чем больше мы уничтожим шурдов, тем меньше их пожалует к стенам нашего дома. Тем меньше будет отравленных игл и стрел, пущенных в моих людей. Тем меньше будет смертей в нашем доме. И тем больше у нас будет надежды… Поэтому война на истребление — это мой осознанный выбор. Другие поселения пытались жить тихо и незаметно, ограждали себя артефактами, прятались в глухих лесах. Не помогло. Темные шурды нашли их и уничтожили. Поработили и сожрали.

И всему этому кошмару виной он.

Тарис… Тарис… будь же ты проклят, имперский принц, принесший столько бед!

Окажись я у Ильсеры сейчас в своем нынешнем обличье, я бы непременно открыл саркофаг, поднял бы тяжелую каменную крышку. Чтобы собственными заледеневшими руками выдавить из Тариса последние капли жизни! Теперь я бы не побоялся встретиться с этим чудовищем — потому как сам превратился в чудовище.

— Углубились еще на пять локтей! — с гордостью произнес Койн, возвращая меня в реальность. — Уже и несколько ступенек видать!

Старший гном указывал на дно ямы, на основание будущей сторожевой башни и одновременно на наш будущий выход на вершину Подковы. Внутри башни будет скрыта верхняя часть широкой вертикальной шахты, в которой разместится лестница и новый подъемник. Тем самым я получу гарантию, что никто не помешает нам свободно перемещаться по своим владениям в случае осады. А это очень и очень немало — подъемник, закрытый со всех сторон, надежно защищенный от непогоды и от атак осаждающих. Внутри нашей невероятно расширившейся жилой пещеры уже выделено место, где будет заканчиваться вертикальный колодец. Но это в далеком будущем. Рабочих рук не хватает.

— А стены? — спросил я, покосившись на не слишком большие достижения в постройке сторожевой башни.

— Все будет, — успокоил меня Койн и тут же развел руками: — Но не быстро.

Кивнув, я сменил тему:

— Внизу у вас все хорошо? Давненько я там не был.

— Все хорошо, — успокоил меня гном. — Потихоньку обживаемся. Пока особо хвалиться нечем, но стараемся!

Хвалиться нечем — ага, как же! Любит Койн прибедняться.

Хоть я сам давно не спускался к подземному озеру, но вот мои люди были там частыми гостями. И каждый раз возвращались с ошарашенными лицами. Потому что на их глазах в сталактитовой пещере рождался город. Маленький, но основательный. Все как положено. С широкими прямыми улицами, ладными каменными домами, аккуратными дорожками, ведущими в стратегических направлениях: к озеру, к тоннелю в верхнюю пещеру, к грибнице и к Каменной длани — храму гномов. Вернее, алтарю, на котором оставлялись мелкие подарки Отцу. Как говорили видевшие, сначала это был просто здоровенный камень, отколовшийся от потолка, но теперь, стараниями коротышек, он с каждым днем все больше походил на гигантскую каменную ладонь с короткими толстыми пальцами.

Каждодневными стараниями — по кусочку, по щепотке песка…

Большая часть построек была в черновом варианте, но такова уж самая суть гномов. Они предпочитали доделывать на ходу. В буквальном смысле. Не перечесть, сколько раз я видел подобное. Бежит коротышка и, не сбавляя шага, наклоняется за куском камня, лежащим под ногами, либо же тюкает молотком по выступу. А иногда и черкает зубилом обычную черту на стене. Бегущий следом добавляет еще одну черту, затем третий вносит свою лепту, четвертый не забывает добавить штришок — и смотришь, на камне виднеется замысловатая гномья руна. Даже на защитной стене поселения появились подобные руны и рисунки. Как снисходительно заметил Койн: для красоты и исправления огрехов. Братья Древин и Дровин насчет огрехов категорически не согласились, но я бы на их месте спорить с гномами на «каменные» темы не стал. Потому как они знают о камне все.

— Рыба не кончается, — продолжал загибать пальцы Койн, — грибы растут, слава Отцу, не хиреют. Пока камень крепок и добр, все будет хорошо!

«Камень крепок и добр» — любимая и самая частая поговорка наших гномов. В ней выражается самое главное. Пока окружающий камень крепок и добр, все обязательно будет хорошо, а все невзгоды успешно будут преодолены. Гном без камня не гном — существо без роду и племени, без крова над головой.

За прошедшие недели и месяцы я постепенно начал понимать философию этого работящего народца.

Окинув долгим взглядом заснеженный гранит вокруг, я посмотрел вниз, на оживший двор поселения. Самое мое любимое зрелище. Видеть, как живет основанное тобою поселение, видеть, что жизнь не угасает, что мы продолжаем бороться… Ради этого стоило жить дальше.

— Можно ли уже дойти до конца ущелья? — спросил я у замолкшего гнома.

— Пока нет, — вздохнул Койн. — Но скоро!

Каждый день я задавал этот вопрос, и каждый день получал тот же ответ. Речь шла о парочке гномов-каменотесов, перед которыми по моему приказу поставили задачу довести дорожку до самого края скалы — до выхода из ущелья. Чтобы мы могли по вершине, не спускаясь на опасную землю, добраться самого отдаленного от нас участка Подковы. Туда, где я планировал поставить еще одну мощную стену, должную окончательно запереть собой ущелье и тем самым расширить наши владения.

— Правда скоро! — живо добавил Койн, приняв мое молчание за недовольство. — Работают каждый день без отдыха!

— Нет, — тяжело качнул я ледяной головой, — пусть отдыхают! Не надо загонять людей, Койн.

— Гномов. — хитро блеснув глазами, поправил меня тот.

— Я не делаю между вами различий. — хмыкнул я, тяжело разворачиваясь к метателю.

— Знаю, — в спину сказал мне Койн. — И за это тоже ты получил уважение подгорного народа, друг Корис. Ты не смотришь на нас свысока.

— Сегодня ты необычайно льстив. — усмехнулся я, вновь разворачиваясь к собеседнику. — Я уже успел выучить твои привычки, Койн. Если льстишь — значит, тебе что-то надо. Да?

— Ну…

— Говори прямо. — велел я, глядя на покрывший камень снег.

Ноздреватый снег — не плотный, уже без блестящей ледяной корочки… Весна не за горами. Еще совсем немного, и снег с холодом исчезнут надолго. Вместе со сгархами. И вместе со мной… созданиям стужи нечего делать во время жаркого лета.

— Мы замуровали пролом, ведущий в старый оловянный рудник. — после небольшой заминки продолжил Койн.

— Знаю. — кивнул я.

— Но разве это дело?

— Поясни.

— Мы, гномы, народ непоседливый. Вечно что-то достраиваем, переделываем, расширяем… Это касается общих вещей, а не личных, — широко улыбнулся Койн. — Такова уж наша натура. Мы всегда чем-то недовольны. Знаешь, там, где мы жили раньше, существовал определенный знак, выбиваемый на здании, стене, резьбе или даже на полу. Это знак означает запрет на переделывание или дополнение под страхом смерти. Если видишь его, сразу понимаешь — трогать нельзя! И этот знак знают все гномы от мала до велика.

— Вы как каменные термиты, — задумчиво почесал я щеку. — Все сточите до пыли. Если не запретить…

— Верно. — легко согласился Койн. — Так вот, друг Корис. Точно такой же знак я приказал выбить рядом с замурованным проломом. Иначе кладка не простояла бы и дня. Говорю же — мы народ непоседливый.

— Но ведь сейчас кладка на месте? — с проснувшейся тревогой спросил я.

— О да. На месте. И одним своим существованием сводит нас с ума. — тяжко вздохнув, признался Койн. — Я видеть ее не могу! А ведь мы проходим мимо каждый день…

— Так чего же ты хочешь?

— Дозволь нам сломать стену и осмотреть заброшенный оловянный рудник. — взглянув прямо мне в заиндевелые глаза, попросил Койн.

— Вам мало хлопот? — хрипло отозвался я, делая большой шаг прочь от будущей сторожевой башни. — Койн, не буди лихо, пока оно тихо!

— Как-как? — переспросил гном, припуская за мной.

— Есть такая поговорка, — пояснил я. — Как бы пояснить… Если ты идешь по лесу и видишь берлогу медведя, ты ведь не станешь тыкать в нее палкой, верно? Потому что медведь проснется, выберется наружу и оторвет тебе голову! А мне надо, чтобы твоя голова продолжала прочно сидеть у тебя на плечах, Койн. Еще долгие и долгие годы.

— Спасибо! — с чувством поблагодарил гном, невольно прикасаясь к своему лбу. — Но… это сжигает нас изнутри, друг Корис!

— Койн! Мы не знаем, что может ожидать по ту сторону стены! — по слогам, жестко проговорил я. — Не знаем! Ты помнишь, что мы нашли у входа? А если там замурована древняя темная тварь? Хочешь, чтобы она сначала закусила первой группой веселых исследователей, а затем сожрала и всех остальных?

— Упаси Отец от такого! Но там может и не быть никого! Кто выживет после века заточения без воды и еды?

— Тарис, к примеру, — буркнул я, с лязгом ступая по дорожке. — Койн, я уже сказал — нет. Пока нет.

— А когда?

— Когда я смогу пойти с вами, — глухо ответил я. — Если сможешь обеспечить для меня холод и снег там внизу, в сердце Подковы — то сможешь сломать кладку, закрывающую путь в оловянный рудник, хоть сегодня! Без меня в передних рядах вы туда не сунетесь!

— Нельзя каждый раз идти в первых рядах, друг Корис!

— Работа у меня такая. — хмыкнул я. — Если меня ударит темная тварь — я выживу. А ты умрешь. Именно поэтому я и шагаю в первых рядах, Койн. Проклятье… мне бы еще щит побольше и покрепче…

— Ростовой? Целиком из толстого металла? — оживился Койн, почему-то покосившись на мою грудь, закованную в доспех ниргала. — Надо сделать! Мы выкуем для тебя щит! И доспехи! Когда наладим кузню… эх…

— Доспехи есть. — заметил я, ударяя бронированным кулаком себя по плечу. — Крепкие.

— Но не наши! — презрительно и обиженно буркнул Койн. — Чужая работа! Разве это честь для нас, когда покровитель ходит в доспехах чужой работы? Как плевок в лицо!

— Ты меня сегодня просто удивляешь. — улыбнулся я. — Когда появится кузня, выкуете доспехи. И щит. Щит нужен позарез.

— С красной дланью Каменного Отца посередине! — подхватил гном. — С серебряной окантовкой, гравировкой, а с внутренней стороны…

— Койн!

— Ладно, это потом. — покладисто согласился гном. — Есть ли какие пожелания, друг Корис?

— Одно. — после короткого раздумья ответил я, тяжело ступая на платформу подъемника.

— И какое же?

— Хочу тюрьму. — признался я.

— Тюрьму? — поразился Койн.

— Да. Вернее, всего одну камеру. Небольшую комнату, выбитую в скальной толще. Каморку. Чтобы можно было вытянуться в полный рост. Каменная решетка с одной стороны и каменная же дверь. Прочные, чтобы не сломались.

— А для кого? — не удержался от вопроса гном, смотря на меня с жадным любопытством.

— Для шурдов. — не скрывая, поведал я. — В следующую вылазку хочу поймать парочку этих тварей живьем и притащить сюда. Сделал бы это и раньше, но держать негде.

— Но зачем?

— Знания. Я хочу знать врага. Их быт, привычки, ритуалы, места регулярных сборищ, местонахождение поселений, внутреннюю иерархию до тонкостей, что едят, когда нет вкусных людей в запасе, как охотятся, как ремесленничают, как организована разведка и система оповещения… я хочу знать о них все!

— Но… к чему?

— Знать врага, значит победить его. — угрюмо произнес я. — Шурды для нас как закрытая книга. Это плохо. Пора побеседовать с парочкой этих тварей. Неделю, две, три, месяц! Каждодневная беседа с врагом — это именно то, чего мне не хватает.

— Если они захотят беседовать…

— О, поверь мне Койн, они захотят, — хищно оскалил я покрытые серым инеем зубы. — Они обязательно захотят со мной побеседовать!

— Мы сделаем тюрьму. Крепкую и надежную. — коротко ответил Койн.

— Вот и славно. А я позабочусь, чтобы она не пустовала слишком долго!

Я хотел добавить еще пару слов, но за нашими спинами раздался пронзительный тревожный свист.

Рывком обернувшись, я увидел стражей, продолжающих свистеть и указывать вниз в ущелье.

На этот раз я развернулся так быстро, что доспехи застонали от напряжения, а мои заледеневшие суставы противно затрещали. Один миг, и я увидел несколько крошечных черных точек, медленно тянущихся по дну ущелья и направляющихся прямо к поселению.

Гости!

У нас гости!

— Тревога! — рявкнул я. — Вниз!

С коротким треском платформа подъемника провалилась, неся нас к вершине защитной стены. Все это время я не отрывал взгляда от ущелья, не обращая внимания на двор форта, откуда доносились тревожные крики. Поселение готовилось к бою. А я все смотрел и смотрел в ущелье, пытаясь понять, кто именно пожаловал к нам в гости.

Кто?!

Шурды?

Отец Флатис с отрядом неизвестных мне спутников?

Даже и не знаю, какой вариант для меня будет лучше…

Но, честно говоря, я никаким гостям не рад. В Диких Землях прибытие гостей всегда к беде.

Отступление первое

Затерянное среди заснеженных пустошей здание пустовало.

Да и какое там здание — так, не более чем основательный двухэтажный дом с парой ветхих пристроек. Некогда здесь был трактир у оживленной дороги, ведущей прямиком в Западные Провинции, теперь превратившиеся в Дикие Земли. И сейчас ни дорога, ни трактир уже никому не были нужны. Добавьте к этому бесплодность местных каменистых земель — и получите практически необитаемое место. На лиги вокруг никого, кроме зверья. Однообразная унылая местность с редкими чахлыми деревцами, пригнутыми к земле порывами воющего ледяного ветра. Ни малейшего намека на скорую весну — здесь все еще всецело хозяйствует суровая зима.

Ледяной холод чувствовался и внутри старого дома, несмотря на ярко пылающий огонь в большом камине. Дом уничтожал сам себя — бушующее пламя сейчас пожирало остатки деревянной облицовки одной из стен. В большой комнате, некогда служившей трактирным залом, за покосившимся столом сидело пятеро мужчин в совершенно обыденной, мирской одежде. Среди них своей необычной внешностью выделялись старик с пронзительным ярко-синим взором и совсем еще молодой парень с полностью седой головой. Рядом с пылающим камином, прямо на грязном каменном полу сидел еще один человек. Средних лет, коротко стрижен, набрякшие веки налиты кровью, взгляд покрасневших глаз безумен. Завернутые за спину и туго связанные руки сотрясает периодическая дрожь, с жестоко искусанных губ срываются нити тягучей слюны вместе с глухими безумными стонами. Ноги также перетянуты веревкой в нескольких местах. Человек старается встать, раз за разом повторяя свои настойчивые попытки, но каждый раз его вновь отбрасывает назад, из его горла выбивается сдавленное хрипение — вокруг шеи виднеется еще один виток толстой веревки, другим концом привязанной к стене. Он словно связанный бешеный пес, рвущийся с привязи.

Сидящие за столом при каждом сдавленном кашле и хрипе нервно вздрагивают, бросают мимолетные взгляды на несчастного и вновь переводят внимание на стоящие перед ними деревянные тарелки. Невозмутим лишь старик — на его лице не дергается ни единый мускул, во взоре холодное спокойствие. Ложка мерно зачерпывает густую кашу.

— Надо бы его покормить, — глухо обронил один из трапезничающих.

— Надо. — ровно ответил старик. — Покормите.

Над столом повисла гнетущая тишина. Взоры всех сидящих невольно устремились на руку одного из мужчин — туго перемотанную серыми тряпками с темными пятнами просочившейся сквозь повязку крови. Под слоем материи — рваные раны. Отметины человеческих зубов, глубоко впившихся в плоть. Нормальный человек так укусить не сможет, равно как и вырвать из руки кусок мяса. Но связанный человек у камина нормальным не был.

— Втроем. — добавил старик. — Один прижимает к стене, другой держит голову, третий кормит.

— Его надо в город, — тихо произнес еще один, с обширными залысинами на большой голове. — В церковную лечебницу. Отче… зачем мы забились в эту глухую дыру?

— Мы ждем. — столь же лаконично ответил седой старик, медленно откладывая ложку. — Я сыт, благодарение Создателю нашему.

— Благодарение Создателю нашему. — хором отозвались остальные.

— В городе безопасней, — не сдавался мужчина с залысинами, нервно утирая взопревший лоб. — Здесь же… здесь же…

— Ты устал ждать, сын мой? — приподнял бровь старик.

— Нет! Не устал! Но… отец Флатис! Если так продолжится дальше, мы просто сойдем с ума один за другим! Потеряем рассудок, как брат Луриацис!

— Незавидна и страшна его участь. — вздохнул старик, бросая короткий взгляд на связанного узника. — Он поддался…

При этих словах взгляды остальных будто сами собой переползли на трухлявый потолок бывшего трактира. Там, высоко на крыше, прямо под тусклыми лучами зимнего солнца лежала открытая шкатулка с двумя обломками. Если составить оные вместе, получится замысловатой формы кинжал с поблескивающим в навершии рукояти драгоценным камнем. Младший Близнец. Страшное оружие темного прошлого. Детище Тариса Некроманта.

Так высоко кинжал оказался расположен по прямому приказу сухощавого старика. Расположен с умыслом. Туда никто не сможет забраться незамеченным, да и не так уж это и легко — карабкаться по обледенелым стенам, не имея под рукой лестницы, или иного какого приспособления. Нет, забраться, несомненно, можно, но растрескавшаяся глиняная черепица отзывалась на каждый шаг звонкими щелчками и грохотом, а давно подгнившие потолочные балки отвечали натужным стоном и громким хрустом. Весь дом прогнил насквозь. Годы без заботливого присмотра сделали свои дело.

Тот несчастный безумец, связанный, словно больное животное, был пойман именно на этом — черная магия, источаемая обломками кинжала, поработила его разум. И прошлой ночью безумец попытался завладеть Младшим Близнецом, но потерпел неудачу. Его нога соскользнула, и с протяжным воплем он рухнул спиной на промерзшую землю двора. Будь на его месте обычный человек, надолго бы оказался прикован к постели после такого тяжкого удара. Но магия некромантии страшна. Оказавшийся в ее власти человек даже не заметил ран и ушибов. Мгновенно вскочив и тяжело припадая на одну ногу, он вновь кинулся к стене. В этот миг его и взяли проснувшиеся от шума люди. Скрутили веревками, обездвижили, старый священник прочел молитву, изгоняя черноту из его души… Чернота отступила, затаилась где-то в глубине окончательно спятившего рассудка. Отступила, но не ушла. Скверна — штука цепкая. Запусти она свои коготки человеку в душу — пиши пропало.

Обломки кинжала можно было спрятать и в другом месте. Во дворе есть глубокий колодец, имелся и погреб с тяжелой крышкой, да и других мест хватало. Вот только у всех них был один существенный недостаток — туда не попадали лучи солнца, ослабляющие любую темную волшбу. Сопровождающие отца Флатиса люди, да и он сам, были вынуждены постоянно находиться поблизости от сломанного кинжала. Рядом с кинжалом — значит, рядом с темной магией, неуклонно воздействующей на умы находящихся вблизи. Младшему Близнецу немного бы крови, чуток бы жизненной энергии, и его мощь возрастет многократно.

Но все это не объясняло решения отца Флатиса. Даже привыкшие к строгой дисциплине и иерархии братья-монахи начали роптать и задавать вопросы.

Почему священник не пытается уничтожить темный артефакт?

Почему не пытается узнать ничего о происходящих событиях?

Чего он ждет в этой глуши? Ведь прошло столько времени, но ни один «вестник» так и не пришел.

Не роптал только лишь один человек. И не выказывал ни малейшего неудовольствия.

И это был Миргас. Юноша с седыми волосами и фанатично преданным взором. Невольный убийца, присягнувший на верность даже не Святой Церкви, а отцу Флатису. Кощунственно? Быть может. Но Миргаса это не смущало. Его преданность не могло пошатнуть ничто.

Обоих, отца Флатиса и Миргаса, отличало и то, что они спали спокойно. Их не мучали страшные кошмары. Они не просыпались с криком и каплями холодного пота на перекошенных от ужаса лицах. В их ушах не звучал сладкий шепот Младшего Близнеца.

Как бы то ни было, смирение братьев-монахов давно уже дало трещину. Их страшила подобная участь — стать безумным зверем, привязанным к стене. Их мучил холод. Их одолевала простуда. Их убивало бесконечное ожидание.

А больше всего их страшило другое, хотя они никогда бы не признались в этом. Впервые за долгое-долгое время Святая Церковь пряталась. Пряталась! Скрывалась!

Все церковные лица давно уже привыкли к всеобщему уважению и почитанию. К низким поклонам и радостным улыбкам. К почтительному шепоту за спиной и гостеприимно открытым дверям любого дома, будь то деревенский домишко или каменный особняк знати. А сейчас случилось страшное — церковники вынуждены скрываться! Забились в темную нору, будто крысы, и со страхом ждут будущего дня!

Где огромная мощь Святой Церкви?

Почему к ним еще не прибыл большой отряд из священников и церковных воинов в сверкающих доспехах и белоснежных рясах?

Почему невесть откуда появившихся еретиков еще не сожгли живьем на пылающих кострах?

Что случилось со Святой Церковью, раз она не может совладать с горсткой ничтожных преступников?

Как вообще могло произойти немыслимое, как еретики сумели взять штурмом церковную цитадель? Как?!

И раз так… то прибудет ли помощь? Быть может… Неужто…

— Покормите его. — властно велел седой старик, поднимаясь из-за стола. — Сейчас!

Встал… внезапно вздрогнул всем телом и круто развернулся к глухой стене трактира, за которой жалобно стонал зимний ветер.

— Вот и они, — тихо прошептал отец Флатис. — Вот и они.

— Подмога? — подскочил с радостным воплем монах с обширными залысинами. — Братья пришли на подмогу! Слава Создателю! Возрадуемся, братья!

— Нет, — глухо ответил старик, для чего-то опуская взгляд на трухлявые половицы. — Не они. Готовьтесь, братья. Нас ждет бой. Каждый помнит, что делать?

— О Создатель, — запричитал пошатнувшийся монах, — милостивый Создатель! Нам конец! Конец!

— Умолкни! — тяжелая пощечина швырнула оступившегося на пол. — Если умрем — пусть будет так! На все воля Создателя нашего! Все на колени!

Грохочущий голос и пылающий взор ярко-синих глаз обладали такой силой, что все братья мгновенно рухнули на колени и сложили руки на груди. Отец Флатис широко распростер руки, в гулком зале трактира зазвучала громкая молитва, преисполненная торжественности и силы.

Вот только не было благости на лицах монахов. Не было спокойствия и смирения. На их лицах явно читались обуревавшие их сомнения и страх. Долгое ожидание и влияние разбитого Младшего Близнеца сделали свое черное дело.

Впрочем, отца Флатиса искаженные лица братьев-монахов, судя по всему, особо не тревожили. Он продолжал читать молитву, поочередно обходя каждого преклонившего колени, и касался их голов кончиками пальцев, окутанных ясно видимым белоснежным сиянием.

Если бы монахи обладали способностью видеть магическую суть мира, они бы узрели, что под прогнившим полом трактира, в подполе, весело крутится и подпрыгивает водоворот магической энергии, от которого к голубоглазому старику тянутся и тянутся многочисленные нити.

Закончив молитву, отец Флатис тихо добавил:

— Их восемь. Лучше, чем я ожидал.

— Лучше? Вы ждали этого? — воскликнул один из монахов, бросаясь к лавке около стены, где было сложено оружие.

— О да, я ожидал. — широко улыбнулся старик, и от этой, казалось бы, обычной улыбки у братьев пробежал холодок по спине.

Отец Флатис сильно изменился с тех пор, когда впервые применил свою долго скрываемую магию огня. Изменился очень сильно. Стал еще более суров и мрачен. Все помнили, как пылало здание точно такого же трактира, как вопили заживо сжигаемые люди, и как весело прыгала по камню пылающая голова казненного священника.

— Всем занять уговоренные позиции. — продолжал командовать священник. — Пока я не подам сигнал, чтобы никто не высовывался! Вы двое! — сухой палец поочередно указал на монахов. — На задний двор! Оседлать лошадей! Быстро!

Гулко звякнуло, по залу трактира пронесся странный мелодичный звон — будто бы лопались туго натянутые струны, голубые глаза старика начали изменять свой цвет. Несколько мгновений, и они полыхнули настоящим огнем, от сухой фигуры потянуло мощным потоком тепла, отчетливо послышался треск волос, скручивающихся от жара.

— Потерял сноровку, — сокрушенно пробормотал отец Флатис, делая несколько загадочных пассов руками, — ну да ничего… вспомнится…

Тепло угасло, глаза вернули свой первоначальный голубой цвет, а священник легко ступил к дверям трактира, увлекая за собой остальных. Сразу за спиной старика пристроился Миргас, держа в руках простенький арбалет.

Открытый всем ветрам двор встретил людей лютым холодом и снегом. Не останавливаясь, отец Флатис миновал его и остановился у ворот — накренившихся, одна створка давно упала на землю, столбы глубоко ушли в землю. Здесь, под прикрытием единственной воротной створки, священник остановился и пристально вгляделся вдаль. Среди заснеженной пустоши смутно виднелось несколько черных точек, быстро приближающихся к заброшенному трактиру.

— Я ждал вас. — прошептал старик, растягивая губы в улыбке.

В отличие от своих спутников, спешно занимающих уговоренные места у забора и среди хозяйственных построек, старый священник видел куда больше, чем просто несущихся во весь опор всадников.

Взор отца Флатиса отчетливо различал светящиеся разными цветами точки, разбросанные по телам всадников. У пятерых из них несколько точек источали мутно-желтый свет на груди. Амулеты, напитанные темной магией. У троих, помимо сочащихся противным желтым светом точек на груди, еще несколько светящихся пятен было разбросано по всему телу. Старик сразу узнал этот характерный рисунок. Усиливающие сферы, вживленные прямо в тело. Трое из всадников были ниргалами и возглавляли небольшой отряд. Вскоре уже и невооруженным взглядом можно было рассмотреть зловещие черные плащи, развевающиеся за их плечами, глухие шлемы и шипастые латные перчатки, удерживающие поводья.

Что ж, теперь все стало окончательно ясно. Одно только присутствие ниргалов говорило о принадлежности отряда.

Пять человек и трое некогда бывших людьми.

Отряд, защищенный от силы Создателя и его священников многочисленными амулетами.

Но как отец Флатис ни вглядывался, он не видел ничего, дарующего защиту от огненной стихии. Почему?

В том небольшом портовом городке многие видели, как седовласый священник одним мановением руки сжег целый трактир, испепелив множество людей. Многие стали свидетелями жесткой расправы и воочию узрели разверзнувшуюся геенну огненную. Такое забыть нельзя. О таком молчать невозможно. Людская молва быстра, красноречива и склонна к преувеличениям. Так почему же надвигающийся на них отряд был столь беспечен?

Не успели узнать об имеющейся у священника грозной силе мага?

Или же этот отряд всего лишь отвлекает от основных сил?

Неспешно обернувшись вокруг себя, старик обозрел пространство при помощи магического взора, но не заметил ничего. Ни малейшего сполоха. Ни малейшего проявления магической силы. Только изрядно уменьшившийся в размерах магический водоворот все так же весело крутился под трактиром.

Что ж, если это результат неведения или беспечности — они пожалеют о нем!

Еще пара минут проползли нестерпимо медленно. Отряд всадников приблизился почти вплотную, и один из ниргалов быстрым движением вскинул руку. Сухо щелкнула тетива, в створку ворот вонзился короткий арбалетный болт, пробив ее насквозь и пройдя в локте от дернувшегося в сторону старика. Одна щепка отлетела в сторону и оставила на щеке отца Флатиса кровоточащий след. Большего ниргала добиться не успел. Равно как и его собратья.

Не было гигантского зарева внезапно вспыхнувшего пожара. Не было столбов чадного дыма.

Нет. Отец Флатис действовал расчетливо и скупо, бережно тратя каждую кроху магической энергии. Он действовал так, как его некогда, давным-давно, учили в Академии магов. А там учили на совесть, выковывая из податливого материала будущих боевых магов.

Шестеро из восьми всадников вздрогнули всем телом и ничком упали на крупы своих лошадей, где задержались ненадолго, тяжелыми кулями свалившись на землю и застыв в полной неподвижности навсегда. Только очень приметливый человек смог бы заметить, как на короткую долю секунды засветились глаза жертв. Засветились и тут же угасли. Шестеро умерло мгновенно. Нельзя жить, когда твой мозг и твое сердце превратились в комки раскаленного пепла. Смерть быстрая и милосердная.

Шестеро лежали на промерзшей каменистой пустоши.

Трое неподвижно. Еще трое — ниргалы — дергались всем телом, судорожно взмахивая ногами и руками. Страшное зрелище. Натужный скрип доспехов, невнятный хрип, впившиеся в снег пальцы и трясущееся в агонии тело. Пропитавшая их плоть магия еще не успела смириться со смертью и пыталась залечить повреждения. Пострадай только сердце — вполне возможно, что ниргалы смогли бы подняться вновь. Но с выжженным мозгом… это уже окончательно. Тела еще жили, однако их души уже давно отправились на суд Создателя.

Двое оставшихся в живых всадников среагировали мгновенно. Два панических вскрика, резко натянутые поводья — и вот выжившие уже скачут прочь, причем в разные стороны.

Отец Флатис мягко ступил вперед за ворота. И в то же время у лошадей подогнулись ноги, и на полном скаку они грянулись оземь, увлекая за собой наездников. Священник, не задумываясь, принес невинных животных в жертву. И в этот момент в уголках рта появились горькие складки — о лошадях отец Флатис сожалел куда больше, чем об их всадниках.

Дикий, преисполненный боли крик взвился над бесплодными землями. Один из мужчин катался по снегу, обеими руками держась за выгнутое под неестественным углом бедро. Другой, не тратя время на крики, тяжело поднялся на ноги и шатающейся походкой поковылял прочь, на ходу сплевывая кровь, обильно сочащуюся из разбитых при падении губ. Его походка была нетвердой, человека мотало из стороны в сторону, но он упорно делал шаг за шагом, с трудом удерживая равновесие. Жажда жизни неистребима…

— Остановись. — властно велел седой священник, обращаясь к пытающемуся скрыться незнакомцу.

Тщетно. Тот не внял приказу.

Повторять священник не стал. Мгновение, и над пустошью витало уже два пронзительных крика, а по снегу катались два скрюченных тела. Больше никто никуда не побежит. У одного сломано бедро. А другой отбегался навсегда — не сильно походишь, когда твои колени превратились в пепел.

Восемь всадников повержены. Шестеро мертвы, двое жестоко искалечены. А старый священник за все время схватки сделал не больше двух шагов и ничуть не запыхался.

Медленно шествуя вперед, отец Флатис приближался к двум вопящим от непереносимой боли людям. И что-то настолько грозное читалось во взоре старика, что сразу становилось ясно — это идет Искореняющий Ересь.

Один из поверженных и искалеченных противников дернул рукой к груди, срывая со шнурка небольшой кожаный мешочек. Сорвать сорвал, но воспользоваться его содержимым не успел — пережженная в локте рука бессильно повисла, а человек зашелся в еще более страшном крике, с ужасом глядя на жестоко изуродованную конечность, от которой вилась струйка дымка, несущего с собой запах сожженной плоти.

Не остановившись на этом, священник шевельнул бровью, перевел взгляд на другого несчастного, уничтожая и его локти. После чего не забыл «позаботиться» и о последнем локте первого, таким образом превращая обоих в окончательных калек. Люди корчились в окровавленном снегу с пережженными ногами и руками. Им уже никогда не подняться, но они все еще могли говорить.

Разомкнув плотно сжатые губы, отец Флатис бесцветно произнес:

— Я не дам вам убить себя или послать весть своему хозяину. Вы оба в моей власти.

— Так убей нас! — истерично завопил один из них, глядя на священника налитыми кровью глазами. — Убей нас, святоша! Все равно нам не жить!

Другой лишь мог выть от боли, словно обезумевшее животное.

— О, — усмехнулся священник, — вы обязательно умрете. Несомненно, умрете… но не сразу. Сначала мы поговорим.

— Мы ничего тебе не скажем, проклятый святоша! Ничего!

— Все так говорят, — с легкой улыбкой кивнул отец Флатис, делая небольшой шаг вперед. — Все так говорят, но пока никто не сдержал своего обещания. Во имя Создателя Милостивого, приступим!

Покинувшие свои позиции и сгрудившиеся во дворе братья-монахи со священным ужасом смотрели на склонившегося над корчившимся человеком священника.

Короткий миг, и над бесплодными пустошами взвился невыносимо пронзительный вопль заживо горящего существа. Крик настолько страшный, что не верится, что подобный звук может исторгнуть человеческая глотка.

На крыше трактира, внутри открытой шкатулки, в припорошенном снежком навершии рукояти ярко вспыхнул и мерно запульсировал драгоценный камень. Младший Близнец жадно впитывал в себя эманации боли и страдания, впитывал доходящие до него крохи жизненной энергии, щедро расточаемой истязаемым человеком.

— Святой Создатель Милосердный! — трясущимися губами проговорил один из монахов, не в силах оторвать взор от корчей поверженного врага. — Что же это… Какая боль… Мы принадлежим Милостивой Церкви! Милостивой и Сострадательной! Разве ж можно творить такое… надо его остановить!

— Никто не помешает доброму отцу Флатису! — жестко проговорил Миргас, юноша с выбившимися из-под капюшона седыми прядями, и наставил взведенный арбалет на монахов. — Никто ему не помешает! Никто и никогда, пока я жив!

— Окстись! — вскрикнул один из монахов, дергаясь в сторону. — Не тебе решать! Ты всего лишь…

— Молчать! — не повышая голоса, велел Миргас. — Никто из вас не помешает отцу Флатису!

Пылающая во взоре юноши яростная фанатичность словно заворожила монахов, и они вновь замерли в неподвижности, вслушиваясь в дикие вопли и морщась от запаха горящей плоти, добравшегося даже сюда.

Крики длились долго. Очень долго. Сначала пронзительные и дикие, а затем хриплые и обессиленные. Истязаемые давно уже сорвали голосовые связки и могли лишь шипеть и сипеть от невыносимой боли.

Только через час над бесплодными землями повисла благословенная тишина. И вновь лишь завывание зимнего ветра витало в воздухе. А на заснеженной земле, посреди серых пятен пепла, лежало два обугленных мертвых тела, застывших в диких изломанных позах. Из их раззявленных ртов вился серый дымок, несущий запах страшной смерти.

Тихо хрустнул снег под ногой старого священника. Вошедший во двор отец Флатис внимательно осмотрел своих спутников и коротко велел:

— Сбор! Мы выступаем через час. Поторопитесь, братья! А я пока прочту молитву упокоения для усопших.

Люди, словно покорные марионетки, пришли в движение, и лишь все тот же говорливый монах с залысинами осмелился спросить:

— Куда, отче? Куда поведешь ты нас?

— Мы отправляемся в Дикие Земли! — шелестящим голосом отозвался старик, стряхивая частички праха со своих ладоней.