Кукла (сборник)

Дафна дю Морье, 2012

В данный сборник вошли ранние рассказы Дафны Дюморье. Они захватывают читателя и отражают мысли, тревожившие автора на протяжении всей жизни. Без этих рассказов не было бы и легендарных «Птиц», превращенных великим Хичкоком в подлинный киношедевр. Главным же украшением сборника остается завораживающая «Кукла».

Кукла

Предисловие

Ниже приведены страницы из потрепанной записной книжки, размокшей от соленой воды. Многие строки размыты и не поддаются прочтению. Сама книжка найдена в расщелине скалы на берегу залива.

Имя владельца, несмотря на тщательное расследование, так и не удалось установить. То ли бедняга утопился рядом с местом, где спрятал свой дневник, и тело погребло море, то ли бродит до сих пор по свету, стараясь забыться и стереть из памяти страшную трагедию, что выпала на его долю.

Некоторые страницы сильно повреждены и совершенно неразборчивы, вот почему в повествовании так много пробелов и оно страдает обрывочностью и непоследовательностью, включая непонятный финал.

В местах, где слова или целые строчки невозможно прочесть, я ставил многоточие. И мы никогда не узнаем, имели ли на самом деле место невероятные жуткие события, описываемые в этой истории, или они являются плодом больного воспаленного воображения. Единственной причиной, заставившей опубликовать эти записи, является желание удовлетворить многочисленные просьбы друзей, которых заинтересовала моя находка.

Доктор Э. Стронгмен

Бэй, Южная Англия

* * *

Интересно, осознает ли человек свое безумие? Порой кажется, я не в состоянии собраться с мыслями, ибо сознание переполняют ужас и отчаяние, а рядом нет ни души. Никогда в жизни не испытывал такого страшного одиночества. И поможет ли этот дневник выплеснуть наружу скопившийся в мозгу яд?

А ведь меня действительно отравили, и вот теперь не могу заснуть. Стоит закрыть глаза — и снова вижу перед собой проклятое лицо…

Ах, если бы оно оказалось сном, над которым можно посмеяться, призраком, созданным воспаленной фантазией.

Смеяться легко. Животики надорвешь. Так давайте хохотать, пока из глаз не хлынет кровь. Пожалуй, и правда смешно. Но нет, сгущающаяся внутри пустота причиняет боль и превращает человека в развалину.

Если бы я имел надежду, то последовал бы за этой женщиной на край земли, несмотря на мольбы и проклятия в свой адрес. Надо было показать, что представляет собой любовь мужчины. Да, живого мужчины из плоти и крови. И я бы вышвырнул из окна поганое ветхое тело и смотрел, как оно разобьется вдребезги, исчезнет навеки. Чтобы никогда не видеть растянутого в злобной плотоядной ухмылке малинового рта…

Мной овладело неистовство, начисто лишив способности рассуждать здраво.

Утверждая, что она непременно бы осталась со мной, обманываю себя. Я не побежал за ней, потому что понимал всю безнадежность своего положения. Никогда бы она не полюбила ни меня, ни любого другого мужчину.

Иногда я хладнокровно размышляю о случившемся и испытываю к ней жалость. Добровольно отказаться от стольких радостей жизни, и никто не узнает правды. Как она жила до встречи со мной и чем занимается сейчас?

Ребекка. Ребекка, постоянно думаю о тебе, вспоминаю серьезное бледное лицо, горящие фанатичным блеском огромные глаза, как у святой, тонкие губы, что скрывают острые белые зубки, словно сделанные из слоновой кости, и ореол непокорных, будто наэлектризованных темных волос. В жизни не встречал женщины прекраснее. Но кому по силам проникнуть в твою душу и мысли?

Холодная, равнодушная, бессердечная. Только женщина без сердца могла решиться на такой поступок. А твоя удивительная способность отгородиться непроницаемой стеной губительного молчания, за которой пылает неугасимый огонь… Как страстно я ласкал тебя в мечтах, Ребекка!

Ты сыграла бы роковую роль в жизни любого мужчины. Несгораемая искра, что освещает тьму, вновь и вновь разжигая пламя.

Что же я любил в тебе, помимо равнодушия и таившихся за ним намеков и обещаний?

Да, любил я слишком сильно, желал не в меру страстно и испытывал безграничную нежность. И вот теперь эти чувства вросли в сердце, словно искореженный корень, отравив смертельным ядом мозг. Ты превратила меня в умалишенного, наполнила душу ужасом и разрушительной ненавистью, что сродни любви. Заставила испытать вызывающую тошноту жажду. Если бы я мог хоть на мгновение успокоиться и привести в порядок мысли. Всего лишь на мгновение…

Хочу составить план, аккуратно расписать все по датам.

Думаю, все началось на квартире у Ольги. Помню, на улице в тот день шел дождь, и по оконному стеклу стекали грязные струйки. В комнате было полно людей, которые о чем-то беседовали, сгрудившись у фортепьяно. Был там и Ворки, его уговаривали что-нибудь спеть, а Ольга то и дело заливалась смехом.

Ее визгливый пронзительный хохот всегда вызывал у меня отвращение. Ребекка сидела на табурете возле камина, поджав под себя ноги, и напоминала эльфа или проказливого мальчишку.

Я видел ее спину и забавную маленькую меховую шапочку на голове. Помню, внимание привлекла необычная поза, и очень захотелось увидеть ее лицо. Я попросил Ольгу представить меня.

— Ребекка, — обратилась она к девушке, — покажись гостю…

…повернувшись, она сорвала с головы шапочку, и волосы неукротимой лавиной хлынули на плечи. Прикусив губу, она посмотрела на меня широко распахнутыми глазами и улыбнулась.

Еще помню, как сидел рядом с ней на полу и говорил без умолку — не важно о чем. Наверняка нес какие-то глупости. А в ее речи слышались придыхание и сдерживаемый жар. Да и говорила она мало, все больше улыбалась… проникающие в душу глаза фанатика — они видели слишком много и непомерно много требовали. Могли увлечь в свой омут любого, лишить сил к сопротивлению. И я чувствовал себя утопающим, поняв с первого взгляда на Ребекку, что обречен. Покинув дом Ольги, я брел по набережной точно пьяный. Навстречу двигались невнятно лопочущие лица, чужие плечи толкали меня, и в сознании остались тусклые огни фонарей, отражающиеся в мокрых тротуарах, да приглушенный шум машин. А сквозь все это сияли ее глаза и неописуемо прекрасные непокорные волосы, по-мальчишески стройное тело… сейчас вся картина отчетливо предстает перед глазами. Память сохранила события в той последовательности, как они происходили, каждый момент игры. Я вернулся на квартиру к Ольге — Ребекка была там.

Она сразу же подошла ко мне и серьезно, как ребенок, спросила:

— Вы любите музыку?

Не понимаю, что означал этот вопрос, ведь в тот момент никто не играл на рояле. Я что-то пробормотал в ответ. Внимание привлекла кожа Ребекки, цвета слабо заваренного кофе, сияющая и чистая, как ключевая вода.

Она была одета в коричневое платье, скорее всего из бархата, а вокруг шеи завязан красный шарф.

Глядя на длинную, по-лебединому изящную шею, я вдруг подумал, как без малейшего усилия затяну шарф и задушу ее. Представил лицо Ребекки перед смертью — полуоткрытый рот и вопрошающий взгляд. Глаза, должно быть, побелеют, но она не испугается. Эти мысли промелькнули в сознании, пока девушка что-то оживленно рассказывала. Узнать о Ребекке удалось мало. Вероятно, она скрипачка, сирота, живет одна в Блумсбери.

Ребекка сообщила, что много путешествовала, особенно по Венгрии. Три года прожила в Будапеште, где обучалась музыке. Англия пришлась не по душе, и хочется вернуться в Будапешт, который стал для нее самым прекрасным, единственным и неповторимым городом во всем мире.

— Ребекка! — окликнул кто-то из гостей, и девушка улыбнулась ему через плечо.

Я могу без конца описывать улыбку Ребекки! Такую живую и яркую и в то же время далекую и неземную, не имеющую ни малейшего отношения к словам окружающих. Ее глаза постоянно преображались, будто невидимая рука вращала серебряную рукоятку.

В тот день она ушла рано, и я, сгорая от нетерпения, прошел в другой конец комнаты, чтобы расспросить Ольгу. Но и от Ольги удалось узнать немного.

— Ребекка родом из Венгрии, — сообщила она. — О родителях ничего не известно. Думаю, они евреи. Ко мне ее привел Ворки, который познакомился с Ребеккой в Париже, когда та играла на скрипке в одном из русских кафе. Но между ними ничего нет, и живет она совершенно одна. Ворки говорит, девушка удивительно талантлива и если будет работать, вскоре никто не сможет с ней сравниться в искусстве игры на скрипке. Только, похоже, ей безразлично, и трудиться Ребекка не желает. Однажды я слышала ее игру в доме у Ворки — должна признаться, у меня мурашки побежали по спине. Она стояла в конце комнаты и была похожа на пришельца с другой планеты: волосы торчат в разные стороны, словно дремучие дебри. А потом Ребекка начала играть. И каждая нота звучала причудливо и дико, западая в душу. В жизни не слышала ничего подобного. Нет, это невозможно описать.

И снова я ушел от Ольги, погрузившись в мечты, где перед глазами плясало лицо Ребекки. Я тоже услышал ее игру на скрипке. Ребекка стояла, выпрямившись, строгая, словно прилежный ребенок. Глаза широко раскрыты, на губах играет улыбка.

На следующий вечер она должна была играть дома у Ворки, и я пошел послушать. При всей своей мелочной лживости Ольга не преувеличивала. Я сидел как зачарованный, не в силах пошевелиться. Не знаю, что она исполняла, но мелодия была изумительной, всепоглощающей. И мир вокруг перестал существовать, остались только мы с Ребеккой, купаясь в невыразимом блаженстве. Вот мы взобрались на крутую гору, а потом взмыли в воздух и поднимались все выше и выше.

Вдруг скрипка стала выражать протест, будто отвергая меня, но я не сдавался и настаивал на своем. Потом хлынул поток звуков, то уступая, то сопротивляясь, смесь нот, в которой переплелись желание и нежность и неописуемое наслаждение. Я чувствовал, как сердце бьется, будто мощный двигатель огромного корабля, и его удары отдаются в висках.

Ребекка стала частью меня, мной самим, и этот восторг было невозможно вынести. Мы достигли вершины, дальше которой дороги нет. Ослепительное солнце било в глаза, я поднял голову и взглянул на Ребекку — она улыбалась. Мелодия скрипки оборвалась на изысканно пленительной ноте — свершилось!

В изнеможении я откинулся на спинку дивана, не в силах справиться с бурей противоречивых чувств — столь восхитительные мгновения невозможно пережить наяву. Слишком много в них неземной красоты. Прошло минуты три, прежде чем я пришел в себя. Будто прыгнул в черную бездну и погрузился в сон — и вот снова пробудился.

Никто не обращал на меня внимания: Ворки занимался напитками, а Ребекка сидела за роялем и перелистывала ноты. На просьбу сыграть что-нибудь еще ответила отказом, сославшись на усталость. Гости настаивали, и Ребекка снова взялась за скрипку и исполнила прелестную короткую пьесу, безыскусную и чистую, как молитва ребенка.

Чуть позже тем же вечером она подошла и присела ненадолго рядом, а я от волнения не мог произнести ни слова. Проклиная себя за глупость, все же набрался смелости и посмотрел ей в лицо.

— Во время вашей игры я пережил удивительные чувства, словно вкусил сладостной отравы. Такое забыть невозможно. У вас редкостный, нет, воистину опасный дар.

Некоторое время Ребекка молчала, а потом заговорила тихим сдержанным голосом.

— Я играла для вас, — призналась она. — Хотела понять, что чувствуешь, когда играешь для мужчины.

Ее слова привели в замешательство, и я не понял смысла. Ребекка с улыбкой смотрела мне в глаза. Нет, она не лгала и не притворялась.

— Что вы хотите сказать? — удивился я. — Неужели раньше вам не приходилось для кого-нибудь играть? Странно.

— Наверное, — согласилась она. — Видимо, так и есть. Не могу объяснить.

— Хочу снова с вами встретиться, — выдохнул я. — Наедине, когда можно поговорить по душам. С нашей первой встречи в квартире у Ольги я непрестанно думаю о вас. Да вы и сами знаете, верно? Именно поэтому сегодня вечером и играли для меня одного.

Отчаянно хотелось добиться откровенности, заставить сорваться с губ заветное «да». Но Ребекка только пожала плечами, уходя от ответа. Ее уклончивость раздражала.

— Не знаю, не знаю, — откликнулась она.

Я спросил, где она живет, и Ребекка назвала адрес. О, она очень занята, и мы не сможем встретиться до конца недели. Вскоре вечеринка закончилась, и девушка исчезла.

Дни тянулись бесконечно долго. Я постоянно думал о Ребекке и не мог дождаться дня свидания.

В пятницу терпение лопнуло, и я отправился к ней домой. Ребекка жила в старинном особняке в Блумсбери, где снимала верхний этаж. Дом имел угрюмый, навевающий тоску вид, и я удивился такому странному выбору.

Ребекка сама открыла дверь и проводила меня в просторную пустую комнату, похожую на мастерскую. Тут же горела керосиновая плитка. Меня поразила гнетущая обстановка в жилище, но Ребекка, казалось, ничего не замечала и пригласила сесть в ветхое кресло.

— Вот здесь я упражняюсь в игре на скрипке и ем, — сообщила она. — Чудесная комната, верно?

Я ничего не ответил, а она подошла к буфету и достала напитки и зачерствевшее печенье. Сама Ребекка ни к чему не притронулась.

Она казалась отстраненной и чужой, а мое присутствие, похоже, наводило скуку. Разговор получился вымученным, с долгими паузами, и я не сумел излить, что накопилось в душе. А ведь хотелось так много сказать. Ребекка сыграла на скрипке несколько знакомых классических произведений, которые даже отдаленно не напоминали музыку, что я слышал в ее исполнении у Ворки.

Перед уходом она показала свое жилище, состоявшее из кладовой, которую Ребекка использовала в качестве кухни, убогой ванной и маленькой спальни, обставленной просто и строго, как монашеская келья. Из мастерской вела дверь еще в одну комнату, но хозяйка ее не показала. А комната явно была большой: я определил это по окну, когда вышел на улицу и увидел, как Ребекка опускает тяжелую портьеру.

(Примечание доктора Стронгмена: далее несколько страниц выцвели и покрылись пятнами, прочесть их не представляется возможным. Повествование продолжается с середины предложения.)

–…нет, не холодно, — настаивала она. — Я пыталась объяснить свои странности. Мне никто и никогда не нравился, и я ни разу не влюблялась. Люди меня скорее отталкивают, а не привлекают…

— Но по вашей музыке этого не скажешь, — нетерпеливо перебил я. — Вы играете так, будто знаете все тайны на свете.

Безразличие Ребекки начинало бесить; оно явно носило нарочитый характер, и создавалось впечатление, что девушка что-то скрывает. Я понимал, что никогда не сумею прочесть ее мысли: либо Ребекка подобна спящему дитя, нераспустившемуся бутону, либо насквозь лжива, и тогда любой мужчина мог стать ее любовником. Кто угодно.

Я мучился сомнениями и страдал от ревности. Мысль о соперниках доводила до безумия. А Ребекка не желала облегчить мою участь и только смотрела огромными прозрачными глазами, чистыми, как вода в горном ручье, и тогда я мог поклясться, что она невинна. И все же… и все же? Достаточно одного взгляда, случайной улыбки — и мучительная пытка возобновлялась с новой силой. Ребекка была непостижимой, вечно ускользала, но именно ее роковая скрытность разрывала сердце на части, пока любовь не стала одержимостью, приобретая ужасную, губительную силу.

Я приставал с расспросами к Ольге, Ворски и всем, кто ее знал, но никто не мог сообщить что-либо определенное.

Пишу, а дни и недели выпадают из памяти. Невозможно уловить последовательность событий. Словно воскрес из мертвых, восстал из пыли и пепла, чтобы пережить все заново, пройти еще раз всю свою проклятую жизнь — ибо чем была моя жизнь до того момента, когда я полюбил Ребекку? Где я был и кем?

Лучше напишу про воскресенье, то самое, что стало концом. А я и не знал, думал, все только начинается. Был похож на человека, бредущего в темноте. Нет — при ярком свете, с широко открытыми глазами, ничего не замечая вокруг, намеренно превращая себя в слепца.

Воскресенье, день лживого, обманчивого счастья. Около девяти вечера я пошел домой к Ребекке. Та ждала меня, облаченная в причудливые дьявольские одежды алого цвета, которые лишь одна она осмеливалась носить. Ребекка выглядела возбужденной, будто под действием какого-то зелья, и носилась по комнате подобно сказочному эльфу.

Потом опустилась на пол, поджав ноги, и протянула изящные смуглые руки к плите. Смеялась как дитя и напомнила мне проказливую девочку, затевающую очередное озорство.

Вдруг она повернулась ко мне — лицо бледное, в глазах странный блеск.

— Можно ли любить так сильно, что получаешь необъяснимую радость, причиняя любимому боль? То есть заставлять ревновать и при этом страдать самой? Боль и наслаждение смешиваются в равных долях ради эксперимента. Редкое ощущение, верно?

Ее слова привели в замешательство, но я все же попытался объяснить, что представляет собой садизм. Кажется, Ребекка поняла и пару раз кивнула с задумчивым видом.

Потом встала с места и медленно направилась к двери, которая при мне ни разу не открывалась. Остановилась в нерешительности, взявшись за ручку. Лицо покрыла неестественная бледность, непослушные волосы окружали лицо причудливым ореолом.

— Хочу познакомить вас с Джулио, — сообщила Ребекка.

Я встал со стула и подошел, не подозревая, что ждет впереди. А она взяла меня за руку и распахнула дверь. Взору открылась круглая комната с низким потолком. Стены задрапированы бархатными портьерами, будто с целью заглушить все звуки, а окно закрыто плотными шторами. Тускло горел дровяной камин, а рядом стояла тахта с разбросанными в беспорядке подушками. Комнату освещала только маленькая лампа с абажуром, и потому здесь царил полумрак.

Единственный стул повернут лицом к тахте, и на нем сидит что-то непонятное. В сердце закрался жутковатый холодок, как при встрече с призраком.

— Что это? — прошептал я.

Ребекка взяла светильник и направила на стул.

— Это Джулио, — тихо откликнулась она.

Я подошел ближе и увидел фигуру, которую поначалу принял за юношу-подростка лет шестнадцати, одетого в рубашку с жилетом, смокинг и длинные брюки на испанский манер.

В жизни не встречал более порочного и злобного лица, мертвенно-пепельного, с зияющим кровавой раной развратным ртом. Тонкий нос с изогнутой линией ноздрей, узкие блестящие глаза, в которых застыла лютая ненависть. Казалось, эти ястребиные глаза прожигают насквозь. Прилизанные темные волосы зачесаны назад, оставляя открытым белый лоб.

Ухмыляющаяся физиономия гнусного сатира.

Вдруг я почувствовал странное разочарование, полную беспомощность от неспособности понять происходящее.

На стуле сидел не юноша, а кукла. До омерзения похожая на живого человека, с отчетливо выраженной грязной сущностью, но всего лишь кукла.

Да, кукла. На меня уставились бессмысленные глаза, губы растянулись в тупой сладострастной усмешке.

Я взглянул на Ребекку — все это время девушка пристально следила за мной.

— Не понимаю, — выдавил я, — что все это значит? Где вы достали эту омерзительную куклу? Хотели надо мной подшутить?

Голос прозвучал резко, на душе сделалось тревожно и холодно. В следующее мгновение комната погрузилась в темноту — Ребекка выключила светильник и обняла меня за шею. Наши губы слились в поцелуе.

— Хочешь, скажу, что люблю тебя? Хочешь? — прошептала она.

Меня будто обожгло горячей волной, и пол ушел из-под ног. Ребекка прильнула ко мне и стала целовать в шею, ее пальцы нежно гладили затылок. Потом руки пробежали по телу, словно изучая, и я не сопротивлялся. Она снова меня поцеловала — удивительное, опустошающее чувство, настоящее безумие, словно заглянул в глаза смерти.

Не знаю, сколько времени мы так стояли. Не помню ни слов, ни мыслей — только безмолвная темная комната, слабый огонек камина да глухие удары сердца. И голос, что-то напевающий на ухо… и Ребекка рядом… Ребекка… Пролетели часы, а может, годы, не могу сказать… но когда я поднял глаза, то встретился взглядом с проклятой куклой.

Она хитро поглядывала на меня, приподняв бровь, и уголок ярко-красного рта дергался в вероломной ухмылке. Хотелось наброситься на эту мерзость, размозжить отвратительную рожу, растоптать грязное тело, так похожее на человеческое. Ребекка совсем лишилась рассудка, если держит у себя подобную игрушку. Чем она руководствовалась и где отыскала уродца? Но она не стала отвечать на вопросы.

— Уходи, — приказала Ребекка и буквально силой выволокла меня из темной комнаты в пустую мастерскую. — Надо идти, — прошептала она. — Совсем забыла, час уже поздний.

Я попытался снова привлечь ее к себе и поцеловать. Конечно же, ей не хочется, чтобы я ушел.

— Завтра, — перебила она с раздражением. — Обещаю, завтра, а сейчас нет. Я устала и совсем запуталась. Неужели не видишь? Оставь меня сегодня в покое. Слишком много переживаний. Ничего не могу понять.

Ребекка нетерпеливо притопнула ногой. Она выглядела совсем больной, и, поняв, что уговоры бесполезны, я ушел. Наверное, проходил всю ночь, а где — не помню.

Над лесопарком Хэмпстед-Хит занялся серый рассвет, и свинцовое небо обрушилось на землю проливным дождем.

Я замерз, но мозг раскалился добела. В очередной раз понял: Ребекка опять лукавит. Ведь с самого первого поцелуя знал, что она лжет.

Сколько у нее было любовников? Пять, десять или двадцать? Количество не имеет значения. Я к их числу не принадлежал.

Нет, не принадлежал.

Не помню, как я оказался в Кэмден-Тауне. По улице с грохотом проезжали автобусы, все еще шел дождь, и мимо пробегали согнувшиеся под зонтами фигуры прохожих.

Я нашел такси и поехал домой. Не раздеваясь рухнул в кровать и погрузился в долгий сон. Когда проснулся, уже снова стемнело. Наверное, было часов шесть вечера. Помню, как машинально умылся и пошел по направлению к Блумсбери.

Поднялся наверх, позвонил в дверь.

Ребекка впустила меня, не сказав ни слова, и уселась перед керосиновой плиткой. Я сказал, что хочу стать ее любовником, но она не ответила. Ее глаза покраснели, а возле губ пролегли тоненькие бороздки. Я наклонился к Ребекке и хотел поцеловать, но она оттолкнула меня.

— Забудь, что случилось вчера вечером, — начала она скороговоркой. — Сегодня я понимаю, что совершила ошибку. Мне нездоровится, всю ночь провела без сна, так разволновалась и расстроилась. Оставь меня в покое.

Я попробовал сжать ее в объятиях, сломить непробиваемую холодность. С таким же успехом можно барабанить кулаком в железную дверь. Ребекка застыла в моих руках, словно неживая, губы ледяные. В отчаянии я отпустил ее.

Прошла еще одна неделя мучительных сомнений. Иногда Ребекка садилась в уголок и молчала, но временами я мог поклясться, что она меня любит. Прикасаться к себе не позволяла, говорила, что не в настроении и надо подождать, когда снова проснется желание. Неопределенность доставляла невыносимые страдания. За все это время Ребекка ни разу не упомянула Джулио, и мы больше не заходили в его комнату. Потом я стал спрашивать, что она сделала с куклой. Хотелось понять, что за всем этим кроется. Она отвечала уклончиво и сразу меняла тему беседы. Одним словом, вела себя невыносимо и доводила до бешенства.

И все же я не мог долго находиться вдали от Ребекки, без нее не было жизни.

Порой она казалась ласковой и нежной, усаживалась у моих ног и говорила о музыке и планах на будущее. И всегда была разной, менялась на глазах.

Я понимал безысходность и нелепость ситуации, но что оставалось делать? Эта женщина стала единственной страстью в жизни, настоящим наваждением.

Ну вот наконец я подошел к последнему вечеру, к финалу. Потом — катастрофа… провал… дьявольская бездна и опустошенность… полная безысходность.

Дайте сообразить, когда это случилось, в котором часу? Наверное, в семь или восемь. Не помню. Я уходил из квартиры Ребекки, и она проводила меня до дверей.

И вдруг обняла и поцеловала…

Представьте странников, бредущих по безводной пустыне, где безжалостное солнце изуродовало их до неузнаваемости, превратив в сморщенных, искореженных, почерневших от зноя чудовищ. С налитыми кровью глазами и прокушенными языками. И вот им на пути встречается источник.

Уж я-то знаю, как это бывает, потому что сам из их числа.

Посмейтесь над подобным сравнением, назовите меня сумасшедшим, но смеяться-то буду я.

На свете много женщин, только вы не целовали Ребекку и не сумеете понять.

Глупцы, так и не пробудившиеся ото сна и лишенные фантазии…

(Далее текст неразборчивый, и последующая четверть страницы состоит из обрывочных фраз и высказываний.)

Это была настоящая мука. Ребекка позволила себя целовать снова и снова. Я взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Кто были твои любовники? И часто ты целовала их, как сейчас меня? Кто научил тебя так целоваться? Кто был самым первым? Признайся.

От бушующей в груди ярости глаза застилал туман, руки дрожали.

— Клянусь, ты первый мужчина, которого я поцеловала. Поверь, до тебя никого не было. Никого и никогда.

Ребекка смотрела прямо на меня, голос звучал уверенно, и я понял, что она говорит правду.

— А теперь уходи, — попросила она. — Придешь завтра, и тогда поговорим. Нам надо так много сказать друг другу.

Она улыбнулась, и сквозь ледяной покров холодной отчужденности я разглядел скрытое пламя страсти.

Помню, как вышел из квартиры, где-то поужинал. Голова пылала, и казалось, я прогуливаюсь в компании небожителей. Ребекка меня полюбит. Невероятно! Невозможно поверить, что на мою долю выпадет такое счастье. Хотелось кричать от радости или спрыгнуть с крыши.

Я вернулся домой и начал мерить шагами комнату, не в силах уснуть, чувствуя напряжение в каждом нерве.

Наступила полночь, терпеть дольше не хватило сил. Нужно пойти к Ребекке, прямо сейчас.

Моя любовь так сильна и неистова… Она все поймет, не может не понять. И сейчас, конечно же, ждет меня.

Не помню, как добрался до ее дома. Время промелькнуло молнией, и вот я уже стою на улице и смотрю на окна Ребекки.

Уговорил полусонного консьержа пропустить наверх, остановился у двери и стал прислушиваться. Изнутри не доносилось ни звука, словно стоишь у входа в склеп.

Взялся за ручку и медленно повернул. Странно, но дверь оказалась незапертой. Наверное, после моего ухода Ребекка забыла повернуть ключ.

Я зашел в темную квартиру и тихо позвал:

— Ребекка… — Ответа не последовало. — Ребекка!

Дверь в спальню открыта, но там никого нет.

Я осмотрел кухню и спальню — пусто.

И тут пришло озарение, липкий ужас холодными пальцами сжал сердце.

Взгляд задержался на двери в ту самую комнату — жилище Джулио.

И я понял, что Ребекка сейчас там, вместе с куклой, с Джулио.

Пробрался ощупью через мастерскую и толкнул дверь — она была заперта. Я ударил ногой и стал скрести ногтями. Под тяжестью тела дверь поддалась, и тут раздался яростный вопль Ребекки. Она включила светильник.

Милосердный Боже! Вовек не забуду ее глаза, горящие жутким дьявольским восторгом сладострастия, и пепельно-серое лицо.

Я рассмотрел комнату и тахту. И все понял. Безысходное отчаяние поразило смертельным недугом.

Все это время на меня безжизненными стеклянными глазами пялилась злобная развратная физиономия. Влажный ярко-красный рот кривился в ухмылке, темные гладкие волосы повисли прядями на щеках. Обычный механизм на винтах и шарнирах. Не живой человек, а просто кукла, но омерзительная, наводящая ужас.

Ребекка повернулась ко мне, ее голос казался безжизненным, потусторонним.

— Надеялся, я тебя полюблю? Неужели не понимаешь: не могу, не способна? Разве можно любить тебя или другого мужчину? Уходи, оставь меня. Будь ты проклят. Всех вас проклинаю. Мне никто не нужен. И тебя тоже не хочу.

Что-то оборвалось внутри, и я ушел, оставил их вдвоем. Выбежал на улицу — по щекам градом катились слезы. Я плакал навзрыд, воздев сжатые кулаки к звездному небу…

Вот и все, больше рассказывать нечего. На следующий день вернулся, но Ребекка успела уехать. Они оба исчезли. Никто не знает куда. Всех расспрашивал, но бесполезно.

Мир вокруг поблек и потускнел, сделался бесполезным и ненужным. Никогда больше не встречусь я с Ребеккой, и никто ее не увидит. Они навеки останутся вдвоем: Ребекка и Джулио. Пролетят дни и ночи, а они будут неотступно преследовать меня, не давая ни сна, ни покоя. Я обречен, проклят. Сам не понимаю, что говорю и пишу. И что стану делать дальше. Господи, как же мне быть?! Нет сил жить, я не вынесу этого…