Подмастерья бога

Дарья Щедрина

Глеб работал хирургом и считал себя счастливчиком, ведь у него была лучшая профессия в мире, и окружали его замечательные люди, такие как его учитель профессор Леденёв. Он и представить себе не мог, что родная университетская клиника станет для него ловушкой, старый друг окажется врагом, а девушка, что ненавидит его всем сердцем, станет самой большой любовью в его жизни…

Глава 5

Происшествие в темной аллее

Проводив Алексея Ивановича до дома, Глеб неспеша возвращался к себе, прокручивая в голове разговор с шефом. Предварительное согласие на стажировку в Бостоне было получено, все документы сданы. Осталось только получить визу.

В этот вечерний час дорожки парка были уже пусты. Редкие фонари цедили бледный свет, как жидкий лимонный сироп. К фонарям зябко жались пустые скамейки. Ещё голые деревья отбрасывали на дорожку причудливые тени. Глеб шёл, засунув руки в карманы, и размышлял над вопросом: почему же так не хочется идти домой? От того ли, что квартирка в блочном доме недалеко от метро, полученная от государства не так давно, категорически не желала становиться Домом, а оставалась общагой, отдельной, однокомнатной, но общагой, несмотря на наспех сделанный ремонт, купленный новый диван и даже коврик на полу в ванной комнате? Или от того, что в этой квартире не хватало чего-то самого главного, что было в достатке в доме Леденёвых, что было просто разлито в воздухе профессорской квартиры, создавая непередаваемую ауру домашнего уюта?

Он бы с удовольствием лучше вернулся в клинику, но сегодня было не его дежурство. Вот в больничных стенах он чувствовал себя дома, в своей тарелке. Когда выдавалось спокойное дежурство, можно было почитать или вздремнуть на жёстком диванчике в углу ординаторской, подложив под голову тощую больничную подушку. Можно было поболтать с медсёстрами или с больными, среди которых всегда находились интересные собеседники. Сева Ярцев, посмеиваясь над пристрастием своего напарника к больничным стенам, в шутку называл его сыном полка и говорил: «Жил бы ты, Глеб, во время войны, прибился бы к медсанбату и сутками ошивался под ногами врачей, будто и нет больше никакого дома у тебя». И Глеб внутренне соглашался с приятелем. Как ни крути, а выходило, что другого дома, кроме клиники кардиохирургии у него и нет, разве что дом профессора Леденёва. А квартира — это так, берлога, где он отсыпался после дежурств.

От размышлений его оторвал неожиданный окрик за спиной:

— Эй, приятель, дай закурить!

Глеб обернулся и увидел в нескольких шагах от себя три плечистых мужских фигуры. В тусклом свете фонарей они спрятали лица под козырьками бейсболок. А их чёрные куртки и спортивные штаны намекали, что это не просто загулявшая компания друзей. От недоброго предчувствия засосало под ложечкой.

— Извините, не курю, — ответил Глеб, повернулся и пошёл дальше, усилием воли заставляя себя не ускорять шаг. Но неожиданные спутники последовали за ним, не собираясь отставать.

— Ох, не хорошо обманывать старших! — прозвучал прежний голос с насмешкой.

— Ребята, что вам нужно? Я же сказал, что не курю. — Глеб остановился и посмотрел прямо в наглые, явно бандитские рожи, не позволяя себе поддаться паническому желанию броситься наутёк.

Руки сами собой сжались в кулаки, но всё ещё оставались в карманах. Напрасно. Первый удар в челюсть он пропустил. Голову мотнуло назад, в глазах мелькнула яркая вспышка. Но он собрался и нанёс ответный удар обидчику в печень. Тот охнул и согнулся пополам. Двое других тут же кинулись на Глеба, как голодные псы на охоте.

Тело само вспомнило уроки самбо в интернате и занятия по каратэ уже в университете, рассыпая удары направо и налево, отшвыривая противников. Но силы были не равны. Один из нападавших саданул ногой Глеба под колено, и тот упал. И тут уже три пары ног в тяжёлых ботинках принялись пинать лежащего со всей силы.

Свернувшись клубком, сжавшись в комок на мокром песке, Глеб тщетно пытался прикрыть руками голову. Острая боль вспыхивала маленькими атомными взрывами то в пояснице, то в плече, то в колене, а потом эти вспышки слились в сплошной океан боли. Сознание, ослеплённое этими взрывами, балансировало на границе света и тьмы.

Вдруг один из нападавших, тот, что первым пристал со своим «дай закурить», крикнул:

— Руку его давай, руку!

Кто-то отцепил руку Глеба, прикрывавшую голову, и рванул на себя. И в тот же момент подошва тяжёлого армейского ботинка с размаху ударила по предплечью. От раздавшегося хруста костей и адской боли в глазах Глеба потемнело, он дёрнулся и закричал, как раненый зверь. Уже теряя сознание, успел расслышать:

— Правую надо было, правую руку, дебил!

— А это какая?.. Да хрен с ней, какая разница!

— Всё, пацаны, мотаем отсюда!

И наступила темнота…

…Сознание вернулось быстро от пронизывающей сырости и нарастающей боли. Казалось, руку опустили в кипящую воду. Глеб застонал и повернулся на спину, открыл глаза. Голые ветки старых лип тянулись к нему, как руки со скрюченными пальцами. «Вот сволочи, отморозки!» — прошипел он разбитыми губами и ощупал языком зубы. Кажется все целы. Но во рту было солоно от крови.

Глеб перекатился на правый бок и медленно встал на четвереньки, прижимая к себе покалеченную руку, сплюнул скопившийся во рту кровавый сгусток и с трудом поднялся на ноги. В голове шумело, перед глазами мелькали серебристые искорки. Он постоял, пытаясь обрести равновесие и, шатаясь как пьяный, медленно побрёл по пустынной аллее в сторону университетского городка, прижимая правой рукой к груди, как младенца, повреждённую левую. Он смутно помнил, что клиника травматологии дежурит по понедельникам. А вот какой был день недели вспомнить не смог.

Глеб лежал на диване и тупо смотрел в телевизор. На экране мелькали картинки, но он не улавливал смысла происходящего. В голове медленно ворочались невесёлые мысли. Вдруг сонную тишину квартиры разорвал резкий дверной звонок. Он сел, осторожно поправив перевязь, на которой висела загипсованная рука, тихонько охнув от проснувшейся в избитом теле боли, поднялся с дивана и побрёл в коридор, шаркая тапками.

На пороге стояла Зойка с объёмным полиэтиленовым пакетом в руке.

— Привет, Склифосовский!

— Привет, Зой, а ты как здесь?

— Войти можно? — Зойка протиснулась в коридор мимо него и с облегчением опустила тяжёлый мешок на пол. — А я тебя спасать пришла.

— Да ну? Серьёзно? — Усмехнулся Глеб и тут же скривился от боли. Синяки и ссадины на лице давали о себе знать. — А я думал ты меня добить пришла.

— Ну ты чё, Склифосовский, лежачих же не бьют! — Заявила Зойка и уставилась на Глеба, с ужасом и интересом рассматривая его изувеченную физиономию.

Глеб почувствовал себя неловко и огрызнулся:

— Хватит пялиться, Зойка, не в зоопарке!

— Извини, просто я никогда не видела тебя небритым и с таким фингалом под глазом. Очень больно?..

— Нет, блин, приятно!

Глеб потёр здоровой рукой щёку с трёхдневной щетиной и вздохнул. Ему на себя в зеркало смотреть не хотелось, не то, что бриться. Да и вообще ничего не хотелось, даже есть, словно те ублюдки в парке своими кулаками выбили из него способность радоваться жизни.

— Можно посмотреть твои хоромы? — из плохо сдерживаемого любопытства Зойка уже тянула шею и крутила коротко стриженной головой во все стороны, пытаясь осмотреться в незнакомой квартире.

— Да уж, хоромы… Что тут смотреть, Зойка? Не в музей пришла.

Но девица сунула свой нос в комнату, мгновенно оценила и разобранный диван со смятым одеялом, и не раздвинутые среди дня шторы, и свисающую со спинки стула грязную рубашку, и заваленный книгами стол. Зойка хмыкнула и покачала головой:

— А ничего хатка, просторная, но берлога.

— Какая есть. Ты чего пришла, Зойка? Нет у меня сейчас сил соревноваться с тобой в остроте языков.

Зоя бросила на него сочувствующий взгляд, словно коснулась мягкой ладонью фиолетовой от кровоподтёка щеки, и примирительно произнесла:

— Не злись, Склифосовский. Я же сказала, что пришла тебя спасать, спасать от голодной смерти. Тётя Катя считает, что с одной рукой ты помрёшь от голода. А я сейчас учусь готовить. Где у тебя кухня?

Девчонка подхватила с пола тяжёлый пакет с продуктами и пошла на кухню.

— ТЫ и учишься готовить? — искренне удивился Глеб. — Заболела что ли?

— Ну почему заболела? Тётя Катя говорит, что каждая уважающая себя девушка обязана уметь готовить, а то её никто замуж не возьмёт.

— А ты что, уже замуж собралась? Ещё не легче!

Зойка смерила его осуждающим взглядом пронзительных голубых глаз.

— С ума сошёл?! Мне всего шестнадцать. Просто интересно, как это у тёти Кати такая вкуснятина получается. — Зойка с хозяйским видом заглянула в холодильник, печально вздохнув над пустыми полками, разложила на столе какие-то пакеты и коробочки, достала из ящика нож и принялась за готовку. — Конечно, всякие щи-борщи, да расстегаи с кулебяками — это высший класс, и мне до него далеко. Я решила начать с простого. Приготовлю тебе простенький, но сытный ужин. Как ты насчёт картошки?

Глеб, устроившийся за кухонным столом, с интересом наблюдал за стараниями юной поварихи.

— А-а, я понял: ты меня отравить решила! — хмыкнул он.

— Ну, это как получится, — ничуть не смутившись заявила Зойка, — но точно без злого умысла. Травить я тебя не собираюсь, просто надо же на ком-то учиться!

— Так мне уготована роль подопытного кролика?

— Что-то вроде того. А что, ты против? — и посмотрела на него чистыми и по-детски наивными голубыми глазами.

— В принципе, не против. Какая разница, от чего помирать? По крайне мере умру сытым.

Но оба понимали, что эта перепалка чисто дружеская, даже немного родственная. Никто никого травить не собирался. Даже наоборот, Зойка мужественно почистила десяток картофелин, счистив вместе со шкуркой почти половину клубней, порезала на кусочки, рискуя отхватить себе палец большим кухонным ножом и сложила на сковородку.

— У тебя подсолнечное масло есть?

— Есть. Открой дверцу слева внизу.

— Отлично! О, нерафинированное! Картошку с лучком пожарим или так?

— Конечно с лучком!

У Глеба странным образом прорезался аппетит. И вообще порхающая по кухне Зойка, звон и стук посуды, шкворчание картошки на сковороде и аромат подсолнечного масла наполнили квартиру непривычным уютом и теплом. Настроение, спрятавшееся за плинтус после инцидента в парке, выбралось оттуда и ощутимо поднялось.

К картошке полагался салат из свежих овощей. И нежданная спасительница, демонстрируя определённую ловкость, принялась нарезать кусочками огурцы и помидоры, шинковать зелень. В кастрюльке на плите закипала вода, а на столе ждали своего часа освобождённые от плёнки сосиски.

— Ты в депрессию то понапрасну не впадай, — посоветовала Зоя, заправляя салат сметаной и чувствуя себя шеф-поваром ресторана, — до свадьбы всё заживёт! Так говорит тётя Катя, а ей можно верить.

— Да не в этом дело, Зойка. Синяки пройдут, кость через месяц срастётся. Это всё ерунда… — Глеб тяжело вздохнул и пододвинул к себе здоровой рукой тарелку. — Накрылась моя стажировка в Америке медным тазом. Вот что обидно. Я уже настроился, а тут такое…

Зоя присела за стол на соседнюю табуретку и посмотрела с сочувствием.

— Конечно обидно, ужасно обидно, это я понимаю! Но ты все равно не расстраивайся. На следующий год поедешь. Отец опять договорится со своим Хармондом, и ты обязательно поедешь.

Она вскочила, будто стремясь утешить его таким образом, подхватила прихваткой с плиты сковородку и положила ему на тарелку жареную картошку, от которой шёл такой умопомрачительный аромат, что потекли слюнки. Ужин выглядел весьма аппетитно.

— Пожалуй, я составлю тебе компанию, ну, чтобы ты не думал, что я тебя травить собираюсь, — и решительно поставила вторую тарелку для себя.

Они сидели за одним столом и поглощали нехитрый ужин. И на душе у Глеба постепенно теплело, будто он делился наболевшим с родным человеком.

— Ты в полицию то ходил? — поинтересовалась Зоя с набитым ртом.

— Ходил.

— Заявление написал?

— Написал. А толку? Я же их не запомнил. Три здоровых амбала. Лица были закрыты козырьками бейсболок, да и темно уже было, а фонари горят плохо.

— Слушай, Глеб, тебе не кажется странным, что руку тебе сломали как раз перед отъездом в Америку? Уж больно подозрительное совпадение. Может у тебя враги есть?

Глеб даже жевать перестал и уставился на Зойку ошарашенным взглядом.

— Какие враги, Зой, ты что? Нет у меня никаких врагов и никогда не было. Что за чушь тебе пришла в голову!

— Это не чушь, Склифосовский. В детективах, между прочим, пишут, что надо искать того, кому выгодно. Вот и ты подумай: кому выгодно, чтобы ты не смог поехать в Штаты?

— Начиталась детективов! — недовольно фыркнул Глеб и отложил вилку в сторону. — Никому.

— А этот твой, как его, Ярцев? — не отставала Зойка.

— При чём здесь Севка? Он мой друг и вообще нормальный парень, избалованный немного и слегка самоуверенный, но нормальный. Что он с ума сошёл, чтобы руку мне ломать? Да и узнал бы я его среди этих отморозков. Не было его там.

— А если он подговорил этих отморозков?

— Прекрати, Зойка, наводить тень на плетень. Я Севу много лет знаю, учились на одном курсе. За последние три года знаешь сколько часов мы с ним за одним хирургическим столом отстояли?.. И вообще, нет ему никакого резона гробить меня. У него отец какая-то шишка, денег в семье — хоть ложкой ешь. Вон за три года вторую машину меняет. Он на стажировку на Луну может поехать за свой счёт, не то, что в Америку к Хармонду.

Но какая-то мысль заскреблась в сознании, тревожа, не давая отмахнуться от глупых предположений девчонки. Глеб нахмурился и задумчиво потёр лоб.

— Хотя знаешь, Зоя, была одна странная вещь… Когда эти отморозки метелили меня, один из них крикнул: «Правую надо было, дебил!» А второй, видимо тот, что ломал руку, ответил: «А это какая? Да хрен с ней, какая разница?» И они убежали… Впрочем, может мне померещилось? У меня тогда в голове сплошная каша была.

Зоя тоже перестала есть и уставилась на Глеба.

— Если они говорили о твоей руке, то значит точно заранее собирались тебя покалечить! И кто-то их надоумил.

— Нет, этого просто не может быть! — замотал головой Глеб. — Если подозревать в таком зверстве близких людей, то можно с ума сойти.

Глеб так разволновался от этого предположения, что Зоя предпочла больше не обсуждать опасную тему и предложила выпить чаю. Тем более, что к чаю были принесены тёти Катины пироги.

Ясный весенний день за окном медленно клонился к вечеру. За сытным угощением Глеб разомлел, подобрел, оттаял душой, и даже, кажется, постоянно терзающая его боль отступила. Ощущать чью-то заботу было непривычно, но приятно. Он с любопытством косился на Зойку, вдруг обнаружив, что недавняя пацанка выросла, уже дотянувшись ему до подбородка, и неожиданно превратилась в тоненькую голубоглазую девушку, уже почти взрослую. «И когда только успела вырасти?» — вздохнул про себя Глеб, но мысленно улыбнулся.

Они пили чай, а хозяин квартиры нахваливал угощение:

— Ммм… какие вкусные пироги у Катерины Васильевны! В жизни ничего лучше не пробовал. Учись, Зойка, кулинарничать, как твоя достопочтенная тётушка. Если научишься печь такие пироги, я сам на тебе женюсь.

Зойка фыркнула и покраснела.

— Больно ты мне нужен, Склифосовский!

Так за шутками и разговорами просидели за столом до самого вечера. Перед тем, как идти домой Зоя принялась мыть посуду и наводить порядок в кухне, проявив неожиданную сноровку. Глеб неловко пытался помогать.

— Да сиди уж, болезный, — прикрикнула на него девчонка, — сама справлюсь.

Глеб только обречённо вздохнул, чувствуя свою ненужность.

— Не представляю, как я просижу целый месяц без дела. Я же с тоски умру!

— Не умрёшь, — заверила Зойка, — я тебя развлекать буду.

— Серьёзно? Вот здорово! Не было счастья, так несчастье помогло: руку сломал, зато персональным аниматором обзавёлся! — усмехнулся Глеб, вдруг почувствовав прилив тепла в душе. А Зайка то в принципе неплохая девчонка, если перестаёт вредничать и выкаблучиваться!

Но тут же от пришедшей на ум новой мысли Глеб стал серьёзным.

— Зой, ты сколько раз в неделю к своему репетитору по английскому ездишь?

— Два. По вторникам и пятницам. А что?

— Во сколько возвращаешься?

— После девяти.

— А от метро через парк идёшь?

— Конечно.

— Не ходи через парк, опасно, — покачал головой Глеб. — Лучше в обход по освещённым улицам.

Девушка уставилась на него, удивленно округлив глаза.

— С ума сошёл? Это ж минут на двадцать дольше будет. Я тогда совсем поздно приходить домой буду.

— Резонно. — Глеб задумался. — А мы вот что с тобой сделаем, Зоя: возвращаясь, ты будешь звонить мне (всё равно мимо моего дома идёшь), а я буду выходить и провожать тебя через парк.

Голубые глазищи чуть не вылезли из орбит.

— Ты серьёзно хочешь меня провожать?..

— Конечно. Так будет спокойнее и Алексею Ивановичу, и Катерине Васильевне, да и мне тоже. Ты ж обладаешь редкостной способностью влезать во всякие неприятности. Лучше перестраховаться.