Подмастерья бога

Дарья Щедрина

Глеб работал хирургом и считал себя счастливчиком, ведь у него была лучшая профессия в мире, и окружали его замечательные люди, такие как его учитель профессор Леденёв. Он и представить себе не мог, что родная университетская клиника станет для него ловушкой, старый друг окажется врагом, а девушка, что ненавидит его всем сердцем, станет самой большой любовью в его жизни…

Глава 4

Американская мечта Севы Ярцева

Незаметно пролетело полгода. Весна настойчиво заглядывала в окна слепящими солнечными бликами. Деревья ещё стояли голые, но почки уже набухли и казалось, если прислушаться, можно услышать, как они потрескивают, из последних сил сдерживая рвущиеся на свободу молодые листочки. Асфальт на улицах уже просох, а в парке под деревьями ещё лежали кучи осевшего серого снега, медленно растекаясь по газонам и дорожкам парка обширными лужами.

Зойка, к удивлению всех, неожиданно притихла и стала вести себя вполне по-человечески, даже перестала пугать людей боевым раскрасом в стиле «королева зомби» и вечерами сидела за уроками в своей комнате. «На долго ли?» — резонно сомневался Глеб, подозрительно косясь в сторону новоявленной паиньки и не позволяя себе расслабляться. От колкостей в его сторону Зойка, конечно, не отказалась. Но теперь цеплялась к отцовскому любимчику беззлобно и, скорее, по привычке. А в её голубых глазах Глеб улавливал нечто похожее на уважение.

А на кафедре и в клинике то и дело раздавались за спинами учеников профессора Леденёва шушуканья и шепотки. Врачи, медсестры, ординаторы и даже санитарки спорили, кто из двоих аспирантов поедет на стажировку в Америку.

Алексей Иванович по традиции и по личной договорённости отправлял одного своего ученика на полгода в США, в Бостон к своему другу и коллеге профессору Хармонду учиться, перенимать опыт. Большинство из персонала клиники ставили на Глеба Астахова, считая его лучшим учеником Старика. Но были и те, кто цинично полагал, что папины связи обязательно должны помочь Севе Ярцеву развернуть колесо фортуны в свою сторону.

Глеб и хотел поехать, и побаивался. Ему ещё не приходилось бывать за границей, а тут не только другая страна, но и другой континент!.. Он старательно и терпеливо учил английский, но прежде всего для того, чтобы читать и переводить статьи в научных журналах, а не для прямого общения с носителями языка. И уж точно не считал себя более достойным, чем Ярцев для стажировки. Но Старик молчал, не называя имя счастливчика, будто специально подогревая страсти в длинных коридорах университетской клиники.

Глеб сидел в ординаторской и писал выписку одному из пациентов профессора. Вдруг дверь со скрипом приоткрылась и в кабинет заглянула дежурная медсестра.

— Глеб Александрович, в пятую палату больной поступил, плановый. Посмотрите?

Глеб вскинул голову от вороха бумаг.

— Да, конечно. Буду через две минуты.

Медсестра скрылась за дверью, кивнув головой в аккуратной медицинской шапочке. А Глеб тяжело вздохнул, понимая, что двух минут ему не хватит, чтобы закончить выписку, отложил документы в сторону и поднялся из-за стола.

Прихватив с сестринского поста ещё пустую, пахнущую свежей бумагой, историю болезни нового пациента, он прошёл в конец коридора и распахнул дверь с номером пять. Палата была двухместная. На кровати справа от окна сидел солидный мужчина за пятьдесят в ярком спортивном костюме, а возле него в небрежно накинутом на плечи белом халате, скрестив на груди руки, стояла красивая темноволосая девушка.

— Добрый день, — поздоровался Глеб и зашелестел страницами истории болезни в поисках имени новичка. — Кривенко Герман Константинович? Я ваш лечащий врач Астахов Глеб Александрович.

Девушка вскинула на него большие карие глаза, смерила придирчивым взглядом с ног до головы и нахмурилась. Глеб выдержал этот взгляд и, мягко улыбнувшись, попросил:

— Вы не оставите нас с Германом Константиновичем ненадолго? Мне нужно осмотреть его и заполнить историю болезни.

Красивое, точно нарисованное рукой искусного художника, лицо незнакомки искривила насмешливая улыбочка.

— Я подожду в коридоре, папа, — сказала она мужчине, не посмотрев на врача, и вышла из палаты, всем своим видом выражая недовольство.

Глеб сел на соседнюю пустую кровать. Расспрос и осмотр нового пациента заняли минут пятнадцать. Сделав краткие пометки в истории болезни, Глеб простился с больным и направился к себе в ординаторскую.

Кареглазка стояла в коридоре, подпирая спиной противоположную стену. Едва дверь палаты распахнулась, девушка оторвалась от стены и шагнула навстречу Глебу.

— Можно с вами поговорить, доктор? — произнесла она строгим голосом.

— Конечно.

— Я дочь Германа Константиновича.

— Я понял.

— Простите, но мы приложили немало усилий, чтобы попасть на лечение к самому известному кардиохирургу города, к профессору Леденёву, а…

Глеб не дал ей договорить, закончил фразу сам, улыбаясь:

— А попали к никому не известному молодому аспиранту.

Девушка стушевалась, растерянно захлопала длинными ресницами.

— Вы не расстраивайтесь, — продолжил Глеб, — я учусь у профессора Леденёва в аспирантуре и просто оформляю за него все необходимые бумаги, потому что профессору заниматься этим некогда. Я буду вести вашего отца, а операцию сделает сам Алексей Иванович. А я, если на то будет воля начальства, буду рядом в качестве подмастерья. Так что Герман Константинович в надёжных руках, вам не о чем беспокоиться.

— Извините, доктор, — пробормотала девушка, и щёки её залил очаровательный смущённый румянец, — я не хотела вас задеть.

— Всё в порядке, — кивнул Глеб, шагнув в сторону ординаторской, — до свидания. — И ушёл, сжимая в руках историю болезни нового пациента.

Сева накинул куртку, поправил галстук и, бросив взгляд в зеркало, пригладил волосы растопыренными пальцами правой руки. В левой он держал свой новенький, пахнущий дорогой кожей, элегантный портфель, в котором носил документы на машину. Рабочий день закончился и Сева, в отличие от Астахова, торчать на работе до ночи не собирался. Тем более, что сегодня его ждал разговор с отцом, очень важный разговор.

Сева открыл дверь и вышел из раздевалки. В конце коридора заметил удаляющуюся к выходу из отделения тоненькую женскую фигурку. Длинные вьющиеся волосы незнакомки каштановым облаком окружали головку и ложились на плечи. Изящно покачиваясь на высоких каблуках, девушка шла к дверям. Вдруг остановилась и наклонилась, поправляя больничные бахилы, сползающие с ног и безумно уродующие шикарные сапоги на шпильке.

Сева приподнял брови и едва сдержался, чтобы не присвистнуть от восхищения. И откуда к нам слетела эта дивная птица? Красотка, просто красотка! Он смерил оценивающим взглядом длинные, достойные подиума ноги удаляющейся красавицы и ускорил шаг.

Но догнать её удалось только в гардеробе на первом этаже. Барышня получила по номерку модное, явно дорогое, короткое пальто, надела его, не застёгивая, и пошла к входной двери, где её уже поджидал Ярцев.

Он придержал дверь и, кивнув на ноги незнакомки, произнес:

— Вы забыли, девушка.

— Что? — встрепенулась та, не понимая, о чём он толкует.

— Бахилы забыли снять.

— Ах, да! — спохватилась она и поспешила стащить с ног уже порванный в нескольких местах голубой полиэтилен. — Спасибо, что напомнили, а то я так бы и пошла, задумавшись.

Сева галантно распахнул тяжёлую дубовую створку перед девушкой.

— И о чём же задумалась такая красавица? Неужели есть повод для задумчивости? — и тут же сменил игривый тон на серьёзный: — Я видел вас на нашей кардиохирургии. У вас там лечится кто-то из близких?

— Да, отец, — кивнула девушка.

Они вышли на крыльцо и одновременно спустились по ступеням. Свежий весенний ветер беззастенчиво принялся играть с каштановыми кудрями незнакомки. Изящным движением руки с ухоженными пальчиками она убрала за ухо непослушную прядь.

— Вы сказали «нашей кардиохирургии». Вы там работаете? — и бросила на Севу заинтересованный взгляд.

— Имею честь. Всеволод Ярцев, аспирант кафедры кардиохирургии, — отрекомендовался Сева и по-гусарски щёлкнул каблуками.

Йес! Повод для знакомства возник сам собой. Сева внутренне возликовал. Но красавица не спешила представляться.

— А вы знаете доктора Астахова? — спросила она.

— Конечно. Мы вместе с ним работаем у профессора Леденёва.

— Скажите, он хороший врач? — и подняла на Севу такие невероятные карие глаза, что он немедленно почувствовал, как сладко что-то заныло в области солнечного сплетения.

— Нормальный, как все. Профессор Леденёв у себя плохих не держит, только самых лучших. А вас что-то беспокоит?

— Нет, ничего. Спасибо за информацию! — она вежливо улыбнулась и повернулась налево, удаляясь от растерявшегося Севы быстрыми шагами.

— Подождите, девушка! — воскликнул он, вытаскивая из кармана ключи от машины. Та обернулась. — Хотите, я вас подвезу?

Ярцев с гордостью кивнул в сторону своего новенького «фольксвагена». Но незнакомка только покачала головой:

— Нет, спасибо, я на своей.

В следующую секунду в ответ на нажатие кнопки брелка ей радостно подмигнула габаритными огнями элегантная и не менее новая «БМВ». Сева разочарованно вздохнул и поплёлся к своей машине.

Борис Всеволодович Ярцев сидел за своим огромным антикварным письменным столом, который не без намёка называл министерским, и читал книгу. В кабинет, постучавшись, вошёл сын.

— Привет, пап, как ты?

Борис Всеволодович поднялся из неудобного, но зато подходящего по стилю к столу, и тоже антикварного, кресла и протянул руку сыну. К пятидесяти годам он слегка погрузнел. Но мягкие фланелевые брюки и домашняя кофта сглаживали образ важного чиновника.

— Да у меня то всё нормально. А вот у тебя, сын, явно что-то стряслось, если среди рабочего дня ты звонишь мне и просишь, даже настаиваешь на встрече. Что случилось?

Сева положил свой кожаный портфель с документами на край отцовского стола и присел в кресло напротив. Их разделял стол, словно сын не к отцу пришёл за советом и помощью, а проситель к важному чиновнику. Но для Бориса Всеволодовича такое положение вещей было привычным и даже настраивало на деловой лад.

Всеволод вспомнил, как всё беззаботное детство и отвязную юность даже не задумывался, на какие деньги скромный чиновник от медицины содержит жену-домохозяйку и единственного сына, балуя обоих, немедленно удовлетворяя каждую их прихоть и желание. Жили они в просторной, дорого обставленной квартире. Сева учился в лучшей гимназии с углублённым изучением английского языка, дополнительно занимался с кучей репетиторов. Они ежегодно ездили всей семьёй на заграничные и далеко не самые дешёвые курорты. Сын буквально купался в отцовской щедрости и относился к этому, как к само собой разумеющемуся, пока на втором курсе института не попал в неприятную ситуацию…

Они с ребятами и девчатами тусили в популярном ночном клубе. К выпивке и танцам, как было уже не раз, прилагались загадочные таблетки вполне традиционного вида, но вызывающие в организме такие необычные ощущения, что отказаться от развлечения было трудно. Сева и не отказывался. Вместе со всеми он ловил кайф, когда на ночной клуб обрушилась полицейская облава в стиле «маски-шоу». Всех уложили на пол, руки за голову, и грубо, бесцеремонно обыскали. К счастью, в карманах развлекающегося студента дури не было, она была внутри, заставляя воспринимать происходящее, как весёлую шутку, развлекуху. Сева глупо улыбался и пытался дерзить серьёзным людям в полицейской форме. За что и поплатился позорным пребыванием в «обезьяннике» в течение нескольких часов, пока не прибыл отец с адвокатом.

То, что сказал ему отец в тот день, так поразило сына, потрясло его до глубины души, что он впервые задумался о своей жизни и её смысле. Борис Всеволодович сдавленным от сдерживаемых эмоций голосом произнёс: «Щенок, привык жить на всём готовом, что совсем нюх потерял, с наркотиками решил связаться? Ещё раз узнаю, что ты общаешься с этой голытьбой и балуешься дурью, выгоню из дома без копейки в кармане! Попробуй жить самостоятельно, а не прячась за папину спину».

Слова отца так глубоко задели гордость и чувство собственного достоинства в душе сына, что он сначала обиделся. Всеволод с раннего детства знал, что он лучший, самый умный, самый талантливый, самый красивый. А раз он лучший, то и достоин лучшего в этой жизни. Человек, которому он доверял, которого любил и уважал, обозвал его щенком, унизил! Но оскорблённому мальчишке хватило ума посмотреть на себя в этой ситуации со стороны. И выходило, что отец был прав: он ещё ничего в этой жизни не сделал самостоятельно, ничего не достиг сам, без помощи старших. Захотелось непременно доказать отцу, что он не щенок, не безмозглый дурачок, подверженный стадному инстинкту, а вполне взрослый и самостоятельный мужчина.

С тех пор Сева взялся за ум, стал хорошо учиться и ограничил свои аппетиты в плане развлечений. Отец, конечно, не лишил его материальной поддержки, но милостиво закрывал глаза на сыновние «шалости», если мальчик успешно сдавал сессию и не прогуливал занятия в универе. Чем старше становился Всеволод, тем больше стремился он к самостоятельности и независимости. Он старался не просить лишний раз деньги у отца, благо Ярцев-старший ежемесячно выдавал ему немалую сумму. Но случались ситуации, в которых без посторонней помощи Сева обойтись не мог.

— Пап, помоги мне попасть на стажировку в Штаты, — выдавил Сева, опустив глаза в пол. Отец удивлённо изогнул бровь.

— О как!.. А я, грешным делом, думал, что мой сын уже стал взрослым самостоятельным мужчиной и перестал нуждаться в отцовской поддержке.

— Пап, мне и так хреново, а ты со своими подколками! — Сева немного по-детски обиженно надул губы. — Мне правда очень, очень хочется попасть на стажировку к Хармонду, но Старик собирается туда отправить своего любимчика Глеба Астахова. — Он тяжело вздохнул. — Впрочем, этого и следовало ожидать. Он же надышаться не может на своего Глебушку! Тот ведь бегает за ним, как преданный пёс, в рот смотрит, в доверие втирается, — Сева сжал руку в кулак и с досадой стукнул по столу: — подхалим.

Ярцев — старший забарабанил пальцами по столешнице, покрытой зелёным сукном.

— Сева, ты же знаешь моё отношение к твоему странному выбору. Я не одобрял и не одобряю то, что ты решил стать хирургом, тем более кардиохирургом. Слишком сложная и ответственная это сфера, да и рискованная. Недаром же говорят, что у каждого хирурга есть своё персональное кладбище. У кого-то больше, у кого-то меньше. Было бы гораздо правильнее получить специализацию по терапии или по ультразвуковой диагностике. Тогда бы я смог устроить тебя в какую-нибудь страховую компанию экспертом или в приличный частный медицинский центр.

— Ага, — вскинулся Сева, сверкнув на отца серыми холодными глазами, — и что бы я там делал? Протирал штаны у ультразвукового аппарата или писал скучные бумажки?

— А ты хотел сразу директором медицинского центра? — в голосе отца промелькнула снисходительная насмешка.

— Да, папа, я хочу стать директором медицинского центра, не сразу, конечно, и не какого-нибудь, а самого крутого в городе, и желательно своего. Чтобы народ стремился попасть в этот центр и готов был заплатить любые деньги за своё лечение там. Но для этого недостаточно быть заштатным чиновником от медицины или сереньким узистом. Для этого надо быть известным в городе специалистом с именем. Кардиохирургия — высокотехнологичная отрасль современной медицины, за ней будущее и огромные деньги. Ты сам мне об этом говорил. А чтобы заработать себе имя в кардиохирургии необходимо, просто необходимо и аспирантуру закончить у самого знаменитого профессора в городе, и диссертацию защитить, и на стажировку в Америку съездить.

Борис Всеволодович откинулся на спинку кресла и удовлетворённо улыбнулся.

— А ты, Сева, у нас оказывается и амбициозный и целеустремлённый парень. Похвально, похвально.

— Да, папа, я достаточно амбициозный, чтобы хотеть стать кем-то, а не просто канцелярской крысой.

Лицо отца вытянулось и побледнело так, что сын поспешил исправить свою оплошность:

— Извини, пап, я не имел в виду тебя.

— Да уж, сынок, я искренне надеюсь, что меня ты канцелярской крысой не считаешь. А то даже как-то обидно. Дослужился до важного поста в управлении городским здравоохранением, всю жизнь помогал, чем мог, устроил и в университет, и в ординатуру к самому известному профессору, а тебя в благодарность канцелярской крысой обзывают!

— Ну, папа, прости! — Сева заволновался, даже привстал из кресла и, нагнувшись вперёд, примирительно положил свою ладонь на руку отца, лежащую на столе. — Ты же знаешь, как я тебя люблю и уважаю. И совершенно согласен с мамой, что ты у нас — надежда и опора семьи.

— Ладно, не подлизывайся, — немного оттаял отец. — Но я не понимаю, зачем тебе так нужна эта самая стажировка?

Всеволод снова сел, немного поёрзав в кресле. Чёрная туча, омрачившая было строгое лицо отца, прошла стороной.

— Стажировка в Америке, папа, это как знак качества, как отметка о принадлежности к элите кардиохирургии. Понимаешь? Со стажировкой в кармане я всегда, при любых обстоятельствах буду на шаг впереди своих конкурентов.

— Ну так давай, я дам тебе денег, и ты поедешь на свою стажировку хоть в Америку, хоть в Англию, куда захочешь.

— Ты не понимаешь, пап, — Сева всплеснул руками, силясь объяснить отцу то, что, как ему казалось, должно быть понятно любому, — стажировка у самого профессора Хармонда — это как золотой ключик от всех дверей в кардиохирургии! Он лучший в мире, не только в США! К нему все хотят попасть, но берёт он только по личной договорённости от своих друзей, таких, как Леденёв.

— Так уговори своего Леденёва, — пожал плечами Борис Всеволодович. — Дай ему денег, в конце концов.

Сева опять тяжело вздохнул. Отец, всю жизнь вращавшийся в чиновничьих кругах от медицины, ничего не понимал в медицине практической.

— Во-первых, папа, я уже пытался с ним говорить. Убеждал, что я ничем не хуже Астахова, а английский знаю на порядок лучше, потому что закончил спецшколу с английским уклоном. Но он мне сказал, что дело не в знании языка, а в руках и голове. Во-вторых, деньги ему давать бессмысленно, даже опасно. Он у нас человек старой советской закалки. Взятки не берёт принципиально. Сунь я ему деньги в карман, ещё вышвырнет меня из аспирантуры с волчьим билетом! Нет, папа, тут надо действовать как-то по-другому.

— Как? — судя по выражению лица, Ярцев-старший наконец проникся важностью проблемы. — Честное слово, сынок, я бы помог тебе, но не знаю как.

— Надави на Леденёва с помощью своих рычагов, пап, — Сева заглянул в глаза отца с искренней мольбой, — заставь его выбрать меня, а не Астахова.

Борис Всеволодович не выдержал пронзительного взгляда сына и отвёл глаза, вздохнул, развёл руки в стороны.

— Увы, мой мальчик, никаких рычагов давления в данном случает у меня нет. Ваш Старик устраивает эти стажировки в Америке исключительно частным образом, через свои личные связи, никак не задействуя аппарат Комитета по здравоохранению.

Он встал из-за стола и, засунув руки в карманы просторных брюк, заходил по кабинету, пытаясь что-то придумать. Взгляд его рассеянно скользил по роскошному ковру на полу, по антикварным безделушкам на полках шкафов, которые так любила жена, по покрытой зелёным сукном столешнице и лежащей рядом со старинной настольной лампой ручкой с золотым пером.

— Нет, Сева, — покачал головой сокрушённо спустя минуту, — ничем не смогу помочь. Извини, но придётся тебе самому решать эту проблему. Может, бог с ним, с этим Астаховым, пусть себе едет сейчас, а через год ты поедешь? Ведь других аспирантов у профессора пока нет.

— Вот именно: пока, — ответил сын, задумчиво глядя в окно. Брови его нахмурились, подбородок упрямо выдвинулся вперёд: — Ладно, пап, сам придумаю что-нибудь, — Сева поднялся из кресла и направился к двери. — А если не придумаю, то как-нибудь переживу. В конце концов свет клином не сошёлся на этом докторе Хармонде. Ты прав, можно и в другом месте стажироваться.

Он уже приоткрыл дверь, но вдруг обернулся к отцу:

— Пап, но ты на всякий случай помоги мне американскую визу получить.

— Вот с этим помогу, без проблем, — кивнул Ярцев-старший и улыбнулся.

По выражению лица сына он понял, что тот не намерен отступать. Борис Всеволодович не только искренне любил сына, но в последние годы всё больше им гордился и уважал. Хорошего парня они вырастили с женой: умного, красивого, целеустремлённого и амбициозного, такого, каким и должен быть настоящий мужчина!