Простой крестик

Дарья Штейн, 2021

После гибели жены мужчина, оставшись с тремя детьми на руках, пытается устроить свою жизнь. Дети, особенно старшие, видят будущее по-своему. Каждый из них противостоит потенциальной мачехе, по-разному видя путь избавления от нее: старший сын с помощью физической силы, дочь – привлекая потусторонние. Эта история о том, как невежество и нежелание слышать друг друга могут привести к серьезным последствиям, которые уже трудно, даже невозможно исправить.

Из здания школы вышла ученица шестого класса и медленно побрела по дорожке из серых плит. На улице было довольно тепло, солнце сияло по-весеннему, растапливая остатки зимнего владычества, птицы радостно щебетали, оповещая мир о снегогоне, вступающего в свои права. Девочка расстегнула две верхние пуговицы на куртке и вдохнула полной грудью пахнущий мокрым асфальтом и влажной землей воздух. Она пошла по дороге, прижимаясь к обочине всякий раз, когда мимо проезжали редкие машины. Водители не особо сбавляли скорость при виде прохожих, отчего путь от школы домой был не только довольно опасным, но еще и грязным.

Девочка брела рядом с весело журчащим весенним ручьем, бежащим у обочины, и наблюдала, как по нему проплывали какие-то веточки и травинки. Сам ручеек казался прозрачным, даже странно было, что у края дороги текла такая чистая вода. Школьница рассматривала камешки на дне и представляла, что это река, а ветки и травинки — пароходы или лодки с пассажирами. Она взяла прутик и стала вызволять застрявший между камнями кусочек коры. После благополучного спасения кораблик отправился в дальнейшее плавание, а спасительница с чувством выполненного долга нехотя продолжила свой путь.

Еще на последнем уроке девочка решила, что сегодня в музыкалку не пойдет, хотя, конечно, стоило бы — она уже вторую неделю не появлялась на уроке музыкальной литературы, но слушать нудную училку, вечно задирающую толстые руки так высоко, что становились видны потные подмышки, да еще при этом пытающуюся строить из себя утонченную натуру, погруженную в искусство, желания не было. Ученица не позволяла себе прогуливать уроки фортепиано и занятия по хору, а вот музыкальную литературу или сольфеджио — это запросто. На ф-но, как было записано у нее в дневнике, девочка занималась индивидуально, поэтому ее прогул точно не остался бы незамеченным, а занятия по пению просто нравились. Единственное, чем она гордилась — ее голос, ведь не просто же так ей однажды доверили быть солисткой сводного школьного хора.

Когда Наташа, так звали эту двенадцатилетнюю девочку, прошла прослушивание и ее взяли в музыкальную школу, она так обрадовалась, хлопала в ладоши и улыбалась. Правда тогда, в свои семь лет, девочка не сразу поняла, что нужно будет не только петь, как ей представлялось, а ходить в две школы вместо одной, как у большинства ребят. В принципе, музыкалка ей нравилась, по крайней мере, здесь Наташа получала в основном пятерки и была заметно лучше сверстников, а вот уроки в обычной школе давались тяжеловато. Прошлый год она закончила с двумя четверками, узнав об этом мама поджала губы, а ведь это были даже не тройки. Всем знакомым мать девочки привыкла хвастаться, что дочка-то у нее умница, отличница и везде хороша. Хотя одна тройка за четвертую четверть все же была, ненавистная математичка пошла на принцип, но за год вышла четверка и Наташка, чтобы не огорчать мать, исправила в дневнике три на четыре.

Этот год был другим. Мамы, как и жесткого контроля не стало, и девочка сильно скатилась по всем предметам. Большинство учителей жалели ее и ставили оценки выше, чем она того застуживала, на том и выезжала.

Школьница подошла к большой, со стертыми ступенями, лестнице, которая зимой превращалась в горку, и по ней на портфелях ездили мальчишки, что помладше. Они усаживались на сумки верхом и с криками неслись вниз, с довольным видом катясь почти до проезжей части. Взрослые же шли осторожно, крепко держась за перила. Наташа чувствовала себя большой, поэтому не позволяла себе скатиться вот так по обледенелой лестнице, хотя иногда хотелось, но тогда она уже не могла бы называться хорошей девочкой. Ей предстояло подняться наверх, на гору, так отчего-то было принято называть это место.

— Где ты живешь? — могли спросить.

— На горе, — звучало в ответ. И все все понимали.

Гора представляла из себя небольшой холм, на котором поместились домов десять, не больше, практически все пятиэтажки, правда был там один девятиэтажный дом, длинный, как Китайская стена, стоявший в самом ветренном месте на краю холма, отчего зимой его заносило снегом почти до самых окон второго этажа. С другой стороны горы расположился частный сектор, а там городок, в общем-то, и заканчивался, упираясь в старые железные гаражи, уже потом шли садовые общества да городское кладбище, за которым начинались бесконечные поля вперемешку с лесами.

Между домами на холме стоял детский сад, куда еще недавно ходил младший брат Наташи, в этом году он пошел в первый класс, но сестра до их пор так и говорила: «Мишкин садик». Она любила сидеть там, особенно с подружкой Олесей, с которой дружила с первого дня в школе. Леська была простоватой, училась хуже, чем Наташа, но не так, чтобы намного. Она тоже ходила в музыкалку, но не имела там особых успехов, даже в ноты с трудом попадала, удивительно было, как человека без музыкального слуха взяли учиться музыке, но Леся старалась и, в целом, имела довольно хорошие оценки, учитывая, что она так не прогуливала уроки, как ее подруга Наташка. Олеся тоже жила на горе, в соседнем доме, наверное, поэтому девочки и сдружились, ведь шагать в одиночку после занятий темным зимним вечером было страшно, а вдвоем нет, даже весело. Сейчас Леся болела и Наташе пришлось топать домой одной. Ей очень хотелось поделиться с подругой, рассказать, что происходит у нее дома и почему ей так сильно не хочется туда возвращаться, но никого рядом не было. Она не стала идти по короткой дороге, ведущей к их двору, а свернула к Мишкиному садику, перелезла через дыру в заборе и уселась в одной из беседок.

Сад был пуст, детей отвели спать и у нее был час, а то и два спокойного времени. Воробьи где-то рядом звонко щебетали, но девочка не разделяла их веселья. Она катала ногой камешек и всячески оттягивала время возвращения домой. «Домой», — усмехнулась девочка. Теперь квартиру, где еще летом хозяйничала мама, и домом уже было трудно назвать. Там Наташа ела, делала уроки, спала, но это был уже не дом, а просто место проживания. Дом — это другое, родное, где ты со всех сторон окружен мамой, пахнущей черной смородиной, мандаринами и свежей выпечкой, отчего у тебя всегда ощущение праздника.

Ее мать была женщиной своенравной, могла прикрикнуть или заставить дочь переписывать всю тетрадь из-за одной ошибки, но от этого она не становилась менее любимой. Дети, коих в семье было трое — старший Олег, дочь Наталья и младший Мишка боготворили мать, уважали, считали ее решения истиной в последней инстанции. Олег и Наташа были детьми от первого брака, а вот младший родился уже в союзе с Виктором.

Наталья вспомнила день, когда из роддома принесли маленького розового пупса, завернутого в одеяльце. Взрослые ушли на кухню, а Мишку доверили ей — старшей сестре. Она с интересом рассматривала смешное кукольное личико и радостно шептала: «У меня есть братик».

Мишка родился бутузом с длинными кудрявыми черными волосами, остававшимися такими лет до двух.

— Ой, какая у тебя сестренка, — умиляясь, говорили прохожие Наташе, гуляющей во дворе с Мишкой.

— Это братик, — презрительно отвечала та.

Ну действительно, странные люди — девочку от мальчика отличить не могут.

А потом черные волосы со смешными кудряшками куда-то делись, на их смену пришли прямые короткостриженые темно-русые. Теперь уже никто не принимал Мишку за девочку, но на отношение к нему в семье это никак не повлияло, баловали его все. Если старшие дети имели в доме строгие обязанности, то у младшего было, наверное, самое беззаботное в его жизни время, ни тебе обязательств, ни ответственности, бегай себе, играй.

Все изменилось летом. Было самое обычное воскресенье, и хозяйка дома занималась домашними делами. Утром со старшими детьми она сходила в магазин, не в тот, что был на горе, а тот, что стоял внизу. Выбора там было больше, а вот народу — меньше. Потом тащили тяжелые сумки вверх на холм. Ручки резали руки, но зато можно было не ходить в магазин целую неделю, разве что за хлебом да молоком. После женщина затеяла уборку и стирку, отправив детей гулять. Олег — семнадцатилетний коренастый парень с веснушчатым лицом мгновенно испарился куда-то, а Наташе, как всегда, пришлось следить за Мишкой шести лет, который, собственно, не очень-то признавал авторитет сестры и решительно хотел избавиться от нее, вечно сующей нос в их мальчишеские дела. Наташа чинно сидела на лавочке во дворе, поглядывая за носящимся с детворой Мишкой. Она видела, как мама вывешивала постиранное белье за балкон, где между специальных металлических палок были натянуты веревки. Одна наволочка слетела и упала на балкон второго этажа. Мать крикнула Наташе, чтобы та сбегала к соседям, но дома их не оказалось, тогда женщина приказала дочери встать под балконом и ждать, когда наволочка упадет вниз, подобрать ее и принести домой. Девочка так и сделала: стояла под балконом и посматривала наверх, ожидая, когда ветер сорвет белье и скинет вниз. Ее мама тем временем полезла разворачивать простыню, закрутившуюся на самый конец железной палки, а железяка-то длинная — не достать, тогда женщина встала на ящик, пытаясь левой рукой дотянутся до белья, а правой опираясь на саму палку. Наташа услышала хруст и подняла голову, ее глаза расширились от ужаса: на нее с криком падала мама. Девочка, толком не понимая, что делает, кинулась в подъезд и понеслась домой, ворвалась в квартиру и разбудила спящего после ночной смены отчима. «Мама! Мама упала!» — кричала она. Мужчина выбежал на балкон и, свесившись с него, внизу увидел жену. Он кинулся из квартиры, а Наташа, рыдая, забилась в угол.

Она слышала долгие разговоры и суету под окнами, кто-то охал и причитал, слышала, как приехала и уехала незнакомая машина. Потом все стихло. Девочка так и не решилась покинуть квартиру, чтобы попрощаться с матерью, даже на балкон выйти не смогла, но знала, что мамы больше нет, хотя никто не говорил ей этого, в двенадцать лет все же понимаешь, что невозможно выжить после падения с пятого этажа.

Ей долго казалось странным, что мир продолжил свое существование, ведь он держался только на ней, на маме. После того, как ее не стало, он должен был исчезнуть. Но почему-то все продолжило жить, сама Наташа ходила в школу, получала какие-то отметки, правда теперь она не понимала, зачем ей все это. Для чего нужна учеба, да и жизнь, если той, ради которой делалось все в этом мире, больше не было. Иногда Наташа думала, что это просто сон и на самом деле нет ни ее самой, ни школы, ни этой горы и домов на ней. Стоит только забраться куда-нибудь повыше, сильно зажмурить глаза и весь мир пропадет, а потом надо их резко открыть и тогда вернется старая жизнь, вернется мама. Но она боялась проверять эту теорию, боялась, что все окажется неправдой, поэтому никогда не жмурилась — было страшно.

Поначалу к ним в квартиру приходили разные женщины, в основном соседки, приносили какие-то соленья-варенья или выпечку, а то и просто вареную картошку. Все жалели вдовца с тремя детьми на руках. Но как-то быстро из всех помощниц осталась одна — Ольга Ивановна из соседнего подъезда, жившая прямо за стенкой. Вот из-за этой Ольги Ивановны вчера и разгорелся настоящий скандал между отчимом и Олегом. Парню не нравилось, что соседка стала слишком часто наведываться в их дом, чувствовать себя хозяйкой, а в последнее время еще и ночевать оставалась, будто бы у нее не было точно такой же квартиры прямо за стеной. Как-то очень быстро словесная брань переросла в настоящую драку. Виктор кинулся на пасынка с кулаками. Олег вырос невысоким, но крепким парнем, у него оказалось достаточно силы, чтобы противостоять взрослому мужчине. Когда стекло в двери зазвенело и разбилось, Виктор оставил пасынка и отошел. Олег с ненавистью посмотрел на отчима, накинул куртку и ушел, громко хлопнув дверью. Наташка проревела полночи в подушку, переживая за брата, так и не вернувшегося домой.

Олег провел ночь у друга, жившего в этом же доме. Они дружили с детства, и родители хорошо знали парня, понимая, что в его семье творится что-то неладное, периодически пускали Олега переночевать у них. В последнее время такие ночевки участились, но взрослые молчали, жалея мальчишку. Поначалу они тоже помогали семье Олега, то печенье домашнее передадут, то котлеты, но когда Ольга стала выбиваться из общей группы помощников, отступились. По дому поползли слухи и осуждения женщины, вторгающейся в чужую семью, да еще и настраивающей Виктора против пасынка. Теперь, когда парень был вынужден часто ночевать вне дома, сомнений в низком моральном облике наглой соседки ни у кого не оставалось.

С Ольгой Ивановой — тетей Олей, так ребята называли женщину, Олег был знаком давно, можно сказать, что она дружила с его матерью, хотя мама дружила, пожалуй, со всеми соседями женского пола. Он как-то не сразу распознал в ней захватчицу. Изначально видел в ней женщину, смиренно стоявшую у гроба погибшей.

Он помнил день гибели матери, как если бы он был вчера. Под вечер, выполнив все домашние поручения, он со спокойной душой пошел к этому самому другу, у которого был сейчас. Часов в семь вечера в дверь громко заколотили. На пороге стояли соседские мальчишки, в один голос заоравшие: «Олег! Беги! У тебя мама с балкона упала!». Он кинулся домой, пробираясь через толпу зевак. К этому времени бездыханное тело его матери

положили на носилки и несли к машине. Олег увидел мамино домашнее платье, едва прикрывающее голые ноги, полузакрытые глаза и тоненькую застывшую струйку крови у рта. В это мгновение пришло страшное осознание, что мама не встанет, не улыбнется ему, что ее больше нет. Он разрыдался, зовя ее, кинулся к носилкам, но кто-то сильный схватил его, приговаривая: «Крепись, ты уже взрослый, крепись». Захлопнулась дверь и машина, рыча, уехала, увозя его маму, а он остался сидеть на скамейке перед домом, не понимая, что делать дальше, как они будут жить без нее. Он толком не помнил, что делал, что говорил, как оказался в квартире соседа дяди Коли, повторявшего: «Крепись».

Олег сглотнул слезы. Он не был послушным сыном, учился плохо, часто убегал из дома с друзьями. Но разве он мог представить, что ее вдруг не станет? Сейчас он отдал бы все, только бы она очутилась рядом. Пусть ругает, пусть ворчит и лезет к нему со всякими советами. Только бы, чтобы была жива. Только бы, чтобы была рядом.

«А эта…пришла в наш дом! — прошипел он, ни капельки не сожалея о сделанном и сказанном. — Гадина. Ненавижу! Пусть знает, что это чужой дом. И она в нем никто!»

Вначале он, как и все, называл Ольгу Ивановну тетей Олей, а потом с его легкой руки она превратилась в теть Ольку, а затем уже стала Тётёлькой, так теперь за глаза ее называли и младшие брат с сестрой. А когда Олег увидел, что она перебирает вещи его матери, сортируя их по стопкам: это на выброс, это можно отдать, а это самой пригодится, у него словно крышу сорвало, он стал откровенно ненавидеть ее.

А отчим, как он мог так быстро забыть жену? «Предатель», — крутилось у парня в голове, от этой мысли сжимались кулаки. Какое он вообще имеет право приводить кого-то в мамин дом?

Виктор довольно быстро женился на их матери, без особых ухаживаний, пошли расписались и все. Мужчина переехал в маленькую двухкомнатную квартирку, где женщина жила с двумя детьми. Наверное, она не так уж сильно была влюблена в него, больше желая своим замужеством насолить бывшему мужу, успевшему жениться после развода, доказать, что может быть кому-то нужна, даже с двумя детьми. Когда Виктор появился в их доме, Олег был еще сопливым юнцом и сразу потянулся к отчиму. Тогда мужчина нравился парнишке, пусть был внешне некрасивым, но умным, способным дать дельный совет. Виктор даже не заметил, что перестал обращать внимание на мальчишку, когда у него самого родился родной сын. Олег все понял и отошел в сторону. И все же каждый раз, когда видел мать с отчимом вместе, он недоумевал: почему такая милая, даже красивая женщина остановила свой выбор на сутулившемся мужике с плохими зубами и рано поседевшей бородой.

Вот и сейчас он не понимал, для чего Виктору нужна эта несуразная Тётёлька — длинная, как палка, с невыразительным плоским лицом. Он старался стать отчиму опорой, как только стукнуло восемнадцать, бросил учебу и пошел на работу, отдавая заработанные деньги в семью. Когда Олег понял, что Тётёлька пришла надолго и так просто ее спровадить будет сложно, то стал агрессивным, злым, грубил, дерзил и отчиму, и Ольге. Возможно, он переборщил сегодня, угрожая ей ножом, но ведь на самом деле он не собирался ее убивать, хотел напугать, чтобы она и на пушечный выстрел не подходила к дверям их квартиры. Но женщина оказалась не робкого десятка, мало того, что она умудрилась противостоять крепкому парню, так еще и Виктору нажаловалась, хотя сама была во всем виновата.

Олег вспомнил, как буквально на днях в их с Наташкой комнатку заглянул Мишка и что-то спросил у старшего брата.

— А ты чего там стоишь? — удивился Олег. — Заходи.

Но мальчик остался в коридоре, не решаясь войти:

— Мне запретили входить сюда, — сообщил он.

— Кто запретил?

— Тётёлька сказала, что ты плохо на меня влияешь, папа и запретил.

К горлу парня подкатил противный ком презрения и злобы. Она захватила его дом, мамин дом! Теперь еще и отбирает родного брата!

Олег не собирался сдаваться, пусть бой он проиграл, но война еще не окончена. Лежа на диване в чужой квартире, парень полночи обдумывал план мести.

Наташа слышала тот разговор между Мишкой и Олегом и лишь сжала губы, в этом она так сильно походила на свою мать. Конечно, девочка все понимала: Тётёлька настраивала отчима против брата, да еще и до Мишки добралась. Правда теперь Виктор не был ее отчимом, а считался законным отцом. Она помнила, как писала ни то письмо, ни то прошение какое-то, чтобы показать, что не против удочерения. Девочка не знала, что включает в себя вся эта процедура, но то, что ее родной отец должен был написать отказ, знала точно.

— Сразу написал? — спросила она у Виктора, когда тот сообщил, что отказ получен.

— Сразу! — воскликнул мужчина.

Девочка улыбнулась, всем своим видом показывая, что обрадовалась, ведь теперь отчим мог удочерить ее, а у самой на душе скребли кошки. Как он мог вот так просто отказаться от нее? Как-то мама обмолвилась, что отец любил ее даже сильнее, чем Олега, баловал и называл принцессой.

«Любил, — усмехнулась Наташа, — если бы любил, то за семь лет нашел хотя бы один день, чтобы приехать и повидать нас».

Она почти не помнила отца, но была уверена, что, если бы увидела его, узнала, они с Олегом были слишком похожи на него: небольшого роста, оба плотненькие с большими какими-то шаровидными головами и с россыпью темных веснушек на лицах.

Теперь у нее было другое отчество и фамилия отчима. Отчество ее устраивало, а вот фамилия не очень. Единственное, что хорошего досталось им с братом от родного отца это красивая, звучная фамилия. У Виктора она была какая-то несуразная, корявая. Наташка, проговаривая ее вслух, сморщилась и вздохнула.

Сидеть в пустом садике надоело. Девочка встала, отряхнулась и поплелась к дому. Уже почти войдя в подъезд, она увидела Тётёльку, вышедшую на балкон. Женщина мыла окно, сосредоточенно натирая стекла до блеска. Наташка зло наблюдала за ней.

«Приперлась, — прошипела девчонка и отвела глаза. — Олег из-за нее дома не ночевал, а она приперлась, гадюка». Она ненавидела и презирала ее. «Тётёлька во всем виновата!» — билось у нее в голове.

Наталья уже устала находить слова и мирить брата с отчимом. Когда была жива мама, Виктор и Олег почти не разговаривали, но и не ругались. Все вопросы, касающиеся Олега, мама решала всегда сама, впрочем, как и Натальины. Мужчина занимался воспитанием только своего сына, к старшим детям особо как-то и не лез. Если с Наташкой ему еще удавалось справляться, девчонка-то она, конечно, была вредная, своенравная, вся в мать, вот упрется, как баран, на своем и с места не сдвинешь, но, живя с девочкой столько лет под одной крышей, он худо-бедно научился с ней ладить, а вот с Олегом мужчине было сложнее. Как только Тётёлька появилась в их доме, они и вовсе перестали ладить. А Ольга знай себе хохочет, крутится перед Виктором, а тот и рад исполнять все, что та скажет.

Наташка всегда не любила ее. Ольга Ивановна была ее воспитательницей в детском саду. Ходить в садик Наташе нравилось, там вкусно кормили и друзей да игрушек было полно. В группе было две воспитательницы: одна добрая, другая — строгая. Тётёлька была как раз строгая. В те дни, когда работала Ольга Ивановна, девочка старалась играть потише, бегать медленнее, желательно на цыпочках, и меньше попадаться на глаза, хотелось чинно сесть на стульчик и аккуратно сложить ладони на коленях. А ведь Наталья уже не маленькая, чтобы сидеть на стульчике и молчать.

Вместо того, чтобы войти в подъезд, девочка развернулась и пошла дальше; свернув за угол соседнего дома, спустилась с холма, направившись в частный сектор — Шанхай, как называли его местные. Однажды ребята во дворе рассказали про некую бабку, живущую в этом частном секторе, мол, та умела гадать, ворожить, а если надо и порчу наведет, даже дом показали, где та жила. Наташа и верила в такие рассказы, и нет. Она тогда увидела какую-то старую бабушку у ворот того дома. Обычная старушка с чистеньким платочком на голове никак не походила на ведьму, как называли ее ребята. Но тогда Наташа подойти побоялась, сейчас же направлялась именно туда. Девочка смело прошла по улице и свернула в тупик, где стоял ведьмин дом. Впрочем, выглядел он как обычно, ничем особенным не отличаясь от домов соседей: деревянные стены, выкрашенные темной краской, черепица на крыше, занавески на окнах в цветочек. Внешне домик невозможно было принять за ведьмино логово, но отчего-то ноги замедлили шаг. Наташка осторожно приблизилась к калитке и заглянула за забор. Аккуратный двор, хорошо убранный, ничего странного, никаких тебе ведьминых костров или чего-то еще. Калитка была открыта, будто приглашая гостя внутрь. Крадучись она подобралась к двери в дом, та тоже оказалась не заперта. С пару минут Наташка думала войти или нет и все же решилась.

Конец ознакомительного фрагмента.