Близнецы. Том 1

Дарья Чернышова (2024)

Война между Берстонью и Хаггедой закончилась много лет назад — настало время мира. С этим согласны не все. Внутри обоих государств назревают противоречия, и вмешательство извне вскрывает этот нарыв раскаленной иглой. Мастер Алеш, придворный лекарь, давно погружен в пучину господских интриг — в их глубине таится его семейное счастье. Но когда волна убийств и заговоров разрушает все, что было так дорого, очищающий огонь должен стать орудием мести. Чтобы найти виновных, придется тревожить старые раны и получать новые. Оправится ли мир? Смогут ли встать на ноги его герои? Первый ход уже сделан, но финал партии не предсказать никому.

Глава 1

Двери

Мастер-лекарь Алеш из Тарды, батрацкий сын и батрацкий внук, перевидал по долгу службы благородные задницы представителей половины берстонских знатных семейств. Это позволяло проще относиться к именитым господам, но не то чтобы помогало выстраивать с ними отношения.

Добрая половина семейств! А ведь Алешу всего-то двадцать восемь. «То ли еще будет», — частенько думал он. Жизнь, впрочем, как бы сильно ни тужилась, вряд ли могла особенно его удивить.

Вся жизнь, и даже не одна, стояла сейчас перед ним на деревянных полках. Две нижних заполнены трудами людей, которых он никогда не знал и не видел — более или менее умных, более или менее счастливых, оставивших после себя более или менее похожие томики в кожаных переплетах. На средней — перевязанные стопки листов, заметок, коротких записок, несколько наскоро сшитых тетрадей: наследие мастера Матея, его наставника и воспитателя. На верхней, как раз напротив глаз, собственные записи Алеша: отсортированные по мере сил — в левой части полки, беспорядочные — в правой. Нужно бы ими заняться, подумал он. Да только других проблем пока достаточно.

Алеш бросил короткий взгляд на узенькую закрытую полку у самого верха шкафа, которую уже давно не открывал, и пообещал себе, что сделает это сегодня же вечером. Хотя бы просто повернет ключ в замке. Там лежала сокровенная часть его жизни — стихи, подписанные именем Ясменника. Однако в сердце Алеш хранил и более опасные тайны. Как ни странно, и в то и в другое оказались посвящены одни и те же люди, которых можно пересчитать по пальцам.

За спиной раздалось вымученное покашливание. Алеш вздохнул, взял с левого края своей полки толстую тетрадь и взвесил в руке. Тяжелая, под стать описанной там ситуации, но с ней он справился, справится и теперь.

Нужно всего лишь быстро и без потерь выпроводить человека из кабинета.

Позади стоял посланник госпожи Ильзы Корсах, старостоличной ректорши, которая после смерти мужа прибрала к рукам его дела. Она передала пламенный привет Алешу, в свое время принимавшему у нее роды, и заодно попросила поделиться записями трехлетней давности о рольненской вспышке чумы. На закономерный вопрос, зачем они ей понадобились, госпожа Ильза велела ответить, что это не его ума дело. Столь оригинальный и неоднозначный тон послания требовал соответствующей реакции, и Алеш, перекладывая увесистую тетрадь из одной руки в другую, неторопливо ее обдумывал.

В целом он не имел ничего против предприимчивых женщин, пока они не пытались вмешиваться в его работу или личную жизнь, а это почему-то случалось время от времени. Наверняка виной всему его природное обаяние. Но женская предприимчивость, на самом деле, проблема сравнительно небольшая.

Из проблем побольше сразу вспоминаются регулярно случающиеся трудные роды. В последнее десятилетие их можно назвать трудными практически у каждой второй роженицы. Не всем легко даются многоплодные беременности: госпожа Ильза, например, потеряла одного из тройняшек сразу после рождения — и, вопреки ее убежденности, не по вине Алеша. Он, наверное, уже принял детей больше, чем мастер Матей держал на руках за всю жизнь. Никакой особенной радости это не вызывало — только чувство усталости и смутной тревоги о будущем, навеянной стариковскими суевериями.

Еще недавно — в правой части полки — на повестке дня стояли бешеные лисы, наводнившие бронтский лес, и покусанные ими батраки. Алеш сразу сказал главному ловчему, что зверей надо перебить и сжечь, но потребовалось около дюжины разоренных курятников и вдвое больше человеческих жертв, чтобы к нему прислушались.

И еще клятые Корсахи со своими прислужниками повсюду, куда ни плюнь. Они постоянно умирают, но меньше их не становится. Как прыщей.

Один такой выскочил на истоптанном полу его кабинета — мелкий, бледный, готовый лопнуть от важности порученного ему задания. Алеш аккуратно развязал узелок, скрепляющий края обложки тетради, и пролистал несколько страниц, делая вид, будто убеждается в том, нужные ли это записи.

Числа, даты, имена. Жизни и смерти, бесстрастно подсчитанные на полях. Подумать только, три года прошло, а кажется, будто все случилось вчера.

Ректор рольненской академии быстро сообразил закрыть здание на карантин, так что прибывшему на помощь Алешу оставалось лишь наблюдать за ходом болезни и делать что возможно. Он запомнил счетовода по имени Любек, который, как сообщили Алешу, одним из первых слег — и дольше всех промучился. Это казалось странным: от природы слабоватый здоровьем мужчина еще и впал в уныние, осознав, что заражен. В лихорадочном бреду он постоянно требовал снадобье — имея в виду не те, что предлагал ему Алеш, — некий «серебряный порошок». После смерти Любека в его вещах нашли начисто вылизанную баночку, в которой могло храниться что-то похожее, но никаких следов снадобья не осталось — только своеобразный горьковатый запах. Что это все значило, Алеш понять не смог, и внизу страницы, посвященной случаю несчастного счетовода, стоял жирный вопросительный знак.

Во всей этой истории так и осталось больше вопросов, чем ответов. Вряд ли Ильза Корсах без соответствующего опыта и образования сможет пролить на нее свет, если только не собирается передать записи кому-то из старостоличных ученых. В таком случае, правда, совершенно неясно, что мешало сказать об этом прямо. Разве что ей не хотелось упускать возможность лишний раз указать Алешу на его место. По какой-то причине каждая вторая благородная задница имела собственное представление о том, где оно, и это начинало порядком надоедать.

Как и нетерпеливое кряхтение за спиной.

«Ну что, — подумал Алеш. — Сыграем с тобой партейку в „осла и батрака“».

И не глядя протянул посланнику тетрадь.

— Благодарю вас, — квакнул тот, лапая корешок мясистыми пальцами. — Госпожа Ильза передает…

«…право первого хода мастеру-лекарю».

— Нет, постойте, вы не так поняли. — Резко обернувшись, Алеш отнял тетрадь и прижал к груди. — Эти записи останутся у меня.

Слуга растерялся.

— Что-то я… э-э… но…

«И все? Мы только начали! Ладно, поддамся на пару ходов».

— Вы ведь личный гонец госпожи Корсах?

— Поверенный, — приосанился тот.

«Неужели? Я почти возбужден».

— И вы, конечно, владеете грамотой?

— Владею.

«Склонитесь немедля перед владыкой берстонской грамоты!»

— Тогда сделайте копию.

Алешу послышался тихий шорох перетекания мозговой жидкости внутри квадратного черепа слуги.

— Велено доставить как можно скорее, — наконец проговорил посланник.

«Слабенькая карта».

— Значит, как можно скорее сделайте копию.

— Но… — Взгляд слуги заметался в поисках путей побега.

«Ага! Время козырей!»

— Слыхали про бронтских бешеных лисиц?

— Про кого?

— Неважно. Имейте в виду, что у гвардейцев есть приказ владыки выполнять любые мои распоряжения в рамках карантинных мер. Я велю им не выпускать вас из замка, пока подлинник этой тетради не вернется на мою полку. Вам ясно?

— Э-э… — «И-а-а!» — Да, мастер.

Алеш вручил ему записи и хотел накинуть сверху еще что-нибудь эдакое, но на пороге дождевым грибом вырос маленький подмастерье Фабек.

— Мастер! — пытаясь отдышаться, позвал мальчик. — Там Марика в обморок упала!

Остриженные в круг соломенного цвета волосы торчали во все стороны и лезли ему в глаза. Бежал и спотыкался!

— Долг зовет, — вздохнул Алеш, широким жестом указал на подмастерья и, ударив посланника по плечу, взял со стула рабочую сумку.

Марика, одна из служанок госпожи Тильбе — девушка лет семнадцати, если Алешу не изменяла память, — всегда отличалась болезненной бледностью и худобой. Удивительно, что не падала в обмороки регулярно.

— Ты ее видел? — спросил Алеш, когда они с Фабеком вышли в коридор, оставив у закрытой двери озадаченного «осла».

— Не-а, — мотнул головой мальчик. — Мимо проходил.

— Хм.

— А правда, что обморок — приступ благородства?

— Чего? Кто тебе это сказал?

— Девушки шептались, — смутился подмастерье. — И хихикали.

— Ясно. Нет, Фабек, обморок — это когда нарушается ток крови к голове. Благородной это ее не делает. Даже временно.

Мальчик нахмурился.

— Хм!

— Но это все не имеет значения, — продолжал Алеш, — потому что…

— Лекарь не герольд! — подхватил подмастерье, радуясь, что знает правильный ответ.

Алеш одобрительно кивнул.

Он никогда не делал для себя различий между батраками и господами: моча да рвота у тех и других одинаковые. Кому-то это не слишком нравилось — Лукии Корсах, например. Лучезарная госпожа предпочитала пользоваться услугами собственных лекарей, которых набрался целый отряд, по два-три человека на каждый сезон года. Эти ее предпочтения, впрочем, сформировались не так давно — не далее как жарким летом 1137-го, которое владыка с семьей и двором по обыкновению проводил в Кирте. Мастера Матея тогда только-только не стало, и Алеш мог урвать лишь редкие мгновения отдыха, пока сам не успел обзавестись подмастерьем.

В одно такое мгновение, когда он вышел подышать на галерею внутреннего двора и смотрел, как внизу, у ног его любимой женщины, играют дети, лучезарная госпожа Корсах вздумала дать ему совет. Плохая мысль. По двум причинам. Во-первых, Алеш знал, что яд в кубок невесты на свадьбе Отто Тильбе подсыпали по приказу Лукии — и она знала, что он об этом знает. Во-вторых, он терпеть не мог непрошеных советов — и ей предстояло об этом узнать.

Она приблизилась к нему царственной походкой, изящно облокотилась на парапет и многозначительно кивнула в сторону мнущейся у конюшен девицы с каштановыми волосами, которая явно ждала, пока кто-нибудь объяснит ей, куда идти и что делать.

— Знаете, кто ее отец? — спросила Лукия, обмахивая блестящее от пота лицо рукой, унизанной бликующими кольцами.

— Мужчина, — с полной уверенностью ответил Алеш. — Не моложе тридцати, полагаю.

Лучезарная госпожа натянула улыбку:

— Ульрику Раске почти шестьдесят, он сейчас здесь в гостях и постоянно жалуется на головные боли. Сходите порекомендуйте ему что-нибудь действенное и постарайтесь не быть таким… собой. Это полезное знакомство для человека вашего положения.

— В каком смысле? Что не так с моим положением? — поинтересовался Алеш.

Белая улыбка слегка помрачнела.

— Вы поняли, что я имела в виду.

Он пожал плечами.

— Я же сказал — не понял.

Они взглянули друг другу в глаза, лежащий между ними кривой шов по краям старой раны беззвучно треснул, и Лукия, будто бы доверительно наклонив голову, прошипела:

— Осторожней. Когда суете руку в пасть хищника втрое крупнее вас, помните, что она может захлопнуться.

«Ну давай, попробуй, — подумал Алеш. — Когда ты раскрошишь об меня зуб и придется его удалять, я приложу настолько скромные усилия для облегчения твоей боли, насколько позволит мне профессиональная гордость».

Хотя теперь, скорее всего, уже не представится такая возможность. Целый отряд лекарей между ним и челюстью Лукии Корсах. Неравный бой. И, если задуматься, вряд ли того стоящий.

Девица, из-за которой они с ней метнули друг в друга молнии, оказалась второй или даже третьей незаконной дочерью любвеобильного господина Ульрика. Вопреки обычаю полностью игнорировать существование ублюдков, старик Раске своих не бросал и пристраивал наилучшим возможным образом. Нора из Остравы — так звали эту девушку — стала верной компаньонкой Лукии Корсах, и последние три года они раздражали Алеша вместе.

Закадычные подруги почти не разлучались, поэтому он, издалека заприметив гордую осанку полугоспожи и длинную каштановую косу, перевязанную лентой у тонкой талии, вздохнул и подумал: «Сегодня Корсахи весь день будут мешать мне работать?»

Однако самóй лучезарной Лукии здесь, в толпе юных батрачек, сгрудившихся на пороге тесной спаленки, не оказалось — как удивительно! Нора из Остравы, вероятно, всего лишь решила составить компанию землячке. Алеш кивнул в знак приветствия и спросил, не обращаясь ни к кому в частности:

— Были судороги?

Повисло неловкое молчание.

— Что? — лениво откликнулась Нора.

— Судороги, — разжевал слово Алеш. — Она дергалась, когда упала?

— Я не видела. — Компаньонка пожала плечами. — Я только пришла.

«Как славно! Еще не забыла дорогу назад?»

— А кто видел?

Он переводил взгляд от одной служанки к другой, но все стояли с непроницаемыми лицами, как стряпчие на суде. Только последняя, самая младшая, энергично замотала головой.

— Это значит «нет»?

Девочка закивала.

— «Нет, никто не видел» или «нет, не было судорог»?

— Не было, — пискнула батрачка, вдруг обретшая способность к речи. — Кажется.

— Хорошо, — вздохнул Алеш, уже приготовившийся объясняться жестами. — Пока все могут выйти.

Служанки медленно расступились, наконец-то пропустив его к кровати, и гуськом посеменили за порог. Марика полулежала на такой огромной куче подушек различных цветов и размеров, будто ей заботливо принесли вообще все, что смогли найти в замке. Она уже пришла в себя и вперила в Алеша острый взгляд угольно-черных глаз, словно совсем не обрадовалась его появлению. Он сел на край лежака и поставил в ногах сумку. Фабек без команды притаился в углу и приготовился внимать каждому слову. Алеш осторожно обхватил тонкое запястье Марики.

— Как твои дела? Где-нибудь болит?

— Все в порядке, — заверила девушка. Сердце ее стучало ровно. — Мне просто нужно поесть.

— Ты ничего не ела? Уже за полдень.

«А сам-то?»

— Не хотелось.

— Что ты делала, когда тебе стало плохо?

Марика кивнула в сторону коридора.

— Сидела там со всеми. Ждала Нору.

«Дождалась».

— Покажи-ка язык.

Девушка, помявшись, открыла рот.

«Кончик не прикушенный и пока не раздвоенный. Есть время сменить круг общения».

— Раньше такое уже бывало?

— Нет, в первый раз. Я мало спала. Наверное, все из-за этого.

— Хм. А твои кровотечения?

— Должны быть со дня на день, — ответила она, погладив перетянутый широким шнурованным поясом живот, и на середине фразы ее голос слегка осип.

«Так-так».

— Когда ты в последний раз была с мужчиной?

— Я еще девица.

Алеш склонил голову набок и окинул вжавшуюся в подушки Марику внимательным взглядом.

— Тебя принудили?

— Нет! — возмутилась она.

«Что ж, „Любовь в старинном замке“, нерифмованное двустишие».

— Рад слышать. Так когда тебя в последний раз не принудили?

— Не помню. — Марика шмыгнула носом. — На той неделе.

«О, да у нас тут романтическая баллада».

— И часто ты «не помнишь»?

— Мы скоро поженимся.

— Ясно. Рекомендую поторопиться. — «Поэма! Не может быть!» — И расслабь шнуровку. Через несколько недель беспамятства она начнет вредить плоду.

— Но…

«Я бы поставил на два плода, да только ставку никто не примет, потому что мне с этим постоянно везет».

— Ближе к вечеру пришлю за тобой Фабека. — Алеш ткнул большим пальцем в пространство позади себя. — Бросай все и иди с ним. Осмотры будут частыми, я предупрежу госпожу. Если вдруг пойдет кровь или появится резкая боль в животе, не жди, приходи сама. Не сможешь — кричи, пока кто-нибудь за мной не сбегает. Очень мне не нравится твоя худоба. Есть вопросы?

— Я… вы думаете, я в положении?

— Отличный вопрос! — всплеснул руками Алеш. — Вечером удостоверимся. Да, и в баню тебе пока нельзя, мойся в бадье.

— О… да, конечно… спасибо, — протянула Марика, на глазах погружаясь в глубокую задумчивость.

Алеш поднялся, сунул обратно выпавшую из нагромождения у изголовья подушку, взял сумку и жестом показал подмастерью:

— Пойдем.

— Мастер Алеш, — задрав голову, шепнул у порога Фабек, — что значит «принудили»?

«Ну вот. Я знал, на что шел, когда брал в ученики ребенка. Давно ли был разговор о том, откуда берутся дети? Как много вопросов! Почему это так неловко? В чем смысл жизни? Кто, если не я?»

— Близость против воли. Ничего хорошего, — вполголоса ответил Алеш. Он толкнул дверь и, не обнаружив за ней стайку навостривших уши девушек, с облегчением заговорил как обычно: — Побеседуем в кабинете, а пока раздобудь нам чего-нибудь поесть.

— И попить?

— Как ты догадался? Беги давай.

— Мастер Алеш, — вдруг обратилась к нему притаившаяся за углом Нора из Остравы, чеканя слова в такт звуку удаляющихся детских шагов, — скажите, отчего вы не женитесь?

Алеш мельком взглянул на нее: прищурилась, скривила губы в усмешке, будто проверяет какую-нибудь догадку.

«Зачем и на ком, вошь тебя подери, на тебе?»

— Следую моде, — ответил он.

— Да? Вы делаете это весьма избирательно.

Вероятно, она имела в виду: «Вы не женитесь, как и Кашпар Корсах, но не отращиваете, как он, волосы до плеч и игнорируете правило „с темным низом — светлый верх“».

Алеш перебросил ремень сумки через плечо.

— Я выбираю практичность, — сказал он, имея в виду: «Если б ты прямо сейчас рожала сложных близнецов, тебе не понравилось бы, что я постоянно отвлекаюсь от потока крови, хлещущего у тебя между ног, чтобы поправить свои длинные локоны. А мне не понравилось бы, что твоя кровь пачкает мою белую парчу».

Нора изогнула выщипанную бровь.

— Разве женятся не ради практической пользы?

— Вы это спрашиваете или утверждаете?

— А вы как думаете?

«Я думаю, по твоей тощей хамской заднице плачет отцовский ремень».

— Думаю, вашей подруге требуется немного участия и заботы, а у меня еще есть на сегодня дела. Будьте здоровы.

Он развернулся и направился прочь, затылком чувствуя пристальный взгляд Норы. Алеш постарался представить, как она передаст содержание этого разговора хозяйке и как лицо Лукии наверняка воссияет широкой улыбкой. «Пасть хищника» и все такое прочее. Мастер Матей часто предупреждал, мол, ты же лекарь, береги руки, не суй пальцы коню в зубы. Но порою, особенно когда зубы эти ярко отбелены по последней моде, очень уж хочется попробовать.

Алеш модников не любил и всегда жалел для них сахара в микстуры. Для всех, кроме Венцеля по кличке Лисенок. Этот долговязый веснушчатый щеголь умудрился стать его лучшим другом.

Вечером того же дня на правах лучшего друга Лисенок влетел без стука в кабинет Алеша, который едва успела покинуть совершенно точно беременная Марика.

Венцель принес долгожданную весть о том, что договор об унии с хаггедцами, плод многолетних усилий обеих сторон, наконец готов. Этот союз пытались создать при предыдущем владыке, Вольдемаре Корсахе, но в тот раз все пошло наперекосяк. Может, дело в том, что тогда не успели еще зажить раны, полученные в ходе последней войны. Сын управляющего Тарды, например, вернулся из Хаггеды без левой ноги — попал под удар боевой колесницы. Алеш помнил его мертвенно-бледное лицо и огромные мешки под усталыми глазами. Бедняга с трудом разговаривал и тихо умер через пару лет.

Так что Алеш искренне радовался последним новостям. В его обывательском представлении любой мир однозначно лучше войны, пусть даже Конраду и Лотару придется в будущем ладить с женами-хаггедками. Лисенок разделял его чувства, но по своим причинам.

— Утрясли, представляешь! — восклицал он, ерзая на низком стуле напротив заставленного рядами склянок и заваленного бумагами рабочего стола. — У-тря-сли! Разродились! Выстрадали! Господин Яспер твердит, что это труд всей моей жизни, что я буду вспоминать о нем со слезами ностальгии, но сейчас мне хочется до слез нажраться.

— Ничем не могу помочь, — ответил непьющий Алеш.

— Совсем? — наигранно проскулил Венцель.

— Совсем. Хотя нет, могу дать тебе настойку-пятитравку. Рыдать будешь, как грудничок.

— Какой ты зануда, Алеш.

— Что вы, право слово, мастер-стряпчий, из ваших уст это слишком высокая похвала.

— Мне, кстати, нужен твой занудский совет.

— Женись на Норе Остраве.

— Что?

— Женись на Норе Остраве, — повторил Алеш. — Ей очень этого хочется.

— Она так сказала?

— Ее взгляд сегодня об этом просто кричал.

— Ага, конечно, а потом мои дети будут похожи на тебя.

Алеш усмехнулся в кулак, чтобы скрыть смятение.

«Он же не знает. Откуда ему знать? Грубая мужская шутка, только и всего».

— Ты хотел просить совета, — напомнил он.

— А, да. Мы с господином давеча хорошо посидели, а потом на меня как напала икота! Всю ночь уснуть не мог, и ничего не помогало. Хочу впредь знать, как с этим бороться. Подскажешь какой-нибудь фокус?

И Венцель так широко распахнул глаза в ожидании ответа на свой вопрос, что создалось ощущение, будто это сейчас действительно важнейшее из его беспокойств.

— Я советую тебе, — Алеш поднял указательный палец и выдержал паузу, — меньше пить.

Лисенок расфырчался от досады и, вставая, помахал на него руками.

— Все, вердикт очевиден, ты виновен по всем пунктам и в наказание лишен моего общества. Я иду в погреб.

— Принимаю свою участь и не смею задерживать. Вы с господами большое дело сделали, Венцель. Поздравляю.

— Спасибо. До завтра, наверное.

Лисенок поднялся, одернул короткие полы бежевого жилета и выскользнул из комнаты, едва отворив и тут же захлопнув дверь. Лет десять назад Алеш пошел бы с ним без раздумий.

Тогда, давным-давно, он делал все возможное, чтобы поменьше думать и побольше пить. Ходил вечно с красным носом, как рыбак у проруби, и еле-еле поднимался с постели по утрам. Мастер Матей ругал его — строго наедине, конечно — и убеждал погрузиться в чтение, будто не видел, что Алеш и так изо всех сил старается по самую макушку зарыться в чужие мысли, чтобы его перестали душить собственные.

В тот год, последний из прожитых им в Тарде, по замку и ближайшим деревням прошло моровое поветрие: не самое страшное, не самое серьезное, бывало и хуже, как ворчал старый господин.

В тот год Алеш и Еник, давно похоронившие отца, остались друг у друга одни. Их мать заразилась, когда худшее уже вроде как миновало; это называется «охвостье», последний вздох морового поветрия. Под конец оно забирает тех, кто казался самым сильным и крепким. Мама была такой. Она долго мучилась и умерла с широко раскрытыми глазами.

Ее сожгли вместе с одеждой и утварью. Так принято, так необходимо поступать с умершими от чумы. Сколько тел Алеш сам предал огню? Не счесть. И все же не забыть ему тот костер, тот жар и запах, забивающий смертью поры, выжигающий в воздухе ее клеймо.

Алеш всегда давал обидчикам сдачи, с самого детства стоял за себя — один из немногих уроков, что успел ему внушить отец. Но тогда некого было ударить, некому высказать наболевшее — у этой боли нет человеческого лица.

Он старался все время занимать чем-нибудь руки и голову, делая лишь редкие перерывы на сон и всякий раз надеясь, что не придут кошмары. Однажды Алеш, записывая за мастером Матеем какой-то рецепт, подумал вдруг: «„Череда“ неплохо сочетается с „беда“». Он сочинил об этом какое-то унылое четверостишие и нацарапал его на полях — мир стал немного лучше от того, что тот листок в конце концов потерялся.

Алеш же с тех пор писал постоянно: о потере, о боли, о грызущей изнутри печали, и бумага терпела все вместе с ним. Становилось полегче. Однажды госпожа застала Алеша за этой работой, прочла стихи, внезапно пришла в восторг и захотела копию. Так его чувства со временем разделили совершенно незнакомые люди, и странным образом это помогло их притупить.

В тот год Алеш много писал о своем несчастье и совсем ничего не писал о любви. Он всегда нравился девушкам, изредка кому-нибудь из них улыбался, природа свое брала, и это заканчивалось, как обычно, ничем. Когда замирает сердце, говорил он, это повод обратиться к лекарю, а не подсчитывать в уме приданое. Так он думал о любви. Пока не встретил Арнику.

Поначалу она не произвела на него впечатления. Больше впечатляла сама ситуация: Столица, новый владыка, его слепая жена, куча высокородных господ и среди них Алеш, несколько растерянный. Они с мастером Матеем за весьма щедрую плату должны были вернуть фальшивой госпоже Тильбе зрение и помалкивать о том, что своими глазами однажды видели настоящую Итку Ройду.

По прибытии в столичный замок Алеш, разыскивая кабинет, шел вместе с наставником мимо одного из обеденных залов. Через дверь, которой не давали закрыться снующие туда-сюда слуги, в трепещущем свете настольных канделябров он увидел рыжеволосую девушку. Ее лицо казалось грустным и притом очень живым и выразительным, как будто ей всегда было что сказать, но она ужасно этого стеснялась.

— А вот и наша подопечная, — произнес вполголоса мастер Матей и потер ладони.

— Она не похожа на Итку Ройду, — пожав плечами, ответил он.

Старый лекарь поднял брови:

— Она очень похожа, Алеш. Я даже удивлен. Прямо как сестра, — а потом почесал морщинистый лоб и пробурчал: — Пришла беда, откуда не ждали.

Алеш не понял, о чем таком мастер толкует: никакой беды — по крайней мере, более страшной, чем уже произошла с этой девушкой — вроде бы не предвиделось. Он относился к госпоже как к очередной пациентке. Она боялась его, как предыдущего лекаря, и вздрагивала от прикосновений.

Так было, пока Лукия Корсах, улучив момент, когда они втроем оказались в одной комнате, не обронила будто бы невзначай:

— Кстати, я ведь обещала однажды отыскать для вас Ясменника. Представляете, вот же он, перед вами.

И лучезарная госпожа улыбнулась так, будто чужие тайны растут на деревьях в ее саду и она любуется ими каждое утро, размышляя, какую бы сорвать с ветки сегодня. Чуть позже Алеш понял, что это недалеко от истины и приносит стране ощутимую пользу. Однако в тот миг ему хотелось, чтобы Лукию Корсах унес смерч.

Это был мучительно долгий миг.

— О, я… — запинаясь, заговорила госпожа Тильбе, — мне… очень нравятся ваши стихи. Они меня очень выручили. Честное слово. Я думала, умру от тоски и одиночества, а с ними казалось, что я не одинока.

Алеш сглотнул, открыл рот и не издал ни звука.

— Я вас оставлю, — сверкнула изумрудами Лукия Корсах.

— Да-да, конечно, спасибо, — закивала госпожа и, когда скрипнула дверная петля, спросила: — А почему именно Ясменник?

Алеш почесал затылок.

— Ну… в общем… это такая трава…

Дальше все происходило так быстро, что от этого голова шла кругом. Сперва Алеш просто вслух читал госпоже свои стихи. Потом ему захотелось о ней написать. Он выбрал для нее имя — Арника, солнечный цветок с дюжиной применений во врачебном деле и особенным запахом, немного горьким, как печальная улыбка госпожи.

Она сразу догадалась, о ком были те строки, и, когда Алеш дочитал, произнесла полушепотом:

— Я совсем не умею так красиво выражать чувства, но, если ты не против, я тебя поцелую.

Владыка Тильбе взял с него клятву — буквально требовал поклясться курганами предков, чего Алеш никогда прежде не делал — держать их с госпожой связь в тайне, особенно от будущих детей. Затем они пожали друг другу руки.

— Если обидишь ее, я тебя убью, — сказал Отто.

— Не сомневаюсь, — ответил Алеш, прикусив язык, чтобы не сказать того же.

Лучшие стихи Ясменника родились в один год с мальчиками-близнецами. «Дыши, дыши, мое сердце, бейся! Пей Арники терпкий аромат…»

Все они до единого были о любви.

Только яд Лукии Корсах продолжал отравлять их жизнь. Мастер Матей и Алеш, как бы ни старались, что бы ни пробовали, исправить ничего не могли: Арника ослепла полностью и навсегда. После рождения мальчиков она сказала, что больше не хочет из-за этого злиться. Алеш, как мог, поддержал ее — она в своем праве. А он имел право на тлеющий в душе гнев.

Со дня утверждения нового мирного договора между Берстонью и Хаггедой целая неделя, занятая работой, пролетела для Алеша незаметно. Он перемещался лишь между кабинетом и спальней и почти ни с кем не виделся, кроме Фабека, — даже не знал, повторился ли у Венцеля злосчастный приступ икоты. На результат трудов смотреть оказалось приятно: тщательно протертые от пыли книжные полки равномерно уставлены томами, тетради и записи, листик к листику, лежат в хронологическом порядке. От кое-чего Алеш без особого сожаления избавился, чтобы не занимать место. В жаровне еще алели рваные края исписанных бумаг, наполняя комнату специфическим запахом.

Раздался отрывистый стук в дверь: четыре коротких удара.

Еник.

— Меня здесь нет! — откликнулся Алеш.

Дверь чуть приоткрылась — ровно настолько, чтобы пролезла большая взлохмаченная голова его любимого младшего брата.

В бытность свою совсем еще мальчишкой Еник носился по коридорам белого замка у подножия столичной горы, передавая туда-сюда устные сообщения и записки. Все знали, что если в дверь быстро-быстро стучат четыре раза — и будто бы откуда-то снизу, — выходит, прибыл «особый посланник».

Со временем он стал носиться только в том направлении, которое выбирал бронтский чудак, мастер Дитмар. Они с Еником удачно подошли друг другу: юный талант не имел душевной склонности к лекарскому ремеслу, которому его намеревались обучать, а старый ученый фонтанировал идеями, совершенно никак с этим ремеслом не связанными. Мастер Матей, отпуская от себя младшего подмастерья, загадочно улыбался в густую бороду, а Алеш долго ворчал, но в конце концов махнул на это рукой.

Теперь Еник вяло помахал ему через порог и мотнул головой в сторону лестницы.

— Владыка Отто тебя зовет.

«И молвил слово Первый-из-Господ…»

— Что же ты сразу не сказал! — не особенно стараясь, изобразил воодушевление Алеш. — Для нашего владыки я всегда тут как тут.

Они побрели по кишкообразным киртовским коридорам, озаренным в самых темных уголках светом ламп, которые, впрочем, нисколько не помогли бы сориентироваться, заблудись здесь какой-нибудь незваный гость. Алеш скосил глаза на Еника — тот сегодня ходил с подозрительно кислым лицом. Пришлось нарушить молчание первым:

— Чего грустишь? Тебя снова бесцеремонно извлекли из гадючника?

— Ну Алеш, — протянул Еник с таким выражением, будто втолковывал малышне общеизвестные истины. — Это не гадючник. Это пушечный двор.

— Там же кругом змеи. И вы с мастером Дитмаром заклинаете их по своим книжкам. Гадючник.

— Они ведь не живые.

«Как там писал про сердца Бакфарк Скоморох? „Еще“ или „уже“?»

— Ну да, это совсем другое дело, — бодро подтвердил Алеш. — Из живой змеи еще можно извлечь пользу. В правильных дозах яд бывает лекарством. А с этими железными гадами одни проблемы.

— Владыка с тобой не согласится, — чуть-чуть задрал нос Еник.

— Не сомневаюсь. Не он же собирал по частям бедолагу, которого разорванным стволом посекло. Что ему нужно?

— Да вроде бы все здоровы. Не знаю.

У двери в кабинет владыки Еник остановился, сказав, что подождет здесь — и не видя необходимости уточнять кого. Алеш сделал глубокий вдох и постучал. Басовитый голос пригласил войти.

В ноздри сразу заполз стойкий запах пота, который ни с чьим другим спутать невозможно. Он издалека предупреждал: где-то здесь бронтский чудак, продолжайте путь на собственный страх и риск.

Когда-то мастера Дитмара, вечно немытого, пытались привести в порядок, даже целенаправленно женили на немолодой вдове по имени Хельга, и это помогло на какое-то время — он реже выбирался из своего кабинета. Однако несчастная женщина, не выдержав постоянных случек — услышав однажды звуки соития старого ученого и его жены, Алеш не мог дать этому процессу иного определения, — вскоре сбежала, кажется, с кожевником. Наверное, за месяцы, проведенные рядом с Дитмаром, ее обоняние отбилось настолько, что сопровождающей всех кожевников вонью, издержкой неблагородной профессии, оказалось легко пренебречь.

Конец ознакомительного фрагмента.