Мудрость Салли

Дарья Сорокина, 2018

Жизнь когда-то энергичной, независимой женщины с бунтарской жилкой изменилась в одночасье после трагических событий 12-летней давности. В попытках заглушить свое горе она каждое утро вне зависимости от сезона и погоды плавает в открытом бассейне и в компании волкодава навещает могилы на старинном викторианском кладбище. Она почти не осознает, что ее жизнь практически остановилась… Но однажды Маша (как назвала ее подруга в честь одной из героинь «Чайки» Чехова) встречает таинственную эксцентричную пожилую даму Салли, которая водит дружбу с воронами и поет с ветром. Салли открывает Маше мир новых возможностей: интересные знакомства, перспективы и даже намек на новые отношения. Впервые за многие годы у нее появился шанс начать жизнь заново. Но как только Маша осмеливается представить себе будущее, ее прошлое незамедлительно напоминает о себе.

3

Маша

Настоящее время

Сегодня температура воды в бассейне — 10,4 градуса, и холодный ветер скользит по поверхности воды. Открытый бассейн «Чарльстон Лидо» появился в 1931 году — украшение города и прекрасное место отдыха. Но к середине 1980-х плеск воды и детский смех превратились в призрачное эхо. Прошло еще двадцать лет, плитка в пустом бассейне потрескалась, облетела и проросла сорняками. Стены раздевалок покрыла мягкая плесень, а флажки, висевшие вдоль дорожек, беспомощно бились о дно, как умирающие рыбы. Возрождение бассейна стало маленьким чудом, его совершила упорная группа обычных увлеченных людей, живущих по соседству: некоторые из них научились здесь плавать, когда были детьми. И лично я им очень благодарна. Бассейн, где я училась барахтаться по-собачьи, ухватившись за грязный прямоугольник полистирола, одетая в нейлоновый купальник с отвисшей попой, прятался в унылой бетонной коробке, где воздух загустел от теплой вонючей хлорки и можно было подхватить грибок с любой поверхности. Чарльстон на закате — место неземной красоты. Но еще он — моя епитимья.

Каждую неделю я прихожу сюда, чтобы утонуть. Почти.

Я спец по утопающим, и я прилежно училась. В мельчайших подробностях знаю работы Франческо Пиа. Франк — седой лис с двумя учеными степенями и широкой улыбкой. Он проработал спасателем больше двадцати лет и стал всемирно признанным экспертом, легендой в своем деле. Утопающие. Его специальность — утопающие. Я могу дословно пересказать его «инстинктивную реакцию тонущего». Ролик сохранен в закладках у меня на «Ютубе».

Сегодня земля блестит от мороза, а значит, меня ждет обжигающе ледяная вода, но она, как всегда, принимает меня в русалочьи объятья, увлекая все глубже и глубже. Сначала я просто окунала голову под воду в ванной. Но этого оказалось недостаточно. Моя ванная — слишком уютное место, чтобы всерьез играть в опасные игры со смертью. В бассейне я доплываю под водой до ступеней в глубокой части и держусь за перила, пока легкие не начинают разрываться от боли, но не тону. Почти. Японские ныряльщики за жемчугом до семи минут задерживают дыхание в поисках подводных сокровищ, но средний человек выдерживает от тридцати до сорока секунд. Мой личный рекорд пока — скромные две минуты. И это было мучительное водное самоистязание.

После заплыва (я вынуждена немного поплавать, иначе это выглядит странно) я возвращаюсь в свой уютный эдвардианский дом с высокими потолками и не менее высокими счетами за отопление — щедрое наследство от бабушки по материнской линии единственной внучке. Мне навстречу с незаслуженным восторгом выбегает Хайзум, мой волкодав. Длинноногий волосатый пес с глазами ангела и дыханием гоблина. Вообще-то, он — мой смысл жизни. Правда. Он обожает все отвратительное и неуместное, а в его меню успело побывать почти все содержимое компостного бака, птичий помет, целые дольки чеснока, кусок мыла, дохлая лягушка и пара резиновых перчаток. У меня космические счета за ветеринарные услуги.

Перекусив сэндвичами и чипсами с солью и уксусом, я усаживаюсь за стол и делаю вид, что работаю. Мне повезло, у меня есть возможность трудиться из дома, а если нужно встречаться с клиентами, то я принимаю их в специальном месте, а не у себя. Боже упаси! Хайзум угрюмо валится на лежанку, разочарованный, что дальше по расписанию — не прогулка. Я проверяю электронную почту, захожу на любимый словарный сайт, чтобы посмотреть слово дня (паупер — бедняк, голодранец, нищий), и неизбежно забредаю на «Ютуб». Как мы вообще теряли время до изобретения интернета? Я стойко держусь около часа, но потом сдаюсь. Обычно посещение Чарльстона ненадолго успокаивает моих внутренних демонов. Но не сегодня.

Услышав, что я сняла с крючка поводок, Хайзум оживляется: угрожающий вихрь из лап и волос проносится по покрытому плиткой полу кухни. До кладбища идти совсем недолго, через парк. Холодный свежий воздух еще хранит земляные, осенние ноты и опьяняет с каждым вдохом. Если бассейн — моя епитимья, то это место — мое убежище, и сегодня здесь сказочно красиво. Прекрасный образец кладбища-парка викторианской эпохи: люди того времени принимали смерть очень красиво. Деревья стражами возвышаются над рядами внушительных надгробий и изящных скульптур. Больше всего мне нравятся ангелы, их здесь целое воинство. Некоторые, на детских могилах, — маленькие, с неоперившимися крыльями и нежно сложенными в молитве ладонями. Другие стоят молчаливыми стражами, опустив взгляд и охраняя тех, кто лежит у них под ногами, а третьи протягивают руки к небу, расправив крылья, готовые к полету.

Но есть среди них особенный. Я очарована каждой изящной линией, каждым изгибом отполированной мраморной фигуры и выражением безмятежности на лице. Это Кейт Бланшетт от ангелов, она склоняет колени над могилой в самой старой части кладбища, довольно близко к часовне. Но если когда-нибудь она решит расправить крылья, то, несомненно, улетит прямо в рай самым грациозным образом.

Надеюсь, рай существует. Потому что, когда умирает человек, которого ты любил сильнее всех, это единственное место, где вы можете воссоединиться, но если рай — просто фантазия или городская легенда, надежда обрести его вновь исчезает навсегда.

— Но, если он все же существует, попаду ли туда я?

Я знаю, ангел не даст ответа, но всегда нахожу утешение в ее прекрасном лице. Я не следую никакой конкретной религии. Я не коллективист, скорее одиночка. При одной мысли о незнакомцах, которые будут обнимать меня и рассказывать о любви, своей и Бога, мне хочется убежать за тридевять земель. Откуда им знать? Может, он меня не любит. Я бы сочла благословением, если бы мое периодическое богохульство, патологическую нетерпимость к слабакам и плохим водителям и прогулы уроков богословия в тринадцать лет удалось компенсировать любовью к животным и довольно упорными — хоть и не всегда успешными — попытками быть порядочным человеком. Ведь это, несомненно, гораздо важнее чьих-то деспотичных религиозных правил?

— Как думаешь?

По-моему, этот ангел вовсе не похож на бюрократа. Сочту ее молчание за согласие. И хотя я не коллективист, но многие хотели бы присоединиться, а их просто не принимают. Предпочитаю называть себя фрилансером в плане религии. Мне нравятся ангелы, и потому я неизбежно благоволю религиям, где присутствует ангельское начало. Если они порицают неуместные объятья, то совсем хорошо.

Земля покрыта влажными листьями — они уже гниют, сменяя кристальные осенние оттенки на зимнюю серо-коричневую грязь. Хайзум копает их носом, жадно вдыхая запах ежей, лисиц и бог знает чего еще. Я же слышу лишь аромат свежевскопанной земли и гниения. Одинокая ворона, словно часовой, сидит на могильном камне с крестом и якорем, наблюдая за нами с тревожным подозрением. Она протестующе каркает, когда мы подходим слишком близко, а потом широко расправляет черные крылья и взмывает на одну из темных высоких елей. Пара белок носится вверх и вниз по грубой коре толстого ствола, играя в догонялки, как восторженные дети, а Хайзум пристально наблюдает, удрученный, что их не достать. Золотистый вечерний свет медленно утекает прочь, и теперь я чувствую запах костра. Скоро все ангелы скроются в тенях.

Но мою могилу ангел венчать не будет. И на похороны не придет никто, кроме гробовщиков и священника. Не будет ни цветов, ни гимнов, ни слезливой музыки. Вообще никаких слез. Потому что скорбеть будет некому. Дом престарелых — или, как я их называю, Хэппи Энды, — где я, скорее всего, проведу старость, дожидаясь смерти в уродливых платьях и туфлях, воняя дешевой присыпкой с запахом розы и мочой, и с пятнами красной помады на зубах, будет очень рад от меня избавиться. Священник, который, конечно же, будет низеньким и щуплым, с маленьким подбородком и шепелявым голосом, и в бежевых трусах под облачением (или, в наши времена зарождающегося равенства, в больших застиранных дамских трусиках и бюстгальтере, столь же соблазнительном, как кресло стоматолога), затолкает мой гроб в печь со словами: «Громолеты, вперед!».

Если повезет, мне даже достанется молитва.

Разумеется, я мечтаю вовсе не о таких похоронах. Я бы предпочла стеклянную погребальную колесницу с двумя шикарными черными жеребцами, и чтобы мой гроб внесли в изумительную готическую церковь под звуки «Каста Дивы» из оперы «Норма» Беллини. Не удержусь от искушения и добавлю модель в тельняшке от Жана Поля Готье. Священник будет высоким, темноволосым и харизматичным — достаточно праведным, чтобы служить Господу, и достаточно божественным для меня. Элегантно одетая паства будет скорбеть искренне, но достойно. Мой гроб проскользнет сквозь сиреневые бархатные занавески под песню «Жизнь в розовом цвете», и, разумеется, со мной будет прощаться любимый мальчик.

В моих мечтах.

Когда мы уходим с кладбища, день угасает, уступая место расплывчатому миру теней, и парк напоминает иллюстрацию Артура Рэкхема: высокие черные деревья простирают длинные острые ветви в кроваво-багровом небе. Уличная эстрада — призрачный силуэт на фоне пятнистых оранжевых и малиновых облаков, вуалью покрывших осенний закат во всем его великолепии. Мы срезаем путь по грязной траве, уже жесткой от мороза: Хайзум мечется по все стороны, выискивая воображаемых маленьких существ и отвратительные запахи, а я уверенно иду вперед, стараясь не походить на легкую цель для грабителя, который ищет, где бы поживиться мобильником. Когда мы выходим на тропу, я вижу маленькую, оборванную фигурку пожилой женщины, которая кормит ворон. Каждый вечер она приносит пакет хлеба для шумных черных птиц, которые слоняются по верхушкам деревьев в той части парка, что граничит с кладбищем. Беспокойно толкаясь на траве в ожидании хлеба, вороны напоминают компашку угрюмых подростков, околачивающихся на углу улицы. Женщина укутана в залатанное твидовое пальто на несколько размеров больше, чем надо, на ней красная шерстяная шапка с помпоном и красные туфли Мэри Джейн^[1] с коричневыми носками. Моя бабушка всегда говорила: «Шляпа красна, а трусиков нет». Я мысленно прозвала незнакомку «Салли в красных туфельках», но понятия не имею, как ее зовут и есть ли на ней нижнее белье.

— Здравствуйте, — кричу я, когда мы выходим на дорожку. — Вечером будет прохладно.

— Отвали, — с улыбкой отвечает она. — Проклятые дрозды сожрали весь мой хлеб.

Ее лексика совершенно не соответствует поведению. У Салли безукоризненные манеры, и она прекрасно владеет бранными словами. «Отвали» в ее устах значит «добрый вечер». Словно словарь у нее в голове перемешался и значения всех слов поменялись местами. У нее бывают периоды просветления, когда она придерживается общепринятых норм, но не сейчас. Возможно, это просто процесс, обратный пройденному нами в раннем детстве, — изучение новых слов и их сопоставление со значениями, как в той карточной игре, когда все карты лежат лицом вниз и вы по очереди переворачиваете по две, пока не подберется пара. В детстве я очень любила придержать какое-нибудь интересненькое словечко, пока не представлялся случай связать его со значением. Я держала при себе слово «хер», пока однажды, лет в девять, не вставила его в беседу с мамой. Она так и не смогла снабдить меня точным значением, но шлепок по попе донес основную суть. Возможно, подобранные пары Салли просто постепенно разваливаются.

Она кидает остатки хлеба на траву, и Хайзум торопится заглотить несколько кусков, прежде чем я успеваю оттащить его за поводок. Мое «до свидания» теряется в хлопанье крыльев ворон, выискивающих последние крошки и дерущихся из-за них. Мы идем привычным маршрутом — вдоль лужайки для боулинга у ограды кладбища, а потом снова по главной аллее, к уличной эстраде. Встревоженный крик дрозда эхом разносится в полумраке — птица напугана Хайзумом, тщательно исследующим кусты и заросли трав. Я снова чувствую запах дыма, люди возвращаются домой с работы, включают свет и разжигают камины в больших викторианских домах возле парка.

Зайдя домой, Хайзум несется прямиком к миске с водой, пьет с шумным чавканьем и оставляет на кухонном полу дорожку слюны с водой, на которую я немедленно наступаю, сняв ботинки у входной двери. Я всегда думаю, что после вечерней прогулки хорошо выпить чашечку чаю.

Но сегодня, как обычно, наливаю себе бокал вина.

Примечания

1

Модель туфель на небольшом каблуке и тонкой подошве, с ремешком на подъеме и круглым носком. — Здесь и далее примеч. пер.