Помни меня

Фири Макфолен, 2019

От автора романа "Если бы я не встретила тебя". ИДЕАЛЬНО ДЛЯ ПОКЛОКННИКОВ РОМАНОВ САЛЛИ ТОРН, ХЕЛЕН ФИЛДИНГ И СОФИ КИНСЕЛЛЫ. История о первой любви. Любви, которая возродилась спустя 12 лет. Ты всегда будешь помнить свою первую любовь. Джоржину уволили с работы, а придя домой, она застукала своего парня в постели с другой. Не самый удачный день, правда? Оправившись от такого удара судьбы, Джоржина устраивается на работу в новый паб поблизости. Только есть одна проблема: им управляет парень, в которого она была влюблена много лет назад. А он, ко всему прочему, ее не помнит. Вообще. Их встреча заставляет Джоржину вспомнить, что же произошло между ними двенадцать лет назад, и задуматься, почему прошлое все еще преследует ее. Возможно, судьба дает ей второй шанс? «Этот роман переполнен энергией и юмором». – Салли Торн

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Помни меня предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Сейчас →

Mhairi McFarlane

DONT’T YOU FORGET ABOUT ME

Художественное оформление Екатерины Петровой

* * *

Моей племяннице Сильви,

маленькому супергерою

Любовь необыкновенная так реальна в темноте.

Подумай о том нежном, что было между нами.

«Simple Minds»^[1]

Тогда

Школа Тэптон, Шеффилд, 2005

«Ты меня любила — так какое же ты имела право оставить меня?.. Когда бедствия, унижения и смерть — все, что могут послать Бог или дьявол, — ничто не в силах было разлучить нас, ты сделала это сама по доброй воле. Не я разбил твое сердце — его разбила ты; и, разбив его, разбила и мое»^[2].

Мой самый неотесанный одноклассник, Дэвид Марсден, поднял глаза и вытер подбородок о рукав. Он прочел отрывок из готического романа Эмили Бронте с такой же интонацией, как читал бы меню в пиццерии. Если ты тинейджер мужского пола, тон непременно должен быть бесстрастным. Иначе другие тинейджеры мужского пола будут называть тебя слабаком.

Воздух в классе спертый и липкий, как всегда в преддверии летней жары. Уже в середине дня кажется, что одежда на тебе грязная. В нашем приземистом здании шестидесятых окна наполовину открыты. Вентиляция бедняков! Со школьной площадки доносятся веселые крики.

— Спасибо, Дэвид, — сказала миссис Пембертон, когда он закрыл свою книжку в мягкой обложке. — Как вы полагаете, что имел в виду Хитклиф в этом отрывке?

— Он хамит, потому что ему ничего не светит, — ответил Ричард Харди, и мы заржали. Но не только потому, что благодаря его высказыванию откладывалась академическая дискуссия. Ведь эту шутку отпустил сам Ричард Харди! Слышалось невнятное бормотание, но никто так и не ответил на заданный вопрос. До выпускных экзаменов оставалось шесть недель, и в общем настрое преобладали радостное волнение от грядущей свободы и паника от ожидавшей расплаты. Персонажи этого романа с их переживаниями начинали действовать нам на нервы. Нам бы их заботы!

— «Так какое же ты имела право оставить меня» — от этого слегка бросает в дрожь, не так ли? — вымолвила я. Судя по всему, никто больше не собирался нарушить затянувшееся молчание. Миссис Пембертон может рассердиться, если будет продолжаться в том же духе, и увеличит домашнее задание. — По-моему, мысль, что Кэти должна была остаться с ним, а иначе заслуживает того, чтобы быть несчастной… несколько… бэ…

— Интересно. Так ты считаешь, что Хитклиф не прав, утверждая, что, отказавшись от своих чувств, она погубила жизнь обоих?

— Вообще-то… — я делаю паузу, собираясь с мыслями, — тут дело в том, что ее любовь к Хитклифу — как скалы. Она постоянна, но не доставляет Кэти удовольствия. — Я произношу это скороговоркой из-за неминуемого веселья, которое вызовет слово «удовольствие». — Ведь эта любовь вряд ли принесет много радости? Главное — обязательство Кэти перед ним.

— Может быть, тогда их взаимная любовь не традиционно романтична, а глубока и стихийна?

— Она, конечно, мысленная, — произносит мужской голос. Я бросаю взгляд в ту сторону, и Ричард Харди мне подмигивает. Мой пульс учащается.

У нашей учительницы досадная манера принимать меня всерьез и заставлять по-настоящему думать. Однажды она задержала меня после урока и сказала: «Ты принижаешь свой интеллект, чтобы вырасти в глазах одноклассников. За стенами этой классной комнаты широкий мир, Джорджина Хорспул, и оценки на экзаменах для тебя важнее, чем их смех. Хорошенькие личики тоже стареют, знаешь ли».

Я пришла в ярость — такую ярость вызывают люди, которые абсолютно справедливо обвиняют тебя в чем-то. (Правда, мне было очень приятно услышать слова «хорошенькое личико». Я не считала себя хорошенькой. А состарюсь я еще через сто лет.)

Шепот прошел по классу, и всем явно было наплевать на «Грозовой перевал».

Миссис Пембертон, почувствовав, что внимание класса может отвлечься от Бронте, бросила свою гранату:

— Я решила, что вам нужно поменяться местами. Думаю, что, сидя за одной партой с друзьями, вы вряд ли способны сосредоточиться.

Она начала переходить от парты к парте, пересаживая некоторых, что вызвало ворчание. Я была уверена, что смогу отвертеться.

— Джоанна, можешь остаться на своем месте. А ты, Джорджина, пересядешь вперед.

— Что? Зачем?

Весь первый ряд занимали паиньки. Как это несправедливо!

За парты рассаживались в соответствии с неписаными, но строгими правилами. Зубрилы и чудаки сидели в первом ряду. Середнячки, которые работают ради хороших оценок — как я и Джо, — в среднем ряду. На задних партах располагались крутые: такие как Ричард Харди, Александра Кейстер, Дэниел Хортон и Кейти Рид. Ходили слухи, что Ричард и Александра, типа, встречаются. А вроде бы и нет — потому что крутые.

— Давай же, пересаживайся.

— О, мисс!

Я поднялась с тяжелым вздохом и принялась очень медленно складывать в сумку тетради и ручки, чтобы подчеркнуть свое нежелание подчиниться.

— Ну вот. Я уверена, что Лукас будет тебе рад, — сказала миссис Пембертон, указывая на мое новое место. Ни к чему было произносить эту фразу, которая вызвала смешки.

Лукас Маккарти. Неизвестный, который был замкнутым, как все будущие убийцы. Не отверженный, но и не из тех, кого я бы выбрала сама.

Он худой, с острым подбородком, и это придает ему какой-то голодный вид. Лукас ирландец, о чем свидетельствуют черные как смоль волосы и бледная кожа. Некоторые шутники называли его Джерри Адамс^[3], но только не в лицо. Потому что его старший брат из тех, с кем шутки плохи.

Лукас с опаской смотрел на меня темными серьезными глазами. Я ощутила его настороженность: унижу ли я его своим презрением при всех? Будет ли это мучительно? Нужно ли держать оборону?

Заметив его тревожный взгляд, я вдруг увидела себя со стороны. Значит, я похожа на того, кого стоит опасаться.

— Прости, что обстоятельства вынуждают меня навязываться тебе, — сказала я, усаживаясь за парту. И почувствовала, что напряжение чуть уменьшилось. (Мне нравится использовать в речи высокий стиль, но только в ироническом смысле. Иначе подумают, что я выпендриваюсь. Именно так считает миссис Пембертон.)

— Вот вопрос, над которым вы будете работать вместе до конца урока, а в пятницу мы обсудим результаты ваших совместных трудов. «Грозовой перевал» — это книга про любовь? И если так, то про какую именно? Решите сами, кто будет вести записи, — сказала миссис Пембертон.

Мы с Лукасом обменялись неуверенными улыбками.

— Ты мыслитель, так что я лучше буду писцом, — предложил Лукас, небрежным почерком написав тему на листе линованной бумаги формата А4.

— Мыслитель? Спасибо.

Я снова улыбнулась, на этот раз ободряюще. И увидела, что лицо Лукаса просветлело. Я рылась в памяти, пытаясь отыскать какую-нибудь информацию о нем. Он появился у нас только в шестом классе и поэтому был где-то на заднем плане.

Лукас всегда носил темные майки с наполовину выцветшими картинками, брюки, заметно обтрепавшиеся от стирок, и три красные с синим веревочки в качестве браслетов. Помнится, некоторые мальчики прозвали его за это «цыган». (Но не в лицо, потому что с его старшим братом шутки плохи.) В школьной комнате отдыха он часто сидел в одиночестве, читая какой-нибудь журнал о музыке, пристроив ногу в ботинке «Доктор Мартинс» на колене.

— Я согласен с тобой насчет Хитклифа. Он скорее оборотень, нежели человек, да? — сказал Лукас.

Я вдруг осознала, что, проведя с Лукасом два года в одном здании, в одной классной комнате, ни разу не обмолвилась с ним словом. Он говорил тихо, и в голосе слышалась ирландская напевность. Мне казалось, что у него должен быть акцент. Раньше я не обращала на Лукаса никакого внимания.

— Да! Он как большая злая собака.

Лукас улыбнулся мне и принялся записывать.

— Вообще-то, меня раздражает, что Кэти должна брать всю вину на себя, — сказала я. — Она принимает неверное решение, а следующим поколениям приходится разгребать все это дерьмо.

— Наверное, если бы она приняла правильное решение, то не было бы сюжета?

Я смеюсь:

— Верно. Тогда было бы просто: «Познакомьтесь с Хитклифами». Погоди-ка, если Хитклиф — фамилия, то как же его зовут?

— Думаю, у него только имя. Как у Морисси^[4].

— А может быть, он Хитклиф Хитклиф.

— Неудивительно, что он такой сердитый.

Я снова рассмеялась. Теперь понятно: Лукас молчаливый вовсе не потому, что тупой. Просто он наблюдает и слушает. Он похож на простую деревянную шкатулку: если ее открыть, то внутри обнаружишь сокровища.

— Правда, это не ее решение… — запинаясь, произнес Лукас, все еще зондируя почву между нами. — Я имею в виду, что виноваты деньги, и классовые различия, и все такое, а не она. Она считает, что слишком хороша для него — но ведь это Линтоны внушают ей эту мысль. Все меняется после несчастного случая с собакой. Может быть, вообще во всем виновата собака.

Он грыз шариковую ручку и сдержанно мне улыбался. Что-то изменилось — нет, изменилось все. Я еще не знала, что маленькие мгновения могут быть невероятно большими.

— Да. Значит, эта история о том, как любовь разрушает… — мне хотелось произвести впечатление, — неблагоприятная среда.

— А разве она разрушена? Кэти все еще преследует Хитклифа в облике призрака годы спустя. Я бы сказал, что любовь продолжается, изменив форму.

— Но это извращенная, горькая, безнадежная любовь, полная гнева и чувства вины. Он больше не может дотронуться до нее, — сказала я.

— Да.

— Похоже на моих родителей.

Мои шутки обычно имели успех, но я никогда еще так не ликовала, когда кто-то заходился от смеха. Помнится, я заметила, какие белые зубы у Лукаса. Он никогда не раскрывал рта, так что мне не доводилось их видеть прежде.

Вот как это началось. Нет, по-настоящему это началось с четырех слов, спустя три урока.

Они были написаны на линованном листе формата А4, в самом конце совместного эссе о «роли сверхъестественного». Мы передавали блокнот друг другу и писали, стараясь произвести впечатление.

Я на секунду смутилась, увидев эту рискованную фразу, затем теплая волна прихлынула к шее.

Я люблю твой смех. Х

Эта неожиданная сноска была написана синей шариковой ручкой. Она была в самом низу, так что я чуть не пропустила ее. Почему он не послал мне эсэмэску? (Мы обменялись номерами телефонов на случай, если возникнут срочные вопросы насчет Эмили Бронте.) Но я знала почему. Слова на бумаге очевидны, а эсэмэску можно отрицать в случае необходимости.

Итак, она была взаимной, эта внезапная одержимость Лукасом Маккарти. Никогда прежде со мной такого не случалось. Тем более с парнем, чья кожа была цвета морской раковины.

Если прежде я вообще не замечала Лукаса, то теперь была постоянно сосредоточена на нем. У меня развилось звериное чутье: я могла в любое время сказать, в каком углу комнаты отдыха находится Лукас, ни разу не взглянув в его сторону.

В конце концов я написала внизу дрожащей рукой:

Я тоже люблю твой. Х

В конце следующего урока я придвинула блокнот Лукасу. Мы посмотрели в глаза друг другу, затем с виноватым видом отвели взгляд. Когда блокнот вернулся ко мне, эта страница исчезла.

Раньше я гадала: как узнать, что ты влюбилась? Ведь со мной никогда этого не случалось. А сейчас любовь узнаешь сразу.

Мы находили любые предлоги, чтобы встречаться после уроков. А если была хорошая погода, мы встречались в Ботаническом саду.

Мы ходили на свидания, но на траве были разбросаны учебники в качестве фигового листка. Мне хотелось расцеловать миссис Пембертон.

Сначала мы без умолку говорили, жадно поглощая информацию. Его жизнь в Дублине, наши семьи, планы на будущее, любимая музыка, фильмы, книги. Этот серьезный, немногословный ирландский мальчик с темными волосами был полон сюрпризов. Он ничего не выставлял напоказ — ни превосходное чувство юмора, ни привлекательную внешность (которая бросалась в глаза, стоило ему выпрямиться), ни острый ум. Он был сдержанным. Я же, наоборот, была несдержанной.

Когда я говорила, он впивался в меня глазами. Он был настолько сосредоточен на мне, что я взглянула на себя другими глазами. Значит, я достойна и мне не нужно так стараться.

Когда мы встретились в третий раз, примерно через пять дней, Лукас наклонился и что-то прошептал мне на ухо насчет компании, расположившейся поблизости. Меня начало трясти. Лукас схитрил: не было никакой необходимости наклоняться. Я чувствовала, что между нами что-то происходит.

Осторожно поправив пряди, выбившиеся из моего «конского хвоста», Лукас спросил:

— У тебя настоящие волосы?

Мы зашлись от истерического смеха.

— Настоящий ли это цвет! Натуральный цвет — вот что я имел в виду. О господи…

Я вытерла слезы.

— Да, этот парик моего натурального цвета. Я прошу своего мастера делать парики того же цвета, что мои волосы.

Обессилев от смеха, Лукас сказал:

— Они красивые.

Мы пристально посмотрели друг на друга — и вот уже мы целуемся.

После этого мы начали встречаться под предлогом занятий каждый день. Этот поцелуй сломал барьер, и с каждым разом мы проявляли наши чувства более бурно. Мы шепотом обменивались секретами, страхами и желаниями, и рискованные интимные признания множились. Он придумал для меня уменьшительное имя. Раньше так на меня никто не смотрел.

До того как я встретила Лукаса, мне не нравилась моя фигура: недостаточно худая, слишком большой бюст, толстые бедра. Обнимаясь с Лукасом, я научилась любить свое тело. Хотя мы были полностью одеты, я не могла не заметить, как сильно действую на него. Его сердце сильно билось, дыхание становилось учащенным. Я прижималась к нему, чтобы почувствовать бугорок в его джинсах. И думала: это из-за меня. При мысли о каком-нибудь укромном месте, где мы могли бы побыть вдвоем, я задыхалась от волнения.

Мы держали все в секрете. Не знаю почему — ведь мы об этом не договаривались. Просто молчали, и все.

В школе все еще существовало нелепое предубеждение насчет того, что кто-то с кем-то встречается. Я не смогла бы выдержать улюлюканье и аплодисменты в коридорах, когда тебя подталкивают локтем, и ухмыляются, и спрашивают, чем же вы таким занимались, что мы оба краснеем. Причем я знала, что меня будут дразнить больше, чем Лукаса. Меня любили, а Лукаса нет. Мальчишки бы подтрунивали, а девочки тянули: «Ну-у?»

Гораздо легче было подождать. Ведь неволя, школа и ее жестокие правила скоро закончатся.

Если строго придерживаться фактов, то первый представитель мужского пола, увидевший мой прикид для выпускного бала, был поражен, и у него отвисла челюсть. К сожалению, ему было восемь лет, и это был маленький засранец.

Когда я вышла из дома в ранний благоуханный вечер, разодетая в пух и прах, соседский мальчишка стучал дверным молотком, чтобы его впустили в дом. Точнее, он стучал по молотку палочкой от эскимо, которое сгрыз. Его физиономия была вымазана малиновым мороженым.

— Почему у тебя такое яркое лицо? — осведомился он.

Это замечание можно было отнести к моему радужному настроению, но он имел в виду макияж.

— Отвяжись, Уиллард! — весело ответила я. — На себя посмотри.

— Мне видны твои титьки! — добавил он и влетел в дом, прежде чем я успела угостить его подзатыльником.

Я оправила платье, сожалея о том, что Уиллард (хотя он в своей заношенной толстовке «Элмо» и сам не сошел с фотографии в «Вог») вообще-то прав. На мне было темно-красное платье со слишком глубоким декольте, и груди гордо выставлялись напоказ. Готовясь к выходу, я пребывала в волнении. Дело в том, что я впервые в жизни надела нижнее белье, зная, что снимать его буду не я. От этой мысли у меня кружилась голова.

Мы с Лукасом заранее договорились. Поскольку свидания полностью одетыми не только волновали, но и были мучительны, я предложила остаться вместе «в городе» после выпускного бала. Я говорила небрежным тоном, делая вид, что это самая обычная вещь. Даже пыталась притвориться, будто уже делала это раньше. Я не знала, делал ли он это.

— Конечно, — ответил Лукас с такими взглядом и улыбкой, что я задохнулась от возбуждения. Я была очень взволнована: ведь я знала точную дату, когда лишусь невинности, и это произойдет с ним.

В тот день я сходила в отель «Холидэй», сняла номер, оставила кое-какие вещи, посмотрела на двуспальную кровать. Вернувшись домой, я напомнила родителям, что останусь ночевать у Джо. К счастью, моя сестра была в отъезде. Эстер могла за милю учуять вранье.

Вечеринку устроили в ирландском пабе в центре города. Кругом пластик, на столе в зале полно закусок и море разливанное дешевой выпивки в пластмассовых контейнерах. Они доверху наполнены льдом, который скоро растает и превратится в болото.

Как странно: мы с Лукасом оба знаем, что после бала запланировали интимное свидание, но притворяемся, будто между нами нет ничего общего. Я увидела его на другом конце зала Он был в черной вельветовой рубашке и пил легкое пиво из банки. Мы незаметно кивнули друг другу.

До сих пор представлялось разумным скрывать наши отношения. Но сегодня вечером это было нелепо. Почему их нужно скрывать? Разве в них есть что-то постыдное? Может быть, Лукас предпочел бы обнародовать наши отношения? Не было ли это оскорблением, которое он молча сносил?

Я слегка расстроилась. Но ведь мы установили курс, по которому должны теперь плыть. Я могу открыться позже. Позже. Мне с трудом верилось, что это время вот-вот наступит. Это опьяняло.

Я пила сидр и портер в слишком быстром темпе, и мои запреты растворялись в едкой шипучке. Ричард (Рик, как я теперь узнала) Харди сказал:

— А ты в форме. — Затрепетав, я пробормотала слова благодарности. — Выглядишь, как путана высокого класса с золотым сердцем. Это твой образ, верно?

— Ха-ха-ха, — захихикала я, тогда как все покатились со смеху. Это был шутливый разговор взрослых людей, и мне повезло, что я в нем участвую.

Вечер медленно тянулся, и мне казалось, будто я в круге света и смеха, среди избранных. Непонятно, почему я раньше себя недооценивала. О’кей, я в подпитии, но когда тебя вдруг полюбили — это что-то!

Мы с Джо обменялись удивленными взглядами: неужели школа действительно закончилась? И мы выжили? И вот-вот вырвемся на простор?

— Эй, Джордж.

Меня поманил Рик Харди. Он называет меня Джордж?! О, я действительно попала в яблочко! Рик стоит, прислонившись к стене, возле контейнеров с банками пива. Вокруг него, как всегда, свита из подхалимов. Ходят слухи, что он не собирается заморачиваться с университетом: его оркестр уже пользуется успехом…

— Я хочу что-то показать тебе, — сказал Рик.

— О’кей.

— Не здесь.

Рик отлепился от стены шикарным движением рок-звезды и сунул свою выпивку одному из почитателей. Протянув мне руку — я чувствовала, как нас сверлят многочисленные пары глаз, — он предложил:

— Пойдем со мной.

Удивившись, я со стуком поставила свою банку с пивом, подала ему руку и позволила вести сквозь толпу. Наверное, есть два варианта: это либо новый автомобиль, либо марихуана.

Я оглянулась на Лукаса, давая ему понять, что это ничего не значит. Так, пустяки. Он взглянул на меня точно так же, как когда я впервые села за парту рядом с ним.

Насколько сильную боль ты собираешься мне причинить?

Сейчас →