Город подземных цветов

Дарья Сницарь (2020)

Строительство Крымского моста пробудило обитающие в Керчи древние силы. Приехав летом к морю, Лиза нашла город изменившимся. Собак на улицах стало больше, чем крыс. Все жители Цементной слободки куда-то исчезли. В подвалах домов творится чертовщина. Юная девушка оказывается заложницей злых существ, которые отчаянно борются за власть.

Глава 2. Старый храм

Наутро после пикника Лиза проснулась позже обычного, но младший брат, с которым она делила диван, ещё спал. Женя растянулся на постели морской звездой: одна рука лежала на потрёпанном голубом сборнике «Легенды Крыма», ногу он закинул Лизе на живот. Несколько прядей тёмно-русых волос, с тем же серебристым отливом, что у неё, прилипли к влажному лбу. Мокрый, диковатый зверёк.

День обещал быть не слишком жарким: настоящее керченское пекло обычно приходится на конец июля или начало августа.

Пока она осторожно, чтобы не разбудить брата, выбиралась из постели, в глаза опять бросились бордовые обои, которые пугали её всё детство. Из-за них комната казалась маленькой и душной (хотя была только маленькой). Лиза не помнила спальню другой: ремонт делался ещё в советское время. Похоже, страсть к экзотике родилась в бабушке давно — обои украшали африканские орнаменты. Пожелтевшие завитки складывались в злые лица. Лица муравьёв из мультика «Баранкин, будь человеком!».

Все свободные деньги бабушка откладывала на путешествия — в Тунис, Алжир, Марокко, и уж там, должно быть, удовлетворила свой интерес к экзотике… и насекомым.

От души потянувшись, Лиза, в длинной футболке и серых пижамных шортах, выглянула в коридор. Уличных шлёпок бабушки не было на месте, значит, та уже ушла на работу. На тумбочке в прихожей лежала толстая стопка питательных масок для лица, стянутая резинкой. Лиза вытащила верхнюю, с гранатом, и ей стало одновременно грустно и смешно: бабушка заказывает дешёвую косметику по каталогам и верит, что омолодится. Какой-то местный гений пустил слух, будто многие керченские женщины, особенно работающие в сфере культуры, не стареют. Может, в этом и есть доля правды, только их секрет — инъекции ботокса, а не бумажки, пропитанные гелем. Грустной же была мысль, что спустя пятьдесят лет она сама, возможно, будет заказывать маски по каталогу. Чтобы вырваться из этой мышеловки, Лиза собиралась биться до крови и, если нужно, отгрызть себе хвост — отгородиться от бабушки, мамы, даже брата, который из всей семьи её меньше всего раздражал.

Она взяла маску (чтобы освежиться — сойдёт!), вернулась в комнату, вышла на балкон. Большую часть вида со второго этажа занимали высаженные в ряд тополя. Полотно листьев рябило на ветру: зелёная сторона — белая, зелёная — белая. Из-за деревьев проглядывал внутренний двор, отделённый от остального мира пятиэтажкой-монстром на двадцать подъездов и ещё тремя обычными домами, тоже относящимися к улице Будённого. Впрочем, кооперативка, где жила бабушка и гостила Лиза, считалась «обычной» с натяжкой. Название её объяснялось тем, что дом строился в советское время на деньги будущих жильцов — сообща, кооперативно. К боку пятиэтажки примыкало бетонное возвышение с небольшой лестницей. В детстве они перелезали через оградку, ходили по стене и даже прыгали в кусты двумя метрами ниже. Потом оставались тут же, на парковке — играть в салки, бежали к железному «пауку» на площадке — сидеть на верхушке, резаться в карточный «Сундучок» или шли с футбольным мячом на «коробку». Хорошее было время. Лучшее, если честно.

Двор был целым миром, убежищем, домом, материнскими коленями, и, если не считать поездки на море, всё лето проходило в его пределах. Лёша жил в восемнадцатом, Дима с Гришей в девятнадцатом подъезде «монстра», Влад в голове этой змеи, Маша в другом корпусе кооперативки. Все они, просыпаясь, видели общую жёлто-зелёную вселенную. Сейчас Лиза вернулась на пост.

Она села на табуретку, оперлась спиной на перила балкона и взяла телефон. Как ни странно, утром ей уже звонили — в списке был один пропущенный от Лёши. Лиза нахмурилась, ожидая, пока на другой стороне двора возьмут трубку.

— Звонил?

— Да, думал, ты не спишь.

— Так и есть. Женёк дрыхнет. — Она посмотрела вглубь комнаты сквозь стеклянную дверь, чтобы убедиться, что брат ещё не проснулся. — Бабушка на работе, я одна тут маюсь.

— Помнишь вчерашнюю монету? — Судя по бодрому голосу, Лёша проснулся пару часов назад.

— Ты имеешь в виду мою монету? — усмехнулась Лиза. — Какие новости, Шерлок?

— Нам нужно в библиотеку.

Лиза чуть не упала с табуретки.

— Ой, брось, погуглить не можешь?

— В интернете уже смотрел, инфы мало. По местным монетам надо в книгах искать.

— М-м…

— Не хочешь узнать, сколько она стоит?

Лизе стало стыдно: она действительно размышляла, нельзя ли продать находку подороже. Лёша поймёт по паузе, что угадал.

— Ладно, библиотека, — согласилась Лиза. — Только сначала мне нужно позавтракать. Приходи, покажу тебе, как гуглить.

Предложи библиотеку кто-нибудь другой, она бы сразу отказалась. И заодно высказалась бы о своей ненависти ко всем госучреждениям на свете. Но Лёше она отказывать не умела и не хотела. Каждая минута наедине была золотой монетой.

Лиза не стала пока переодеваться — Лёша уже видел её в пижаме, не упадёт. Может, домашний, растрёпанный вид даже тронет его сердце. Она пошла в кухню и коснулась чайника — вода ещё тёплая. Другой посуды бабушка на плите не оставила, и в увешанном магнитиками холодильнике было пусто, не считая помятого глазированного сырка и четырёх яиц. У Лизы начало ломить руки от обиды и расстройства: в этом году мама почти не выслала денег на их с Женькой содержание, а бабушка тратилась неохотно. Копила на собственную жизнь.

Благо, в белом оклеенном виниловой плёнкой буфете хранилось много круп. Лиза отыскала открытую пачку макарон, завёрнутую в целлофановый пакет. Когда вода закипела, она не глядя всыпала в кастрюлю часть содержимого и отбросила упаковку на стол. Её брала досада, что даже у слободчанки грудами лежит золото, а она, уже четырнадцать лет как москвичка, вынуждена давиться макаронами!

«Каждый день, как последний», — подумала Лиза, вяло ворочая ложкой. Вспомнить, откуда это взялось в голове, получилось не сразу, но спустя пару помешиваний фраза всплыла целиком: «Каждый рабочий день бухгалтера должен заканчиваться так, как будто это его последний день», — она наткнулась на эту мантру в интернете, когда выбирала себе профессию. Поступая в университет, Лиза надеялась подобраться ближе к деньгам, и ей это почти удалось, но вот загвоздка — оказалось, деньги будут чужими.

Меркантильность не приносила ей удовольствия. Дорогая косметика, модная одежда не имели ценности сами по себе. Лиза лишь пользовалась ими, чтобы показать миру: «я не дешёвка», «не копия моей матери». Нельзя было допустить, чтобы мужчины «гостили» в её жизни неделю, месяц и сбегали, как от мамы, не оставив ничего или наградив нежеланным ребёнком. Тратя все деньги от подработок на то, чтобы превратить себя в идеал красоты и ухоженности, она надеялась на другое отношение.

Лиза искала человека, способного дать ей любовь, а главное — защиту. Когда-то им был Дима, первая добыча её неопытного сердца. После болезненного расставания чувства не исчезли, но потеряли точку приложения. Трогательная влюблённость переродилась в голодного зверя, мечущегося в груди.

Теперь зверь рвался к Лёше. Но Лиза не могла признаться себе: «Я влюбилась в друга». Это значило бы стать уязвимой и, вероятно, отвергнутой. Один неосторожный шаг, и она лишилась бы единственного по-настоящему близкого человека. Стоила ли возможность поцеловать его такого риска? Однажды она уже пыталась это выяснить.

Лиза уже долго мешала ложкой в кастрюле, но лишь теперь заметила странность: на поверхности воды плавали чёрные крошки. Она присмотрелась: что это? Грязь попала? Одно, два помешивания, и со дна поднялись зёрнышки с четверть спичечной головки величиной. Всё ещё недоумевая, Лиза обернулась к столу, где валялась пустая упаковка.

Скатерть облепили чёрные жучки. По ткани, свисающей со стола, пара насекомых добрались до пола. Лиза застыла, пытаясь подавить волну тошноты. Аппетит пропал, как по щелчку. Накатила беспомощность. «Дешёвая вермишель! В фунчозе такие, небось, не водятся». Если у тебя мало денег, ты всегда притягиваешь неприятности. Быть бедным небезопасно. Лиза всего лишь хотела знать, что ничего плохого с ней не случится. Разве это криминально?

Открыв кран и взяв тряпку, она опустилась на колени, чтобы отправить в слив вредителей с линолеума. «Какое унижение…» — подумала Лиза, и тут раздался птичий свист — это звонили в дверь. Она совсем забыла про Лёшу.

— Ну, рассказывай, — с порога сказал он, читая по её лицу, — с какой трагедии начался день?

— Вот. — Лиза указала на пачку вермишели, льющуюся из крана воду, кастрюлю на огне. От всей этой картины стало смешно. Узел напряжения в голове ослаб.

Уже успокоившаяся, она вылила варево из кастрюли в унитаз, пока Лёша перекладывал пачку в мусорный пакет. Потом они вместе дочистили скатерть.

— Уф, — громко выдохнула Лиза. — Позавтракала, называется. Остались только яйца. Надеюсь, не тухлые.

— Схожу пока выкину. — Лёша взял пакет и хлопнул входной дверью.

Он долго не возвращался, хотя идти до мусорки было минуты три, и Лиза, следя за яйцами на плите, погрузилась в тревожные мысли: может, Маша права? нельзя выглядеть слабой? нельзя говорить правду, если хочешь, чтобы тебя любили? К счастью, она не успела в чём-либо увериться. Вернулся Лёша — с булочками, йогуртами и отвратительной дынной жвачкой из магазина у дома «Тёма», которую из всех живущих на земле любил только Женёк. Лиза бы об этом не вспомнила. В её чувствах к растущему как сорняк брату было больше жалости, чем сестринской любви. Она знала, каково ему, но ничем не могла помочь.

— Спасибо! Ты спас это утро. — Лиза взяла себе йогурт и ложку. — Правда, Женю чересчур балуешь, но за это прощаю.

— С Днём рыбака, кстати!

— Точно!

Во второе воскресенье июля Керчь праздновала неофициальный день города. Будут дети со светящимися вертолётиками, люди в тельняшках, танцоры, аниматоры и даже Нептун, разбрасывающий кульки с конфетами. В этом году День рыбака выпал на тринадцатое число. Обычно Лиза не следила за календарём на каникулах, но всю прошлую неделю она терзалась волнением, доходящим до болей в желудке, считая дни до Диминого приезда.

Поев, она закрылась в ванной. Быстро переоделась в джинсовые шорты и бежевый топ с открытой спиной, подкрасилась, сделала завивку прядей у лица. Ах, если бы у неё был тот золотой гребень! Но что уж говорить…

— Надо же, причесалась, — заметил Лёша, когда она вышла.

— Почаще тебя причёсываюсь. — Лиза взъерошила его светлые, цвета выгоревшей травы, волосы.

— Сравниваешь себя с парнем, дожили. — Он покачал головой. — Всё, идём.

Город накрылся одеялом горячего воздуха. Стояла неподвижная дневная жара. Бока домов на улице Будённого ослепительно сияли белым. Керчь лежала вялая, как спящая на солнце кошка.

Послышался знакомый колокольчик, и во двор въехал молоковоз. Из подъездов, как по команде, высыпали местные жители, с бидонами и банками наперевес. При виде цистерны Лизе живо вспомнился вкус домашней брынзы. «Скоро я перестану приезжать в Керчь, — подумала она с лёгкой грустью, — но услышав перезвон вдалеке, наверняка буду искать глазами грузовичок».

Мама отсылала их с Женьком из Москвы на все летние каникулы. Первые недели отдыха Лиза не могла нарадоваться морю и общению с друзьями. Она бы поселилась здесь навсегда, если бы июль мог длиться вечно. Но как за детством приходит зрелость, так приходила и середина августа: знакомые разъезжались, все занятия надоедали, отношения портились, и Керчь превращалась в настоящее болото. «И всё-таки однажды, когда я окажусь далеко отсюда, я, наверное, буду очень по ней скучать».

Они с Лёшей свернули за дальним корпусом кооперативки и пошли по привычной дороге в направлении центра. Конечно, быстрее было бы идти вдоль шоссе, по прямой. Безусловно, они могли бы сесть на троллейбус или маршрутку. Но гораздо больше удовольствия сулила сложенная из квадратных плиток дорожка, ведущая к двенадцатой школе. А за ней — тропинка, пересекающая пустырь. «Настоящая» Керчь открывалась лишь тем, кто искал свой путь среди травы.

Это был маленький, душевный город. Здесь Лиза чувствовала себя комфортнее в чужом районе, чем в собственном подъезде в Москве. Люди присматривали друг за другом. Иногда это казалось ей милым, иногда пугающим. Идёшь, бывало, по центральной улице, подходят женщины — какие-то бабушкины приятельницы, — хватают за руки, говорят, как сильно ты выросла. В супермаркете, на пляже, в кинотеатре — везде можно встретить знакомых.

Лиза родилась и жила в Керчи до пяти лет, но воспоминаний об этом времени сохранилось мало — в основном о детском саде, Диме и их общих шалостях. Потому порядки родного города нередко её шокировали. Например, то, что в их подъезде лестницу мыла не уборщица, а сами жильцы, по очереди. Как могла бабушка, согнувшись, ворочать шваброй на глазах у знакомых? Для Лизы это стало бы кошмаром наяву. Неужели не проще собрать деньги и кого-нибудь нанять?

Хотя мыслила Лиза по-московски, она не чувствовала себя чужой. Летняя поездка не походила на обычные путешествия. Лиза не искала нового — она возвращалась в свой второй дом. Пока другие дети взрослели в лагере, в деревне, на даче, у неё всегда была Керчь.

Отчасти ей нравилось, что город беден. Максимум — раз в пять лет построят новый дом, перекрасят старые, переложат плитку. Панорама не меняется, как в Москве. Такому городу можно доверить своё детство. Время здесь — смола, воспоминания застывают навечно.

Примерно на середине пути до центра, когда позади остался многоэтажный корпус отеля «Меридиан», Лёша снова заговорил о монете:

— Мой отец разбирается в нумизматике. Ну и я немного.

В голове Лизы вспыхнула картинка: добрая сотня монет, лежащих на стеклянных полках серванта в Лёшиной квартире. Этот семейный клад поразил её в первый визит (всё-таки в доме священника логичнее выглядела бы коллекция икон), но на третий-четвёртый раз слился с обстановкой. Если бы Лёша не напомнил, она бы никогда не провела параллели.

— Что твой отец этим интересуется, я знала, а про себя ты никогда не говорил.

— В универе я узнал кое-какие фишки по химии и помогаю ему начищать коллекцию.

— Геодезистов этому учат?

— Так, по мелочи.

— И ты уже видел такую монету?

— Нет, эта слишком старая. Мы собираем… То есть отец собирает в основном советские, есть несколько царских. Твоя монета намного древнее. Ты не заметила, на столе лежали ещё такие?

Лиза покачала головой. Она мало что запомнила из-за испуга. На фоне роскошного гребня и прочих золотых безделушек монеты могли легко затеряться.

— Странно. Разве ты не из-за вещей там застряла?

Строгий взгляд его голубых глаз пронизывал нутро, как рентгеновские лучи. Мысль о том, что в эту секунду он думал о ней плохо, была горькой. Лиза фыркнула с видом уязвлённого достоинства, хотя понимала, что её реакция безнадёжно запоздала, и даже менее чуткий Дима не поверил бы сейчас в её искренность.

— Ладно, извини, — сдался Лёша.

— Как тебе Дима, кстати? — Встреча с бывшим потрясла Лизу не меньше истории с подвалом, и ей нужно было сравнить своё мнение с Лёшиным. Она уже ошибалась в суждениях прежде.

— Сильно изменился.

— К лучшему?

— Пока не знаю.

— А по-моему такой, как раньше. Самовлюблённый мудак.

Лёша вскинул брови.

— Женщина, ты же любила его?

Лиза вздрогнула.

— Никогда себе не прощу.

Друг мог сказать мягче: «ты же встречалась с ним», но он всегда предпочитал говорить то, что ближе к правде. Она действительно любила тогда. После разрыва она без конца плакала, а Лёша обнимал и говорил, что боль закончится.

— Лиза, люди меняются. Иначе в жизни не было бы смысла.

Они шли уже вдоль центральной набережной, по историческому центру города. Лиза посмотрела налево — на гору Митридат, над которой высоко поднялось солнце. На вершине работал музей под открытым небом. Археологи раскопали целый квартал античного города Пантикапея, и туристы могли сколько угодно лазать по каменным кладкам.

Керчь — самый древний город России. Древнее Дербента. И найти ответ на вопрос, какой народ мог отлить золотую монету и когда, может оказаться непросто. За двадцать шесть веков истории здесь правили греки, византийцы, тюрки, хазары, русы, половцы, генуэзцы, турки. С 1774 года город стал русским. По сравнению с таким богатым прошлым, переход Крымского полуострова от Украины к России — не самое драматичное событие, какое видела эта земля.

Лиза с Лёшей вышли к центральной площади: здесь была и пустая площадка с флагштоком, где в начале года подняли российский триколор, и небольшой сквер, и фонтан, и вечный огонь, и колонна с золотым грифоном — символом Керчи, и красные бордюры — визитная карточка города. От площади начиналась главная пешеходная улица, Ленина, вся тонущая в зелени. Лет десять назад все деревья вырубили наголо — сколько люди возмущались! — и представьте, высаженные на их месте платаны выросли высокими, буйными, как сорняки. Быстро протянули кроны от дома к дому. Улицу Ленина снова укрыла тень.

На солнцепёке остались стоять только белый, массивный театр имени Пушкина и гимназия имени Короленко — здание из бурого в разводах камня с угловой башней. Говорят, если зимой, в дурную погоду, присесть на его припорошённое снегом крыльцо с двумя стражами-львами по бокам и забыться на несколько минут, нос защекочет от аромата горького миндаля. Если прошлое ещё не выветрилось.

В годы войны, когда Керчь оказалась в оккупации, гимназию закрыли. Вскоре комендант города, немец, издал приказ о том, что занятия возобновятся, и потому всем ученикам надлежит явиться наутро. Многие родители, предчувствуя неладное, не пустили детей на уроки, но двести сорок пять школьников всё-таки пришли. Их повезли на прогулку за город, а когда автобусы вернулись, продрогшим детям выдали пирожки с кофе, от которого тонко пахло миндалём.

Синильная кислота быстро убила младшеньких. Тем, кто отказывался пить, комендант лично смазывал губы ваткой. Старшеклассников, на которых отрава не подействовала, на тех же автобусах отвезли в Багеров ров, уже не на экскурсию — на расстрел.

Когда родители пришли забрать детей после уроков, они застали лишь грузовики с телами.

Школьники лежали юные, от яда в их остановившейся крови скопился кислород, потому щёки были нежно-розовыми, будто у спящих. И губы их ещё пахли горьким миндалём.

Историю о детях Лиза узнала от брата. Женя с необычным для мальчика десяти лет пылом интересовался краеведением. Он часто подлавливал её, начинал трещать в уши о всяческих легендах, археологических находках, тайнах. Лиза смиренно, обречённо слушала. Со стороны она, должно быть, выглядела скучающей, хотя, по правде говоря, Женины истории её задевали. Особенно ужасы, которые во время войны вытерпели защитники Аджимушкайских каменоломен. О таком даже думать было больно.

Лизе порой казалось, что странный на самом деле не Женя с его сборниками легенд, а все остальные — живут на кладбище десятков народов и не замечают! Втаптывают в землю свидетельства их славы. Ладно, она сама — далеко не образец любознательности. Но есть же люди дотошнее и серьёзнее.

Они с Лёшей шли уже по улице Ленина в сторону центральной библиотеки.

— Помнишь, в Москве, когда мы гуляли в Тёплом Стане, — спросила Лиза, — ты сказал, что больше не хочешь приезжать сюда на лето?

Лёша пожал плечами.

— Я не фанат моря.

«А помимо моря? — подумала Лиза, пока они переходили дорогу, окаймлённую алыми бордюрами. — В Керчи мы видимся чаще, чем в Москве: плюс маленького города». Она хотела услышать от Лёши, что для него это тоже важно.

— Так ты правда мог не приехать? И пропустить классное лето?

— Такое, как прошлое? Когда Дима укатил за границу, а ты сбегала плакать за трубы у Стекольного комбината?

— Всего раз.

Несправедливо упрекать её в слабости, ведь она старалась держаться изо всех сил.

— И мне потом тебя искать.

Лиза подняла на друга глаза, ища признаки эмоций на его непроницаемом лице. Может, хватит бросаться словами? Хватит играть с её чувствами? «Скажи, о чём думаешь, — взмолилась она, — а то ведь я снова решу, что тебе небезразлична».

«Замолчал?»

Объект её наблюдения напустил на себя самый беспечный вид. «Когда-нибудь я наберусь смелости и спрошу прямо. Но сегодня мне нужна хотя бы дружба».

Они подошли к Центральной городской библиотеке имени Белинского. Песочного цвета фасад, красная табличка с часами работы, белые пластиковые двери. Библиотека занимала первый этаж добротного углового дома. Войдя, они увидели большой светлый холл, в центре которого располагалась лестница в подвал, похожая на подземный переход. Слева — пустой гардероб. Напротив главного крыльца — ещё одни двери, ведущие во двор дома. Все створки были распахнуты. Ветер проскальзывал в коридор, по бокам которого вереницей тянулись служебные кабинеты, и мчался до тупиковой комнаты, где хранился основной фонд. Там искать было нечего, потому Лиза сразу повернула в читальный зал по правую руку от входа.

Они прошли сквозь золотисто-зелёные советские шторы к деревянному столу, за которым сидела моложавая женщина с короткими светлыми волосами. Лиза содрогнулась, увидев её тёмно-бордовую блузку в клетку. Казалось, одежду выбирал человек на тридцать лет старше. Завидев посетителей, библиотекарша оторвалась от заполнения документов, её крупные золотые серьги-подвески затрещали, когда она поднялась со своего места.

— Вам помочь?

— Да, мы… — Лёша сунул было два пальца в карман, к монете, но, видимо, передумал, — ищем информацию о древних чеканных монетах, которые находили в Керчи.

Женщина секунд на десять задумалась, потом встала и вышла из-за стойки.

— Я уже знаю, что вам посоветовать.

Библиотекарша машинально придвинула к столу стоящий криво стул и засеменила в сторону другого кабинета. Она выглядела взволнованной: шла неловко, будто на ходулях, её юбка перекрутилась.

Лиза проводила её глазами: в дальней половине читального зала, у второй двери, рядами стояли общественные компьютеры. За столами было на удивление людно, некоторые посетители отвлеклись от дел и украдкой поглядывали на них с Лёшей. Спустя минуту-другую библиотекарша вернулась с тонкой брошюрой.

— Думаю, здесь вы найдёте всё, что нужно. Но я поищу ещё.

Поблагодарив за помощь и записав буклет на абонемент, они устроились за столом рядом с выходом. Читать, в общем-то, было немного: тридцать страниц, авторы Туровский и Ступко, «Монеты античных городов Крыма».

Нетерпеливо листая предисловие, Лёша остановился на шестой странице, где в центре, под пятым номером, находилась иллюстрация — монета почти как у них, но серебряная. Правда, здесь цветок ютился лишь на четверти реверса, а рядом были отчеканены буквы: ПАN.

«Пантикапей!» — догадалась Лиза. Античный город на горе Митридат, чья история началась в конце VII века до н. э. с греческих переселенцев, приплывших из Милета.

— Получается, монета в самом деле греческая, — сказала она. — Голова похожа один в один. А тут вот свастика.

Она указала на крест в центре круга, к длинным жерновам которого крепились буквы П, A, N и схематично изображённый цветок.

— Неудивительно, это древний символ. Когда-то означал жизнь, удачу, плодородие. Но даже добрые силы можно обратить во зло. — Лёша вернулся к брошюре. — Смотри, вот написано: «Пантикапейские монеты проходят обычную для чеканки многих греческих городов эволюцию от односторонних монет к монетам с полноценным двусторонним изображением». — Он ненадолго задумался. — То есть мы знаем, что она старая, но не старше той даты, когда здешние монеты стали двусторонними. Можно примерно прикинуть.

Они ещё полистали брошюру, рассматривая более поздние образцы, пока не наткнулись на перечень иллюстраций. Под номером пять значилось: «Пантикапей. Серебро. Конец VI в. до н.э. Женская голова вправо — в квадрате надпись ПАN и звезда. 13 мм». «Не звезда, — мысленно поправила Лиза. — Нарцисс». Ей интуитивно казалось, что между монетой и цветами в подвале есть связь.

Библиотекарша тем временем вернулась и принялась ворошить какие-то бумаги на углу стойки. Лиза и Лёша склонили друг к другу головы и шёпотом обменялись парой фраз:

— Ты это заметила?

— Что?

— Все монеты с картинок деформированы.

— Ещё бы, им двадцать пять веков.

— Но не наша.

Лёша незаметно достал находку из кармана, чтобы осмотреть её под столом. И действительно, она казалась совсем новой.

— Хорошо сохранилась? — Лиза повела плечами и подумала: — «В том и плюс золота: люди мрут, а оно вечно».

Лёша спрятал находку обратно в карман.

— Если бы она долго пролежала в земле, часть надписей бы стёрлась. А монета в идеальном состоянии. — Лёша выглядел таким оживлённым, что ей захотелось его поцеловать. Но не сейчас, ещё не сейчас.

— Ладно, — кивнула Лиза и продолжила шёпотом: — допустим, монета не с раскопок. Откуда-то ещё. Но зачем та девушка дала мне золото? Ещё и древнее? — По мнению Лизы, поступок глупее сложно было придумать.

— Как подсказку? — предположил Лёша.

Оба не заметили, как к их столу подошла библиотекарша с подборкой газет в руках. Типографская краска местами размокла и смазалась под её влажными от жары пальцами.

— Я уверена, что это тоже будет вам интересно, — сказала она и, оставив стопку на столе, удалилась.

Прежде чем закончить мысль, Лёша проследил, чтобы женщина отошла подальше:

— Может, монета на что-то указывает, например, на место или дату.

— Пантикапей, шестой век?

— Возможно. Хотя есть и более простые объяснения. Скажем, девушка из слободки нашла клад, ищет подельников, чтобы его сбыть, а мы почему-то ей приглянулись.

— Даже если так, не пойму, зачем раскидывать золото направо-налево, — заупрямилась Лиза.

В душе она не верила простым объяснениям. Не существует удобрений, с которыми нарциссы бы цвели в полной темноте. Никакой другой подвал не ведёт к подземной реке. И девушка из слободки — кто угодно, только не обычный человек.

Взволнованные расследованием, они разложили газеты на столе и стали просматривать их по диагонали. В каждом номере «Боспора» печаталось по одной исторической заметке: знай только открывай на нужной странице. Наконец, попалась интересная: о монетах Золотой кладовой Керченского историко-культурного заповедника и о том, как местный благотворительный фонд, «Дар Деметры», помогал выкупать их у частников.

— Вот и продала бы клад этому «Дару Деметры». — Лиза ткнула пальцем в статью.

Лёша, погрузившийся в чтение, не ответил.

— Глянь сюда, — сказал он спустя пару минут, пододвигая к ней лист.

Весь разворот, не считая рекламной секции внизу, занимала легенда о двенадцати братьях и их сестре:

На площади Ленина, под седой горой, вросший в землю, стоит храм Иоанна Предтечи. История его началась двенадцать веков назад, в те времена, когда христиане и язычники жили бок о бок. Не было между ними мира: каждый славил свою веру, соседи сычом смотрели друг на друга.

В зажиточном доме благочестивая вдова растила детей в страхе и трепете перед единым богом. Какой бы путник ни заглядывал в город, дивился он стати её двенадцати сыновей, но мало кому доводилось повстречать их сестру — девушку кроткую, смирную, всегда одетую в белое. Хотя братья собрали богатое приданое из золотых украшений и монет, красавица женихов сторонилась. Поговаривали, что живёт она, не поднимая глаз, и небо лишь в раю увидит.

Как пришёл матери срок преставиться, все тринадцать отпрысков явились к постели умирающей. На последнем издыхании набожная взмолилась, чтобы взялись юноши за долото и подняли крест над заливом. Уж тогда посмирнели бы язычники, видя величие божье.

Как отлетела душа несчастной, принялись сыновья за дело, а юная сестра заменила им мать. Чуть свет отправлялись все двенадцать рыть землю, возводить крепкие стены, и не могли они думать ни о чём другом, кроме того, чтобы исполнить обет.

В тяжкий день, когда ливень едва не размыл свежую кладку, сестра нашла для них слова утешения. Радовались братья, видя, как чиста её душа. Изо дня в день, из ночи в ночь готовила она еду, носила обед, управлялась с хозяйством. Бывало так, что братья, выбившиеся из сил, не могли проглотить ни куска. Тогда она омывала их усталые лица, промокала пересохшие губы.

Однажды в зной пошла она к колодцу за водой, но так занемогла, что осела на сухую землю. Мимо шёл юноша-язычник, горделивый и прекрасный, как сам Аполлон, он поднял девушку, словно травинку, и отнёс её в тень. Бедняжка хотела было противиться, но жар мужчины отогрел её лучше пламени солнца, от терпкого запаха закружилась голова, и впервые взглянула она вверх, но увидела не небо — шрам на подбородке и тёмные, дьявольские глаза.

— Прошу, оставь, — взмолилась девушка, и язычник опустил её на выжженную траву.

Многобожник ушёл, а она до вечера металась в полузабытьи. Спутались её мысли: не было в них ни светлого храма, ни заветов матери. Языки пламени лизали тело там, где коснулся его незнакомец.

О, если бы язычник сжалился над несчастной! На следующее утро, чуть братья ушли, явился он в сад, и снова потемнело у девушки в глазах.

Как не жить соколу с горлинкой, не венчаться язычнику с праведной. Втайне виделись они, у ручья за смоковницей.

— Не печалься, сестра, — говорили братья. — Скоро кончится наша работа, поднимем колокол, и полегчает у тебя на сердце.

Не знали они, как гневается на дочь всевидящая душа матери, не ведали, что перезвон уже не принесёт сестре успокоения.

Однажды в ненастье, решив, что не заладится работа, вернулись братья домой раньше обычного. Темно было в саду, но яснее ясного увидели они, как метнулась за деревья тень, а сестра их упала, опозоренная, на влажную землю.

Заблестели клинки, бросились все двенадцать в погоню, и взглядом не одарили сестру. Язычник ушёл от них за гору, чтобы затеряться в бескрайней степи. Когда ненастье отбушевало, строители вернулись, сестра застирала замаранную кровью одежду и, так и не услышав от них ни единого слова, пошла искать любимого среди полыни. Пусто было поле, лишь по холмам вилась дорожка алых маков. Последовав за цветами, девушка нашла милого израненным. Жизнь едва держалась в его теле.

Долгие дни, пока родные язычника старались излечить его, она не находила себе места. И участь бедняжки стала ещё горше, чуть открылось, отчего тяжело у неё под сердцем. Узнав, что будет ребёнок, братья отреклись от неё и выгнали из дома.

Безутешная, сестра украла монету из кувшина с приданым, направилась в языческое святилище и во тьме ночи со страшным ритуалом изгнала плод. Душа нерождённого, принесённая в жертву, оградила её любимого от смерти. Но коротка была радость. Едва осознала девушка, что совершила, прокляла и многобожца, и братьев, что чёрствостью побудили её сторговать душу за душу.

В тот день над морем висел туман. Девушка брела по берегу, глядя, как в белёсой дымке тонут камни. Путь её лежал на обрывистый утёс, и чем выше она поднималась, тем яростнее билось сердце, противясь жестокой судьбе. Сестра долго смотрела в пелену тумана и наконец бросилась в его объятия. Безжизненное тело обласкали волны, и долго ещё белое платье трепалось о камни.

Вскоре братья исполнили свой обет: освятили храм, помянули праведницу-мать. Но не звучало под высокими сводами имени их сестры; неприкаянная, билась она о каменные стены в туманные ночи. И тень её будет сироткой странствовать по свету, пока не нашлось доброе сердце, которое бы её пожалело, пока маки цветут на пролитой в поле крови.

Автор: Смирницкая В.В.

— Думаешь, девушка из слободки и есть «сестра»? — спросила Лиза, дочитывая последние строчки.

— Не знаю, здесь упоминается утёс, белое платье и монеты…

–…и что она была «красавицей», — улыбнулась Лиза. — Это тоже сходится.

Примириться с мыслью, что они повстречали призрака, было непросто. Лёша часто говорил о тонких, нематериальных вещах; некоторые его размышления приводили Лизу в трепет. Но чтобы мистика вторглась в её жизнь — такого прежде не бывало.

— Странная легенда, — заключила она. — Почему героиня так поступила? Ведь её надежды сбылись: язычник здоров, ребёнка не будет.

— Тебе, видимо, не знакомы муки совести. Дурной поступок может испортить жизнь. Причём не только нагрешившему, но и его потомкам до седьмого колена.

— Ты драматизируешь, — улыбнулась она. — Если я добьюсь чего хочу, и неважно как, сожалеть не буду, поверь.

Она встала и подошла к стойке.

— Извините, можно сделать копию?

Пока библиотекарша включала ксерокс, Лиза обернулась к своему спутнику и сказала:

— Покажем легенду остальным.

Они доехали обратно на маршрутке и успели вернуться во двор до полудня. В укромном уголке под деревьями, возле футбольной площадки, за зелёным столом, на одной из двух примыкающих к нему лавочек сидел Дима, отрешённый и немного грустный.

— Ты чего тут один? — подойдя, спросила Лиза.

— Думал. О прошлом. О настоящем. О планах. Вам не кажется, что время в Керчи течёт иначе, чем везде? Нелинейно.

Лёша кивнул и добавил:

— Ты становишься частью города. Частью его бесконечной истории.

Лиза не могла ни согласиться, ни возразить — она неотрывно смотрела на Димину футболку. Белая, с принтом «Планеты сокровищ»: мультяшный герой Джим рассекает по небу на солнечном сёрфере. Её подарок на три месяца отношений. Наверное стоило выбрать что-то более стильное, но в то время она стремилась не улучшить, а только понять его вкус.

Пока Дима с Лёшей обменивались рукопожатиями, Лиза присела на лавочку, чувствуя, как воспоминания набухают и распускаются в голове, словно китайский чай-цветок.

— Надо же, ты её не выкинул? — не удержалась от вопроса Лиза.

Дима оттянул низ футболки и перевёл взгляд на принт.

— Нет, капелька, она мне нравится.

Лиза вздрогнула от неожиданности.

— Не называй меня так!

Она оглянулась на Лёшу в поисках защиты или совета, он смотрел в сторону. Как следует себя вести?

— Извини, я ещё не привык, что мы не вместе, — объяснил Дима, но буря в её сердце уже поднялась: ласкательное слово родом из прошлого всколыхнуло и боль, и остаточные нежные чувства. Может, им двоим уже не быть друзьями, как в детстве? Может, сам Дима к этому не готов?

— У тебя было полно времени, солнышко, — парировала она.

Дима, видимо, не почувствовал иронии и слишком уж открыто, простодушно улыбнулся. С надеждой, как показалось Лизе.

Наконец, Лёша вмешался:

— Дима, у тебя ведь с собой карты? Нас всего трое, давайте в «верю — не верю» сыграем.

Кивнув, Лиза постаралась собраться. Лёша раздал всю колоду на троих. По правилам «верю — не верю» карты передаются по кругу, рубашкой вверх, и озвучивается номинал, например: «Три шестёрки!» Следующий игрок должен угадать, правда это или ложь, и либо добавить карты от себя, либо проверить, действительно ли на столе лежат шестёрки. Все карты уходят тому, кто ошибся в проверке, или пойманному на лжи.

Лизе нравилось блефовать, и особое наслаждение сулило то, что Дима часто проигрывал: быть может, из-за медлительности, или в силу природной неспособности считывать чужие эмоции. За те десятки часов, что прошли с его приезда в Керчь, у них не было случая объясниться, и затаённая обида отравляла Лизе кровь. Будет приятно увидеть, как Дима останется в дураках, для начала хотя бы в картах.

Она села вплотную к Лёше, уверенная, что друг не станет подглядывать. Пару партий спустя мнение пришлось пересмотреть: похоже, прекрасно видя карты, он ей подыгрывал.

— Ещё две десятки! — сказала она с азартом, понимая: в этом круге Дима загребёт полколоды.

От напряжения его щёки покраснели: небось, начал догадываться, что один играет против двоих. До разоблачений дело не дошло: все они отвлеклись, когда заметили Гришу, появившегося из арки дома-змеи. Взъерошенный, в бесформенных шортах, он нёс большую оранжевую сумку. На пляж, что ли, ездил? Следом показалась его мама, щуплая одинокая женщина лет сорока, работавшая в местном археологическом музее.

Затем из арки вышли две девушки, чьи огненно-рыжие волосы сверкали ярче медной проволоки, и заговорили с Гришей. Случайные прохожие? Спрашивают дорогу? Все четверо направились по вытоптанной в траве тропинке прямиком к их столу. Сводные сёстры? Соседки? Кем бы они ни были, однозначно Гриша привёл во двор самых очаровательных незнакомок из всех возможных. «Вот, Дима, тебе две капельки. Незачем приставать ко мне», — подумала Лиза. В животе чувствовался неприятный холодок. Неужели ревность? Она машинально поправила волосы.

— Всем привет! — Запыхавшийся Гриша пожал парням руки и плюхнулся на скамейку. Его мама присела рядом.

— Здравствуйте! — нестройным хором все поздоровались с женщиной.

Каждый раз, когда Гриша без малейшего стеснения, приводил в компанию Светлану Андреевну, Лиза заливалась краской испанского стыда. Прийти вместе с бабушкой или мамой? Да никогда! Родственники могут разболтать позорные семейные тайны. Даже Жене запрещалось подходить к ней на улице. Нужно быть Гришей, чтобы настолько не заботиться о чужом мнении. Даже если скажешь ему: «ты тряпка! слабак!», он лишь пожмёт плечами, спокойно уснёт ночью, а наутро поедет с мамой на рыбалку. За это Лиза втайне его уважала. Не всем достаёт наглости быть собой.

— А это Лика и Ники, — продолжил он.

— Не пугайтесь имён, мы нормальные. — Та, кого представили как Ники, выбрала место рядом с Лёшей. — Просто у родителей с фантазией перебор.

Девушки оказались близняшками. Высокие, худые, но с изящными покатыми плечами и длинной шеей, они выглядели клонами. Двумя ксерокопиями третьей, невидимой сестры. В обеих чувствовалась вторичность. В их красивых одинаковых лицах преобладали тонкие вертикальные линии — узкий нос, ноздри, выраженные скулы. Рыжие волосы лоснились, словно по ним сто раз провели расчёской. Сестры и одеты были похоже — в бело-алые сарафаны с геометрическим узором. Одного стиля, но разных фасонов.

Вторая близняшка присоединилась к Диме, Грише и Светлане Андреевне на скамейке напротив и сказала:

— Я представляюсь Ликой. Анжелика звучит ужасно вульгарно.

Лиза ещё раз смерила взглядом её короткий сарафан с открытой спиной. «Как безвкусно…» Хотя в летнем сезоне были актуальны африканские мотивы, к ним едва ли можно было отнести алые перевёрнутые волны, обрамлявшие декольте близняшки. Лиф сарафана смотрелся старомодно и к тому же выдавал маленькую грудь. Её сестра выглядела не лучше. «Но мальчикам, конечно, важнее их смазливые мордашки». Лиза не понимала, как другие девушки могут с беспечностью относиться к своей внешности. Неужели они ничего не хотят от жизни? Неужели не боятся упустить мужчину своей мечты?

Лизу нервировало присутствие чужачек. Центр всеобщего внимания сместился, и во рту у неё появилась горечь.

— Мне ещё повезло с именем, — продолжила близняшка, — в отличие от сестры.

Ники вспыхнула, и краска скрыла россыпи веснушек на щеках. Дима перегнулся через стол, щурясь и уворачиваясь от солнечных зайчиков, просачивавшихся сквозь крону дерева, и возразил:

— Не слушай её. По-моему, Ники хорошо звучит.

— Да уж, — вздохнула девушка, не забыв затем кокетливо улыбнуться комплименту, — а Никитá ещё лучше. Приходится выкручиваться.

— Хотя, — добавил Дима с лукавой улыбкой, — самое красивое женское имя — Лиза. Уж извините, девочки.

Такая открытая лесть должна была разозлить её, но в животе против воли разлилось приятное тепло. К Лизе вернулось ощущение собственной ценности.

Однако никуда не делся внутренний протест против Гришиной бесцеремонности. «Он мог бы сначала спросить, хотим ли мы видеть его знакомых». Компания, казавшаяся монолитной в детстве, распадалась на глазах. Они гуляли вместе по инерции и даже не слишком нравились друг другу. Что ценит Лёша в Маше? Беспокоится ли Влад о Грише? Все избегали задавать сложные вопросы. У каждого был один-два настоящих друга, на этом всё и держалось.

Гулять компанией, несомненно, веселее, чем по двое: можно устроить пикник или поиграть в настолки. Проблемы возникали, когда кто-то приводил новеньких, как сейчас. Круг общения расширялся, и ни у кого из «старичков» не было права вето, чтобы этому помешать.

«С другой стороны, — продолжила размышлять она, — признайся, проблема не в сёстрах, а в неумении делиться. Ты хочешь любви даже от тех, кого не любишь сама. Когда рядом парни, ты и с Машей пытаешься конкурировать». Лиза окинула близняшек долгим взглядом: «Проходи знакомство с глазу на глаз, ты сочла бы их милыми».

Пошарив в кармане, она вытащила сложенную вчетверо распечатку, надеясь, что легенда поможет переломить ход беседы.

Все непосвящённые, пересев на одну скамейку, занялись чтением, пока Лиза с Лёшей наблюдали за выражениями их лиц. Она думала о своей матери, которая беременной оказалась на улице, и, параллельно, о девушке из легенды и её мёртвом ребёнке. Он тоже услышал бы коронное «от тебя одни проблемы», если бы родился.

Парни, озадаченные на вид, добрались до конца легенды первыми, близняшки ещё с полминуты сидели, уставившись в листок.

— У вас тут общество любителей истории? — спросила Ники; по её лицу, как трещина, пробежала ироничная улыбка.

Лиза ощетинилась.

— Нет, это важно!

Она вызвалась пересказать вчерашний вечер.

Чем дольше Лиза смотрела в две пары одинаково зелёных, насмешливых глаз, тем больше привирала. Она говорила долго и детально, для внушительности. Краски сгущались: каждый шорох, отблеск луны, запах превращался в символ чего-то большего. И что хуже всего — трое за столом знали, как далёк её рассказ от действительности.

Под конец Лиза начала запинаться, боясь, как бы кто-то из троих не разоблачил её преувеличений, пусть и по-дружески. Тогда она, жалкая врушка, совсем потеряется на фоне сестёр.

Но никто не вмешался. Напротив, Лёша подхватил рассказ, и о поездке в библиотеку все узнали с его слов. Так история Лизы приобрела больший вес.

— Знаешь, вчера ты ничего не сказала о монете, — сухо заметил Дима. — Покажи.

Лёша выложил находку на стол, и она пошла по рукам. Даже Светлана Андреевна её подержала.

— Может, лучше выкинуть? — спросила Ники, когда до неё дошла очередь. — Вдруг этот призрак подстерегает путников, а потом морочит им голову? Это опасно!

— Я предпочёл бы сначала во всём разобраться. Потом уже выкидывать, — сказал Лёша.

— Ой, да забудь и всё, — возразила Лика.

— Не знаю, важно ли это, — вмешалась Светлана Андреевна, — но мне знакомо имя автора — Смирницкая В.В. То есть Вера Смирницкая. Она курирует некоторые городские культурные проекты и работает в читальном зале центральной библиотеки.

— Хотите сказать, библиотекарша сама эту легенду написала?

— Лучше говори библиотекарь. Так вежливее. Но да. Это очень образованная женщина. У нас дома есть книги и брошюры за её авторством. Если захочешь, дадим почитать.

— Спасибо, пока не надо, — улыбнулась Лиза. — Это скорее заинтересует моего брата.

— Да ну! — воскликнула Ники. — Книги — это скучно! — Лиза заметила, что хотя сёстры порой вели себя как дурочки, глаза их сохраняли умное, проницательное выражение. Холодный, цепкий, змеиный взгляд.

Жара крепчала. Гриша с мамой ушли домой — обедать и делать генеральную уборку. Другие тоже бы сбежали, будь у них в квартире кондиционер. В степи за пятиэтажкой ухала горлица (у — уу — у, у — уу — у), а по столу ползали пьяные от солнца мухи. Хотя Гриша ушёл, близняшки остались: похоже, малознакомая компания их ничуть не смущала.

— Надо бы ещё раз сходить в слободку, — сказала Лиза. — Осмотреться.

— Давай, если ты хочешь… — согласился Дима, и у неё в голове промелькнули десятки дней, когда по её прихоти они вдвоём бродили по трущобам у Стекольного комбината или блуждали по степи, не боясь ни змей, ни пауков. Иногда им попадались алые маки, лентой тянущиеся по холмам, совсем как в легенде. Бывший улыбнулся ей — возможно, думал о том же. У Лизы задрожали коленки.

— Это небезопасно, — перебил её мысли Лёша. — Лучше сходим мы вдвоём с Димой.

Если честно, такой вариант её вполне устраивал. В душе она была страшной трусихой.

— Я бы взял Лизу. Что такого? — возразил её бывший.

— Сдались вам эти деревни! — сказала Ники, а её сестра усердно закивала. — Пойдём лучше в город! — (На местном жаргоне «в город» значило «в центр».) — Сегодня ведь День рыбака.

С поддержкой Лёши их голоса перевесили, и было решено ехать на набережную, как только спадёт жара.

— Ладно, я пока пройдусь до магазина, — заявил Дима.

Он встал, подошёл к Лизе и прошептал ей на ухо: «Мы с тобой ещё сходим, куда захочешь». На неё нахлынула сначала волна лёгкой тошноты, потом — нервного возбуждения. В душе удивительным образом уживались обида на него и вялая нежность. «Мы с тобой ещё сходим, куда захочешь», «мы с тобой дождёмся лета», «мы с тобой справимся с расстоянием», «мы с тобой будем жить вместе», — как же сильно Дима любил разбрасываться этим «мы с тобой».

— Вам взять чего-нибудь?

— Мне нет, — ответил Лёша. — Я отойду по делам на пару часиков. К вечеру вернусь.

Лиза удивлённо подняла брови. Друг ни о чём таком не предупреждал. Она могла бы сейчас придумать отговорку и тоже улизнуть. Не сказать, что ей нравилась перспектива провести следующие часы только с близняшками и Димой. Однако же, близость бывшего возлюбленного разжигала в ней любопытство и… ещё какие-то сложные чувства. Чем быстрее она разгадает его намерения и мотивы, тем скорее вернёт себе невозмутимость. Лиза была не прочь испытать себя. Жива ли ещё симпатия? Что за человека она любила?

Тем временем Дима пошёл вдоль длинного дома до магазина «Счастливчик» — за холодной газировкой и арбузным мороженым. Поравнявшись с подъездом Влада, он заметил возле гаражей старушку, сидящую на раскладном стуле. Её седые волосы были повязаны красным платком на манер банданы, в ногах стояла тканевая сумка, в ней — кулёк, полный семечек, а на семечках — два гранёных стакана дном вверх. На Диму нахлынули воспоминания. Сколько же таких стаканов они выщелкали за детство! А ещё у бабулек были леденцы «Рошен» по четверть гривны за штуку. В каком это году торговки исчезли с улиц?

Дима остановился. Наверное, руки у неё, как и у тех, прежних, пахнут хозяйственным мылом, а подол юбки усыпан лузгой. Родители говорили не покупать еду с рук, но запрет нарушался тысячи раз, и никто не отравился: в детстве этого не могло произойти, они были неуязвимы.

Дима подошёл ближе. Нет, от неё пахнет не мылом, а чем-то сладким, вроде творожной массы. И воздух внезапно стал более тяжёлым и влажным.

— Будьте добры, два стаканчика. — Дима привык разговаривать со старшим поколением с нарочитой вежливостью, зная, как им это приятно. — Пятьдесят рублей? — Он указал на ценник.

Бабушка кивнула, беззубо улыбнулась, отсыпала Диме семечек, потом достала из кармана цветастой рубашки кусок марли, сложенный вчетверо, и протянула ему.

— Что это?

— А ты посмотри!

Он отступил. Женщина криво усмехнулась и развернула марлю: под белой тканью оказалась пара золотистых серёг с алыми камешками.

— Бери-бери, человек, не бойся.

Отец предупреждал, что чужое добро липнет к рукам, но отяжеляет совесть. Да и на что ему женские серьги, пусть и позолоченные?

— Чего всполошился, голубок? Была я молодая — сама носила, а теперь куда уж. Возьми, подаришь девушке красивой, какая нравится.

Он сразу подумал о Лизе. Вроде она предпочитает маленькие, металлические серёжки, но в слободке при виде массивных украшений глаза её загорелись. Пригодилась бы любая возможность положить конец глупой размолвке. В душе Дима до сих пор не верил, что они действительно расстались. Скорее уж, поставили отношения на паузу. Решили не мучить друг друга вторым годом сообщений и видеозвонков. Однако Лиза всё ещё занимала место в его сердце.

Оглядевшись, Дима убедился: за ближайшими деревьями никто не прячется, не наблюдает. Хотелось верить, что женщина с семечками — не мошенница.

Предполагая, что бабушка не даст ему заплатить за серьги, он отвернулся, добавил к пятидесяти рублям ещё две тысячи и дважды сложил купюры пополам — мелкой банкнотой наружу.

— Спасибо. — Он сунул деньги женщине в руку, взял серьги, семечки и продолжил свой путь, рассеянно перебирая в голове воспоминания о позапрошлом лете. Будто бы всё это случилось недавно. Два года пронеслись как один день. Вот бы ещё Лиза считала так же.

Когда Дима купил газировку, мороженое и вышел из «Счастливчика», он решил выбросить марлю и переложить подарок для Лизы в кошелёк, чтобы в кармане, где лежала ещё колода карт, стало свободнее. Серьги оказались на удивление увесистыми. «Они что, целиком из золота?» Дима смутился, что дал женщине недостаточно денег, и посмотрел в сторону гаражей, но торговки там уже не было. «Наверное, пошла домой. Две тысячи — хороший дневной заработок». Ему стало неловко от мысли, как легко он расстался с суммой, которую многие люди вынуждены беречь. «Ещё раз увижу её — доплачу».

Деньги не доставались ему легко. Три года назад они с отцом заключили соглашение: если он будет решать свои проблемы как большой мальчик и до окончания университета ни разу не попросит о материальной или иной помощи, отец доверится ему, и бизнес станет их общим, семейным делом. Дима никогда не рассказывал об этом Лизе. Полагал, что, возможно, отец не столько заботится о его воспитании, сколько жалеет денег. Кто знает, может, другому сыну, более надёжному, он давал бы больше. В таком не признаешься любимой девушке.

Дима вернулся во двор. Он прошёл мимо песчаной площадки, которую ограждала дырявая сетка, увитая диким виноградом. На этом поле раньше проводились напряжённые матчи: команда его пятиэтажки, Будённого д.9, встречалась со сборной двух корпусов кооперативки. Однажды после победы, лет в двенадцать, Дима схватил Лизу, стоявшую в тени винограда, за обе руки и долго тряс её, а потом даже обнял. В тот день он впервые заметил, что выигрывать приятнее, когда она смотрит.

Детские развлечения сопровождал шум и сильные эмоции, которые теперь, в восемнадцать лет, появлялись у Димы редко. Хотя вчера ему пришлось переживать за Лизу, сегодня он думал о произошедшем в слободке с удовольствием. Получается, Керчь ещё могла подарить ему приключения.

Вернувшись к зелёному столу, он увидел, как Лиза, разговаривавшая с близняшками, смешно, совсем как в детстве, морщит лоб, и глаза его затуманились нежностью.