Девять недель до мая. Фотографии Полины Сергеевой

Дарья Лебедева

Стихи, написанные в 2006—2016 годах, расположены не в хронологическом порядке. По словам критика Владимира Коркунова, «говорят, жизнь – это жонглирование пятью шарами; и у Дарьи пять циклов – своеобычных ступеней или фазовых превращений. Герои Дарьи – по большей части – неслучившиеся. Она намеренно выбирает их – ибо что может быть убедительнее, чем персонифицированное страдание, через которое мы познаём себя и – забываем о личном одиночестве».

I. Рассказать навсегда

«Когда мы умрём и кто-то из нас…»

Когда мы умрём и кто-то из нас

окажется классиком этого века,

где же поместят табличку:

«Здесь жил великий писатель»

или «Здесь работал великий поэт»?

В сером спальном районе

на потрескавшейся стене

бетонной блочной многоэтажки

на седьмом или даже

семнадцатом этаже.

Музей придётся загнать

в однокомнатную квартирку,

входная дверь которой

упирается в дверь соседей.

Никакого резного стола

из красного дерева,

или изысканного бюро,

или массивного старого кресла —

ИКЕА да советский торшер,

вот и вся недолга.

А вместо печатной машинки,

вместо кипы черновиков

знаменитым почерком —

потрёпанный ноутбук

давно устаревшей модели:

он помнит усталых рук тепло,

усталых пальцев движение

того, кто, вернувшись в девять

с офисного безликого полигона,

ощутил вдруг

нечто вроде отчаяния,

отчётливо понял —

необходимо что-то ещё:

нужны прочные и живые, как дерево,

слова, чтобы выжить в мире

однотипных многоэтажек,

недолговечной мебели,

ноутбуков, устаревающих

каждый год,

необходимо что-то,

к чему можно привязаться надолго,

о чём можно рассказать навсегда.

«хочу правды так сильно…»

хочу правды так сильно

как хочется иногда в холода

до зубной боли до озноба

чёрного шоколада

тоскую по откровенности кожей

как зимой по тёплому ветру

обнимающему голые плечи

тоскую до страшной усталости

неподъёмной опутывающей

по рукам и ногам

пытаюсь выйти на разговор

а в разговоре нащупать течение

холодный бьющий из-под земли

источник честности

говорят ледяная вода подземных ключей

так опасна коварна и беспощадна

что можно утонуть

но лучше утонуть захлебнуться правдой

чем и дальше барахтаться

в этой тёплой гнилой водице

цветущей и жизнерадостной

лживой лживой насквозь

и оттого безопасной

«Он ей мал, этот мир, он для неё как резиновый мячик…»

Он ей мал, этот мир, он для неё как резиновый мячик.

Она приходит с прогулки и оставляет его в коридоре.

Она раздвигает границы мира, словно на окнах шторы,

Скучает, мается и даже не знает о том, что бывает иначе,

Что где-то есть люди, на которых мир сидит, как костюм с иголочки.

Им не жмет и не давит, немного счастья, щепотка горя.

Они берут этот мир спокойно и просто, как книгу с полочки.

Живут в нём, как в просторном уютном доме с видом на море.

Есть и другие — им мир велик, горизонт далек и недостижим.

Их сносит порывом ветра, словно маленькую песчинку.

Они летят куда-то, зажмурившись, и каждый из них пилигрим,

Одинокий странник, в пустыне мира протаптывающий тропинку.

Но ей-то тесно, голова выше неба, мысли чернее леса,

На самом глубоком дне океана таятся сны и желания.

Ей хочется, будто капли с волос, стряхнуть времени вес,

Сбежать из дома, в котором мается, задерживая дыхание,

Перестать угрюмо молчать, запираться в комнате, втаптывать

Сны в асфальт. Мир ей кажется призрачным, боль — бездонной.

Она вырвется просто и скоро, подберёт по размеру платьице,

Мяч останется в детстве, тесный мир — в родительском доме,

в черте лет — девятнадцати.

«Уже уходя, она почти незаметно…»

Уже уходя, она почти незаметно

втыкает в меня две маленькие иголки.

Только щекотная горечь на языке

их выдаёт.

Как только за ней закроется дверь,

у меня будет выбор —

оставить иголки в теле

и страдать от боли

или быстро выдернуть их,

промыть зудящие ранки.

И хотя во рту ещё долго будет горчить,

всё-таки я смогу жить и улыбаться.

Конец ознакомительного фрагмента.