Улыбка 45-го калибра

Дарья Донцова

Даша Васильева приглашена на званый вечер к профессору Юрию Рыкову. Каково же было ее возмущение, когда на следующее утро супруги Рыковы обвинили ее в краже золотого яйца работы Фаберже, якобы являвшегося их семейной реликвией. Бульварная газетенка «Улет» опубликовала статью, где Дашу также назвали воровкой. Чтобы защитить свою репутацию и помочь вернуть яйцо его законной владелице Амалии Корф, любительница частного сыска Даша Васильева начинает собственное расследование. И тут один за другим начинают погибать участники званого вечера. Ну, словно мор на них напал!.. «Ох, неспроста все это, неспроста!» – думает Даша и решает хоть из-под земли достать яйцо работы Фаберже…

Глава 6

Домой я приехала разочарованная. Похоже, что Роза яйца не брала. Вернее, на девяносто процентов это не Шилова. Дама отлично зарабатывает, родственников не имеет, коллекционированием не увлекается…

Продолжая размышлять на эту тему, я открыла дверь и увидела забившегося в угол мопса Хуча.

— Милый, ты почему прячешься? Натворил чего?

Но всегда приветливый Хучик сидел под стулом, понурив голову.

Не понимая, что случилось с собачкой, я сняла куртку, ботинки, и тут в прихожую, радостно лая, влетел Хуч. Я так и села. У меня глюки? Один Хучик с мрачной мордой забился под стул, другой весело вертится у меня под ногами, пытаясь облизать хозяйку.

— Как день провела? — поинтересовалась, выглянув из гостиной, Зайка.

— Ольга, — осторожно спросила я, — ты Хуча видишь?

— Да вот же он!

— А там тогда кто?

Зайка засмеялась и вытащила из-под стула еще одного мопса.

— Это Юнона, в обиходе Юня или Нюня. Она откликается на любую кличку.

Я уставилась на слишком толстую собачку:

— Ничего не понимаю.

— Часа два тому назад, — пустилась в объяснения Зайка, — к нам заявилась Агата Кроуль. Помнишь ее?

Еще бы, с Агаткой мы долгие годы проработали бок о бок в одном институте, преподавали иностранные языки. Я — французский, а Агата — немецкий. Она этническая немка. Ее дед и бабка, оба коммунисты, приехали в тридцатые годы в Москву по линии Третьего Интернационала. Была такая международная организация, объединявшая в разных странах тех, кто хотел строить светлое коммунистическое будущее. Супругам Кроуль не удалось ничего построить — в начале сороковых годов они оказались в лагере. Их сына Германа, отца Агаты, почему-то не тронули. Когда грянула перестройка, Герман, еще вполне бойкий мужчина, отыскал в городе Киль родственников и, прихватив Агату, отбыл на историческую родину. Мы с Агаткой переписываемся. Она, когда приезжает в Москву, останавливается у нас.

— Агата в Москве проездом, — вещала Зайка, поглаживая Юню. — У нее были билеты на самолет, который через пару часов улетел в Новосибирск. Она только завезла к нам мопсиху и умчалась.

— Ничего не понимаю, объясни толком.

— О, господи, — обозлилась Ольга, — повторяю еще раз, специально для самых тупых. Агата летит в Новосибирск.

— Зачем?

— Так в академгородке какой-то семинар по новой методике преподавания.

— Ну?

— Что, ну? Прямого рейса нет, Агата летела с пересадкой в Москве, понятно?

— Это да, но при чем тут мопс?

— Ей было не с кем оставить Юню в Германии, пришлось взять с собой. Но бедной собаке стало так плохо в самолете, что Агата не решилась тащить несчастную в Новосибирск, вот и приволокла к нам.

Теперь ясно. Мопсиху подсунули нам на передержку. Агата правильно рассудила: собакой больше, собакой меньше, в нашем случае роли не играет.

— Надолго она к нам? — поинтересовалась я, поглаживая дрожавшую Юнону.

— На две недели, — ответила Ольга. — Забилась в темный угол и трясется, даже есть не захотела.

Я потрогала плотно набитое пузо мопсихи.

— Ничего, вон какая жирненькая, ей не повредит денек-другой на диете посидеть.

— Муся, — завопила, влетая в холл, Маня, — тебя к телефону!

Я взяла трубку. Дребезжащий старческий голосок проговорил:

— Вы Дарья Васильева?

— Да.

— Та самая, что украла яйцо Фаберже у Рыкова?

Не желая продолжать разговор, я нажала на красную кнопочку. Ну вот, начинается. Теперь мне станут звонить всякие идиоты. Но телефон затрезвонил вновь. На этот раз трубку схватила Зайка.

— Меня нет, — трагическим шепотом просвистела я.

Ольга кивнула и спросила:

— Вам кого? Ага, сейчас. На! — и сунула мне трубку.

— Просила же не звать! — возмутилась я.

— Кого? Меня? Ничего не слышала, — отрезала Ольга.

Пришлось покориться.

— Простите, Дарья, — задребезжал в трубке старческий голос, — понимаю всю глупость моего звонка, но вы не можете взглянуть на это яйцо?

— Зачем? — обозлилась я.

— Там на самом верху есть узор из зеленых камешков, их всего двенадцать. Так вот, одиннадцать — цвета травы, а один — синий. Это маменька камешек потеряла, а папенька вставил другой, но не угадал, а может, не достал нужного изумруда.

Я быстро поднялась к себе в спальню, захлопнула плотно дверь и сердито спросила:

— Какого черта идиотничаете? Кто дал вам мой телефон?

— В газете «Улет» подсказали.

— Вот оно что, — разозлилась я, — больше не смейте мне звонить!

— Душенька, я очень старая, мне девяносто два года, — пробурчала бабка, — уж извините, коли побеспокоила.

— Хорошо, хорошо, только больше не звоните.

— Ну скажите, сделайте милость…

— Что?

— Вы брали яичко?

— НЕТ!!! — заорала я так, что задрожали стекла. — НЕТ!!!

— Ах, какая жалость, — заплакала старуха, — так надеялась, что оно у вас.

От неожиданности я спросила:

— Почему?

— Ну мы могли бы поменяться. Вы мне — яичко, а я вам… Выбор большой! Картину Репина, например, или серебряный кофейный сервиз… Не хотите?

— Вы коллекционер?

— Нет.

— Зачем вам яйцо?

— Ах, ангел мой, оно было талисманом нашей семьи.

— Вы мать Юрия Анатольевича Рыкова?

— Упаси бог! — вскричала дама. — Он сын Анатолия, который обокрал нас. Долгие годы мы считали яйцо исчезнувшим, естественно…

— Погодите, — перебила я говорившую, — вы кто?

— Амалия Густавовна Корф, — с достоинством представилась дама. — Вообще-то фон Корф, но уже давно приставку мы опускаем. Наш род…

— Постойте, яйцо принадлежало вам?

— Да.

— Но Рыков рассказывал о своей бабке-фрейлине, которая получила его в подарок от императрицы!

Собеседница неожиданно звонко, совсем не по-старушечьи рассмеялась.

— Бог мой, какое вранье! Юра, наверное, думает, что все Корфы уже покойники. Ан нет, я еще жива, скриплю потихоньку и такого рассказать могу. Фрейлина! Да его отец, Анатолий, служил в дворниках, как сейчас помню…

— Амалия Густавовна можно к вам приехать?

— Отчего нет, душенька?

— Но уже поздно.

— Э, милая, бессонница замучила, никакие лекарства мне не помогают, так что приезжайте.

— Говорите адрес.

— Так на одном месте всю жизнь живу.

— Но я-то у вас не бывала.

— И то верно, — опять по-девичьи звонко рассмеялась бабуся, — пишите, сделайте милость. Поливанов переулок, дом 8, квартира 3. Когда-то весь дом был наш, но случилось горе, революция эта…

— Уже еду.

— Милая, яичко прихватите, мы с вами поменяемся.

Я выскочила в холл и налетела на Зайку, которая несла миску с молоком. Белый фонтанчик взметнулся вверх и осел на блузку Ольги.

— Куда ты так несешься? — разозлилась девушка.

— А ты зачем с миской молока по дому бродишь?

— Хочу Юню покормить. Она сидит под стулом и сопит.

Я направилась к двери.

— Куда на ночь глядя? — проявила бдительность Зайка.

Я растерялась. Правду говорить не хочется, что соврать, не знаю.

— Машину в гараж решила загнать.

Ольга не выказала никакого удивления и, присев на корточки, засюсюкала:

— Юнечка, выползи, на. Это вкусно, пей!

Поливанов переулок прячется в районе Старого Арбата. Остались еще там дома, возведенные в XIX веке. Амалия Густавовна и жила в одном из таких строений. Подъезд поражал великолепием. Я ожидала увидеть обшарпанные стены и скопище табличек с фамилиями жильцов, но коммуналки, очевидно, расселили, и в квартиры въехали богатые люди, потому что холл потрясал. Пол был выложен нежно-зеленой плиткой, с ним гармонировал сочно-зеленый цвет стен. На мраморных ступенях широкой, отмытой добела лестницы лежала красная ковровая дорожка, которую придерживали начищенные латунные прутья. В вестибюле у подножия лестницы стояли огромные напольные вазы, из них торчали букеты искусственных цветов.

— Вы к кому? — раздался голос.

Я невольно вздрогнула, повернула голову и заметила в углу, почти под лестницей, парня в черной форме, сидящего за письменным столом.

— В третью квартиру.

— К хозяйке, значит, — улыбнулся секьюрити, — второй этаж.

— Почему к хозяйке? — удивилась я.

Охранник хмыкнул:

— Так ей раньше, еще при царе, весь дом принадлежал. Она об этом всегда рассказывает. Бойкая такая бабуся, не подумаешь, что ей девяносто лет. Больше семидесяти не дать.

Я поднялась по роскошной лестнице на второй этаж. По мне, так, что семьдесят, что девяносто, — это уже глубокая старость. Вот двадцать и сорок — это существенная разница, а стукнуло тебе восемьдесят или сто, разобраться уже невозможно.

На втором этаже было три двери, все обитые розовой лакированной кожей. Я ткнула пальцем в кнопку звонока и услышала слабое «бом, бом». Залязгали запоры, и на лестничную клетку высунулась крохотная старушка, похожая на белую мышку.

— Вы Даша?

Я кивнула и вошла в темноватую прихожую, где сильно пахло пылью.

— Раздевайтесь, — радостно предложила бабуся, — сейчас чаю попьем, а еще лучше кофе со сливками. Не возражаете?

— Какая у вас дверь красивая! Розовая…

— Отвратительная, — рассердилась Амалия Густавовна, — прежняя была намного лучше. Из цельного мореного дуба, я ее с трудом открывала, и замки стояли от «Файна». В 1916 году врезали, а они как новенькие. Вы слышали о «Файне»?

— Нет.

— Да, действительно, откуда, молода слишком. А эту дверь мне купили соседи. Они богатые люди и хотели, чтобы лестница выглядела прилично. По-моему, сейчас она стала кошмарной, но им нравится. Простонародье обожает блеск и цыганщину.

Продолжая тарахтеть, она пошла в кухню.

— Принесли яичко? — с детской непосредственностью поинтересовалась бабуся, сев за круглый стол.

— Амалия Густавовна, я его не брала.

— Ах, какая жалость, — запричитала старушка, — так сначала обрадовалась, так понадеялась. Вы мне яйцо, а я вам сервизик. Смотрите, какой замечательный, может, передумаете?

— Откуда вы про меня узнали и что это за история с яйцом, дворником и кражей?

В лице Амалии Густавовны мелькнуло нечто похожее на злорадство, и она принялась обстоятельно рассказывать о делах давно минувших дней.

Родилась Амалия в этом самом доме в 1907 году. Ее отцу Густаву фон Корфу принадлежало все здание. Потом случилась Октябрьская революция…

Как это вам ни покажется странным, но Густава, его жену Марту и дочь Амалию репрессии не коснулись. То ли о них забыли, то ли посчитали безобидными, бог знает, отчего так вышло, только жили они по-прежнему на Арбате. Правда, от всего дома им оставили лишь одну квартиру, но других-то дворян вообще отправили на лесоповал. Фон Корфы не только остались живы, но им удалось припрятать многое из семейных ценностей — картины, иконы, посуду, кое-какие украшения. На улице они старались ничем не выделяться среди прохожих. Густав носил картуз и не слишком ладный костюм, Марта имела скромное пальто без остромодной тогда чернобурки, а Амалия, сначала пионерка, потом комсомолка, надевала полосатые футболочки и начищала зубным порошком парусиновые тапочки. Домой девочка никого из друзей не звала.

— Папа очень болен, — объясняла она одноклассникам, — он шума не выносит.

То же самое говорила коллегам Марта, работавшая скромным библиотекарем.

— Муж, к сожалению, из-за болезни стал нелюдимым, все его раздражают.

Короче говоря, в их квартире никто из посторонних не бывал. Но Густав был абсолютно здоров. Фон Корфы просто не хотели, чтобы любопытные глаза ощупывали мебель, картины и иконы. Но самым ценным в их доме было яйцо работы Фаберже. Густав подарил его Марте в 1907 году на Пасху, специально заказал мастеру, заплатив немалые деньги. Через десять лет случилась маленькая неприятность — один из изумрудиков, украшавших верхушку, потерялся, и Густав снова обратился в ту же мастерскую. Уже грянула революция, ювелиры сворачивали дело, нужного изумруда у них не оказалось, и на пустое место вставили сапфир. Так яйцо и осталось с «отметиной». Марта очень дорожила подарком и считала его семейным талисманом.

— Видишь, какое оно красивое, — показывала она раритет маленькой дочери. — Вырастешь, береги его, помни: пока яичко с тобой, все беды отлетят.

Так Амалия и выросла, сохранив наивную детскую уверенность в волшебную силу безделушки.

Густав скончался в 1941 году, Марта пережила его на десять лет. Амалия осталась одна.