Сволочь ненаглядная

Дарья Донцова, 2001

Юлька, невестка моей подруги, сломала ногу и попала в Институт Склифосовского. Палата подобралась молодая и веселая. Хоть в этом ей повезло, зато мне – нет! Я опять вляпалась в очередную историю! Самым неожиданным образом ее соседки, Настя и Ирина, умирают от тромба. И теперь мне предстояло выполнить Настино посмертное поручение. Надо было найти ее брата и передать ему деньги. Тридцать тысяч баксов! Не хило! Но разыскать Егора оказалось весьма непросто… и даже опасно для жизни…

Глава 4

Больница на Варшавском шоссе выглядела отвратительно. Старое, облупившее здание дореволюционной постройки, явно знававшее лучшие времена. Когда-то вход украшали скульптуры, теперь же от них остались лишь постаменты.

Внутри — ничего похожего на Склифосовский или на чисто вымытый вестибюль ЦИТО. На полу — грязь, а окошко справочной — закрыто. Я подошла к скучающей гардеробщице и поинтересовалась:

— Третье отделение где?

— Я не нанималась на вопросы отвечать, — завела баба, — зарплата копеечная, со всеми языком болтать недосуг, кто за справки деньги получает, тот пусть и работает.

Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Ну не проще ли сказать коротко: «налево» или «прямо по коридору». Но гардеробщица продолжала брюзжать:

— Шапку не возьму, шарф тоже, потеряются, отвечать придется.

Засунув отброшенные вещи в пакет, я двинулась было к лестнице, но гардеробщица взвизгнула:

— Ишь, хитрая, бахилы одень! Много вас тут ходит, грязь таскает!

— Где их взять?

— Купить! Пять рублей.

Я беспрекословно протянула монетку. Тетка швырнула на прилавок два голубеньких мешочка, явно не новых. Все ясно, вынимает из урны использованные «тапочки» и продает еще раз. Нацепив на сапоги «калоши», я поднялась по щербатой лестнице, правда, широкой и мраморной.

Третье отделение находилось на втором этаже. Я потянула дверь с табличкой «Травматология» и невольно отшатнулась. В лицо ударил резкий запах мочи, хлорки, кислых щей и каких-то лекарств. В Склифе тоже воняло, но не до такой степени. Двери палат были открыты, виднелись огромные железные кровати с загипсованными людьми. 213-я палата была в самом конце корпуса. Я вошла в тесное помещение, заставленное койками, и стала озираться. Что-то не видно Насти.

Всего там лежало восемь человек, в основном старухи, укутанные до подбородков тонкими одеялами. Шестнадцать пар глаз с надеждой уставились на меня.

— Звягинцева здесь лежит? — громко спросила я.

Последовало молчание, потом дребезжащий голосок откуда-то из угла сообщил:

— Спросите на посту.

— Так Насти тут нет?

На свой вопрос я не услышала ответа. Я выпала в коридор и, чувствуя, как от затхлого воздуха начинает кружиться голова, пошла искать хоть кого-нибудь из представителей медицины. Но люди в белых халатах словно испарились. Над некоторыми палатами горели красные лампы, но никто не спешил на помощь к страждущим. Лишь в самом конце кишкообразного коридора я обнаружила толстую, крайне недовольную няньку рядом с ведром грязной воды и шваброй.

— Доктора на конференции, — мрачно пояснила она и, покосившись на мои бахилы, прибавила: — Ходют, грязь таскают, убирай потом! Посещения с трех, тут больница, а не парк, чтоб являться, когда захочешь.

Решив не злить и без того сердитую бабу, я изобразила самую сладкую улыбку и пропела:

— Простите, я не знала, в справочном окошке никого…

— То-то и оно, — вздохнула санитарка, шлепая грязной тряпкой по вонючему линолеуму, — ты пойдешь работать за триста рублей в месяц?

За три сотни целый день разговаривать с родственниками больных?

— Никогда.

— Вот поэтому и в окошке пусто, — ответила нянька и неожиданно подобрела: — Ступай на черную лестницу, девки там курят небось!

— Где это?

— Там! — ткнула баба пальцем в дверь с табличкой «Не входить. Служебные, очень злые собаки».

Заметив мои колебания, она прибавила:

— Иди, иди, не бойся, бумажку повесили, чтоб больные не шлялись, а то везде пролезут, покоя не дадут, ироды эфиопские.

Недоумевая, при чем тут Эфиопия, я толкнула дверь и оказалась на маленькой и узкой лестничной площадке. Возле грязного, давно не мытого окна, на подоконнике сидели две девчонки в голубых хирургических пижамах. Между ними стояла набитая окурками железная банка из-под «Нескафе». Девицы были похожи на позитив и негатив. Одна беленькая, румяная, голубоглазая, словно недавно выпеченная булочка, пухлая и аппетитная. Другая — смуглая, черноволосая, с ярким ртом и глазами-маслинами, скорей ржаной сухарик, если продолжать кулинарные сравнения.

— Что надо? — окрысилась «булочка». — На секунду отошли.

— Обезболивающие только по распоряжению врача, — быстро добавила «сухарик».

— Нет, нет, — поспешила я их успокоить, — ничего не надо. Скажите только, в какой палате Звягинцева…

— Ты помнишь? — спросила беленькая.

Черненькая пожала плечами.

— Сейчас докурим и посмотрим.

Процесс курения растянулся на полчаса, я маялась в коридоре, лихорадочно соображая, какой табак может куриться так долго. Гаванская сигара толщиной в ногу? Кальян? Наконец девчонки выпорхнули, и беленькая смилостивилась:

— Пошли.

Следующие минут десять она разглядывала какие-то списки и наконец произнесла:

— Звягинцева Анастасия Валентиновна, 1975 года рождения?

Я не знала отчества Насти, но все остальное совпадало.

— Да.

— Она умерла, — равнодушно обронила медсестра.

От изумления я чуть не упала.

— Как?

— Подробности у лечащего врача, — поскучнела девица.

— Что же случилось? — недоумевала я, — конечно, перелом шейки бедра дело неприятное, но ведь не смертельное…

— Ничего не знаю, — отрезала девчонка, — вот придет с конференции Роман Яковлевич и расскажет.

— Кто?

— Минаев Роман Яковлевич, ее лечащий врач, — пояснила собеседница.

— А когда…

— Все у Минаева.

— Когда она умерла?

— Позавчера.

— Господи, — подскочила я на месте, — почему же родственникам не сообщили?

— Вы чего, тетя? — вызверилась «булочка». — Очень даже сообщили. Нам трупы не нужны. Приезжали и свекровь, и муж, супруг даже в обморок упал.

Отказываясь что-либо понимать, я принялась мерить шагами коридор. Наконец вдали послышались голоса, и появилась группа людей в голубых, зеленых и белых костюмах.

— Роман Яковлевич, — позвала я.

Молоденький парень в больших очках притормозил на бегу и спросил:

— Вы ко мне?

— Да.

— Слушаю.

— Я относительно Звягинцевой.

Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:

— Пойдемте в ординаторскую

В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик «Липтон».

— Звягинцева скончалась, — со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.

Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.

— Мне уже сказали, — ответила я, — хотелось бы знать, отчего.

— Кто вы, собственно говоря, такая? — выпустил когти Минаев.

— Тетя Насти.

— Все объяснения даны мужу, — сухо пояснил врач, — у него и спрашивайте.

Я уставилась на «Гиппократа» в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи. Но откуда молодому нахалу знать, что моя лучшая и единственная подруга — хирург? Так вот Катюша не раз говорила:

— В больнице главное — не пускать дело на самотек. Уложили в палату и успокоились, дескать, врачи сами все необходимое сделают. Нет, не сделают; надо проявлять бдительность, не стесняться спрашивать названия лекарств, требовать консультаций профессора, следить, как выполняют назначения медсестры. К сожалению, сейчас много недобросовестных работников. Если у больного скандальные родственники, побоятся связываться. Они с жалобами побегут, потом по комиссиям затаскают, еще в суд подадут…

Вздохнув поглубже, я процедила:

— Вот что, любезнейший, извольте дать исчерпывающий ответ на вопрос. Иначе, посмотрев на здешние порядки, я отправлюсь в Минздрав, а следом в суд. Пусть проведут служебное расследование, назначат комиссию да проверят, как вы, с позволения сказать, лечили мою несчастную племянницу, здоровую во всех смыслах, не считая сломанной ноги.

Уши врача превратились в факелы, и он забормотал:

— Ничьей вины тут нет, иногда случается подобное, в частности, у лежачих больных…

— Что это было?

— Тромбоэмболия легочной артерии.

— Что? — не удержалась я.

Но Минаев не знал о кончине Ирочки, поэтому решил, что слушательница просто не поняла мудреный термин, и пустился в объяснения:

— С каждым может приключиться, в особенности если варикоз наблюдается или свертываемость крови повышена. Правда, у молодых женщин это бывает реже, чаще после климакса. Сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.

— И ничего нельзя было поделать?

Минаев напрягся.

— В принципе можно — мгновенную операцию, дело решают минуты, но, как правило, такое удается, если казус произошел в присутствии доктора, ну, во время обхода или осмотра. А так человек просто перестает дышать, и соседи по палате думают, что он спит. Ваша племянница страдала тромбофлебитом, муж говорил, постоянно жаловалась на судороги в ногах… Печально, конечно, двадцать пять лет — не возраст для смерти, но, поверьте, никто не виноват, судьба!

— Ничего себе! — пришла я в полное негодование — Судьба! Да у вас просто отвратительные условия! В 213-й палате безумное количество больных!

Роман Яковлевич внимательно глянул на меня.

— Кто сказал, что Звягинцева лежала в 213-й палате?

— В справочной, — быстро нашлась я.

— Перепутали. Ее место было в 213-й «а», это платное отделение, и, поверьте, условия — лучше не найти. Для вашей племянницы сделали все.

— Так уж и все, — фыркнула я. — надо было в Склифе оставить или в ЦИТО перевести…

— Но Звягинцевой ведь требовалось психиатрическое наблюдение, а сделать подобное ни в Склифосовском, ни в НИИ травматологии нельзя, только у нас имеется специальное отделение, одно на всю Москву. Таких больных в психиатрическую клинику не кладут, там не умеют за травмой ухаживать!

— При чем тут психиатрия? — не поняла я.

Минаев моментально захлопнул рот, потом процедил:

— Хороша же вы тетя. Разговор закончен!

— Но…

— Никаких «но», и вообще, предъявите паспорт!

Пришлось спешно отступать, бормоча под нос:

— Оставила дома.

Перед тем как покинуть больницу, я отловила медсестру и поинтересовалась:

— Где палата 213 «а»?

— В платном отделении, на пятом этаже.

Да, там открылась иная картина. Ковровые дорожки, телевизоры, ласковый персонал, комнаты на одного, и никакого запаха мочи и щей… Но и медсестры, и нянечки, сверкая улыбками, категорически отказались рассказывать о Насте.

— Сведения о больных только у лечащего врача, — в голос твердили они.

Я медленно побрела от больницы к метро. Какие-то смутные, неприятные мысли копошились в голове. Кончина молодой и, в общем, достаточно здоровой женщины выглядела более чем странно. Я провела в палате возле Юли десять дней, приходила утром, уходила вечером и не помню, чтобы Настя жаловалась на судороги. Конечно, у нее отчаянно болело травмированное бедро, она говорила, что тяжело спать в одной позе, на спине, просила вытряхнуть скопившиеся на простыне крошки, поправить подушки. Частенько мучилась головной болью, но судороги? Не слышала ни разу. И потом, пару раз, не найдя нянечку, я подавала ей судно. Настенька лежала в коротенькой рубашечке до пупа, и хорошенькие стройные, длинные ножки оказывались на виду, когда откидывалось одеяло. Конечно, правая, сломанная, нога выглядела не лучшим образом, распухшая и больная, но никаких уродливо выступающих вен и синих «узлов» я не заметила.

И потом, какое нелепое поведение родственников! Может, у них обоих шок от происшедшего, и муж, и свекровь не понимают, что говорят? Не хотели сообщить о кончине Насти постороннему человеку? Почему? Это секрет? И что лежит в банковской ячейке?

Потолкавшись бесцельно между аптечным киоском и газетным ларьком, я приняла решение и отправилась в «Мапо-банк».

Все-таки странное название для финансового учреждения, напоминает «Маппет-шоу», но с виду здание выглядело солидно. Небольшой дом, выкрашенный розовой краской, вход во двор закрывает калитка. Я ткнула пальцем в кнопку.

— Изложите цель визита, — прогремел из динамика металлический голос.

Очень забавно. Найдется ли в целом свете хоть один налетчик, честно отвечающий на подобный вопрос:

— Хочу ограбить ваше деньгохранилище.

С языка уже был готов сорваться этот ответ, но я взяла себя в руки и сухо сообщила:

— Я здесь абонировала ячейку.

Замок щелкнул, ажурная калитка отворилась, я пересекла крохотный дворик и вошла внутрь. В холле маялся чудовищно толстый охранник. Интересно, как подобному экземпляру удалось устроиться на работу секьюрити? Да он и двух шагов не пробежит, задохнется. Впрочем, вдруг он метко стреляет, с двух рук, по-македонски.

Ничего не подозревавший о моих мыслях мужик велел:

— Посидите, сейчас придут.

Спустя минут пять вышел стройный парень в безукоризненном костюме и с папкой в руках и спросил:

— Вы в ячейку?

Я кивнула, и мы пошли налево. В небольшой комнате в стене были сделаны железные ящики.

— Номер? — спросил служащий.

Я растерялась.

— Не помню.

— Не беда, — успокоил парень, — покажите ключик. Ага, пятьдесят вторая.

Он раскрыл папку и вытащил какой-то листок.

— Что это? — не утерпела я.

— Договор об абонировании ячейки.

— Зачем?

Клерк глянул на меня и спокойно пояснил:

— Сейчас проверим, кто имеет доступ к содержимому.

— Разве ключа не достаточно?

— Нет. Впрочем…

— Что?

— В договоре указано — доступ имеет Звягинцева Анастасия Валентиновна или любой человек, имеющий ключ. Странно, как правило, так не делают, но такова воля клиента, и я не имею права чинить препятствий. Открывайте, проверяйте содержимое, потом позовете меня, я подожду в приемной.

И он быстро вышел. Я отыскала дверку с цифрой «52», ключик легко повернулся в скважине, открылась небольшая темная ниша. В глубине белела коробочка. Я вытащила на свет картонку, оказавшуюся упаковкой от тонометра, открыла и ахнула. Вся внутренность была забита стодолларовыми бумажками, внизу, под купюрами, оказался конверт. Четким, ясным почерком, без всяких кренделей и завитушек был написан адрес: улица Мирославская, дом восемнадцать, Рагозину Николаю Федоровичу.