Сволочь ненаглядная

Дарья Донцова, 2001

Юлька, невестка моей подруги, сломала ногу и попала в Институт Склифосовского. Палата подобралась молодая и веселая. Хоть в этом ей повезло, зато мне – нет! Я опять вляпалась в очередную историю! Самым неожиданным образом ее соседки, Настя и Ирина, умирают от тромба. И теперь мне предстояло выполнить Настино посмертное поручение. Надо было найти ее брата и передать ему деньги. Тридцать тысяч баксов! Не хило! Но разыскать Егора оказалось весьма непросто… и даже опасно для жизни…

Глава 3

Но ни завтра, ни послезавтра я не смогла заняться обещанными поисками Насти, потому что в нашей палате произошло страшное несчастье. Утром Ирочка не проснулась, как всегда, раньше всех. Не откинула она одеяло и во время обхода. Дежурный врач, рассердившись на сонную больную, резко потряс девушку за плечо и окаменел. Ирочка была мертва. Оля и Юля в ужасе закричали. Анна Ивановна, пожилая женщина с поломанной рукой, выскочила, голося, в коридор…

Когда я пришла в палату, Ирочкина кровать сияла чистым бельем, а Оля с Юлей категорично просили забрать их под расписку домой.

— Не останусь тут ни минуты, — всхлипывала Юля, — ничего не лечат, просто лежишь в гипсе. Это и дома можно. Лампочка, забери меня.

— Господи, — забормотала я, неловко запихивая в пакеты вещи, — конечно, конечно, только к доктору зайду.

Мрачный Станислав Федорович что-то сосредоточенно писал в пухлой тетради.

— Какой кошмар, — дала я волю чувствам, — такая молодая, и всего-то нога сломана была, ну что могло случиться?

— Тромбоэмболия легочной артерии, — сурово ответил Коза, — такое изредка происходит. Грубо говоря, сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.

— Ужас! — Я не могла прийти в себя. — Я хочу забрать Юлю домой.

— Глупо, — отозвался Станислав Федорович, — в смерти Сапрыкиной никто не виноват, судьба, карма. Разве вы сумеете дома обеспечить надлежащий уход?

— Ну, честно говоря, — обозлилась я, — у вас тоже не слишком ухаживают, нянечку не дозовешься, медсестру не допросишься. Только деньги берут, по пятьдесят рублей за смену, а ничего не делают…

Коза возмущенно фыркнул, но возразить ему было нечего.

— Все равно я целый день у кровати сижу, — неслась я дальше, — лучше уж дома. Кстати, Настю-то забрали, а ее случай похуже нашего будет.

— Звягинцеву перевели в ЦИТО, — пояснил Коза

— Зачем бы это, если у вас такой отличный уход, — поддела я его.

— Ей требуется поставить искусственный сустав, — спокойно пояснил Станислав Федорович, — он стоит тысяча четыреста долларов, очень дорого, не каждому по карману, а в ЦИТО у них родственник работает, вроде обещали сделать бесплатно.

— Странно, что сначала ее в Склиф привезли, — протянула я.

— Так ее на улице подобрали, — пояснил Коза и велел: — Пишите расписку.

К обеду 717-я палата опустела полностью. Сначала отец забрал Олю, потом за Анной Ивановной примчался внук, а около двух прилетел Сережка, и мы отвезли Юлечку домой.

Оказавшись в родной спальне, Юлька блаженно откинулась на подушки и вздохнула.

— Хорошо дома! В палате ужасно воняло.

— Да уж, — согласилась я, — пахло не розами.

— Какой все-таки ужас, — пробормотала Юлечка, — молодая, здоровая, только-только девятнадцать исполнилось, и, пожалуйста, умерла.

— Блинчики с мясом будешь, — я попробовала переменить тему разговора, — или лучше оладушки с вареньем?

Юлечка облизнулась.

— Если честно сказать, Лампушечка, больше всего хочется жареной картошечки на сале с зеленым луком.

— Не вопрос, — пообещала я, — как раз в морозильнике лежит отличный кусок сальца с прожилочками. Давай, погляди пока телик, картошка враз изжарится.

— Да, — завопил из коридора Кирюшка, — Юльке картошечки, а мне?

— Ты уже вернулся, — удивилась я, — на тренировку не пошел?

Кирюшка мрачно протянул записку:

— Вот.

Мои руки быстро развернули бумажку: «Кирилл Романов лишен права занятий на десять дней».

— За что? — возмутилась я. — А ну, колись, чего натворил.

— Ага, — заныл Кирка, — он первый начал, пришлось ответить, кто же знал, что у него нос такой нежный, сразу кровь потекла. А уж вопил! Будто я убил его!

— Кого?

— Никиту Фомина.

— За что? — продолжала интересоваться я.

— Ну, — вновь завел Кирка, — говорю же, Кит первый полез, он меня, а я его, а нас тренер…

Поняв, что никогда не узнаю правды, я со вздохом спросила:

— В школе как?

Кирюшка совсем поскучнел и вытащил дневник. Я быстренько его пролистала и обомлела. В графе «математика» стояло восемь двоек.

— Ничего себе, как ты ухитрился в один день столько «неудов» нахватать?

Мальчишка начал загибать пальцы:

— Одна за домашнее задание, другая по контрольной, третья за самостоятельную, потом у доски отвечал, работа в классе, решение задачи, выученное правило…

— Только семь получается…

Кирка забормотал:

— Домашнее задание, контрольная, самостоятельная, ответ, работа, решение, правило… Что-то еще было…

— Конечно, — вздохнула я, — раз восемь «лебедей», а не семь.

— Вспомнил! — обрадовался мой «Эйнштейн». — Учебник дома забыл! Последняя пара за него!

Я не знала, как реагировать. Однако какая странная учительница, вполне хватило бы одной двойки, ну двух, ладно, трех, но не восемь же!

— Она сегодня всем неудов вломила, — пояснил Кирка, — злая, жуть!

— Небось довели! — посочувствовала я. — Болтали или жеваной бумагой стрелялись.

— Не-а, — ухмыльнулся Кирка, — от нее муж улизнул. Другую нашел, молодую. В общем, неудивительно. Адель Петровна страшная дура и скандалистка, ну какой мужик выдержит? Вот она и бушевала! В девятом всех с урока повыгоняла, в седьмом контрольную на два часа закатила, ну а нам пар навтыкала! Говорю же, дура! Другая б на ее месте спокойненько объяснила: горе, ребята, развожусь! Ее еще бы пожалели! Вон историчка забеременела, да неудачно, выкидыш случился. Так она всем все объяснила, и тишина у нее на уроках — могила. Лишний раз волновать не хотели. Мы же люди, все понимаем. А эта — тьфу!

И он, сопя от возмущения, принялся стаскивать джинсы. Я молча стояла рядом. До чего странные нынче учителя! Когда я училась в школе, мы никогда ничего не знали о личной жизни педагогов. Все преподавательницы были строги, вежливы и держали дистанцию. Наверное, в учительской они рассказывали друг другу о своих бедах и радостях, но на уроках сохраняли непроницаемое выражение лица, словно боги с Олимпа. Невозможно было даже представить себе, что они ссорятся с мужьями, готовят обеды и стирают белье… А теперь! Рассказывать детям о выкидыше! Может, я становлюсь ханжой?

— Лампушечка, — залебезил Кирюша, — а мне картошечки?

— Ладно, иди мой руки, — вздохнула я, — не морить же тебя голодом, Лобачевский.

— С салом, зеленым луком и чесноком, — уточнил Кирюшка и с гиканьем понесся в ванную.

Я ухмыльнулась. У Кирюшки самый счастливый возраст, забот никаких, и если в школе плохо, то пусть хоть дома будет хорошо, иначе зачем человеку семья?

Не успела пожариться картошка, как прибежал Сережка, потом Катя. Вечер пролетел незаметно, в домашних хлопотах. На следующий день пришлось сначала улаживать дела в школе, потом сходить к тренеру… Словом, о Насте я вспомнила только в субботу, собираясь на рынок. Вытряхнула на диван сумку в поисках кошелька и наткнулась на ключик. Делать нечего, придется ехать в ЦИТО, мало ли что хранится в ячейке, насколько я знаю, без ключа к ней и близко не подпустят.

В Центральном институте травматологии приветливая женщина в безукоризненно белом халате принялась методично перелистывать большую книгу. Минут пять она внимательно вчитывалась в страницы и наконец заявила:

— Такая не поступала.

— Проверьте еще разок, — попросила я. — Звягинцева Анастасия, с переломом шейки бедра, переведена из Склифа.

— У нас не пишут, откуда больной, — вежливо возразила служащая и опять принялась изучать пухлый том.

— Нет, не было.

Я страшно удивилась:

— Как же так! Говорили, к вам отправили, сустав искусственный собрались ставить.

Женщина развела руками.

— Может, передумали или в другое учреждение определили. Сейчас пластику многие делают, на самом деле ничего сложного, цена, конечно, кусается…

В глубоком изумлении я вышла на Садовое кольцо и решила доехать до Склифосовского, не так уж и далеко было.

Коза был в ординаторской. Увидев меня, он хмыкнул и ехидно спросил:

— Небось назад хотите…

— Ни за что, — успокоила я его, — скажите, куда увезли Настю Звягинцеву?

— Звягинцева, Звягинцева, — начал чесать в затылке хирург.

— Перелом шейки бедра из 717-й, — напомнила я.

— Ах, эта, — обрадовался Станислав Федорович и потянулся к толстым историям болезни.

Нет, все-таки у врачей омерзительная привычка запоминать не человека, а его хворобы. В прежней жизни я часто посещала гинеколога, все надеялась родить ребенка, да видно, не судьба. На прием ходила только к профессору Карымышинскому. Так вот, милейший Михаил Федорович никогда меня не узнавал. Я появлялась в кабинете, и доктор сухо бросал:

— Раздевайтесь.

Но стоило влезть на кресло, как добряк-врач расплывался в радостной улыбке.

— Фросенька, детка, как дела?

Узнавал он меня не по лицу. Вот и Коза припомнил Настю, лишь услышав про диагноз.

— Ее свезли в ЦИТО, — пояснил хирург, — вот черным по белому записано: родственники пожелали дальнейшее лечение проводить в НИИ травматологии.

— Но там Насти нет, — пробормотала я, — разве вы не ответственны за больных?

— Только пока они в моей палате, — хмыкнул Станислав Федорович, — вышли за ворота, и привет!

— Дайте ее домашний адрес, — попросила я.

— Красноармейская, дом 27, — охотно пошел навстречу Коза, — и телефон есть.

Я быстренько записала данные, но тут хирург неожиданно насторожился:

— Погодите, вам зачем?

Секунду я поколебалась, а потом соврала:

— Она случайно наш чайник прихватила, «Тефаль» с золотой спиралью.

— А, — успокоился врач, — конечно, нехорошо, ну ничего, позвоните, и все устроится.

На улице стояла немыслимая стужа. Постанывая от мороза и клацая зубами, я понеслась по проспекту Мира к метро. Навстречу бежали прохожие, укутанные по самые брови. Уличные торговцы, все как один в гигантских валенках и армейских полушубках, резво подпрыгивали на месте, хлопая себя по бокам рукавицами.

Я влетела в просторный вестибюль, чувствуя, что желудок превратился в кусок льда. В тепле щеки защипало, а нос начал безостановочно чихать.

— Ходит тут, заразу распространяет, — прошипела тетка лет шестидесяти, торгующая газетами, — сиди дома, коли грипп подцепила.

Решив не обращать внимания на хамство, я подошла к телефонам-автоматам и набрала номер, полученный от Козы. Мерные гудки спокойно падали в ухо, на десятом рука потянулась к рычагу, но тут раздался щелчок и сердитый мужской голос:

— Кого надо?

Однако можно ведь и повежливей.

— Анастасию Звягинцеву.

— Она больна, к телефону не подходит, — отрезал голос и уточнил: — Лежит в клинике.

— В какой?

— Кто вы? — еще более сердито произнес мужик. — Чего хотите?

Я даже не успела подумать, как язык сболтнул:

— Медсестра из Склифосовского беспокоит. Мы обязаны указать в карте, куда перевели больную.

— В 1269-ю клинику, — пояснил нелюбезный собеседник, делаясь почти учтивым.

— Да? — изобразила я удивление. — А говорили, в ЦИТО…

В трубке что-то хрустнуло, и парень пояснил:

— Правда, думали туда, только очень дорого, в 1269-й бесплатно делают. Так что не волнуйтесь, отметьте, где надо, и оставьте меня в покое.

Потом, очевидно, чтобы смягчить свое хамство, добавил:

— Извините, хлопот полон рот, Настя в больнице, а тут еще мать заболела.

Я повесила трубку и стащила варежки. Интересно, где это 1269-я больница? Оказалось, в Перово, причем в двух шагах от метро, я даже не успела замерзнуть, только вдохнула пару раз ледяной воздух.

И снова женщина в окошке с табличкой «Справочная» принялась ворчать:

— Звягинцева, Звягинцева…

Палец с обломанным ногтем медленно скользил по строчкам.

— Нет такой, — вздохнула служащая.

Я удивилась и обозлилась до крайности. Ехала черт знает куда и совершенно зря. Ну нет, я так просто не отстану.

Войдя в здание метро, я опять принялась названивать Насте домой. И снова трубку сняли лишь на пятнадцатый гудок, и вновь злой голос рявкнул:

— Что надо?

— Простите, недавно звонила вам, я медсестра из Склифа.

— Что еще? — пробормотал мужчина.

— Боюсь, неправильно записала номер клиники, куда перевели Звягинцеву.

— 1269-я, — гавкнул мужик.

— Ее там нет, — спокойно парировала я.

Воцарилось молчание. Потом парень, сбавив тон, пробормотал:

— Вы что, интересовались в больнице?

— Конечно.

— Зачем?

— Мы несем ответственность за больную и обязаны удостовериться, что она госпитализирована надлежащим образом.

— Подождите, — буркнул мужик.

Пару минут спустя в трубке зажурчал сладкий дамский голос:

— Ах, дорогая, простите великодушно. Сын окончательно растерялся. Настенька больна, я захворала, вот он все и путает. Лежит она в 874-й больнице, на Варшавском шоссе, в третьем корпусе, палата 213. Не беспокойтесь.

— Спасибо, — пробормотала я и повесила трубку. 874-я больница! Каким же идиотом следует быть, чтобы перепутать два таких непохожих номера, как 1269 и 874!

Кипя негодованием, я поехала домой. Замерзла и проголодалась я ужасно, а Варшавское шоссе так далеко от дома.

Приехав, я быстренько выпила подряд три чашки чая и почувствовала, что начинаю согреваться. Потом покормила Юлю, сунула в духовку сляпанный наскоро кекс и решила чуть-чуть отдохнуть у телевизора. Программа обещала обожаемых мной «Ментов», и я в предвкушении удовольствия устроилась в кресле. Милый детектив, чашечка ароматного кофе, пара шоколадных конфет… Ну что еще надо человеку для счастья? Только одно — чтобы его не трогали, и, честно говоря, я не ожидала неприятностей. Сережка уехал на два дня в Петербург, Катя дежурит, Юлечка спит, а Кирюшка корпит над уроками…

Но не успела на экране появиться знакомая заставка, как в комнату всунулась растрепанная голова, и Кирюшка трагическим шепотом произнес:

— Все, пропал!

— Ну, что еще? — весьма недовольно пробормотала я, смотря одним глазом на экран, где Ларин как раз обнаружил очередной труп.

— Пропал, — повторил Кирюшка и отчаянно зашмыгал носом.

Поняв, что спокойно посмотреть кино не удастся, я с сожалением покосилась на телевизор и безнадежно поинтересовалась:

— В чем проблема?

— Задали…

— Только не алгебра, — быстренько прервала я его, — я ничего не смыслю в математике.

И это святая правда. В школе, правда, у меня всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей. Честно говоря, подобная оценка моих знаний была явно завышена, так как даже таблица умножения мне оказалась не по зубам. Считаю я отвратительно и, умножая 15 на 20, каждый раз получаю разный результат. Впрочем, за пределами моего понимания остались физика, химия, астрономия, геометрия. Кстати, и по истории я никогда не могла запомнить дат, а в биологии — всяких членистоногих, земноводных и пресмыкающихся…

Знания, вынесенные мною из школы, были настолько хрупки и малочисленны, что подходить ко мне с просьбой помочь в выполнении домашних заданий было просто бессмысленно. Но Кирюшка все же не терял надежды и ныл:

— Ну, Лампочка, подскажи…

Выяснилось, что учительница литературы задала сочинение на тему: «Как бы я поступил на месте городничего» по бессмертной пьесе Н.В. Гоголя «Ревизор».

— Как? — вопрошал Кирюшка. — Как поступить?

— Ну, — предложила я, — уволь всех чиновников, искорени взяточничество и посади Хлестакова в тюрьму!

— Ладно, — охотно согласился мальчик и убежал.

Не ожидая, что меня так быстро и легко оставят в покое, я поуютнее устроилась в кресле и принялась наслаждаться успевшим остыть кофе и детективом.