Камин для Снегурочки

Дарья Донцова, 2004

«Кто я такая?» Этот вопрос, как назойливая муха, жужжит в голове… Ее подобрала на шоссе шикарная поп-дива Глафира и привезла к себе домой. Что с ней случилось, она, хоть убей, не помнит, как не помнит ни своего имени, ни адреса… На новом месте ей рассказали, что ее зовут Таня. В недалеком прошлом она была домработницей, потом сбежала из дурдома, где сидела за убийство хозяина. Но этого просто не может быть! Она и мухи не обидит! А далее началось и вовсе странное… Казалось, ее не должны знать в мире шоу-бизнеса, где она, прислуга Глафиры, теперь вращается. Но многие люди узнают в ней совершенно разных женщин. И ничего хорошего все эти мифические особы собой не представляли: одна убила мужа, другая мошенница. Да уж, хрен редьки не слаще! А может, ее просто обманывают? Ведь в шоу-бизнесе царят нравы пираний. Не увернешься – сожрут и косточки не выплюнут! Придется самой выяснять, кто же она. Вот только с чего начать?..

ГЛАВА 2

Сколько времени я летела сквозь лес, сказать трудно. Ужас гнал меня словно сыромятной плетью. Вдруг деревья расступились, и я увидела пустынное шоссе. Радость охватила меня. Дорога обязательно выведет к какому-нибудь населенному пункту, и по ней может проехать машина.

И тут показалось ярко-красное пятно. Оно быстро приближалось ко мне, превращаясь в красивую иномарку. Я бросилась автомобилю наперерез.

— Помогите!

«Мерседес» замер. Из окошка высунулась светловолосая девушка.

— Ну ваще, — воскликнула она, — ты пьяная? Или обкуренная?

— Помогите!

— Вау! Тебя ограбили?

— Да, — быстро сказала я.

— Ну садись, — сморщилась девушка, — довезу до Москвы.

Я влезла в «Мерседес» и затряслась от холода.

— Эк тебя ломает, — пожалела меня девица, — небось мескалин жрешь? Или на дорожке сидишь?

— Вы о чем?

— Какие колеса хаваешь?

— Я не наркоманка.

— Нормалек! Ладно, будем знакомы, я — Глафира. Узнала небось?

— Кого? — стуча зубами, спросила я.

— Меня, — горделиво ответила девушка, — я — Глафира.

— Нет, простите, а вас надо узнавать?

Девушка тряхнула копной светло-русых мелкозавитых волос.

— Все отчего-то мигом ко мне целоваться лезут. Ты что, телик не смотришь?

— Очень редко. Вы ведете какую-то программу? Ток-шоу?

Глафира засмеялась.

— Не. Пою в группе «Сладкий кусочек». Неужели ничего про нас не слышала? Вот эту песенку, например.

Бойко вертя рулем, Глафира слабеньким, дрожащим голоском завела: «Милый уехал, в жизни все обман…»

— Ой, конечно, знаю, это вы исполняете?

— Да.

— Очень приятно, меня зовут…

Внезапно я замолчала. А как меня зовут?

— Ну, — поторопила Глафира, — так как тебя звать?

— Не помню, — оторопело ответила я, — имя из памяти вылетело.

— А фамилия, — хихикнула Глафира.

–…э…тоже.

— Чего же ты врала, что не глотаешь колеса, — откровенно развеселилась добрая самаритянка, — наркоша!

— Ей-богу, я не пользуюсь стимуляторами.

— И как тебя звать, не скажешь?

— Нет, — пробормотала я, чувствуя, как в душе снова нарастает ужас, — ничего не помню. Вообще.

— Где живешь?

— Понятия не имею.

— Телефон назови.

— Ну… Нет, не могу.

— Во блин, — хлопнула рукой по баранке Глафира, — класс! И чего делать теперь? Куда тебя везти? Почему ты голая, в одеяле?

Я поежилась.

— Плохо помню. Вроде меня хотели убить, а я удрала, но это все.

Глафира хмыкнула:

— Ловко. Может, в милицию поедем?

— Не надо, — испугалась я.

Певица рассмеялась:

— Понятно. Катим ко мне, там Свин сидит, он разберется.

— Это кто Свин? — спросила я, тщетно пытаясь унять дрожь.

Глафира нажала на кнопочку, по моим босым ногам повеяло теплым ветерком.

— Свин? Продюсер. Сиди спокойно, торчила.

Я хотела было снова напомнить, что не употребляю никакие препараты, но приятное тепло уже добралось до головы, и я уснула…

— Дура, — ворвался в уши возмущенный голос, — зафигом приволокла ее?!

— Она на дороге стояла.

–… бы с ней.

— Жалко все-таки.

— Идиотка.

— Свин!!!

— Что?

— Ну не бросать же ее было?

— Не стоило подбирать!

Я села, обнаружила, что нахожусь на диване в просторной комнате с ярко-голубыми занавесками. На мне была слишком просторная шелковая пижама. В креслах у окна сидели Глафира и мужчина лет сорока, черноволосый, плохо выбритый, с крупным ртом и большим носом.

— Здравствуйте, — пролепетала я, — который час?

— Ты, киса, сутки проспала! — рявкнул мужик. — Давай-ка познакомимся, Семен.

— Очень приятно, — кивнула я.

— Ну, чего молчишь, лапа? — заржал Семен. — Имечко скажи, назовись по-человечески, голуба. Сколько тебе лет, где живешь? Язык проглотила?

Я попыталась судорожно вспомнить хоть что-то. Но тщетно, в голове было пусто, словно в тумбочке у кровати в гостинице после отъезда очередных постояльцев.

— Ну, лапуся, — поторопил меня Сеня, — как дела? Ау! Кофе хочешь?

— Да, — с благодарностью воскликнула я, — очень!

— А покушать?

Невидимая рука сжала желудок.

— Конечно, с огромным удовольствием, — обрадовалась я.

Свин заржал и показал на столик, где стояла банка растворимого кофе, коробка с печеньем и электрочайник.

— Угощайся, котя.

Я встала с дивана, пересела в кресло, насыпала коричневого порошка в чашку, налила туда воды, глотнула и сморщилась.

— Что, невкусно? — заботливо спросил Свин.

— Не слишком, натуральный лучше.

— Скажите пожалуйста, — скривился Семен, — какие мы нежные! Где же ты наслаждалась кофейком по-турецки? В сизо?

Быстрым движением он выхватил у меня из рук чашку и залпом опрокинул в себя ее содержимое.

— Мы, люди шоу-бизнеса, не гордые, — сообщил он, — не то что вы, зэчки.

— Почему зэчки? — оторопело поинтересовалась я.

— Врать не надо, — рявкнул Свин, — хорош выделываться, мы тут тоже можем такого Ваню изобразить!

Я растерянно моргала глазами, потом собралась с духом и прошептала:

— Простите, я не хотела вас обидеть, сказав про кофе. Сама не понимаю, как это вырвалось. Отчего-то мне кажется: раньше я пила только арабику.

— Ну, киса, — хмыкнул Свин, — роль не продуманная. Значит, ничего о себе не помнишь, а кофе в чашечку насыпала, кипяточком залила. Следовательно, не такая уж ты психованная. Сумасшедшая бы на стол порошок натрясла и языком слизала. Одним словом, кончай базар.

— Извините, но я…

— Хватит!

— Ей-богу…

— Значит, правда ничего о себе не знаешь?

— Нет! — с отчаянием воскликнула я.

— Ладно, котя. А я кой-чего разведал. Ты — Таня Рыкова.

— Таня Рыкова? — повторила я, пытаясь понять, вызывает ли это словосочетание у меня хоть какие-то эмоции.

Но нет, никаких воспоминаний в голове не возникло.

— Таня Рыкова, Рыкова Таня… — бубнила я.

— Ага, — кивнул Свин. — Ты жила себе спокойно хрен знает где, у Муньки за шиворотом, потом приехала в Первопрестольную, устроилась трамваи водить.

— Трамваи? — эхом отозвалась я и посмотрела на свои узкие ладони. — Я не умею управлять этим транспортным средством.

— Ага, — хмыкнул Свин, — но само слово «трамвай» тебе понятно?

Я кивнула.

— Вот и славненько, — скривился он, — уже продвигаемся вперед. На городском транспорте тебе работать не понравилось, что, в общем-то, понятно: грязно, утомительно, платят мало, и ты, котя, подалась в поломойки, стала квартирки убирать. И тут тебе, киса, повезло. Пристроилась в коттеджный поселок, к некоему Сергею Лавсанову. Дальше мне говорить или сама продолжишь?

— Простите, лучше вы.

— Вот, е-мое, кривляка, — хохотнул Свин, — ну лады. Некоторое время тому назад ты, душенька, прирезала своего доброго хозяина, можно сказать, благодетеля, пырнула ножиком, остреньким таким, тоненьким, для сырокопченой колбаски. Очень аккуратно попала мужику прямо в сердце. Ловко вышло.

— Не может быть, — прошептала я, чувствуя, как голову стремительно стискивает обруч, — я никогда никого не убивала!

— Да? Откуда ты знаешь? — захрюкал Свин.

— Ну… мне так кажется. И потом, как вы выяснили, кто я такая?

Продюсер шмыгнул носом, вытащил пачку сигарет, закурил и, выпустив прямо мне в лицо струю дыма, спросил:

— Ты выскочила к Глафире из леса?

— Вроде, — осторожно подтвердила я.

— На Волоколамском шоссе?

— Извините, не знаю.

— Зато я очень хорошо знаю, — оборвал меня Свин. — У Глафиры там, на Волоколамке, приятель живет, она от него рулила, а тут ты, киска, в одеялке, голенькая. Глафира, конечно, дура…

Девушка шумно вздохнула, но осталась сидеть молча. За время нашего разговора она не произнесла ни слова.

–…полная идиотка, — продолжил Семен, — жалостливая слишком, вот и притормозила. Я бы ни за что не остановился. Ясно?

— В общем, да, но откуда вы узнали, что я Таня Рыкова?

— Не перебивай, а слушай. Когда ты прирезала хозяина, бедного Сережу, то, совершенно потеряв голову, вылетела из дома и понеслась к дороге, вся в крови, с ножиком в руке. Естественно, тебя взяли на выходе из поселка, охранник выскочил из будки и скрутил Танюшу. Ну, ясный перец, менты приехали, то да се, сечешь? Вела ты себя неадекватно, на вопросы не отвечала, чушь понесла. Ну и попала в сизо, потом суд и приговор!

— Это со мной давно было? — еле шевеля губами, спросила я.

— Да уж не вчера, — улыбнулся Свин, — наша самая справедливая и неподкупная Фемида посчитала тебя невменяемой и отправила на лечение в спецбольницу. Это по-ихнему, по-юридически, клиника, а по-нашенски, по-простому, психушка. Таперича понятненько, Танюшка?

— Нет.

— Ох, и упорная ты. Хорошо. Психушка эта стоит в километре от Волоколамки, надо сквозь лесок пробежать, и выскочишь на шоссе. И знаешь, что интересно?

— Нет.

— Заладила: нет, нет, — фыркнул Свин, — из психушки поднадзорная личность удрапала ночью. Татьяна Рыкова пошла в туалет и утекла. Пронырливая такая, ловко дельце обустроила. Все в палате оставила, в ночной рубашке босиком в сортир почапала, а потом в душ зарулила, сказала медсестре, что обосралась. Вот та, дуреха, и поверила Танечке. А наша Рыкова, ну хитра, ночную рубашонку на крючок повесила и в душ двинула. Сестра спокойно ждала, сорочка висит, вода шумит. Только через час до тупой девки дошло: неладно дело. Открыла дверь, а тебя нет.

— Куда же я делась?

— Э-э-э, хитрованка! Там в полу, под решеткой, которая пол прикрывает, люк имелся в подвал. Дом-то старый, про лючок то ли забыли, то ли посчитали, что его не открыть. А может, тебе кто помог, а? Только утекла ты, киса, и к шоссе бросилась.

— Нелогично выходит, — обозлилась я, — если я имела сообщников, то почему они машину не подготовили?

— Значит, ты одна орудовала, — быстро согласился Свин.

— И откуда у меня одеяло?

— Так сперла в больнице.

Я ошарашенно замолчала, потом поинтересовалась:

— С какой стати мне было хозяина убивать? Опять не то получается. Он же горничной небось зарплату платил!

Семен издал серию коротких хрюкающих звуков, и мне стало ясно, почему он получил столь милое прозвище.

— Ты, кисонька, решила у благодетеля деньжат стырить и сумела сейф вскрыть. Он у парня ну в очень нестандартном месте находился — в кладовке с припасами. Небось он решил, если бандиты наедут, то деньги в кабинете или в спальне искать будут. К банкам с крупой не полезут. Только не подумал Сережа о вороватых горничных да, на свою беду, домой в неурочный час приехал. Прикинь, как он удивился…

— Откуда вы все это узнали? — только сумела спросить я.

Свин хмыкнул:

— Киса, у меня такие связи! И что теперь делать станем, Татьяна? Назад в клинику поедем? Да уж, тебе там очень обрадуются! Скрутят, к кроватке привяжут. Есть у них такие милые постельки, без матраса, а в деревяшке под спиной дырка!

— Зачем?

— А под нее ведерко ставят, — заржал Свин, — чтобы всякие вроде тебя в туалеты не просились.

— Я никого не убивала, ей-богу, поверьте.

— Ты же ничего не помнишь, — издевался Свин, — ни своего имени, ни адреса, ни возраста…

— Да, это так, но я знаю, что не могла убить.

— Невысокая, коротко стриженная, светло-русая, глаза голубые, худая, имеет шрам от аппендицита, — спокойно перечислил Семен.

Я схватилась за пижамные штанишки.

— Да есть у тебя отметина, — отмахнулся Свин, — не старайся, не верю, как говорил Станиславский.

Из моих глаз полились слезы.

— Я ничего, совсем ничего не помню, вообще.

— Тогда поехали в клинику.

— Не хочу!

— Да? Выбора-то нет, киса.

У меня внезапно затряслась голова, по спине пробежал озноб, перед глазами сначала появилась серая сетка наподобие москитной, потом запрыгали разноцветные шары и стала медленно надвигаться темнота. Последнее, что я помню, был гневный вскрик Глафиры.

— Ну ты мерзавец, Свин!

В следующий раз я очнулась ночью, в окнах был беспросветный мрак. В углу большой комнаты горела лампа, на диване в круге желтого света сидела Глафира с журналом в руках. Я попыталась подняться и застонала — голова болела нещадно.

— Проснулась? — спросила Глафира, откладывая яркий томик. — Хочешь есть?

— Да, если можно.

— Пошли на кухню.

Пошатываясь, я добрела до огромного помещения, села на стул и стала смотреть, как Глафира роется в холодильнике.

— Сыр будешь? — спросила она.

Я кивнула.

— Ты не злись на Сеньку, — вздохнула певица, — хоть он и дикая свинья! Он тебе проверку устроил.

— В каком смысле?

— Ты, похоже, в самом деле Рыкова Татьяна, — пояснила Глафира, — убила Сергея Лавсанова, только не из-за денег. Он к тебе полез, изнасиловать хотел, на кухне дело было, вот ножик под руку и попался. И потом, ты москвичка.

— Зачем же тогда Свин наврал? — удивилась я, впиваясь зубами в бутерброд.

— Он думал, что ты врешь, притворяешься беспамятной, — пояснила она, — решил, что в какой-то момент не выдержишь и заорешь: «Все не так было». Но ты молчала, а потом в обморок упала. Теперь Свин в сомнениях.

— Я не вру!

— Похоже, нет, — кивнула Глафира, — совсем ничего не помнишь?

— Ну… я умерла в два часа ночи.

— Ой, расскажи, — подскочила Глафира.

Мы проговорили некоторое время, потом она зевнула, меня тоже потянуло ко сну.

Утро началось с короткого крика:

— Вставай!

Я быстро вскочила, пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за стену.

— Молодец, — похвалил меня Свин, — вот она, зэковская выучка. Раз — и готово.

Я села на кровать.

— Я никого не убивала.

— Хватит, — вполне миролюбиво сказал Семен, — вот что, киса, хочешь в психушку?

— Нет, не отдавайте меня туда, — взмолилась я, — что угодно, только не это!

— Лады, лапа, давай договоримся. Ты будешь работать у Глафиры.

— Кем?

— Всем: костюмершей, гладильщицей, мамой, поваром, уборщицей. Одним словом, станешь за нашей звездой ухаживать. Давно человека найти не можем.

— Почему?

— Так концертов на дню по три штуки и чешем много.

— Чешете? Кого?

Свин захохотал.

— Чешем! То есть по провинции ездим, с концертами. Конечно, Глашка и в Москве поет, по клубам, только основные денежки с Тмутаракани капают. В месяц тридцать концертов в двадцати городах отпоет, и жить можно. От нас прислуга бегом бежит. У всех семьи, мужики, дети. А у тебя никого.

— Я одинокая?

— Совсем.

— И замужем не была?

— Не-а, поселишься у Глашки, — продолжал Свин, — денег тебе платить не собираюсь, зачем они тебе? Жратвы сколько угодно, шмотки дадим. Будешь хорошо работать — награжу, стыришь чего или лениться начнешь — в клинику сдам. Просекла?

— Да, — тихо ответила я, чувствуя себя маленьким камешком посреди огромной пустыни.

— Болтай поменьше, — велел Свин, — про потерю памяти никому не рассказывай. Если кто спрашивать начнет, дескать, откуда взялась, отвечай: «Я Глафире дальняя родственница, приехала из… Тюмени». Даже лучше из деревни под Тюменью. «Теперь работаю мастерицей на все руки».

— Но у меня нет документов!

Свин встал.

— Это не твоя забота, Таня. Будет ксива, хорошая, с пропиской, не дрейфи. Об одном помни: работать надо старательно и меня слушать, как отца родного, иначе капец тебе, котя. Ты ведь не хочешь в клинику?

— Нет! — в ужасе воскликнула я.

— Тады по рукам, — крякнул Свин, — иди, морду умой, душик прими — и за работу. У нас сегодня концерты, сборные, первый в клубе «Мячик». Шевелись давай.