Трубадура

Дарья Волкова, 2023

Тура Дурова – девушка нелёгкой судьбы. Она настоящий боец, отбивающий удары из последних сил, но не допускающий мысли о том, чтобы сдаться. Степан Кузьменко – звезда отечественного спорта, красавец и нахал. Жизнь его тоже не баловала. Но судьба подкинула им пару козырей. Тура и Степан становятся настоящими друзьями, проходят через серьёзные испытания, запутываются в своих любовных проблемах, переосмысливают прошлое, но помогают себе и другим жить по-настоящему и снова обретают вкус к жизни. Они понимают, что время от времени полезно делать паузу в погоне за счастьем, что счастье зависит только от них самих…

Кадр третий. Куросава

Картинка снова черно-белая. И в ней, как в шедеврах Акутагавы и Куросавы — у каждого своя история и своя правда.

Рабочий день Туры выдался с утра бодрым. К семи вечера она не чувствовала ни рук, ни ног, ни спины. А самое главное — себя не чувствовала. Ей иногда казалось, что холёные дамы, клиентки элитных салонов красоты, все сплошь энергетические вампирши. И красоту себе не за счёт дорогостоящих бьюти-процедур получают, а кровь сосут из работников этих заведений. И слова поперёк не скажешь ведь.

Тура на работе на хорошем счету. К двадцати семи годам она поняла, что для всяческих манипуляцией с женским лицом и телом у нее руки вот прямо точно из того места, которое надо, растут. И любыми новыми техниками и аппаратурой она овладевала мгновенно и безошибочно. Только вот выливалось это в то, что работы становилось всё больше. В деньгах это тоже, конечно, выражалось, хотя и не в той мере, в какой Тура считала справедливой. Но тут уж если работаешь не на себя, а на дядю, а в ее случае на тётю — терпи. Она мечтала о своём деле, набиралась опыта и знаний. Только вот мечты эти, скорее всего, так и останутся мечтами. Денег на свое дело такими темпами не заработаешь. Особенно если тебе приходится содержать еще и деда. Всю свою пенсию он тратил не пойми на что. По крайней мере, Тура никогда не спрашивала. И денег на ведение домашнего хозяйства не просила никогда — так повелось после смерти Клары Корнеевны — к тому моменту Тура уже работала. И после ухода из жизни двоюродной бабушки как взвалила на себя всё — так и тащила. Первое время дед давал деньги, а потом перестал. С памятью у него становилось с каждым годом всё хуже.

До дома, с учётом очередной душеспасительной беседы с хозяйкой салона о необходимости усердного труда на ее, хозяйкино, благо, Тура добралась уже к восьми. Вот и парадная родная. Тут с Турой поравнялся упитанный молодой человек с уже тронувшими лоб залысинами. Вид он имел страшно довольный и даже, кажется, насвистывал. Было что-то в его внешности, показавшееся Туре смутно знакомым. Она даже остановилась, не дойдя метра три до парадной. А он прошёл мимо. Почти. Но за спиной Тура услышала, как шаги замерли. И обернулась.

Они сообразили одновременно. И воскликнули тоже одновременно.

— Трубадура!

— Боцман!

Спустя секунду одноклассники уже обнимались. Потом, спустя еще секунд десять, смущённо отстранились и теперь смотрели друг на друга, устыдившись своего порыва.

— Ты… похудел.

— И полысел, говори уж сразу, — хохотнул Яшка Больцман. — А вот ты вообще не изменилась. Ни чуточки. Странно, что я тебя сразу не узнал.

Они стояли у дома Туры, радовались встрече и вспоминали.

С первого и до последнего класса эти двое считались белыми воронами.

Маленькая худенькая Тура стала объектом насмешек с первых дней. Необычный цвет волос, еще более странная речь — она к семи годами всё еще говорила тихо, невнятно, неуверенно и с акцентом. Имя странное. Когда всех детей просили назвать имя, она встала, едва видимая из-за парты, и пробубнила себе под нос: «Тура Дурова». Прозвище Трубадура тут же прилипло к ней. Иногда его сокращали до просто Дуры.

Яшку Больцмана, круглого отличника, игравшего на фортепиано и домбре, до седьмого класса водила в школу бабушка. Он был тоже классическим кандидатом в парии. Подружились они только в четвёртом классе, но сохранили свою дружбу до конца школы. А потом Яшка поступил в Университет точной механики и оптики, но через два года по обмену уехал в Калифорнийский университет, и пути их разошлись.

Сейчас перед Турой стоял совершенно другой человек. Не тот Яшка Больцман по прозвищу Боцман, которого она знала в школе. Он больше не был круглым, скорее, слегка перекачанным, а не упитанным, как ей показалось вначале. Высокий лоб, переходящий в начинающуюся раннюю лысину, его не портил. Живые глаза, улыбка и общий вид крайне уверенного в себе и довольного жизнью человека.

— Яша, ты какими судьбами тут?

— Бабушка умерла. Приехал вопрос с квартирой решать.

— Мои соболезнования. А родители?

— Они давно в Израиле, — пожал плечами Больцман. — Не, они на похороны приехали. Но уже обратно свалили. Бабку сколько раз с собой звали, — Яша вздохнул. — Но она наотрез, в глухую несознанку. А теперь вот… Квартиру мне завещала, я и расхлёбываю.

Тура не сводила со школьного друга глаз. Ну надо же — Яшка. Яшка, но совсем другой.

— Ты сейчас там же… на втором этаже?

— Да ну тебя! — Яшка только что руками не замахал. — Там ужас что творится! Там жить невозможно. Я на Английском квартиру снимаю. А эту, бабушкину, надо сначала в порядок привести, ремонт хотя бы косметический. А потом уж продавать. Да еще кошки эти! — Он закатил глаза. — Слушай, Тура, тебе кошка не нужна? Рыжая есть, и полосатая, и какая-то белая, но она со сломанным хвостом…

Тура рассмеялась.

— Нет, спасибо, мне и без кошки проблем хватает.

— Дед? — понимающе кивнул Больцман. — Жив еще, курилка?

— Жив, — кивнула Тура. — И надеюсь, еще поживёт. Знаешь, не готова я морально к похоронам и… Ой, извини!

— Да нормально всё, — махнул рукой Яша. — Дело житейское.

— Ты с родителями живёшь? — Ей на самом деле было интересно. И усталость вдруг спряталась, и мелкий дождик вперемешку с лёгким ранним снежком не мешал.

— Я в Канаде сейчас живу, — с лёгким оттенком самодовольства сообщил Яков. — А до этого в Штатах работал.

— Тебя так надолго отпустили с работы?

Больцман говорил о каких-то свершено удивительных для нее вещах. И было правда любопытно ужасно.

— А я, знаешь, решил на родине пожить, — усмехнулся Яша. — Уже и работу нашёл. И по деньгам нормально, без потерь. Одноклассников этих ваших буду админить. Потусуюсь тут полгода-год — как дела с наследством решу. А там видно будет.

Туре оставалось только уважительно кивнуть. Видели бы сейчас Яшу Боцмана те, кто над ним смеялись в школе. Тура была уверена, что никто из них не добился того, что имел сейчас Яша — высокооплачиваемую работу, которая позволяла ему легко перемещаться между странами и жить там, где удобно.

— Ты с кем-то из наших общалась? — Яшка словно угадал ее мысли.

Тура отрицательно покачала головой.

— Как на личном фронте? — поинтересовался Больцман.

— Отступаю и несу потери, — сказала она грустно.

— Тура… — А взгляд у него тот же. Жалостливый взгляд Яши Больцмана, который в школе гладил ее по голове и рассказывал, как побьет ее обидчиков.

— Ай, ерунда, — отмахнулась она. — Знаешь любимую присказку лаборантов: «Всё дерьмо кроме мочи. А у некоторых и моча — дерьмо».

Яшка слегка смущённо хохотнул, а она продолжила:

— А у тебя как на этом фронте?

Следующие пять минут Туре на экране навороченного смартфона демонстрировали фото подружек бывшего ботана и толстячка Яшки Больцмана. Судя по фото, Яша питал страсть к брюнеткам с пышными формами и пухлыми губами. Девушек было примерно шесть или семь, и, судя по комментариям Яшки, они скрашивали его одиночество на протяжении последних лет пяти. Кажется, последовательно. А может быть, и параллельно.

Экран телефона вдруг щедро присыпало каплями, и Тура поняла, что замёрзла. Пальцы — особенно.

— Сволочная тут погода, — буркнул Яков.

— В Канаде лучше?

— В Канаде примерно так же. А вот в Лос-Анджелесе куда как лучше. Слушай, Тура…

— Да?

— Может, встретимся как-нибудь, посидим, поговорим в нормальной обстановке? Где-нибудь в кафе или ресторане.

— Давай, — легко согласилась она. — К себе не приглашаю, сам понимаешь — дед, а вот в кафе — с удовольствием.

Они обменялись номерами телефонов. И она еще какое-то время смотрела на Яшкину удаляющуюся фигуру, которую то и дело пересекали серые росчерки ветра с дождём.

Так, пора домой. Там еще дел по приготовлению к приёму нового жильца — вагон и маленькая тележка.

Ожидаемый дверной звонок прозвучал громко и коротко.

Тура открыла, на пороге стоял Степан с сумкой на плече.

— Это все твои вещи?

Стёпа поправил на плече лямку спортивной сумки и шевельнул ногой.

— Вот еще.

Выдвинулась объёмная спортивная сумка «Атомик».

— Уже больше похоже на правду, — кивнула Тура. На ней снова были чёрная футболка и чёрные джинсы. — Ну, заходи, коли пришёл. Только паспорт сначала давай.

— Что, прямо тут, на пороге?

Она чуть отодвинулась от двери и протянула руку.

— Паспорт.

Требование было справедливым и ожидаемым. Степан пристроил сумку у дверей, вторую опустил на небольшой деревянный стульчик — кажется, детский.

— А расписку в получении денег дашь? — Паспорт он пока не выпускал из рук.

— Обязательно! — пообещала Тура и потянула на себя документ.

Степан с неохотой, но выпустил из пальцев черный кожаный прямоугольник.

— Надо же… — Она листнула странички. — И правда Кузьменко Степан Аркадьевич. По гороскопу — Овен.

— Не знал, что гороскоп в паспорт вписывают.

— Ейск… — хмыкнула девушка, дойдя до странички с регистрацией. — Это где?

— У самого Черного моря. Там, где зреет золотой виноград. — И, поскольку его не поправили, исправился сам. — На самом деле, на Азове это.

— Занесло тебя, Степан Аркадьевич, — усмехнулась она. — А ты у нас малыш, оказывается.

— Я-то малыш? — Он демонстративно поглядел на нее с высоты своих ста девяноста трех.

— Такой большой и… — Она тоже демонстративно запрокинула голову, глядя на него. — И совсем молоденький. Всего двадцать пять годков.

— Ты вообще выглядишь так, будто вчера школу окончила.

— Внешность обманчива. Неполных двадцать семь. Так что, как младший по званию, будешь слушаться всех остальных.

— Елену Пре… ужасную тоже?

Ответом ему стал звонкий смех. Кажется, Стёпка выбрал правильные тон и реплику.

— От нее тебе лучше вообще держаться подальше!

— Понял, — он снова подхватил сумку. — Пошли?

— Пошли, — кивнула Тура.

Комната выглядела лучше, чем при первом знакомстве. Но на пятизвёздочный отель, конечно, не тянула. Ну да ладно. Главное, чисто и рядом со всеми нужными объектами. Помимо комнаты, Стёпке выделили стол на кухне, и две полочки — одну в холодильнике, другую в ванной. Щедрость неслыханная просто.

— Эту полку не трогай. — Под «полкой» подразумевался, судя по жесту Туры, целый стеллаж, уставленный всевозможными баночками, бутылочками и еще всякой непонятной хренью. — Это Елены Павловны.

— Даже смотреть не буду в ту сторону, — пообещал Стёпка.

— Молодец. А теперь пошли на кухню, покажу, как газом пользоваться.

— Я умею, — немного обиженно отозвался Стёпа. — У нас дома в Ейске газовая плита.

— Отлично. Не жилец, а подарок просто.

— А я тебе сразу говорил! — не остался в долгу Степан.

И тут их перепалку прервал звонок его мобильного. Стёпа принял вызов и выдернул разъем наушника. Своевольный смартфон принял этот знак по-своему и вывел звук на динамик.

— Кос, на треньку сегодня не опаздывай! — раздался бодрый голос Дерягина. — Матуш в ударе, все оглохли уже.

— Понял, — коротко ответил Степа. Переключать звук уже смысла не было. — Сейчас вещи брошу и через полчаса буду на месте. Я сегодня переезжаю, забыл?

— Ну, с новосельем, Кос! — хохотнул Данька. — Давай, дуй в темпе.

— Кос? — Тура проявляла умеренное любопытство. — Как это соотносится с Кузьменко Степаном Аркадьевичем? Что, у тебя два паспорта?

— Паспорт один, не переживай. Потом расскажу, я на тренировку опаздываю.

— Беги, деловой, — усмехнулась она. — Держи, — на узкой белой ладони лежали ключи. — Твой комплект.

— О, спасибо!

Ладонь убрали за спину.

— Деньги вперёд.

Стёпка пару секунд выжидающе смотрел на девушку. Да ладно, всё нормально, видно же, что люди порядочные.

В ее руку легли несколько купюр, в его — ключи.

— А расписку?

— Ты же на тренировку торопишься, — сладко улыбнулась Тура. — Вечером будет расписка. В обмен на рассказ, почему ты Кос. А не Кокос.

Стёпка мысленно чертыхнулся. Так его тоже иногда называли. Ладно, это всё не срочно и можно отложить на потом.

— Давай тогда. До вечера.

— Удачи, — кивнула она.

Он двинулся к выходу.

Тура посмотрела ему в спину и вдруг бросилась вслед.

— Погоди!

Степан обернулся.

— Чего? — У него девичьи кудри и девичьи же глаза. На контрасте со всем остальным чисто мужским — рост, плечи, вся фигура — смотрится… странно. Забавно.

— Покажу, как замок отрывать-закрывать. Он у нас капризный.

Уже запирая дверь за их новым — хотя у них раньше и не водилось других — жильцом, Тура подумала, что Степан — перемена все-таки со знаком плюс. Во-первых, деньги. Во-вторых, в квартире появился человек, на которого просто приятно смотреть. А в-третьих, он нормальный. Какой-то удивительно и по-хорошему адекватный. А этого в жизни Туры ой как не хватало. Не хватало с самого рождения. Чего-то простого, вменяемого и правильного. Так что, может быть, ее падение на твёрдый асфальт и слёзы от боли и обиды оказались переменой к лучшему. Небольшой, но все-таки позитивный вектор в ее сплошной, без перерыва, борьбе. То ли с кем-то, то ли за что-то.

Главное, чтобы у матери кукушку не сорвало. А это может случиться запросто. Ну да ладно, жизнь покажет.

Вернулся новый жилец с тренировки аккурат к вечернему чаепитию. Он тогда еще не знал, что таковое чаепитие было не просто вечерним, а ежедневным, обязательным.

— Степан Аркадьевич, здравствуйте! — Как и все люди с ослабленным слухом, профессор говорил громко.

— Добрый вечер, — вежливо ответил Степан, осторожно спуская сумку с плеча. Плечо ныло — Матуш их сегодня гонял с особым цинизмом.

— Проходите к столу, мы как раз вас ждём!

Степану удалось не показать своего изумления.

— Спасибо большое. Сейчас только сумку разберу — я после тренировки. Руки помою.

— Понимаю, — энергично кивнул Дуров. — Пять минут мы легко еще подождём.

За спиной деда Тура развела руками.

Стол был сервирован именно для чаепития — заварочный чайник под уже знакомой тряпичной птицей, чашки, маслёнка, сыр, печенье, конфеты. Стёпка с тоской оглядел всю эту красоту и поправил на шее влажные волосы. Ему бы сейчас чего-нибудь посущественнее.

— Знаете, я курицу купил по дороге…

— Куру, — поправил его Дуров.

— А, ну да, куру. — Степан всё никак не мог привыкнуть к местному диалекту. — Так я сейчас разогрею, хорошо?

— Вы же после тренировки, поэтому голодный? — проявил чудеса сообразительности старый профессор. — Турочка, предложи молодому человеку ужин.

И спустя десять минут Степан с отменным аппетитом уминал гречку с тушёной говядиной и овощами, и слушал пространный рассказ Дурова. Если так кормить будут — готов каждый вечер слушать — всё равно про что. Сегодня, например, в честь новоселья, Стёпу знакомили с научными и иными достижениями Павла Корнеевича. Степан даже пару знакомых слов услышал — всё же курс общей физиологии человека им читали.

В общем, Стёпка ел, профессор вещал, Тура молчала. И молча же выдала Степану добавку — когда он поймал себя на попытке вычистить тарелку с густым соусом куском хлеба. Давно не ел такого простого, вкусного и домашнего.

— А вы это зря постеснялись, Степан Аркадьевич, — заметил Дуров, когда внучка со Стёпиной тарелкой вышла из комнаты. — Дочиста всё съесть — это не стыдно.

— Я тоже так считаю, — согласился Степан. — Особенно если очень вкусно.

Он обратил внимание, как Павел Корнеевич сметал крошки от печенья себе в ладонь и отправлял в рот.

— И правильно, — кивнул Дуров. — Нельзя еду оставлять на тарелке. У нас в роду, знаете, все мужчины были как вы — ростом, я имею в виду. Флотских много было. А я, изволите видеть… — он развёл руками. — Метр пятьдесят девять. Потому что тридцать третьего года рождения. Блокада. Голод.

Степан не нашёлся, что сказать. А тут ему принесли добавки. Тарелку он вычистил хлебом до блеска.

За чаем разговор шёл о семье Дуровых. Сначала Павел Корнеевич рассказывал о женщинах старшего поколения — своей супруге и сестре, в самых тёплых выражениях. Потом переключился на дочь.

— Леночка сегодня на дежурстве, увы, не составит нам компанию.

Стёпа этому только рад был — впечатление Елена Преужасная пока произвела такое, что общение с ней хотелось свести к минимуму. Тура при упоминании имени матери и вовсе заметно поскучнела.

— А дежурство — это где? — проявил Стёпа вежливый интерес. Хотя, честно сказать, мрачное лицо Туры было явно тревожным сигналом, но тут уж трудно было выбирать — профессор-то явно был настроен на общение.

— Леночка в третьей городской работает.

— Врач? — В общем-то, ожидаемо. С таким-то отцом.

— Нет, знаете ли… — неожиданно стушевался Павел Корнеевич. — Она, в некотором роде, не совсем врач, и…

Тура фыркнула:

— Елена Павловна охранником трудится. Сидит на входе и проверяет, чтобы все были в бахилах. У нее даже табельное оружие есть, угу. Резиновая дубинка. Она ее даже применять умеет. — И после паузы, прямо глядя в глаза Стёпе, добавила с глумливой интонацией: — По прямому и особенно косвенному назначению.

Стёпа подтекст уловил отчётливо и покосился на профессора. Дуров смущённо кашлянул. Но смолчал. Понял ли неприличный намёк — сказать трудно. Вероятнее всего, нет. Поправил галстук, пригубил чай. И продолжил разговор уже о следующем поколении:

— Самая моя большая беда и боль — это знаете что, Степан Аркадьевич? Что Турочка не стала поступать в медицинский. А ведь у нее способности. Но вбила себе… — Дуров сокрушённо покачал головой.

— А моя самая большая печаль — это то, что ты меня в мореходку не пустил поступать! — делано весёлым тоном произнесла Тура. Кажется, ей стало неловко за свою недавнюю резкость.

— Тура, это совсем не женское дело! — сердито насупил брови дед.

— А во мне, может, дуровские флотские корни заговорили, — парировала внучка. Разговор был явно с давней историей, но Стёпа никак не мог поймать интонацию — шутят или нет? — Или капитанские гены прорезались.

— Тура! — отчего-то сердито одёрнул девушку Павел Корнеевич. — Подлей-ка лучше гостю чаю.

Привычку помогать Туре убирать со стола можно было уже считать закрепившейся. Ему буркнули «спасибо» и выдали полотенце — вытирать посуду.

— Слушай… — Стёпа пристроил кружку на примеченное ранее место. — А ты правда, что ли, в мореходку хотела поступать?

— Была такая блажь, — пожала Тура плечиками. — Тогда как раз второй год как стали девчонок принимать. Мечтала, да. Но дальше мечты дело не пошло. Там же математику надо знать, физику. А у меня с этими предметами как-то не сложилось в школе. — Она вручила Стёпке пустую кастрюлю из-под гречки и вдруг тихо добавила: — У меня отец капитан.

— Настоящий? — почтительно поинтересовался Степан. Он сам вырос у моря, и уважение к морскому делу впитал с морским воздухом.

— Еще какой настоящий. По морям ходил — Балтийское, Северное, Норвежское, Баренцево. Потом списали на берег.

— Почему? — Вопрос вылетел сам собой.

— Пил, — после паузы просто сказала Тура. — Сильно. — А потом без паузы: — Кастрюлю в тот шкаф. Там, на верхней полке, твоя расписка лежит. И ты про Кокоса обещал рассказать.

— Не кокос, а Кос. — Вообще, на «Кокос» Стёпка реагировал обычно бурно и обидчиво, но сейчас почти не задело. — Я в греческом клубе играл два года. Фамилия — Кузьменко, Кузьма — это от греческого Косма. Так меня и перекрестили в Коса.

Она рассмеялась — мягко, без издёвки.

— А ларчик просто открывался. Греция, значит. Надо же…

Стёпка потрогал рукой на предмет надёжности и устойчивости древний на вид стул, оседлал его и неожиданно пустился в откровения:

— У меня там родственники. Дальние. Дед — грек. Константинас Георгадис. А меня что-то после армии никуда не брали — играть, я имею в виду. Тухляк был, короче. И я поехал с родней знакомиться. А там, — он щёлкнул пальцами, — р-р-раз, и сложилось. Понравился я «Олимпиакосу» — и два года за них играл.

— Ого! — Тура вручила ему несколько ложек и вилок. — А как тут оказался?

— Продали, — пожал плечами Стёпка, старательно вытирая между зубчиками вилку.

Она звонко рассмеялась:

— Продали? В Греции не в курсе про отмену рабства?

— Ладно, поймала, — ответно улыбнулся Степан, укладывая столовые приборы в ящик. — Это называется трансфер.

— И как тебе после трансфера тут?

— Нормально. Мне на родине привычнее. А по деньгам даже выгоднее.

— Знаешь… — Она выключила воду и обернулась от раковины. Оглядела его с ног до головы: верхом на стуле, копна черных кудрей, выразительные глаза и тонкий ровный нос. — Ты похож на грека. Я вот греков себе именно так и представляла.

— Знаешь, — в тон ей ответил Степан, разглядывая ее изящную фигурку в неизменном черном и светлые волосы. «Цвета льна» — вылезло откуда-то из памяти. — Ты тоже похожа на норвежку. Я норвежцев именно так и представлял.

— Здорово, когда люди не обманывают твоих ожиданий, верно? — сказала она вдруг.

И, пока Стёпка удивлённо таращил глаза, поспешно добавила: — Ты в душ идёшь? Я хочу принять ванну, раз матери нет дома.

— Нет, — качнул головой Стёпа. — Я после тренировки каждый раз душ принимаю.

Тура кивнула и вышла с кухни. Стёпка сладко потянулся. Чистый, сытый, довольный. День определённо стоит считать удачным.

От оптимизма мало что осталось, когда Стёпа устраивался спать. Не койка — финиш полный. Жёсткая, короткая. И одеяло до середины икр. Надо будет у Туры спросить завтра: может, у них есть одеяло подлинее? С этой мыслью Степан заснул.

Вопрос об одеяле был поднят утром на кухне.

— Тура, а у вас одеяла другого нет?

— Мёрзнешь, что ли? — Тура торопливо допивала кофе и доедала бутерброд с сыром.

— Ноги… торчат.

Она смерила его с ног до головы. Кивнула. А потом прыснула:

— А на кровати ты как? Помещаешься?

— С табуреткой нормально, — буркнул Стёпка.

Тут уже зазвучал звонкий беззастенчивый смех. А потом Тура посмотрела на часы и смех оборвался.

— Чёрт! Опаздываю! Степаша, овсянка на плите, ешь, пока тёплая.

— А-э… Благодарствую… — Он никак не ожидал, что ему предложат завтрак. И назовут Степашей. Спасибо, что не Хрюшей.

— Про одеяло вечером поговорим! — донеслось из коридора.

Вечером до одеяла дело дошло не скоро. Сначала был ужин. Восхитительный рассольник и жареная скумбрия с рисом. Ничего особенного, но вкусно — язык проглотишь. И было приятно, что в этом доме, за этим столом — Степан чувствовал — его постоянный зверский аппетит не является предметом для насмешек.

Павел Корнеевич утверждал, что здоровый мужчина, занятый физической работой, должен потреблять не менее трех тысяч килокалорий в сутки, громил новомодную систему дробного питания, приводя в помощь себе медицинские термины, из которых Стёпа опознал три. Тура с улыбкой, но молча приносила добавку. И Елены Павловны снова нет — это счастье, однако. Степан уже оценил.

После он привычно помог Туре убрать со стола. И так же привычно вытирал посуду, расставляя ее по уже примеченным местам. Заодно и время есть — поговорить.

— Слушай, Ту, может быть, мне вам денег добавить? А то обжираю вас регулярно.

— Как ты меня назвал? — Она резко повернулась к нему.

Как, как… Как в телефоне записал — так и назвал. Ему трудно давалось это имя — Тура. Оно было каким-то грозным и чужеродным, как рокот холодного северного моря. Нет, с учётом ее норвежских корней, оно, может, ей и подходит. Но ему не нравилось. Имя Ту — живее как-то. И короче.

— Извини, Тура. — Он старательно вытер чайную чашку профессора и поставил ее на блюдце с таким же рисунком. Это называется, как Стёпе объяснили, чайная пара.

— Нет, повтори, как ты меня назвал!

— Ту. — Он решил не вступать в пререкания. — Я тебя так в телефон записал. Торопился. Ну и это… по привычке.

— А знаешь, ничего. — Она наклонила голову, словно прислушиваясь. — Ту-ту-ту… Мне нравится. Называй. Разрешаю.

— Премного благодарен. — Степан перекинул через плечо полотенце. — Так что там с одеялом?

— Ничего. — Тура вздохнула и снова принялась за посуду. — Есть еще одно одеяло, но для тебя тоже будет коротким. А ты, как обычно, выкручиваешься?

— Никак, — мрачно буркнул Степан. — Так и мёрзну всю жизнь. Дома кровать отец сделал сам, под мой рост. И одеяло Василиса, бабка моя, сшила.

— Ну раз Василиса сшила, значит, и я сошью, — беспечно пожала плечами Тура. — Из двух одеял одно сделаю как-нибудь.

— Спасибо, — слегка ошарашенно ответил Степан. Такого участия он к своим проблемам никак не ожидал. И вспомнил, с чего был начат разговор. — Слушай, Ту, может, я доплачивать буду? Раз уж вы всё равно меня кормите?

И еще как кормят. И завтрак, и ужин, и чай. Незатейливо. Но вкусно и сытно. Как дома.

— Перестань. — Тура дёрнула плечиком. — Хоть кто-то есть будет. А то дед любит каждый день свежее. И не терпит, чтобы еду выкидывали — блокадник, ты же сам всё видел.

— И ты каждый день готовишь? — Стёпке и в самом деле было интересно.

— Да, готовлю. Частично мать забирает с собой на сутки. Она мнит себя великой кулинаркой, но только на словах больше. А на самом деле исправно подчищает все кастрюли. Я, правда, выслушиваю регулярно про то, откуда у меня растут руки в плане готовки. Ну ест — и ладно. А что остаётся, то собакам отношу. У меня есть пёсики прикормленные. У помойки.

На это Стёпка не знал, что и сказать. Чем его Тура неизменно удивляла — так это своей предельной честностью. Он любил, когда говорят прямо. Но не настолько же…

— Как-то неловко… пёсиков объедать.

Снова смех. Звонкий. Немного обидный, но самую каплю. Посуда вымыта, и Тура оборачивается.

— Не переживай. Ты же на косточки не претендуешь?

Степан отрицательно покачал головой.

— Ну вот видишь! — Она забрала у него из рук сковороду и пристроила в шкаф. — Все будут довольны, не парься.

— Постараюсь не париться.

Тут как не согласиться-то? И почему-то душа требовала продолжения банкета, поэтому Стёпка, дежурно оседлав кухонный стул и так же дежурно устроив полотенце на шее, продолжил беседу:

— Ту-у-у… — протянул он нараспев, словно дразня. Или бросая вызов.

Она улыбнулась, демонстративно сложила руки на груди и так же нараспев протянула:

— Ко-о-ос…

Он рассмеялся. Чёрт. Вот совсем не ждал, что вместе с жильём в удобном месте получит в дополнение нормальное питание и вполне себе интересную компанию. Жизнь в одиночку на съёмных квартирах за последнюю пару лет Стёпку порядком утомила. Он вырос в доме, где постоянно шумели. Отец орал на Лёлика, брат огрызался, Василиса орала на всех. И тишина, и невозможность перекинуться вечерами хоть словом, угнетала. Теперь только понял, как соскучился по простым душевным разговорам.

— Скажи, а где сейчас твой отец-капитан?

Улыбка Туры тут же поблекла. Так явно и быстро, как будто ее выключили. И Степану так же мгновенно стало неловко.

— Извини. Если я лезу не в свое дело, то… Просто я тебе про родственников греков рассказал, а у тебя тоже вон как… необычно… Мне стало любопытно и…

Тура молчала, и он закончил совсем неловко:

— Не отвечай.

— Да отчего бы не ответить? — тихо и после паузы спросила она. — Чаю хочешь?

Чиркнула спичка, загорелся газ.

— Секретов никаких нет. Точнее, есть, но уже гриф секретности с архивов снят. Наверное. Хотя… — Она махнула рукой. — Ты, главное, деду не проговорись, что знаешь, ладно?

Стёпка согласно кивнул. Кажется, семейная история Дуровых была не такой уж и простой. Но он не жалел, что спросил. Потому что чай Ту заваривала вкусный, на кухонном столе стоят тарелки с остатками бисквита и сыра, а по беседам за чашкой чая Стёпка очень уж стосковался.

Елена Дурова была девушкой любвеобильной. Ее коронная фраза: «Я создана для любви, а не для работы». Именно поэтому после семейных мучений всех: Павла Корнеевича, Марии Фоминичны — бабушки Туры, и Клары Корнеевны — двоюродной бабушки и сестры деда — в общем, всех, кроме самой Леночки, был брошен на втором курсе мединститут. Пару раз Леночка сходила «взамуж», но без печати, а так — на вольные хлеба. Хлеба все на поверку оказались худые и ничего, кроме аборта в двадцать лет, Леночке не принесли. Пока наконец не выпал ей счастливый билет в образе белокурого викинга Ларса Рённингена. Капитан сухогруза, косая сажень в плечах, яркие голубые глаза и трубка — всё как полагается. Да еще и не наш, а импортный!

Окрутила его Елена в три дня. И укатила с ним в Норвегию.

Северная сказка оказалась с суровой изнанкой. Елена явно рассчитывала, что будет жить в уютной квартирке в Осло, вести весёлую жизнь и ждать мужа из плаванья. Вышло совсем иначе. Ларс почти сразу отправил жену к родне на север страны, в деревеньку в Финнмарке — в область, расположенную за Северным полярным кругом на берегу Баренцева моря.

Через полгода после переезда родилась Тура. Из развлечений, помимо возни с ребёнком — вязание и радио. Спустя год Ларса списали на берег, и он присоединился к семье.

От мужа Елена и сбежала с первым попавшим в ее поле зрения моряком, оставив полуторагодовалую дочь норвежским родственникам.

— Ничего себе! — выдохнул Степан. При их внешней с Турой совершенной разности и даже некоторой полярности, судьбы оказались более чем схожи.

— Да уж, — невесело усмехнулась Тура. — Ничего себе, всё вам.

— А как ты тут оказалась? — Стёпа уже забыл про свое великодушное «не отвечай». История Туры таила в себе еще много интересного.

— А вот тут, Стёпа, и начинаются государственные тайны, — вздохнула Тура. — Тебе чаю подлить?

— Ага. Только я это… — Степан виновато покосился на пустые тарелочки. Ни следа бисквита и сыра. И это, похоже, его рук, то есть рта… дело.

— Что найдёшь — всё твоё! — Тура махнула рукой в сторону холодильника. — Только сырую печёнку не трогай, я ее завтра пожарю.

С очередной чашкой чаю Стёпа уминал творожную массу и слушал продолжение рассказа Туры.

Тура убирала в буфет посуду.

Леночка вернулась в отчий дом. Там ее приняли — куда деваться. Обогрели, приласкали, пожалели. Но на вопрос: «Что с ребенком?» не был получен внятный ответ. Павел Корнеевич влепил дочери пощёчину. За то, что ребёнка бросила. И бушевал потом долго. Но совершенно безо всякого практического результата.

Добиться того, чтобы дитя вернули матери, не получилось. Законодательство Норвегии было всецело на стороне отца, гражданина страны. Получать удавалось только скупые отчёты о том, что ребёнок жив, здоров, благополучен и растёт. Так шли годы. Елена почти сразу получила развод, и у нее вовсю закрутились новые романы. Менялись мужчины, цвет волос, места работы. О дочери, растущей где-то в Норвегии, она преспокойно забыла.

Павел Корнеевич не забыл.

А Тура росла с пьяницей отцом и молчаливыми тётками, которые приходили, чтобы приготовить какую-то еду и произвести уборку. Еще они чинили отцу одежду — он почему-то постоянно рвал штаны. Иногда забирали девочку к себе. Но о своей жизни в Норвегии Тура помнила смутно. Ни лиц, ни слов, ни событий. Только ощущение холода и одиночества. Словно не люди были вокруг — тени, стылые и безголосые.

Жизнь изменилась, когда отец заснул в доме, а Тура осталась на улице. Она специально вышла — не любила его пьяным. Ей тогда было пять.

Почему не пошла к соседям — не знала, и объяснить потом не могла — ни себе, ни кому-то еще. Села в сугроб и начала присыпать себя пушистым снежком. Там и нашла ее соседская собака. И лай подняла. А потом уж и соседи подтянулись.

Так Тура Рённинген оказалась в приюте в городе Вадсё. До русских родственников эта информация дошла с огромным опозданием. Но дошла. И тут дед, за три месяца до этого известия похоронивший жену, просто как с ума сошёл. И отправился в Большой дом на Литейном проспекте.

Профессор Дуров работал на ФСБ. Ну, в то время название было иным — КГБ. Разумеется, никто об этом тогда не подозревал — государственная тайна, все дела. Что-то, связанное с мозгом — вот всё, что было известно Туре. Да она и знать не хотела, что стояло за теми событиями. Как дед выторговывал помощь самой могущественной организации страны. Не знала она, каких усилий, нервов и переживаний это всё стоило Павлу Корнеевичу. Но был один непреложный свершившийся факт: в возрасте пяти с половиной лет она оказалась в России. Как это произошло — ей неизвестно.

— Как это, неизвестно? — Стёпка поймал себя на том, что сидит с открытым ртом. — Телепортация, что ли?

— Почти. — Тура выплеснула остатки остывшего чая в раковину. Подошла к плите и снова зажгла конфорку. — Я не знаю, как эти люди проводят свои операции. Вывезли. Как-то. Как — я не в курсе.

— Ты что… А ты… А что ты сама помнишь?

Она отвернулась.

— Ничего.

Степан с всё возрастающим изумлением разглядывал тонкую спину — сегодня футболка ради разнообразия серая. Как это — ничего?

— В смысле… Ты… тебя чем-то накачали? В ковре вывезли? В футляре от контрабаса?

— Смешно, — тихо и грустно ответила Тура.

— Извини! — спохватился Степан. — Я просто… не то хотел сказать… Прости.

Она устало опустилась на стул.

— Меня потом несколько лет дед таскал по разным врачам-специалистам — у него же много знакомых в этой среде. Дал мне свою фамилию. В психушке лежала два месяца. Я не говорила. Совсем. В постель мочилась каждую ночь лет до девяти. И ни черта не помню о своём детстве там. Помню только, что всё время было холодно. И одиноко. И страшно. Последствия стресса, так считали врачи. Такая вот история, Кос.

У Степана от этой истории холодок пробежал по спине. Он поёжился.

— Слушай…

— Не говори ничего, — Тура махнула рукой. — Даже не знаю, зачем я тебе это всё рассказала. Наверное, чтобы ты понимал, что за человек моя мать. И какой человек мой дед. Тебе же тут жить с нами. А одеяло я тебе завтра сделаю, ага? Потерпишь?

Он лишь рассеянно кивнул, когда она вышла из кухни. Смотрел на чистый стол и ерошил волосы на затылке. И вспоминал собственную мать.