И небеса однажды кончаются

Дара Преображенская

Лилиан живёт во Франции в местечке Сен-Маре. Её семья занимается выращиванием цветов на продажу. Однако погибает её отец незадолго до рождения младшей сестры Лили – Берты. Берта слепа от рождения, но со временем Лили понимает, что девочка обладает огромной жизненной мудростью, которой она учится у неё. Приходят страшные времена – голод, война с Германией. Семья Лилиан переезжает в Америку, где живёт её бабушка. В войне погибает её возлюбленный Бертран. Судьба Лили складывается непросто.

ГЛАВА 2 «ШКОЛА СВ. ФРАНЦИСКА»

«Неверно сказать —

красота спасёт мир,

Правильнее сказать —

Сознание красоты спасёт мир».

(Листы сада М.).

Я открываю семейный альбом на первой странице и вглядываюсь в знакомые лица, они начинают жить самостоятельной жизнью, словно раньше я никогда их не знала, и в моей памяти они родились только сейчас. На большом любительском фото запечатлены мама и отец. Они улыбаются, расположившись среди тенистых деревьев в саду. Со следующей фотографии на меня смотрит Сесилия своими наивными детскими озорными глазами. Она прижимает к своей груди букет роз, они кажутся большими, тяжёлыми, почти полностью закрывают её красивое лицо. При мыслях о Сесилии в горле моём застревает комок рыданий, мне с трудом представляется бледная похудевшая Сесилия в монашеской одежде. Нет, я не должна допустить, чтобы она распрощалась навсегда с родным домом и ушла в монастырь! Но разве в силах я удержать Сесилию?

Я переворачиваю страницу и узнаю себя — маленькую девочку в широкополой шляпе и длинном до пят светлом платье. Рыжие кудряшки волос раскиданы по плечам, она тоже немного кокетка с притягательными ямочками на пухлых щёчках.

Фотографии могут многое поведать нам о себе самих, но люди не привыкли сосредотачивать своё внимание на плоских чёрно-белых изображениях.

Я до того поглощена воспоминаниями, что совсем не замечаю, как матушка Антуанетта в чёрной сутане, стоя посреди класса с раскрытой Библией в руках, монотонным усыпляющим голосом читает о житии Св. Николая. У неё заострённое книзу лицо, по форме напоминающее треугольник с водянистыми прозрачными глазами и несколько отвисшими щеками.

На её тонкой почти плоской груди выделяется большой железный крест с распятым Христом и едва различающейся надписью на латыни «Спаси и сохрани».

Девочки-воспитанницы в тёмно-синих платьях-униформах перешёптываются друг с другом, хихикают. Некоторое время матушка Антуанетта отрывается от чтения, смотрит в раскрытое окно. Там в саду громкие шмели, жужжа, перелетают с цветка на цветок. Далее за садом простирается берёзовая аллея с молоденькими деревцами, посаженными всего лет семь назад добровольцами из Сен Маре.

В солнечные дни после обеда, когда все девочки из пансиона укладываются спать или учат уроки, я спускаюсь в аллею и брожу между деревьями, следя за тем, как ослепительный белый круг Солнца мелькает среди насыщенных зеленью ветвей. Затем, расправив платье, я сажусь на траву и просто сижу, не думая ни о чём. Я предаюсь созерцанию, я наслаждаюсь тем, что есть без оценок, без границ и следствий. К сожалению, люди привыкли всё оценивать, однако в такие редкие моменты я учусь соединяться с Вечностью, и тогда мир вокруг меня начинает оживать, постепенно открываться передо мной. Тогда и небо, и солнечные лучики, порождённые огромным Солнцем, говорят со мной на понятном лишь мне одной языке.

За аллеей протекает речка, и с утра до позднего вечера оттуда доносятся плеск и голоса купальщиков. Они плавают между кувшинок с толстыми стеблями и держащимися на воде овальными листьями, они смеются, шутят, а к ночи возвращаются обратно в деревню, чтобы предаться своим сказочным снам.

Сидевшая рядом со мной соседка по парте Патриция дёрнула меня за рукав. Я была с силой вырвана из своих мыслей, как выброшенная на берег рыба. Только тогда я обратила внимание на то, что весь класс смотрит на меня. Матушка Антуанетта окинула меня своим пронизывающим взглядом.

— Сестра Лилиан, встаньте!

Испугавшись, я тотчас поднялась с места, совсем забыв, что на моих коленях лежал альбом с семейными фотографиями. Он с оглушительным стуком упал на пол классной комнаты, несколько фотографий рассыпались по полу, представляя собой довольно жалкое зрелище.

Настоятельница школы Св. Франциска наклонилась над ними, подняла три фотографии и долго, не отрываясь, рассматривала их. На первой из них фотоаппарат мсье Лефонтена запечатлел Бертрана и Сесилию, на второй маму на фоне оранжереи, на третьей была я.

— Что это, Лилиан де Бовье?

Должно быть, я покраснела, потому что лицо моё буквально горело. Я не знала, что ответить на вопрос матушки Антуанетты, и поэтому стояла, опустив голову и не смея поднять глаза на матушку-настоятельницу.

— Потрудитесь ответить, сестра, когда Вас спрашивают!

— Я….мне стыдно. Простите меня, этого больше никогда не повторится, — пробормотала я.

— В последнее время Вы ведёте себя слишком рассеянно. Я, конечно, сожалею, что вашу семью постигло горе, Вы потеряли отца — истинного патриота преданно служащего Франции. Но это должно было Вас подхлестнуть проявлять ещё большее рвение к учёбе. Итак, Лилиан де Бовье, Вас совсем не интересует жизнь Св. Николая?

— Это не так, мадам.

— Пока Вы не убедили меня в обратном. Поднимите фотографии и следуйте за сестрой Клеменцией. Она проводит Вас на кухню к сестре Рут. Вы будете помогать ей по хозяйству и каждый день перед завтраком Вы станете читать по одной главе из Библии перед остальными воспитанницами. Вы поняли меня, Лилиан?

Водянистые глаза матушки Антуанетты снова устремились на меня, и я поняла, что последнее слово останется за ней.

— Вы поняли меня, Лилиан? — повторила настоятельница.

— Да, мадам.

Она взяла со стола колокольчик и позвонила в него. Сорокалетняя толстушка Клеменция — монахиня, присматривающая за хозяйственными постройками и продовольствием, плавно вошла в класс. Девочки встали, потому что так было принято выражать почтение.

Сестра Клеменция представляла собой высокое полное создание в очках и белом накрахмаленном чепце на голове, скрывающем её густые чёрные с отливом волосы. Двигалась она медленно, размеренно. Тёмные зелёные глаза всегда выражали спокойствие, но при более длительном рассматривании, казалось, что она вот-вот расплачется. Сестра Клеменция остановилась рядом с матушкой Антуанеттой и вопросительно посмотрела на неё.

— Сестра, отведите Лилан на кухню и проследите за тем, чтобы во время «тихого часа» сегодня она посетила библиотеку. Я могу надеяться на Вас, сестра?

— Да, мадам, — ответила Клеменция.

Незаметно она подмигнула мне, дав понять тем самым, что ко мне будет проявлено снисхождение.

Меня давило отчаяние, я понимала, что перед матушкой Антуанеттой моя репутация потеряна, но, взглянув на улыбающееся мне довольное жизнью лицо Клеменции, моё отчаяние тут же улетучилось, словно за спиной у меня выросли крылья. Ещё немного, и я оторвалась бы от поверхности земли и полетела бы высоко-высоко в небо.

В пансионе ходили слухи о том, что сестра Рут была странной. Она ни с кем не разговаривала, вела замкнутый образ жизни и до безумия увлекалась кулинарией и рукоделием. Видя мою настороженность, сестра Клеменция ласково потрепала меня по волосам и шепнула на ухо:

— Не бойтесь, мадемуазель, сестра Рут очень добра и великодушна. Просто она не такая, как все. Когда-то у неё погиб жених, после этого сестра Рут ушла в монастырь и перестала общаться с миром.

— Скажите, почему люди уходят в монастыри, заточают себя в мрачных стенах, в то время как окружающая жизнь стремительно проходит мимо них, а они, словно слепые, не замечают этого? Что заставляет людей бежать от мира?

Мы шли по выложенной гравием дорожке по направлению к кухне. Вдруг сестра Клеменция остановилась и посмотрела на меня.

— Что заставляет людей бежать от мира? — повторила мой вопрос, — Наверное, отчаяние и разочарование. Когда мы сталкиваемся со страданием, мы думаем, что это совсем не то, что мы ожидаем от жизни. Нам почему-то кажется, что жизнь должна быть всегда праздником, а если она вдруг не оправдывает наших ожиданий, мы начинаем замыкаться в себе.

— А Вы? Почему ушли Вы?

Сестра Клеменция пожала плечами.

— Не знаю. Наверное, потому, что ничего не удерживало меня в приюте, близких родственников я никогда не знала. Вокруг меня было слишком мало радости за исключением Сочельника, когда в наш приют богатые люди привозили много сладостей и игрушек. Но я выросла и поняла, что сладости и игрушки — это далеко не всё, к чему должен стремиться человек. Я искала то, что наполнило бы мою опустошённую душу до краёв. Ночами я много молилась и просила Бога, чтобы Он дал мне возможность найти себя.

— И Бог ответил на Ваши мольбы?

— Да. Однажды я решилась пойти на исповедь в храм. До этого я редко доверялась кому-либо, но, войдя в храм, увидев множество горящих свечей, услышав торжественные звуки органа и пение хора мальчиков, я расплакалась оттого, что впервые за столь долгое время испытала настоящее благоговение. Я вдруг поняла, что попала именно туда, куда всегда стремилась. Я поняла тогда, что моё место, моё истинное место в отдалении от суеты, в уединении среди этих свечей и звуков органа.

— И Вы действительно счастливы?

— Да. Я очень счастлива.

Мы возобновили свой путь до тех пор, пока не дошли до миниатюрного аккуратного домика из красного кирпича, утопающего в зарослях роз и вьюна. Навстречу нам вышла довольно худая женщина средних лет в сутане с бросающейся в глаза бледностью измождённого лица. Взглянув на неё, я обратила внимание на то, что её изумрудные глаза были полны жизнью, несмотря на измождённость хрупкого тела. В руках она несла пустой глиняный кувшин. Белый чепец почти целиком скрывал её убранные волосы.

Нет, её нельзя было назвать красивой, однако эти живые глаза с лихвой компенсировали физический недостаток внешности. Она остановилась, поздоровалась с нами и внимательно посмотрела на меня.

— Куда направляетесь, сестра Рут? — спросила толстушка Клеменция.

— К молочнику мсье Бенуа. Сегодня у него будет для меня отличная сметана, и девочки полакомятся перед ужином.

Сестра Клеменция слегка подтолкнула меня вперёд:

— Я привела Вам помощницу по распоряжению матушки-настоятельницы. Отныне она во всём будет помогать Вам.

Мне показалось, что сестра Рут слегка улыбнулась, во всяком случае, уголки её губ несколько приподнялись, но изумрудные глаза по-прежнему горели необыкновенной живостью.

— Вы не возражаете, сестра?

— О, нет, вовсе нет. Мне как раз нужна помощница. Я буду только рада.

Она ещё раз посмотрела на меня:

— Как тебя зовут?

— Лилиан, мадам.

— Лилиан…, — задумчиво произнесла сестра Рут, — Красивое имя. Должно быть, ты довольна своей жизнью.

— Не совсем.

Клеменция попрощалась с нами и пошла обратно по своим делам. Мы посмотрели молча на её удаляющуюся фигуру.

— Ты сама вызвалась помогать мне? — спросила сестра Рут.

— Нет, я наказана за рассеянность.

На глаза мои навернулись слёзы, ещё немного, и я разрыдалась бы.

Сестра Рут протянула мне кувшин.

— Держи.

…Я хочу летать. Я очень хочу летать. Я так хочу летать, как никогда раньше. Но у меня нет крыльев. Они почему-то не выросли за моей спиной, как вырастают у ангелов. Жизнь добродетельных людей похожа на жертву, а моя жизнь напоминает отчуждённый остров в полном одиночестве среди водных потоков. Куда мне бежать, где скрыться? Я не хочу быть островом среди жестоких отвесных скал…..

Лик фарфоровой статуэтки Божьей Матери был наполнен грустью, хрустальные слёзы блеснули в её прекрасных глазах, она прижимала святого младенца к своей груди.

Как будто откуда-то издалека слышится знакомый голос, и в то же время он совсем рядом. Я прислушиваюсь. Он что-то напевает совсем тихо-тихо, едва уловимо для человеческого уха.

…Мне холодно, мне больно,

Жизнь течёт меж пальцев моих, как песок,

И смерть притаилась где-то рядом.

Где Любовь?

Она улетела на крыльях, словно птица,

Не оставив после себя ничего

Кроме отчаяния и печали.

Где свет моей души?

Он растворился в безумии мира.

И я стою одна на перепутье разных дорог,

И холод окутывает меня….

Я открываю ширму, за которой сестра Рут что-то вышивает на пяльцах и поёт. Увидев меня, она отрывается от работы, умолкает.

— Это Вы сейчас пели? — спрашиваю я.

— Тебе понравилось?

— Да. Мне показалось, — я не договариваю, обрываюсь на полу фразе.

— Что тебе показалось?

— Простите, мадам, я не хочу лезть в Вашу душу.

— Поверь, для меня крайне интересно твоё мнение.

— Интересно? — удивляюсь я, смотрю в переполненные чувствами изумрудные глаза сестры Рут.

— Потому что ты — не такая, как все. Ты необычная девочка. Так что же тебе показалось?

— Вы страдаете. Вы очень страдаете. Мне показалось, что Ваши слёзы изливаются не наружу, а внутрь и разъедают Ваше и без того израненное сердце.

После моих слов я вижу, как изумрудные глаза сестры Рут наполняются слезами. Она отворачивается к окну, чтобы не показать мне своей слабости. Но она берёт себя в руки, её кулаки сжимаются, она выдавливает улыбку, однако в глазах всё ещё гнездится глубинная печаль.

— Хочешь посмотреть на то, что я вышиваю?

— Хочу.

Сестра разворачивает ко мне пяльцы. На белой атласной материи среди ореола роз на меня глядит почти живой портрет незнакомого мне мужчины. У него светлые волосы, карие глаза и такая же светлая бородка. Никогда не думала раньше, чтобы с помощью обыкновенных ниток можно было столь живо запечатлеть человеческое лицо на куске материи.

— Кто это?

Сестра Рут вздыхает:

— Он умер давно-давно.

— Скажите, он был Вашим женихом?

— В это трудно поверить? Ведь со стороны я, наверное, выгляжу такой отчуждённой, такой далёкой. Матушка Антуанетта очень довольна моим аскетизмом и преданности Обители Св. Франциска. И никому ей даже не приходит в голову, что иногда мне просто хочется запереться в своём внутреннем мирке, выпустить из себя накопленную десятилетиями боль и навсегда освободиться от неё.

— Мадам, у каждого человека своя боль, и ему думается, что она во много раз превосходит все страданья человечества, вместе взятые.

— Мои страдания и боль, Лилиан, под этим чепцом, — говорит сестра Рут.

Я недоумённо смотрю на её высохшее от постоянной работы лицо. Никогда ещё в присутствии взрослых я не чувствовала себя такой смелой, как сейчас. Присутствие сестры Рут не давит на меня, наоборот, я ощущаю свободу, когда вдруг тебе хочется довериться человеку, пожить его жизнью, не будучи отвергнутым и оскорблённым им же самим.

— Что Вы имеете в виду, мадам? — спрашиваю я.

Она откладывает пяльцы и неожиданно для меня снимает с головы белоснежный чепец. Густые пряди седых волос ниспадают на её худые плечи, на складки чёрной монашеской ризы. У меня перехватывает дыхание. Сестра Рут делает неудачную попытку улыбнуться.

— Не пугайся, Лилиан. Ты права, настоящие раны вот здесь.

Она показывает на своё сердце.

— Они очень глубоко, и вряд ли когда-нибудь исчезнут, не оставив ни следа.

Не отрываясь, я смотрю на её седые волосы, у меня перехватывает дыхание.

— Но Вы же ещё достаточно молоды, мадам.

— Ты даже не представляешь, как я стара, Лилиан. Ведь, прежде всего, старится не тело, а душа. На ней появляются язвы, а затем они отражаются на внешнем облике, только не все замечают это. Людям кажется, что старость наступает с годами. Нет, она приходит мгновениями. Хочешь я научу тебя вышивать?

Я киваю, всё ещё целиком поглощённая увиденным.

— Хочу, мадам. Тогда я вышью портрет своего отца.

…Сестра Луиза обвела всех взглядом. Это была сухая женщина с коротко остриженными волосами, которые она прятала под белоснежным чепцом монахини Обители Св. Франциска. Она никогда не позволяла себе улыбнуться, выражение её бледного лица было всегда угрюмым, длинные худые пальцы постоянно сжимали молитвенные чётки.

Воспитанницы побаивались её, потому что серые холодные глаза смотрели с осуждением, будто любые мысли твои проходили строгий контроль и проверку на предмет «чистоты и непорочности». Говорили, в её келье было всегда темно и мрачно, ибо сестра Луиза считала, чем меньше удобств позволяет себе человек иметь, тем чище и совершеннее он становится.

Во время завтраков, обедов и ужинов сестра Луиза вставала за специально оборудованную в столовой зале кафедру, открывала отмеченные страницы толстой Библии и заставляла девочек зачитывать эти выделенные страницы вслух. С одной стороны, монотонное чтение успокаивало, однако, с другой, было совершенно невозможно сосредоточиться на смысле прочитанного за едой, ведь сестра Луиза любила устраивать небольшие проверки. Для этого она приглашала какую-нибудь произвольно выбранную ею воспитанницу и спрашивала, что она поняла из прочитанного. Если «жертва экзамена» не отвечала ни на один заданный вопрос, ей предстояло читать за следующей трапезой по целой главе, а затем коротко рассказывать содержание. Если же проштрафившихся не находилось, то ими становились воспитанницы, получившие порицание на других уроках и тем более, если порицания эти исходили от самой матушки-настоятельницы.

В столовой было чисто, свежие цветы стояли на длинных, накрытых белыми скатертями столах. Обычно ими оказывались ромашки или незабудки, собранные воспитанницами и монахинями во время ежедневных прогулок по саду. Кое-кто из нас даже уходил в лес и возвращался оттуда с большими охапками полевых цветов.

Так как и школа, и Обитель содержались на пожертвования состоятельных граждан Сен-Маре, а также на ежемесячные пособия, выплачиваемые родителями воспитанниц, кормили нас хорошо. Обед обычно состоял не менее чем из трёх блюд. В него всегда входил какой-нибудь вегетарианский салат из брокколи или шампиньонов, капустный суп с толстыми жирными кусками телятины. На второе часто подавали картофельное пюре с зеленью. Всю эту обильную трапезу всегда завершал стакан парного молока, за которым ежедневно ходила сестра Рут к молочнику мсье Бенуа из соседнего селения. Между тем в промежутках между ужином и полдником всегда подавалась чашечка горячего шоколада и кексы, испечённые также сестрой Рут. Она вкладывала в них столько любви и старания, что они буквально таяли на языке.

Но случались и дни поста, которые тщательно соблюдались в Обители, и нам приходилось испытывать некоторые неудобства, ибо пища была простой и неприхотливой. Со слов матушки Антуанетты подобная еда должна была прививать нам «любовь к Христовым скорбям».

…Сестра Луиза, как и всегда, встаёт за кафедру, выкладывает толстый том Библии в кожаном переплёте, долго ищет закладку, которая была накануне оставлена на нужной странице. Затем открывает Библию, надевает очки и своими подслеповатыми глазами всматривается в расплывающиеся строчки. После этого она смотрит на присутствующих в обеденной зале. Столы, как обычно, накрыты, и мы приготовились к очередной трапезе. Сегодня подали куриный бульон, клёцки с зелёным салатом и целый стакан густой сметаны той, что обещала сестра Рут. Я люблю сметану, тем более, дома я не имею возможности есть её так часто, как здесь, в пансионе Св. Франциска. Кое-кто из девочек, движимый огромным чувством голода, уже приступил к приёму пищи. Они не обращали никакого внимания ни на сестру Луизу, ни на её назидания и нравоучения. И в этом смысле я завидовала им, потому что не обладала таким хладнокровием. Колкий взгляд сестры Луизы всегда действовал на меня угнетающе, начинали подкашиваться колени, и еда не лезла в рот.

Несколько раз сестра Луиза осторожно стучит длинной указкой по дереву кафедры и произносит весьма внушительно, всё ещё не сводя с нас своего колкого взгляда:

— Ну-с, кто сегодня продолжит чтение о жизни Святого Франциска Ассизского? Возможно, среди вас есть желающие?

В тайной надежде я некоторое время жду, что кто-нибудь из девушек-старшеклассниц выйдет сейчас к кафедре и начнёт читать, но мои ожидания беспочвенны. Длинная указка сестры Луизы на этот раз показывает прямо на меня.

— А как насчёт Вас, Лилиан де Бовье? Вы недавно потеряли отца, поэтому Вам как раз следует всецело обратиться с молитвами к Св. Франциску. Как Вы думаете?

Я невольно вздрагиваю, поднимаюсь с места, прислушиваюсь к прекращающемуся гулу, девочки смолкают. Кто-то облегчённо вздыхает, ведь очень приятно насыщать свой желудок, когда другой надрывает голос и делает лёгким твоё времяпровождение.

— Идите сюда, Лилин де Бовье, мы ждём Вас, — наконец произносит сестра Луиза, — Надеюсь, сегодняшнее чтение превратится в настоящий философский разговор. Кстати, Вы никогда не хотели вести жизнь в отречении, присоединившись к череде невест Христовых?

— Нет, мадам. Я ещё не задумывалась над этим.

— Жаль. Жизнь в миру полна грехов, Вы ещё очень юны, и Вас они пока не коснулись. Сейчас самое время бежать от мира и его соблазнов.

— Но… зачем же бежать?

Взгляд серых глаз пронизывает меня насквозь с ног до головы, мне становится не по себе, хочется сквозь землю провалиться, но ноги твёрдо стоят на полу.

— Лилиан де Бовье, поясните, что Вы имеете в виду.

— Ничего, мадам.

— Нет, не скрывайте свои мысли, они могут завести Вас слишком далеко.

— Но я действительно ничего не имела в виду, мадам.

— Я жду Ваших объяснений, — непреклонно и настойчиво произносит сестра Луиза.

— Я…я думаю, что в монастырь уходят те девушки, которые пострадали в миру или столкнулись с каким-то разочарованием.

На этот раз глаза сестры Луизы становятся совсем колючими, однако в их глубине я замечаю ту самую боль, то самое отчаянье, которое так часто улавливала и в глазах Сесилии. Да, она скрывает эти чувства, боится признаться себе в их существовании. И не только она, все монахини ведут лицемерную жизнь. Краем глаза я замечаю, что кулаки сестры Луизы сжимаются, сквозь почти белую кожу проступают натянутые сухожилия и вены.

— Лилиан, у Вас слишком поверхностное мнение в отношении монашества. Вы считаете, только скорбь и разочарование толкают нас в ряды невест Христовых?

— Я не знаю, мадам, но мне кажется… возможно, только это.

Неожиданно для всех сестра Луиза хватается за голову, наверное, ей становится плохо. На её выцветших ресницах блестят две слезинки.

— Простите, мадам….я….не хотела Вас обидеть.

— Начинайте, Лилиан де Бовье. Вас все ждут.

Я медленно открываю книгу, и понимаю, что это не Библия, а «Жития святых и пророков» Ричарда Герберта младшего. Книга украшена толстым рисунком с позолотой, поэтому неудивительно, что сначала я приняла её за Библию. Мне кажется странным, что сегодня сестра Луиза изменила своим привычным стандартам, отложив Библию в сторону, но я не успеваю открыто выразить чувства, как остальные воспитанницы.

На странице «тридцать пять» крупным шрифтом написано: «Нострадамус — великий пророк и его жизнь».

Имя «Нострадамус» всегда вызывало во мне желание раскрыть какую-то, до сих пор неведомую мне завесу, ибо я была наслышана о его великолепном даре предсказывать будущее с поразительной точностью — способность, присущая далеко не всем людям. Мне было интересно, что же ощущает человек, видящий туман далёких или грядущих событий, которые вот-вот сбудутся, и тогда он заслужит уважение своих современников. Мой интерес к судьбе Великого Нострадамуса постепенно передался и на всех присутствующих. Зал притих, любимые салаты были отложены, и вот отныне моё, чуть приглушённое чтение слилось с каждой находящейся в зале воспитанницей. Я начала читать:

«Он точно знал время и час своей смерти и то, где и как он умрёт. „Вблизи от скамьи и кровати найдут меня мёртвым“. Никто особенно не удивлялся этому предвидению. И не такое великий пророк и ясновидец предсказывал при своей жизни, сумел заглянуть в бездну будущего. Накануне вечером Нострадамус объявил своим близким, что не переживёт этой ночи. Родные, жена и дети начали было возражать, но он остановил их движением руки и потребовал священника. Явился отец Видаль, исповедал умирающего и совершил святое предсмертное причастие. Утром, когда вошли в кабинет, увидели мёртвого Нострадамуса на полу между скамьёй и кроватью. Это случилось 2 июля 1566 года».

— Простите меня, — вытирая слёзы белым кружевным платком, сестра Луиза быстро выбегает из столовой залы и исчезает в пролёте мрачных стен.

Я останавливаю чтение и следую за ней, но её нигде нет.

— Сестра Луиза! Сестра Луиза! — кричу я сорвавшимся голосом в отражённое эхом пространство, — Постойте! Что случилось!

Она не отзывается. Тихо. Я пытаюсь её найти, вглядываюсь в каждый закоулок.

— Сестра Луиза!

Она стояла за аркой, низко опустив голову, и тряслась от рыданий.

— Что с Вами, сестра?

— Идите, Лилиан. Вы не должны видеть мои слёзы.

— Я Вас обидела своими словами?

— Нет, просто….просто Вы были правы.

— Права?

— Когда человек бывает отвержен от мира, он замыкается в себе, уходит от людей, создаёт свой собственный мир или подчиняется всеобщим установкам. Вы, сами того не понимая, всколыхнули болезненный пласт. Это заставило меня задуматься над смыслом моей жизни. Почему я здесь, ради кого или чего?

— Что же заставило Вас оставить мир?

— В детстве я рано лишилась родителей. Я была некрасивым ребёнком с белокурыми волосами и бесцветными ресницами. В юности никто не предложил мне руку и сердце, и я чувствовала себя бесполезной, никчёмной, отверженной. Люди отвернулись от меня, но только Бог остался в глубине моей души, и я решила уйти к Нему. Никто не поймёт моих слёз, для остальных я — строгая монахиня Луиза Сенье, не больше.

— Простите, сестра. Сегодня Вы принесли интересную книгу.

— Вы хотели бы прочесть её, Лилиан?

Я киваю.

— Да.

— Это — книга из библиотеки монастыря. Если Вы горите желанием прочесть её полностью, я попрошу сестру Линду отложить книгу для Вас.

Впервые за время нашего общения худое лицо сестры Луизы озарилось улыбкой. Незаметно она пожала мою правую руку.

— Спасибо Вам, Лилиан. Не знаю почему, но мне стало легче.

Другой человек представлялся мне всегда некой непроницаемой стеною и вот, разговаривая с сестрой Луизой, я поняла, что непроницаемая стена исчезла. Передо мной открывался совершенно иной внутренний мир беззащитной, неуверенной в себе хрупкой женщины. Она вложила в мои руки большой белый конверт.

— Вам письмо, Лилиан. Идите в сад, я отпускаю Вас, а вечером приходите в библиотеку за книгами.

— Письмо?

На конверте стоял адрес: «Долина цветов, Сен Маре». Сестра Луиза вопросительно посмотрела на меня.

— Это от Ваших родственников?

— Да, мадам.

— Возможно, они хотят сообщить Вам нечто важное?

— Они редко пишут.

— Идите, Лилиан. Сейчас Ваши мысли всё равно далеки от постижения Слова Божия.

….Углубившись в чтение, я не слышу пения птиц, не замечаю того, как садовники Роберт и Артур заняты стрижкой кустов. Письмо было от Розы. Она с радостью сообщала известие о своём предстоящем замужестве и скором приезде бабушки из далёкой Америки. Я ещё ни разу не видела её, не представляла себе, как она выглядит, чем интересуется, и какой у неё характер. Знала только то, что в последнее время о её приезде в доме говорили чаще обычного. И ещё в гостиной висел портрет бабушки в молодости, сделанный рукой самого Франческо Феретти — знаменитого итальянского живописца. Она была изображена в широкополой белой шляпе с длинными кудрявыми рыжими волосами и лукавой улыбкой на лице. Глаза бабушки по цвету напоминали лепестки полевых васильков среди раскинувшегося изумрудного поля. О, её глаза могли сказать о многом, но я никогда не пыталась вглядеться в их бездонную суть. Они были неподражаемы, как и весь её облик. Кроме того, я знала, что её звали Маргаритой де Пуатье, и она была дочерью коллекционера антикварных вещей мсье Эдварда де Пуатье — моего прадедушки по материнской линии. Этот маленький семейный бизнес и обеспечил ей безбедное существование в будущем, тем более она вышла замуж за старика — американца Томаса Милтона, занимавшегося производством мебели. Бабушка овдовела, но не предалась своему горю. Она со всё большей страстью окунулась в жизнь и путешествовала по миру, набираясь новых удивительных впечатлений от жизни и обычаев других. Больше я ничего о ней не знала.

«Лили, — писала Роза, — вынуждена сообщить тебе две печальные новости. Недавно доктор поставил диагноз: детский церебральный паралич. Что это такое я не знаю, но доктор Луи объяснил, что наша сестрёнка не сможет самостоятельно передвигаться и всю оставшуюся жизнь будет прикована к постели или к инвалидной коляске. Он предложил нам оформить Берту в специальный дом для инвалидов, но мама отказалась. Она очень сильно изменилась, постарела, мне кажется, Лили, что она до сих пор не до конца смирилась со смертью отца. Доктор Луи спросил, есть ли у кого из наших родственников подобные болезни и были ли они в прошлых поколениях. Мама ответила, что все в семействе де Бовье здоровы.

«Возможно, — сказал доктор Луи, — были какие-то осложнения во время беременности, а также тяжёлые роды».

Берта окружена роскошными игрушками, но она способна лишь видеть их или наблюдать за тем, как кто-то из взрослых берёт эти яркие игрушки и показывает ей, хотя я не берусь с уверенностью утверждать это, ведь рождаются и слепые дети, а мы до сих пор были уверены в слепоте нашей малышки».

Я отрываюсь от чтения, на миг представляю себе крохотное тельце Берты, завёрнутое в кружевные пелёнки. О, нет, она обречена. Комок рыданий хочет вырваться из моего горла, но застревает там. Какая-то чёрная птичка опустилась на ветку акации, затем взмыла ввысь, широко раскрыв крылья в полёте, вдруг комом начала падать на землю, но, не долетев немного до её поверхности, вновь упорхнула, скрывшись из виду.

«Вторая печальная новость, — далее писала Роза, — связана с Сесилией. Неделю назад она покинула Сен Маре, чтобы поселиться в монастыре Св. Августа недалеко от Парижа. Она хочет постричься в монахини, несмотря на то, что и я, и Генри пытались отговорить её от такого серьёзного шага. Она осталась тверда в своём решении. Сеси представлялась мне несколько легкомысленной и весёлой девушкой, с её щёк никогда не сходил природный румянец. Но в последнее время она стала очень серьёзной, под глазами образовались синие круги, и вообще, она так бледна, что это наводит меня на мысль о её тайной болезни. Неужели случившаяся трагедия и состояние Берты изменили её? Бедный Бертран ходит, как в воду опущенный. Видела б ты его. Каждый день он приносит свежий томик Монтеня, но никто кроме Сесилии не интересуется книгами. Я думаю, она всё-таки примет постриг».

Я успеваю смахнуть слезу, под силой тяжести она падает в траву, а на её месте уже образовывается новая. В саду тихо, покойно, уютно. Кажется, что остальному миру наплевать на твои переживания; он живёт в своём ритме — размеренном и обособленном от тебя.

— Лилиан, сегодня ты почему-то грустная, — слышу я знакомый приятный голос совсем рядом с собой.

Это — сестра Рут присела на скамью. Я не заметила то, как она подошла ко мне, и всё то время, пока я читала письмо, находилась со мной. В её изумрудных глазах блеснул огонёк и растаял. В руках она держала плетёнку, до верху наполненную бутербродами.

— Я знаю, ты голодна, поэтому специально принесла тебе бутерброды.

— Нет, нет, я не хочу.

— Ты даже не спросила, с чем они.

— Из чего бы она ни была приготовлена, Ваша еда всегда вкусна.

— Они с маслом, зеленью и томатом.

Сестра Рут протягивает мне бутерброд, и я невольно беру его, но есть мне действительно не хочется. Немного откусываю.

— Спасибо, Вы так добры ко мне, мадам.

Сестра Рут качает головой.

— Что тебя беспокоит?

— Ничего, сегодня очень душно, у меня разболелась голова.

— В том письме написано что-то, не совсем радостное? — предполагает сестра Рут, показывая на конверт.

— Да.

— Что тебя расстроило?

Я всматриваюсь в её открытое, доброжелательное лицо. Оно некрасивое, но что-то есть в этом чистом лице притягивающее взгляд. Не такой ли была Дева Мария или любая из мадонн Леонардо да Винчи?

— Мадам, я боюсь будущего.

— Боишься будущего?

— Каждый день мы просыпаемся с рассветом, мы дышим, поём, наслаждаемся окружающим. Но мы не замечаем того, как неумолимое время, словно песок течёт между пальцев, принося страдания нашим родным и близким. Меньше всего мы хотим чужих страданий, но они страдают.

— Не нужно бояться будущего, Лилиан.

— Почему?

— Потому что оно в тебе. Ты являешься его частью, неотъемлемой частью, оно в каждой клетке твоего тела, в твоих глазах.

— В глазах?

— Если тебя постигла неудача, благослови её и живи дальше.

— А если неудача постигла моих близких, мадам?

Сестра Рут улыбается.

— Тогда помоги им, чем можешь. Горе не абсолютно. Для кого-то оно является предвестником счастья или переходом на следующую ступень развития. Ты ещё слишком молода, Лилиан, и для тебя жизнь окрашена в кричащие тона. Но пойми, есть ещё и нежные краски, которые долго хочется созерцать. Жизнь состоит не только из белого и чёрного, но и из других оттенков. Поверь, она намного разнообразнее, чем ты думаешь. Рядом с горем идёт счастье, рядом с большими потерями живёт Мудрость. Посмотри на всё, что ты видишь, Лилиан: на эту тарву, на небо, деревья и цветы. Они спокойны, так как знают, всё идёт своим чередом. Они просто существуют, не думая ни о чём, не строя никаких планов на будущее. Ты можешь научиться у этих деревьев отношению к жизни. Учителем бывает не только строгая дама в очках с постным лицом. Нет, Лилиан, учителем, истинным учителем может стать даже камень, лежащий на дороге.

— Но моя маленькая Берта никогда не встанет и не пойдёт, а Сесилия погубит себя в мрачных стенах аббатства.

Сестра Рут ставит плетёнку на скамью.

— В стенах многих монастырей живут те же люди, что ты и я, ничем не отличающиеся от нас. Даже там они радуются и постигают свои истины, даже там они остаются людьми.

— Моя сестра Сесилия мечтала о замужестве и вечной любви.

— Я уверена, она сохранит свою мечту, и это освятит её существование. Кто знает, быть может, именно в стенах аббатства она найдёт своё счастье.

— А Берта? Как же Берта?

— Берта обретёт твою заботу и привязанность. Сейчас она счастлива.

— Когда она вырастет, она осознает своё положение.

Сестра Рут качает головой.

— Не заглядывай далеко, Лилиан. Отучи себя от этой дурной привычки. Не всё нам дано видеть, потому что люди не обладают прозрением. Им лишь кажется, что они всё знают, на самом деле это не так.

Она треплет меня по волосам.

— Ты переживаешь больше не за себя, а за других, ты ещё ребёнок, и в тебе нет ни капли эгоизма и злобы. Постарайся остаться такой до конца.

Я сжимаю худую ладонь сестры Рут, словно в поисках защиты, которой лишена.

— Это правда, что будет война?

— Кто тебе сказал, дорогая?

— Бертран. Вы не знаете его, мадам. Он — друг моей сестры Сесилии. Он почти уверен в этом.

— Запомни, Лилиан, войны не будет, потому что мы молимся за Францию. Да ты вся дрожишь.

Я смотрю вдаль на две высокие фигуры садовников. Артур и Ричард закончили работу и идут с полными вёдрами обрезанных веток в сторону ограды. Они о чём-то говорят друг с другом, даже шумят, так как Артур смеётся и корчит рожи.

— Я боюсь, если вдруг начнётся война, если слова Бертрана станут правдой. Тогда будет много крови и слёз… и мы умрём. Я очень боюсь смерти.

— Почему?

— Потому что после смерти пустота, сплошная чёрная пустота.

— Только лишь поэтому, Лилиан?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю, мадам, я не знаю.

— Смерть — всего лишь переход. Много раз ты проходила через него, Лилиан.

— Как это?

— В одном теле человек проживает несколько жизней. Он меняется, меняется его мировоззрение, взгляды, привычки, меняются его ценности и всё то, к чему он привык, и это повторяется много раз.

….

Через неделю от Розы пришло второе письмо. Она сообщала, что Сесилия постриглась в монахини в монастыре Св. Августа Парижского и дала обет отречения от мира.