55 невыдуманных историй. #запискиалмаатинца

Данияр Сегизбаев

Это дебютная книга автора, написанная в разговорном жанре, искренне и с юмором. Книга состоит из нескольких глав: забавныеи романтические приключения юности, невероятные курьезы из врачебной жизни, смешные случаи во время путешествий…Эти увлекательные истории – веселые и ироничные, трогательные исентиментальные, иногда немного грустные, но всегда правдивые – не оставят никого равнодушным.Вы окунетесь в атмосферу Алма-Аты 70-90-х годов, последуете за автором в разные страны и города…

ЦЕЛИНОГРАД

Ниже я расскажу вам о первых своих шагах в медицине в далеких 1987—1989 годах в районной больнице города Целинограда, ныне Астаны, и пару потешных рассказов о нашем незатейливом быте и жизни в общагах…

Светлой памяти моего первого заведующего, доктора Исламгалеева Хасан Нурхановича и моего учителя и наставника, высококлассного врача от Бога, моего близкого друга Игоря Белоцерковского посвящается!

30 лет назад я окончил Алма-Атинский государственный медицинский институт. В стране набирала ход перестройка Горбачева, и нам, выпускникам вузов, предписали ехать «на село». Газета «Медик» вышла с пафосным заголовком «Отличники на село», где перечисляли наши фамилии и гордо сообщали о нашем «добровольном» желании поехать в регионы.

Конечно же, мне не хотелось уезжать из родного города, но работы в Алма-Ате не было, и я согласился поехать в Целиноград, где мне предложили пройти специализацию по моей любимой челюстно-лицевой хирургии. В итоге из большого списка «отличников на село» уехали только мы с Виктором Кимом, моим другом врачом-онкологом, все остальные благополучно остались и рассосались по столичным клиникам.

Целиноград образца 1987 года был областным центром, но при этом был маленьким провинциальным городком с небольшими улицами и типовыми строениями. Мы переночевали в гостинце «Москва» и через два дня нас поселили в женском общежитии финансового техникума в районе железнодорожного вокзала. Причем нас принудили выписаться из Алма-Аты и прописаться в этом жутком здании, потому что в противном случае жильем просто не обеспечивали.

Так началась моя Целиноградская эпопея, продлившаяся 2 года.

Конечно, было очень тяжело после большой алма-атинской квартиры попасть в комнату размером в 12 кв. метров, где мы жили вчетвером. Кроме нас с Витей, с нами жил Костя Шульгин и наш новый друг Алибек Касенов, врач из Караганды. Советские врачи-интерны, кроме того, что жили в ужасных нечеловеческих условиях, должны были участвовать в многочисленных субботниках, дежурить в вытрезвителе и бегать кроссы на лыжах по льду Ишима. Нас заставляли ходить патрулем в ДНД в криминальных районах и обходить неблагополучные квартиры в поисках больных туберкулезом и дизентерией.

Я не буду описывать 40-градусные морозы и осеннюю грязь по колено, ужасные туалеты в общаге и отсутствие горячей воды, как часто мы жили впроголодь, как искали водку по всему городу и всю ночь играли в преферанс при свете свечей. Как катастрофически не хватало 95 рублей зарплаты в месяц, и поэтому приходилось разгружать вагоны с арбузами на вокзале и сдавать кровь за деньги и отгулы, чтобы съездить домой.

Но мы были молоды и отчаянно честолюбивы, энергии и сил было достаточно, мы ничего не боялась, а самое главное — было огромное желание стать классными специалистами и хорошими врачами.

ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ

Как-то в конце ноября нас с Виктором отправили на ночное дежурство в городской вытрезвитель. Получив направление, мы на карете скорой помощи приехали в ужасный район, типа нашего алма-атинского «турчатника». Район славился бараками, где проживали «химики», условно освобожденные уголовники на свободе. «Скорая» привезла нас в 20:00 и уехала обратно в город, мы вошли в жутковатое промозглое помещение с решетками на окнах, с плакатами о вреде пьянства и ужасным зловонным запахом. Дежурившие милиционеры особо не обрадовались нам, спать там было негде, еды тоже не было, и махнув на нас рукой, отправили в комнату медицинского осмотра.

В маленькой облезлой комнатушке было два стула и жуткий стол, стоял бак с замерзшей водой и шкаф с остатками лекарств и лейкопластырем. Мы с Витей уселись на нары в комнате для алкашей и с ужасом думали, чем занять себя до утра. Через час сидения в комнате, где температура была не выше 10 градусов тепла, мы замерзли и еле могли разговаривать. Вытрезвитель был пустой, охранники пили водку, и мы за отсутствием пьяных пациентов попросились домой. Караульные, увидев наше плачевное состояние, сжалились над нами, подписали отчетный бегунок и разрешили нам уехать. Вопрос был только, как уехать, стояла кромешная тьма, не было ни одной машины, а общественный транспорт сюда не ездил. Идти пешком по криминальному району было равносильно самоубийству, к тому же было около 20 градусов мороза, а до города было достаточно далеко.

Тут на наше счастье привезли несчастного алкоголика, мы осмотрели его, померили давление и уложили спать на нары, где до этого сидели сами. Привёзшие его милиционеры согласились довезти нас до нашего общежития, однако в милицейском «воронке» кабина была двухместная, и нам с Витей, пришлось лезть в металлическую будку.

Не дай Бог, кому-то побывать в недрах этой адской машины. Внутри не было никаких сидений, и только узкие перекладины вдоль борта, без спинок и элементарных поручней для держания. Людей возили хуже животных, и, судя по пятнам крови и рвотным массам, несчастные алкоголики проезжали в ней все круги ада. Вместо света там были два маленьких зарешеченных оконца с обеих сторон будки. Взявшись за прутья решеток, мы, два врача с высшим образованием, тряслись на ухабах, с трудом удерживаясь на скользком железном полу подобно Луису Корвалану или участникам минского подполья.

Надо сказать, что наше общежитие было ненамного лучше вытрезвителя: на входе 24 часа в сутки дежурили строгие бабки-вахтерши, которые проверяли пропуска, осматривали, что ты несешь, и строго контролировали посещения гостей и ограничение по времени. Старшее поколение наверняка помнит этих бабок, я называю их церберы, это вредная категория особых неподкупных людей с низкой культурой и огромным чувством превосходства над людьми. В эту категории чаще всего попадали вахтерши, лифтерши и всякие коменданты — маленькие злые «начальники», готовые унизить и растоптать все живое вокруг.

Одна из вахтерш почему-то люто не переваривала меня, причем при этом страстно обожала Виктора, называя его уважительно по имени-отчеству. И вот, представьте себе, что именно в её дежурство, громко сигналя клаксоном, мы въехали во двор нашей общаги на милицейском «воронке» с угрожающей надписью «Специальная» на боку.

Ярко освещаемый прожектором, грузовик тормознул у входной двери, и тут же навстречу вышедшему из кабины милиционеру выскочила бдительная бабка-цербер. Подобострастно согнувшись в полупоклоне, эта старуха, наверняка доносившая на соседей в сталинские времена, внимательно ждала развязки.

Милиционер подошел к двери, отпер её специальной ручкой, с лязгом вытащил приставную лесенку и, отворив клетку, по уже сложившейся привычке, грозно прокричал:

— А ну, давай, выходи по очереди!

Когда я, щурясь от яркого света прожектора, появился перед бабкой-вахтером, у неё всё встало на свои места:

— Так я и знала, алкаш, тюрьма по тебе плачет, — разошлась эта старая ведьма, — зря вы его выпустили, заберите обратно…

Поток брани и слюней, возможно, продолжался бы и дальше, как вдруг в выпрыгнувшем следом мужчине она с изумлением узнала Виктора.

— Виктор Борисович, как же так? Как Вы могли?

И тут с новой силой, набросилась на меня:

— Это все из-за него, это он виноват, плохо влияет на Виктор Борисовича…

Надо отдать должное милиционеру, он оказался парнем с юмором, увидев, как меня прессует невменяемая бабка, он строго осадил её со словами:

— Закрой рот, бабка, эти парни выполняли спецзадание, так что не смей орать, а то сейчас мы и тебя заберем!

Спешно ретировавшись, эта вахтерша, наконец отстала от меня и даже стала немного побаиваться, ну а Виктор Борисович в её глазах поднялся как минимум до уровня секретаря райкома партии!

ТРАКТОРИСТ

Зимой 1988 года в Целинограде свирепствовали жуткие морозы до минус 45С. Снега было так много, что многие одноэтажные дома были завалены по крышу. Каждый день в 06:00 утра диктор объявлял температуру и отменял школьные занятия. Что касается нас, то мы должны были работать, несмотря ни на что.

В тот день я дежурил в райбольнице и молил Бога, чтобы не было много больных, так как по телевизору должна была быть премьера фильма «Собачье сердце» по Булгакову, и очень хотелось его посмотреть. Когда мы всем отделением, включая больных и персонал, уселись смотреть кино, меня как обычно вызвали в приемный покой.

Привезли мужика-тракториста с отдаленного района, ростом под 2 метра, просто огромного телосложения и с невероятной бородой а-ля Карл Маркс и Фридрих Энгельс вместе взятые. Если учесть его тулуп, унты и ватные штаны, он был такой же, как великан Хагрид в фильме про Гарри Поттера. Но если Хагрид был большой и добрый, то наш тракторист был пьяный и грязный, да ещё в шоковом состоянии и с черно-багровым синяком-гематомой во все свое огромное лицо.

Павел, так звали бедолагу, с напарником работал на тракторе К-700, наверное, самом большом колесном тракторе в СССР. В их задачу входило сгребать снег на края колхозных полей, для защиты от эрозии и накопления дополнительной влаги весной. Я не очень в этом разбираюсь, но как мне рассказали, обычно водитель сидит за рулем, а помощник стоит на специальной веялке сзади и подравнивает каким-то образом снежную массу в нужное русло. Могу ошибаться, но не это важно, факт в том, что из-за мороза парни крепко поддали, и когда напарник сдавал назад, от толчка Паша, не удержавшись, упал прямо под заднее колесо огромного трактора.

Из-за метели и шума двигателя водитель не увидел его падения и вдавил его голову в глубокий сугроб, проехав по ней задним колесом… Пашу спас мягкий и глубокий снег, колесо было огромным, поэтому он остался жив, но кости лица не выдержали и отделились от черепа вместе со всем лицом….

В медицине описывают три варианты перелома «лица», с частичным или полным отхождением костей лицевого скелета от основного черепа. Сверившись с учебником по челюстно-лицевой хирургии, я попытался понять, что и где сломано, чтобы выставить правильный диагноз. Когда я начал осматривать поврежденные ткани, то ужаснулся — все лицо ходило ходуном, зубы не смыкались, из носа и рта лилась кровь, и все было покрыто жуткой кровавой бородой. Ко всему прочему у него было сотрясение мозга, но основание черепа было не повреждено, и после рентген-обследования я решил его прооперировать.

Сейчас много лет спустя я с ужасом думаю, на что способен молодой врач, только после окончания интернатуры. Будучи опытным врачом, ты сто раз задумаешься о прогнозе операции и своих шансах на успех, подстрахуешься с другими специалистами и соберешь консилиум. В районной больнице нас было двое — я и анестезиолог Макс, но зато была бесшабашная уверенность в своих силах и способностях.

Определившись с диагнозом, я поручил готовить операционную и помчался освежить свои познания в хирургическом атласе, который всегда брал на дежурство с собой. Найдя соответствующий раздел, я дал команду персоналу побрить больного и внимательно изучил все этапы операции по остеосинтезу верхней челюсти. Взяв книгу с собой, я заскочил в предоперационную комнату, где закаченный транквилизаторами на кушетке дремал Паша. Он был полностью побрит и отмыт от крови и грязи, и я не сразу узнал его без роскошной бороды и длинных волос.

Макс готовился к наркозу, когда я на всякий случай решил позвонить своему заведующему. Был поздний вечер, Хасан Нурханович уже собирался спать, когда я бодрым голосом доложил:

— Хасеке, поступил тяжелый больной с переломом по Ле Фор 3 и с сотрясением мозга, готовлю к трахеотомии и операции по Адамсу под наркозом…..

На другой стороне трубки у заведующего чуть не случился шок:

— Ты, что, с ума сошел? Ты хоть представляешь, как это делается, ты хочешь меня в тюрьму загнать?! Даже не пытайся!..

Дальше пошли рекомендации вперемешку с ругательствами, и я понял, что операция Павлу не светит…

Выслушав все пожелания, я вернулся в операционную, наложил челюстную шину и начал как LEGO собирать лицо Паши в одну кучу. Косточка к косточке, я терпеливо собирал в единый пазл раздавленные и разъехавшиеся кости лица. Самое интересное, что мне это удалось, и, в конце концов, с помощью бинтов и шины, я восстановил ему прикус и вернул все кости на прежние места. В финале я туго зафиксировал получившуюся конструкцию «пращевидными» повязками и больного перевели в реанимацию.

Мы с Максом, заполнив историю болезни и написав назначения, поспешили вернуться к «профессору Преображенскому», но было уже поздно. Оживленно обсуждая фильм, все уже расходились, на экране лежала перевязанная собачка «Шариков» и шли заключительные титры — наш фильм, к сожалению, закончился. Мы переглянулись с Максом, в реанимации нас ждал свой «Шариков», и мы пошли выпить за успешную операцию…

Через три дня я увидел в коридоре тракториста Пашу, он был в ярости и искал того, кто лишил его роскошной бороды — гордости всей жизни… Сестры не выдали меня, а я не стал напрашиваться на благодарность. Операцию ему так и не сделали, и он был выписан в вполне удовлетворительном состоянии, с нормальным человеческим лицом, но без бороды и лысый, как яичко…

НОС

(почти по Николаю Васильевичу Гоголю)

Как-то раз вечером в отделении я возился с одним больным, у которого открылось кровотечение после операции. Я никак не мог остановить кровь, и, как назло, в приёмный покой поступил экстренный больной, и меня срочно требовали вниз. Кое-как остановив кровотечение, я поменял халат и спустился в приемное отделение. На всю больницу стоял такой жуткий крик и плач, что я заранее содрогнулся в предвкушении жуткой картины.

В коридоре металась заплаканная женщина с целлофановым мешком в руках и горестно выла, воздев руки к небу.

Увидев меня, она подскочила ко мне и тут же набросилась на меня с упреками:

— Где вы ходите, спите небось сутками, а тут человек умирает! — кричала она, тряся перед моим лицом каким-то пакетом со снегом внутри…

Я остановил её гневную тираду и спросил, где собственно больной, и только потом увидел на кушетке мужчину с полностью забинтованной головой, причем несчастному забинтовали и глаза, и рот, и он с трудом дышал через окровавленные бинты.

Размотав их, я увидел совершенно пьяного мужичка без носа и верней губы, который растерянно озирался вокруг и испуганно моргал красными глазками. Как выяснилось, он пытался поцеловать свою лошадь, но был настолько пьян, что ошалевшая лошадь откусила ему пол лица.

Обернувшись к разъяренной жене, я иронично спросил:

— А нос-то где?

В ответ она, всхлипывая, протянула мне пакет. Я заглянул в него: в снегу лежал откусанный нос вместе с верхней губой, грязный и в замерзших лошадиных слюнях. Несмотря на трагизм ситуации, выглядело все очень потешно, и я с трудом сдержал смех. Пытаясь не смеяться, я бодро успокоил женщину:

— Что же Вы так убиваетесь, это же нос, а не…, и без него жить можно…

Тетка закатилась в дикой истерике, а я срочно дал команду готовить операционную. Самый спокойный в этой истории был сам потерпевший, он безучастно уснул на кушетке, обрадовавшись отсутствию бинтов на лице.

Пока сестры готовили операционную и мыли в физрастворе откусанный нос, я гадал, как лучше приспособить его обратно. Оснащение райбольницы было крайне скудное, не было даже нормального шовного материала для лица, и тем более ничего специального для лицевой косметики.

В конце концов, я взялся за работу: тщательно вычистив и удалив разорванные края ран, я освежил рану и начал послойно пришивать нос на место. Для формирования ноздрей были использованы две резиновые трубочки, смазанные вазелином, и, наложив на них нос, я шаг за шагом дошел до губы и также пришил её на место. Части фрагментов губы и кожи уже не хватало, поэтому пришлось уменьшить несчастному рот где-то на 1.5 см., но, тем не менее, я остался доволен, наложил тугую повязку и начал оформлять госпитализацию.

Конец ознакомительного фрагмента.