Саша слышит самолёты. Премия имени Н. В. Гоголя

Даниэль Орлов

Книга «Саша слышит самолёты» о воспитании и взрослении девочки, подводящая читателя к размышлению о том, так ли верно мы живем, как считаем сами. Сашенька вовлечена в запутанные лабиринты отношений родителей, в которых на долгие годы остаётся забытой, предоставленной сочинять собственный мир лишь по теням и отражениям взрослой жизни.Европейский психологический роман, получивший премию им. Н. В. Гоголя за 2015 год.© Даниэль Орлов, 2013, 2019 Книга содержит нецензурную брань.

2

Саша жила двойной жизнью разведчика с самого детства, с того момента, когда начала понимать, что этот большой, пахнущий вкусным сладковато-огуречным запахом человек — её отец. И этот человек всё время куда-то уезжал, порой очень надолго, оставляя их с мамой в огромной квартире сталинского дома на улице Горького. И отца нельзя было называть папой в присутствии других людей. Его можно было называть только дядя Гена или Геннадий Львович. Впрочем, это сложно было выговорить. Мама ничего не объясняла дочери, но та как-то сама приняла правила этой интересной игры, смысла которой не понимала. В правила игры «в разведчики» кроме тайных свиданий с папой возле зоопарка и потайных записочек с картинками, рассказывающими, где в квартире найти плюшевую обезьянку или набор фломастеров, входили и строгие запреты на упоминания имён других разведчиков.

Помогая дочери справляться с игрой, мама сама называла папу «дядя Гена» даже в те моменты, когда будила его ранним утром, ласково трепля за мускулистое загорелое плечо. Он вставал резко, сбрасывал с себя одеяло, бежал в Сашину комнату, вытаскивал её, вспотевшую и мягкую после сна, из уютного хлопкового гнёздышка и, взяв под мышку, нёс в ванную комнату, где окунал под струю ледяной воды. Вода пахла хлоркой, попадала в уши, но это всё равно было весело. Потом он растирал маленькое тело махровым иранским полотенцем и лёгким шлепком по попе выпроваживал одеваться. Когда он уезжал, мама не всегда проделывала с ней такие процедуры, и Сашенька, проснувшись, лежала в постели, наблюдая, как мама снимает с волос бумажные папильотки, расчёсывается перед огромным зеркалом в оправе из зеленоватого дерева и долго растирает свои красивые белые ноги с тонкими щиколотками. Ноги у мамы немели по утрам с самого детства. Но после того, как родилась Сашенька, они иной раз совсем теряли чувствительность. Приходилось долго растирать их ладонями, смоченными в камфаре, чтобы они ожили. Когда папа был дома, мама стеснялась своей болезни, предпочитая ходить на ничего не чувствующих ногах, нежели как-то выдать свою слабость. Она просто шла в ванну, где набирала тазик кипятка и опускала в него ноги. Наверное, это было больно. Сашенька видела, как в уголках огромных серых маминых глаз появляются блестящие капельки, хотя мама и улыбалась, глядя на то, как дочка, вытянувшись худеньким бельчонком, чистит зубы перед раковиной.

Мама постоянно печатала на машинке, подкладывая под неё свёрнутое байковое одеяло, но звук все равно раскатывался по золотому, гладкому паркету медными монетками, отскакивал от стен, забивался под плинтус. Она работала днём, когда большинство жильцов дома были на службе, а она, наоборот, только возвращалась из редакции. Покормив Сашеньку, расставив перед ней коробки с кубиками и пластмассовыми солдатиками, мама раскладывала на столе жёлтые листки, которые доставала из потёртой картонной папки с тесёмками, и начинала ритмично украшать другие, тонкие, почти прозрачные листочки небольшого формата ровными рядами буковок. Саша любила наблюдать за тем, как эти буковки выстраиваются в фаланги подобно греческим воинам из детской энциклопедии, картинки в которой она разглядывала каждый день.

Она рано научилась читать. Мама играла с ней «в совушек», которые прилетали и улетали, принося разные буквы и слова. Потом совушки стали приносить целые предложения, а однажды они принесли Карлсона. Сашенька сразу его узнала по мультфильму и захотела узнать, что же там было дальше. В пять лет она уже знала, что было на самом деле с Незнайкой, что с Пеппи Длинный Чулок, а в шесть — что с Нильсом и дикими гусями. Книжки проглатывались быстрее конфет из огромных жестяных коробок, что привозил папа. Кстати, конфет таких ни у кого во дворе никогда не было. Это были не банальные «Мишки на севере», а какие-то загадочные, с нездешним вкусом и запахом. Еще были ковбойские шарики, которых можно было набить полный рот, а потом надувать огромные пузыри, лопающиеся и прилипающие к носу. Ими ещё можно было очень громко щёлкать. Эти щелчки оглушительно звучали на лестничной площадке, отдаваясь эхом где-то возле лестницы на чердак. Сашенька подтягивалась на перилах, надувала пузырь, оглушительно щёлкала и громко-громко смеялась. На смех из квартиры выскакивала мама и, оглянувшись по сторонам, быстро уводила девочку в квартиру. «Тсс… — говорила мама — ты же помнишь, что мы с тобой разведчики? Никто не должен знать, что нам хорошо. Иначе придут злые люди, и станет плохо».

Сашенька помнила. Она видела, что эта игра заботит маму и папу гораздо больше, нежели её, что было не совсем понятно, учитывая, что Сашенька умела переключаться на другие игры, а родители всё время играли в одну и ту же. Они звонили друг другу по телефону, изменяя голос, говорили об отвлечённых вещах, на самом деле договариваясь о том, куда они пойдут перед ужином. Во всем этом явно заключался некий очень важный для них обоих смысл, но понять его Сашенька до некоторых пор не могла, а спрашивать не хотела. Она вообще мало что спрашивала в детстве, предпочитая сама придумывать объяснения тому, что было неясно. Позже, в школе, у неё даже случались проблемы с учителями. Те усматривали в Саше леность ума, настаивали на дополнительных занятиях и посещении факультативов. Но и на дополнительных занятиях Сашенька не задавала вопросов, а просто внимательно слушала, склонив голову набок и покачивая ногой в ортопедическом сандалике.

Её прекрасная память позволяла сразу запоминать урок, а природная сметливость не позволяла отвечать его как-то иначе, как точно по тексту учебника. В то же время всё неясное и непонятное живо интересовало девочку. Каждый день она совершала массу открытий, выводя закономерности и связи между окружавшими её предметами и понятиями. Когда в школе проходили цифры и учились считать, Сашенька уже знала о цифрах всё, что может понять человек. Для неё это были самые великие абстракции в мире, чудо из чудес, которого почему-то не видели остальные, включая и учительницу. Относительно учительницы у девочки иллюзий не случалось. Та просто оттарабанивала привычные слова для привычной детской аудитории, не задумываясь особенно, что дети понимают, а что только делают вид, что понимают. В ответ учительница Сашеньку не любила, чувствовала, что та видит всю её неискренность. Потому девочка обычно оказывалась объектом для нравоучений и предложений посмотреть, «как нельзя делать». Но когда начальная школа закончилась и на каждый предмет появился свой педагог, успеваемость Сашеньки резко улучшилась. Она вышла в первые ученицы, и её портрет, то с косичками и пионерским галстуком, то с немодной уже причёской «сэссон» под молодую Мирей Матье с шариком начавших виться волос украсил школьную доску почёта.

Она бегом бежала из школы, что находилась в небольшом переулочке, примыкавшем к улице Станиславского, с предвкушением, что увидит папу, который вчера вернулся. Он ещё не приходил к ним и даже не звонил, но она была уверена, что он в Москве. Вечером, когда уже пора было ложиться спать, из-за стенки донеслись звуки пианино. И Сашенька знала, что это играет папа. Это его тонкие сильные пальцы опускаются на клавиши, чтобы родить из недр инструмента красивую сложную мелодию. Мама обнимала Сашеньку, и они вместе сидели на тахте, приставленной к стене в гостиной, и слушали, слушали, слушали. Разведчицы в тылу врага. Две боевые подруги. Две вечно ждущие девы.

За стеной жили родители маминой одноклассницы тёти Нины — дед Егор и бабушка Варвара. Однажды, вскоре после того, как ей исполнилось шесть лет, Сашенька гуляла с мамой на детской площадке во дворе. Вдруг она увидела папу, который шёл рядом с бабушкой Варварой, — в одной руке он нёс огромную красную сумку, а другой придерживал за хлястик мальчика немного постарше Сашеньки. Она почувствовала, что папа на миг растерялся, увидев их, даже замер чуть заметно, отпустив мальчика, но сделал вид, что лишь для того, чтобы переложить сумку в другую руку. Когда они подошли ближе, папа поздоровался с мамой, как они это

обычно делали, когда играли в разведчиков:

— Здравствуйте, Вера!

— Здравствуйте, Геннадий Львович, — ответила мама.

— А это ваша дочь? Совсем большая уже. Как зовут эту прекрасную леди?

Сашенька вся подтянулась и ответила за маму:

— Меня зовут Александра.

— Чудесное имя, — сказал папа, — так звали мою маму. А это мальчик Артемий, Артём, стало быть. Он будет здесь жить у бабушки с дедушкой, пока мы с его матерью делаем ремонт. Вам нужно подружиться. Ты не против?

Сашенька не была уверена, что она не против. Она понимала, что игра входит в какую-то очень важную фазу, в такую, когда в неё вовлекаются другие люди, ранее в игре не участвовавшие.

— А как вас зовут? — спросила Сашенька.

— Дядя Гена, — папа ответил спокойно, глядя дочке прямо в глаза, — я отец этого охламона. Он парень хороший, учиться может лучше всех, но не желает. Бездельник, каких свет не видывал.

— Все в детстве бездельники, — мама смотрела на папу спокойным взглядом, улыбаясь своей замечательной улыбкой. — Саша в школу пойдёт, еще неизвестно, как она будет заниматься. А как вы, Варвара Михайловна, не сложно вам будет ещё и за внуком приглядывать? Вы же вроде ещё работаете.

Бабушка Варвара рассмеялась.

— Что ты, Верочка?! Мне силы девать особо некуда, да и каникулы сейчас, у меня в школе отпуск. Завучу тоже отпуска положены, не только вам, сотрудникам редакций. Мы с Егором только рады, что нам Тёму подбросили. Их же обычно не упросишь. Всё сами да сами, а нам иной раз хочется с молодёжью понянчиться. Вы с Нинкой вымахали и сидите в своих гнёздах, а нам скучновато без вас.

Они ещё разговаривали какое-то время, не обращая внимания на детей. Мальчик вертел в руках красивый пластмассовый пистолет и смотрел себе под ноги, явно смущаясь незнакомой девочки. А Саша отошла в сторону и, севши на качели, пыталась уложить в голове новые правила игры. Она чувствовала, что это не игра, что это уже то, к чему так долго готовилась вся их семья. Это настоящая жизнь, где есть правила и условия, в которые не хочется верить, но поверить придётся. Если этот мальчик — настоящий сын папы, то, стало быть, он её брат. Но мама у него другая, что совершенно ясно из разговора. Саше хотелось плакать от негодования, она даже попыталась надуть губки, но в какой-то миг перехватила взгляд мамы, которая еле заметно покачала головой, словно прося повременить со слезами.

Она вдруг поняла, что мальчик не играет в разведчиков, что он играет в войну, в машинки, в прятки, во что угодно, но только не с папой в настоящих разведчиков. Ведь это только их игра, их тайна на троих с мамой, которую она очень и очень любит. И папу она тоже очень и очень любит, даже если у него есть ещё семья. Но эта семья не играет в разведчиков, эта семья просто живёт там где-то, неизвестно где, своей скучной жизнью с уроками, проверками дневников, передачами «Спокойной ночи, малыши» и другими глупостями. А они с мамой и папой играют в разведчиков. Они самые настоящие разведчики, не боятся никого и ничего, знают всё и никому ничего не скажут.