Порождение сына

Данир Дая (2024)

Какова ценность памяти? Макс, что способен реконструировать все события до и после возникновения аномальной зоны «Порог», не может в точности ответить на этот вопрос. Как и не может ответить, какое лицо у его отца, почему у него не заладились отношения с матерью, почему он развёлся с женой, что именно произошло, после чего он отвернулся от дела своей жизни, и, самое главное, для чего он пьёт таблетки, чтобы заглушить боль прошлого? Ответ может дать лишь радикально настроенный глава секты «Целом», который объявил войну правительству. Но готов ли Макс к этому?

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВЕЧНОЗЕЛЕНА, ТРИНАДЦАТЬ

Забитые снегом выбоины, как партизаны, действовали на неожиданность, потому ноги подкашивались и упрощали и без того трудный путь. Желудок предательски постанывал, рот заливался слюной.

Ани-Мари бережнее относилась к разваливающейся керамике, с которой отсыпалось по чуть-чуть, мерно. Я, позади, придерживаясь за живот, лишь бы прошла тяжесть, давящая в попытке вырваться, не беспокоила так сильно.

Я отпинывал снег, еле сменял ноги в ходьбе, и думалось, что сейчас откину коньки. Мегафон успокоился, перестал трещать про наше нежелательное нахождение в «Пороге».

На смену ему пришли глухие очереди, что звенели со всех сторон одновременно. «Порог» без того походил на муравейник, а после формального объявления «Купола» стал растормошённым бесстыдным мальчишкой.

По моим прикидкам, если верить торчащим крышам над верхушками деревьев, идти нам оставалось ещё сорок минут. Может, даже час. Вертушки сотрясали воздух. Болел живот.

Как бы я не хотел растягивать наш путь по времени, я постучал по плечу Ани-Мари. Её обеспокоенные чёрные круги под глазами смотрели на меня яснее, чем зрачки.

— Перекур? — спросила Ани.

Я замахал вперёд.

— Просто помедленнее.

Спустя минут пять мы вышли на остатки мощённой дороги. Хотелось верить, что никто не выйдет на нас. Впереди, по моим прикидкам, нас ждал островок флора-паразитов, но я надеялся, что от них не осталось и следа. Так и было.

Нас встречало выжженное поле, приправленное снегом. Я то и дело спотыкался, выворачивал ноги, и это нагнетало всё больше с каждым шагом.

— Грёбаный снег, — бесился. — Какого чёрта здесь снег?

— О чём ты? — изображала улыбку Ани-Мари.

— А ты не видишь?

Я обвёл руками всё пространство, схваченное непогодой.

— На улице плюс тридцать, Макс. Прекрати.

Я нахмурил брови. Я продрог, во все дырки забивался снег, а тучи грозились бураном — как же на улице тогда может быть жара?

— Ты смеёшься надо мной?

Ани не стала отвечать. Она шла ровно, насколько это было возможно, исчерпав второе дыхание.

Наконец мы добрались до открывающей вид пригорки. Отсюда всё как на ладони. Вид, честно говоря, омерзительный. Серые монолиты выбивались из зелёной простыни. Смотрелось неестественно и жутко.

Ани посмеялась.

— Что? — уточнил я.

— Вспоминаю, — выдохнула Ани.

Она указала на левую сторону, где был условный собор.

— Там я впервые пошла на свидание.

Меня взяло острое негодование, будто я до сих пор мальчик, главная задача которого — оберегать сестру от таких же придурков, как и я.

— Не может быть, — не верил я в её слова.

— Да. Это был Всеволод, этажом ниже.

— Тебе же было одиннадцать, как мы переехали.

— Хотела быстрее почувствовать себя взрослой. Смотри, — указала вдаль Ани-Мари. — Там же осталось озеро, интересно?

— По-моему, там тоже болота. Оно и до всех происшествий высыхало, поэтому…

— Да, точно… Помнишь, как мы собрали плот из бутылок газировки?

— Да, — хмыкнул я. — Самая ужасная идея…

— Поплыть в самый центр, будто ты исследователь морей, — добавила за меня Ани-Мари. — Каждый раз говоришь об этом.

— Мне просто хотелось впечатлить девчонок, что пошли с нами.

— По итогу плакал, что чуть не умер и что мама наругает, ведь она запретила приближаться к озеру.

— Зато ты меня спасла. Как и до сих пор.

Ани восприняла слова, сказанные невзначай, близко к сердцу. Взгляд быстро потух, а урна прижималась к рёбрам.

— Нет, Макс.

— Что нет?

— Нас больше нет в этом месте, — пронзительно смотрела Ани на меня. — Мы уже давно выбрали другие пути.

— К чему ты клонишь?

Ани-Мари начала спускаться вниз, в самую, казалось, гущу, ведь оттуда доносились нескончаемые ответные удары одной стороне, другой, и так по очереди.

— Я больше не хочу спасать, — идя вперёд, сказала Ани. — Я и не смогу.

Пришлось покорно следовать за сестрой. Ещё один косяк вертолётов пролетел под нашими головами. В глазах то и дело отсвечивали рыжеватые, алые взрывы. Уши давно привыкли к резким звукам, а писк казался приятной мелодией.

Я всё ждал звонка от Матуса, ориентировку, путь или хотя бы игру в «горячо-холодно». Но при огромном желании он не сможет дозвониться: телефон не выдержал приключения, от удара на экране плелась паутинка.

— Как думаешь, — спрашивала Ани, — там осталось живое место?

Свист. Хлопок. Резкий ветер ударит песком в глаза. Ответили наглядно. Спускаясь ниже, к границе между лесом и началом городка, мы спрятались за листвой, побаиваясь выходит ближе к дороге.

Уже скоро начинался город — более сохранившаяся его часть. Но, кажется, ненадолго. Открылся вид высотных надгробий с тёмными окнами, где тенями пробегали «Целом».

На них давно не белые халаты: тёмно-зелёные, бурые. Таких же цветов придерживались военные Злитчении.

Каждый занял свою позицию. Проигрышная была у вояк, которых застали врасплох, отстреливая их с балконов. Стало ясно, почему как коршуны летают вертолёты. Дожидаются.

Я чувствовал, знал, что рядом Белый Боров с Манном в придачу тоже наблюдают за действом. Почему же он с такой лёгкостью отпустил меня? Этот вопрос никак не покидал голову.

Он знает, что я знаю. Не помню, но знаю. Чистого рода зверь, что насытился, а сейчас лишь хочет поиграться.

— Что будем делать? — пыталась перекричать гул Ани-Мари.

Я подбирал момент, когда мы можем проскользнуть к бетонному блоку, который оберег бы нас от пули военных или пули «Целом».

Бессмысленная пальба выглядела как постановка боевика, но не устрашала. Боли внутри тела сбивали весь настрой, и было не до прицельных выстрелов и раскидывания Молотовых.

Бутылки разбивались об каски военных, но их униформа позволяла им не вспыхнуть, даже медлительно обернуться, прикинуть траекторию и закидать свинцом чёрные дыры окон.

Фанатики, которые — видно по их рожам — явно разделяли идеологии другого лагеря, выскакивали из парадных так, чтобы напасть со спины на вояк. Солнце спускалось, темнело, и театр пора было прекращать как можно быстрее.

Как жаль, что нам придётся высидеть его: нам с Ани-Мари как раз по прямой, минут двадцать по аллее и на месте. Мысли путались, и не думал ни о чём, кроме как о желчи, ползущей то вверх, то вниз, то и вовсе вбок.

Картинка мира не успевала за движением глаз, отчего я дольше моргал, чуть ли не до мозолей натирал веки и пытался продуть очки. Иначе я не мог очистить их, вся одежда и руки были в засохшей, заиндевевшей грязи.

Ани трясла меня, но выходило лишь бессмысленно раздражать. Открыв глаза, надеясь, что я пришёл в норму, я рассмотрел впереди себя сферу. Сферу, что подсвечивала белоснежный налёт плотно намазанной побелки.

Да, не снега, ведь, скорее всего, это дроблённый до мелких частиц бетон, что ссыпался с могильных домов, молчаливых до безумия.

Красная сфера, что может довести тебя до истеричного смеха своим очередным появлением, этот смех же — провокация его, ведь она, сфера, проводила некую шоковую терапию.

Терапию, что я смел лишь припоминать. Припоминать с горестью своего положения деградирующего собственного Я, ощущать, как личность отслаивается. Как личность перестаёт жить. Точнее, как она живёт отдельно.

Красная сфера возвращала меня в интервью с Арностом Фелки, у которого я брал его на смертном одре. Он жалел о том, что верил постоянно не тем. Жалел, что не мог помочь кому нужно. Зверинец, — повторял он.

«Зверинец» — так он хотел назвать свой последний альбом, но боялся. Точнее, думал, кто с ним расправится быстрее, но не хотел проверять. Он умер. Завидую.

Я потряс головой, и только тогда красная сфера миновала меня.

Прямо. Желательно так, чтобы не попасть никому на глаза. Невыполнимо, но выбирать не приходилось.

Становилось совсем плохо. Посмотрел под ноги, и стало ясно: под стопами сдавливались, пуская сок, побеги флора-паразитов. От этого и становилось дурно.

На Ани-Мари эффект распространялся не так сильно.

— Будем ждать, пока здесь всё не сравняют с землёй?

Мы правда теряли много времени, но иначе поступить невозможно. Ани-Мари дёргалась вперёд, под общее внимание враждующих, но я придерживал её за плечо.

— Ты хочешь добраться или здесь лечь? — пытался я успокоить её.

— Там вообще скоро ничего не останется!

Она указала на бомбардировки высоток, чтобы фанатики повылезали, как тараканы от дихлофоса. Меня брал страх, ковырялся в теле, руки немели. Выдохнул. Закрыл глаза. Покусывал губы.

Короткая тишина.

— Пошли.

Я вылез первый, потянул за собой Ани, что спотыкалась, не успев сообразив, какую ногу ей нужно подставить вперёд.

Перебежкой мы добрались до очередного бетонного блока, за которым, как казалось, нас вряд ли могли заметить.

Наше положение оказалось стратегическим, ведь можно было расслышать перекрики военных по рации:

— Двадцатый, сука, вы не можете разобраться с сумасшедшими? — шершаво выдавалось из рации.

— Численность, твою мать! Подкрепление! Нам нужно подкрепление!

— Все части на штурме «Порога», какое вам, нахрен, подкрепление?

— Мы тут для зачистки или штурма, ты?

— Какая зачистка? Чётко следовать приказу: окружение и подавление! Выполнять приказ!

— Да пошёл ты.

Радио шикнуло в последний раз. Далее ждала серия перестрелок, но стреляли скорее от злости, чем для истребления кого бы то ни было.

Как только весь магазин был выпущен, я снова потянул Ани, и мы скользнули, как тени, к первой попавшейся парадной.

Не сказать, что внимание мы не привлекли, и нас явно посчитали частью сектантов, чем заблудившихся туристов, что проигнорировали советы сваливать с зоны.

Можно было взять лёгкую передышку, но точно не останавливаться: тише, но мы пошли вперёд по коридору, минуя предбанники напрямую, а не через дверь.

Под ногами хрустел уже не снег, а ошмётки стёкол с камнями.

— Тяни его! — кричал один из «Целом».

Скрюченное тело, что вопило беззвучно: пасть была широко раскрыта, в глазах читались слёзы и отчаяние, но вопля, даже писка не вырвалось. Его несли двое, менее раненых.

Волокли по острым осколкам, не жалея.

— Что мы ему сделаем? — возмущался второй.

— Сука, помнишь, как было в Вече? — отпустил мужчина, тряс пальцем перед лицом брата по оружию, пока измученный болью крутился червём на земле. — Я тебя, блядина, вытащил из огня! Вот твой должок!

Спор двоих решился пулемётной очередью из соседней квартиры через отсутствующую стену.

Мы с Ани спрятались, как могли, кратко наблюдая, что происходило с трупами. К остывающим подобрался такой же, в белой одежде, волк в овечьей шкуре.

По лицу и причёске было видно, кого он на самом деле представлял. Отщёлкнув кобуру, подходя к трупам, он вытащил укороченный пистолет и решил судьбу третьего, позволив ему более не мучиться.

Под моей ногой лопнуло стекло. Это не осталось незамеченным: Боров под прикрытием, словно зверь, напряжённо обернулся к нам. Были бы на его голове волосы — вздыбились бы.

— Крот, — не отводя глаз, наклонил он голову, откуда пришёл, а после кивнул на нас, — проверь.

В нашу сторону послышались шаги. Больше, чем одного — кажется, кротов было целое семейство. Нужно было как-то ретироваться, но сделать это незаметно невозможно. Я пытался раздвоить взгляд, смотреть на Ани и на Боров.

— На счёт три, — шепнул.

Указал Ани на лестницу, что позади неё, на верхний этаж. Шаги совсем рядом.

— Раз, — шлёпал губами.

Уже виден носок ботинка. Я произнёс только два, но времени на отсчёт не хватило. Я всем весом полетел вперёд, хватая, по всей видимости, Крота, валил его с ног и пытался обезоружить, пока Ани, рассыпая пепел, бежала к лестнице.

Крики в мою сторону, в очередной раз дуло, безумные глаза Крота из-под круглой оправы, намотанной на резинку для лучшего крепления.

Я вдарил ему так, что чуть не оставил на костяшках его зубы, а после, выхватывая у него из рук автомат, неумело воспользовался им.

Пули пролетели над головами Боровов, что пригнулись под натиском ссыпающейся на их головы штукатурки. Не стал расходовать весь запас, а под шум побежал вслед за Ани.

— Велки! — кричал лежавший Крот. — Это Велки!

— Живым! — кричал Боров.

Поднимался вверх по лестничному пролёту, пытаясь удобно повесить автомат. Топот понёсся за мной. Здание потряхивало, что разваливало его сильнее.

Поднялся на верхний этаж, что выглядел приличнее и целостнее. Приветствовало граффити: «Ад давно здесь».

— Ани! — крикнул, оборачиваясь по сторонам.

Краем глаза заметил машущую руку, торчащую из двери. Побежал. Ани стояла, пытаясь отдышаться, прийти в норму.

Свист. Хлопок в другой стороне дома. Мороз прокатился по телу. В этой квартире, там, где считалось, должна быть кухня, пачками лежали столкнувшиеся вояки с фанатиками.

Кто-то ещё держался в живых, захлёбываясь и пытаясь сказать, наверно, звал на помощь. На сектанте, что вместо Бога, завывая, призывал мать, лежал лейтенант в бушлате, который мне так необходим.

Почерневший, без отличительных знаков, что мне очень подходило.

Игнорируя всхлипы мальчишки, который лишь получив смертельную рану осознал, что не готов умирать за идею, я поднял с его тела труп, растёгивая зип.

— Что ты делаешь? — осуждающе шипела Ани.

— У меня переохлаждение.

— Ты сумасшедший.

Хохот Ани-Мари на грани между забавой и издёвкой никак не смущал меня. Я стянул куртку, накинул на себя.

— Стоять на месте! — хрипло кричал Боров, поднявшийся на наш этаж. — Обстрел!

Он не обманул: в наш дом подряд полетела артиллерия. Ответных ударов не следовало — нечем отвечать. Очевидно, что главная цель Боров — построить ужасающий и нечеловечный лик «Целом», но что касается обороны — они в этом ноль.

Да и сами сектанты. Как легко запутаться, где есть кто.

Есть ли здесь часть, кто действительно верит в «Целом», а кто лишь прикидывается за хорошие деньги? Военные ли нас штурмуют или это тоже Боровы?

Разбираться в экзотических перепетиях не приходится. Самое главное — добраться до собственной квартиры.

Ани всё ещё хохочет. Как дитя. Покачивается, усевшись на пол. Интересно, что думал Арност Фелки перед смертью? Всё также переживал о своей нелепой жизни?

Он хотел умереть молодым, и в этом есть смысл — не успеваешь разочароваться, чёрное и белое не смазывается.

— Чёрт! — ударил себя по ушам, пытаясь прекратить щёлкающие мысли.

А ведь я брал интервью, когда искал себя. Хотел начать карьеру заново, не участвуя в вылазках. Читал ли его Йозеф? Усатому херу явно было не до этого.

Я не помню, сколько получил за тот выпуск. По-моему, смел отвести Оливию в ресторан.

Потом, спустя полгода работы сторонним экспертом, что освещает музыкальные предпочтения молодёжи, я вышел на Манна.

Он помнил меня ещё по ГРЖ, но по ещё тем мелким, незначительным его интервью было ясно его отношение к этой группе.

Почему же тогда я привлёк его внимание? Думал, я разочаровался в расследователях? Как сладко он мне улыбался, неестественно и услужливо.

— Вы чё, дебилы, в форме? — спросил кто-то, пододвигающийся к нам.

Послышались тяжёлые берцы, ударяющиеся об пол. Отдёрнутый затвор.

— Э-э, пидорасы, вы чё удумали?

Три автомата заголосили. Глухой удар тел.

— Цель устранена.

Так сухо, по факту было сказано. Обыденно. Я обернулся, как вылез из мыслей. Пытался отодвинуть Ани, спрятаться в уцелевшем кухонном гарнитуре, но она не поддавалась. Снова над ней нависла болезнь. А берцы отпнули дверь, что сорвалась с петель.

Боров в своей естественной форме.

— Новая цель. Ориентировочно Макс Велки.

— Оставить, — ответили из рации.

Грохотания прекратились. Половина дома оставалась держаться на соплях. Я не был уверен, что стреляли именно по нашему дому, но складывалось такое ощущение.

Но раз уж мы в целости и нам ещё возможно угрожать, значит, всё не так плохо.

Я не способен более складывать картину мира вокруг себя. Наконец меня стошнило.

Мужик, держащий меня на мушке, растерялся. Не стал меня отвлекать.

Всё выносилось наружу, застревая в ноздрях. Кажется, что это была не густая масса, а цельные куски.

Смог отдышаться.

Смог разглядеть.

Красные кружки. Из меня вырвались красные кружки, твою мать.

Даже Ани отвлеклась.

Даже мужик испугался, отпустив оружие.

Я потянул к нему руку, вопрошая. Думал, что хотя бы он понимал, что происходит. Но нет.

Кто знал тогда?

И в молчаливом переглядывании я почувствовал вибрацию в кармане.

Мужик кивнул, мол: «Бери чёртову трубку».

Я и взял. Взял телефон, что не работал примерно с самого начала.

Тихо спускались сумерки.

Входящий от Матуса. Принял.

— Да? — спросил я.

— Центр. Иди к центру. Жаль, что тебе пришлось пережить. Соболезную.

— О чём вы? Чему вы соболезнуете?

Посмотрел в сторону, где должна была быть Ани. Но вместо неё сидел Йозеф, потирая свои усы.

***

Наверно, пятница под шестым числом месяца, что следовало из красной рамочки на календаре. Наверно, ещё было довольно дождливо, если месяц май. Наверно, пятнадцатый год. Тогда пообедал в недавно открывшемся ресторане.

У него были все шансы стать моим любимым, но настойчивость официанта, который только и искал предлог, чтобы втюхать мне несчастный десерт, приводило меня в неловкое положение.

Было вкусно, но в еде я никогда особо не был разборчив и уж тем более не следовал этикету, который в данном ресторане обязаны соблюдать повально все — интерьер кричал об элитарности.

Заплатил пятнадцать деревянных и двадцать процентов от суммы официанту. Конечно, он особо не заслуживал этого, но и не его вина проводить дополнительные продажи.

Не успел я подняться с места, как тройка других официантов, что, гуляя по залу, вечно перешёптывались и смотрели в мою сторону, подошла ко мне. Я уж подумал, что меня без десерта не выпустят.

— Позвольте, Макс Велки, — протянула девчонка ручку и листок блокнотика.

За ней, осмелев, потянули остальные. Самый низкий из них и, честно говоря, с глупым выражением лица тянул листок вовсе с записанным на обратной стороне заказом.

Я замешкался, ведь с самого утра в стрессе. Стоял около часа перед зеркалом, поднося к горлу лебединую шею вешалки, подбирая нужный костюм, но никак не мог сообразить, какие штаны подойдут мне больше.

Широкие выглядели слишком обыденно для встречи с такого рода человеком, но узкие выглядели вульгарно, да и понабрал веса, из-за чего они могли пойти по швам. По итогу выбрал какой-то печальный, похоронный стиль, отчего недовольно ёрзал.

Я вышел, расписавшись везде, где нужно, помахал рукой людям, чьё внимание ненароком привлёк, и вышел на улицы Бельнуса. На нём, как всегда, властвовала готика.

Шпили домов тянулись к низким облакам, как будто хотели зацепить их за края. Дождь был мелким, почти незаметным, но от него пахло сыростью, которую не перебить никакими благовониями.

И вот среди этого царства мрака и величия, окружённого каменной узорчатой арматурой, стоял небоскрёб. Гладкий, будто вылитый из чёрного стекла. Он выглядел неестественно, словно бородавка на теле города.

Я стоял у основания здания и смотрел вверх. Башня словно специально была построена, чтобы заставить человека почувствовать себя мелким, незначительным.

«Как уместно для Манна», — подумал я.

Внутри меня встретил человек в идеально сидящем костюме. Он улыбался, сдерживал руки у пупка, в позе, словно он балерина. Его лицо невозможно было запомнить, настолько оно было лишено особенностей.

Охранник провёл меня через вестибюль, где на мраморном полу отражались неоновые огни, и довёл до лифта. Путь наверх занял двадцать секунд, но показался вечностью. Слышно было только гул движения кабины и тихое дыхание сопровождающего.

Когда двери открылись, меня встретил сам Манн.

Его присутствие заполнило весь просторный кабинет. Никакой громоздкой мебели, только стеклянные стены, дающие обзор на весь Бельнус, и небольшой стол, на котором стоял графин вина и два хрустальных бокала.

— Макс Велки, — протянул он, улыбнувшись.

В его манере говорить была утончённая холодность.

— Добро пожаловать.

— Спасибо за приглашение, — ответил я, чувствуя, как слова звучат натянуто.

Манн пригласил меня сесть, сам же налил вино, описывая его, как будто речь шла о шедевре искусства.

— Сицилия, начало нулевых, — начал он. — Год выдался засушливым, и это отразилось на вкусе. Ноты вишни, сухофруктов и чуть-чуть ванили.

Он поднёс бокал к носу, сделав глубокий вдох.

— Не правда ли, восхитительно?

Я поднял бокал, глядя на красную жидкость, но пить не стал.

— У вас всегда был вкус к изысканности, пан Манн.

— И вы это заметили, — усмехнулся он. — Но ведь не ради вина вы пришли ко мне. Или всё же?

Я пожал плечами, решив не спешить с ответом.

— Знаете, что я больше всего ценю в людях, Макс Велки? Целеустремлённость. Порой это качество требует жертв, но результат всегда оправдывает средства.

Он смотрел на меня, изучая. Казалось, что он видел больше, чем показывал.

— Говорят, вы ушли из ГРЖ, — продолжил он, делая глоток. — Почему, если не секрет?

Я отвёл взгляд к окну. Снизу город блестел бисером, а дождь стекал по стеклянным стенам кабинета.

— Сын, — сказал я. — Жена. Работа в ГРЖ не оставляла мне права быть отцом. Или человеком, если на то пошло.

Манн откинулся на спинку кресла, поигрывая бокалом.

— Интересно, — протянул он. — Но ведь журналистика — это страсть. Она сжигает вас, но дарит нечто большее. Разве вы не скучаете по этому чувству?

— Нет, — соврал я.

— Понимаю, — кивнул он, но его взгляд выдавал сомнение. — У меня трое детей. Вы знали?

— Не слышал об этом.

— И это правильно, — усмехнулся Манн. — Я предпочитаю держать семью в тени. Мир, особенно тот, что я строю, слишком опасен.

— А какой вы строите мир? — спросил я, откидываясь в кресле.

— Прогрессивный, — Манн провёл пальцем по краю бокала. — Медицинские инновации, исследования, новые технологии. А вы слышали о флора-паразитах? — посмеялся он. — Извините за столь нелепую шутку, Макс Велки. Конечно, слышали. Удивительная вещь, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Они могут стать ключом к новому витку в фармацевтике. Но есть одна проблема — их нестабильность. Чтобы работать с ними, мне нужно больше свободы.

— «Порог»? — предположил я.

— Вы проницательны, Макс Велки. Но, боюсь, сектанты «Целом» создают сложности. А вам ведь известно, что я всегда нахожу способы устранить проблему, ориентируясь, так скажем, на новую этику.

Он замолчал, словно проверяя мою реакцию.

— Как видите, — продолжил Манн, — я человек с большими амбициями. Возможно, вы тоже проголодались по этому чувству, желанию стать частью чего-то значимого?

— Какой же это выбор, если ты уже внутри? — сказал я, поднимая бокал.

Манн улыбнулся.

— Вы умны, Макс. Мне это нравится.

Манн сделал ещё один глоток вина и отставил бокал в сторону, словно поставил точку в предложении, которое не нуждается в продолжении. Его взгляд снова нашёл меня.

Я ощущал, как он сканирует каждую деталь — мои слова, позу, даже паузы.

— Скажите, Макс Велки, — начал он с едва заметной улыбкой, — вы когда-нибудь задумывались, сколько в реальности стоит человеческая жизнь?

— Деньги? — предположил я, скрещивая руки.

— Необязательно, — покачал головой Манн. — Иногда она стоит правды. Иногда — лжи. А чаще всего её цена — это чья-то иллюзия.

Я не ответил, только посмотрел на город, который казался миражом в стеклянной оболочке. Манн продолжал:

— Люди ищут правду, но не хотят её знать. Злитчедом это доказал. Они жаждали справедливости, а получили бюрократическую пустоту. И где они теперь? Вопрос риторический. Вече? Полузабытая территория, захлебнувшаяся в собственных мечтах о независимости.

Он отошёл к окну, держа руки за спиной, и заговорил спокойнее, словно произносил монолог для пустого зала:

— Я был там. В Вече. Видел, как они праздновали свою «победу». Усталые люди с фальшивыми улыбками, их дети бегают по улицам, но за каждым взглядом — страх. Они получили свободу, но какой ценой? Раздробленные семьи, истощённые ресурсы, политическая неопределённость.

— А вы видите в этом урок? — перебил я.

Манн обернулся, его улыбка стала тоньше.

— Конечно. Свобода — это нечто, что требует управления. Люди, оставленные наедине с ней, начинают бояться её. Они пугаются пустоты, Макс Велки.

— И вы хотите заполнить её?

— А разве это не естественно? — спросил Манн, разводя руками. — Люди жаждут порядка. Их нужно направлять. Я не тот, кто навязывает правила. Я лишь предлагаю инструменты для выживания.

— Например, «Купол»?

Он усмехнулся.

— Например, сеть вещания. Мы живём в мире, где информация стала оружием. Вам ли не знать, Макс Велки. Вы разбираетесь в этом лучше, чем кто-либо.

Я насторожился.

— Вы хотите использовать моё имя?

— Нет. Я хочу использовать ваш ум. Пронзительность. Ту способность видеть правду, которая делает вас таким уникальным. Люди доверяют вам. Они читают ваши слова, они следуют за вашими мыслями.

— Люди перестали читать.

— И я намерен это изменить, — заявил он, добавив в голос стальной оттенок. — Моя сеть вещания станет не просто новостным ресурсом. Это будет площадка для идей, для реформ. Злитчении нужна другая реальность, Макс Велки. Мрак Злитчедом должен рассеяться.

— А если это всего лишь ещё одна иллюзия?

Манн поднял бокал, но не пил.

— Иногда иллюзия — это всё, что у нас есть.

Мы молчали. Дождь за окном усилился, и капли зашумели по стеклу, будто разбитые часы напоминали о времени.

— Вы правы, — сказал я, прерывая паузу. — Правда — это иллюзия. Но вы хотите её контролировать.

Манн улыбнулся, как будто я только что подтвердил что-то важное для него.

— Контроль — это не власть, Макс Велки. Это ответственность. И вы знаете, что в этом хаосе она нужна как никогда. Посмотрите на «Порог». Сектанты создают хаос. Правительство — фарс. А я предлагаю решение.

— Решение для кого?

— Для всех, — ответил он. — Но в первую очередь для тех, кто может видеть шире. Как вы.

Я задумался, и Манн это заметил.

— Вы видите шире, Макс, потому что вам приходилось. Уйти из ГРЖ ради семьи, ведь иначе бы она трещала по швам…

— Вы знаете слишком много, — перебил я.

— Я знаю достаточно. И знаю, что у вас есть сестра. Она всё ещё рядом, но разве между вами нет той трещины, которая появляется, когда кто-то однажды уходит? Или ваша дорогая мама, за которой приходится ухаживать Ани-Мари? Я ведь мог вам помочь. Пансионат, что присмотрит за ней. Вам не придётся тратить время, деньги. Которое вы точно не хотели тратить. А после мы поможем ей исцелиться. Не дать плацебо, ложную надежду, как «Целом». Не откупиться, как «Злитчедом». Помочь.

Слова Манна задели меня, но я не подал виду.

— Не стоит говорить о моей матери.

— Я понимаю, как тяжело говорить об этом. Но вы можете стать тем, кто приблизит наше лекарство от всех болезней. Ваша мама придёт в норму, если вы инвестируете свои силы в наш проект, Макс Велки.

— Не стоит упоминать мою семью даже в контексте помощи.

Манн сложил ладони перед собой, прикоснулся ими подбородка и внимательно рассматривал мою реакцию.

— Я лишь хочу вернуть вам, что вы потеряли из-за Злитчения. Лишь ваше слово, что зажигает сердца на целый мир, который потерялся во времени. Вернуть, как должно быть.

Я молчал. Кривился от упоминания матери, вспоминал Ани-Мари, что сложила собственные амбиции ради матери.

— Подумайте, Макс Велки. Просто подумайте.

Он наполнил мой бокал, снова описывая вкус вина. Но теперь в его голосе звучала скрытая насмешка, словно он знал, что сделка уже заключена, хотя я ещё не дал ответа.

За окном раздался гром, будто мир тоже решил задать вопрос, на который не найти правильного ответа.

***

Шумно, как сдувающийся вакуум, я втягивал пыльный воздух. Обложенный, как усопший венками, я лежал на земле, а может и ниже. Чистое чёрное небо с пульсирующими звёздами.

Полыхало будь здоров. Воняло ещё до ужаса. Тяжело было вдохнуть. Видимо, сильно ударился позвонком, но двигаться мог, а значит, не парализовало. Сухие губы облизывал не менее сухим языком.

Боевые действия, которые происходили прямо здесь, вокруг меня и с моим недобровольным участием, перенеслись глубже. Это не единственный плюс — я ещё и здорово выспался за это время.

Куски от зданий периодически срывались, кувырками сваливаясь на землю, что не давало шанс случайно выжившим. И если я хотел продолжить путь, то мне необходимо было подняться.

Неимоверные усилия потребовались, чтобы вытащить хотя бы куски мяса из-под обломков дома. Куски мяса — иначе мою левую руку не назовёшь. Рык медведя пронёсся по пустырю.

Я поднялся. Во тьме сложно было что-либо разглядеть, благо помогал рыжий горизонт, объятый пламенем. Вдали — звездопад. Яркие жёлтые линии поливали «Порог», а лишь спустя полминуты гул доносился до меня.

Почерневший от копоти снег слоился на обезображенные тела. Бушлат не грел. Я наконец смог подняться, хоть и стоял неровно — словно надувная фигура для рекламы, которую поддували снизу.

— Ани, — пискляво я пытался докричаться до сестры в надежде, что и она осталась в живых. — Ани-Мари Велки.

Тяжело передвигаясь в прямом смысле по головам, я вертелся во все стороны, чтобы в мраке разглядеть движущееся тело. Внутренности людей хлюпали, сдавливались, как мягкие игрушки, под моей подошвой.

Неожиданно шарманка механического голоса заиграла вновь. Предупреждала, что пора покидать территорию, но все понимали, увидев ад, творящийся вокруг, что живым отсюда не выбраться.

— Ани-Мари Велки! — не сдавался я.

Краем глаза я заметил, как на голом фундаменте, где находилась, скорее всего, гостиная, суетилось белое пятно, разгребая осколки, куски, людей. Настороженно, но я побрёл к ней. Терять мне явно нечего.

Ани-Мари выворачивала ногти, собирая не только кусочки вазочки, где отдыхала мама, но и пыталась собрать в одну горсть разную пыль и не факт, что человеческую. Собирала и запихивала в карманы.

Она пыталась поменять своё положение, но, как только вставала, резко падала на колени, а руки от такого чуть ли не переламывались.

— Ани? — почему-то спрашивал я. — Ани, всё в порядке?

— Уйди!

Голос не был похож на её. Искривлённая, сжатая версия, будто Ани проглотила пищалку, что застряла у неё в горле.

— Не подходи ко мне!

Я не слушал её желаний. Ани-Мари поскальзывалась, как новорождённый телёнок.

— Я просто хочу знать, что ты в порядке, — пытался я оправдать приближение к ней.

— Нет, твою мать! — вопила. — Нет! Нет! Ты не мой брат!

— Но я ведь…

— Мы не семья!

Её яростные глаза практически вонзились в меня. Ощущение, будто мои рёбра переламывали.

— Мы не семья тридцать лет, Макс! Ты когда-нибудь думал, что чувствую я? Что пережила я? Мне нужно было дойти!

— Но я ведь хотел помочь.

— К чёрту твою помощь, — нещадно била себя по груди Ани-Мари, — к чёрту тебя и «Порог». К чёрту ту жизнь, которую я жила. Я всего лишь хотела вернуть всё назад! Тебя не было — и слава Богу, Макс! Ты только всё портил! Забрал у меня мать! Забрал у меня спокойствие!

— Я хотел защитить тебя, помочь.

— Я не просила помощи.

Ани-Мари выдохлась и принялась дальше загребать пепел себе в штаны. Я же пододвигался ближе, заметив, что её ногу будто переехали катком.

— Боже мой, Ани, — еле слышно произнёс, почёсывая бороду в смятении.

— Ты прав, — спокойно говорила Ани-Мари, — тебя воспитал «Порог». Ничего ты никогда не хотел исправить. Просто хотел выгоды. Не я твоя семья. Не Оливия. Не Ян. Ты всё боялся остаться один, но стремился к этому. Парадокс.

— Я хотел защитить всех.

— Ты стал тем, кем стать боялся.

Ани обернулась ко мне. Я не видел той светлой, всепрощающей, даже ангельской женщины, что способна найти позитивные нотки даже в дерьме. От Ани-Мари оставался опустошённый облик.

— Ты стал матерью, Макс, хоть и не готов это признать.

— Твоя нога, Ани-Мари.

Уже не пытаясь строить из себя неженку, которой нужно разрешение на действие, я сел рядом с ней, подбирая остатки всякого рода мелочи, в которой затесалось всё помимо праха матери.

Кусок керамики вонзился в начало большого пальца. Ладонь сестры осталась красным следом на моей щеке. Не стал обращать на это внимание, занимаясь своим делом.

— Уйди, — в последний раз Ани-Мари попросила меня об одолжении.

Я взял её под мышки, потянув наверх. Она, как испуганный щенок, протянула гласную от боли.

— Что ты хочешь?

— Закончить всё это.

Никак не получалось не обращать внимание на раздробленную лодыжку, которая кровоточила. Я усадил Ани-Мари на кусок бетона с острыми обрывками, предварительно рукавом снося сугроб, собравшийся на нём.

Вырвал у ближайшего парня белый рукав. Ему он больше ни к чему. Такого рода жгут. Ани-Мари не нравилось такое внимание, заплаканное лицо кривилось, но сопротивляться она не стала.

— Ты всё собрала?

Ани-Мари кратко кивнула. Я повернулся к ней, закидывая её тело к себе на спину.

Двигались мы медленно. Каждое движение давалось с трудом, через поскуливание. Пространство было вырванным и перемолотым. Стальные рёбра арматуры торчали из металлолома и бетона.

Люди оказались не чем-то ценным, а лишь прыщиками на груде их же строений, которые легко превратить в пыль. Как просто обесценить то, что на короткий промежуток казалось важным.

Шаг за шагом мы пробирались сквозь руины города. Ветер, пропитанный гарью. Хруст под ногами то ли от снега, то ли от человеческих зубов. Как же это всё бессмысленно, но почему-то я продолжал идти.

Я шёл, с трудом удерживая Ани-Мари на спине. Она была не очень тяжёлой, но с каждой секундой становилась всё непосильнее. Путь в двадцать минут — почти вечность.

А пространство, охваченное огнём, растягивалось.

— Всё это — какой-то пиздец, — произнёс я, с трудом перешагивая через вал.

Слова вырвались сами собой, словно мысли обрели голос.

— Вся эта гонка, войны, идеи…

Сзади послышался слабый стон Ани. Я поправил её положение на своих плечах, чтобы она не упала. Пыльный воздух обжигал лёгкие. Я закашлялся, наклонив голову вперёд, чтобы не задохнуться.

— Ты, наверное, скажешь, что это бред. Но оглянись вокруг, — я обвёл взглядом адское пространство. — Я думал, что всё это ради чего-то важного. Все мы хотели свободы, будущего, чтобы наша правда была правдивее. А по итогу просто бегаем по кругу. Грабли засыпаем снегом, знаешь? — улыбнулся.

Снег под ногами, перемешанный с копотью, предательски скрипнул. Я замер, прислушиваясь. Впереди было тихо. Даже грохот перестрелок затих где-то на заднем плане, оставляя лишь шелест ветра.

— Интересно, — пробормотал я. — Почему никто не хочет признать, что проиграл?

Я повернул голову к Ани, её лицо было бледным, но глаза оставались закрытыми. Она ещё дышала, но это было тяжёлое, натужное дыхание, и я уже не был уверен, что она протянет долго.

— Человеческая жизнь — жалкий фарс, — сказал я, даже не ожидая ответа. — Мы думаем, что строим что-то великое, но на самом деле всё, что мы создаём, превращается в мусор. Понимаешь? Мы привыкли сравнивать всё с землёй, доказывая свою правду, и стараемся строить из остатков новое будущее. Ищем новую идентичность, а когда не находим — разочаровываемся. Разрушаем. Мусор. Новый мир. По кругу.

Откуда-то донёсся треск, и земля под ногами задрожала. Что-то рухнуло впереди, я даже не посмотрел.

— Знаешь, раньше я думал, что хочу стать кем-то. Делать важные вещи, менять жизни людей. А теперь я понимаю, что всё это было только для меня. Не для них, не для мира. Я просто хотел доказать, что чего-то стою. Я не хотел денег всего мира. Хотел просто сытно покушать. А влез в говно по горло.

Огонь вдалеке на мгновение вспыхнул ярче, окрасив мир в кроваво-красный цвет.

— Помнишь, как я ушёл из дома? Потом была Оливия. Мы думали, что сможем построить что-то настоящее. Но я всё испортил. Работа в ГРЖ, постоянные командировки… Я боялся привязаться к сыну, как будто он был моей слабостью. И винил я Оливию за то, что она ушла, не пытаясь понять. Какой я, блядь, придурок. Кусался и помощи просил.

Добраться до дома оказалось сложнее, чем я ожидал. Развалины не хотели нас пропускать, как будто сам город пытался нас остановить. Я выбрал путь через остатки школьного двора, где когда-то учился.

Под ногами захрустели осколки стекла, перемешанные с промёрзшей землёй. Я остановился, чтобы перевести дыхание.

— Забавно, — сказал я, глядя на остатки турников, которые когда-то были частью нашей школы. — Вот это место… Здесь мы дрались с парнями из соседнего класса.

Я посмотрел вверх на низкие, тяжёлые облака, которые закрывали небо.

— Я просто хотел большой стол. Мне вообще насрать на политику, грызню, правду. Плевать, кем я был. Кем я был? Я прожил дольше собой после «Порога», чем до. И почему меня должна волновать прошлая жизнь? Просто избавиться от кошмаров… Не знаю…

Когда мы добрались до развалин старого кафе, я остановился, чтобы перевести дыхание. Всё вокруг было таким знакомым и в то же время совершенно чужим.

— Помнишь, как мама водила нас сюда? — сказал я, обращаясь скорее к себе, чем к сестре. — Она всегда заказывала один и тот же пирог. А я вечно злился, что она не берёт ничего нового. Теперь я понимаю, что это была единственная стабильность в её жизни.

— Мама, — услышал позади себя усталый голос Ани-Мари.

— Да, мама.

— Мне так плохо, Макс, — ненадолго пришла в себя Ани.

— Ты потеряла много крови.

— Я не дотяну.

— Дотянешь.

Наш дом появился на горизонте неожиданно, как будто его кто-то нарисовал. Я остановился, глядя на него. Он был таким же, каким я его запомнил: пятиэтажка с облупившейся краской, с торчащими балконами, похожими на кривые зубы.

Когда я добрался до дома, мои плечи горели от напряжения. Ани-Мари была не очень тяжёлой, но за это время её тело стало невыносимой ношей.

— Макс, — шепнула с лёгкой ухмылкой Ани, уперев подбородок на моём плече.

— М? — отозвался я.

— Раз уж это конец…

— Списываешь себя раньше времени, — улыбнулся.

Я чувствовал всем телом, как тяжко даётся Ани говорить со мной.

— Скажешь всё, что хотела, когда дойдём до квартиры. Вон, уже пятнадцатый дом.

— Я не могу, — увядал голос Ани. — Макс, мне пора.

— Я часто это слышал. Не понимал, что и кому пора. Что же тебе пора?

— Прости меня, Макс.

— Почему ты извиняешься?

— Мама звала тебя. Перед смертью. Хотела сказать, что жалела. Вспоминала последний день.

— Хорошо. Передашь ей, что я подумаю?

Ани хмыкнула, чуть сдержав паузу.

— Если выберешься, — говорила Ани так, что мне приходилось разбирать слова по вибрациям на спине, — пообещай, что заберёшь Артура.

— Конечно.

— И будешь больше проводить время с сыном.

Я промолчал.

— Знаю, что ты хороший человек. Которого никто не мог разглядеть. Знаю. Но не порождай ненависть далее.

Ани-Мари затихла. Я вошёл в парадную и стал подниматься по лестнице. Каждый шаг отдавался эхом, а под ногами что-то хрустело.

Когда я толкнул дверь квартиры, она почти беззвучно открылась. Запах пыли и времени окутал меня, как старое одеяло. Свет, льющийся через незанавешенные окна, разрезал комнату полосами, точно очерчивая её старую, знакомую геометрию.

Всё было на своих местах: книжные полки, стол, даже те мелкие безделушки, которые раньше я считал мусором, но теперь они казались чем-то важным, почти священным.

Я стоял на пороге, глядя на всё это, и не верил своим глазам. Как эта квартира могла остаться целой, когда всё вокруг превратилось в пыль и обломки?

Я перенёс Ани-Мари в её часть комнаты. Половина комнаты, её территория. Здесь ничего не изменилось. На столе стояли её старые записи, которые я не трогал — знал, что получу нагоняй.

Её кровать, застеленная тонким покрывалом, казалась чужой в этом странно гармоничном хаосе. Я аккуратно положил её на постель, поправил волосы, упавшие ей на лицо.

— Ты дома, Ани, — тихо сказал я.

Она не ответила, лишь слабый стон сорвался с её пересохших губ. Я отвёл взгляд, не в силах выносить эту тишину, и шагнул к своей половине комнаты.

Моя часть комнаты выглядела не менее нетронутой. Те же книги, разбросанные по полу, и устаревший плакат с героем боевика. По лицу текли слёзы. Не замечал их, пока они не сорвались с подбородка.

Протёр, растирая грязь по лицу, подправил очки и нащупал в бушлате пачку сигарет «Сарком». Не мог не порадоваться. Я вернулся к Ани-Мари. Её дыхание было таким слабым, что мне приходилось напрягаться, чтобы его расслышать.

Я сел на пол рядом с её кроватью, прислонившись спиной к стеллажу, и заговорил, не зная, с чего начать.

— Мы все цепляемся за жизнь, как утопающие, но в итоге понимаем, что ничего не понимаем. Я давно умер, ещё до того дня, когда хотел прострелить себе голову.

Моё дыхание стало хриплым. Я откашлялся, прежде чем продолжить:

— Теперь я понимаю, что человек может жить как механизм. Просто двигаться вперёд, выполнять функции, но внутри ничего нет. Ни души, ни желаний, ни цели. Мы просто обслуживаем сами себя. Такой извращённый онанизм.

Мои пальцы коснулись руки Ани-Мари. Она была холодной. Я замер. На мгновение, потом ещё на одно. Мой взгляд упал на её грудь.

Она не поднималась. Я медленно дотронулся до её носа — дыхания не было.

— Ох, — выдохнул я.

Голос прозвучал хрипло и сухо, как будто говорил кто-то другой.

Я не двигался, наверное, минут пять. Смотрел на неё, но не видел. Она больше не была Ани-Мари. Она была телом. Простым телом.

Медленно, как во сне, я поднялся. Взял её руки, сложил их на груди. Я искал слова, но не находил их. Потом, сам не знаю зачем, я вспомнил одну из молитв «Целом».

— Мы — часть целого. Жизнь рождается, чтобы стать частью большего. Цельность — наша благодать. Дух наш — ориентир наш.

Чувствовал себя идиотом. Закончив, я посмотрел на неё. Моё сердце не дрогнуло. Ни гнева, ни горя.

Я достал из её кармана то, что осталось от праха матери. Нашёл на полке старую вазу, в которой когда-то лежали искусственные цветы. Я аккуратно пересыпал пепел в неё, накрыл крышкой и поставил на её стол.

Потом я вернулся к кровати, сел на пол рядом с ней и уставился в окно. Где-то далеко ещё гремели взрывы, но они уже казались мне чем-то далёким.

Я достал сигарету, закурил её и протяжно выдохнул табачный дым.

— Завидую тебе, — улыбнулся Ани.

Завидовал, потому что она достигла цели. Мне же — поход в неизвестность. Вытянул телефон. Пепел срывался на экран. Никак не реагировал. А может, мне стоит остаться здесь?

Не получилось. За дверью послышались тяжёлые шаги. Стук в дверь, будто в неё кидали гирю. Я обернулся, конечно, но не предпринимал действий. Сидел, втягивая половину сигареты разом.

Терпения у гостя не хватало. Ударов было три разом, небольшая пауза, и ещё один, сильнее.

Встал.

Голова закружилась. Встал у двери. Три разом, пауза, сильнее. Отщёлкнул. Отодвинул. Вместо предбанника — тёмное небо с блестящими точками.

— Стреляй, — сказал мне некто из пустоты.

Я не стал стрелять. Просунул ногу вперёд. Перед глазами, будто я внутри красной сферы.

Смешанный, ускоренный, сотнями людей прогремел крик в ушах.