Бремя неспящих

Данила Чебоксаров

Вампиры, или «неспящие», как называют они себя сами. Они выглядят как люди. Но они не люди. Меняются эпохи: Античная Греция, Франция времён Людовика 14, Дикий Запад. И всё это время за ними идет охота. Многие из них уничтожены, и выжили лишь единицы. Наступает черёд для решающей битвы. Аристокл, вампир, родившийся еще в Древней Греции, узнаёт об убийстве близкой знакомой неспящей. Аристокл обращается за помощью к древнейшему вампиру современности, и они начинают выяснять причины её гибели. Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 1

Греция, Марафон.490 г. до Р. Х.

В просторном шатре, кроме десяти греческих стратегов и полемарха Каллимаха, никого не было — даже рабов. Атмосфера накалялась — пять военачальников проголосовали за то, чтобы атаковать персов, и пять — против. И теперь всё зависело от голоса полемарха.

Со своего деревянного походного кресла поднялся стратег Мильтиад — человек из богатого рода, который, будучи афинским гражданином, в своё время владел княжеством вне родины. В стране варваров — во Фракии — он близко познакомился с персами. Однажды Мильтиаду, как правителю фракийского Херсонеса и подданному персидского царя Дария, даже пришлось участвовать в скифском походе Дария. Позже он бежал от мидийского царя в Афины, прихватив с собой пять триер сокровищ.

Мильтиад вышел с Каллимахом из шатра. Лагерь эллинов был разбит перед входом во Франскую долину, у священной рощи Геракла. Воины, афиняне и подошедшие на помощь платеяне, томились в ожидании.

Мильтиад немного помолчал, глядя в глаза полемарху.

— Выслушай меня внимательно, Каллимах, и потом хорошо подумай, — твёрдым голосом, жёстко начал стратег. — Сейчас судьба Афин находится в твоих руках. С тех пор как существует наш город, ни разу не подвергался он столь серьёзной опасности. Ежели афиняне покорятся мидянам, то участь их решена. Если же мы одолеем персов, то Афины станут самым могущественным городом в Элладе… — Мильтиад прервался и посмотрел в сторону гор. — Я верю, что если мы сразимся с врагом, то одолеем его, ведь есть же божественная справедливость. Присоединись ко мне, Каллимах, и твой родной город будет свободен. Если же ты против… Выбирай.

Полемарх думал недолго — он лишь слегка кивнул в знак согласия.

— Спасибо тебе, Каллимах, — просто сказал Мильтиад.

Лакедемонянин Каллон и фиванец Аристокл лежали в тени могучего ветвистого дуба, в некотором отдалении от других воинов. На траве рядом с ними лежали доспехи и оружие.

Каллон потянулся, вытянув вверх длинные, толстые, удивительно мускулистые руки. Вся фигура спартанца поражала своей мощью — мышцами и поистине исполинским ростом он не уступал самому Гераклу. Чертами лица он отличался от эллинов — нос не такой правильный, с горбинкой, довольно широко посаженные тёмно-карие глаза; волосы гораздо темнее, нежели у белокурых греков; окладистая борода напоминала ассирийскую.

— Разрази меня Арес, я больше не в силах терпеть эту скуку! — оглушительный низкий голос был под стать телосложению воина. — Если будет так продолжаться, я затащу в эту прекрасную рощицу какого-нибудь прелестного рабчонка! — Каллон хохотнул всегдашним своим густым смешком.

Лежащий с закрытыми глазами, заложив руки за голову, Аристокл никак не отреагировал на шутку. Впрочем, это была не совсем шутка — спартанец мог выкинуть и не такое.

— А собственно, что я тут делаю? К чему мне биться за чужой город? Какое мне вообще дело до людских страстей? Ладно ты, Аристокл, ты ещё почти человек, а я… — Каллон задумчиво охватил огромной ладонью бороду. — Наверное, я просто не могу жить без войны, без звона мечей, запаха крови… Аристокл! я с кем беседую? Я ж знаю, что ты не спишь, — лакедемонянин усмехнулся и дёрнул сотоварища за хитон. — Что ты ходишь, как в воду опущенный? Радуйся, у тебя вечность впереди!

— По мне такая вечность хуже смерти, — глухо отозвался фиванец, не размыкая век. В отличие от лаконца, он обладал типичной эллинской внешностью: безупречный нос, образующий с высоким лбом прямую линию, голубые, почти прозрачные глаза, слегка вьющиеся светло-русые волосы и бородка. — Хуже самой страшной смерти.

— Опять ты за своё, Аристокл! Говорю тебе, привыкнешь, потерпи немного, — сказал Каллон и на той же ноте продолжил: — А хочешь, забавку расскажу? Только сегодня услышал. Возвращается Гера с прогулки на Олимп и видит: Зевс на супружеском ложе Артемиду охаживает…

Между тем в лагере началось оживление. «Сражение! Будет сражение! Решено дать бой!» — раздавалось то здесь, то там.

— Слава Аресу! — воскликнул Каллон, резво вскочив на ноги. — Сподобились, наконец!

Все стратеги единодушно отдали верховное командование Мильтиаду, как самому опытному полководцу и человеку, отлично знающему персов, их тактику и традиции. Перекрывая дорогу на Афины, Мильтиад выстроил своё войско при входе во Франскую долину, между высотами Арголика и Котрони. Склоны гор были обильно покрыты жёстким маквисом, довольно частыми соснами и усеяны обломками скал, что должно было помешать персидской коннице окружить эллинов с флангов.

Обещанная Спартой помощь не подоспела, и поэтому в центре фаланги глубину построения пришлось уменьшить — на флангах гоплиты были построены, как и положено, в восемь рядов, в центре же — лишь в четыре. На правом крыле, под предводительством полемарха Каллимаха, находились лучшие афинские воины, в середине фаланги менее опытные, возглавляемые Мильтиадом. Левым флангом, состоящим из союзников-платейцев, командовал бесстрашный стратег Аемнест. Афинские рабы, вооружённые пращами и дротиками, расположились позади фаланги и на склонах гор.

Перед греческим воинством простиралась Марафонская равнина, окружённая горными отрогами. Напротив них стояла персидская армия. В тылу мидян был их лагерь, разбитый у самого берега, и внушительный флот. По левую руку от греков текла небольшая река Харадра, впадающая в Эгейское море, за ней начиналось болото.

Ни один из противников не решался начать битву. Датис и Артаферн, предводители персов, колебались, считая, что им невыгодно напасть первыми; Мильтиад, уже теряя надежду, ждал лакедемонян.

Аристокл и Каллон стояли в первой шеренге правого, почётного крыла. Их доспехи почти не отличались. Облегчённый бронзовый панцирь и поножи, защищающие икры, коринфский медный шлем, закрывающий почти всё лицо. Гребень из конского волоса на шлеме Аристокла не был покрашен, у Каллона гребень был ярко-красным.

Дюжий спартанец, возвышающийся над соратниками на полторы головы, изнывал от бездействия.

— Каллимах, — обратился он к полемарху, стоящему от него по правую руку, — скажи, мы будем когда-нибудь биться, или нет?!

Полемарх посмотрел на гиганта снизу вверх.

— Терпение, Феотид (под этим именем здесь знали Каллона), терпение.

— Да сколько же можно…

Откуда-то из задних рядов послышался задорный оклик:

— Эй, Феотид, сколько ты сегодня… (далее последовало солёное словцо)?

— Пока ещё ни одного, — весело крикнул в ответ лаконец. — Так что смотри, как бы я тебя не… (Каллон повторил выражение)!

Гоплиты захохотали.

— Раздери меня цербер! — не унимался спартанец. — Если мы через час не выступим, я пойду на мидян один! Каллимах, забавку хочешь? Новенькая. Приходит Гера…

Эллинское войско встрепенулось: наконец персы пошли в атаку.

— Не судьба мне сегодня забавку закончить, — удовлетворённо проговорил Каллон, поднимая с земли тяжёлый гоплон с изображением головы Горгоны; для защиты верхней части ног к нижней части щита была прикреплена занавесь из бычьей кожи. — Ну что, Пандокл (Аристокл), знатная будет жертва Аресу, а?

— Да, — коротко ответил фиванец.

Варвары медленно надвигались. В центре строя находилась лёгкая пехота: саки и «бессмертные», отборная часть регулярной персидской армии, на флангах — конница.

Греческая фаланга застыла, ожидая знака Мельтиада. Медийский строй был шагах в двадцати от греков; пехотинцы остановились, выставив перед собой сплошной стеной плетёные станковые щиты в человеческий рост. Персидские лучники стреляли не целясь — точность попадания достигалась многолетней выучкой и умением мгновенно рассчитывать траекторию полёта стрелы; и вот когда в небо поднялась туча стрел, Мельтиад махнул рукой. Оглушительно взвыли эллинские горны. Уходя от обстрела, прикрываясь от стрел щитами, держа наперевес длинные копья, греческие воины двинулись на неприятеля — сначала шагом, а потом всё быстрее и быстрее. Это явилось полной неожиданностью для Датиса и Артаферна, которые никак не думали, что эллины решаться пойти в атаку, значительно уступая в количестве воинов и будучи без прикрытия лучников и конницы.

Истошно вопящий Каллон вырвался вперёд, отведя назад руку со ксифосом; меч лаконца был в полтора раза длиннее и гораздо тяжелее обычного. Спартанец врезался в первую шеренгу врага, опрокинув сразу три станковых щита, и не глядя, со страшной силой рубанул мечом. Битва началась.

Варвары выдержали первый натиск эллинов. После нескольких часов жаркого рукопашного боя слабые центральные греческие шеренги подались назад. Воодушевлённые персы увлеклись погоней, не замечая, как их берут в кольцо сильные фланги противника. Мидийская конница не могла эффективно действовать, легковооружённые пехотинцы, несмотря на многочисленность, не оказывали достойного сопротивления эллинским гоплитам. В панике персы обратились в беспорядочное бегство.

Сражение переместилось к кораблям. Неутомимый Каллон бился яростно и отчаянно, без устали разя врагов мечом направо и налево — лёгкие персидские кольчуги не выдерживали бешеных ударов. Спартанец первым исхитрился забраться на палубу одной из вражеских триер.

Аристокл, не столь искусный во владении оружием и непривычный к длительным битвам, уже давно устал. Он бросил тяжёлый щит и держал ксифос обеими руками. Панцирь фиванца не выдержал очередного удара гнутого персидского меча. Получив рану в печень, Аристокл упал на колени, оказавшись по пояс в воде. Его удачливый противник, широкоплечий перс из «бессмертных», вонзил меч эллину в грудь почти по самую рукоять…

Первое, что почувствовал Аристокл, это всепоглощающее чувство голода; верхние клыки удлинились и заострились, мозг мог думать только об одном. Фиванец открыл глаза и увидел над собой часто усыпанное звёздами небо; попытался приподняться.

— Слава Афине, очнулся, — раздался рядом голос Каллона. — На, поужинай. — Лакедемонянин приблизил ко рту Аристокла шею умирающего перса. — Вроде ещё дышит.

Аристокл вонзил клыки в сонную артерию мидянина и жадно припал к ране, забыв обо всём остальном.

Неспящие сидели на песке у самой воды, глядя поверх спокойного ночного моря.

— Мы победили? — спросил Аристокл.

— Да. Семь триер захватили. Славная битва получилась, — Каллон почесал бороду. — Каллимах погиб. Жаль, забавный старик был.

И они замолчали.

— Как ты можешь с этим жить, Каллон? — после долгой паузы спросил фиванец.

— С тем, что наш полемарх к Аиду отправился?

— Ты меня понял.

Лакедемонянин неопределённо усмехнулся.

— С удовольствием, Аристокл. Я привык получать от жизни удовольствие, ещё когда был человеком. Это было очень давно.

— И ты называешь это жизнью?

— Знаешь что, Аристокл, давай-ка освежимся, — сказал лаконец, встав и сбросив хитон. — А потом побеседуем на эту тему. — Разбежался по мелководью и плашмя плюхнулся в воду, словно кусок скалы. Фиванец, немного подумав, последовал его примеру.

Выйдя на берег, Каллон извлёк из-под своего щита две смены одежды — два хитона и два гиматия.

— А ты запасливый, — молвил Аристокл, принимая одеяние.

— Конечно, — деловито откликнулся Каллон.

— Прогуляемся? — спросил лакедемонянин, облачившись в простой льняной хитон и серый гиматий с золотой пряжкой на правом плече; Аристоклу достался гиматий светло-жёлтый.

Друзья медленно пошли вдоль залитого лунным светом берега, прочь от места битвы.

— Сегодня я ухожу из Аттики, — сказал Каллон. — Советую тебе сделать то же самое. И лет пятьдесят-сто здесь не появляться.

— И куда направишься?

— Не знаю ещё. Может, на Крит. Или на Лесбос, — лаконец хмыкнул. — Посмотрю, какие там женщины неприступные.

— Перед тобой точно не устоят, — заметил Аристокл. — А я, пожалуй, вообще из Эллады уеду. Куда-нибудь подальше.

— Слушай, фиванец, напоследок я ещё раз хотел бы поговорить с тобой, — серьёзно, растягивая слова, произнёс Каллон. — Я многому тебя научил, многое рассказал. Ты спрашиваешь, как с этим жить? По-моему, надо просто жить. Не мы это выбрали, мы стали ламиями не по своей воле — такова наша судьба. Да, так уж получилось, что мы не люди, нелюди. Да, чтобы существовать, мы должны пить кровь. Иногда мы вынуждены убивать — или убьют нас. Но подумай, сегодня было убито несколько тысяч человек. За что? Зачем? В сущности, мы не очень отличаемся от…

Спартанец остановился и замер.

— В чём дело, Каллон?

— Тихо! — резко прошептал гигант. Посмотрел на море, назад, в сторону Марафонского мыса, а потом на горный склон, поросший сосняком.

— Показалось, — сказал он. — Ладно, Аристокл, здесь наши пути расходятся. Мне в другую сторону. Запомни одно: комар не может не пить кровь, волк не может не убивать. Прими это — или тебе будет очень тяжело. И ещё: самоубийство будет мучительным и не обязательно успешным, — Каллон положил могучую ладонь на плечо товарища. — Может быть, ещё увидимся. Прощай, фиванец.

— Прощай, лаконец.

Великан развернулся и пошёл обратно, в сторону мыса Марафон.

— Каллон! — окликнул его Аристокл.

Лакедемонянин остановился и обернулся.

— Закончи забавку.

— Да не смешная она совсем, если честно.

— Всё равно расскажи.

— Хорошо. Смотрит Гера на непотребство, и говорит: «Ты что же, Зевс, вытворяешь?!» Зевс отвечает: «А я музицирую».

— И вправду несмешная, — помолчав, молвил фиванец.

— А я что говорил? Хайре, Аристокл!

О чём-то размышляя, фиванец долго смотрел вслед удаляющемуся собрату. Он успел привязаться к нему и понимал, что нескоро встретит близкую душу. Внезапно мозг Аристокла обожгло чувство тревоги. Он инстинктивно дёрнулся в сторону, и стрела пронзила его левое плечо.