Месть обреченных

Данила Резак, 2021

Он и она. Живые для мертвых, мертвые для живых. Их предали и обрекли на муки, но они заключили договор и будут мстить. Все королевство сгорит в пламени забытого костра казненной ведьмы, если городская стража не узнает, кто и зачем разворошил давно погасшие угли…

Глава 4. Дорога

Вечером Бран особенно загадочен и красив. Извилистая речушка шириной в сто шагов окутана зарослями осины и ивы, которые, переплетаясь друг с другом, создают причудливые живые ограды, труднопроходимые и для людей, и для зверья. Начиная путь от многочисленных лесных озер, ручьев и родничков на юге Варстин Дара, Бран огибает Шленхау с юго-запада и идет вдаль от моря Спокойствия, через леса и луга Зеленых полян, Чартица и Ниргуша. Затем Бран впадает в ледяной, изобилующий порогами и водопадами Ворш, что течет по горным камням Шаркады. От Шленхау до Зеленых полян Бран почти необитаем, редко где встретится путнику человеческое жилье. Зато в лесах много дичи и диких зверей, а в реке неустанно плещется рыба. Благодатные края достались герцогу и он вовремя не дал разворовать природные сокровища столь богатых земель, охладив пыл не в меру ретивых охотников и рыболовов рядом своевременных указов. На реке часты мели и затонувшие деревья. Они торчат из темных вод Брана, словно гротескные чудовища. На поверхности воды встречаются заросли цветущих розовых лилий, а по берегам изредка прячутся крохотные полоски мелкого речного песка, изрытого копытами оленьих семейств, идущих на Бран к водопою. И Бран — единственный способ добраться до Чартица за неделю на узкой лодке плоскодонке, коими испокон веков пользуются местные рыбаки.

* * *

Конрад долго думал, стоит ли ему проститься с Кристиной, но потом решил, что это не будет сладким известием для девушки, которая, если Конрад не вернется, обвинит во всем отца, и Отступник ведает, что может между ними произойти.

Одетый в коричневую вязаную рубаху со шнуровкой у шеи, короткие, чуть ниже колен, штаны, с неизменным коротким Анеласом на стальном поясе, босой Конрад завязывал тюк с вещами. Стоя на деревянных мостках, скрючившихся у песчаной отмели, где стояли в ряд рыбацкие плоскодонки, он расплатился со старым рыбаком, продавшим ему лодку, взял протянутое довольным стариком весло, но тут услышал конский топот и посмотрел наверх речного откоса.

Лицо его вытянулось от удивления, когда в тусклом вечернем полумраке он увидел, что с громадного гнедого жеребца ловко спрыгнул на землю и побежал вниз по склону Тиль, за которым еле поспевал… менестрель! Парень приоделся, и капитан едва узнал его. Безрукавная куртка алого сукна с большими деревянными квадратными пуговицами, высокие ботинки бежевого цвета с черными застежками, Маленькая алая, под цвет куртки шапочка с серым пером ястреба, лихо запрокинутая на затылок, придавала менестрелю вид заправского искателя приключений. Конрад покачал головой: так собираются либо на пир, либо в последний бой. За плечами у менестреля висел арбалет и туго набитый болтами колчан из бересты. В дорожном мешке, что он положил на землю, спрыгнув с коня, виднелись округлые очертания мандолины.

Конрад, прищурившись, ждал, пока Тиль и Ян подойдут к лодке, и вот, наконец, те ступили на мостки.

Тиль подошел к Конраду и, обняв друга, вынул из дорожной торбы за плечом два почерневших от времени серебряных браслета. Молча взял темные от загара, перевитые жилами руки Конрада и надел браслеты ему на запястья.

–Это еще что? — смеясь, воскликнул Конрад, однако замер, глядя, как большие браслеты сжимаются под ширину его запястий, словно кольца хищных змей.

Тиль серьезно взглянул на друга:

–Оковы Битвы, Таер. Не спрашивай, как я вынес их из арсеналов, но что сделано, то сделано. Если останешься безоружным, они помогут. В рукопашной, голыми руками сможешь убить даже медведя. Только заговор бросить не забудь.

Конрад разглядывал подарки.

Веснушки на лице Тиля засмеялись, он крепко обнял Конрада и, опустив голову, стараясь не смотреть другу в глаза, сказал:

— Ладно, полукровка! Не будем долго прощаться.

Ян, до того скромно молчавший за спиной Тиля, выступил вперед.

— Герр Капитан, я пришел просить вас взять меня с собой. Герр Мосс сказал, цитирую: «что вы ни хрена не знаете Чартица и погибнете там ни за что…» А мне терять нечего. Я подохну от разврата и пьянства в Шленхау. Творческим людям нужен свежий воздух. К тому же я вам обязан. Я привык платить по долгам!

Конрад задумался. Ян был чуть выше его ростом, худощав, но, очевидно вынослив. Хотя…

— Нет, парень. Мне не нужны неуравновешенные люди, стремящиеся свести счеты с жизнью. Мне подобная «романтика» ни к чему.

Ян сжал кулаки. Желваки на его губастом сероглазом лице задвигались:

— Перестаньте, герр Таер! В конце концов, вы ничем не рискуете. Если я надоем вам или не буду представлять ценности как проводник и попутчик, вы всегда сможете меня высадить на берег! По крайней мере, вы немного будете ориентироваться в ситуации. В конце концов… — повторил он, поджав губы — это в ваших интересах.

Конрад стоял, скрестив руки на груди, и молча смотрел на менестреля. Бард выдержал тяжелый взор черных глаз молодого капитана. Конрад внезапно вздохнул и махнул рукой:

— Как хочешь. Если ты ищешь красивой смерти, то зря идешь со мной. Смерть от чумы славы певцам не приносит.

Ян жестоко улыбнулся:

— Не сдох в предыдущий раз, не сдохну и теперь.

— Дважды везти так не может.

— Кому как… Так что вы решили?

Конрад пожевал губы в раздумье, потом раздраженно махнул рукой:

— Залезай.

Тиля уже не было. Воспользовавшись ситуацией, он ускакал. Капитан Мосс не любил долгих проводов и лишних слез. Конрад сейчас был ему за это даже благодарен. И так на душе кошки скребли.

Плоскодонка, устойчиво держась на темной воде реки и следуя мощным движениям весел Яна и Конрада, вышла на середину Брана, и начала свой путь навстречу смертельной опасности.

* * *

На второй день пути, преодолев пару труднопроходимых завалов и бобровую плотину, Конрад начал понимать, что судьба послала ему попутчика, о котором можно было только мечтать. Ян никогда не заговаривал первым, обычно молча работая веслом, сидя на тюке с одеждой и едой. Но уж если Конрад подавал тему для разговора, Ян охотно развязывал язык. Нечасто встречая людей с таким талантом к болтовне, Конрад слушал прибаутки, рассказываемые менестрелем, смеялся и на время забывал о предстоящей миссии. Даже лихорадка отступила ненадолго, притаилась в недрах его могучего организма. Ян оказался неплохим рыбаком, менестрель смастерил из росшего по берегам ивняка нехитрое удилище, и однажды они поужинали жареной на костре форелью. Столь несхожие характеры обычно спокойного рассудительного Таера, привыкшего жить «по правилам» и взбалмошного болтуна — поэта давали повод для дружеского сближения двух разных людей. Ян редко интересовался делами Конрада, его службой в страже, но про себя рассказывал охотно, избегая лишь упоминаний о родителях и сестрах, пепел которых гулял по свету.

Вечером второго дня, когда плоскодонка причалила к берегу, и путники расположились на ночлег, Конрад достал огниво, разжег костер и подбросил туда сухой сосновой коры. Ян достал котелок и стал кипятить воду для ухи. Конрад долго смотрел на него и вдруг спросил:

— Послушай, Ян. Может, я суюсь не в свое дело, но позволь задать нескромный вопрос.

— Пожалуйста.

–Что ты делал в харчевне со шлюхами? Ты же певец. Тебе стоит сочинить серенаду или оду и бабье за тебя вешаться начнет.

Ян сел на траву и, сняв шапочку, утер пот, катившийся каплями с загорелого лба:

— Я никогда не был с женщиной. А тут — так тяжело было на душе, что я решил забыться в объятьях продажных девок. С невинностью расстаться решил. В конце концов, это все, что у меня еще осталось. И уж оно мне точно ни к чему.

Конрад удивленно посмотрел на менестреля. Да, парень не был красавчиком, но его серые глаза, смотревшие с мудростью старика и лукавством повесы-развратника, могли пришпилить к себе любую, ну или почти любую особу в юбке. Да и песни, что он сочинял, не могли оставить равнодушным никого. Конрад уже успел послушать певца прошлым вечером, когда Ян взял мандолину и стал тихонько напевать очередное свое творение. Мандолина умела смеяться и плакать в его руках, а стихи, которые Ян бросал на музыку, могли поспорить с дифирамбами лучших поэтов двора герцога. Жестокая жизненная правда, сочетающаяся с нежной, порою страстной лирикой, убивала слушателя наповал. У Конрада, слушавшего Яна, что-то начинало жать в груди, и сердце болело, словно кровоточило. А если певец начинал шуточную песенку, даже скабрезную, солдат улыбался. Только чувство солидности капитанского чина не позволяло Таеру вдоволь похохотать. Не мыслимо было, чтобы парень двадцати лет с таким талантом не был привлекателен для девушек. Что-то здесь было не так.

Конрад и Ян поужинали жирной наваристой ухой, потом, завернувшись в одеяла, легли спать у весело трещавшего костра. Конрад долго смотрел на созвездие Единорога, мерцавшее белыми точками на ночном безоблачном небе, затем повернулся на бок и спросил:

— Ян, но почему? Почему шлюхи? Столько женщин вокруг…

Певец вздохнул:

— Эх, герр капитан, я никогда в жизни никого не любил. Мне нравились некоторые девушки, но любовью это трудно было назвать. Скорее, я любил их отдельные части… Понимаете? А любить… Нет, я никогда не любил. Не было такого, чтобы хотелось видеть человека постоянно. Не было такого, чтобы хотелось посвятить девушке стихи. А все остальное — не любовь, а похоть. Со шлюхами все честно. Ты получаешь столько, сколько готов отдать.

Ян внезапно замолчал. Конраду внезапно стало жаль парня. Ему, человеку, знавшему, что такое любовь. Однако тяжелая мысль пронзила его размышления — хвала Отступнику, что Ян не знает этого чувства. Оно может быть отнюдь не радостным, а очень горьким. Горьким, как его любовь к Кристине Клоссар.

Певец молчал. Конрад внезапно понял, что Тиль недавно ему задал почти такой же вопрос, как он задал Яну. «Почему Кристина? Столько вокруг бабья…» Капитан понял, что страдает от любви так же, как Ян от ее отсутствия. И если один ищет ее на недосягаемой высоте, то второй опускается за ней на самое дно.

Снова повернувшись на спину, Конрад вытянул вдоль торса уставшие от гребли руки в серебряных браслетах и стал проваливаться в сон.

* * *

Утро третьего дня путешествия по извилистой речке встретило капитана и менестреля ледяным проливным дождем. Плоскодонка быстро стала набирать воду, и Ян с усердием вычерпывал ее котелком. Оба путника, спрятав одежду, остались по пояс обнаженными, и дождь нещадно хлестал по их мокрым спинам. Небо быстро затянуло тучами, и стали слышны далекие раскаты грома. Вдруг, совсем рядом, когда они проплывали мимо лесной опушки, на высоком крутом берегу, стоявший там красавец кипарис расколол мощный зигзаг молнии. Дерево вспыхнуло ярким огнем, освещая пасмурный день. Ян и капитан молча проплыли мимо изуродованного, полыхающего красавца. Обоим это не показалось хорошим знаком.

Конрад, сидевший на носу, и Ян на корме настолько засмотрелись на страшное и величественное зрелище, что лодка повинуясь течению, заплыла в маленькую тихую заводь, стоячая вода которой была покрыта ковром из речных растений ядовито зеленого цвета. Заводь спряталась у левого берега реки в кольце коряг и поваленных временем гнилых деревьев.

Ян первый заметил опасность.

— Ни звука! — прошептал он.

Конрад вздрогнул и, наконец, обратил внимание, что течение их завело в одну из крохотных пресловутых «гиблых заводей», что наводили ужас на рыбаков Брана. Десять лет назад вода реки была красной от крови плывущих по ней трупов солдат и мирных жителей. Междоусобная война оставила после себя страшное наследие. Считалось, что Бран, принявший в себя тела тысяч солдат и мирных жителей, погибших на междоусобной войне, попал под влияние магических штормов, что возникали всякий раз при массовой резне, или особенно жестоких преступлениях. «Гиблые заводи» — были прямым следствием «нехорошего» влияния войны на некогда безопасную речку. Поскольку трупы людей никто не вылавливал, они со временем вздувались, всплывали на поверхность. Причем сбивались в кучи в определенных местах на берегах Брана. Эти места стали впоследствии «Гиблыми заводями». На реке, на местах скопления мертвых тел жертв войны, образовывались страшные омуты, затянутые на поверхности зеленой ряской. Рыбаки всерьез верили, что в омутах гнездятся создания магических штормов. Причем крайне жестокие и опасные. Тела рыбаков, случайно забредших в такие места, находили потом крайне обезображенными, а осколки лодок выброшенными на берег.

Ян и Конрад поздно заметили, что коварное течение пригнало их дрейфующую лодчонку прямо в центр зеленой ловушки. Конрад тихо вытащил меч из ножен, а Ян потянулся за арбалетом. Едва он потянул рычаг на себя, чтобы натянуть тетиву, как внизу под водой что-то стало тихонько царапать днище лодки. Вдруг Ян обомлел. За край лодки уцепилась тонкая, покрытая желтой слизью рука с тонкими, когтистыми пальцами, затем появилась вторая и из-под зеленой ряски показалась костяная конусообразная голова безглазого, покрытого желтой мерзкой слизью существа. Огромный рот, в котором вертелись три кольца костяных клыков, словно жернова мельницы, издавал шипящие звуки, а овальное отверстие носа, пуская сизые пузыри, принюхивалось, сжимаясь и разжимаясь. Плечи существа были усажены длинными тонкими костяными иглами, не меньше десятка на каждом плече. Запах был от существа такой тяжелый, что Ян, несмотря на трясший его ужас, выблевал свой завтрак за борт.

Конрад рубанул мечом по голове мерзкого создания, но его Анелас отскочил от твердой кости. Конрад хотел, было ударить еще, однако заметил, что тварь не собирается нападать. Существо долго принюхивалось и вдруг повернуло к Конраду конус своей безглазой головы со страшным круглым ртом, где вращались по краям зубы-иглы. Стражник замер. Существо долго не двигалось, словно изучая капитана. Казалось, оно в растерянности. Ян, дрожащими руками вставивший болт в арбалет, прицелился, но стражник жестом остановил его.

И тут существо отступило. Медленно опустив морду, а затем и когтистые руки в воду, оно скрылось.

Ян осторожно положил арбалет, взял в руки весло и сильными гребками вывел лодку на середину речки.

Путешественники гребли под проливным дождем уже три часа. Ян долго не мог оправиться от пережитого и, вычерпывая воду из плоскодонки, все шептал: «Как получилось, что он не тронул нас? Это же уму непостижимо…»

Потом Ян вдруг внимательно посмотрел на Конрада и спросил:

— А почему герр Тиль назвал вас полукровкой?

Конрад подсознательно давно был готов к этому вопросу. И вот время пришло. Капитан сделал несколько мощных гребков, направляя лодку в очередной крутой поворот и обыденно начал свой рассказ.

«Мать моя, Летиция Таер, была очень красивой женщиной из обедневшего дворянского рода. Выйдя замуж за отца, который в буквальном смысле завоевал ее руку и сердце, сразившись на дуэли за нее и победив, она очень скоро узнала, как недолговечно семейное счастье. Отец, полковник Ночной стражи, погиб на службе, в катакомбах Шленхау, когда брали знаменитого Шермета Вернегу. Если бы этого не случилось, то, возможно, он теперь занимал бы пост Палаша. Но судьба распорядилась по иному. Мать осталась вдовой. Появились богатые женишки. Кому не хочется иметь женой красавицу-бесприданницу, обязанную тебе всем по гроб жизни?

Конрад греб с остервенением, с непонятной злобой, выплевывая тяжелые воспоминания:

— Но вот, сорок один год назад, если ты знаешь, произошло событие, после которого постепенно исчезли почти все старые религиозные верования Треснувших королевств. Ты знаешь, о чем я говорю?

— Об упавшей звезде в горах Шаркады и о пришествии Темного пророка?

Конрад кивнул, стерев капли воды со лба. Ливень стих. Капитан продолжил повествование:

— Да. Когда этот человек спустился с гор Шаркады в один ясный утренний день, ровно через три дня после упавшей звезды, в Королевстве было все относительно спокойно. Правивший в то время король был уже стар, а пятеро сыновей подрастали, ни в чем не уступая друг другу. И всем им было плевать на Утреннюю Звезду, и на то, как толковали ее падение храмы старых богов. До поры до времени…

Ян внимательно слушал. Он знал историю появления Отступника лишь в общих чертах. Конрад продолжал:

–Темный Пророк, чью фигуру окутывал струящийся черным облаком плащ с капюшоном, пошел по городам Королевства. Он говорил страшные вещи людям. Предсказывая междоусобную войну, голод и болезни, пророк нажил множество врагов среди поклонников древних богов, знати и колдунов высшего и среднего звена. Его не раз пытались убить, как ты, наверное, знаешь из истории Королевства, но незримая сила хорошо охраняла его. Лишь после того, как спустившийся с гор Шаркады мановением руки остановил сердца сотни тяжелых королевских конников, посланных его уничтожить, король и остальные вынуждены были прислушаться к его словам, признав его могущество.

Темный Пророк заявил себя вестником пришествия в Королевство нового бога, которого он называл непонятным именем «Отступник», или «Отринувший судьбу». Жрец храма Живородящей Воды, Эрто Мауно, один из умнейших людей того времени, высчитал по звездам, что этот бог, очевидно, был изгнан из одного близкого к нам мира, но, что более вероятно, просто расширял свои владения. Рассчитав, что вмешательство нового бога рушит лабиринты судеб Королевства, Мауно пришел к выводу, что новый бог — бунтарь, плюющий на судьбу и на законы мироздания.

Мнение Мауно разделили жрецы остальных храмов Солнечного огня, Матери Земли и Отца Неба. Служители заговорили о необходимости изгнания Темного Пророка из Королевства, или о его уничтожении.

Темный Пророк успел за несколько месяцев собрать огромное количество сторонников. Творя чудеса именем нового бога, этот человек (впрочем, о том, человеком ли он был, до сих пор гадают лучшие умы) необыкновенной силой привлек на свою сторону множество дворян и простых жителей Королевства. Началась гражданская война, длившаяся пять долгих, кровавых лет. Пророчества сбывались, силою того, из чьих уст они исходили. Это была первая междоусобица, начавшаяся на религиозной почве.

Знать, присягнувшая разным сторонам, измотала друг друга и страну. Победителей в войне не оказалось. Зато жертв было предостаточно. Темный Пророк начал использовать магию, доселе невиданную ни в Королевстве, ни за его пределами. Из ниоткуда в тонкие миры стали просачиваться предвестники — странные существа, прекрасные обликом и могущественные, со своими свитами из тварей, ранее никогда не встречавшихся жрецам и магам стихийного толка. А стихийная магия всегда была основной для Королевства, Северных империй и Рыжих островов. Далее этих земель интересы новоявленного божества не простирались. Со стороны древних богов на помощь людям приходили стихийные существа. Но Темный Пророк применил практику человеческих жертвоприношений. Жрецы старых храмов, не знавшие прежде, как использовать силу умирающего на алтаре, были поражены возможностями этого рода чародейства.

Темный Пророк впервые прилюдно воскресил человека и вернул его семье, которую, однако, тот впоследствии жестоко зарезал. Заклинание вызвало Магический Шторм, и именно с тех лет начали свою деятельность пресловутые видергенгеры (возвращенцы с того света), разных мастей и способностей. Чудеса Темного пророка, настолько чуждые устоявшемуся за долгие тысячелетия миру стихийной ворожбы и стихийных богов, вызвали глобальные перевороты в тонких мирах и борьба шла на всех фронтах. Стали появляться одержимые демонами люди, которые ввиду душевной слабости открывали лазейки тварям в тайники своего сознания. Пять долгих лет, пока королевство, словно зеркало, треснувшее на десятки осколков, залечивало раны, люди были вынуждены жить и мириться с Магическими Штормами, вызываемыми столкновением чуждых друг другу составляющих ворожбы. Жрецы немногих уцелевших храмов научились предсказывать Шторма, но не знали, как с ними бороться. Не смог уничтожить их и Темный Пророк, который стал невольным виновником их происхождения. Толи он не предвидел их, а может просто воспринял как неизбежный побочный эффект. Магические Шторма стали источником новых видов ворожбы. Магия стала во много разнообразнее и искуснее стихийной прежней ворожбы и чар Темного Пророка. Магические Шторма были чистой незамутненной энергией, использовать ее мог даже самый захудалый деревенский знахарь, имеющий даже кроху природного чутья. В мире вырастала новая сила, новые люди и существа, с которыми надо было считаться. Ситуация накалилась и война стала опасна для обеих сторон. Поняв, наконец, что война уничтожит всех и вся, Темный Пророк, обосновавшийся в первом пещерном храме Отступника внутри утесов Шаркады, получил видение от повелителя, явившегося к нему в образе прекрасного ребенка в железной короне. Отринувший Судьбу велел своему вассалу остепениться и предложить силам старых богов объединение. Фактически, почувствовав нешуточный отпор, Отступник согласился на меньшее, нежели на абсолютную власть над Треснувшими Королевствами. Темный Пророк пошел на мировую, выдвинув ряд условий. Корона и старые боги согласились. Наступил шаткий и хрупкий мир. Сторонники Темного Пророка воздвигли ряд Храмов в крупных городах королевства. Центром же религиозной жизни поклонников бога, отвоевавшего место под солнцем, стал монастырь Утренней Звезды, расположенный глубоко в горах Шаркады. Главным догматом новой веры стало признание Отступника богом — творцом, повелителем жизни и смерти. А символом Отринувшего Судьбу стала пятиконечная звезда в круге, означавшая вечное падение в бездну и вечное движение к выходу из нее — символ чуждый и необычный, трактовок которого впоследствии было немало.

Пересмотрели свои взгляды и храмы четырех стихий. Отступник принес в Королевства понятие о бесконечности человеческого бытия и о понятии «духа». Мысль о том, что человек, как считалось ранее, со смертью переходит в полное небытие, вдруг показалась многим далеко не привлекательной. От старых богов уходили, изменяя им. И в последние годы их храмов почти не осталось. Утренняя Звезда уже несколько лет претендовала на то, чтобы стать государственной конфессией Треснувших королевств. И если учесть, что герцог Гендин фон Клауре и его дочь Инесса исповедуют культ Сына Утренней Зари, то можно ожидать, что новая религия после коронации герцога получит этот статус.

В итоге получилось так, что хитрый новый бог, Темный Пророк которого давно умер, все равно оказался победителем в многолетней схватке идей. Стихийная ворожба лишилась своей божественной прежней основы. Она, превратившись в один из разрядов ворожбы всеобщей, вобрала в себя магию жизни и смерти Утренней звезды, заклинания Элементов, а так же наследие Магических Штормов, которые до сих пор выплескивали новые виды воздействий на тонкие миры. Новые существа, как опасные и жестокие, не сумевшие приспособиться к жизни с людьми, так и нейтральные по отношению к человеку, появлялись все реже и реже, так как Стража, новая могущественная организация, протянувшая щупальца по всем королевствам, своими действиями препятствовала любым проявлениям нарушения спокойствия и мира, включая ворожбу. Строгие регламенты по чародейским занятиям, редко подпадавшие под изменения и дополнения, стали законом для доброй половины территорий Треснувших королевств, с усилением политической роли Гендина фон Клауре ворожба стала редким явлением, а последний Магический Шторм случился двадцать семь лет назад, когда к моей матери, безутешной вдове, ночью постучался человек, которому она не смогла отказать в ласке… Потом они встречались еще несколько раз. Мать не могла противиться взгляду черных глаз ночного незнакомца. Это был инкуб, как потом классифицировали такой класс созданий Шторма колдуны Стражи.

Андерас, до того слушавший Конрада открыв рот, вдруг встрепенулся:

–Но, герр Капитан! Как же ваша мать осталась жива? Ведь инкубы и их женские ипостаси — суккубы иссушают жизненные силы жертвы до капли? Или, проще говоря, трахают их до смерти!

Конраду не очень понравилось грубое сравнение барда, но в целом Ян был прав. Таер сам не понимал, как мать смогла забеременеть от демона.

— Очевидно, здесь была любовь… Или сильная страсть с обоих сторон. Не знаю.

Ян прошептал:

–Любовь. Везде одна любовь, а я…

Конрад махнул рукой:

— Брось, Ян. От любви одни хлопоты, уж поверь мне.

Андераса продолжало мучить любопытство. Он снова задал капитану вопрос:

— Ну и что было дальше? Как сложилась ваша жизнь?

Стражник в задумчивости почесал щетину на смуглом лице.

— Мать умерла при родах. Амулет, что на моей шее, повесила она перед смертью. Родня, узнавшая из сплетен о связи матери с созданием Шторма, отказалась от меня. Все детство я провел в приюте, находящемся под властью только что открывшегося в Шленхау монастыря Утренней Звезды. Отсюда и такие знания истории Королевства. В монастыре я пережил вторую междоусобицу и страшную чуму, которая обошла храм стороной. Я многим обязан служителям Утренней Звезды, хотя мне не нравятся их простые, некрасивые обряды.

–Жертвоприношения?

–Нет. На это Король не согласился. Они теперь приносят в жертву животных по своим праздникам, которых не много, по особо значимым дням льют на алтари свою кровь, но без убийств. Пришествие Темного Пророка, Праздник Откровения, День Примирения, и, самый почитаемый праздник — День гордыни Творца. Последователи Отступника считают, что он сотворил мир, руководствуясь гордыней и честолюбием, и это утверждение может быть истинным. Я сам так думал ранее, пока не стал колдуном Стражи. Там мы больше интересуемся теорией Магических Штормов. Мне и многим другим кажется, что мир возник вследствие одного из них. Но я отвлекся…

–Что с вами случилось дальше?

— Все, к чему меня готовили с детства, то есть к служению, не радовало мой беспокойный дух. Из монастыря, я бежал, едва достигнув совершеннолетия. Податься мне было некуда, а тут как раз Стража набирала новичков в свои ряды, поубавившиеся после войны и мора. Так что я с шестнадцати лет на службе короля. А теперь — герцога.

— Герр Конрад, позвольте спросить, а вы обычный человек? У вас могут быть дети?

Стражник пожал плечами:

— Я отлично вижу в темноте, почти как днем, только в серых цветах. На мне заживают раны, как на собаке. Легкие раны, конечно. В храме, когда я был ребенком, мне сказали, что со временем я открою новые возможности в себе, но пока я не наблюдал их проявления… А насчет детей… Ян, прекрати меня пугать!

Ян захохотал, но, вдруг, его густые брови сдвинулись, бард вытаращил глаза, всматриваясь вперед.

— Направо. Впереди препятствие.

Конрад, сидевший у кормового весла, послушно повернул лодку вправо, а Ян своим веслом застопорил ход плоскодонки.

Речку перекрыла упавшая огромная толстая сосна, еще совсем сырая. На ветках рыжели многочисленные иголки.

Внимательно осмотрев препятствие, Ян заключил:

— Придется обносить по берегу. Странно, наверное, упало недавно. Я пару месяцев назад был в здешних местах и не помню этой сосны.

Они повернули, но вдруг Ян, с подозрением косящийся на рухнувшую лесную великаншу, прошептал:

— Стойте, господин Таер! Ради всех богов! Смотрите, она явно срублена!

Конрад посмотрел на основание сосны и увидел, что дерево действительно рухнуло под топорами. Кто-то явно решил сделать здесь отличное местечко для засады на рыбаков и путников.

— Разбойники… — проскрипел зубами Ян.

Стараясь не поднимать веслами шума, они причалили.

Конрад спустил ноги в воду, и стоя по колено в иле, привязал плоскодонку к ветке сосны. Ян зарядил арбалет.

Словно два диких камышовых кота, путники ловко взобрались на пологий склон, обогнули верхушку сосны и ползком, приминая сырую от прошедшего ливня траву, стали продвигаться к видневшемуся вдалеке краешку лесного гребешка.

Вскоре они услышали звуки человеческой речи.

Это был чей-то дружный гогот вперемешку с отборными ругательствами. Порой гогот перекрывал властный спокойный голос, очевидно принадлежавший вожаку банды. Изредка слышался чей-то скорбный плачущий голосок, дребезжащий старческой немощью.

Сцена, свидетелями которой невольно стали наши герои, была воистину бесчеловечна.

Возле старой, покрытой уродливыми наростами, березы, росшей на отшибе, стоял круг людей явно разбойничьей наружности. Все были с оружием, за спиной у каждого было по охотничьему луку.

Они стояли у березы кругом, уставив загорелые, ухмыляющиеся лица вниз, в яму, которую, надрываясь, из последних сил копал убогого вида маленький сухой старичок, с клочком бороды и длинными спутанными седыми волосами. На старческом, покрытом пятнами, сморенном, словно печеное яблоко лице, проложили дорожки слезы.

–Рой, рой, червяк! — гоготали разбойники — если там нет клада, считай, что ты труп! Понял, старый пень?

Конрад стиснул зубы. Он впервые видел, чтобы так глумились над стариком.

Дед вдруг бросил заступ, посмотрел подслеповатыми глазами на огромного, щербатого главаря, с красным от выпивки лицом, и плюнул вверх, стоя на дне уже довольно глубокой ямы, стараясь попасть в лицо разбойника. Плевок не долетел до цели и повис каплей на штанине бандита. Тот рассвирепел и вытащил из-за пояса зазубренный нож. Товарищи удержали его.

— Погоди, Кай! Этот лозоходец еще не отрыл нам клад! Пусть постарается!

— Рой, пьянь манцарская! — рявкнул главарь — если понадобиться, будешь рыть до того самого ада, в который ты веришь!

Старик молчал.

Главарь опустился на корточки и с дрожью в голосе, ласково сказал:

— Будешь упрямиться, Нагаш, я сегодня же навещу в Зеленых полянах твою внучку. Ваше племя, манцар, давно мозолит всем нам глаза. Знаешь, что мы с ней сделаем? А? Мы опоганим твой «свет в окошке», отдерем ее так, что она треснет по швам, как ветхое платье! Понял меня, старик? А тебя мы закопаем в этой яме, если сегодня ты не доберешься до клада, который, якобы, нащупала твоя лоза.

Старый лозоходец, потрясая маленьким сухими кулачками, кричал на своем языке кочевников ругательства и проклятия, на что ему отвечали гоготом. Затем старик, вдруг, снова взяв заступ, с мрачной одержимостью стал ковырять суглинок на дне ямы.

Конраду опротивело зрелище унижения беззащитного кочевника. Он приподнялся. Ян схватил его за ногу:

— Куда вы? Их пятеро! У них луки!

Конрад вырвался и спокойно пошел вперед, ступая по колено в высокой сырой траве.

— Простите, уважаемые, но я хотел бы знать, что здесь происходит? — спокойно и невозмутимо проговорил Конрад, подойдя к разбойникам со спины.

Все бандиты как один повернулись. Увидев одинокого человека с коротким мечом в руке, они успокоились, деловито достали луки из-за спин и наложили охотничьи стрелы на тетивы. Конрад внимательно смотрел, как разбойники поднимают луки.

— Только попробуйте, — тихо сказал Конрад — Жить надоело? — он сплюнул на траву.

— Он блефует! — крикнул один из разбойников, низкого роста, пухлый, как большой навозный шар. Он натянул тетиву, но вдруг сложился пополам и захрипел. В животе у разбойника торчал арбалетный болт. Наконечник, перебив позвоночник, выглянул из спины. Разбойник задергался в агонии, изо рта пошла густая, темная кровь.

Я — капитан стражи Шленхау! — крикнул Конрад и потряс левой рукой пряжку пояса с виверной. Поляна окружена. Только двиньтесь — и вы все покойники.

Один из разбойников взвыл от страха и, бросив лук, словно кабан, помчался в сторону леса. Остальные остались на месте. Главарь, ухмыльнувшись щербатым ртом, резко вскинул лук и выстрелил в заросли осоки, где прятался Ян. Там вдруг раздался крик, и менестрель выбежал из своего убежища, зажимая правое плечо, в котором торчала стрела. Петляя, как заяц, бард добежал до склона и прыгнул вниз.

— Меня ты не проведешь, болтун. И тот одинокий засранец, что прятался в траве с арбалетом, не испугает меня.

Конрад не стал препираться с разбойниками, а просто прыгнул. Перекувырнувшись на траве, он достал кончиком меча пах ближайшего из разбойников, затем цапнул визжащего от боли бандита за ремень и дернул на себя.

Второй из разбойников, стоявший справа, выстрелил в упор из лука и в ужасе увидел, как стрела входит по самое оперение в задницу его товарища, которым закрылся стоявший на коленях стражник.

Конрад быстро вскочил, и, с трудом подняв полуживого хрипящего бандита над головой, кинул его на пустившего стрелу дружка. Главарь тем временем отбросил бесполезный в ближнем бою лук и достал из-за спины длинный зазубренный нож.

Старик, до того с изумлением следивший за действиями неведомого заступника, крикнул на ломаном «языке короны».

— Берехись! Сзаду!

Конрад не глядя ударил босой ногой назад и попал в мягкое. Главарь схватился за живот, однако стражник не дал ему опомниться, с силой ударив кулаком бандиту в квадратный подбородок. Полыхнул зеленым пламенем браслет — подарок Тиля. Предводителя шайки резко отбросило назад, на край вырытой стариком ямы.

Бандит, махая руками, как мельница крыльями, старался удержаться на краю, но, потеряв равновесие, рухнул спиной прямо в яму, едва не прибив вовремя отскочившего старичка.

Лозоходец не растерялся. С усилием, подняв тяжелый ржавый заступ, он опустил тупым острием прямо на лицо в ужасе завопившего главаря. Заступ разрубил переносицу злодея и вошел в голову на два пальца. Старику на лицо брызнула струя крови. Труп разбойника задергал ногой. Все было кончено.

Повернувшись назад, Конрад увидел, что второго, живого разбойника и след простыл. Выбравшись из-под тела товарища, он убежал в лес.

Конрад подошел к трупу со стрелой в заду и мечом в паху, выдернул свой анелас из раны и вытер о край рубахи мертвеца.

Подбрел бледный Ян. Певец внимательно следил за схваткой, но ничего не мог сделать, ибо едва держался на ногах. Менестрель потерял много крови, однако сам сломал и вытащил пробившую плечо навылет охотничью стрелу.

Бард свалился на землю и старик, проворно выбравшийся из ямы, сразу оказался около него.

Сжав сухими ладошками обе раны, старик склонился над пробитым плечом и стал нашептывать заговор. Конрад с удовольствием наблюдал, как кровь прекращает течь из ран, наконец, она вовсе остановилась.

Ян тем временем, кусая губы, вращал мутными белками выпученных глаз. Лицо его заливал пот, а из груди доносились тихие хрипы.

Старик жестом велел зажать Конраду отверстия от стрелы, сам отбежал к валявшейся неподалеку переметной суме, долго рылся там, и с торжествующим криком подняв над головой мясистый синеватый лист какого-то пахучего растения, подбежал к бессильно раскинувшему ноги лежащему Яну. Разорвав лист надвое, старик плюнул на половинки листа, отчего слюна изменила цвет на зеленый и зашипела, запузырилась. Приложив обе половинки к дырам на плече Яна, старик замотал чистой тряпицей плечо менестреля и на ломаном общем королевском сказал: «Шить бутет».

Яну быстро полегчало. Лист, очевидно, содержал какой-то сильный природный наркотик, потому что певец почувствовал себя неизъяснимо спокойно и хорошо. Старик же, яростно жестикулируя руками и вращая буркалами желтоватых, полуслепых глаз, что-то Конраду объяснял на своем причудливом, похожим на карканье ворона языке. Стражник внимательно слушал старика, затем, когда тот попытался дотянуться до руки капитана, чтобы поцеловать ее, Конрад отдернул ладонь.

— Перестань, отец. В конце концов, я представитель закона. Я должен был вмешаться.

Дед утер длинный, крючковатый нос шишковатым кулаком:

— Зако-он? Чаго-й тить за закон ат? Хде ты тута, милок, законы то зришь? Кабы не вы, меня бы уж порешили да прикопали недалече! Я уж с белым светом прощалси! Гады запрягли потаенный клад искати. Я вить лозоходец добрый. Чую, где вода камень точит, озерца подземные, речушки, клады, если надыть. Вот они мене и повязали, скоты, ни дна им, ни покрышки!

Дед оказался изрядным балаболом. Конрад еле сумел остановить его.

–Погоди, отец. Так чего ж ты им клад не отдал? Жалко стало?

Дед хитро прищурился, поправил веревку, что опоясывала длинную, почти до колен, вышитую бисером белую рубаху, изрядно замызганную землей и грязью, и, с вызовом глядя на стража, ответил:

— Невместно показалось! Такому сволочью, воронью черному, еще и монету в зубы? За что боролись, на то и напоролись!

Конрад с трудом понимал отдельные слова старика, но, в общем, смысл был понятен. Каждый офицер стражи был обязан знать несколько языков, чтобы вести допросы. Таер не был исключением.

— Так что же ты здесь копал, на пустом месте? Надеялся, что они перемрут от скуки или просто разойдутся?

Дед тряхнул головой. Запустив пятерню в косматые, седые лохмы, он почесал затылок, затем черными от грязи ногтями стал сдирать с лица корку запекшейся крови, брызнувшей на него из смертельной раны на лице главаря.

— Нет, добрый молодец. Оно не так просто. Чай, по уму делають. Клада тут нетути. Под ентой березой моя лоза другое почуяла. Здесь мертвяк сопит, чавкает. Я его чавканье сверху услыхал. Дай, думаю, раскопаю его. Пущай меня сожреть, зато и лихоимцами не побрезгует. Слыхал, чаго оне с моей внучкой сотворить собиралися?

Конрад подошел к краю ямы, где лежал труп главаря.

— Так здесь, как я тебя понял, видергенгер лежит?

Старик вытаращил глаза, показывая, что слово ему не знакомо.

— Возвращенец, говорю?

Дед закивал:

— Да, Нелапси! Страшный убыр, блаутзаугер — по вашему, по королевскому! За одну ходку деревню могет вырезать. Чую, давно здесь лежит! Злой аки пес цепной, отгрыз уже себе все, до чего дотянуться зубами смог! Надо будет из веси люд пригнать, чтоб башку ему отхряпать. Наверняка, убивец схоронен. Давно уж, лет пяток! Что его в могиле держит, единому вашему Отступнику ведомо. Знать, ворожил умелый человек, долгих лет ему! Мне еще чуток до него оставалося. Глядишь, к закату бы управилси. Ужо не ведаю, пробудился бы, али нет, но все же, авось и схарчил бы паразитов! А до деревни далече. Сутки пути. Он бы туды все равно за ночь не добрался, полыхнул бы на ясном солнышке, как сухая лепешка коровья!

Конрад невольно восхитился мужеством старика-кочевника. Манцаров не любили многие, за их неряшливость, лень и чрезмерную любовь к выпивке, но порой, среди этого, лишившегося своей огромной земли на северо-востоке, народа, попадались настоящие мудрецы и герои. Государство манцаров Ростания некогда находилось за океаном, и занимало обширные, почти пустые территории, доставшиеся манцарам легко и непринужденно. Эта легкость не осталась безнаказанной. Многочисленные кочевые племена, хлынувшие с юга и востока заокеанских территорий, разорвали на клочки Ростанию. Манцары не удержали обширных владений и ассимилировались с народами диких племен, северных империй, Рыжих островов и, наконец, Треснувшего Королевства. Забывшие почти все свои обычаи, обряды и растерявшие духовные ценности, манцары являлись для жителей Треснувшего Королевства неприятным напоминанием о том, что может случиться с ними, если их страна развалиться окончательно. Единственное, что осталось у манцаров — так это их бесшабашная смелость и отчаянность. Кочевники не боялись никого. Между тем, слово «кочевники» мало подходило для манцаров. Больше половины из них уже осели, а те, что еще мыкались по свету, были одержимы одной общей целью — найти себе новую страну, новые земли, чтобы возродить славу своего народа.

Конрад иногда по долгу службы встречался с манцарами и более или менее понимал их причудливую речь.

Старик, хлопотавший над Яном, приговаривал:

— И-и, касатик! Куды тебя пес понес, на помочь старику? Хрен бы со мной, старым! Вам вить жить ишшо, да плодиться! Чай вить, зазноба-то есть? А?

Ян захлопал глазами:

— Я вас не понимаю.

Старик перешел на ужасный ломаный общекоролевский:

— Обручен? Нивиста ись?

Ян отрицательно покачал головой. Старик всплеснул руками:

— Как нету? Такой красавец, и девку не нашел? Аль оне тебя сами ищут? Тоже стражник, что-ли? Гворю, тожа как он? — старик ткнул узловатым пальцем в сторону Конрада.

Ян устало улыбнулся, затем показал рукой, что он щиплет невидимые струны, и хрипло запел.

Дед ополоумел от радости:

— Да ну? А батюшки! Брешешь, поди? Певун никак? Ой-ти радость-то какая! Куды путь-то держите? В Шленхау? На коронацию?

Конрад, чистивший листом лопуха меч, коротко бросил:

— В Чартиц.

Старик повернулся и долго двигал сморщенными губами, словно жевал что-то:

— Вон оно что… Вот вить оно как. Эх, сердешные… Небось послали изведать — как и чего… Вить там хвороба великая. И не только.

–Что «не только»? — насторожился Конрад.

–Подъедете к Зеленым Полянам, узрите сами. Сам я из Гнилых Валежин, нас оттель гонят, говорят, мы заразу разносим. Ну, да ничого. Мы с внучкой нигде не пропадем. Двинем в столицу, в Юрбурх. Аль вообще, через море, на Рудые острова направимся. Не жалуют нас тут.

Вдруг старик подскочил, словно забыл о чем-то:

— Милостивцы, как же величать-то вас? За кого Ростанским богам то молиться?

Конрад представился, и представил Андераса.

Старик низко, в пояс поклонился обоим, затем закряхтел и опустился на траву:

— Надорвался чуток, покуда рыл. Ну, ничо, я перец гнутый! А вы, соколики, запомните, что я вам поведаю таперича. Клад тут есть, да не про иху честь. А вот вам я открою, где он спрятан. Лоза моя дернулась чуток вправо, когда я мимо во-он того можжевельника под стрелами этих собак шастал. Я так разумею — клад зарыт прямо под хворой сосной, что на краю гребешка кочевряжится. Клад, небось, дерево и попортил. Злые руки копали, корни порубали. Забирайте добро, и уносите ноженьки… Покой вам Чартиц сдался? Проклятая земля уже за пределы Зеленых Полян выбралась. Ничо на ней не растет, не колоситься, только зло на ней твориться. А фермеры ваши, бедолаги, мрут как мухи. Говорят, Белая Баба по избам шастает. Где красную тряпку оставит, там Чума и погуляет. Только видел я энту Чуму, не простая она. За ночь постель хворого в лохань с рудой превращается! Изо всех дырок хлещет! Страшно это, дико, сынок. Бери паренька и уходи.

Конрад молча слушал старика, изредка кивая головой. Нового старик ничего не сказал, лишь упомянул о странном состоянии земли, которая меняла свой цвет на серый и прекращала плодоносить по мере продвижения болезни. И еще эта белая женщина… Слишком много для простой Чумы. Ох, тяжко придется в Чартице.

— Спасибо отец, но клад мы не возьмем. Не до того теперь. Мне честь не позволяет, а у Яна — свои счеты с Чумой. Нам надо в Чартиц. Это судьба. Незачем ее обманывать. Как звать-то тебя, лозоходец?

Старик растянул беззубый рот в улыбке:

–Стригой Нагаш. Ну, смотри, солдатик. Клад все равно вас дожидаться будет. Коли чаво…

–Ладно, ладно…

Конрад протянул руку старику и пожал его маленькую ладонь.

— Прощай. Давай Ян, я помогу тебе подняться.

Ян слабо улыбнулся, точнее, скривился в гримасе:

— Знаете, герр Таер, а ведь я сегодня первый раз в жизни человека убил…

Конрад серьезно поинтересовался:

— Ну и как ощущения?

Ян провел языком по пересохшим, потерявшим краску губам:

— Это удовольствие наказуемо…

Оба рассмеялись. Менестрель тихо и печально, а Конрад звонко и раскатисто.

— Соколики! — закричал двум медленно идущим людям вслед Нагаш — заберите у этих охламонов оружие, я их схороню. Люди все-таки.

Конрад взял два длинных ясеневых охотничьих лука с тетивой из бычьих жил, почти по два метра длиной каждый, один оставил старику. С такого лука можно было при определенной сноровке убить человека с расстояния в двести шагов. Еще он забрал нож главаря с широким лезвием и ручкой с отверстиями для пальцев. Таким ножом можно было при случае хорошенько врезать, словно кастетом. Денег у разбойников не оказалось.

Поддерживая за здоровое плечо дремавшего на ходу менестреля, капитан помахал лозоходцу, который уже деловито стаскивал тела двоих разбойников в яму. Таер подивился беззлобности старика — манцара, проявившего уважение к телам издевавшихся над ним. Конрад представил себя на его месте и понял, что любой житель королевства оставил бы трупы воронью и не задумался. «Странный народ — эти кочевники» — решил про себя Таер.

Он перетащил волоком плоскодонку и перенес вещи на другую сторону преграды, устроил из мешков с одеялами и одеждой на корме лежбище, уложил туда менестреля, тот тотчас забылся сном. Конрад сел на скамью и погреб по красной от заката воде Брана. Капитан решил грести всю ночь, надеясь наверстать упущенное время. Сроки, данные приказом, никто не отменял. Полагаясь на свое острое зрение полукровки, сын инкуба и смертной женщины, капитан Дневной стражи Шленхау из Ведомства по незаконной ворожбе Конрад Таер, двигался навстречу неизвестности.