Месть обреченных

Данила Резак, 2021

Он и она. Живые для мертвых, мертвые для живых. Их предали и обрекли на муки, но они заключили договор и будут мстить. Все королевство сгорит в пламени забытого костра казненной ведьмы, если городская стража не узнает, кто и зачем разворошил давно погасшие угли…

Глава 2. Дыхание чумы

Крестьянская повозка, дребезжащая по неровной дороге, сбавила ход. Вдоль обочины, согнувшись под тяжестью мешка изрядных размеров, шел парень лет двадцати. Маленькая вязаная шапочка весело торчала на макушке его черноволосой головы, на висках которой уже погуляла седина. Длинные, давно нечесаные волосы спутались от пота и грязи. Широко улыбаясь кривозубым ртом, он щурился от солнца, и что-то мурлыкал себе под нос. Серые глаза блуждали по лесному гребешку, что тянулся вдоль дороги с правой стороны. Слева от пути раскинулись засеянные пшеницей поля и далеко впереди виднелись крестьянские дома. Прямой, даже несколько благородный нос путника вдыхал в себя ароматы жизни.

«Даже не вериться, что где-то так хорошо…» — сказал он себе, и его лицо на минуту омрачилось.

«Подбросить, дружище?» — пророкотал мощный бас монаха в черном кожаном плаще, что сидел на повозке, понукая «непокорную скотину». По татуировке собачьей головы на запястье левой руки, парень понял, что служитель из монастыря «Пут Санатакия». Этот духовный центр уже в течение двадцати последних лет являлся культовым местом для сторонников Отступника, также известного как Отринувший Судьбу.

— Спасибо, я и сам дойду. Пешком — приятнее. Столько красоты вокруг!

Монах пожал плечами, но обгонять не стал, парень сразу признал в нем болтуна.

— Как хочешь. Сам-то кто будешь?

— Менестрель.

Монах с интересом посмотрел на парня.

— Ишь — ты! Песенки, штоль, сочинять можешь? Ловко! Ваш брат нигде не пропадет! В Шленхау направляешься? Там скоро у нас грядут большие перемены. Столько господ приедет — никогда такого не было прежде! Со всего королевства слетятся, как мухи на… на мед. Будут государя нам выбирать. Так что можешь подзаработать, дружок, если вовремя виршей кому-нибудь задницу вылижешь! Или песенку сочинишь!

Парень усмехнулся:

— Зря вы так. Я все больше про любовь. Вдохновение найдет, я и…

Хохот из широкого, полного крепких лошадиных зубов монашеского рта потряс повозку так, что кобыла укоризненно повернула голову на возницу.

— Вдохновение! Ох, мать такая! Вдохно… ой, не могу! Обделаться можно! Ну, уморил, чудак. Да откуда ты такой взялся-то?

— Из Чартица.

— ЧТО?

У монаха вытянулось лицо и задергалось веко правого глаза. Он механическим движением вдруг стал отряхивать свою одежду, и, дико взглянув на парня, так наддал хворостиной по спине каурой, что та, заржав, подняла хвост и рванула повозку со всей мочи. Скоро «черного брата» и след простыл.

Парень остановился, проводил его грустным взглядом, вздохнул и пошел дальше.

Монахи Утренней Звезды — было необыкновенное и очень молодое движение. В отличие от поклонников стихийных богов, некогда царствовавших в Треснувших Королевствах, сторонники Отступника не стремились заслужить уважение у своего повелителя праведной жизнью. Основной целью нового учения (верой называть Утреннюю звезду было бы неправильно), захлестнувшего королевства почти полвека назад было не поклонение новому богу, а желание сравняться с ним и превзойти. Восторжествовала человеческая индивидуальность, эгоизм и личные амбиции. Поэтому в монастырях Утренней звезды их жители находились по доброй воле и до определенного момента, когда монах начинал осознавать, что он готов для больших дел на большой земле. В монастыре люди учились искать в себе способности, превосходящие умения остальных людей, учились, как достигать выгоду для себя из ошибок других, учились в полной мере наслаждаться жизнью. Утренняя Звезда отвергала само понятие Веры и Судьбы, говоря об уникальности человеческой личности, и многим нравилось это новое, столь чуждое религии Стихийных богов, учение. В монастырях люди были предоставлены сами себе, строгих обрядов было немного, потому что весьма приветствовалось, если адепт сам создавал обряд, который помогал ему в постижении истин или общении с демонами — мудрыми существами, пришедшими вслед за Темным Пророком и одно время даже появлявшимися среди людей. Все человеческие чувства были поставлены на службу одному — совершенствованию духа и тела. Новое учение не ругало человеческих слабостей, считая их главным отличием человека от животного, делающего все лишь по необходимости. Но и не потакало им. Фактически, человек ничего не терял, приходя в черные монастыри, он просто изменялся. Монастыри были смешанные, мужчины и женщины свободно общались друг с другом и могли позволить себе большее. Вся разница между жизнью за стеной и снаружи стены была в том, что снаружи человек приходил к истине методом проб и ошибок, а в монастыре он постигал ее в общении с единомышленниками и существами более высокого порядка. С ними неофит связывался при помощи сугубо индивидуальных или общепринятых магических ритуалов, открывавших в человеке новые способности.

Встреться бродячему менестрелю настоящий монах Утренней Звезды, а не один из многих жизнелюбцев, растящих свои пороки за монастырский счет, он никогда бы не посоветовал молодому музыканту «вылизывать зад виршей», а, напротив, рекомендовал бы «продрать этих зажравшихся дворян хорошей, правдивой песней», или что-нибудь в том же духе.

* * *

С юго-запада город Шленхау окружен высокой стеной из гранитных камней общей протяженностью примерно около пяти миль. Через каждую милю имеются мощные двойные ворота, в которые вливаются торговые дороги со всех окрестных владений знати Треснувших Королевств. После длительных междоусобных войн страна так и не оправилась и король, чьей резиденцией в течение последних пятидесяти лет служил хорошо укрепленный Юрбург, не мог даже высморкнуться, не спросив разрешения своих многочисленных вассалов. Гендин фон Клауре, двоюродный брат короля, герцог Гетервиндский, граф Вайдерренский и прочая и прочая и прочая… был жестокий, но умелый правитель, сумевший поднять Юрбург, Варстин Дар, Торко и Шленхау с окрестностями в буквальном смысле из грязи. Слава городов, развивавшихся под чутким руководством герцога, заставила призадуматься дворянство всего Треснувшего Королевства. После скоропостижной смерти от апоплексического удара старика сюзерена знать стала близка к решению о коронации герцога; необработанный алмаз — огромная страна с собственными выходами к морю грозила превратиться в набор жалких провинций. Тем более что алмазные прииски, богатейшие леса и морские ресурсы давно мозолили глаз как крепкой, но небогатой империи Снежных Утесов, так и живущей за счет пиратства и захвата территорий отсталых народов торговой державе Рыжих островов. Так что стена, построенная на единственном доступном для штурма участке подхода к Шленхау, который защищен морем с запада, а с северо-востока рекой Бран, была своевременна по сей день.

На стене, по дорожке между гранитными зубцами прохаживается народ, приезжие, желающие осмотреть город с высокой точки. В двух башнях, с северной стороны и с южной соответственно находятся помещения стражей — Часовых. Эта одна из старейших каст, сложившихся в Страже Шленхау, за мирное время не утратила боевой выправки и подвергает проверке грузы торговцев, курирует поступления в казну Шленхау из окрестных деревень и, естественно, охраняет город. Конечно, эта, казалось бы, основная задача Часовых не имеет приоритета над остальными, более приятными обязанностями. Часовые не бедствуют, поэтому в Страже Шленхау каждый солдат после сорока мечтает доработать последние годы Часовым, чтобы жить до выслуги безбедно и спокойно. Другое дело, что в Страже не всем удается дожить до сорока… Поэтому среди Часовых — мало достойных «уличных» ветеранов. Скорее, это бывшие работники пера и пергамента, не совавшие носа дальше своих каморок и не принимавшие участия в подавлении уличных бунтов, охране важных персон и важных церемоний, раскрытии преступлений и поимке преступников разных мастей.

Именно поэтому бумага сверху, с которой несся, расшвыривая изумленных прохожих, Блай Свистун, наделала такого переполоху в рядах Часовых, что Свон Лютер Хельсе — командир гарнизона крепостной стены и сторожевых башен, прочитав приказ, подписанный САМИМ Клеменсом Вейсом, Клеменсом «Палашом», пришел в уныние.

Собрав всех подчиненных ему стражей, кроме тех, кто стоял на воротах, Хельсе дребезжащим голосом поведал братьям по оружию содержание бумаги.

Не просто гробовое, а замогильное молчание охватило широкую залу на втором ярусе южной башни, когда тридцать солдат выслушали своего начальника. Стражи опускали головы, кое-кто в волнении кусал губы.

— Что, так вот всех? Убивать, если приблизятся на полет стрелы? Безумие какое-то… У меня в Чартице родня, я не стану стрелять в своих…

— Ма-алчать! — взорвался Хельсе. Приказы Палаша обсуждать не нам. Если придется, я… Да! — зловеще повернулся он к упрямому стражнику — Ты, Брендок, видел когда-нибудь больного Чумой?

Солдат опустил голову.

Хельсе обвел подслеповатыми глазами собравшихся часовых и сказал: «По свидетельствам лекарей, это не бубонная и не легочная чума, но нам от этого не легче. Я до конца своей паршивой жизни не забуду лица больных бубонной Чумой! Гниющие язвы на шее, черные пятна на теле оттого, что кровь льется под кожу! Смерть наступает в течение суток после заражения. Если на тебя чихнут, если ты увидишь дома дохлую крысу, если на тебя перескочит блоха с чумного — можешь заказывать себе гроб! Я прекрасно помню эпидемию двадцать лет назад. Людей хоронили деревнями! Деревнями!!! Если заболеешь, помощи не жди! Будешь гнить до тех пор в своей вонючей койке, пока соседи задыхаться не начнут. Тогда твой дом сожгут. Целые районы становились кладбищами! Я спасся тогда, набив морду вышестоящему по службе и попав на гауптвахту. Туда чума не добралась… Я не знаю, что за дрянь косит людей в Чартице, Зеленых полянах и Ниргуше, но с этого момента с той стороны в город никто не войдет!

* * *

По стальным шлемам — саладам Часовых барабанил мелкий противный дождь. Всматриваясь в туманную вечернюю мглу, люди ежились и стирали влагу с лица руками. Вдалеке петлял Бран, змеиными кольцами стелющийся по равнине. Все ворота города были заперты, а решетки опущены. Город объявлялся закрытым для всего окружающего мира на неделю. А то и более.

Брендок Байер в напряжении теребил мокрый рыжий ус. Его высокий лоб покрыли хмурые морщины. Стражник волновался, то и дело подходил к факелу, торчащему в зубце стены, чтобы погреть окоченевшие руки. Ночь выдалась на редкость холодной.

В тумане показалась фигурка человека, и сразу же с высоты раздался грозный оклик «Стоять»!

Байер натянул тяжелый башенный лук в две трети человеческого роста высотой и хорошенько прицелился.

— Стой, где стоишь! Назови себя и скажи, откуда идешь! У нас есть приказ стрелять в любого! В окрестностях города чума, так что советую убираться, пока твои кишки не покормили крыс!

Из тумана показалась фигура паренька с мешком за плечами. Он предостерегающе вскинул руки:

— Пожалуйста, не стреляйте! Я иду из Чартица, меня зовут Ян! Андерас Ян! Я принес вести из города!

Справа раздался крик:

— Считаю до трех, парень! Убирайся подобру-поздорову! Стража шутить не умеет!

Байер закричал:

— Постойте, ребята! Прошу, погодите стрелять! Сынок, — закричал стражник во тьму, — если ты из Чартица, тогда должен знать Хельгу Байер! Она жена старосты! Скажи, с ней все нормально? Я ее брат!

Парень вскинул голову, ища глазами стражника на стене, и когда, наконец, увидел обращавшегося к нему рыжеусого часового, крикнул:

— Староста был болен, когда я уезжал. Сейчас, наверное, уже отдал богу душу! Жену он отправил с детьми, но не знаю куда! Они, наверное, живы и здоровы.

Байер не смел поверить надежде, однако, ликуя в душе, сорвавшимся голосом хрипло спросил:

— А откуда ты знаешь про это?

— У меня письмо от старосты! Письмо для господина Вейса! Я должен передать лично ему в руки!

Байер в нерешительности замер. Стража вокруг задумалась. С одной стороны, они были обязаны сообщить о письме для комтура из больного Чартица, но с другой стороны оставалась немалая доля риска. Парень мог попросту блефовать, чтобы попасть в город до наступления темноты. Встречаться с бродягами и разбойниками, шастающими в окрестностях города, не хотелось никому и никогда.

— Вот что — наконец-то решил часовой — снимай с себя всю одежду, до исподнего! Развязывай мешок и выкидывай свое барахло. Потом сложишь все в кучу и сожжешь! Киньте ему факел и принесите мою рубаху и порты из казармы!

Кто-то бросил вниз факел, который парень поднял. Вздохнув, он вытащил из мешка нехитрые пожитки, кошелек, мандолину и футляр с пергаментом отложил в сторону, и покорно стал стаскивать с себя одежду, ежась от холода и от ощущения направленных на него длинных стрел.

Когда парень, в чем мать родила, стараясь прикрыть рукой срам, поджег ворох одеяния, Байер кинул ему кусок серого жирного мыла, острый нож и грубую щетку из конского волоса.

— Иди, мойся в Бране, затем обрежешь свои лохмы. Только так попадешь в город!

Парень покорно взял вещи, брошенные ему стражником, и поплелся к реке. Некоторое время со стены был слышен плеск воды, и, примерно через час путник вернулся с неумело постриженной головой, парой порезов под ушами и на шее. Одежда Байера висела на костлявых плечах мешком. У юнца был настолько глупый и беззащитный вид, что на лицах суровых стражников появились улыбки, однако общая атмосфера напряженности и страха не дала веселью хода.

Вскоре ворота приоткрылись, и парень проскользнул внутрь. Байер грозно навис над дрожащим от холодной воды юношей и кивнул на мандолину, которую тот робко прижимал руками к груди.

— Это что?

— Я играю немного, пою… Я не могу ее бросить.

Стражник смягчился и положил руку на плечо паренька.

— Пойдем, сынок. Высохни, поешь, приди в себя, и ночью я отведу тебя к комтуру. Надеюсь, что ты принес важные для него вести, иначе тебя бросят в тюрьму. Знаешь, каково в темнице, таким как ты? Тяжело и неуютно…

Парень задрожал от слов стражника еще больше, однако вздохнул и пошел за его удаляющейся спиной, покрытой засаленным кожаным плащом.

После холодного ужина из бобовой похлебки и стакана «Doppelganner» — а, стражник долго и настойчиво выспрашивал у парня подробности обстановки в Чартице, затем рыжеусый солдат вывел Яна из подвалов башенной казармы и повел по узким переулкам ночного города к Дворцу Истины, где располагалась городская стража.

После получаса ходьбы, перейдя площадь с белыми мраморными фонтанами, изображающими диковинных зверей, побеждаемых героями, закованными в латы, Байер и Ян встали на ступени Дворца Истины.

Колоссальное сооружение из гранита с золотистыми прожилками, встречающегося лишь в Проклятых Штольнях, угрюмо и властно нависало над окрестными зданиями. Над четырьмя порталами, ведущими ко входу во Дворец, красовались зловещего вида горгульи, у одной из каменных тварей было сломано крыло, а у второй слева на хищной морде была выбоина. Узкие высокие окна Дворца со стеклами синего цвета были темны. Лишь местами на верхних этажах виднелся мертвенно желтый свет масляных ламп и светильников. Шла смена Ночной стражи. А в самой восточной из угловых башенок, напоминающих шестигранные конусы, располагалась приемная Клеменса Вейса, чье прозвище Палаш стало притчей во языцех среди жителей города. За окнами башни бродили тени. Комтур не спал.

Путники преодолели девяносто девять ступеней, Байер повел парня к входу и оба они зашли внутрь через широкие дубовые двери, украшенные завитушками из слоновой кости. Стража была открыта и днем и ночью, а на часах возле здания никогда не было солдат. Подобную мишуру начальство не терпело и считало излишним ставить людей на всякого рода бесполезные, но почетные караулы.

Изнутри Дворец не был настолько интересен и величав как снаружи. Обилие комнат, в которых располагались различные службы и ведомства разного ранга, напоминало большой улей или муравейник. Строгие интерьеры мрачных коридоров, охраняемые внушительного вида железными исполинами в доспехах прошлых эпох, давили на человека своим холодным спокойствием, и Ян сразу почувствовал себя жалким и ничтожным. Ему стало не по себе. Старые картины в черных от времени окладах из золоченого дерева изображали сцены невероятные и захватывающие. Возле одной из них Ян остановился и, несмотря на то, что Байер нетерпеливо тянул его за собой, спросил:

— Что это?

Байер обернулся, и лицо его стало мрачнее тучи.

Знаменитый закрытый процесс над Шерметом Вернегой по прозвищу «Вирм». Слыхал о таком?

Ян кивнул. Еще бы он не слышал. В детстве Андерас помнил, как этим прозвищем пугали маленьких детей. Когда Вирма наконец-то поймали в катакомбах под Шленхау, где он прятался два с лишним года, стражам, бравшим его, стало дурно от ужаса. В подвале нашли останки почти тридцати маленьких детей, от трех до десяти лет. Безумный колдун, некогда бывший неплохим специалистом по лечению и заговариванию колотых и резаных ранений, под старость лет занялся антропомантией — гаданием по человеческим внутренностям. Причем он «изобрел» новый способ этого отвратительного колдовства — гадание по внутренностям еще живых детей. Подобная форма безумия, очевидно, могла быть следствием влияния какого-либо демона-бунтаря, попавшего в Шленхау вследствие определенных магических возмущений. После допросов Вирма сочли невменяемым, поскольку штатные колдуны стражи доказали наличие факта проведения суккубата над сознанием Шермета так и не опознанным демоном, однако приговор был суров — Вернегу замуровали заживо, опасаясь беспорядков в городе. Слишком уж силен был гнев простого люда Шленхау, к тому же, стража потеряла пять человек при попытке взять старого колдуна. В катакомбы страшные действия Вернеги привлекли столько различных тварей, что после очистки подземелий колдуны стражи изрядно пополнили тома описаний созданий Магических Штормов. А Огненный королевский элементаль, который сидел в темноте катакомб, карауля вход в подземное логово колдуна, спалил нескольких человек и едва не провалил всю затею. Лишь уничтожив существо, люди нашли Вернегу за его отвратительным занятием. В окровавленных лохмотьях старик, напевая под нос и совершенно не обращая внимание на все, что творилось вокруг, методично разрезал живот хрипящей от боли маленькой девочке. Стража едва не разорвала старика на месте, однако Клеменс Палаш, в те времена носивший звание капрала, не позволил сделать это. И правильно, ибо впоследствии старик признался под пытками, где прятал пятерых живых малышей. Их удалось спасти, и Палаш продвинулся по службе. Байер указал Яну на Палаша, который выступал в суде качестве свидетеля. Ян внимательно рассмотрел надменно-гордое лицо молодого блондина со шрамом на подбородке, глубоко посаженными глазами, тонкими губами и прямым носом с небольшой горбинкой. В этом лице угадывался гордый и опасный человек. Человек, готовый на все, ради достижения своей цели. Красавцем его нельзя было назвать, однако что-то в ледяном взгляде его серых глаз вызывало уважение и восхищение одновременно. Вернега же сидел за толстенной кованой решеткой, вцепившись в нее пальцами, словно дикий зверь. Седые космы старика были похожи на клочья тумана, а раззявленный в крике беззубый рот внушал суеверный ужас. У старика был выколот правый глаз, а на месте левого уха виднелось кровавое пятно. Стража на пытки не скупилась никогда. Народ в Зале Раскаяния и Очищения художник изобразил превосходно. Гнев, слезы, ненависть и отвращение на лицах собравшихся судей, стражей и приглашенных на суд людей придавали картине оттенок мрачного ощущения тяжести и страха. Ян отвернулся и пошел вслед за Байером, не говоря ни слова и стараясь не поднимать глаз на все диковинки, хотя он — коренной провинциал, никогда в жизни не видел ничего подобного.

Ежась от гуляющих по коридорам сквозняков, Ян покорно брел за Брендоком и, наконец, часовой, поднявшись по узкой винтовой лестнице, остановился перед дверью приемной начальника стражи. Караульный, дремавший на софе из потертой кожи, мгновенно вскочил и, выслушав донесение Байера, скользнул за дверь. Через минуту он вышел и пригласил Байера и Яна войти.

Убранство приемной сразу бросилась юному менестрелю в глаза. Круглой формы комната метров десяти в диаметре была ярко освещена роскошным светильником разноцветного торкского стекла. Внутри стеклянных капель горели огоньки золотистого теплого света, искрясь и переливаясь, как ночные светлячки. Ян догадался, что это алмазы с холодных озер, расположенных в юго-восточной части Проклятых Штолен. Один подобный камешек, светящийся собственным внутренним теплом, стоил баснословные деньги и добывался с огромным трудом, часто ценой жизни каторжника. Массивный круглый стол из черного монолитного куска мрамора в центре украшала эмблема Стражи Шленхау — согнутая в кольцо оскаленная бирюзовая Виверна — вымерший вид подземных крылатых змей, что вырастали величиной с добрую лошадь. У книжных полок, расположенных вдоль стены дугой, стоял спиной к вошедшим Клеменс Палаш. В резном кресле у стола, подперев острый подбородок жилистой, сухощавой рукой, сидел Ричард Клоссар — заместитель Вейса, начальник Ночной Стражи. Байер хрипло кашлянул. Он не впервые стоял в этой комнате, поскольку был старый служака и частенько делал доклады о работе своего ведомства, однако до сих пор, заходя в приемную барона Вейса, чувствовал биение своего сердца и слышал стук собственных зубов.

Палаш молчал с минуту, а Байер не решался нарушить ход его важных для государственных дел мыслей. Потом, не оборачиваясь, барон тихо сказал:

— Вы будете отданы под суд, часовой Байер. Зачем вы пропустили человека в крепость? Я ясно дал понять сложившуюся ситуацию. Ваше начальство тоже будет наказано, не в пример суровее вас. Это все. А теперь я слушаю.

Байер открыл, было, рот, чтобы пролепетать слова, извиняющие его необдуманные действия, однако Ян решительно шагнул вперед:

— Господин Вейс, я… Байер не виноват! Дело в том, что у меня письмо, я его обещал передать лично вам в руки. Староста ничего толком мне не объяснил, но мне кажется, это дело государственной важности! В Чартице… понимаете… там не просто чума! Это… хуже, гораздо хуже! Половина города уже вымерло. За неделю! Вы должны выслушать меня.

Барон повернулся на срывающийся голос юноши. Он остался почти таким же, как и был изображен на картине, однако годы и труды добавили морщин на его лице, а мешки под глазами показывали, что Палаш в последнее время пристрастился к выпивке. Он всмотрелся в лицо молодого музыканта и снисходительно кивнул:

— Давай сюда письмо.

Клоссар беспокойно завозился в кресле:

— Постой, Клеменс! Вдруг на нем осталась зараза? По случайности, или может этот парень — наемник, пришедший сюда отравить тебя?

Палаш хмыкнул, но, тем не менее, надел черные перчатки из тонко выделанной кожи. Взяв в руки лист пергамента, что протянул ему Ян, Вейс долго и внимательно изучал каракули находившегося при смерти старосты, и лицо его темнело с каждой новой прочитанной строчкой. Под конец он медленно поднял голову, обвел мутноватым взором серо-голубых глаз собравшихся в комнате и приказал Байеру: «Вы можете идти, часовой»!

Байер понимающе кивнул и пулей вылетел за дверь. Палаш долго еще изучал бумагу, щупал восковую печать, всматривался в знаки правительства Чартица и, наконец, убедившись, что письмо действительно подлинное, он устало опустился в кресло рядом с начальником Ночной Стражи.

Что пишут? — отрывисто буркнул Ричард.

–Полюбуйся, коллега. Кажется, скоро всем нам придется несладко. Если мы вовремя не предпримем нужных мер, я боюсь, заботы о предстоящей коронации покажутся нам легче гусиного перышка.

Клоссар подслеповатыми глазками окинул лист, крякнул, встал с кресла, налил себе кубок стоявшего на столе грога, отпил, затем подошел к Яну и протянул вино ему.

— Выпей, парень, а потом расскажешь, что это за такая сомнительная Чума…

Ян рассказывал всю ночь. Рассказывал все, что знал. Городские сплетни, слухи, бродившие по умам несчастных жителей Чартица, странные ночные происшествия. Стражи слушали внимательно, не перебивая парня и тот, обалдев от свалившегося ему на голову почтения со стороны очень, очень важных людей, взахлеб рассказывал о страшных событиях последних недель. О том, что погибла вся его семья — мать, старик дед и две сестренки, Андерас промолчал. Он чувствовал, что в данный момент его жалобы на жизнь мало кого заинтересуют.

Лишь однажды Палаш перебил парня:

— Сынок, ну-ка, расскажи нам еще раз о том, что увидел три недели назад этот фермер… как его там…

— Мирча Кулак?

— Да, он самый.

Ян попросил грога, и ему с готовностью налили полкубка. Выпив вяжущую жидкость, он снова поведал стражам о происшествии у домика старого Мирчи.

Месяц назад старый Мирча, живший на окраине леса к югу от Чартица утром зашел в свой обширный коровник и обомлел от ужаса — его скот валялся бездыханным на полу. Почти все коровы были мертвы уже несколько часов, а некоторые, жалобно мыча и суча копытами во все стороны света, издыхали. Фермер схватился за голову и побежал домой, куда вскоре вернулась с рынка его жена, которую чуть было, не побили на рынке за то, что она пыталась продать прокисшее молоко, выдавая его за свежее. Старуха была так потрясена, что когда Мирча добил ее известием о поголовном падеже коров, она лишилась чувств.

Клеменс Вейс прикрыл глаза, словно обдумывал что-то. Ян продолжал.

Комтур понял, что это было еще не самое страшное. Ночью, четырнадцатого мая Мирча вышел дежурить в поле, чтобы узнать, кто травит его коров. И, как рассказал он перед смертью старосте, задыхаясь сгустками собственной крови, идущей у него из горла, он увидел того, кто, по его мнению, мог навести порчу на скот. Единственное, что староста понял из его бреда, это слова о белой женщине с пепельным лицом. Еще он постоянно упоминал какой-то красный шарф, что она повесила ему над крыльцом. Всем стало так страшно после столь нелепой скоропостижной смерти, что народ забаррикадировался в домах, боясь выйти на улицу. И еще несколько человек, к которым ночью постучали, нашли на своем пороге красный шелковый шарф. Потихоньку началось. Многие засыпали здоровыми, а просыпались в луже собственной крови вперемешку с гноем. Кровавая жижа хлестала из всех отверстий на теле человека. Многие не просыпались вообще. В городе началась паника, стали искать виноватых. Вспомнили и о старой перечнице — знахарке Неле Добб. За сварливый характер многие считали несчастную повитуху ведьмой. Старуху бросили в пруд, где она не выдержала испытания водой и утонула. На этом не закончилось. Люди бежали на кладбище, вскрывать свежие могилы, обходили их с мальчиком на вороном коне, вспоминали, кто при жизни как-либо «странно» себя вел. А одному — почившему с миром бедолаге отрезали голову и вонзили кол меж лопаток лишь за то, что Вана Брик, эта сучка, вспомнила, будто через гроб покойного во время похорон перепрыгнула кошка. Чартиц вымирал на глазах. Дошло до того, что некому стало вывозить трупы из домов, и весь город превратился в одно большое кладбище. Лишь немногим счастливчикам удалось обмануть белую даму с красным шарфом.

— Постой, Ян.

Клеменс прервал парня.

— Так ты хочешь сказать, что мор кто-то запланировал. Не могла ли Чума вырваться из старых могильников с прошлых эпидемий? В этом году было сильное половодье, все могла размыть вода. Эта зараза, как говорят лекари, может жить годами! И почему все началось со скота? Если цель чумы — люди, то как-то странно это все.

Ян покачал головой:

— Не знаю, господин барон. Я лишь передаю то, что видели многие. В Чартице голод.

Стражи задумались, потом Вейс встал, похлопал парня по плечу и сунул ему в ладонь туго набитый кошелек.

— Иди сынок, ты славно потрудился. Староста написал в письме о то, что случилось с твоей семьей. Я понимаю, что это не вернет их, но тебе надо подумать о будущем. Найди пока жилье, а потом, если все наладится… во всяком случае, думаю, ты не пропадешь. Знати у нас скоро много соберется, а песни слушать они любят… И еще. Все, что ты нам рассказал не должно выходить за пределы этой комнаты. Если начнешь болтать направо и налево о том, о чем не надо, я тебе не завидую. Иди.

Ян с достоинством принял подарок, хотя слезы брызнули из его серо-синих глаз.

— Спасибо… — прошептал он, затем молча повернулся и вышел из приемной в коридор, где ждал его Байер.

Ну, что там? — нетерпеливо шепнул рыжеусый часовой. — Плохо дело?

Ян проглотил слезы и с долей черной зависти посмотрел на стражника. Ведь у него вся родня жива и здорова… А староста… А что ему староста?

Менестрель молча побрел по коридору Дворца Истины. Надо было пробовать жить заново.

— Мерзавка!!! — прошипел Клоссар, едва дверь за бардом закрылась.

Он так сильно треснул кулаком по подлокотнику роскошного кресла, что едва не сломал его. Негодованию его не было предела.

— Ведьма проклятая! Говорил я тогда, сжечь ее надо было, пока эта стерва была у нас в руках. А теперь она вышла за Ульриха! Будь я трижды проклят, если это не ее рук дело! Кто бы мог подумать, что в черном сердце этой, этой… бабы столько ненависти!

— Успокойся, Ричард. — Вейс обошел стол и сжал плечо дергавшегося в кресле соратника. Ни одной ведьме, даже Берте фон Моли, не сотворить подобного. Кто знает, может быть, мы не там копаем, а? Я прекрасно помню, как герцог вырезал все их родовое гнездо. К, сожалению, не окончательно. Но не могла же она мстить всем подряд! Если эта Чума придет в Шленхау, Юрбург, Варстин Дар… Нет, это не могла быть Берта. Я трижды читал ее дело. Судя по описаниям, сущность, принесшая в Чартиц болезнь, нечто совершенно неизведанное, хотя ребятам из ведомства по незаконной ворожбе придется порыться в своих библиотеках. Чума уже много раз посещала наши края, но еще ни разу призрак не становился разносчиком заразы, а лишь предвещал ее появление… Белая дама с красным шарфом… Может быть, это всего лишь Нойнтотер?

— Кровосос, разносчик мора и болезней?

Ричард скорчил кислую мину.

— Вряд ли. Эти появляются обычно во время войны, когда в жратве нет недостатка… К тому же, описание не подходит. Нойнтотер — страшный урод. А здесь… Но какая-нибудь тварь могла попасть к нам сюда из Проклятых Штолен. Чартиц богатый городок, хотя не такой большой, как наш. В любом случае, нужно это проверить. Жители зря бы на кладбище не пошли, значит, какие-то подозрения присутствуют. Меня еще беспокоит, что на фермах передохла скотина. Значит, спланировано все. Голод и болезнь — этого более чем достаточно для паники.

Вейс подошел к окну, и, приоткрыв его, с наслаждением вздохнул пахнущий морем воздух.

— Есть у тебя пара достойных ребят, кого можно было бы послать в Чартиц? Необходимо собрать сведения, расспросить оставшихся в живых… Если Чума придет в Шленхау, о коронации можно будет забыть. Никто из дворян на нее не приедет! А отсрочка — это очередной шанс нашим соседям ущипнуть нас за задницу, причем крепко ущипнуть!

Ричард задумался, и лицо его вдруг осветилось нехорошей улыбкой с изрядной долей злорадства. Он потер свои сухощавые руки, словно муха перед тем, как сесть на еду.

— Пары, может быть, и не найдется, но один человечек на примете есть. Да, я думаю — торопливо добавил он — там и одного будет достаточно.

Палаш медленно кивнул:

— Приказ подпишу утром. Человек должен выехать завтра, промедление смерти подобно.

Клоссар поднялся, уставным кивком головы попрощался с бароном и вышел из круглой комнаты. Сердце его ликовало. Наконец-то он избавится от этого нищего надоедливого ухажера его дочери!

А барон, постояв у окна, широким шагом пересек комнату, достал из комода пергамент и письменные принадлежности, и, макая гусиное перо в золотую емкость с чернилами черного цвета, стал писать бисерным почерком на крохотном кусочке дорогой бумаги, который он аккуратно вырезал своим острым засапожником, с коим никогда не расставался.

Долго обдумывая текст записки, он, наконец, решился писать:

«Достопочтенный господин герцог! Что касается подготовки к Вашей коронации, то она идет без каких-либо задержек. Однако вынужден сообщить о новых фактах касательно Чумы в городах — вассалах Шленхау. Есть все основания предполагать о ее неестественном происхождении, что может быть связано с попыткой срыва церемонии. Меры уже приняты и в кратчайшие сроки мы узнаем о заразе подробнее. Однако, в связи с напряженной обстановкой, прошу помощи у Вас. Нет ли у господина герцога надежного человека, который помог бы нам разобраться в сложившейся ситуации как можно скорее?»

Верный Вам Клеменс Вейс, комтур Шленхау.

После того, как чернила высохли и впитались, комтур подошел к открытому окну и осторожно свистнул. Сверху, где под остроконечной крышей башни располагалась голубятня, послышалось воркование, и вскоре в окно приемной влетел, громко хлопая крыльями, черный почтовый голубь. Привязав к его тонкой лапке свернутую в трубочку записку, комтур шепнул птице тайный заговор, по которому голубь мог найти герцога в Юрбурге без труда, и выпустил черного пузатого красавчика в ночное небо Шленхау. После чего, проводив птицу внимательным взором, сел в кресло и стал потягивать грог.