Илларион

Даниил Свиридов, 2021

Айзек, известный писатель, отправляется в путешествие и случайно встречает Сибиллу, женщину, в которую он был влюблен в юности. Это событие дарит Айзеку утраченное вдохновение, но подводит к большой опасности, ведь Сибилла оказывается совсем не тем человеком, которого он некогда знал.Эта история рассказывает о непростой дружбе, страхе смерти и о том, как порой амбиции отбирают самое важное, что у нас есть.

Часть 1

1. Симптом честолюбия

— Что произошло? — спросил Феликс, не отрываясь от дороги.

Автомобиль, капризный переменчивый дождь, смолящие толпы у пабов, запотевающее лобовое стекло, изредка выныривающее из чугунных туч солнце — типичный апрель в Лондоне.

Секундная стрелка идет точно в ногу со временем, напоминания о делах всплывают на дисплее телефона одно за другим, на рубашке ни складочки, серебристые запонки идеально сочетаются с роскошными часами, волосы аккуратно уложены гелем, растительность на лице выбрита под корень — повседневное амплуа Феликса, который без малейшего затруднения нашел бы себе место в аристократической элите, прокатись он на машине времени лет эдак на сто назад. Там бы его приняли за своего во всем, за исключением лишь одной, но существенной детали — безалаберного приятеля, который вобрал все признаки пропащей богемной личности, начиная от подростковой беспечности и заканчивая беспардонной тягой ко всем жидкостям, что содержат больше четырех градусов.

Феликс переводил взгляд с дороги на угрюмого Айзека и обратно, а на светофорах отрывал руки от руля и принимался спешно бегать пальцами по экрану мобильника, чтобы проверить почту, дописать письмо, отправить сообщение деловому партнеру, назначить ежемесячный конференц-колл с советом директоров. Как только загорался зеленый, Феликс тут же кидал телефон в подстаканник и впивался взглядом в дорогу. Он придерживался правила: осторожность за рулем — гарант крепкого здоровья. К тому же заключению его приводили и правильное питание, и воздержание от алкоголя, и пробежки по утрам, и четкий график сна, но ни к чему из этого не лежала душа у Айзека, приятеля, который, ко всему, являлся еще и непосредственным начальником Феликса. Мало того, стоило мимолетной грусти оставить легкий след на душевном настрое писателя, как он принимался искать горлышко бутылки, словно голодный грудничок — сосок матери. Писатель не сдерживался в желании спать при первых позывах дремоты, не делал различий в полезности пищи, безрассудно рисковал жизнью, когда на кону стояла яркая история, не чурался ударить противника в челюсть первым, за что впоследствии и Феликс обрастал синяками цвета сливы — и даже чаще, чем сам Айз. Но из двух неразлучных с детства друзей доступом к творческим богатствам души обладал только Айзек.

— Врата Трисмегиста захлопнулись, Феликс! Вот что произошло! — отмахнулся Айзек без единой надежды на то, что друг поймет сложную суть его писательских страданий.

— Опять ты за старое? Врата Трисмегиста! Не перекладывай ответственность на абстрактную конструкцию, Айзек. Сколько раз тебе говорил?! Она хороша лишь в пустопорожней болтовне с недалекими студентками за бокальчиком красного. Тебе следует отнестись к делу серьезно и применить прагматичный подход.

— Написать уникальную историю — это тебе не накатать бизнес-план за вечер, чтобы затем канючить у инвесторов денежку, Феликс! В творчестве все происходит по-другому! Про врата Трисмегиста ты зря. Попробуй хоть раз в жизни сесть за что-то, требующее полета мысли, нестандартного мышления… фантазии, в конце концов! Тогда бы ты понял, что врата Трисмегиста закрывает неведомая сила и контролировать ее — все равно что пытаться сдвинуть Землю с орбиты одним усилием мысли! Когда стоит такая задача, то прагматичный подход ничем не лучше абстрактной конструкции! — Степень закипания начальника Феликс всегда определял по тому, насколько живее и агрессивнее становилась его жестикуляция. Теперь, когда Айзек почти тыкал пальцами в лобовое стекло, Феликс предпочел сбавить обороты и попытался воздействовать на друга иным способом.

— Айзек, ты потрясающий писатель. Ты признанный писатель. По двум твоим книгам сняли высокобюджетные кинокартины, а по третьей запустили фильм в производство еще до того, как ты успел ее дописать! Разве это не наглядные признаки успеха?

— Коммерческого успеха, не авторского… — угрюмо покачал головой писатель, меланхолично поглядывая на размытую от дождя улицу. Такой туманный аргумент не устроил Феликса, и он продолжил успокаивать друга:

— Айз, дружище, есть ли объективный смысл переживать так из-за новой книги? Ты сам не свой! Прошел всего месяц, как ты принял решение написать ее, а уже впадаешь в отчаяние от того, что не можешь выдавить из себя ни строчки. Сколько там Данте писал «Божественную комедию»?

— В отличие от меня Данте не творил под покровительством никудышного редактора. Ей-богу, у нее дырки вместо зубов, а через эти гнойные дырки изо рта лезут чужие секреты. Зачем же я растрепал ей свои планы? — изощряясь в самобичевании, Айзек натер переносицу до помидорной красноты.

— Действительно. Зачем?

— Я не думал, что наша с ней безобидная посиделка в «Старбаксе» закончится крупнокалиберным сливом. Знаешь, как она объяснила эту катастрофу?

— Ну?

— Тизинг, мать его! Она продает мою книгу еще до того, как я придумал ей название! Хотя что там название?! У меня не то что идеи нет! У меня нейронного сигнала, блин, нет! Теперь весь интернет трещит от дискуссий на тему мифической книги, которая для всех, кстати говоря, уже как будто придумана и написана! Пиджачки из пиара, разумеется, открыли шампанское, глядя на охват в прессе. Неужели им невдомек, какую крепкую палку главред вставила мне в колесо? Куда я уеду на колеснице сочинительства, когда миллионы людей ждут от меня шедевра?

— Соглашусь. Выступить за рамки проверенной бизнес-модели — риск, пугающий и неопределенный. Под угрозой твоя репутация… и, конечно же, любовь читателей, — добавил Феликс, поймав укоризненный взгляд друга.

— Я бы мог втихомолку издать новую книгу. Взять свежий псевдоним, повозиться над драгоценным камушком фантазии и проверить, чего стоит мое мастерство. Ювелир я или рядовой каменщик? А в итоге? От меня ждут бриллиант, сияющий ярче моих предыдущих работ. О боже… — гневно завывая, Айзек закрыл лицо ладонями.

— Ты забываешь, кто ты. Ты Айзек Бладборн, лучший рассказчик небылиц, которого знает мир, — вглядываясь в отчаяние друга, переходившего на следующий уровень безнадежности, Феликс позволил себе льстивую ремарку. — Не могу поверить, что за целый месяц у тебя не появилось ни единой стоящей идеи. Помнится, ты упоминал что-то про созидательную природу человека… и… — говорил он, время от времени отвлекаясь на дорогу. — И… про то, что твои творения происходят в мире идей и ты ни на день не можешь перестать творить их хотя бы в своей фантазии. Было такое?

— И как ты все запоминаешь? — Порой работоспособность Феликса раздражала Айзека, особенно в те редкие моменты, когда ему приходилось с ней считаться. — Я уже придумал сотни альтернативных продолжений трилогии! Там книг хватит на каждый праздник в году, считая дни рождения друзей! Но я никак не могу переключиться! Врата Трисмегиста навалили в мой котелок столько материала для трилогии, что варить можно хоть десятилетиями! Сейчас врата закрыты, и никакие новые идеи в голову не лезут.

— Ты действительно считаешь, что поездка по Европе поможет приоткрыть эти твои врата? — Феликс не смог скрыть крохотной просящей надежды в голосе, и та уколола Айзеку слух, словно острая заноза — мягкую, нежную подушечку пальца.

— Ты не поверишь, но у меня есть план. Предвидя очевидные вопросы с твоей стороны, заверяю, что он лишь косвенно относится к распорядку моего дня, составлению списка задач, последовательному выполнению каждого этапа проекта, тайм-менеджменту и прочей ерунде, которой ты поклоняешься, как священным заповедям. План представляет собой гармоничное сочетание логики и фантазии. Твой идиотский перфекционизм точно отыщет в нем какие-нибудь изъяны, но я в любом случае заставлю тебя его выслушать. Дружба дружбой, а твоя первостепенная обязанность как моего заместителя — выполнять поручения руководителя. — Увлекшись монологом, Айзек не заметил, как Феликс припарковал машину у четырехэтажного дома в западном Хэмпстеде. Здесь они жили и соседствовали на третьем этаже.

— Ты думаешь, мне будет невыносимо трудно колесить по самым потрясающим местам Европы за твой счет? — ухмыльнулся Феликс, не сумев скрыть недовольства. В отличие от Айзека он превосходно управлял эмоциями. Сдержанность, деликатность и тактичность были обязательными составляющими его повседневного инструментария в работе авторским агентом и заместителем генерального директора благотворительного фонда по совместительству. Однако когда дело касалось неформального общения с Айзеком, Феликс позволял себе редкую шалость быть саркастичным.

Друзья поднялись на третий этаж и продолжили бессмысленный спор об уникальности творческого пути, зависнув каждый напротив дверей своей квартиры. Вставляя ключ в замок, Айзек понял, что от завершения разговора его отделяло всего несколько фраз, которые бы увенчали диалог положительной кульминацией.

— Феликс, ты ведь знаешь, что без тебя я ни черта не напишу. Идеи и фантазии ничто, если они не находят отражения в реальном мире, а где реализация, там и планирование, там и усердие, там и кропотливая работа. Это у меня получается так себе, сам в курсе. Давай так: я беру на себя всю творческую часть. Можешь быть уверен, я найду способ распахнуть врата Трисмегиста…

Заместитель поборол желание закатить глаза.

–…а на тебе — организационная часть. Будем действовать методично и с фантазией. Тогда все получится!

Феликс поражался многим способностям друга, в частности, необыкновенному умению заражаться собственной идеей, просто проговаривая ее вслух. Его порадовал настрой, в котором он отпустил Айзека к невесте, еще не знавшей о планах возлюбленного обуздать музу, одичавшую после ошеломительного успеха антиутопической саги и ускакавшей от писателя в свободный забег.

Квартира Айзека располагалась на последних уровнях здания. Огромное пространство достигалось соединением двух этажей, что явно не было рациональным использованием помещения, в котором могло уместиться сразу две квартиры вместо одной. Однако банковский счет Айзека доказывал его платежеспособность при выборе любого объекта недвижимости, который ему приглянется. Денег хватало не только на квартиру в Хэмпстеде — без особых проблем Айзек позволил бы себе и целый дворец в Швейцарских Альпах. Однако даже в просторной, но малокомнатной мансардной квартире с высокими потолками повсюду пестрела прижимистость хозяина. Имея доход как у передовой голливудской знаменитости, он не упускал ни единой возможности сэкономить — и даже пьяным умудрялся не забывать на столе оставленную мелочь. Карен была его таблеткой от скупости, одурманивающим ароматом, побуждавшим совершать покупки без скептического взгляда на ценник. Благодаря ей он иногда отпускал вожжи расточительства и тратил баснословные деньги на безделушки и пафосные, идиотские рестораны, в которых персонал обхаживает тебя так, будто никакой борьбы за классовое равенство и не существовало вовсе.

Несмотря на притягательный соблазн, Карен вовсе не играла в принцессу и лишь изредка водружала на голову царскую диадему. Любительница брендов и дорогих вещей, чей многозначный ценник объяснялся высоким качеством и гарантией долголетия, она пускала в ход собственные накопления, когда намеревалась себя побаловать. Карен была художницей и зарабатывала преимущественно фотореалистичными портретами.

Не обремененная фиксированным рабочим графиком, она могла заниматься творчеством в любое время суток. Имея почти абсолютную свободу в выборе дел на день, Карен открывала для себя массу возможностей для саморазвития, за которые она ловко хваталась, словно азартный игрок — за шанс сорвать куш. Как художницу, не отягощенную консервативным взглядом на искусство, ее тянуло ко всему, в чем она могла себя попробовать. Сейчас Карен заканчивала годичный интенсив по дизайну интерьеров и готовилась к сдаче ряда работ и экзаменов. Вместо мастерской, где она сотворила большую часть своих полотен, Карен выбрала для занятий апартаменты Айзека.

Когда писатель влетел в свою обитель, она делала передышку в заучивании материала и, вытянувшись на большом раскладном кресле, разрисовывала страницу блокнота. Постепенно белый лист превращался в карандашную фотографию широких мансардных окон, сквозь которые Карен вглядывалась в хмурую апрельскую погоду.

— Карен! — воскликнул Айзек из прихожей. Девушка привстала с кресла и заинтригованно посмотрела в сторону входной двери. — Мне нужна первая помощь! — шутливый тон Айзека выдавал его настрой и намекал на очередную шутку. Он вбежал в громадную комнату — место учебного процесса Карен — и заключил девушку в объятия.

— Кто же тебя ранил, пирог? И насколько серьезны раны? — засмеялась художница, довольно подставляя щеки для поцелуев возлюбленного.

— Глубокий разрез на самолюбии и гематома в области творческой свободы!

Карен подвинулась так, чтобы Айз смог прилечь рядом на кресле, которое явно не было спроектировано для двоих. Здесь худоба, которую Айзек обычно называл утонченностью фигуры, пригодилась Карен, и парочка без затруднений уместилась на лежбище. Девушка ласково погладила слегка влажные после дождя волосы писателя.

— Что случилось? Рассказывай!

— Мари сдала меня с потрохами. Новость разлетелась по СМИ так быстро, будто в новой книге я изложу подробную инструкцию, где и как искать близнеца Дэвида Боуи.

— Вот ведь трепло, — недовольно пробурчала Карен.

— Я того же мнения.

Как это часто бывает, стоит мировоззрениям двух людей сойтись — и необходимость объяснять детали отпадает. Так же и Айзеку не пришлось прибегать к длинным толкованиям своего удрученного состояния. В том и был один из секретов гармоничного союза писателя и художницы. Карен умела без слов понимать Айзека, а тот верил в понимание, для которого слова не нужны.

— Так… говоришь, тебе нужна первая помощь? — игриво произнесла Карен, проведя пальцем по широкой груди Айзека.

— Да, точно. Мне, будьте добры, кофе с молоком, без сахара, — неожиданно заявил он, и Карен, рассмеявшись, ударила любимого по плечу.

— Прохвост! — художница поднялась с кресла и трусцой пробежалась до кухни, делившей с гостиной одно пространство.

Айзек услышал звуки и запахи, предвещающие появление чашки ароматного напитка, и с умилением посмотрел на развернутый блокнот, оставленный Карен на кресле. Всматриваясь в рисунок, он, переводя взгляд с одной детали на другую, будто углядывал то, почему он любил Карен. Тонкие извивающиеся линии здесь — ее прелестная фигура. Четкие, ровные углы окна — неисчерпаемое здравомыслие. Маленькие, обрамленные бликами капельки воды — ее жгучая, воинственная ревность, которая чаще веселила Айзека, чем озадачивала или пугала. Но он любил всю картинку целиком, какими бы ни были ее отдельные компоненты. Именно эта непроходящая, крепкая, зрелая любовь к Карен как полноценной личности, которую он обожал и которой восхищался, побудила его сделать девушке предложение руки и сердца. Хорошо зная ветреный, переменчивый нрав Айзека, художница и не ждала оказии пожениться спустя семь лет после начала взаимоотношений. Ко всему, Карен была младше любимого на пять лет. В свои двадцать восемь она не торопилась замуж и понимала, что ответственное решение, которое хочется принять раз в жизни, может подождать. Но когда Айзек сделал ей предложение на вершине вулкана, после семи часов изнурительного восхождения, девушка была не поражена сумасбродностью и авантюрностью поступка, а просто околдована очаровательным моментом, которого меньше всего ждала в то путешествие. Она забыла о боли в ногах, о натертых пятках, о непреодолимом желании прилечь и отдохнуть. Мотивационная пирамида Маслоу, единственное, что она запомнила из университетского курса психологии, на основе которой строила свои догадки относительно поведения других людей, развалилась на глазах, стоило Айзеку встать перед ней на колени и достать скромненькую маленькую коробочку, скрывавшую обручальное кольцо и, невзирая на его размеры, обладавшую такой огромной подчиняющей магией. Все биологические потребности, все бессилие тела в одночасье были забыты, перестали существовать, только влюбленный дух созерцал момент, который отложился в памяти самым ярким кадром в жизни. После затянувшегося сумасбродного странствия по индонезийским тропикам, в котором восхождение к кратеру спящего вулкана стало финальной точкой, они провели две незабываемые недели на гигантском круизном лайнере. Там влюбленные целыми днями загорали у бассейна на верхней палубе, ели в дорогих ресторанах, шиковали в магазинах, отмывались в спа от выхлопных газов вездесущих в Индонезии мопедов, часами не вылезали из кровати и строили планы на свадьбу, для которой в календаре было отведено начало сентября.

— Айз, у тебя есть что-нибудь уже? Какие-то наработки, идеи, персонажи? — доносился голос Карен из кухни.

— У меня нет ни-че-го, — понуро отозвался Айз, потерев усталое лицо ладонями. — Я очень хочу спать.

— Опять зависал на деловых встречах с Феликсом?

— Да. Я же генеральный директор, мое отсутствие приравнивается к оскорбительному отношению к нашим бравым рыцарям благотворительности! На собраниях ужасно скучно. Ну, хотя бы Феликс развлекается! Ему вся эта деловая мишура нравится, — Айзек громко зевнул.

— Много работы навалилось?

— На Феликса-то? — ухмыльнулся писатель. — Он с головой в делах, и меня еще тянет в свое болото.

— Когда это ты начал называть работу болотом? — удивилась Карен, высоко вскинув левую бровь.

— Феликс превратил миссию помощи сиротам в бизнес. За фасадом бескорыстной поддержки прячется монстр многомиллионной коммерции. Я благодарю сидящего на небесах за то, что у меня пока получается убеждать Феликса меньше светиться в прессе. Признаюсь, никто лучше него бы не справился, и, не будь рядом Феликса, обездоленные дети так и сидели бы среди гниющих стен под осыпающимся потолком.

— Не будь тебя, Айз, не существовало бы и фонда, который Феликс так круто развивает, — довольная обоснованием словечка «болото», Карен наполнила кружку свежим кофе, аромат которого коснулся обоняния Айзека еще из кухни.

Карен поднесла кружку любимому, и он охотно забрал бодрящий напиток из ее рук.

— Вернемся к книге. Постарайся описать, что ты чувствуешь, когда перед тобой белый лист? — спросила художница, когда Айзек присел на кресле вполоборота к невесте.

— Если бы я нуждался в сеансе мозгоправа, то обратился бы к отцу за рекомендациями. У него точно имеются на примете какие-нибудь классические евреи-психоаналитики, — заметил он.

— Действительно, почему бы тебе не попросить у него помощи? Он должен разбираться в этом…

— Мой отец — психиатр, а не психолог, народный целитель или шаман… кто там еще может за большие деньги вылечить от несуществующей болезни? Да и не хочу я идти к психологу! Просто представь себе картину: автор самой удачной серии книг Бладборн идет к психологу за поиском идей для нового произведения! В первую очередь я хочу доказать самому себе, что являюсь настоящим писателем, а не копателем, случайно наткнувшимся на золотой рудник, понимаешь?

— Конечно, я понимаю тебя, Айз, именно поэтому и люблю. — Карен обняла жениха со спины и, как часто делала, провела пальцами по его волосам. — Но подтвердишь ли ты свою натуру новой книгой или нет — я все равно никуда не денусь.

— Спасибо, Карен, — слегка смущенно отозвался писатель. Высокий, словно профессиональный баскетболист, и плечистый, словно умелый пловец, этот мужчина робел от нежности и превращался в ребенка, когда оставался с любимой наедине. Возможность дурачиться, говорить несусветные глупости, дразниться, играть, выглядеть чувственным, заботливым и ласковым с Карен была тем, что он не променял бы ни на что в жизни, даже на его собственные творения, славу или уж тем более деньги. — Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, пирог, — дурашливо отозвалась художница, по-матерински поцеловав двухметрового мужчину в лоб.

— Карен, мне надо уехать. В Лондоне со мной ничего не происходит, не из чего черпать вдохновение. Поедешь со мной?

— Айзи, ты же знаешь, я не могу. У меня экзамены и сдача квалификационной работы. Тем более ты наверняка отправишься с Феликсом. Он ведь занимается организацией твоего трудового дня.

— Лучше сказать, что он пинает меня под зад и командует корпеть над книгой. Его методы достаточно авторитарны, знаешь ли…

— Давай поступим так, Айз. Ты начнешь искать идеи для новой книги, а я прилечу к тебе, как только закончу учебу.

— Но ведь так было бы здорово, если бы ты поехала со мной… — мечтательно протянул Айзек.

— Я должна закончить учебу, Айзи, — ласково повторила Карен. — Не обижайся, я присоединюсь к тебе через месяц-полтора. А когда прилечу, ты подаришь Феликсу двухнедельный отпуск, хорошо? Хочу хотя бы несколько дней не делить тебя с ним.

— Вряд ли этот трудоголик обрадуется отпуску, но твоя правда, Феликс действительно давно не делал перерыва — пашет как проклятый. Ладно, решили! Ты приезжаешь — он уходит в отпуск! Начнем с севера Европы и закончим югом. К тому времени, как ты освободишься, мы, наверное, будем уже в Италии.

— Одно напутственное слово, Айз. Постарайся вспомнить, как ты писал предыдущие книги. Возможно, осознав, как зародились твои первые идеи, ты поймешь, как найти новые?

2. Бинарное вождение

Айзек жадно всматривался в лица людей, суетящихся вокруг. Мечущиеся взгляды, обрывки фраз, разномастные чемоданы, взлетающие на грузовые полки наверху, где-то вдалеке вопит грудничок — словно в предчувствии пытки, которую совсем скоро, на высоте десяти тысяч метров, устроит ему нервная система. Казалось, сырье для фантазерского ремесла прямо-таки витает в воздухе и уже весь самолет заполнило своей концентрированной эссенцией. Однако писатель никак не мог ухватить из этой хаотичной сцены ни малейшей искорки, которая бы разожгла жерло сочинительства.

Убедившись, что салон самолета не даст ему никакого стоящего материала, Айз направил приунывший взгляд в окошко иллюминатора и попытался найти что-нибудь интересное там, среди горбатых спин шасси и в бликах стеклянных стен аэропорта.

«Откуда я выудил идею первой книги?» — эта мысль промелькнула в голове писателя, как только он заметил машину с яркой мигающей надписью на крыше «Следуй за мной». Небольшой автомобиль служил проводником, выводившим самолет на взлетную полосу. «А кто же меня направит на ту полосу, с которой я взлечу?»

— Твоя затея пришлась весьма кстати, Айз, — прервал его внутренний диалог Феликс. Он плюхнулся в соседнее кресло и поправил свой пиджак, потянув его книзу.

— Не хочешь сесть у окна? — откликнулся писатель.

— Из нас двоих один ты по-прежнему ребенок, Айзек. Сиди у окна — Снисходительно улыбнулся Феликс.

— Пфф… — насмешливо фыркнул писатель. — Из нас двоих взопреешь за весь полет только ты. Потому что только ты надеваешь костюм, даже когда спускаешься в булочную за хлебом. Скажи, Феликс, это и есть цена того, чтобы называть себя взрослым?

— У кого-то скверное настроение, я гляжу, — отеческим тоном произнес Феликс, тактично перескочив на другую тему. — Надеюсь, тебя порадует моя новость. В большинстве городов, которые мы посетим, находятся сиротские приюты, построенные нашим фондом. Подходящий повод их навестить, не так ли?

— В этом весь ты, — Айзек смерил друга укоризненным взглядом, в причине которого Феликсу предстояло разобраться.

— Что ты имеешь в виду?

— Почему, ты думаешь, я рву когти из Лондона? Там все изучено, улицы истоптаны вдоль и поперек. Ничего там не осталось трогающего, нового, дразнящего. Ничего, что пробуждает незримые слои созидательного духа. Лондон — теплица, и там нет места роковым случайностям. Творчество встречается с реальностью там, где творец сталкивается с необратимыми данностями бытия, со смертью, одиночеством, опасностью, с превратностями жизни, пускай и не своей собственной… — все больше распалялся Айзек. Видя, как мысли Феликса улетают куда-то далеко, писатель сменил нарратив: — Короче! Я хочу вырваться из привычного уклада жизни и надеюсь, что ежедневная смена обстановки и сопутствующих занятий пробудит мою фантазию. Это тебе понятно?

— Абсолютно, друг! Целиком и полностью! А фонд подсобит! Разве мы часто заглядываем к детишкам? Чем тебе не смена сопутствующего занятия? — Феликс не отступал. — Представь себе! Ты приходишь в приют. Видишь, в каких замечательных условиях растут дети благодаря твоим вложениям. Они рады лицезреть воочию своего спасителя, улыбаются тебе, говорят «спасибо», ведь без тебя у них не нашлось бы и крыши над головой…

— Нет уж, дружище… — стыдливо опустив глаза, отозвался Айзек. — Ты меня знаешь, я тот еще сердобольный самаритянин и прекрасно понимаю всю важность фонда, но давай навестим детишек в другой раз. Цель нашей поездки слишком разнится с делами фонда.

— Поздновато давать заднюю, Айз. Я уже обо всем договорился. Нас ждут. — Изображая бессилие перед судьбой, Феликс развел руками.

— Терпеть не могу, когда ты хитришь. И опять твои «расчет и недосказанность». Сколько мы говорили о том, чтобы ты не принимал подобные решения за меня? — Айзек цокнул и отвернулся к иллюминатору. — Принеси мне выпить что-нибудь. Не хочу ждать целый час до подачи ужина. — Вызывающе сложив руки на груди, он кивнул в сторону бортпроводников, все еще встречаюших нескончаемый поток пассажиров с дежурными улыбками.

— Айз, боюсь тебя огорчить — но алкоголя тут нет. Вообще.

— Что, серьезно?

— Абсолютно. Когда я спросил о твоих пожеланиях по рейсу, ты ответил: «Вылет вечером, и подешевле». Солнца за окном не видно, а значит, и выпивку мы тут вряд ли раздобудем.

— Ну ты даешь! — покачал головой Айзек. Его забавляли расчетливость и прагматизм Феликса. Друг намеренно забронировал сухой рейс, ибо не видел в пьянстве ни основы для креативности, ни особой романтики, которая бы скрасила творческие поиски. — «Пиши пьяным, редактируй трезвым»! Формула Хемингуэя!

— Формула, но не заклинание. Спирт на борту не появится, какие бы хлесткие фразочки ты в меня ни кидал.

Мобильник в куртке Айзека завибрировал — по старой традиции Карен собиралась пожелать друзьям спокойного полета.

— Да, снежинка? — отозвался писатель, взглядом попросив друга извинить его. Феликс понимающе сел вполоборота, словно такая позиция создавала вокруг Айзека незримую телефонную будку, откуда ни одно его слово не просочится наружу. — Да, действуем по стандартной схеме — я напишу тебе, как сядем… Порви всех на экзаменах, любимая. Ты лучшая. Что? Хочешь поговорить с Феликсом? — Друзья озадаченно переглянулись. Заместитель перехватил телефон из рук начальника.

— Вечер добрый, госпожа Изенштейн, я вас слушаю.

Феликс поднялся с места и, протискиваясь между входящими пассажирами, скрылся где-то возле дверей в салон. Айзек сразу принялся искать его глазами и даже слегка привстал для лучшего обзора. Предмет разговора невесты и лучшего друга был ему страшно любопытен. Они готовят писателю какой-то сюрприз? Но сиденье поманило его назад, в свои удобные объятия, глаза слипались, сон накатывался, забирая остатки энергии, и Айзек поддался, расслабленно откинувшись на спинку кресла. Готовый немедленно отправиться в путешествие по лабиринтам подсознания, он заранее пристегнул ремень, чтобы бортпроводники не тревожили его во время взлета, и блаженно закрыл глаза. Однако вместо проводника писателя разбудил плечистый парень, занявший место Феликса. Айзек спустил бы ему это с рук и даже порадовался бы возможности напакостить другу, но понимал, что неминуемая возня, которую тот устроит, когда вернется, вновь вырвет его из мира грез. Пришлось вмешаться.

— Простите, здесь занято, — подал он голос, выдавив из себя сонную улыбку. Доброжелательность являлась одним из первейших правил, по которым жили родители Айзека — и воспитали его самого.

Он вырос в семье психиатра и театрального критика. Сама по себе столь необычная комбинация профессий блекла на фоне разнящихся подходов родителей к воспитанию сына. Мать, расцветающая в лучах светского общества, яркая, болтливая, остроумная, всегда моложе своего возраста, превращалась дома в суровую амазонку, строившую мужчин по свистку. Благодаря ее влиянию, харизме и неподражаемой болтливости Айзек и сам нравился всем вокруг. Мать заронила в него зерно юмора, постепенно вымахавшее в целую оранжерею сарказма. Она была для Айзека мостом между теплым кругом семьи и безграничным, по ее словам, жестоким внешним миром. Вплоть до недавнего времени, когда Айзек сообщил родителям о помолвке, мать старалась держать единственного сына в ежовых рукавицах, чтобы вылепить из него того идеального человека, каким она сама когда-то хотела стать. Пока Айз не заработал миллионы на первой же книге, творчество сына виделось ей лишь игрой в натуру высоких потребностей и несбыточных идеалов, бессмысленной погоней за глупой и, ко всему, малоприбыльной мечтой. Отец же, наоборот, всячески поощрял тягу Айза к сочинительству. В отличие от матери он никогда не отказывал сыну в поддержке. Безусловное принятие отца стало оплотом веры Айзека в доброту, искренность, неповторимость человеческой души. Он дал ему то, что никогда не смогла бы дать его мама, — понимание своей уникальности и право ее сохранять, умение оставаться самим собой, несмотря ни на что. Наставления матери требовали от Айзека улыбаться, а уроки отца напоминали: «Ты можешь не делать этого, если не хочешь». Стратегия мамы сейчас явно провалилась, так как незнакомец, усевшийся на место Феликса, удостоил писателя лишь гримасы недоумения и злости.

— Здесь два места свободны, разве не так? — ответил он, незамедлительно переходя в атаку.

Айзек увидел, что за парнем сидела девушка. По всей видимости, места парочке достались в разных частях самолета, и они решили воссоединиться с помощью силы и наглости. Возможно, им больше помогла бы вежливость, но последняя явно отсутствовала в коммуникативном арсенале крепкого парня, решившего запугать Айзека грозным взглядом и острым словцом. Писатель не смог сдержать смешка, вырвавшегося из груди, словно короткий выхлоп — из турбины самолета.

— Искренне не понимаю, на что ты надеешься, дружок. Первый раз летишь? Давай-ка я расскажу тебе кое-что полезное: места в салоне зафиксированы за каждым пассажиром в соответствии с посадочным талоном. Здесь сидит мой друг. У него в талоне напечатаны циферка и буковка, обозначающие именно это конкретное место. Он тебя с полным правом прогонит, когда вернется.

— Мил, ну не упирайся, пойдем. — Девушка потянула спутника за мускулистую татуированную руку, но тот вбил себе в голову, что Айзек пытается их надуть и не хочет отдавать никому свободное место, желая заполучить лишнее пространство для своих длинных, как у цапли, ног.

Айзек нацарапал ментальную запись: «Мил — необычное имя… Надо бы использовать для какого-нибудь злодея».

— Слушай, я уверен, что здесь никто не сидит. Зачем ты ездишь нам по ушам? — недовольно продолжал парень, явно не привыкший маскировать свои претензии под внешней вежливостью. Не повышая голоса и не привлекая внимания любителей поглазеть на публичные скандалы, он собирался высказать заспанному зануде все, что, по его мнению, истинный мерзавец должен знать о себе. Айзеку импонировала такая неприкрытая прямолинейность. К тому же волнующая сценка могла дать ему те самые фантазерские приправы, которые он так отчаянно пытался раздобыть.

— Ты такой смешной, ну правда же, — растянул рот в улыбке писатель, намеренно раздражая парня еще больше.

— Это у тебя сказки смешные, Андерсон, — отрезал парень, от чего Айзек чуть не лопнул от смеха, ведь он был твердо уверен, что Мил не признал в нем знаменитого писателя. — Самолет уже тронулся, мы скоро взлетим, а твоего друга все нет. Признайся, ты просто зажал свободное местечко для себя!

Айзек живо перевел взгляд в иллюминатор и убедился в правдивости услышанного. Выходит, парочка приземлилась на соседние места в тот момент, когда самолет начал движение. Он снова посмотрел в сторону зоны бортпроводников, в которой, словно в Бермудском треугольнике, бесследно пропал его друг. Видимо, Феликс решил сесть где-то спереди, на свободном месте, дабы избежать вычурных тирад о вратах Трисмегиста. Но Феликс вернется. Он точно вернется.

— Я тебя понял, — кивнул Айзек. Внезапно он потерял азарт и молча вынул из кармана два билета, которые поднял на уровень глаз парня. Выругавшись себе под нос на незнакомом Айзеку языке, Мил поднялся, взял спутницу за руку и побрел прочь.

Вскоре после взлета писатель снова провалился в сон и лишь на мгновение вынырнул из него, когда самолет тряхнуло в воздушной яме. Сквозь дремотную пелену Айзек разглядел человека в костюме на соседнем кресле. Водя пальцем по экрану планшета, заместитель копался в каких-то текстовых документах. В одном Айзек был уверен всегда — Феликс ни за что не оставит его одного.

Отправным пунктом идейных поисков стал город Осло, столица Норвегии. Именно здесь в аэропорту Феликс и Айзек арендовали автомобиль, на котором в последствии исколесили половину Европы. Несмотря на все тщательно взвешенные аргументы Феликса сделать выбор в пользу изящного кабриолета БМВ М8 с выразительным акульим анфасом, Айзек настоял на Вольво В40, более семейном и недорогом варианте. Как и предписывали правила бинарного вождения, время за рулем они поделили в пропорции два к трем. Однако вопреки установленной системе писатель частенько просил Феликса сесть на водительское сиденье вне очереди: он хотел полюбоваться пульсирующим миром, проносящимся мимо автомобиля, и не пялиться вместо этого на полосатую разметку, светофоры и дорожные знаки.

Айзек собирался всесторонне рассмотреть ситуацию в самолете и выкачать из нее полезные ресурсы для книги. Данной операции способствовало повторное столкновение с источником конфликта в очереди на паспортном контроле. Татуированный парень стоял в соседней линии и недобро поглядывал на Айзека, словно затаившая злобу дворовая собака.

— Ты это видишь? — спросил Феликс. Ему, как человеку, не ставшему очевидцем конфликтной ситуации, такое поведение незнакомца показалось враждебным и слегка неадекватным. — Почему он так пялится на нас?

— Дай-ка я с ним поговорю. — Айзек подался навстречу быковатому парню. Феликс остановил друга, положив ладонь на его грудь.

— Чтобы я опять получил за тебя по морде? Нет уж, — строго возразил заместитель. — Вот так ты собираешься черпать материал для книги? Бросаться на всех, кто косо на тебя посмотрит?

— Неужели я настолько предсказуем?

— Ты боишься драк, забыл? — Феликс заботливо помассировал плечо друга. — Расслабься. Мы еще из аэропорта не вышли, а ты уже переживаешь, что фантазия молчит, как шпион на допросе. Всему свое время, дружище. Всему свое время.

После обычных бюрократических процедур в аэропорту путешественники заселились в отель. Дешевый, неприметный, с неновым выцветшим постельным бельем, многократно перестиранным, с почти античными пыльными коврами в коридорах, персоналом, состав которого не менялся, казалось, поколениями, без Wi-Fi и с довольно мерзким кофе в пустынном ресторане на первом этаже. Все как любил Айзек — по-спартански, без изысков и, главное, дешево. Вряд ли у кого-то возникнет желание задержаться в номере дольше того времени, которое положено выделять на сон и гигиенические процедуры.

Не теряя времени на осмотр достопримечательностей, дуэт мечтателя и закоренелого прагматика разбежался в разные стороны. Писатель — по следам ускользнувшего когда-то вдохновения, а заместитель — в местный офис фонда, напомнить зарубежным коллегам о своем существовании.

Ноутбук под мышкой, в зубах сигарета, между пальцами скачет бензиновая зажигалка «Прометей», во внутреннем кармане кожаной куртки елозят и стукаются друг о друга блокнот, скрижаль фантазерских озарений, и черная гелевая ручка — Айзек снарядился на охоту за уникальным сюжетом и был уверен, что встретит добычу во всеоружии. Как и подобает охотнику, вышедшему на тропы дикой природы, он блуждал среди деревьев и зарослей, тщетно пытаясь выследить зверя, и все атрибуты его ремесла никак не содействовали в поиске.

Обнаружил свое положение Айзек не сразу. До того, как его постигло заслуженное смятение, он успел прогуляться по гостеприимным и свободным от лондонских толп улицам Осло, погреться в нежных лучах майского солнца, пробежаться взглядом по норвежской архитектуре и наконец засесть за столиком кафе в засаду, ожидая, что идеи одна за другой полезут в голову, как послушные овечки — в загон. Ничего подобного не случилось. Допивая третий кофе и вертя в руке зажигалку, Айзек начал подумывать о том, что ему необходимо избрать иную стратегию охоты, рисковую, сумасбродную, ту, которая путем неоднократного пересказа мутирует в захватывающую озорную басню.

Со все возрастающим пренебрежением он взглянул на очередную порцию кофе. С каждым глотком напиток становился невыносимее. «Ну какие безумные истории начинаются с кофе? — подумалось писателю. — Только если он не ирландский», — внезапно пришедшая мысль подняла писателя на ноги. Он подошел к бару и попросил плеснуть в кофе виски, обернув просьбу незатейливой шуткой:

— Мой кофе слишком горький. Будьте так любезны, подсластите его хорошеньким вискарем.

Артистизм и очарование, с которыми писатель сделал свой заказ, отразились на лице бармена широкой улыбкой.

Айзека начинало потряхивать от творческого бессилия. Невзирая на пылающую отвагу, с которой он бросался в рискованные предприятия, перед чистым листом он оторопел, пальцы задеревенели, холст мыслей, обычно изобилующий разнокалиберными мазками фантазии, сейчас очистился до неприличной, пугающей белизны. Глоток смешанного с кофе виски пробудил слова Карен, эхом пронесшиеся в голове, словно в пустом концертном зале. «Как я отыскал идею для первой книги?»

Пожалуй, Айзек слишком хорошо знал ответ на этот вопрос. Он без зазрения совести причислял себя к тем неисправимым пессимистам, которые вечно недовольны привычным ходом жизни и способны по-настоящему наслаждаться и ощущать счастье лишь в незначительные, скоротечные ее отрезки. Уже в школе, с самого первого класса, он видел окружающее не таким цветным, радостным и дружелюбным, каким его привыкли лицезреть сверстники. В их засахаренном мире герои мультиков, несмотря на испытания судьбы, непременно живут долго и счастливо, а Санта не пропускает ни одного Рождества, чтобы порадовать сорванца подарком, за который не просит ничего взамен, кроме стакана молока и маленькой овсяной печенюшки. Надо признать, школьный период был не самым лучшим в биографии Айзека, однако и не самым худшим. Несмотря на тягу к затворничеству, Айзека считали отпетым экстравертом в школьных стенах и видимую веселость принимали за легкость характера, из-за чего с ним было крайне просто сойтись во мнениях. Детская безмятежность держала в узде пессимизм и мизантропию, которые начали пробиваться сквозь разрастающуюся брешь на последних курсах университета и брызнули целым фонтаном, когда Айзек устроился на работу.

В выборе специальности Айзек следовал инструкциям матери, подававшимся под соусом жизненно важных рекомендаций, без которых у него никогда бы не было будущего в мире беспринципного капитализма и низких моральных устоев. Ни разу не державшая в руках больших денег, мать Айзека возложила на сына миссию — обогатить род Изенштейнов. Разумеется, сама миссис Изенштейн, хоть и крутившаяся среди творческой элиты, не имела никакого представления о том, какая дорога приведет сына к богатству. Это вовсе не мешало эксцентричной даме верить в собственные фантазии о том, что именно экономическое образование является первым звеном в цепи тех событий, которые в конечном итоге сделают из сынишки знаменитого миллионера на первых позициях рейтинга «Форбс».

В то время как мама грезила о том, что фамилия Изенштейнов наконец-то начнет мелькать в прессе по поводу и без, Айзек и думать не думал о «Форбс». Судя по всему, фантазерством он пошел в маму, и, в присущей ей манере перекладывать неисполнимые мечты в область воображения, прозябал на скучных лекциях и семинарах, размышляя о том, как могла бы сложиться его жизнь. В самых ярких красках он рисовал десятки альтернативных сценариев, каждый из которых был так же далек от него, как любая из звезд на ночном небе недосягаема для руки человека. У Айзека не имелось убежища от пугающего осознания своего положения, постепенного умирания детских грез о свободе от пятидневного рабства, об особенной жизни, о собственном маршруте по пустыне разрушенных амбиций и нереализованных планов. Он прятал от друзей подальше тревогу о будущем, которому вот-вот наступит на пятки, не желал разочаровывать родителей резкими заявлениями о том, в чем сам до конца не разобрался, и потому единственным средством совладать с реальностью для него стала фантазия.

Несмотря на то, что Айзек еще в школе замечал за собой склонность внезапно предаваться бесплодному фантазированию, полезные свойства этого процесса он оценил только на лекциях по экономике, будучи студентом университета. Нередкие апелляции отца к психоанализу обрамили взгляд Айзека на природу фантазии научным контекстом, который позволял ему еще успешнее пользоваться воображением, борясь со скукой и подавляя тоску от нежеланной картины настоящего. «Фантазия есть защитный механизм, — вспомнил он выводы из самонаблюдения. — Фантазия, сродни сновидениям, компенсирует недостаток того, что человек по некоторым обстоятельствам не может получить в реальности». Действительно, Айзек замечал, насколько легко собираются отдельные кусочки фантазий в единую слаженную историю, если поместить в ее центр самого себя.

Мир вокруг был далек от того идеального состояния, в котором хотел видеть его Айз, но, не имея возможности ни изменить его, ни сбежать, будущий писатель начал представлять, какие ароморфозы принял бы мир, будь Айз тем избранным, способным искоренить проблемы, въевшиеся в самое сердце человечества. Прибегнув к гиперболе, которая раздула целую катастрофу из безобидных на тот день социальных тенденций, Айзек тем самым завуалировал трагедию потребительской личности, не способной к искренности, бескорыстной симпатии и зрелым взаимоотношениям, личности, которая смотрит на другого и видит не человека, а функцию собственной жизнедеятельности, винтик самолюбия, пробку, закрывающую дырку в червивой душе.

Формула фантазирования была проста и укладывалась в несколько слов: «Фантазия + недостатки реальности + твоя жизнь и совокупность наполняющих ее историй». Три вида ресурсов, которые Айзек считал необходимыми составляющими любого вида искусства, направленного на творческую реализацию художника, а не на коммерческий успех. К писательскому делу это относилось в первую очередь. Чем объемней и масштабней выбраны проблемные зоны реальности, тем большую аудиторию содержание книги затронет по-настоящему, всколыхнет их собственные переживания, выведет из рутинного равновесия и заставит вспомнить, как выглядит жизнь в ее истинном обличии. Однако же сейчас ни одного компонента в наличии у Айзека не имелось. С того самого момента, как он прославился первой книгой, не произошло ни единой увлекательной или опасной истории, которой можно было начать новое произведение. Ничего будоражащего, захватывающего или необычного. С того момента, как Айзек ушел со скучной, бессмысленной работы, стал известным и почитаемым автором, основал крупнейший благотворительный фонд, ничего по-настоящему плохого, трагичного в его жизни не случалось. Он был счастлив с Карен, держась за руки, они обогнули половину земного шара в поисках приключений и действительно нередко натыкались на них — но эти приключения никак не вписывались в формат Айзека. Его целью были иные истории, связать которые из нитей жизни невозможно, находясь дома, в комфорте и безопасности, или гуляя по закоулкам мира с невестой под руку. Логично вытекающий из цепи размышлений вопрос — как же раздобыть эти истории, где их искать — оставался нерешенным. Компенсаторный подход к фантазированию, который Айзек выбирал всю свою жизнь, теперь казался непригодным — в тепличных условиях финансового благополучия и любовной гармонии. «На одной фантазии сейчас я не выеду, да?» — обратился Айз к самому себе, поглядывая на остатки приправленного алкоголем кофе.

Размышления отводили внимание Айзека от многих деталей реальности, в том числе от изменений, происходящих вокруг. Писатель и не заметил, как улицы заполонила ночная тьма, а официанты принялись переворачивать стулья, ставя их поверх круглых столиков. Кафе давно закрылось, но официанты не торопились выгонять последнего клиента, чье лицо выражало думы, не терпящие беспокойства. Выбросив из головы сотни низкопробных фантазий, писатель пришел в себя и понял, что злоупотребляет гостеприимством работников кафе, которым наверняка не терпится отправиться по домам. Схватив ноутбук под мышку и сердечно попрощавшись с ответно заулыбавшимися официантами, Айзек вышел на мощеную улочку и, не думая более ни секунды, двинулся на зов приключений, поджидавших его где-то в закоулках норвежского города…

…Сперва он счел, что отмахивается от назойливой мухи, выбирающей в качестве посадочной площадки разные удобные участки на его щетинистом лице. Когда же Айз слегка приоткрыл глаза, чтобы разведать обстановку, то увидел перед собой Феликса, как полагается, при полном параде — в рубашке, галстуке, пиджаке, отутюженных брюках, лакированных туфлях и сияющих запонках. Судя по суровой физиономии, заместитель готовился разразиться поучительными сентенциями.

— Все-таки муха… — простонал Айзек сквозь дремоту.

— Что? — не разобрал Феликс. — Айз, время к обеду подходит, а ты глаз продрать не можешь.

— Время — условность… придуманная людьми… для упорядочения жизнедеятельности. Обед существует… для тех бедолаг, что живут по расписанию, — невнятно промямлил друг. — Как ты вообще оказался в моем номере?

Айзек перевернулся на спину и лениво потер лицо, однако массаж не разгладил красных следов, оставшихся на щеке от длительного и плотного соприкосновения с чем-то твердым. Оглядевшись, писатель понял, что спал в той самой одежде, в которой заявился поздней ночью в отель, а вместо подушки подсунул под голову клавиатуру ноутбука.

— Ты оставил дверь открытой, — пояснил Феликс, держа безопасную дистанцию от токсичной алкогольной пелены, окружавшей друга. — Вопрос, не напился ли ты вчера, будет равносилен предположению, что ты принимал ванну из вонючего одеколона, а такое спрашивать разумно только у наглухо съехавших.

— Может быть… я как раз и есть тот самый съехавший.

— Сколько страниц Хемингуэй сегодня отредактирует? — ободряюще переменил тему заместитель.

— А ты думаешь, я уже трезвый?

— Не юли, Айз, сколько написал?

— Ноль! Ни строчки, ни словечка!

Сбегая от дебрифинга о провале писательской операции, Айзек поднялся с кровати и двинулся в сторону ванной. Его движения были вялыми и медлительными, потому Феликс успел атаковать друга очередным вопросом, пока тот не скрылся за дверью санузла.

— Скажи, алкоголем ты пытаешься настроить компас вдохновения? Подобрать ключ к вратам Трисмегиста?

— Конкретно вчера алкоголь стал ключом к беседе с людьми из бара, — перебивая шум воды из крана, донесся ответ. — Знаешь, к каким очевидным выводам я пришел? Чем скучнее жизнь человека, тем важнее, интереснее и необычнее ему кажутся всякие мелочи, возникающие под влиянием случайных обстоятельств. Как будто человек защищается от осознания никчемности своего существования и наделяет жизнь иллюзией значимости, посыпая абсолютно посредственные вещи пудрой исключительности, неповторимости… — Феликс потерял интерес к теме и дальше слушал тираду Айзека вполуха. Когда журчание воды прекратилось, писатель вышел в гостиничную комнату с мокрым лицом. Глаза его были красными и опухшими, будто он только что выбежал из горящего здания и успел наглотаться дыма. — Люди, не реализовавшие себя в жизни и считающие, что для подобных инициатив уже поздновато, настолько нуждаются в том, чтобы почувствовать свою жизнь хоть немного значимой, что охотно причисляют себя к чему-то более глобальному — к политике, религии и прочей ерунде, к которой они, по факту, не имеют никакого отношения. Они лишь пассивные наблюдатели. Все равно как зрители в кинотеатре.

— Что я могу сказать, дружище? — Развел руками Феликс. — Если ты ищешь материал для книги среди первых встречных, то планку притязаний для них ты задрал — будь здоров. Не каждый гимнаст допрыгнет.

Заместитель не удивился намерению друга незамедлительно покинуть Осло и направиться в следующий пункт их путешествия, о котором, как и полагается человеку, не строящему планов дальше, чем на ближайшие десять минут, писатель не знал ровным счетом ничего. Феликса ничуть не беспокоила неопределенность спутника, ведь свою уверенность относительно ближайшего будущего он всегда носил с собой и никогда не отпускал в свободное плавание. Без нее обычный день потерял бы свою структуру, а главным образом — осмысленность в общей схеме жизни. Каждое действие должно к чему-то вести, иметь завершение и конечный продукт, иначе оно лишь впустую тратит силы, которые можно пустить на более выгодные проекты. Придерживаясь этой простой и практичной позиции, Феликс, никогда не стоявший на анестезирующей стороне религии, исповедовал своеобразную веру в порядок, которая, по его мнению, была рецептом здоровой и продуктивной жизни. Эта самая вера и сейчас моментально корректировала маршрут в соответствии с капризами Айзека, внезапно велевшего остановиться то у озера Мьеса, то посреди полей, раскинувшихся у подножия вездесущих в Норвегии гор, то желавшего прогуляться по маленьким, ничем не примечательным поселениям, встречавшимся на пути. Вместо обычных семи часов до Тронхейма путь занял почти половину суток. Зато Айзек проверил гипотезу о положительном влиянии созерцания на вдохновение. Он пришел к выводу, что лицезрение шедевров природы не дает материала для вдохновения, а является своего рода зажигательной смесью для костра, абсолютно бесполезной без дров и спичек.

Наблюдения за глубинными потоками вдохновения в очередной раз заставили писателя сфокусироваться на той территории, куда ему стоит всецело перенести свои изыскания, — плоскость реальности. Притронуться к материи, сотканной из пьес повседневности, Айзек пытался не только через знакомство с первыми встречными, нераскрытыми книгами с заманчивыми обложками, но и через личное вмешательство в чужие истории. Он бродил ночами по оживленным улицам, вступал в разговор со всеми подряд, ввязывался в чужие конфликты, которые при этом пытливо изучал под видом благочестивого парламентера.

Каждый вечер, венец уходящего дня, впивался в глаза Айзеку опустошающей белизной листа без единой буквы, чистого, как сознание младенца. Отчаяние нависало над ним мертвым грузом, тянувшим на непроглядное дно его амбиции и самомнение. Чтобы не чувствовать той неподъемной ответственности перед самим собой за написание самой главной работы его жизни, Айзек напивался после каждого неплодотворного дежурства над клавиатурой ноутбука.

Несмотря на пестрое разнообразие и насыщенность путешествия разными самыми удивительными местами, жемчужинами архитектуры, культурными эпохами, детищами кулинарии, разными людьми, темами бесед, сценарий поездки не менялся — заселение в два номера в дешевом отеле, душ, новые носки и трусы — а после Айзек слоняется по городу словно неприкаянный, к вечеру садится за книгу, ничего не выходит, и он заливает в себя алкоголь, будто топливо — в бензобак самосвала.

Прокатившись по знаковым местам Швеции и Дании, к которым вдохновение Айзека также проявило оскорбительную глухоту, дуэт писателя и заместителя въехал на территорию Германии. Первой остановкой оказался прибрежный город Росток. Путь до него ни разу не прерывался внезапными остановками, поскольку Айз наверстывал в машине упущенные ночью часы сна. Затем были Гамбург, Бремен, Ольденбург — несмотря на мизерное расстояние между ними, в каждом из этих городов друзья проводили ночь, а наутро вновь отправлялись в путь.

Феликс бы удивился, если Айзек не заговорил о наркотиках в дороге среди полей тюльпанов и ветряных мельниц Нидерландов. Зашел он издалека: начал про промышленность и пивоварни, про сумасшедшие попустительские законы и легализацию проституции, а пришел к Кастанеде, трансцендентному опыту и самопознанию через психотропные вещества, содержащиеся в грибах. Заместитель резко оборвал писателя, не оставив никакой надежды на то, что ему удастся проверить галлюциногенный эффект грибов на себе. Именно по этой причине в Нидерландах они остановились лишь пару раз, чтобы пообедать, а заночевали уже в Бельгии, в Антверпене.

Под наблюдением Феликса, который, казалось, совсем не устал после долгого сидения за рулем, Айзек целый вечер выуживал из темницы вдохновения хотя бы парочку сюжетов. Нагулянный за день скудных перекусов аппетит пропал без следа, когда писатель открыл ноутбук в ресторане, размял пальцы и шею и прикоснулся к клавиатуре. Они многое повидали за последние три недели разъездов по Европе, материала для творческой обработки набралось предостаточно, и тем не менее это сырье, являясь уникальным, не имело нужного автору качества. Весь собранный материал был исключительным, ценным, неповторимым и по-своему грандиозным. Встречи с детьми в детских домах также произвели свой эффект, Феликсу следовало отдать должное. Айзек знал, что будет хранить эти незабываемые, курьезные, потрясающие, смешные, захватывающие, страшные, рискованные, счастливые и дурные истории из жизней других людей как драгоценные камни, но в то же время понимал, что они не могут лечь в основу его писательского детища. У них действительно получилось расшевелить задремавшую фантазию Бладборна, шестеренки его воображения с натугой двинулись и вновь закружились, вдыхая жизнь в механизм сочинительского станка. Однако, какой бы яркой и богатой фантазией ни обволакивались чужие истории, в них не было самого Айзека, и потому весь агрегат будто работал без смазки, истошно скрипя и не производя никаких деталей будущей книги. Фантазия работала безупречно только в призвании защитить своего хозяина от чего-то страшного, тревожного и опасного.

Феликс подозрительно глянул на нетронутую тарелку с остывшей пастой, а затем такой же взгляд перевел на самого Айзека, смотревшего в экран ноутбука со столь серьезной физиономией, будто он зачитывал правительственные коды для запуска ядерных боеголовок. Писатель машинально крутил между пальцев «Прометей» и даже не замечал повышенного внимания друга.

— В чем проблема? — прервал молчание Феликс.

— А? — Айзек отвлекся от монитора и вдруг вспомнил, что сидит за столом не один.

— Я говорю — в чем проблема?

— Какая проблема? О чем ты?

— Пошла четвертая неделя, а ты до сих пор не написал ни слова.

— Ох, а я и не заметил! На все сто был уверен, что уже добрую половину книги настрочил, пока ты навещал детишек в приютах! — раздраженно отшутился Айзек. Приятель замялся, заерзал на стуле, словно что-то острое там так и норовило проделать дырку в его брюках.

— Я до сих пор не поблагодарил тебя за то, что ты составил мне компанию…

— Забей, Феликс, — пристыженно отмахнулся писатель. Когда похмельная версия Бладборна наслаждалась лицезрением детских улыбок, версия Феликса, не менявшаяся ни под каким предлогом, проверяла детские дома на соответствие всем стандартам качества. — Признаться, дружище, посещение приютов, было чуть ли не самым ценным опытом за всю поездку. Так что это мне следует благодарить тебя. Я все равно бы ничего не написал, сиди я вместо того за компом хоть с утра до ночи.

— Благодарность принята. Айзек, не увиливай от ответа. В чем все же проблема? Почему ты не можешь писать? — Феликс всегда казался Айзеку взрослее него самого, и его грозный родительский взгляд знаменовал скорое наступление нравоучений. Именно авторские нравоучения и регулярные пинки под зад от Феликса мотивировали Айзека так быстро справиться с трилогией-антиутопией. Теперь же все было иначе, правила игры поменялись. На интуитивном уровне Айзек понимал, что Феликс не в состоянии ему помочь. — Пожалуйста, без туманных терминов.

— Ты усложняешь мне задачу, Феликс.

— Конечно, ты ведь любишь оправдывать свои неудачи абстрактными материями. Скажи, Айз, в чем дело? Я не трогал тебя все это время, поскольку верил, что ты справишься и без моего вмешательства…

— Не преувеличивай свою роль в моем творчестве.

— Скажи начистоту. Почему ты не можешь писать? Уверен, у тебя имеется тонна логичных соображений по этому поводу, которые и краем не касаются этих твоих ворот Трисмегиста, — пренебрежительно подчеркнул Феликс.

— Врат Трисмегиста, — поправил Айзек.

— Да-да. Не отвлекайся. Говори.

Телефон в кармане допрашиваемого спасительно завибрировал. Пришло СМС от Карен. Айзек был рад отвлечься от нежелательной темы хоть на минуту. «Пирог! Еще один месяц — и будем праздновать наше воссоединение! Постарайся быть где-нибудь на юге в этот момент! Как твоя работа? Сколько успел настрочить? Как там Феликс, не часто зудит по пустякам?» Писатель улыбнулся и тут же написал ответ. «Bonjour! У тебя экстрасенсорный дар, снежинка! Этот офисник как раз принялся за свое!»

— Хорошо. Мы с тобой вдвоем в этом дерьме увязли, так что ты заслуживаешь честного ответа. — Айзек отодвинул в сторону ноутбук и внезапно обнаруженную перед собой тарелку с пастой, чтобы никакие препятствия не лежали между ним и Феликсом. Затем он с многозначительным видом поставил на стол металлическую коробочку, не убирая пальцев с ее гладкой поверхности. Бензиновая зажигалка всегда успокаивала и внушала своему хозяину чувство защищенности, словно окружая его неприступной надежной стеной.

Со слегка наигранной внимательностью, с которой обычно выслушивают секреты маленького ребенка, Феликс наклонился к собеседнику.

— Кажется, мои теоретические представления о механизме фантазии оправдываются в полной мере.

— Таак… — протянул заместитель, ожидая продолжения.

— Фантазия глохнет каждые пять минут, словно старый драндулет, по той простой причине, что у меня все есть. У меня все идет отлично! А вот истории других людей… они не содержат меня.

— Но достойные истории ты все же встречал?

— Встречал, и много.

— Так почему бы не поставить себя на место других людей? Представить, что ты проживаешь их жизнь…

— Я пытался. Что-то дельное и правда выходило, я даже делал заметки на будущее…

— Ну так попытайся развить эти темы!

— Нет, — резко замотал головой Айзек. — Я пробовал, но ничего по-настоящему эффектного, взрывного не рождалось. Получаются увлекательные рассказы с неожиданными поворотами и яркими, живыми персонажами, но меня самого в них нет, и потому наслоить на них фантазию с моим почерком не получится.

— А может, и не надо этого делать? — вопрос Феликса прозвучал словно удар из-за угла прямо по темечку. — Забудь про чужие истории и вымысел. Автор лучших историй в мире — генератор необыкновенных случайностей, который мы называем жизнью. Согласись, у тебя необычная жизнь, Айзек. Почему бы не рассказать о ней миру? Такая книга не просто взорвет рынок. Она, как ядерная бомба, оставит после себя повышенную радиацию на долгие-долгие годы.

Друг нервно потер подушечкой пальца грань зажигалки. Его глаза судорожно забегали по помещению.

— К моему и твоему счастью, я не страдаю комплексом бога и не стремлюсь показать всем вокруг, насколько интересная и необычная у меня жизнь. Каждый человек видит свою судьбу необычной и почему-то считает, что она должна стать предметом всеобщего внимания. Моя жизнь ничем не отличается от жизней миллионов таких же людей, как я.

— Не согласен. Я вижу, как ты страдаешь, Айз, — голос Феликса стал серьезным до предела. — Если новая книга действительно представляет для тебя такую значимость, то можно рассмотреть биографию…

— Биографию? Хочешь, чтобы я занялся мемуарами? Не говори ерунды! Моя настоящая жизнь никому не интересна! Закончим на этом! — не сдержавшись, воскликнул Айзек, тут же испуганно оглядев гостей ресторана.

Феликс никогда не брался за дело, если наперед знал, что не сумеет выполнить его идеально. Оголтелый перфекционизм запрещал ему соваться в сомнительные предприятия, итог которых решался в результате непредсказуемого сочетания неконтролируемых условий. Однако даже у самого преданного служителя системы иногда проклевывается трещинка в повседневном непогрешимом распорядке, и в размеренный порядок вклинивается нечто не увязывающееся с остальными ее элементами. Сказать, что Феликсу малопонятна проблема Айзека, было равносильно утверждению, будто дельфину немного тесновато в чугунной ванне. Тем не менее остаток пути до судьбоносного города на севере Испании заместитель наложил строгий запрет на использование алкоголя, повсюду ходил вместе с Айзеком, то и дело пускался в рассуждения о законах бытия, о неразрешимых нравственных дилеммах, феноменальной хрупкости человеческой психики и прочем, что всегда именовал интеллектуальным онанизмом.

Проехав Париж и не удостоив его вниманием дольше, чем на одну, теперь трезвую, ночь, по просьбе писателя вектор движения Феликс направил на запад, к побережью. Айзека так и тянуло к воде, подальше от городской духоты и бетонных нагромождений, к простору, свободе и морскому бризу.

Безалкогольный метод никуда не годился — мало того, что творец, как и раньше, не мог выдавить из себя ни строчки, он стал все больше задумываться над безвыходностью своего положения. Мысль написать что-то, отходящее от его понимания шедевра, уже перестала казаться такой дикой. Айзек понимал, что способен породить произведение, которое непременно завоюет пьедестал книжных продаж хотя бы по той причине, что после своей ошеломляющей трилогии псевдоним Бладборна стал своего рода гарантом качества. Факторами успеха часто оказываются не сюжет, не смысловая наполненность, не живость персонажей, не красота слога, а социальные переменные — репутация автора, ожидания аудитории, оценки в СМИ, PR и тому подобная, никак не относящаяся к самой книге чушь. Но не ради денежной прибыли Айзек так кропотливо искал особенный сюжет. Новая глава его писательского пути служила великой цели стать доказательством того, что он не являлся писателем одного стиля, что он способен вырваться из проработанного, масштабного и детализированного мира сотворенной им антиутопии.

Паломничество по Европе, прогулки по улицам городов со многовековой историей и посещение безлюдных провинциальных закутков не окунули Айзека в пропасть времени, и рекомендованная Феликсом задача — поставить дедлайн бесплодным изысканиям того особенного, неуловимого сюжета — становилась все более осязаемой. Айзек не мог бесконечно глядеть в пустой экран и ожидать озарения. Совсем скоро придется бросить тщетные поиски идейного сокровища и приступить к написанию книги. Писатель твердо решил, что остановится, когда они достигнут Италии. Он даже не предполагал, что испанский город Мемория Мундо станет финальной точкой их путешествия и до Италии они так и не доберутся. В городе, лишенном особого исторического шарма и налета древности, обитал тот, кого Айзек искал и кого меньше всего ожидал обнаружить именно здесь, — обладателя будоражащей, шокирующей, немыслимой жизни, частью которой писатель стал с самого момента их встречи. Он встретил Сибиллу Бладборн.

3. Мемория Мундо

Название города приглянулось Айзеку сразу, как только маленькая прибрежная точка отыскалась на карте между Сан-Себастьяном и Бильбао. Мемория Мундо — имя, буквально окутанное мистическим шармом. Решение навестить манящее место было принято незамедлительно.

Город прятался от глаз туристов к западу от популярного Сан-Себастьяна, принимавшего на себя основной удар отдыхающих, и залег на горной возвышенности, гладко ниспадавшей к песчаному берегу Бискайского залива. В нежных лучах заходящего солнца Мемория Мундо выглядел настоящим Эльдорадо, городом, высеченным из золота. Оптическая иллюзия не отвлекала от причудливых архитектурных сооружений, теснившихся в одном ряду со старыми каменными зданиями и обветшалой церквушкой, единственной на всю округу. Вдалеке от центра, на холме раскинулись дорогие виллы, летние берлоги финансовых хищников из бетонных джунглей. Повсюду красовались современные дома с необычными, футуристичными фасадами, уютные рестораны со стильными интерьерами, бары с невиданным выбором коктейлей, сетевые кофейни, благоустроенные зоны общественного отдыха, походившие на картинки из книг по урбанистике, и прочие места, придававшие Мемория Мундо образ лощеного хипстера, который убежал от офисной каторги мегаполиса и прихватил с собой все свои дорогие побрякушки. Признаки старости — полуразрушенные стены, древние постройки с огромными дверьми и исцарапанная, местами побитая брусчатка — изредка проглядывались в чертах города, как мелкие морщинки — на лице, в которое ботокс колют по строгому расписанию. Гостеприимные вывески, приятный холмистый ландшафт, позволявший наслаждаться безупречным видом на океан с высоких утесов или смотровых площадок, разреженное движение автомобилей, много велосипедистов и бегунов.

Это была любовь с первого взгляда — на немногочисленных стеллажах своего сердца Айзек моментально выделил особую полку для испанского городишки и уже представлял восторженное лицо Карен, когда он покажет ей это место. Писатель искренне сожалел, что с Мемория Мундо придется попрощаться, если он не сумеет распахнуть врата Трисмегиста. Разочарование, преследовавшее от самого Осло, сопроводит его на выход из этого безмятежного рая и пнет под зад, как блохастую дворнягу. Пока же этого не произошло, Айзек наслаждался теплым приемом Мемория Мундо. Он заявил Феликсу, что не нуждается в надзоре грядущим вечером, ведь его ждет свидание с таинственным и интригующим городом.

— Позвольте, я за Вами все же пригляжу, — саркастически возразил заместитель, не принимая попытки от него отделаться. — Алкоголь в это время года особенно агрессивен и может напасть на Вас по любому поводу и в любом неожиданном месте.

— Я не изображаю из себя капризного засранца, Феликс. Я просто хочу побыть немного один, — спокойно объяснил Айзек.

— Нет уж. Ты достаточно гонял балду. Пора серьезно взяться за работу. — Переход в родительский режим Феликса всегда сопровождался изменением голоса — чуть больше строгости, щепотка приказного тона и щедрая пригоршня воспитательской снисходительности.

— Гонял балду? Ты вроде мой ровесник, а фразеологизмы у тебя как у дедули за семьдесят.

— Не меняй тему, хитрец, — подловил его друг.

— Buenas tardes! Будьте добры два номера, каждый с двухместной кроватью, — обратился Айзек к старушке, встречавшей гостей отеля за стойкой ресепшен.

К их удивлению, но совершенно не случайно, она знала английский и без смущения ответила на нем, допустив лишь парочку незначительных ошибок. Айзек постепенно утверждался в предположении — Мемория Мундо оккупирован иностранцами, которые, вероятно, приезжали сюда не ради туризма. Здесь они отводили душу, спасаясь от унылой офисной пятидневки, грязного воздуха и стеклянных небоскребов. Они выкупали землю, возводили нехилые усадьбы с огромной территорией вокруг. Там имелись и бассейны-джакузи, и благоухающие сады, и пышные фонтаны, и парковки на целый автопарк.

— Может, не нужно два номера? — вмешался Феликс. — Возьмем один. Будьте добры один номер с двумя отдельными кроватями.

Бабулька посмотрела на Айзека поверх очков. Возраст давал ей соблазнительную привилегию быть прямолинейной с молодежью, и она со строгим видом ждала ответа от туриста, который не мог определиться с тем, чего хочет.

— Хорошо! — Усталость после длинной дороги победила, и писатель сдался без боя. — Давайте один номер с двумя кроватями.

Феликс знал, что Айзек непременно попробует отвязаться от него вечером. Отпускать друга одного было все равно, что отдать ему прямой приказ напиться до потери пульса. Последние дни Айзек стоически воздерживался от алкоголя, и заместитель имел твердый настрой предотвратить ремиссию. Тем не менее Феликс дал слабину. Айзек завел рассудительные речи о том, какой эластичный каркас составит собранный, просеянный через призму фантазии материал жизненных историй, как крепко будущая книга ухватит читателя за вожжи любопытства и естественной тяги к достраиванию цельной картины, когда налицо имеется лишь несколько ее кусочков. Сквозь толщу едкой самоиронии и фрустрации, принявшей вид сокрушений о тщетном поиске творческого клада, Феликс разобрал в словах друга решимость приступить к настоящей работе, к написанию книги реальной, а не того эфемерного шедевра литературы откуда-то из альтернативной вселенной его воображения.

Айзек почти смирился с проигрышем в поединке с несбыточной амбицией. Он находился в шаге от того, чтобы наконец-то взять одну из сотни добротных идей, собранных за поездку, и начать обтачивать ее с разных сторон, высекая филигранный сюжет из неприступного гранита. Впервые за месяц друг говорил понятным Феликсу языком. Заместителю откровенно надоело каждое утро находить горе-писателя пьяным, спящим на нерасстеленной кровати прямо в одежде, рядом валяется пустая бутылка, а запах такой, будто Айзека окатили спиртом из ведра. Эта мерзкая картина бессилия и депрессии с уклоном в алкогольный эскапизм вселяла в Феликса тревогу. Он потерял контроль над ситуацией. Теперь, когда речью Айзека овладел взрослый человек, заместитель расслабился и, не без некоторых усилий над собой, позволил другу провести вечер без надзирателя. Их пути разошлись, как только приятели проводили солнце за горизонт. От лавочки на набережной они двинулись в разные стороны. По привычке не попрощались, поскольку знали, что совсем скоро увидятся вновь.

С курткой через плечо и ноутбуком в руке Айзек гулял по милым улочкам города и наслаждался теплым солоноватым воздухом, пока пустой желудок не начал жалобно хныкать и взывать к хозяину с просьбой обеспечить его провиантом. Маленький ресторанчик с узорчатым деревянным интерьером и массивными декоративными люстрами стал местом вечерней трапезы. Однако аппетит вновь испарился, как только Айзек заказал еду, открыл ноутбук и опустил пальцы на клавиатуру. Казалось, внутри скопилось столько эмоций, столько кипящих идей, и слова вот-вот польются на электронные странички, стоит только взяться за работу, призвав на помощь редких союзников — усердие, усидчивость и терпение. Нет. Ничего не вышло. Он не написал ни слова. Бесспорно, Мемория Мундо был волшебным местом, но привести в движение шестеренки вдохновения своей магией он не сумел.

Отмахиваясь от отчаянных мыслей, словно от роя назойливых мошек, писатель выскочил на улицу, чтобы отвлечься и покурить. «Прометей» элегантно запалил кончик сигареты, но Айзек никогда не видел этот животворящий момент, поскольку каждый раз закрывал глаза. Зато он мог часами просто наблюдать за ходом городской жизни, смотреть на рождение улыбок и слов, провожать взглядом одну за другой проезжавшие мимо машины или велосипеды, которых здесь, в Мемория Мундо, было в избытке, наслаждаться цветами разнообразной одежды на прохожих, получать удовольствие от прикосновения к губам сигаретного фильтра. За вечер Айзек так часто выходил из заведения, чтобы покурить и заодно поглазеть на местных жителей, что выкурил всю пачку, осталась одна сигарета. Благодаря никотину, прогонявшему аппетит, к еде он так и не притронулся.

Отлипнув от экрана ноутбука и с недоверием оглядев полную тарелку паэльи, Айзек перевел скучающий взгляд на гостей ресторана. Все столики были заняты, и каждый из них будто намеренно притягивал к себе внимание писателя с конкретной задачей — подольше отвлекать его от дела. Преимущественно парочки, компании друзей, несколько семей за большими столами. Все пьют вино, о чем-то увлеченно разговаривают, официанты снуют туда-сюда — обычная картина ресторанного вечера. Стол в самом дальнем углу отличался строгой официозностью, портившей непринужденную атмосферу, как черная клякса на пестрой скатерти. За ним сидели пять человек: пожилые мужчина и женщина, супружеская пара лет сорока, держащая друг от друга явно осязаемую дистанцию, и привлекательная молодая особа с собранными в пучок волосами на макушке. Все, словно соблюдая некую договоренность, облачились в черное. Черные костюмы, галстуки, платья — комитет тьмы, так их сразу же прозвал Айзек. Девушка в компании угрюмых, неразговорчивых людей, не выдавивших за весь вечер ни единой улыбки, на неприлично долгую минуту примагнитила взгляд Айзека. «Любопытно, какова ее история? Что за нелегкая занесла незнакомку в круг скучных прихвостней тьмы? Силы зла заточили прекрасную принцессу в темницу уныния? А может, она такая же, как и они? Холодная, закрытая, отстраненная?»

Он продолжил этот внутренний монолог по пути в туалет. Скользнул глазами по выразительному лицу девушки, которая так и не удостоила его ответным взглядом, и направился в ту часть ресторана, откуда мрачный столик уже не было видно. «Как же я ненавижу, когда значки на туалет вешают такие, что ни хрена не разберешь, где мужской, а где женский!» — подумалось Айзеку, пока перед дверями в туалет он старательно изучал таблички, совершенно неясно обозначавшие пол посетителей. Так и не поняв логику дизайнера, Айзек рискнул и зашел в первую попавшуюся дверь. Наличие писсуаров подсказало, что выбор был сделан правильно. Когда он вышел из кабинки, чтобы помыть руки, то обнаружил, что не только у него вызвали непонимание значки на дверях — та самая принцесса в черном облегающем платье с огромным вырезом на рельефной спине забрела в мужской туалет по ошибке. Она стояла напротив зеркала и копалась в сумочке столь маленьких размеров, что с ее вместительностью мог посоревноваться любой карман на джинсах Айзека.

Теперь, находясь от незнакомки на расстоянии вытянутой руки, писатель мог хорошенько разглядеть ее — и увидел несколько броских деталей, которые ранее скрывались от него в тенях мягкого освещения зала. Сразу Айзек прибавил ей лет десять — девушке явно было не меньше тридцати, на что указывали неглубокие горизонтальные морщинки на лбу и утомленность в карих глазах, свойственная тем, кому довелось многое пережить. Не было в них легкости, заразительного оптимизма юности, открытости. В остальном — аккуратная искусственная грудь. Тонкие губы. Объемистые густые брови. Узкая талия. Экспрессивная татуировка с изображением ветвистого дуба, покрывавшая почти всю кожу на спине. Айзек допустил ошибку, назвав ее принцессой. Незнакомке скорее шла роль злой ведьмы. Гордая осанка, спортивная фигура, пронизывающий властный взгляд, аура непреклонности и пережитой трагедии, обратившей сердце в камень. Вызывающая сексуальность всегда отталкивала Айзека в девушках. Он бы ни за что не познакомился с ней в иных обстоятельствах. Порыв заговорить был лишь следствием неисправимой привычки писателя трепаться с незнакомыми людьми без особой на то причины.

— В Испании женщинам дозволено пользоваться мужским туалетом? — кое-как удерживаясь от того, чтобы не засмеяться от той неловкой ситуации, в которой оказалась ведьма и которой он сам избежал волей случая, Айзек растянул губы в улыбке.

— Ты сумел расшифровать закорючку на двери? Эксперт по идиотизму, видать, — не отрываясь от сумочки, девушка защитилась издевкой. — Может, это и женский туалет. — Наконец-то она подняла свой ледяной взгляд и беспощадно пронзила им писателя.

— Не нужно быть экспертом по идиотизму, чтобы знать, ради кого здесь писсуары. — Айзек ткнул большим пальцем за спину, указывая на ряд фарфоровых сосудов на стене.

На лице дамы не проявилось ни единого признака смущения. Она лишь бесстрастно моргнула и развернулась к зеркалу, чтобы провернуть какие-то манипуляции с макияжем.

Пожав плечами, Айзек принялся мыть руки, подставив ладони под кран. Странным образом этот незатейливый процесс раздул очаг воспоминаний, которые уже очень давно сладко дремали под толщей прочих знаменательных событий жизни. Дама в платье напоминала ему ту самую нимфу юношества, подарившую ему настоящий, взрослый, страстный и, самое главное, первый и потому незабываемый поцелуй. Это случилось целую вечность назад, прошло восемнадцать лет с того вечера. Айзек вместе с компанией приятелей проник на выпускной старшеклассников, чтобы поживиться бесплатным алкоголем и поглазеть на пьяные выходки выпускников. Одну из таких пьяных выходок выкинула Сибилла Бладборн, у всех на виду прилипшая к губам Айзека, парнишки на два года младше нее. Тогда их разница в возрасте казалась пропастью, но алкоголь построил через эту пропасть надежный мостик. Давно запылившиеся теплые воспоминания о внезапно возросшей самооценке ожили с такой яркостью, будто отпечатались на полотне памяти только вчера. Айзек во всех деталях вспомнил нежное прикосновение губ Сибиллы, ее пальцы в своих волосах, игривый огонек в красивых глазах. Поцелуй в обществе зрителей из одноклассников и учителей был только началом той незабываемой ночи. Парочка упорхнула с вечерники и перебралась в укромный уголок без лишних свидетелей и мертвецки пьяных школьников. Череда картинок прошлого заставила Айзека понять, что перед ним стояла она — Сибилла Бладборн, истинная и законная владелица его псевдонима.

Писатель не мог поверить своим глазам. Неподъемный багаж жизненных неурядиц и необыкновенных ситуаций лишал его способности удивляться многим вещам — как тем, что лишь слегка выступают за рамки посредственного, так и тем, что раскрывают циникам челюсть словно домкратом. Однако эта неожиданная, по-своему роковая встреча вызвала в нем откровенное изумление, бороться с которым было невозможно и глупо.

— Я знаю тебя, — фраза Айзека прозвучала как обвинение. Ведьма обернулась.

— Это не взаимно, — равнодушно отозвалась она.

— Меня зовут Айзек Бладборн. — он достал из рукава козырную карту известности, которой пользовался в самых исключительных случаях. Почти никогда он не произносил вслух свой псевдоним, поскольку не любил предвзятого отношения. Узнав, что перед ними знаменитость, люди обычно теряли способность разговаривать на равных. Начинали стесняться, задавать глупые вопросы, просить сфотографироваться или дать автограф. Словом, делать все, чтобы Айзеку стало неловко. Куда легче было представляться Изенштейном. И сейчас, пустив в ход свое секретное оружие, Айзек с наслаждением ожидал, как удивление сменит неприступную суровость, и Сибилла, которую он знал в детстве, вернется к нему. Однако прогноз не оправдался, девушка по-прежнему выказывала непробиваемое равнодушие. Мало того, что собственная фамилия под покровительством другого человека не шелохнула ее эмоций, так еще она, очевидно, никогда и не слышала о всемирно известном писателе. Никакого удара по самолюбию Айзек не получил, ведьма вела себя настолько странно и отталкивающе, что жажда пробудить в ней интерес к себе становилась просто невыносимой. Айзек не мог упустить такую неожиданную встречу и поспешил спасти положение: — Веселая у тебя там компания, Сибилла.

Рискнул, называя ее имя. Такие маневры всегда оставляют зазор для сомнений. Вдруг он ошибся? Вдруг это не Сибилла?

— Мы знакомы? — осведомилась девушка, сама не представляя, насколько осчастливила Айзека своим холодным и отсутствующим тоном. Это действительно была она — потрепанная жизнью, разукрашенная татуировками нимфа со зловещими бровями.

— В последний раз, когда мы виделись, я был на голову ниже тебя.

Сибилла пыталась разглядеть за грубой щетиной лицо знакомого человека, но безуспешно. Привлекательный рослый мужчина с небрежно уложенными сальными волосами даже отдаленно никого ей не напоминал.

— Не помню, чтобы носила настолько высокие каблуки. — Лицо девушки не поддавалось эмоциям, и безобидная шутка обернулась упреком.

— Да нет же! — Айзек расплылся в улыбке. Он полагал, что лицо Сибиллы изменится, как только она поймет, кто он и из какой счастливой части ее жизни явился. — Мы с тобой учились в одной школе, помнишь? Я Айзек Изенштейн. Ты поцеловала меня на выпускном. Конечно, мы оба тогда хорошенько бухнули…

— Айзек… Изенштейн… — медленно повторила она, силясь дотянутся до той полочки памяти, на которой хранились школьные воспоминания. — Видимо, мы тогда очень хорошо бухнули — я ни черта не помню с выпускного.

Ухмылка на мгновение сползла с лица Айзека. Случай на том вечере, пускай не секс, но откровенная физическая близость с девушкой, стал катализатором его самооценки на долгие годы вперед. Айзек был глубоко благодарен старшекласснице за новый опыт, но, как выяснилось, сам остался для нее белым пятном, ничего не значащим соучастником сумасбродного поступка. Их поцелуй, их ночная прогулка, их общая встреча рассвета, то, как они пили вино из бутылки, свесив ноги над Темзой, их смех и улыбки — ничего из этого Сибилла не запомнила, и вовсе не из-за алкогольной амнезии — ей просто было все равно.

— Да, я помню тебя, — наконец-то сказала она после затянувшегося молчания. — Айзек Изенштейн. Почему ты представился моей девичьей фамилией? Это какая-то извращенная уловка, чтобы зацепить мое любопытство?

— Вовсе нет. Хотя… — в каком-то смысле это действительно была уловка, и Айзек призадумался. — Продолжим разговор в другом месте? Журчание в писсуарах не особо меня вдохновляет.

— Ты желаешь поговорить?

— Уверен, у тебя есть что рассказать. К сведению, я умею быть отменным собеседником, чего не скажешь о твоей мрачной компашке. Надеюсь, это не семейная встреча?

— Почти. Давай поступим так: ты поможешь мне от них сбежать, а я составлю тебе компанию за бокальчиком-другим.

План побега моментально обрел четкие контуры в мыслях, а затем и в реальности — Айзек накинул на плечи девушки свою кожаную куртку, освободил сплетенные волосы от заколки, всучил ей свой ноутбук. Выходя из ресторана, писатель, приобняв ведьму за плечо, без умолку что-то болтал. Маскировка сработала — никто из семейки, заметно оживившейся в отсутствие Сибиллы, и глазом не повел. Чуть подальше от кафе улизнувшая парочка поймала такси, и уже через пять минут они заняли столик на террасе прибрежного бара.

— Наконец-то не надо тащиться на улицу, чтобы покурить. Скажи, что за ерунду придумали с запретом на курение? Люди делают вид, что борются за свободу, но придумывают все новые ограничения. Зачем? — изрек Айзек, подпалив сигарету.

— Совсем недавно и в самолете разрешалось смолить. Мир болен шизофренией. Повсеместный психоз культуры усугубляется с такой интенсивностью, что совсем скоро наша планета превратится в один огромный плацдарм для сумасшедших. — Эмоции на лице Сибиллы проступали так редко, что порой казалось, будто к ее мимике не подвели питание.

«Интересно, когда она стала такой?». Восемнадцать лет назад выпускница Бладборн была жизнерадостной девочкой, танцующей, веселящейся, озорной, смеющейся над глупыми шутками, она казалась светящимся солнцем юности. А теперь уголки ее губ ни разу даже легонечко не потянулись вверх. Что же с ней случилось?

— Мне «Джека» на четыре пальца и лед отдельно, — сухо зачитала инструкцию Сибилла подошедшему официанту. Тот торопливо черканул в блокноте, хотя мог бы и запомнить такой легкий заказ.

Айзек скривился, представив разъяренного Феликса после того, как он учует исходящий от друга запах алкоголя на следующее утро. Заместитель вечно прятал бушующее недовольство под ровным учительским тоном, потому его нравоучения переносить было вдвойне сложнее.

Официант перевел вопрошающий взгляд на писателя.

— То же самое, но на два пальца. Итак! — быстро заговорил Айзек, чтобы отвязаться от официанта. Ему не терпелось приступить к допросу. — Ты вышла замуж, не так ли?

— Да. Два года назад мой муж погиб в автомобильной катастрофе. Люди, которых ты видел, — его семья. Родители и брат с женой, — по-прежнему отстраненно произнесла Сибилла, словно центральным героем ее рассказа был кто-то другой. — Они не оставляют попыток отгрызть часть наследства, положенную исключительно мне и никому другому. Два года холодной войны с лицемерными родственничками, которые делают вид, что заботятся обо мне, а за спиной брызжут ядом.

«Сколько информации в паре предложений!» Айзек слушал ее с нарастающим интересом. Интуиция подсказывала — наклевывается нечто необычное и грандиозное.

— Сегодня годовщина его смерти. Семейке Дельгадо этот день показался подходящим поводом, чтобы снова начать втирать мне про наследство, семейные реликвии, антикварные ценности, принадлежавшие их роду, фамильный дом. Все как обычно. Однако знавала я алчных скупердяев и покруче — так что им со мной не справиться.

Сибилла медленно закурила. Ее змеиный взгляд упал на Айзека. Писатель до сих пор сомневался, что она действительно вспомнила его.

— Сдается мне, ты достойно справилась с горечью утраты, — в тоне Айзека улавливался тонкий налет сарказма.

— Объясни. — ведьма заинтригованно наклонила голову.

— Я не берусь судить твои отношения с его семьей. Понятия не имею, на какой почве ты с ними не сошлась, но по мужу ты уже не страдаешь. Говоришь о его смерти как о факте из утренней газеты. Не называешь его по имени. Спокойно выпиваешь с незнакомым мужчиной, которого и не помнишь вовсе. Кольца на пальце нет. В общем-то, у тебя все на лице написано. — Айзек совершил рискованный шаг. Конечно, Сибилла дала ему достаточно поводов, чтобы пойти в лобовую атаку, но писатель не хотел спугнуть ее наглостью. Как он и предвидел, она отреагировала спокойно.

— Очень проницательно, — будто воздавая сказанному похвалу, она покачала головой и слегка улыбнулась. «Какой же странной ты стала, Сибилла! Ты и правда только что проглотила это?!» — подумал Айзек. — Там, в туалете, я решила, что ты какой-то детектив, нанятый семейкой Дельгадо. Выбрал удачный момент, чтобы со мной познакомиться, втереться в доверие и накопать какой-нибудь компромат. Но ты и правда тот мальчик из школы.

— Удачный момент? В туалете? Никак не думал, что женщины находят такие места романтичными! — рассмеялся писатель, пытаясь увидеть на ее лице присутствие хоть каких-нибудь эмоций. Пускай хотя бы стеснение, неловкость, стыд, смущение. Однако она подыграла лишь сдержанной улыбкой.

Принесли бурбон. Бывшие школьники ударили бокалами друг о друга и выпили.

— Пора объяснить, почему ты назвался моей девичьей фамилией, Айзек, — сказала Сибилла. Первый же глоток спиртного расслабил ее. Ведьма откинулась на спинку стула, слегка опустила плечи и закурила новую сигарету. — Я уже рассказала о себе. Твой черед.

— Видимо, ты не читала «Диалектику свободы»?

— «Диалектика свободы»? Либо философский трактат, либо какая-нибудь детская беллетристика. Насколько известная книга?

— По ней сняли два высокобюджетных фильма, третий на подходе. Я сам писал сценарий.

— Хм… они прошли мимо меня. Все же какое отношение это имеет к моей фамилии? Не говори мне, что изменил свою ради… — Сибилла настороженно замолкла, намекая на влюбленную одержимость, которая могла свести подростка с ума после исчезновения его пассии из Лондона.

— Не совсем. Я позаимствовал твою фамилию для литературного псевдонима. Своей я светиться не хотел, а твоя мне всегда нравилась — звучная и гордая: Бладборн. Сверкая на книжном корешке, она моментально приковывает к себе внимание, когда пробегаешь взглядом по книжной полке. Понимаю, история стала бы куда романтичней, прикройся я твоей фамилией из-за детской влюбленности, но реальность прозаичнее.

Бурбон развязал Сибилле язык. Она разглядела в Айзеке неординарного, чудаковатого, ветреного и в то же время рассудительного, нестандартно мыслящего собеседника. Главное, что с Айзеком было легко и весело общаться, не погружаясь в посредственность. Естественным и ненавязчивым образом он умел держать беседу на комфортном уровне, искусно балансируя между злободневными темами и примитивными, но смешными шутками. Разговаривать с ним значило идти в гармоничном танце, не спотыкаясь о предметы вокруг, не теряя равновесия, не чувствуя головокружения. Сибилла заметно успокоилась, эмоции стали чаще навещать ее лицо, в компании Айзека она ощущала свободу быть собой. Бладборн пришла к этому заключению, когда минуло целых два часа с того момента, как им принесли первый заказ, а она ни разу не взглянула на часы.

— Давно ты приехал в Мемория Мундо? — Сибилла воспользовалась паузой, когда Айзек проводил стандартный обряд с сигаретой и «Прометеем», а затем запил первую затяжку глотком бурбона. Пока он занимался сигаретой и выпивкой, ведьма успела добавить: — Я здесь давно живу и сразу замечаю новеньких гостей. Ты приехал на днях, верно?

— Очень проницательно, — поддразнил ее Айзек.

— И зачем же?

— Мимо проезжал. Творческое турне по Европе.

— Мемория Мундо кишит предпринимателями, но по-настоящему крупных игроков тут маловато. Здесь оседают ради спокойной жизни, когда вершины покорены, смысл нищает, а цель сколотить состояние — постепенно отходит на задний план. Они встречают тут старость, растят внуков, восстанавливают былое здоровье, правильно питаются, прекращают бухать и слезают с наркоты в местном санатории. Обращают взор внутрь, так сказать. А еще они, как лягушки в тесном болоте, громко и безостановочно трещат, раздувая щеки до габаритов дирижабля. Трындят о том, что знают хорошо, и о том, чего не знают вовсе. Занудство, понты и скука. В общем, Мемория Мундо — не самое подходящее место для поисков творческого клада.

— Ошибаешься. Самое подходящее.

— Ты здесь остановился, чтобы написать новую книгу?

— В точку. Ты стала владелицей величайшей тайны, к хранению которой я попрошу тебя отнестись серьезно. Никто не должен знать, что я здесь. Иначе мне покоя не дадут. Найдется уйма желающих настрочить колонку о том, как я тружусь над новым произведением. Тогда мне по-быстрому придется смотать удочки и свалить куда-нибудь еще. А я бы охотно задержался в Мемория Мундо дольше, чем на пару дней.

— Как любопытно… — Сибилла задумчиво прикусила губу и вновь откинулась на спинку стула. — Судьба не просто так свела наши пути, Айзек, ведь я тоже желаю оставить свой след в летописи мира. Я хочу написать книгу, и уже очень долго думаю над этим. После гибели мужа у меня появилось много свободного времени, и я чувствую неоценимую привилегию использовать его для создания чего-то незыблемого и по-настоящему бессмертного. Именно этим извечным вопросам я и собираюсь посвятить свою книгу — дилемме жизни и смерти, парадоксу времени, иллюзии свободы.

— Очень… экзистенциальные темы. — Поежился Айзек.

Сибилла медленно подняла со стола хромированную зажигалку и поднесла к сигарете.

— «Прометей», — прочитала она, нарушая задумчивую тишину.

— Это подарок.

— От возлюбленной?

— От отца, — ответил Айзек. Он вовремя распознал скрытый мотив собеседницы, интересовавшейся его семейным статусом, и тут же исправил положение: — Вот это подарок от возлюбленной. — Айзек приподнял руку, чтобы Сибилла разглядела его наручные часы. И, не оставляя пространства для домыслов, добавил: — Мы поженимся в сентябре.

Айзек вновь не удержался от улыбки при мысли о том, как увидит прекрасную Карен в белоснежном свадебном платье.

— Видно, что ты по уши влюблен, — в словах Сибиллы проскользнула язвительная колкость.

После прибрежного бара они отправились в прогулку по пляжу. Прохаживаясь по остывшему песку, приятно щекотавшему пятки, Сибилла посвятила писателя в историю ее покойного мужа, Гаспара Дельгадо. Не сказать, что род Дельгадо был бедным, отнюдь, однако существенный вклад в семейный капитал внес именно Гаспар. Он вовремя вложился в строительство казино в Барселоне, когда под громкий скандал в пух и прах был разбит предыдущий мастодонт рынка азартных игр. Тем Гаспар и приумножил сумму на банковском счету. У него имелись нужные связи, позволившие добиться успеха на поприще игорного бизнеса. Конкуренции толком и не было — политические друзья Гаспара оказались, бесспорно, лучшим и надежнейшим залогом победы в схватке за первенство. Однажды супруг решил переписать казино на Сибиллу. Что подвигло его на этот шаг, жена так и не поняла. Она всегда держалась подальше от дел Гаспара и, доверяя мужу в любых решениях, не совала носа куда не следует. Сейчас, после его смерти, Сибилла хотела сбросить с себя бремя бизнеса, которым не умела и не желала управлять. Она пыталась продать его по выгодной цене. Основная сложность заключалась в том, что неофициальный и единственный партнер Гаспара по бизнесу Овидайо Каррерас, имевший смутное бандитское прошлое, а теперь пробивающий путь к рычагу политической власти, требовал от Сибиллы передать бизнес его человеку почти за бесценок. Он давал вполне разумное объяснение этому грабительскому трюку — вложения, которые он делал на развитие казино при Гаспаре, вернутся к нему только через несколько лет, но он не сможет получить их, если Сибилла перепродаст казино не в те руки. Причин для стоического хладнокровия у девушки накапливалось все больше.

Айзек смотрел на Сибиллу при свете луны и представлял, какой мрак скрывает ее жизнь.

— Этот Каррерас, он давит на тебя? — спросил он.

— Его угрозы не принимают свою истинную форму, он прячет их между строк. Три месяца назад я решила избавиться от казино. Пока Каррерас не видит необходимости скатываться в криминал и угрожать мне цементными ваннами, но очень скоро он пустит в ход свое извращенное воображение, чтобы меня запугать. В этом я уверена. Учитывая, что кровавые расправы ему не в новинку, мне пора бы паковать вещи. — Ни одно слово не выдавало и тени страха. Ведьма так спокойно говорила о смертельной опасности, что невольно производила впечатление человека, абсолютно не дорожащего своей жизнью. — Скажи мне, Айзек, как ты пишешь свои книги? Каков секрет твоего успеха? — резкий поворот на другую тему не показался писателю странным, наоборот, убедил в том, что Сибилла чувствует себя загнанной в тупик.

— Успех? Не мои ли книги ты недавно назвала детской беллетристикой?

— Три фильма подтверждают их успех, разве нет?

— Хотелось бы и мне придерживаться этого мнения, но я считаю иначе. А что касается секрета, то есть парочка уловок, которыми я пользуюсь. Они и помогают мне писать. На самом деле все достаточно просто и методично — ты помещаешь себя в центр книги, а воображение делает всю работу за тебя. Начинается с одной маленькой сценки, затем вокруг нее постепенно возникают персонажи, цепочки событий, места, и все это объединяется в один последовательный сюжет. Концепция твоего мира проявляется и обрастает непротиворечивыми, связанными друг с другом деталями со временем, когда театр фантазии и играющая в нем труппа актеров обретают харизму, профессионализм, сценическую живость и вместе с ней правдоподобие. По той причине, что тебе как создателю хочется проживать эти истории, у читателей появляется желание в них поверить. Надо понимать, что художественная книга — творение одного конкретного человека, и без частички его души, щепотки жертвенности, самораскрытия это творение получится мертвым и пустым. Уверяю тебя, любое гениальное творение литературы является метафорой внутреннего мира писателя. Книга — зашифрованное письмо из самой глубины его сущности. К тому же не надо забывать, что фантазия — не что иное, как защитный механизм психики, призванный восполнять то, чего нам не хватает в реальности. Ты наверняка замечала это обманчивое чувство — красочно представишь что-то, и уже кажется, будто это исполнилось.

— Занятно, — отозвалась Сибилла. — Метафора внутреннего мира, сущность, защитный механизм психики… Ты случайно не психолог по образованию?

— Вовсе нет, я экономист, и не самый удачливый, как ты можешь заметить. — Улыбнулся Айзек, поднимая бутылку бурбона над едва склоненной головой в знак насмешливого самоуничижения. — А вот мой папа — психиатр. Мы с ним частенько развлекались дискуссиями на психологические темы. Он много рассказал мне о психоанализе, клинической психологии, психических защитах, психодинамике, структуре характера, детерминизме, психофизической проблеме и прочем. У папы, конечно, неоценимый арсенал научных теорий, и он очень ловко ими пользуется.

— Любопытно наблюдать, с какой любовью ты рассказываешь про своих близких. — Только слепой не разглядел бы в словах Сибиллы грусть, но алкоголь туманит взор, а писатель был уже изрядно пьян.

— Ох, ты не представляешь, как это круто — обожать и одновременно уважать своего отца! Он настолько классный человек! Слегка депрессивный, конечно, но, как говорится, «во многих знаниях — многие печали»! Когда копаешься в патологиях с утра до ночи, трудно самому остаться чистеньким. Психологическая гигиена, знаешь ли, важная процедура для тех, кто постоянно работает с больными, но стопроцентную эффективность не гарантирует. А Карен! Она неподражаема! В ней столько добра, нежности, открытости и энергии, что нам на двоих ее запасов с лихвой хватает! Феликс — вообще отдельная история! — сорвалось с губ Айзека, и он тут же поймал себя на мысли, что вовсе не собирался рассказывать Сибилле ни о любимой, ни тем более о друге.

— Кто такой Феликс?

— Мой лучший друг. О нем я потом расскажу…

— Лучше расскажи мне, как ты умудрился стать писателем, отучившись на экономе? Мне сложно представить, что на сочинительское ремесло тебя подвигли математические модели.

— Нет, конечно, вовсе не циферки меня вдохновили, а критичный взгляд на мир, который проявил невиданное упорство в том, чтобы раскидать куски отборного пахучего дерьма всюду, куда ни плюнь. Меня тошнило буквально от всего, к чему глаз прикоснется. Реклама, телевидение, музыка, искусство, люди, разговоры, тексты. Все пропитано неврозом, который современная потребительская культура закачивает галлонами в головы людей с самого детства. Целые поколения безвольных рабов, которые только и думают, откуда взять деньги на новый телефон или где выпить на выходных.

— А ты тот еще мизантроп. Что же так сильно тебя ранило? Бессмысленная работа? Несправедливость классового расслоения? Тщетность гуманизма? Или банальная зависть к элите?

— Мне не знакома страсть к излишеству. Совру, если скажу, что жил бедно. Мои родители черствый хлеб на обеденный стол не выкладывали, но какое-то пессимистичное начало во мне с ранних лет ощущало смрад того откровенного навоза, в котором человечество утопает по самый подбородок. Не знаю, откуда во мне эта пакость, но она была моим проклятием до того, пока я не ушел с работы, чтобы заняться книгой как следует.

— Кем же ты работал? Финансистом? Бухгалтером? Аудитором?

— Лучше — менеджером по продажам. Я продавал услуги кадрового агентства, а заодно и свои мечты в обмен на нестабильный заработок. — Айзек чуть не засмеялся от воспоминания, всплывшего перед глазами. — Однажды я взорвался! Вскочил на кресло и прокричал на весь офис: «Секунду внимания! Вы все участвуете в неравноценном обмене! Все вы жертвы чудовищного обмана! Вы спускаете в унитаз время на таймере вашей жизни ради денег, за которые это же время выкупить невозможно! Не живите иллюзией, что завтра осуществите свои мечты! Освободите свой ум и упорхните в мир, где вы стоите больше месячной зарплаты и годовых бонусов! Исполните свои мечты! Не существуйте, а живите!» Загнул что-то в этом духе. Коллеги, наверное, решили, что я умом тронулся. Больше они меня не видели.

— Как давно это произошло?

— Пять лет назад, как раз после того, как я познакомился с Карен. Думал, бросит меня. — Довольно улыбнулся Айзек. — Оказалось, ей было абсолютно все равно, смогу ли я водить ее в рестораны на выходных или заваливать дорогими подарками. Карен такая. Она любит всей душой.

— Уйти с работы — это так феерично! Мало того, что ты мизантроп, ты плюс ко всему и отпетый бунтарь! — удивилась Сибилла. Копилка эпатажных выходок писателя была забита подобными чудачествами, ему было чем подкормить тягу Сибиллы к бунтарству. — Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так поступал. Ты первый. — Карие глаза девушки излучали явную симпатию.

Бладборн устало склонилась к плечу писателя. Айзек почувствовал прикосновение ее щеки. Мгновенно его охватила неловкость, ведь он вовсе не планировал производить на нее впечатление. Может, дело в алкоголе? Они оба были хорошо навеселе. Айзек даже не задумывался о том, что девушка могла превратно понять его прыть в общении, — она весь вечер держалась на расстоянии, не кокетничала, не стреляла игривым раздевающим взглядом, не пыталась залить в него как можно больше алкоголя. Словом, не проскочило ни одного намека. Возможно, в вопросах секса Сибилле не престало брать инициативу на себя, и она не выказывала знаков откровенного влечения к писателю, пока он сам держал себя в руках и не пускал в ход навыки соблазнения.

Айзек и не заметил, как оказался в просторной усадьбе Сибиллы, которая встречала гостей широкими коваными воротами, брусчатой дорогой, ведущей сквозь аллею из высоких дубов, и раскрывала свои угодья во всей красе, когда подходишь к основному дому в центре, стоявшему покоем. В ночном полумраке Айзек разглядел несколько пристроек, помимо двухэтажного здания, в котором Сибилла пряталась от общества словно отшельник: гараж, зона барбекю с беседкой, небольшой домик для прислуги. Обширная территория была щедро усыпана деревьями и зарослями кустарника. Здесь давно не наводили порядок.

Внутри хозяйского дома было темно, даже когда Сибилла включила верхний свет. В коридоре и у лестницы, уходившей на второй этаж, горело всего по паре лампочек, которые едва разгоняли зловещие тени на полу и стенах. Бладборн объяснила, что незадолго до смерти Гаспара в усадьбе начались проблемы с проводкой. Электрики взялись за дело, раскурочили половину стен, а затем Гаспар умер, работы остановились, и Сибилла до сих пор не позвонила в обслуживающую компанию, чтобы попросить возобновить ремонт.

Во внутреннем дворике дома располагалась уютная терраса с бассейном. Там школьные друзья и закончили вечер.

4. Взаперти

Обманчивый сон, подражавший яви во всех ее мельчайших подробностях, вернул писателя в логово его творчества — двухуровневую квартиру в западном Хэмпстеде. Когда-то это место было мастерской воображения, оно обладало непревзойденной созидательной магией и являлось источником творческой энергии, порталом из идейного в реальное, операционным столом, на котором мертвое становилось живым. Здесь на свет появилось немало страниц из «Диалектики свободы», здесь оживали персонажи, вершились судьбы и оживали легенды.

Айзек огляделся. Кроме него, других людей в мастерской не наблюдалось. Сон создавал неприятную вязкость в движениях — ноги едва волочились по полу, руки, вопреки велениям хозяина, двигались с запозданием, закостеневшие пальцы разгибались с неохотой, голова поворачивалась медленно, будто горло плотно обмотали жгутом. Писателю пришлось подстраиваться под неудобное управление собственным телом, навязанное ему таинственным механизмом сновидения. Он с трудом побрел в сторону входной двери. Что-то за пределами квартиры звало его. Откуда-то издалека доносился приглушенный стук, который будто просил о помощи.

Вскоре Айзека начала раздражать пелена перед глазами, мешавшая смотреть на сцену сновидения чистым, незамутненным взглядом, а заторможенность движений иссушила последние капли терпения. Отчетливо осознав то, что он находится во сне, Айзек прибег к отработанному годами методу, который помогал взять контроль над происходящим в свои руки. Писатель знал и другие хитрости погружения в глубоководные слои разума, техника осознанных сновидений была ему вовсе не в новинку. Айзек сосредоточился, выставил непослушные ладони перед глазами и пристально посмотрел на них. Постепенно зрение обрело четкость, а конечности вернули себе гибкость. Процедура прошла быстрее, чем он ожидал, — буквально через мгновение Айзек ориентировался в пространстве сновидения почти как наяву.

Выйдя на лестничную площадку, он с удивлением обнаружил на ней третью дверь. На месте ступенек, которые в оригинальной версии дома вели вниз, находилась стена. Если соседняя квартира, как и полагается, принадлежала Феликсу, то откуда взялась еще одна дверь? Куда она могла вести, если Айзек жил на третьем этаже? За этой таинственной дверью Айзека ждал чудесный мир сновидения, нарисовавший густые заросли тропических джунглей, сквозь которые били яркие лучи солнца, и васильковую тропу, бравшую свое начало прямо у ступенек дома и пропадавшую где-то в дебрях леса. Пейзаж захватывал дух, и Айзек, околдованный им, задержался на пороге, чтобы сохранить его в памяти. Спустившись по ступеням вниз, к тропе, он, обернувшись, посмотрел на дом и увидел, что первые два этажа словно утонули в земле. Привычной высоты здание с кирпичным фасадом выглядело обрезанным посередине. Становилось ясно, почему подсознание вмонтировало третью дверь туда, где ее быть не могло.

Айзек видел лишь один возможный маршрут — через роскошный васильковый ковер — и двинулся вперед, беспощадно топча цветы. Чем больше он удалялся от собственного дома, тем становилось темнее, и наконец вокруг раскинулось пространство, где не было ни деревьев, ни васильков, ни солнца. Здесь тускло светила луна, а тропа была выложена мелкой щебенкой. Писателю пришлось вглядеться, чтобы среди темноты различить очертания двухэтажного здания. Постепенно привыкая ко мраку, он подмечал новые детали: строение выглядело точь-в-точь как дом Сибиллы в Мемория Мундо, однако, кроме него, больше из усадьбы Дельгадо здесь ничего не было. Ни ветвистых дубов, ни пристроек с беседкой и барбекю, ни домика для прислуги.

Писатель всматривался в окна, прикидывая, ждут ли его внутри. Стук между тем прекратился, а мрачное здание посреди безграничной пустоши не вызывало ровно никакого доверия, в отличие от своего брата-близнеца, которого Айзек навестил минувшим вечером. Внезапно в окне на втором этаже появился женский силуэт. Завидев гостя, дама принялась отчаянно колошматить стекло кулаками, но оно даже не дрогнуло. Лишь вновь раздался тот самый стук, который и заманил Айзека в это темное место. Неужели кто-то там, на втором этаже, нуждался в помощи?

Молниеносная отзывчивость, при которой Айзек порой забывал самого себя и терял способность здраво оценивать ситуацию, понесла писателя к входным дверям. Он спешил добраться к человеку на втором этаже, выкинув из головы очевидность того, что пребывал в сновидении. Здесь все происходило не взаправду, и никакой нужды спасать кого-то не имелось. Однако объятый идеей спасения Айзек ломился в парадные двери, которые не поддавались его напору. Тогда он остановился и обогнул здание. Со стороны бассейна часть первого этажа была открыта и сливалась со внутренним двором и террасой.

Пробежав мимо бассейна, Айзек потянул на себя стеклянную дверь и очутился в коридоре. Из темноты выступали нечеткие, едва различимые контуры предметов. Пришлось прокладывать путь, исследуя пространство наощупь. Совсем недавно, перед тем как заснуть, они с Сибиллой ходили по этому холлу на кухню за льдом и бокалами. Айзек не поднимался на второй этаж, но помнил примерное расположение лестницы. Медленно двигаясь в черном, бесцветном чреве мрачного дома, он то и дело кривился от пронзительного скрипа досок, по-старчески ворчавших на своем деревянном языке. Стук на втором этаже изменился — кто-то там, взаперти, часто забарабанил по двери. Айзек ускорил шаг, но внезапно все его тело охватил паралич животного страха, задавить который можно было, только договорившись с инстинктом самосохранения. Дрожь пробежала по коже. Дыхание перехватило, будто писатель получил меткий удар в солнечное сплетение. На лбу выступили капельки пота, покатившиеся по лицу вниз, к подбородку. Мышцы напряглись до предела. Айзек обернулся. Сзади посередине коридора стояло нечто, имевшее фигуру человека, но чутье подсказывало, что существо в шляпе с длинными полями и в сюртуке длиной до бедер имело сходство с человеческим видом исключительно внешнее. Темный дым вокруг фигуры зловеще сгущался и угрожающе полз к писателю. Старый деревянный пол при этом заскрипел так, будто по нему волочили что-то тяжелое и шероховатое, оставлявшее после себя глубокие царапины. Нечто ползущее к Айзеку в темноте осыпало штукатурку на потолке и обдирало обои на стенах. Вокруг раздавался пугающий, хищный треск. Нечто явно не было настроено заключить писателя в теплые нежные объятия. Намерения существа в сюртуке были ясны.

Угроза возбудила в Айзеке естественную тягу к выживанию, она-то и швырнула писателя к лестнице со всех ног. Как только он рванул с места, позади раздался грохот — шипастая черная змея ударила в то место, где писатель только что стоял, и оставила в полу зияющую дыру. Следующий удар раздробил деревянные перила в щепки. Айзек несся по ступенькам наверх, не оборачиваясь.

— Уноси ноги, Айзек! Спасай себя! — раздался отчаянный женский крик где-то на втором этаже.

Голос показался до боли знакомым, однако критическая ситуация и нехватка времена лишали писателя возможности вспомнить, где он слышал его раньше. Каждая секунда замешательства могла стоить жизни. Твари, прятавшиеся во тьме, уже выползли с лестницы и двигались по коридору второго этажа, загоняя жертву в тупик.

— Где ты?! Какая дверь?! — Айзек не терял надежду спасти пленницу. Он ломился в каждую дверь, которую встречал по пути, однако ни одна не поддавалась его усилиям.

Добравшись до последней двери, в самом конце коридора, Айзек гневно дернул ручку и, когда никакого результата снова не последовало, принялся изо всех сил бить по двери ногой, то и дело поглядывая на тянущиеся к нему чудовищные пасти и зловещую фигуру у лестницы, неподвижно наблюдавшую за его никчемными потугами спастись. Нанеся несколько сильных ударов и не заметив никаких повреждений, Айзек смирился с тем, что дверь не откроется перед ним. «Почему у меня не получается проснуться?! Проснись, Айзек! Проснись!!!» — судорожно повторял себе он. Паника еще глубже погружала Айзека в трясину безысходности. Никакие техники осознанных сновидений теперь не работали — мало того, что писатель не имел никакой власти над происходящим, он к тому же не мог сделать главного — открыть глаза и очнуться в реальном мире. Темная сущность подкрадывалась все ближе, а Айзек не видел ни единого пути спасения. Он оказался в ловушке старомодного монстра в нелепой большой шляпе и старинном сюртуке.

Внезапная догадка поразила его. Он быстро запустил пальцы в карман куртки и нащупал успокаивающе гладкие грани «Прометея». Зубастая пасть пронеслась над головой Айзека, он едва успел увернуться и повалился на пол. Лежа на спине, вытащил бензиновую зажигалку и зажег ее. Яркое пламя осветило отвратительные черные щупальца, усеянные острыми шипами и костями. Монстры издавали невообразимый треск. Казалось, в их неспешном поведении крылось какое-то покровительствующее удовольствие: так хищник наслаждается перед тем, как окончательно забрать у жертвы жизнь.

Новая волна ужаса захлестнула Айзека. Машинально отползая назад, он не думал ни о чем, кроме как о божественном вмешательстве, о счастливой случайности или о космическом чуде, которое бы принесло ему спасение. Случившееся дальше оказалось тем самым спасением абсолютно волшебной природы, на которое писатель надеялся всем дрожащим от страха сердцем, но в натуре никак не ожидал. Пламя «Прометея» вдруг вспыхнуло сильнее, с каждой секундой разраставшиеся языки его пламени ударили по щупальцам, и те, болезненно вздрогнув, отступили. Очевидно, монстр тьмы боялся света, но прежнего огня зажигалки было для этого мало. Таинственная сила «Прометея» пришла писателю на помощь. Пламя разгорелось как факел, все больше и больше увеличиваясь, и наконец огонь принял нечеткую форму человека в каске пожарного с пламенным топором в руках. Огненный человек отмахивался от демонических тварей, тщетно пытавшихся поглотить его горящее тело. Отпрянувший сюртук не ожидал подмоги, выскочившей из маленькой зажигалки, и отступал все дальше. Пожарный накинулся на фигуру в шляпе и, сцепившись с ней, кубарем скатился по лестнице вместе с путаным клубком из шипастых щупалец. Айзек услышал, как в отдалении монстр вопит от боли, и побежал за спасителем на первый этаж.

«Прометей» швырнул темную фигуру через кухонный стол, освободив Айзеку путь к бегству. Монстр полоснул пламенного стражника поперек тела, но щупальца прошли сквозь огонь, не нанеся ему никакого видимого вреда. Однако с каждым ударом монстра пламя заступника заметно слабело. «Прометей» не был бессмертен.

Не чувствуя ног, то и дело спотыкаясь, писатель выскочил из дома и помчался к лесу. В безумной спешке Айзек, безропотно следовавший приказам непреклонной силы выживания, не придал никакого значения тому, как быстро оказался у васильковой тропы, ведущей в его собственную крепость. Путы страха, так жестко схватившие Айзека за трясущиеся поджилки, ослабли. Напряжение, прежде колотившееся в висках, будто из них вот-вот брызнет кровь, отпустило и дало свободу для обдуманных действий. Прежде чем трусливо сбежать по тропе через джунгли, Айзек обернулся и в последний раз окинул темный дом взглядом. Первый этаж продолжал полыхать, вспышки борьбы пожарного с монстром озаряли окна пламенными сполохами. Запертая на втором этаже фигура не изменила своего положения — она продолжала стоять там же, но теперь уже не взывала о помощи. Женские ладони обреченно касались запотевшего стекла, оставляя на нем размытые следы.

Чувство вины перед оставленной в беде пленницей преследовало Айзека даже, когда он продрал глаза и проснулся. Неприятный ноющий стон звучал в груди, пока писатель полностью не пришел в себя и не разобрался, где находится.

Щека, прилипшая к кожаной подушке дивана, вспотела и с неохотой отделилась от гладкого материала, будто была к нему приклеена. Вчерашний бурбон до верха залил черепную коробку свинцом, а горло смазал вонючим, тошнотворным сивушным духом, заставившим Айзека закрывать рот рукой в попытке удержать регулярные рвотные позывы. С нечеловеческим усилием он приподнял чугунную голову и медленно осмотрелся по сторонам. Сперва писатель решил, что заснул в какой-то холодильной камере, однако пространство вокруг вовсе на нее не походило. Не изменяя своей дурной привычке, он спал на диване прямо в верхней одежде, но босые ноги ежились от ледяных атак кондиционера, ведущего борьбу с теплым ветерком, поддувавшим из приоткрытого окна. Местонахождение ботинок оставалось неясным. Увидев вокруг себя зал, который сливался с коридором через широкую арку, Айзек понял, где именно находится. Всего минуту назад он рвал отсюда когти — и вот опять здесь. На этот раз никакого монстра поблизости не было видно, а пространство щедро заполнял яркий солнечный свет, не оставлявший тьме ни единого уголка для скромного правления. Символичное сновидение оставило после себя чувство, которое Айзек не мог отпустить еще долгое время и старательно закреплял в памяти каждую его удивительную деталь. Несмотря на неприятный осадок от трусливого отступления, он испытывал небывалый душевный подъем, будучи в уверенности, что причудливые этюды бессознательного станут потрясающим эскизом его новой книги.

Полный решимости подняться с дивана и перейти к написанию заветных страниц, Айзек перевел в сидячее положение свое непослушное тело, а затем, встав на ноги, потянулся, разминая затекшую спину. Заприметив ботинки и ноутбук, мирно покоившиеся у кромки бассейна, он рассеянно направился к ним, двигаясь по сбивчивой похмельной траектории, однако через пару шагов ощутил, как что-то впилось ему в стопу. Отдернув ногу, Айзек увидел, что наступил на деревянное распятие. «Ой, прости, Иисус! На нас, евреев, постоянно наступают!» — пробормотал он виновато, поднимая крестик с пола. Затем, даже не пытаясь понять, как продукт религиозного маркетинга мог оказаться в доме циничной атеистки, кем Сибилла наверняка являлась, положил распятие на ближайшую тумбочку и зашагал дальше по холодному полу к позабытым у бассейна вещам.

Часовая стрелка на циферблате подходила к восьми, и Айзек решил не дожидаться, пока Сибилла проснется. К тому же ее спальня находилась где-то на втором этаже. Послевкусие мистического сновидения нашло выражение в упорном нежелании подниматься на арену битвы монстра и пламенного заступника. Гость оставил Сибилле записку со своим номером телефона и просьбой позвонить ему ближе к вечеру. После чего отправился завтракать в кафе.

Второпях залив в проспиртованный желудок кружку кофе и закинув скрэмбл из яиц, Айзек принялся увлеченно стучать по клавиатуре, невзирая на тошноту и мерзкую мигрень. Со стороны это выглядело так, будто он играл какую-то сложную композицию с таким безмятежным и умиротворенным видом, словно ее исполнение не требовало и йоты его усилий. Плавные движения, безупречная техника, скользящая улыбка на лице — он смотрелся истинным виртуозом своего дела. Врата Трисмегиста наконец распахнулись, и из них неудержимым потоком хлынула благостная фантазия. В ослепляющем блеске пестрых животворящих слов она обволакивала историю гениальностью, а в персонажей зароняла божественную искру, которая делала их поразительно живыми и самобытными, неотличимыми от реальных людей. Отрываясь от чтения, казалось, будто они продолжают заниматься своими делами и их абсолютно не заботит, что там делает сам читатель в посредственном, бледном измерении настоящего. Мир книги шевелился и пульсировал. В строках билась жизнь, разворачивалась драма, с первых слов готовившая к встрече с самым злободневным вопросом существования, с неминуемым и пугающим, что ждет каждого на длинном пути, короткой вспышке между двумя бесконечностями. Украдкой выглядывая из-за обыденных на первый взгляд ситуаций и интригующих поворотов сюжета, центральная идея не оставляла без своего внимания ни один эпизод.

Наконец-то настал тот момент, когда Айзек творил, и ни одна мысль не отвлекала его взгляда от экрана ноутбука. Четыре часа пролетели как одно мгновение, и вместе с непередаваемой окрыляющей эйфорией писатель чувствовал изнеможение, будто бежал полный марафон безо всякой тренировки. Писатель выгреб из бурного потока фантазии к берегу самосознания. Неохотно вернулся к мирским заботам — с ужасной, раздирающей изнутри страстью потянуло курить, природный зов подсказывал о потребности посетить уборную, а слипающиеся веки сообщали, что хозяин вот-вот вернется во вселенную сновидений. Впервые за долгое время по-настоящему довольный собой Айзек поднялся с места и, не сдерживая торжествующей улыбки, пошел к выходу из кафе. Все краски вокруг словно стали ярче. Казалось, даже бездушные предметы выказывали писателю приветливость, а лучи солнца наполняли его жилы зарядом оптимизма. Айзек лишь на миг остановился взглядом на лице кудрявой девушки, настырно смотревшей ему прямо в глаза. Писатель улыбнулся и ей, не придав никакого значения тому, что во взгляде кареглазой незнакомки сквозило все нарастающее возмущение, которое она упрямо сдерживала за плотно сжатыми губами. Ничто не могло испортить настроение кладоискателю, наткнувшемуся на драгоценные залежи после скрупулезных поисков. Едва прикоснувшись к тем из них, что скромной россыпью покоились на поверхности, Айзек предвещал великое открытие, ждавшее его под толщей лирических сцен и невиданных сюжетных хитросплетений, которые писательская фантазия высечет из камня бытийной суеты.

…Как писатель и предвидел, первым, что он увидел по пробуждении, была по-родительски сердитая физиономия его заместителя.

— Если к концу путешествия ты и не напишешь книгу, то уж точно побьешь рекорд Гиннесса по алкоголизму!

— Я не люблю «Гиннесс», Феликс, — пролепетал Айзек.

— Сколько у меня попыток, чтобы угадать, почему ты пренебрег моей рекомендацией и напился? Не стоит утруждать себя ответом. Мне хватит всего одной.

— Знаешь, Феликс, я хочу сказать тебе кое-что, — начал Айзек, глядя на заместителя одним глазом. Второй он закрыл ладонью, поскольку любая сенсорная информация только усиливала его мигрень. — Ты замечательно прогнозируешь юридические риски, когда речь идет о бизнесе. Но одного ты никогда не учитываешь, мой друг, — волшебства спонтанности, именно она становится любящим родителем всякой незаурядной идеи.

Указательный палец писателя смотрел на закрытый ноутбук на тумбочке. Сказав, по его мнению, самое важное, Айзек предпочел помолчать, чтобы не разразиться фонтаном рвоты. Его голова по-прежнему трещала, по внутренним стенкам черепа будто бил колокол, заставляя мозги вибрировать. Феликс шагнул к ноутбуку, резко раскрыл крышку, чуть не оторвав ее от основы, и принялся бегать глазами по тексту. Довольно быстро на его лице проступила сперва слабая улыбка, после — нескрываемое восхищение, а затем — фейерверк восторга. Не веря своим глазам, заместитель приложил ладонь к виску, пытаясь осмыслить те двадцать страниц, которые только что жадно проглотил в безотчетном трансе чтения. Даже он, никогда не тянувшийся к дарам писательского ремесла и откровенно не восхищавшийся творениями признанных гениев словесности, находился под неизгладимым впечатлением от прочитанного и мог с непоколебимой уверенностью подтвердить, что Айзек действительно нашел клад, стоивший каждого потраченного на его поиски дня.

— Что бы ты ни делал вчера, продолжай до тех пор, пока не напишешь книгу до конца! Это потрясающе! Ты молодец, дружище! — воскликнул Феликс, но утих, видя, какую муку доставляет другу его громкий голос. — Как ты только пришел к этой идее? Как придумал, что встретился с Сибиллой Бладборн?

— А я не придумывал. Я встретился с ней. Вчера в кафе. Время плохо сказалось на ней, но не на внешней оболочке — подкачанная, изрисованная, следить за собой она умеет. Но в душе странноватая стала, неприступная, нелюдимая, любит темноту и уединение. Когда пьет, не видит берегов, в этом хоть не изменилась. В целом она абсолютно другой человек. Ты ведь помнишь ее, Феликс? На выпускном? Такая простая, открытая, кудрявые пышные волосы, юморная, прямо душа компании. Едва перевалив за середину жизни, она очутилась на противоположном полюсе своего характера. Кто знает, может, она уже давно такой стала?

— Ты серьезно встретил ее? — челюсть Феликса бесконтрольно отвисла. — Стоп! То есть ты хочешь сказать, что все написанное на этих страницах действительно произошло с тобой?! — пораженно выпалил он.

— Забыл? В моем стиле оборачивать жизнь в шуршащую обертку фантазии. Конечно, не все случилось со мной на самом деле, но часть событий — чистейшая правда, в том числе и встреча с Сибиллой. Удивительнейшая случайность, не правда ли? Как после такого не проникнуться фатализмом?

Айзек с усилием поднял свое тело с ложа и дотащил его до душевой кабинки. Совсем скоро друзья ужинали в ресторане неподалеку от отеля. Писатель прожорливо уминал испанскую паэлью. Феликс же, наоборот, не торопился притрагиваться к салату из манго. Когда с трапезой было покончено и Айзек выкурил сигарету, заместитель услышал всю историю целиком. Получив в распоряжение детали и сопоставив написанное с истиной, Феликс в очередной раз поразился, насколько умело друг маневрирует между реальностью и вымыслом, когда ставит себя в эпицентр событий. Феликс хорошо помнил, как одна за другой появлялись на свет страницы «Диалектики свободы», и тогда он наблюдал схожую картину творческого производства: люди из их общего окружения трансформировались и прятались в прослойках собирательных образов, культурная парадигма мира моделировала декорации и собирала многосоставную сцену, а идеи и мысли писали скрипт, дорабатывали характеры персонажей. Сейчас же фантазирование Айзека обрело более грубую, но весьма занимательную форму. Он отказался от привычной маскировки себя под шкурой придуманных героев и теперь собирался предстать перед читателем в своем непосредственном виде, обнажавшем его во всей откровенной наготе.

— Я хочу, чтобы ты взглянул на нее как-нибудь. Она тот еще фрукт! — заметил Айзек, усмехнувшись. — Знаешь, я обязательно познакомлю вас. Чего тянуть? При первой же возможности и познакомлю!

— Скажи мне честно…

— О чем ты? Я всегда честен с тобой! У меня нет другого выбора, ты ведь мой заместитель! — расхохотался Айзек.

— Прекрати, — оборвал Феликс неудачную шутку. — Скажи, ты спал с ней?

— Что за вопрос?! Разумеется, нет! — Писатель оскорбленно отпрянул к спинке стула, будто пытаясь увернуться от струи выплеснутого в него яда.

— Ты был очень пьян, она приставала к тебе, ты описал ее как девушку, очень хорошую собой, и самое главное — она твоя первая любовь… — рассудительно перечислял друг, загибая пальцы.

— Начнем с того, что я никогда ее не любил. Она подарила мне первый, так скажем, взрослый поцелуй, но не более. После выпускного я не ударился в ее поиски, не играл серенад под окнами и не выказывал ни единого симптома влюбленности! Сколько можно говорить тебе, что я взял ее фамилию только по той причине, что мне нравилось представлять, как она будет выглядеть на обложке? Не более! — Для убедительности Айзек повертел указательным пальцем в воздухе, однако этот жест больше походил на дешевое самооправдание, чем на призыв ему поверить. — Ты сам прекрасно знаешь, что значит для меня Карен. Что она значит для нас…

— Ну-ну, я верю, — поспешил остановить его Феликс, пока Айзек не скатился в метафизическую сентиментальность. — Ты знаешь, как книга будет разворачиваться дальше? Накидал в голове примерный план развития?

— Нет, совершенно, — почти с самодовольной надменностью ответил Айзек, отчего брови приятеля сдвинулись к переносице. — Феликс, друг, я чую, что Сибилла — кладезь историй! Она стимулирует фантазию, как ничто в этом путешествии! Никакая величественность древней архитектуры, никакая живопись в галереях искусства, никакая фантастичность пейзажей, никакой дух вековых городов не возбуждают такой интерес, не дразнят любопытство так, как это делает человеческая драма.

Феликсу сложно было смириться с мыслью, что Айзек способен в любой момент грохнуться с бойкого коня вдохновения в грязную лужу творческой истощенности. Именно это волнение, которое заместитель все же умудрялся незаметно подкладывать под свой наставнический тон, заставило его дрогнуть, как только телефон мечтателя разразился мелодией входящего звонка. Айзек энергично откликнулся:

— Сибилла! Неужто ты только проснулась? — это прозвучало так, словно последние годы оба владельца фамилии Бладборн жили по соседству и регулярно ходили друг к другу в гости без особых поводов. — Ух! У меня голова болела так, что я уж решил — Армагеддон обрушился раньше времени! — продолжал Айзек, следуя негласной традиции пьянствующих ныть о недугах похмелья. Феликс услышал, что Сибилла охотно подыграла собеседнику в бессмысленном, по его мнению, обмене недовольствами. Несколько звонких метафор вылетело из динамика, и писатель зашелся громким смехом.

Разговаривали они недолго. Однако Феликс, сохраняя физиономию скучающего безучастия, успел не раз намекнуть другу, чтобы тот договорился с Сибиллой о следующей встрече. Впрочем, он мог воздержаться от деликатных попыток подсказать Айзеку верное решение, ведь девушка сама пригласила однофамильца провести с ней грядущий вечер.

— К слову, а как ты спал? Не снились кошмары? — вдруг спросил писатель, когда убрал телефон в карман куртки.

— Зачем кошмары тому, кто ведет здоровый образ жизни, не нервничает по пустякам и не напивается каждый раз, стоит ему встретить неудачу? — Колкость Феликса не прошла незамеченной и заставила Айза поднять бровь. Уязвленный вид писателя в тот же момент сменила усмешка. — То видение из книги и правда приснилось тебе? Скверно, дружище. Я бы после такого месяц заснуть не смог.

— Ну, не в таких красках, разумеется. Я хорошенько преувеличил. Но общую канву не поменял, если ты об этом. Не приукрасить отменную историю — признак безвкусия.

— По мне, лучшие истории происходят на самом деле, без преувеличений, без приукрашиваний.

— Именно поэтому тебе никогда не стать писателем, мой друг, — подтрунивая над заместителем, заключил Айзек.

Дело шло к вечеру. Солнце заметно склонилось к горизонту. Кафе наполнялось новыми батальонами посетителей. Друзья долго разговаривали и, как это обычно бывает у тех, чья сага общения берет свое начало еще в детстве, то и дело вспоминали события юношества. В фокус их ностальгического экскурса попали моменты студенчества, бесконечные проблемы Айзека с профильными дисциплинами и связанные с этим спасательные миссии Феликса, вытаскивавшего друга из весьма затруднительных положений. Айзек же посвящал Феликса в многослойную в своем качестве и разнообразии социальную жизнь. Будущий писатель протаскивал занудного друга на закрытые вечеринки со знаменитостями, приводил его в богемные сборища людей искусства на заброшенные заводы, знакомил с молодыми бизнесменами, состоявшимися режиссерами, непризнанными художниками, мечтательными музыкантами, амбициозными учеными, скульпторами, архитекторами. Среди тех, с кем общался Айзек, были и обычные продавцы из магазинов одежды, бармены за тридцать, официанты без высшего образования, баристы из захолустья, таксисты, парикмахеры, инструкторы по фитнесу. Тем не менее большое количество знакомств, которыми оброс Феликс благодаря общительному другу, вовсе не говорило о том, что с кем-то из них он достиг откровенной близости. Раньше, когда Айзек еще не встретил Карен и активно знакомил друга с прелестными представительницами прекрасного пола, Феликса устраивал вариант однодневных отношений с женщинами. Недостаток общения он восполнял в разговорах с лучшим другом. Феликс буквально заряжался энергией от историй Айзека, таких красочных, динамичных, необыкновенных.

— Представляешь, этот город настолько маленький, что одних и тех же людей можно случайно встретить по несколько раз на дню, — заявил писатель, мотнув головой в сторону молодой особы, поглядывавшей на него из-за края меню. Это была та самая кареглазая девушка с вьющимися волосами, теперь они были собраны в пучок и выглядели забавным возвышением на ее макушке.

Феликс приметил беззастенчивый интерес незнакомки — все ее внимание, сосредоточенное на писателе, пронизывало его лицо, как фокус собирающей линзы, направляющей лучи солнца в одну маленькую жгучую точку. Несмотря на странное поведение таинственной преследовательницы, взор Феликса не задержался на ней дольше положенных пары секунд, после которых встречу взглядов принято расценивать иначе, чем простой случайностью.

* * *

Сибилла пригласила Айзека на светскую вечеринку в Сан-Себастьяне. Она попросила писателя поучаствовать в тайной операции, о деталях которой обещала рассказать по дороге на место. Облаченная в элегантное вечернее платье и шелковый шарф, Сибилла подобрала Айзека у отеля и, как подобало демону надменности, нередко бравшему контроль над ее губами, прокомментировала вкус и платежеспособность писателя саркастической репликой:

— Я всегда считала, что высокобюджетные фильмы снимают по книгам, которые хорошо продались и принесли писателю несметные богатства. Вчера у тебя был прикид такой, словно ты раздел парочку бомжей на вокзале. Сейчас видно, что гонорар за фильмы ты все-таки получил, — звучало это замечание очень к месту, ведь сама она сидела за рулем роскошного «Порше».

Айзек скромно ухмыльнулся, будто пропустил ее слова мимо ушей, но ответил, как только автомобиль зарычал и рванул с места, как леопард, бросившийся вдогонку за газелью.

— Я ведь не говорил, что зарабатываю миллионы, — отвертелся он, взглянув на собеседницу через затененные «Рэй-Бэны». — Или говорил?

Неожиданное дополнение, прозвучавшее с неподдельной искренностью, рассмешило Сибиллу. Айзек выглядел серьезным и невозмутимым, многое в его напряженном поведении отличалось от той простодушной натуры, с которой она напилась днем ранее. Бладборн списала хмурое настроение Айзека на похмельные мучения. Одно ее радовало — абстиненция не отняла у писателя чувство юмора.

— Рубашку напялил, галстук затянул, волосы прилизал. Расскажи, зачем писатель берет в творческое странствие такие неподходящие атрибуты материализма? Не должен ли искатель истины воспарить над тем, что якорем тянет его к земле? — продолжала Сибилла, не отрываясь от дороги. — Неужто ты предвидел, что нелегкая занесет тебя на пафосную вечеринку со всяким скучным сбродом?

— Так там будет скучный сброд? — Встречный вопрос предполагал возмущенную интонацию человека, которого предали или обманули, но в голосе писателя не слышалось никакой обиды. — Помнится, кто-то говорил о вечеринке…

— О светской вечеринке, Айзек. Я специально подчеркнула слово светская.

— Кто же там будет?

— Самые примечательные представители буржуазии. Та самая элита, которую ты считаешь зазнавшимися скупцами, алчными пастухами безмозглого стада, шкиперами идущих ко дну суденышек капитализма.

— Поэтичней не скажешь. Может, и тебе попробовать стать писателем?

— Подлатай голову свою, в ней многовато дыр. — По лицу Сибиллы, перманентно изображавшему неумолимую суровость, сложно было понять, когда она всерьез злится, а когда просто подкалывает.

— Я пытался сделать комплимент. — Сбитый с толку Айзек виновато снял с лица очки и убрал их во внутренний карман пиджака.

— Неужто? — Возможно, Сибилла поторопилась с выводом, что похмелье не затронуло юмора собеседника. Неспособность отличить сарказм от прямолинейности явственно указывала на то, что писатель чувствовал себя не в своей тарелке, ведь днем ранее он прекрасно справлялся с этой задачей. — Видать, вчера ты накидался будь здоров. Ни черта не помнишь, да?

— Я переоценил самочувствие, когда говорил с тобой по телефону. Голова еще немного гудит, и, как мы выяснили, не все мне удалось запомнить со вчерашнего вечера.

— Хочешь выпить? В бардачке завалялась бутылочка «Чиваса»…

— Нет-нет, — поспешно отмахнулся Айзек. — Я отойду, пока мы доберемся до Сан-Себастьяна. Там и выпью.

— Дело твое. Меня глоток крепкого спасает от похмелья и возвращает утерянные воспоминания. Ты ведь помнишь, как отказал мне в сексе?

Вопрос словно кипятком ошпарил лицо Айзека, залив его краской. Он изо всех сил старался не показать смущения, однако проницательный глаз Сибиллы подметил и это.

— Ты спрашиваешь о факте отказа или о формате его преподнесения?

— Спорю, ты не помнишь ни того, ни другого. Насколько нужно быть влюбленным в эту… как ее… — провокационно начала Сибилла.

— Карен, — спокойно напомнил он, без явного интереса рассматривая испанские ландшафты, простиравшиеся между двух городов изумительной вереницей невысоких гор и богатой весенней растительностью. Писатель будто поправил первоклашку, допустившего ошибку на уроке чтения, — без претензий, без обиды, методично и педагогично.

— Точно! Спасибо! Насколько надо быть влюбленным в эту барышню, что, даже напиваясь до беспамятства, ты сохраняешь ей верность? Поразительно и — не думала, что скажу это, — романтично. Я считаю верность категорией, достойной лишь идеалистичной молодости. Далеко не каждый способен пронести это высокое чувство через года. Чем старше становишься, тем больше укрепляешься в понимании того, что романтика — лишь очередная иллюзия. И как всякая иллюзия, она обречена разбиться и рассыпаться осколками под ногами. Поэтому чем тверже человек пытается удержаться на осколках иллюзии, тем больше крови с пяток ему предстоит вытереть.

— Какое… необычное сравнение, — протянул Айзек, не зная, как развить предложенную тему.

— Пожалуй, скепсис — единственная форма убеждения, не ведущая впоследствии к тому, чтобы остаться в дураках в постоянной изменчивости мира, — сама того не желая, Сибилла поставила точку в дискуссии, и показателем этого было молчание, которое Айзек, по-прежнему любовавшийся окрестностями, не спешил нарушать. Получив в собеседники непростого и неглупого писателя, Сибилла желала поделиться с ним результатами долгих размышлений, в которых она проводила одиночество, и ожидала, что мысли эти будут оценены по самой высокой ставке, а возможно, даже найдут себе место в строках нового творения под ее фамилией. Сперва показавшийся Сибилле словоохотливым, прилипчивым и, безусловно, очаровательным, сейчас Айзек производил впечатление абсолютно другого человека — нелюдимого, застенчивого и до неприличия лаконичного в своих изъяснениях. Сибилла встречала таких людей раньше — герои сцены, стоит им выпить бокал вина, и скучные зрители, если не примут на грудь ни грамма. Какая-то часть ее отказывалась поверить в то, что Айзек наделен именно таким прозаичным характером, и эта интуитивная часть была права.

— Итак! — вдруг решительно выпалил Айзек. — Ты сказала, что забрифуешь меня о предстоящем задании. Ведь это не было стилистическим оборотом?

Хоть Сибилла заметно ускорила свой «Порше», выехав за город, казалось, будто именно этот вопрос надавил на педаль газа. Ветер мгновенно растрепал изысканный шелковый шарф, подчеркивавший утонченность шеи хозяйки, и та попыталась унять его свободолюбивые трепыхания в потоках воздуха. Смеркалось. Настал черед Сибиллы стянуть с переносицы солнцезащитные очки.

— Нет, я имею в виду конкретное одолжение. Вряд ли оно сильно тебя обременит. Скорее наоборот, ты получишь удовольствие от участия в нашем спектакле. Будет о чем в книге написать. В определенном смысле я и сама делаю тебе одолжение. Однако сперва хочу спросить вот о чем: почему на тебе дорогущий костюм, а очки — китайское дерьмо?

— Потому что одежду покупал не я, а мой заботливый заместитель. Буду откровенен — я тот еще скупердяй, а цена на подделки меня не смущает, если их функциональное значение от этого не страдает. К тому же — взгляни на них. Не каждый найдет отличия от оригинала.

— У тебя есть заместитель? Ты же писатель.

— Так и есть.

— Что так и есть? Ты слегка тупишь сегодня. Алкоголь точно притупляет остроту твоего ума.

— И не говори, чувствую себя хуже некуда, — отстраненно ответил Айзек, в его голосе сквозила непривычная холодность.

— Так зачем тебе заместитель? Или писателей тоже захватил невроз власть имущих? Эксплуатация других как способ компенсировать инфантильную немощность.

— Решение нюансов с издательством, выполнение финансовых функций, коммуникация с киностудией, менеджмент процессов по маркетингу и продажам и прочее. Дел у него масса, поверь.

— Понятно. Он делает всю грязную работу, тогда как тебе остается только лыбиться на камеру и раздавать автографы. Ну, хорошо, пускай развлекается себе с бумажками и телефонными скандалами. Мы тоже сегодня развлечемся как надо. Так вот, о нашем задании. Я не просто так выбрала именно тебя для этой роли.

— И почему я?

— Ты прирожденный артист, легко держишься на публике, говоришь чепуху, которая всем вокруг нравится. В том числе и мне, не буду скрывать, — добавила Сибилла, увернувшись от укоризненного взгляда Айзека. — Ты умеешь расположить к себе совершенно незнакомых людей, которые к тому же не разделяют твоих взглядов на жизнь. Умение говорить обо всем подряд выставляет тебя человеком, спокойно относящимся к любым ненормальностям мира и способным вписаться в любое общество, каким бы скучным или вопиюще долбанутым оно ни было.

— О да, узнаю себя, — вяло кивнул Айзек.

— Повторюсь — вечеринка великосветская, она собирает представителей современной знати из разных кругов. Ты увидишь и многомиллиардных бизнесменов, и лица с телевидения, и подающих надежды амбициозных стартаперов с рынка инноваций, и, конечно, политиков, куда же без них?

— Да? — писатель развернулся к Сибилле, величаво водрузив руку на дверь автомобиля, обшитую мягкой бежевой кожей. В его слегка скованных движениях читался нарастающий интерес, который он, творец возвышенного и бескорыстного, неудачно укрывал под внешним безразличием.

— Сливки общества — самые успешные и самые скучные.

— Правда?

— Истина в своем первозданном виде, — угрюмо отозвалась Сибилла. Айзек понял, что мизантропическая жилка заставляла ее видеть примитивность даже в неординарных людях, по меркам обычных пятидневных тружеников признаваемых покорителями вершин успеха. — Но какими бы занудными они ни были, выгода от общения с ними слишком высока, чтобы позволить себе пройти мимо них со взглядом равнодушного нигилиста. Понимаешь, о чем я?

— Позволь предположить. Ты хочешь взять кого-нибудь в долю казино, а потом постепенно сделать его основным хозяином бизнеса, чтобы Овидайо Каррерас более не мог предъявлять тебе никаких требований? Соответственно, все это провернуть надо очень тонко и притом убедительно, как если бы присоединение человека к доле было шагом необходимым, обоснованным и влекущим за собой выгоду. Поступив именно так, ты сокращаешь риски потерять существенную часть денег при сделке с Каррерасом на его условиях. Твоя цель — выжать из казино все соки, получить все до последнего цента, чтобы твой соперник остался в дураках и даже хлебных крошек с казино не поимел. Что же, план рискованный. Я не знаком с Каррерасом и не могу дать оценку угрозам, которыми он тебя осыпает, однако опасность быть жестоко раздавленной каблуком преступности присутствует. Чтобы рассчитать реальную степень риска, стоит взглянуть на историю взаимоотношений Каррераса с другими деловыми партнерами, сотрудничеством с которыми он остался недоволен. Ты обладаешь такими сведениями?

Немного оторопев от мгновенного перевоплощения писателя в дотошного бесстрастного криминалиста, Сибилла ответила не сразу.

— Этого я не знаю. Просто хочу, чтобы все побыстрее закончилось — и чтобы последние строки этой баллады не увенчались моей эпитафией. — В замешательстве и страхе перед туманностью будущего, из которого выступали зловещие очертания смерти, Сибилла одной рукой достала из маленькой черной сумочки пачку сигарет и зажигалку. Айзеку показалось, что кроме извлеченных оттуда атрибутов курильщицы поместиться в чреве сумочки ничего физически не могло, но опрометчиво упускал из виду тот широко известный факт, что женские сумки, уступая в размерах мужским, значительно превосходят их во вместительности.

Мужское начало Айзека встрепенулось при виде женской слабости, и он машинально устремился защитить спутницу ободряющей речью:

— Я не думаю, что Каррерас что-либо предпримет до того момента, как ты продашь казино. Если считать за истину, что он действительно представляет опасность, то даже так сейчас бояться нечего. Он получает свою долю от прибыли и уверен, что ты под контролем. К тому же он уважает твоего умершего мужа и определенно не тронет тебя, если ты не дашь на то весомого повода.

— С чего ты взял, что он уважает Гаспара? — Сибилла нервно возилась с сигаретой и зажигалкой, а писатель, отвлеченный собственными мыслями, не заметил момента, когда девушке стоило предложить помощь.

— Каррерас мог надавить на тебя угрозами. Он этого не сделал.

— Хватит уже! — только Сибилла умела восклицать так — без злости или возмущения. Повышенный тон без грамма эмоций звучал странно, но убедительно. — Не обманывайся и не делай из Каррераса достойного человека. Он вор и бандит. Он заработал на Гаспаре больше, чем ему полагалось. Муж всегда старался держать меня подальше от скользких деталей его бизнеса, но я чую, что Каррерас почивал на лаврах, давным-давно утративших свою плодородность. Его заслуги перед Гаспаром себя исчерпали и сполна окупились.

Вскоре они добрались до места — огромного старинного особняка, сохранившего двор в стиле знатного поместья с въездом для карет. Встречавшая гостей команда на входе любезно отобрала у Сибиллы ключи от «Порше» и взяла на себя ответственность за его дальнейшее хранение. С того самого момента, как парочка переступила порог дома, Сибилла выискивала удивление на лице спутника, но с какой бы изощренностью вечеринка ни пыталась внушить гостям, насколько значимыми персонами они были, Айзек сохранял физиономию человека, которого невозможно впечатлить. Ничто здесь не казалось ему выдающимся или выступающим за рамки обычного светского сборища, которых он посещал в год на порядок больше, чем дни рождения друзей и родственников. Благотворительный фонд, в котором писатель был основателем и управляющим директором, давал массу поводов для встреч с людьми высокого калибра как на официальных собраниях, так и на подобных претенциозных вечеринках, поощряющих лицемерие, лесть и пустопорожний треп. Но именно они являлись хорошим местом для поиска толстосумов, сопереживающих обездоленным и страждущим.

Оттягивать с выполнением поручения Айзек не стал. Подхватив фужер игристого вина с подноса официанта, он моментально растворился в потоке болтливой вечеринки. Знакомый с данным форматом писатель общался с окружающими свободно, уверенно и обворожительно. На языке писателя не было цепей робости и малодушия. Улыбкой и радушием он привлекал к себе, а высокоинтеллектуальной речью и острым умом завладевал вниманием надолго. На гостей Айзек производил неизгладимое впечатление. Здесь его многие узнавали как писателя и как директора крупной благотворительной организации. Пользуясь этим, он очень ловко вплетал в разговор с другими весть о том, что его близкий друг, получивший казино по наследству, ищет партнера, компетентного и опытного. Сам-то писатель знает о казино лишь то, что туда не стоит заходить, не оставив дома банковские карты, и потому ему крайне необходим знающий человек, на которого можно положиться.

Лавируя между группами гостей и минуя тех, кто самим своим внешним видом выдавал несоответствие идеальной кандидатуре, Айзек перебирался от одного лагеря к другому, и вскоре путь привел его в обширный внутренний двор. Неподалеку от него, между двух помпезных фонтанов с массивными греческими скульптурами, располагалась сцена. Взглянуть на нее у Айзека не получилось — те ее стороны, которые не закрывались мускулистыми гигантами, были плотно окружены несколькими рядами зрителей. На сцене происходило какое-то действо, но протискиваться между живыми статуями в костюмах и платьях он не стал.

Прошло не больше часа, как писатель натолкнулся на верховных заседателей комитета тьмы — родителей Гаспара Дельгадо. Пожилая пара выглядела сегодня куда живее, чем тогда в ресторане. Вряд ли они распознали в рослом мужчине того самого воришку, утащившего их жертву прямо из-под носа днем ранее. Беседа с ними завязалась сама собой: небольшой обмен любезностями, и вот они уже обсуждают, что их сын Энрике, брат покойного Гаспара, все никак не решится продать дорогую яхту, чтобы пустить деньги в дело. Совсем недавно его бизнес по аренде элитных яхт прогорел, почти все деньги ушли на выплату долгов партнерам и закрытие банковских кредитов. Без штанов Энрике, конечно, не остался, но, несмотря на существенное сокращение семейного бюджета, с прежними потребностями в роскошном образе жизни расставаться не спешил и, соответственно, продолжал недальновидно тратить большие суммы на излишества, которых по факту позволить себе не мог.

Айзек решил, что будет весьма опрометчивым вываливать на них новость, о которой старейшины семейства, скорее всего, не осведомлены из первых уст и которую вряд ли воспримут оптимистично, однако посчитал необходимым рассказать им, что приехал на вечеринку в сопровождении Сибиллы. Разумеется, заявление было встречено вопросами, так и рвущимися из уст Дельгадо, но выходившими на свободу в крайне ненавязчивой, скромной форме. Пожилые супруги были людьми очень тактичными и не лезли на рожон, не выставляли напоказ скверное отношение к Сибилле, пряча его под мягким покрывалом вежливости и обходительности. В их случае подозрительность к человеку, внезапно появившемуся в окружении расхитительницы семейного состояния, была обоснована по всем статьям, но Айзек не почувствовал и малой доли этого отношения. Возможно, он преувеличил ту ненависть, которую вся семейка испытывала к интриганке, что внедрилась в их благоухающий фамильный сад, вероломно завладела его драгоценностями и потопталась на могиле нравственных устоев. Что если сама Сибилла обманывалась на этот счет и родственники Гаспара разделяли ее скорбь? Что если они не строили хитроумных планов против вдовы, не пытались урвать деньги сына и, наоборот, всячески поддерживали несчастную? Может быть, после смерти мужа Сибилла испытывала слишком большое давление со стороны Каррераса и превратилась в типичного параноика, ожидающего засады за каждым углом?

— Сибилла много рассказывала мне про своих школьных друзей. Но среди них она, к сожалению, не упоминала вас, Айзек. Вы не были близки с ней в юности? — спросил старший Дельгадо, отец Гаспара.

— Я скажу больше — мы едва знакомы. С другой стороны, даже самые непримечательные персонажи прошлого в настоящем приобретают ореол внезапного родства.

— Хорошо замечено, мистер Изенштейн. — Улыбнулась Ливия, мама Гаспара.

— Спустя столько лет мы случайно встретились с Сибиллой вчера в Мемория Мундо. Жизнь искуснее любого фокусника умеет преподносить сюрпризы.

— Не говорите, мистер Изенштейн! — заворковала Ливия. — Это подарок судьбы, что вы появились именно сейчас. Бедняжка Сибилла ужасно переживает смерть несчастного Гаспара, она явно не справляется с горечью утраты. Вы и сами уже поняли это. Печаль не сходит с ее лица, а когда она в последний раз улыбалась, я даже не могу припомнить! Видели бы вы, какой цветущей она была до того, как наш сын погиб! Знаете, Айзек, я хочу рассказать вам кое-что. Вы производите впечатление человека, которому можно довериться. Я могу обращаться к вам по имени? — она подошла к писателю поближе, будто собиралась поделиться чем-то не достойным ушей посторонних слушателей.

— Дорогая, не утруждай Айзека сомнительными историями…

Ливия пропустила замечание мужа мимо ушей и принялась рассказывать новому знакомцу про странные выходки сына в последний год жизни. Его часто мучили кошмары, порой во сне он яростно кричал, повергая в ужас всех, кто находился в доме, ему постоянно нездоровилось, и он вместе с Сибиллой уезжал в санаторий на лечение. На смуглой коже проявилась болезненная бледность, ненадолго отступавшая только после длительного отдыха. Гаспар испытывал трудности в бизнесе, но никого не желал посвящать в детали. Бывало, он срывался куда-то среди ночи и, возвратившись, ничего не объяснял. Если бы не животное безумие в его обычно умиротворенных глазах, то можно было бы счесть полночные вылазки из дома за визиты к любовнице, но Гаспар выглядел так ужасно в эти моменты, что вряд ли какая-нибудь разумная женщина готова была принять его на свое ложе, не боясь оказаться убитой поутру. К тому же все знали, что он любил Сибиллу и все свободное время посвящал ей, особенно в последние месяцы жизни, будто сам предрекал ждущую его трагичную участь и пытался как можно больше отдать себя любимой жене, которую в скором времени оставит совершенно одну. В супружеской верности Гаспара ни у кого, в том числе и у Сибиллы, не было сомнений. Он всегда был добропорядочным человеком, честным, щедрым, состоятельным и любящим. Имел несколько заносчивый и самовлюбленный нрав, но эти черты не мешали ему помнить о близких и давать им ту заботу, которой они заслуживали. За несколько месяцев до своей кончины Гаспар выглядел изможденным с самого утра. Стоило ему проснуться, как резерв сил уже был на исходе, и потому движения Гаспара выглядели неспешными и ленивыми. Давно он изменил привычке бегать по утрам с долгим валянием в постели. Аппетит появлялся реже раза в неделю — Гаспар днями мог держаться на воде и кусочках зачерствевшего хлеба. Сибилла мыслила оптимистично и верила, что в скором времени муж поправится. Ливия, наоборот, чувствовала приближение трагедии, материнская связь с сыном передавала тревожные сигналы о скором конце Гаспара. Оказалось, что мать верно понимала эти сигналы, но все равно не смогла уберечь сына от беды. Кто мог подумать, что Гаспар, не получивший ни единого штрафа за превышение скорости, не войдет в поворот на серпантине и вылетит с горы в пропасть, будто позабыв, что сидит за рулем автомобиля, а не за штурвалом самолета. Официальное заключение — несчастный случай. Однако полиция больше склонялась к версии о самоубийстве: слишком мало доводов считать, что Гаспар вообще пытался повернуть: ни следов от протертых шин на дороге, ни царапин на тормозных дисках, водитель был не пристегнут и так далее. Энрике воспользовался своими связями в полиции, чтобы Гаспар не запомнился трусливым самоубийцей, и пресса осветила его смерть как автокатастрофу, в связи с чем призвала местные власти получше укрепить ограждения на опасных участках дороги. Они не знали той подробности, что даже если бы Гаспар не снес хилое ограждение вместе с собой в обрыв, то при ударе его бы вынесло через лобовое стекло — и он бы все равно погиб. Неясно, какая из двух смертей хуже.

— А Энрике сегодня нет здесь? Я буду рад познакомиться с ним, — промолвил Айзек, оглядываясь в поисках Сибиллы. Ему не хотелось, чтобы она увидела его в стане врага.

Появление спутницы оказалось таким же внезапным, как и ее исчезновение. Стальной голос донесся из-за спины писателя, и, обернувшись, он на мгновение ощутил себя в шкуре разоблаченного двойного агента. С мрачным лицом Сибилла поздоровалась с родителями мужа и бесцеремонно утащила Айзека под руку до того, как пожилая пара попыталась что-то сказать.

— Они завоевывают твое расположение, чтобы подобраться поближе ко мне. Казалось бы, такие старые, почему их должны волновать деньги? Знаешь, кажется, будто почтенный возраст помогает им довести хитрость до совершенства. Эти два субъекта и агентов спецслужб обманут своими милыми мордашками и натянутыми улыбками, — выговаривала Сибилла без тени враждебности, словно зачитывала новостную выдержку из газеты. — Угостят их домашним пирогом, напоят чаем с земляничным варением, а те им любое преступление простят. Такие они, эти Дельгадо.

Айзеку стало неловко от того, что приятный, добродушный образ родителей Гаспара ведьма спешила испортить ядовитой приправой сарказма. Пытаясь избавиться от этого неприятного привкуса, писатель побыстрее отвлек Сибиллу.

— Я нашел тебе покупателя. Идеальный кандидат. Не так давно окончательно продал свой пивоваренный бизнес, теперь ищет новые возможности для выгодных вложений. Его очень заинтересовало твое казино. Сказал, что всегда хотел зайти на игорный рынок. Я взял его номер телефона. Свяжешься с ним, когда будешь готова.

— Неужто тебя задело то, как я отозвалась о Дельгадо? — мимо зоркого взгляда Сибиллы мало что проходило незамеченным.

— Вовсе нет, просто… — неуверенно начал Айзек, вновь превратившись в того робкого парня, который сопровождал сюда Сибиллу из Мемория Мундо. — Они же твоя семья. Мне непривычно, чтобы вот так… о семье…

Сибилла с подозрением посмотрела на собеседника.

— Ты до сих пор не сделал ни глотка. — Коротким движением подбородка девушка указала на полный бокал в руке писателя. — Вчера ты был со мной более искренним, чем сегодня. Дело действительно в алкоголе? Тебе надо накатить, чтобы вновь сделаться обаятельным?

— Я не могу работать, когда выпью, и держусь трезвым ради твоей просьбы. Так что прояви немного благодарности, — строго ответствовал Айзек, глядя Сибилле прямо в глаза. Ей этот выпад определенно понравился.

— Давай посмотрим, что там происходит на сцене, и можно закругляться. Если ты не собираешься здесь выпивать, то нас больше ничего не держит. Цель визита мы выполнили, — заключила Сибилла и, взяв мужчину под руку, повела к толпе зрителей.

Лица и плечи людей прерывисто освещались вспышками света, и чем ближе Айзек пробирался к сцене, тем ярче становились эти вспышки и тем отчетливей из мрака вырисовывались живые скульптуры в вечерних одеяниях. На короткий миг действие на сцене прекратилось, не слышно стало ни музыки, ни шума, гул публики возвысился на фоне общей суеты празднества. Вероятно, представление закончилось, но писателю было любопытно взглянуть на следы того, что вызвало у зрителей восхищение. В тот момент, когда он протиснулся между двух зевак и наконец-то оказался у края сцены, ему прямо в лицо прянул широкий язык тугого, ослепительно яркого пламени. Конечно, до того, чтобы опалить писателю волосы, было очень далеко, но Айзеку показалось, что пламя коснулось его ресниц. В полуобморочном состоянии он рухнул на стоящих позади. Застигнутые врасплох, те не удержали тяжеловесное тело писателя и позволили ему упасть на гранитную брусчатку. Помощь пришла моментально от тех же самых людей, которые только что не успели помочь Айзеку остаться на ногах. Сибилла же не заметила падения спутника и повернула голову в ту сторону, когда он в спешке уже покидал угодья перед сценой. Лицо писателя выглядело так, будто он только что провел тет-а-тет с призраком.

Через некоторое время Сибилла, быстро устав от эффектных и в то же время до уныния однообразных факиров, стала искать Айзека в запутанных коридорах особняка. Она застала школьного друга выходящим из туалета — мокрая челка, растрепанные волосы, покрасневшие глаза, возбужденные движения, кончик галстука выглядывает из кармана пиджака, расстегнутые верхние пуговицы. Ему хорошенько досталось от изрыгнувшего огонь артиста. Теперь он выглядел закоренелым курильщиком, вдруг решившим поучаствовать в марафоне и ползком перевалившим через финишную линию. Сибилла пытливо наблюдала за тем, как писатель, тяжело переводя дыхание, вышел во двор и, пошарив по карманам, достал сперва сигареты и зажигалку, нервно закурил, а затем вытащил телефон и кому-то позвонил. Потом нервно пробежался взглядом по двору, словно лань, встревоженная неожиданным шорохом листвы и опасливо выглядывающая волка среди деревьев. Первый разговор по телефону занял порядка десяти минут. Любопытство Сибиллы разогрелось, и она решила подкрасться поближе, но ей не удалось сделать это незамеченной. Айзек, заметив девушку, направляющуюся к нему с двумя бокалами цитрусового коктейля, попрощался с человеком на другом конце линии. Ведьма, как и подобает гордой и бесстрастной женщине, не подала виду. Она решила зайти с другого фланга и спросить, что произошло у сцены.

— Ты в порядке? Выглядишь паршиво. Вот, выпей. — спутница всучила Айзеку коктейль с огромными кубиками льда, занимавшими чуть ли не половину бокала. Прежде чем ответить, писатель одним залпом осушил сосуд до последней капли.

— Что это за бабская дрянь? Нормальное пойло здесь не наливают? — недовольно заявил он, потирая красные глаза.

— Неужто ты созрел для того, чтобы выпить как следует?

— Так точно, барышня! Сударь проделал для вас немалую работу и заслуживает литрушку крепенького! Это малая цена для победы! — В привычной очаровательной манере Айзек улыбнулся и шутливо поклонился. Сибилла наконец-то узнала в нем ту творческую и словоохотливую натуру из вчерашнего вечера.

— За мой счет и в месте поуютней, что скажешь?

— Из нас двоих ты точно лучше ориентируешься в местных заведениях, где два алкоголика могут спокойно предаться своей слабости вдали от осуждающих глаз ханжеского общества. Веди нас, штурман!

Сибилла неслучайно выбрала кафе с видом на бухту. Она верно подметила, что Айзек испытывает почти магическую тягу к воде и наверняка склонится к прибрежным местам. Удостоверилась, что угодила писателю, когда он полной грудью вдохнул морской бриз и устремил задумчивый взгляд на спокойную серебристую гладь, усеянную белыми лодками. Девушка поневоле представляла, какие сюжетные картинки рисовались в голове у писателя, когда он замолкал и мечтательно смотрел куда-то вдаль. К желанию выпить прибавился зверский аппетит — Айзек заказал несколько блюд и теперь активно наслаждался каждым из них. Побег с вечеринки породил в желудке черную дыру.

— Что случилось с тобой там, у сцены? — когда писатель заказал третье блюдо кряду, Сибилла не дождалась и озвучила вопрос, который не давал ей покоя.

— Придется раскрыть мой маленький секрет. Что же, после такого номера у меня нет другого выбора, как выложить все как есть. Скажу сразу: мало кто знает об этом, и я хочу, чтобы секрет оставался секретом. — Айзек отодвинул тарелку. Нагнетающее начало частенько выступало прелюдией к самой обычной истории, он делал это неоднократно, и никак не мог изменить писательской привычке интриговать с первых же строк. Сибилла продолжала делать вид покорного безразличия и будто подначивала: «Давай, удиви меня». — Я боюсь огня, и боюсь его до смерти.

Сибилла не повела и глазом. Порой Айзеку казалось, что он разговаривает с роботом, для которого еще не вышло программное обеспечение с эмоциональным контентом.

— Предвосхищая твой вопрос — конфорки у меня дома электрические. — Улыбнулся писатель. — Я чуть в обморок не рухнул, когда этот чудила плеснул мне огнем в лицо.

— Там расстояние метра два было.

— Всего два метра? Удивительно, что брови не опалил!

— Два метра — приличное расстояние. Ты так не думаешь?

— Огонь до моего носа дотронулся, я тебе точно говорю!

— У тебя фобия огня?

— Пирофобия, ага.

— Никогда не слышала о таком.

— Все бывает в первый раз, так ведь?

— И как давно это у тебя?

— Всю жизнь. — Айзек запил слова небольшим глотком виски. Напиваться, подобно последнему разу, он не собирался, поэтому контролировал импорт алкоголя на территорию своего желудка. — Ну, как сказать. С детства, раннего. Я раньше других сверстников узнал о том, что огонь кусается очень больно. Только и помню себя с этим страхом.

— Должно быть, что-то случилось в детстве?

— Разумеется, фобии на пустом месте не появляются. Как мне рассказывали, я побывал в пожаре, но ни черта не помню. Говорят, был на грани гибели.

— Не желаешь освещать подробности?

— Если бы я их помнил! Все воспоминания о травмирующем событии заперты в подсознании. Механизм вытеснения — так это называют в психоанализе.

— Поэтому ты закрываешь глаза, когда поджигаешь сигарету?

— Замечательное наблюдение. Да, это так.

— В страхе перед смертью многие находят свое вдохновение, ведь любое созидание есть след в этом мире. Чем ярче этот след, тем более убедительным и потому более мнимым предстает впечатление, будто человек увековечит себя актом творчества. Он собственноручно создает иллюзию того, что, будучи погребенным в могиле, продолжит существование в сердцах почитателей его творений. Познакомившись со смертью в раннем детстве, ты вслепую набрел на рудник творческого изобилия и черпаешь оттуда благодатные минералы по сей день. Для этого ты постоянно носишь с собой бензиновую зажигалку, чтобы она служила напоминанием о недолговечности сущего.

Мрачный монолог ненавязчиво, но с привкусом драматизма напомнил Айзеку о том, почему его так тянуло к Сибилле. Не осознавая своей роли, она была тем ключом, который отпирал врата Трисмегиста и проводил писателя к его творческой сокровищнице. Страх перед смертью вовсе не являлся для него побудительной силой творить, в этом Сибилла промахнулась. Впрочем, человеку свойственно объяснять все феномены жизни с помощью одной исчерпывающей теории. Главным источником мотивации, по мнению Сибиллы, был страх человека перед конечностью собственного существования. Айзек предпочел оправдать узость этого взгляда переживанием смерти супруга. Оно и понятно — два человека клянутся в верности друг другу, строят планы на долгие годы вперед, придумывают имена для еще не рожденных детей, обставляют дом совместными вещами, фотографиями — а потом один бросает другого на самом старте, и далеко не по собственной воле. Его жизнь отбирает случай, не контролируемое никем стихийное стечение обстоятельств.

— Ход мыслей интересный, но согласиться с ним не могу. У всех по-разному. Я рефлексивный человек, и отчетливо вижу те грани своего самосознания, о существовании которых не каждый даже задумывается. С уверенностью говорю тебе: я не нахожу ни малейшего отпечатка страха перед смертью в своих фантазиях. Я ведь уже рассказывал тебе, по какой причине начал писать, разве нет?

— Рассказывал. Но все же я не могу понять твоего метода. Как он работает? Ты пишешь о том, чего тебе не хватает в реальной жизни, и эти фантазии обретают формы, которые нравятся читателям? Я пыталась писать сегодня, следуя твоей рекомендации, — эмоционально поместила себя в центр книги, но, как ни прискорбно, ничего стоящего из этого не вышло. Часа три просидела над пустой страницей — и ни одной достойной строки. Бредятина и только.

— Ох! Да ты совсем не усвоила урок! — встрепенулся Айзек.

Бровь девушки в недоумении приподнялась — она ждала продолжения.

— Ты хочешь слепить бездушную скульптуру или сотворить нечто живое?

Недовольная неуместной риторикой ученица прожгла наставника уничтожающим взглядом.

— Нет уж, ответь, — настаивал Айзек в попытке доказать, что задал вопрос не ради красоты слога.

— Зачем? Ответ же ясен. Любой писатель хочет, чтобы его книга казалась живой.

— Казалась? — подчеркнул Айзек. — Книга будет живой, если ты населишь ее реальными людьми, реальными историями, реальными переживаниями, реальными мыслями. Без этих атрибутов никто не поверит в то, что ты написала.

— Может, лучше на примере? Я не совсем понимаю тебя. Вот в твоей «Диалектике свободы» далеко не все реальное, так ведь?

— «Диалектика свободы» — это очки, через которые ты увидишь мир моими глазами. Там все, что тревожит меня, все, что я хотел бы изменить. Протагонист хоть и отличается от меня по многим пунктам, но разделяет большую часть моих жизненных ценностей и взглядов. Его действия в книге — это моделирование моего поведения в придуманных ситуациях. Именно поэтому он выглядит таким живым, интересным и обаятельным. — Айзек шутливо подмигнул.

Сибилла недоверчиво отвела взгляд. Теоретически такой метод был ей понятен, но до сих пор неясным оставался вопрос использования его в личной практике. До первой попытки напечатать что-то отличное от деловых писем ей, как человеку, никогда даже близко не подходившему к океану писательского творчества, это занятие виделось несложным и даже тривиальным. Теперь же девушка околачивалась на берегу, понимая, что плавать она не умеет — и научиться этому сразу, без предварительной подготовки, не так-то просто. Айзек ведь тоже не начал плавать с первого захода — он долго культивировал свои фантазии, годами взращивая на их плодородной почве концепцию антиутопии. Тогда, когда писатель вплавь преодолевал Ла-Манш, Сибилла не могла добраться от одного бортика бассейна до другого.

— Зачем же человеку искать вдохновение в разъездах по Европе, если у него есть проверенный метод написания шедевров?

— Шедевр — слишком громкое слово. Но если по теме — здесь также все просто. Метод неотделим от тебя самого. Помнишь, я говорил, что фантазия избавляет от лишений реальности? Так вот, когда у тебя все прекрасно, то и фантазия барахлит, работает не так, как нужно для применения метода. Поэтому мне пришлось немного перенастроить его.

— Брось! В твоей жизни совсем нет изъянов?

— Кроме того, что я недоволен тем, как устроен мир, нет. А про недовольство миром я и так уже настрочил три книги. Пора мне пересесть на другие рельсы.

— Я не верю, что тебя настолько устраивает твоя жизнь, что ты не видишь в ней ровно никаких проблем. Все люди чем-то постоянно недовольны. Получая одно, они тут же хотят получить другое, и так до бесконечности. Даже добиваясь всех неприступных целей, люди жалуются на пустоту и бессмысленность, которая стоит за вершиной достижений.

— Я не буду убеждать тебя в том, что моя жизнь замечательна. Скажу только, что у меня есть один изъян, и он привел меня сюда. Я хочу доказать себе, что являюсь настоящим писателем и «Диалектика свободы» не слепое попадание в сердцевину тренда.

— Как твои успехи?

— Идут потихоньку. Я начал писать новую книгу. Первые страницы меня очень обнадеживают.

— О чем же она будет?

— Кто знает? Я не могу предсказать, как станут разворачиваться события. Может быть, книга будет о тебе. — В улыбке Айзека было столько тепла, что им можно было согреться в холодную ночь посреди Антарктиды. Ее безотказность и добродушие заставили стоическую ведьму невольно улыбнуться в ответ.

Человек, сидящий напротив Сибиллы, обладал властью за гранью ее понимания. Цех фантазии, прятавшийся под лицом привлекательного мужчины, произвел на свет дитя словесности, к которому тянулось все человечество. Подумать только, сколько душ затронуло его произведение, сколько глаз приковало к своим страницам, скольких людей побудило прислушаться к мыслям одного человека. Благодаря своим книгам Айзек уже обрел бессмертие — и, возможно, подарит его Сибилле.

— Даю на то мое полное согласие. Если вздумается, можешь использовать мои настоящие имя и фамилию. Можешь использовать все, что знаешь обо мне, все до самой маленькой детали биографии, и прикручивать к ней любые фантазии, какие пожелаешь. — Как обычно, спутник пропустил мимо флирт и пылкий взгляд.

— Сиби, это именно то, что я хотел услышать. — Губы Айзека растянулись в притягательной улыбке. Девушка же безотчетно сосредоточилась на слове «Сиби», прозвучавшем из уст школьного друга с лаской и нежностью.

Сибилла видела писателя особенным, не таким, как все. Неужели он не произвел на нее такого же впечатления в юности? Почему? От него исходила энергия, заставлявшая двигаться, действовать, решать, рисковать, улыбаться, говорить, мыслить, вершить. Он сохранил свою душу от вируса цинизма и бессмысленности, почти неминуемой болезни стареющего сознания. Казалось, сама жизнь беспрерывно бурлила в нем, оставленная на большом огне, и не выкипала ни на каплю. Каково это — быть в теле Айзека Бладборна? Нестерпимая, жгучая и всепроникающая страсть добиться ответа на этот вопрос оккупировала разум девушки, разместив в ее мыслях безутешные батальоны любопытства и потеснив в пыльные уголки всех прежних жителей — страх перед Карреросом, тоску по Гаспару, унизительное одиночество, которого Сибилла считала себя недостойной, усталость от проблем с проклятым казино, доставлявшим больше хлопот, чем прибыли. Все это меркло на фоне страстной, неудержимой идеи, рвавшейся на свободу. Айзек подходил. Он был тем самым человеком, которого она искала.

— Если ты готова дать мне материал для книги, то почему бы не рассказать немного больше о себе? Чем ты занималась до того, как встретилась с Гаспаром? — спросил Айзек.

В глазах Сибиллы зашевелилась какая-то непоседливая мысль. Как шальная пуля, она неожиданно влетела в голову ведьмы, разбив прежний порядок своих сородичей. Резкими движениями ведьма потушила сигарету, до смерти забивая уголек на ее кончике о керамическое дно пепельницы. Девушка не завершила убийство до конца, и мелкие кусочки табака продолжали тлеть, испуская последние струйки терпкого дыма. Повозившись в бездонной сумочке размером с портсигар, Сибилла вытащила несколько купюр по пятьдесят евро и положила их на стол, придавив пепельницей. Айзек спокойно наблюдал за действиями собеседницы, не отмечая никаких странностей.

— Куда-то торопимся? — спросил он, когда девушка поднялась со стула и поправила платье.

— Так, говоришь, тебе нужен материал? — Загадочная ухмылка на ее лице отпугнула бы Айзека, не будь он так падок на сомнительные авантюры.

Писатель беспрекословно пошел на поводу у случая. Не задавая вопросов, он уселся в кабриолет и беспечно запустил в волосы пятерню, убрав со лба надоедливую, постоянно лезущую в глаза челку. В начале вечера его прическа отличалась выдержанностью стиля: ровненькая, прилизанная скромными мазками воска, придававшего волосам пластиковый, неестественный вид. Теперь же на голове писателя творился кавардак — лоснящиеся пряди своевольно смотрели кто куда. Айзеку явно не было дела до этой небрежности. Ухватившись одной рукой за край лобового стекла, а другой — за дверь, он высунулся из мчащейся машины, подставил лицо встречному ветру и во весь голос распевал песни. Сибилла украдкой поглядывала на чудачество друга, внезапно сменившего амплуа на образ шкодливого подростка. В очередной раз напомнила Айзеку о том, что бардачок хранит в себе бутылку виски, однако теперь он отнесся к этому факту куда дружелюбнее и не преминул зарядиться дополнительной порцией алкоголя.

Ощутив, что хватка куража ослабла, писатель перестал перекрикивать ветер песнями о любви и уселся обратно в пассажирское кресло. Затем он втянул Сибиллу в длинную бессодержательную болтовню, походившую скорее на череду уморительных шуток, чем на осмысленное обсуждение, имеющее цель и логический вывод. Сперва девушка лишь одаривала смешные фразы сдержанной улыбкой и неохотно вставляла острые комментарии, но неуемный спутник так бурно предавался веселью, что сумел наконец-таки заразить ее своим настроением. Вместе они, не переставая, шутили и смеялись над всем подряд. В первую очередь — друг над другом. Сарказм брызгал фонтаном. Шутки не принимали изощренных форм. Они были простыми, поверхностными, тривиальными, но так смешили обоих, что Сибилла несколько раз почти решалась на то, чтобы сделать непреднамеренную остановку и как следует отдышаться. Однако остановились они по другой причине.

Машина свернула к заправке. Уходя в здание, чтобы расплатиться, Сибилла прихватила с собой спортивную сумку из багажника. Айзек не спросил, зачем, а она не стала объяснять. Через окна, из которых бил стерильный белый свет неоновых ламп, писатель увидел, как спутница выложила наличку в блюдце на кассе и устремилась в уборную. Сам он, пиная камешки под ногами, отошел на обочину и закурил, вливая в себя виски между длинными затяжками. Сибилла вернулась к машине в новом обличии, которое в содружестве с магией ночи омолодило вдовицу лет эдак на десять. На ней были кроссовки с высокой подошвой, обрезанные короткие джинсовые шорты, бейсболка, широкое черное худи с эмблемой какой-то спортивной команды. Если Айзек выглядел как хмельной кутила, которого силком затащили на конференцию по вопросам этики, то Сибилла походила на студентку, которая не дольше, чем пару часов назад, сидела на футбольной трибуне и радостным визгом поддерживала любимую команду своего бойфренда.

Писатель недоуменно улыбнулся и развел руками. Сибилла многозначительно прокомментировала, что тот скоро поймет все сам. Там, куда они отправляются, платье будет ей только мешать.

Цифры на приборной панели показывали 1:21. По дорожным знакам, пестревшим французскими словами, Айзек определил, что границу они все-таки пересекли. Куда и зачем они ехали, писатель уточнять не торопился. Дух авантюризма нес его далеко впереди рациональности, настаивавшей на твердом расчете и оценке рисков. В тот вечер Айзек не заглядывал в будущее дальше, чем на пять секунд. Экстренная нужда в прояснении планов Сибиллы возникла, когда девушка завела Айзека на веранду небольшого жилого дома, спрятанного в уединении посреди хвойного леса. Кромешная тьма — территория дома никак не освещалась, а плотная посадка деревьев еще более сгущала мрак. Ближайшим источником света были фонари на трассе в километре от дома. Ведьма накинула поверх кепки капюшон, достала из сумки два фонарика и маленькое непонятное устройство с рукояткой и крючком. Как оказалось, миссия этого приспособления заключалась в том, чтобы вскрыть замок на двери, не оставляя никаких следов.

— Погоди, это что? Жилой дом? Здесь кто-то есть? — Указательный палец Айзека впился в пепельницу на тумбе рядом со скамейкой, единственными предметами на веранде. Торчащие оттуда сигаретные окурки, превращавшие пепельницу в ежика из бычков, моментально рождали предположения о том, кто были жители дома. Хотя главным в этой фантазии все же оставалось само наличие хозяев, поскольку именно эта деталь украшала приключение опасностью.

— Да, и мой тебе совет — говори потише, а то разбудишь их. — Сибилла, колдовавшая над дверным замком и щелкавшая прибором, на мгновение повернула голову к Айзеку и одарила его укоризненным взглядом. Затем вернулась к своему делу с таким холодным равнодушием, что можно было смело решить, будто она занималась этим ремеслом на постоянной основе.

Пара секунд — Айзек не успел оглядеться по сторонам — и дверь сдалась. С предательским металлическим стоном она открылась перед злоумышленниками и позволила им незвано войти в чужие угодья. Сибилла кинула спутнику фонарик и зажгла свой. Светодиодный луч пронзил темноту и породил множество зловещих теней, отброшенных предметами интерьера. Убирались здесь редко — вещи раскиданы где попало, пизанская башня из немытой посуды в раковине, залежи журналов и пожелтевших газет на потертых диванных подушках, пульт от телевизора валяется на ковре, пустые пивные бутылки на столе, грязное пятно на стене, на полу осколки. Кто бы здесь ни жил, чистоплотность явно не была его сильной чертой. Вместе с бардаком, какой Айзек видел раньше только в студенческих общагах, свет фонаря пробивался через жуткую завесу пыли, висевшей в воздухе словно туман. Сперва он хотел спросить у Сибиллы, нет ли среди ее комплекта начинающего вора еще и респиратора, но, приметив, как сосредоточенно она рыщет по первому этажу, решил, что переживет без него.

— Эй, Сиби! — тихонько окликнул он ее, боясь нарушить гробовую тишину — единственный гарант того, что воришек не обнаружат. Девушка не обратила на призыв никакого внимания и, не оборачиваясь, продолжала искать что-то. Она запустила руку глубоко в щель между шкафом и стеной и водила ей снизу доверху, пытаясь что-то нащупать. — Сиби! Что мы ищем?

Сибилла резко вытащила руку из-за громоздкого шкафа и, не углядев вазу с увядшими цветами позади, шарахнула по ней локтем со всей силы. От удара ваза уцелела, но слетела с места с такой скоростью, будто по ней треснули бейсбольной битой, надеясь выбить хоум-ран. Встретившись с журнальным столиком, ваза разлетелась на мелкие кусочки, а кроме того посбивала бутылки, кеглями покатившиеся со стола на пол. Шум стоял такой, что коматозника поднял бы с койки. Только законченный идиот не понял бы, что самое время делать ноги. Скорейшее отступление было первым, что пришло в голову Айзеку после того, как он мысленно обматерил сообщницу, использовав все богатство своего лексикона. На лбу выступил пот, Айзек обомлел, с ужасом уставившись на безалаберную подельницу. Не передать, сколько всего успел он себе нафантазировать, пока Сибилла не захохотала во весь голос. Долго соображать не пришлось. Очевидность ее коварной шутки победила страх. Айзек, сжавшийся было в ожидании беды, распрямил плечи и облегченно вздохнул.

— Ты прекрасно знала, что здесь никого не будет, — обвинительно заключил он, вернув себе самообладание. — Говори уже, что мы здесь ищем?

— Мы ищем картину. Один старпер отказался мне ее продавать, а я привыкла получать то, чего хочу.

— Ты уверена, что она здесь?

— Да. Так же, как уверена, что дома, кроме нас, никого нет.

— М-да… — протянул Айзек. Он включил фонарик и присоединился к поискам. — Наводку поточнее тебе не дали? Среди этого бардака хрен что найдешь. — Перешагнув через опрокинутые бутылки и осколки вазы, Айзек прошел к лестнице. — Я погляжу в подвале.

— Угу, — отвлеченно пробубнила Сибилла.

— Ты ведь оставишь ему деньги за картину? — крикнул писатель уже снизу.

— Ну уж нет! Я предлагала сумму, в сто раз превосходящую реальную стоимость! Пускай подавится своей жадностью! — откликнулась Сибилла откуда-то из кухни.

Между тем, стоило Айзеку спуститься всего на метр в подвал, как бетонные стены заметно приглушили ее речь. Девушка пустилась в какое-то длинное гневное повествование о безуспешных переговорах со стариком, но писателю не удалось расслышать рассказ от начала до конца. Подвальное помещение оказалось самым маленьким в доме, меньше него была разве что кладовка, в которую хозяева прятали пылесос, швабру и прочие принадлежности для уборки, которыми здесь явно пользовались нечасто.

Ступая по обрывкам газет и бумаги, которыми был устелен пол, словно в сценах из шпионского фильма, Айзек дошел до середины комнаты. В отличие от Сибиллы он пытался как можно уважительней относиться к искусному беспорядку владельца и ничего не трогал без надобности. В подвале же остаться безучастным стало сложно: неугомонное любопытство возбуждало все, что здесь находилось, — на бельевых веревках, протянутых под потолком, висели сотни фотографий. Какие-то из них были черно-белые, на твердой бумаге. Другие переливались цветами современной печати. Третьи выглядели потрепанными, а изображения на них — размытыми, нечеткими, будто их сделали не меньше полувека назад. Старые газетные вырезки обветшали и, казалось, стоило на них дунуть, как они отправятся в макулатурный рай. В то же время их молодые соседи чувствовали себя вполне уверенно и готовы были задержаться здесь подольше. Пришпиленные булавками к стене статьи, как и фотографии, сопровождались каракулями на каком-то языке. Паутина из красной капроновой нити овевала полчища элементов на стене и была призвана вносить какую-то логику в путаницу из обрывков информации, но Айзеку она помочь не сумела, наоборот, только усилила неразбериху.

Писатель направил луч фонаря на стоящий тут же верстак. Подстраиваясь под общий шпионский антураж, он тоже хранил немало сюрпризов: охотничья винтовка с оптическим прицелом, несколько пачек патронов, металлические приборы загадочного назначения, зазубренные, острые: если они не служили целям хирургии, то уж точно использовались для пыток. Подойдя поближе, Айзек разглядел среди хлама еще и нечто, походившее на ручные гранаты, однако дотрагиваться до них не стал. Кем бы ни был тот старикан, про которого говорила Сибилла, он явно выжил из ума, и, что представляло для сообщников большую значимость, старик этот был опасен. Термины из психиатрии тут же всплыли в голове — обсессия, паранойяльность, асоциальность, компульсивность. Полный набор агрессивного параноика уместился в маленьком подвальчике, прятавшемся под фасадом милого загородного домика.

«Неужели ради этого меня и привела сюда Сибилла? Это и есть тот материал, про который она говорила?» — с этой мыслью Айзек вернулся к газетным вырезкам на стене. Приглядевшись к комментариям, оставленным ручкой на страницах, писатель узнал язык, на котором они были написаны. Это был нидерландский. Из него Айзек знал разве что с десяток словечек. Половина из них были бранными, а вторая половина — наименованиями видов алкоголя. Однако то, что он запомнил из учебников по психиатрии и что не раз потом встречал в книгах по психологии, так это одна идея: у помешательства всегда есть смысловой эпицентр, и работает он по четким правилам, пусть и не самым доступным для постижения здоровым умом. У этого полиграфического хаоса имелось ядро, отправная точка безутешных поисков и подозрений.

Взгляд Айзека упал на слово Illarion. Увидеть его на десятках фотографий было нетрудно. Позабыв о намерении уйти из взломанного дома побыстрее, не оставив никаких отпечатков, он самозабвенно ухватил дневник со стола, раскрыл его и принялся лихорадочно листать. Предположения подтвердились — повсюду на страницах мелькало это слово. Illarion. Слово с манящим и в то же время недобрым потусторонним отзвуком разлеталось внутри головы и краеугольным камнем легло в низине массивного бастиона фантазий. Точно так же, как это слово составляло сердцевину чьего-то безумия, оно стало семенем, тонким стебельком из которого прорезался на свет сюжет новой книги. Illarion — слово было могущественным заклинанием, всколыхнувшем в писателе нечто, что он сам до конца не понимал, но от чего вновь чувствовал себя творцом собственной реальности.

«Как же оно переводится с нидерландского?» — с задумчивостью шахматиста Айзек пялился на стену.

— Этот хрыч сразу показался мне говнюком, но я никак не могла предположить, что он окажется полоумным, — промолвила из-за спины сообщника Сибилла.

Айзек не услышал ее приближения. Для него девушка просто материализовалась рядом. За плечом у нее висел тубус. Кажется, она нашла то, зачем пришла, однако писатель был куда больше заинтересован мастерской параноика, чем находкой Сибиллы, и приберег вопросы о картине на попозже.

С прежней звенящей индифферентностью Сибилла оценила странность подвального инвентаря. Ощущение складывалось такое, будто хладнокровие ее не в силах поколебать даже падение астероида или вторжение инопланетян, или и то, и другое вместе взятые. С той безучастностью, с каким девушка смотрела на обои из фотографий и газетных вырезок, рассматривают рисунки подопечных детсадовские воспитатели, которые ступили на порог профессионального выгорания. Все, до чего Сибилле было дело, скрутившись, лежало в тубусе.

— Пойдем уже, — отрешенно кинула сообщница, словно хотела оттащить капризного ребенка от стеллажа с игрушками.

— Постой. Ты не знаешь нидерландский? Ты ведь в школе его изучала, нет? — загадка взывала к Айзеку. Он не мог так просто уйти.

— С последнего школьного занятия я ни разу не произнесла и слова по-нидерландски.

— Что может значить слово Illarion?

— Похоже на имя, — так же холодно ответила девушка, после чего целеустремленно зашагала к выходу.

— Илларион? Точно! И впрямь похоже на имя.

* * *

Сибилла настояла на том, чтобы переночевать в Биаррице. Город находился совсем рядом, а она вымоталась настолько, что не могла больше сидеть за рулем. Десять минут по пустым дорогам — и «Порше» доставил парочку к бару.

Как ответственный водитель, Бладборн не злоупотребляла алкоголем на протяжении всего вечера и теперь собиралась напиться так, чтобы Айзеку пришлось тащить ее на себе. В полупустом заведении было тихо. Несколько занятых столиков да унылая компашка нарядного молодняка прямиком из ночного клуба. Из динамиков плавно текли гитарные мелодии — идеальное место, чтобы закончить безумный день. Сибилла предпочла сесть за барную стойку и опрокинуть две стопки текилы, не отходя от кассы. Айзек составил ей компанию.

— Что же особенного в этой картине? — не терпелось выведать писателю.

— Портрет в стиле девятнадцатого века. Изумительная и очень редкая работа.

— Сколько ты предлагала за нее? Почему старик отказался ее продавать?

— Столько вопросов. Ты хочешь об этом в книге написать? — Глаза собеседницы заискрились хмельной игривостью.

— Ты обещала дать мне материал.

— А тебе его недостаточно?

— Твоя правда, — согласился Айзек.

Все случилось ровно так, как и планировала Сибилла — дозы алкоголя одна круче другой уносили ее в состояние пьяной эйфории. Паузы между залпами заполняли бессвязные разговоры. Речь подельников гармонично скручивалась в спираль белиберды, до того забавной для обоих, что их смех заставил компашку неудачливых тусовщиков ерзать от зависти. Кто бы мог подумать, что часом ранее они взломали дверь чужого дома и украли картину, о реальной стоимости которой Айзек даже не догадывался. Она могла стоить миллионы, а могла стоить и гроши — причина отказа от сделки была не ясна. Что руководило стариком? Картина имела для владельца сентиментальную ценность? Или же она была как-то связана с его параноидальной фиксацией? Впрочем, Сибилла удивляла не меньше. Такая странная, скрытная. Мало того, что она вела какие-то подковерные игры с преступным авторитетом, так еще и обчищала старичков на досуге. Сколько же скелетов вмещалось в ее шкафу?

— Еще одно селфи для преданной фанатки, мистер Бладборн, — язык Сибиллы заплетался, большой палец в третий раз промахнулся мимо круглой кнопки на экране телефона. Тогда Айзек протянул указательный палец к дисплею и сфотографировал школьных друзей сидящими за барной стойкой, заставленной пустыми бокалами и рюмками.

Новообретенная привычка пьяной Сибиллы заключалась в том, чтобы фотографировать себя с писателем на фронтальную камеру при любом подходящем и неподходящем случае. Словно въедливый охотник за сенсациями, она не ограничивалась одним кадром и делала множество снимков за раз. Глядишь, как-нибудь один из них все же украсит собой передовую статью. Айзек пожалел, что положил начало этим припадкам самолюбования. Стоило один раз щелкнуть их с Сибиллой на свой телефон и показать той неудавшуюся, но забавную фотографию, как вдовица принялась упорно захламлять память смартфона фотографиями, которые вряд ли посмотрит во второй раз. Пока парочка добиралась до места ночлега, она всласть насладилась селфи и надоела Айзеку. Не дотерпев до входных дверей отеля, писатель недвусмысленно намекнул Сибилле, чтобы она поумерила свой пыл.

— Со мной фотографий достаточно, — заявил он, когда пьяная Сибилла в очередной раз попыталась щелкнуть их вдвоем.

— И правда, я слишком для тебя хороша, Бладборн! — выкрикнула она, настолько неуклюже зашатавшись, что Айзек сорвался с места, чтобы ее подхватить. Но Сибилла устояла. По всем признакам напилась она куда сильнее своего собутыльника.

— Только не публикуй ничего, договорились? Карен жутко ревнивая. Дашь хоть маленький повод для подозрений — на куски разорвет и тебя, и меня. Да какое там, она с королевской гвардией сюда заявится! Это я тебе гарантирую!

— Ну-ну, трусишка, ничего я не… — спутница остановилась на полуслове, прикидывая, не стошнит ли ее, если она закончит предложение. — Не выдам я тебя. Не из таких… Спи спокойно.

Оформлением в отеле занимался Айзек, пока Сибилла, клюя носом, ждала на диване в фойе. Писатель был вполне бодр для того, чтобы держаться на ногах, но недостаточно трезв, чтобы прочитать бланк, который дал ему сотрудник отеля на подпись. Он забыл попросить отдельные кровати, и потому в номере его ждал сюрприз — огромная двуспальная кровать с большими подушками и кованым изголовьем в форме сердечка. Стоило Айзеку открыть дверь, как Сибилла юркнула внутрь и, на ходу снимая с себя немногочисленные элементы гардероба, направилась к кровати. Она плюхнулась прямо посередине, невдомек, что ночевать ей предстояло не в гордом одиночестве. Ведьма закуталась в пышное одеяло и выжидающе смотрела на Айзека, топтавшегося у комода напротив.

— Ты чего стоишь? — спросила она. Ее темные волосы торчали из белоснежного кокона, словно увядшая морковная ботва.

— Я забыл попросить две кровати. — «А ведь мог вообще снять два номера. Зачем сэкономил?» — слишком поздно правильная мысль пришла Айзеку в голову. Скупость нередко подкидывала ему подобные неприятности.

— Боишься не удержаться перед моей сексуальностью, женатик? — проваливаясь в сон, пробормотала Сибилла.

— Не льсти себе, царевнушка. На пол я не лягу.

Сняв лишь ботинки и пиджак, Айзек опустился на край кровати, подальше от свертка с женской начинкой. Оставались заключительные этапы перед переходом в спящий режим — взбить подушку и выключить свет. И, вот когда все приготовления были исполнены и можно заснуть с неприятным предвосхищением утреннего похмелья, как Сибилла вновь очнулась.

— Эй, Бладборн, — позвала она.

— Чего? — сосед развернулся к ней лицом и тут же ослеп от вспышки — девушка сделала последнее селфи за вечер, и в этот момент ее сознание окончательно отключилось, рука с телефоном упала на кровать и утонула в мягком одеяле.

Невзирая на усталость и рассеянные мысли, предварявшие скорое наступление сна, Айзек ворочался с боку на бок, подбирая удобную позу, чтобы уйти в мир грез. Казалось, песочный человек прогулял свою смену, и именно эта заминка в рабочем укладе дарителя снов повлияла на то, что Айзеку пришлось целый час провести в полудреме, на грани сна и бодрствования. В конечном итоге, потеряв всякую надежду заснуть на чрезмерно мягкой кровати, Айзек сполз на пол, подложил под голову подушку и наконец сладко задремал.

…Он вновь оказался в лондонской квартире. Как и в прошлый раз, тело не слушалось приказов ума, а глаза застилала мутная пелена. Айзек быстро справился с бесконтрольностью проверенным методом. Квартира предстала перед ним во всех деталях, точно такой же, какой он видел ее в последний день перед путешествием. И снова послышался отдаленный жалобный стук. Женщина на втором этаже мрачного дома вновь звала на помощь, она все еще находилась там, запертая вместе с чудовищем. Время бодрствования писатель посвятил совсем иным делам, нежели плану по спасению несчастной узницы, поэтому никаких идей, как же вытащить ее, не попасться на глаза Сюртуку и вдвоем с заложницей вернуться в надежные стены его квартиры, у Айзека не появилось. Однако отсутствие плана не помешало ему со всех ног кинуться к похороненной в ночи зловещей тюрьме. Без промедлений Айзек выскочил из двери и помчался по васильковой тропе через тропические, залитые палящим солнцем заросли. Путь к усадьбе он уже знал и терять время был не намерен. Безжалостно сминая васильки, Айзек бежал так, будто боялся куда-то опоздать, и остановился только на границе тьмы и света, между зелеными солнечными джунглями и пустынными мрачными владениями монстра.

Все здесь находилось на своих законных местах: особняк Сибиллы из Мемория Мундо, пустыня без единого стебелька растительности, щебеночная тропа, убывающий серп луны на небе. Монстра нигде не видать. До его появления, Айзек решил, будет лучше как-то связаться с пленницей на втором этаже, прежде чем идти напролом. Что если узница подскажет ему, как одолеть чудовище, расскажет о потайном ходе в дом, о спрятанном оружии? Или вовсе даст подробную и исчерпывающую инструкцию по ее спасению?

Осторожными короткими шагами Айзек подкрался к дому поближе и остановился напротив того окна, в котором он видел силуэт заложницы.

— Эй! — тихо позвал писатель. — Ты здесь?!

Женские пальцы прикоснулись к запотевшему окну на втором этаже. Узница была там. Сердце Айзека дрогнуло — он почувствовал, как отвага наполняет вены, адреналин в бешеном ритме разгоняет кровь по телу, готовя его к схватке.

— Как мне вытащить тебя оттуда?! — продолжал он в духе школьника, зовущего свою пассию под окнами родительского дома. — Эта тварь боится огня, да?

Тонкий изящный палец женщины пополз по стеклу, оставляя на нем следы. Она что-то писала. Это заняло какое-то время, ведь писать ей пришлось задом наперед, чтобы Айзек сумел прочитать сообщение.

— Зачем ты пишешь? Просто скажи! — инструктировал Айзек. Ему было сложно устоять на одном месте. Жажда действий одолевала, и все труднее ему удавалось удерживать порыв бесшабашного геройства. Писатель уже приготовил «Прометея», единственное оружие против монстра, которое доказало свою эффективность на практике.

Снова проверив горизонт на наличие угрозы, Айзек пропустил финальные штрихи, которыми заложница увенчала свое сообщение на стекле, и когда прочитал это единственное слово, столько драгоценных минут отправившее в прошлое, терпение писателя лопнуло окончательно.

«БЕГИ».

— Ты что, издеваешься надо мной?! — крикнул он во весь голос. Какое там чудовище, когда женщина ведет себя глупо? — Зачем было меня вообще звать?! Давай-ка так, миледи! Я спасу тебя, а ты признаешь, что поступила по-идиотски, окей?!

В следующий момент Айзек замер — узница ладонью стерла с запотевшего стекла надпись, а вместе с ней и конденсат. Образовалась чистая, слегка искаженная водяной пленкой область, и через это маленькое окошко он увидел лицо Сибиллы. Ее влажные, полные отчаяния глаза смотрели на него сверху вниз, и эта безнадежность пронизывала до костей.

— Сибилла? — от неожиданности Айзек оторопел.

«Беги», — немое слово отображались на губах Сибиллы. Она плакала.

Шорох гравия, раздавшийся из-за угла, вывел Айзека из ступора. Нервным рывком он развернулся к источнику шума и увидел, как из-за дома выходит темная фигура в сюртуке и шляпе. Продавливая каблуками смесь песка и гравия, монстр, подражая человеку, неспешно, будто прогуливаясь вокруг своего имения с руками в карманах, шагал к гостю. Тот устремил взгляд на пленницу в надежде хоть как-то попытаться спасти ее.

— Сиби! Как мне вытащить тебя?!

Шум усилился — из-под сюртука чудовища выползли отвратительные шипастые змеи. Окруженные густой дымкой, они скрывали острые пасти, кости, шипы, и бог весть, какими уродствами они еще были одарены. Айзек видел их при огненном свете и знал, что прячется в этой темноте. Самое время было напомнить монстру о дружке «Прометее». Писатель держал бензиновую зажигалку наготове и выкинул руку навстречу монстру, словно направил на него дуло револьвера. Сюртук остановился, словно задумавшись, но его противник не был настроен на переговоры и, не тратя время на приветствия, щелкнул по барабану зажигалки. Одна искра, вторая, третья — и никакого огня, только слабые вспышки. В револьвере Айзека не осталось ни единого патрона. Монстр догадался — никакого пламенного «Прометея» он не увидит и, соответственно, никакой угрозы на сей раз жертва не представляет. Он вновь тронулся с места. Демонические твари зловеще зашевелились.

Бегство от монстра было Айзеку знакомым, хоть и нелюбимым сценарием. Другого выбора, кроме как драпануть к спасительной тропе через джунгли, у писателя не осталось, и он, пристыженный собственным бессилием, побежал. Айзек не знал, что бесило его больше — разница в силах с Сюртуком или трусливый поступок, к которому его призывала Сибилла. Он пытался решить эту дилемму, пока несся, сминая васильки, к дому, однако не успел прийти ни к какому умозаключению: изо сна его вырвал душераздирающий крик.

Мигом проснувшись, Айзек подскочил на месте от страшных воплей Сибиллы. Ее руки и ноги судорожно дергались, разрезая воздух резкими движениями, и врезались то в матрас и одеяло, то с грохотом ударялись о кованую спинку кровати. Ведьма билась в припадке и выла, так будто ее потрошили тупым тесаком. Никогда прежде писатель не видел, чтобы насколько сильно кошмар мог завладеть человеком. Подавляемые в течение дня эмоции и стресс, видимо, скопом навалились на спящую хозяйку, превратив ее сон в невыносимую пытку. Сибилла была заточена в клетке бессознательного, тянула руки сквозь прутья сновидения, но вырваться наружу не могла — что-то держало ее. Несколько раз саданула Айзека по лицу, когда он попытался ее разбудить. Вернуть Сибиллу в реальность получилось не сразу, пришлось побороться с ее конвульсиями. Писатель схватил ее за руки, чтобы она не наставила ни себе, ни ему синяков больше, чем уже успела наставить. Затем начал спокойно нашептывать мантру на ухо: «Все хорошо, ты в безопасности, все хорошо, здесь никого нет». Словесная магия убаюкивала, и вскоре демон кошмара отступил — Сибилла пришла в себя. Она неохотно открыла слипающиеся глаза и посмотрела на Айзека, обнявшего ее и державшего за руки мертвой хваткой.

— Тебе не спится, что ли? — задала девушка вопрос, в котором сквозило оскорбительное недовольство. Действительно, стояла глухая ночь, о чем свидетельствовала кромешная темнота в комнате и мертвая тишина на улице. По тому, как вяло двигался язык Сибиллы, было понятно — она все еще пьяна. И неудивительно — прошло не больше двух часов с того момента, как они улеглись. Сибилла как ни в чем не бывало, зевая, промямлила: — Я ведь давала тебе шанс разделить со мной ложе, женатик. Теперь, будь добр, уважь мой сон.

Она закончила антракт между кошмаром и сном, перевернулась на другой бок и вновь крепко заснула. Айзек же продолжал некоторое время вглядываться в лицо девушки: ее черты приняли безмятежный вид и не выражали никакого беспокойства. Секунду назад Сибилла была похожа на одержимого дьяволом персонажа из кинофильма, а сейчас уже сладко спала, как ребенок после буйства на детской площадке. В недавнем сне писателя, Сибилла, съедаемая отчаянием и страхом, рыдала на втором этаже. Неистовый эмоциональный пароксизм был чуждым явлением для мраморной Сибиллы. По-видимому, сон играл для нее роль чулана, куда она, складывала весь ненужный хлам противоречивых, непонятных и нежелательных чувств. Но бессознательное не терпит пренебрежения, оно мстит нам дурными сновидениями, лишая нас единственного места, где мы можем отдохнуть от реального мира.

Оставшись в беззвучии ночного пристанища, Айзек услышал, как колотится его сердце. Захотелось курить. Он осторожно поднялся с кровати. Стоя на балконе и выдувая из легких табачный дым, Айзек вглядывался в багряную палитру красок, мерно заливавшую линию горизонта. В этих розоватых, алых линиях, теснивших сумрак ночи, писатель пытался найти ответ: что же напугало его больше — отчаявшийся двойник Сибиллы из сновидения или же лунатик из настоящего, бьющийся в эпилептическом припадке. Зуд на сердце одновременно раздражал, тревожил, угнетал, но и совершал нечто куда более значимое — он шевелил фантазию писателя, печатал скрипт новых захватывающих сцен, сшивал разрозненные кусочки выдумки, придавая им структуру, логику, связность. В тот день новая книга Айзека Бладборна населилась главными действующими фигурами — мистическим антагонистом и мечтательным протагонистом. Их судьбы сплетались тонкой незримой нитью, но нить эта была так прочна, что, каким бы сильным ни было желание вырваться, ни один, ни второй не могли шагнуть за ее пределы.

5. Шпион

Мемория Мундо просыпался по будильнику мегаполисных тружеников. Подчиняясь капризу привычки, жизнь, пришедшая сюда из огромных суетливых городов, возвращалась из ночного забвения спозаранку. В отличие от прежней будничной суматохи, когда нынешние беглецы от пятидневки спешили на работу, дабы не опоздать на утреннее собрание, здесь они отправлялись на пробежку с первыми лучами солнца исключительно ради здоровья, музыки в наушниках и аромата оживающих улиц. Начиная с семи на мощеных тротуарах появлялись первые бегуны, в парках на свежескошенном газоне расстилали коврики для йоги, в море через пену и волны к лайн-апу пробирались серферы. Неспешная идиллия заражала энергией, которую Айзек назвал бы любовью к миру и которую Феликс не чувствовал вовсе.

Заместитель, следуя расписанию мегаполисного труженика, поднял голову от подушки и, прежде чем решать, сходить ли в первую очередь в туалет или почистить зубы, задумался о предстоящих делах. Никакого торжества гармонии, парадом шедшего по Мемория Мундо, Феликс не заметил. Приведя себя в порядок и зачехлив плечи в пиджак, он стремглав направился в ближайшую кофейню, где и разместил свой временный офис. Крошечный анклав всемирного фонда занял самый большой стол в заведении — кипы бумаг, несколько записных книжек, ноутбук, планшет, ручка, карандаш, два телефона. Феликс смотрел на всю эту канцелярию как на аппетитные блюда, сготовленные непревзойденными мастерами кулинарии.

Ближе к полудню заместитель поднялся из-за стола и встал в очередь за вторым кофе и перекусом. Задумчиво проворачивая манжетную запонку, он вдруг обнаружил, что перед ним стояла девушка с уже знакомыми ему темно-рыжими кудрями и забавным пучком на макушке. На ней была свободная кофта, обнажавшая плечи, рваные черные джинсы и поношенные кеды, просившие каши в несколько ртов сразу. На руку она нанизала мотоциклетный шлем. За спиной висел почерневший от дорожной пыли некогда бежевый рюкзак.

— Вот ведь бред! Зачем в каждом кафе называть стаканы по-своему?! Придурки, блин! — выругалась незнакомка. Мысленно Феликс согласился с замечанием злюки. Он тоже не видел смысла в том, что разные кофейни давали свои, местные прозвища размерам стаканов. Вместо маленького, среднего и большого размеров здесь, например, раздражающе красовались в меню ниньо, тио, абуэла.

Девушка говорила на американском диалекте и определенно была не из местных. Делая заказ, она нервно постукивала носком по полу и, казалось, вот-вот взлетит в воздух, словно ракета. Феликса охватило нехорошее предчувствие. Заместитель подозревал, что источником столь агрессивной возбужденности был именно он. Наверняка девица запомнила его, когда он обедал в компании Айзека, и теперь хотела расспросить, как лучше всего подступиться к знаменитости.

Злюка медленно повернула к Феликсу миловидное лицо, усыпанное щепоткой едва заметных веснушек. Заместитель вовремя перевел глаза на настенное меню. Знай он раньше, каким странным и прилипчивым окажется это на первый взгляд бесхитростное и прямолинейное создание, дал бы деру без оглядки, не вспоминая о ценной канцелярии, разложенной на столе.

— Вы будете что-то заказывать, да? — осведомилась та. Феликс сперва сделал вид, будто не понимает, что обращаются к нему, но, увидев, что позади него в очереди больше никого не было, посмотрел девушке прямо в глаза.

— Разумеется, иначе зачем бы я стоял тут?

— Тогда я подожду вас за вашим столом, — перебарывая смущение, деловито заявила она. Затем злюка неуклюже оборвала зрительный контакт и зашагала к офисному анклаву со стаканом кофе в руке.

Застигнутый врасплох Феликс не вставил ни слова поперек. Дерзкая, но стеснительная веснушка ошарашила его своей наглостью. Закинув ногу на ногу, она пялилась в окно из-под нахмуренных бровей и не могла даже помыслить, от каких важных дел она отвлекала заместителя. Пока готовили кофе, Феликс задумался, не попросить ли девушку связаться с ним в другой день, но пришел к более стоящей идее — он даст ей десять минут (очень щедро с его стороны!), затем честно признается, что огромная куча обязанностей требует безраздельного внимания, и вежливо попрощается, всучив визитку с номером, звонки на который всегда оставляет без ответа. Репетируя заготовленную фразу, Феликс подошел к столу, но веснушка затараторила так быстро, что он не успел даже губ разомкнуть.

— Я надеялась, что от этого разговора получится уйти, — начала девушка, в чем заместитель был с ней полностью солидарен. — Я надеялась, что вы в Мемория Мундо проездом и исчезнете, как только закончите какие-то ваши дела. И все же вы здесь, никуда не уезжаете и вертитесь вокруг Сибиллы, как пес вокруг пустой миски. Скажу прямо — вам не следует… вам нельзя к ней приближаться! — выстрелила она.

Феликс, в тот момент опускавшийся на стул, замер в нелепой позе. Так или иначе, ему вновь придется отдуваться за Айзека — если не за его писательскую популярность, так за тусовки с новоиспеченной собутыльницей.

— Как тебя зовут? — после небольшой паузы спросил заместитель. Он перешел в сидячее положение и поправил дорогой пиджак. По сравнению с ним собеседница выглядела бездомной нищенкой, чудом выжившей после землетрясения.

— Меня зовут Джейн Бладборн, я сестра Сибиллы. Настоящей Сибиллы.

Щеки веснушки пылали, из глаз сыпались гневные искры, но вместе с ними на лице проступала неловкость. Девочку потряхивало, голос дрожал, носком кеда она описывала окружность размером с баскетбольный мяч. Она явно шла с собой на компромисс, заводя с Феликсом этот разговор. «Сколько ей? Лет восемнадцать?» — подумалось мужчине. Спокойствие одетого с иголочки заместителя выводило ее из себя и заставляло чувствовать, что контроль над ситуацией находился в его крепких мужских руках. Однако же Феликс беспомощно смотрел на Джейн, как на оставленного на его попечение грудничка, к которому не приложили инструкцию по эксплуатации.

— Настоящей Сибиллы? — непонимающе улыбнулся он.

— Именно. Человек, которого вы знаете как Сибиллу Дельгадо, на самом деле ею не является.

«Местная сумасшедшая?» — предположил Феликс.

— Кто-то использует ее личность в собственных целях, правильно я тебя услышал? — предположил он, отхлебнув горячего кофе. Но не успел отправить порцию бодрящей жидкости в желудок, как Джейн преподнесла ему слова, обладавшие куда большим энергетическим потенциалом, нежели напиток в его стакане. Таким, что Феликс чуть не выплюнул кофе прямо на заваленный документами стол.

— Не личность — ее тело! — гаркнула девушка, злобно треснув по столу маленьким кулачком.

Веснушка была на взводе. Экспрессия играла для нее не лучшую карту, ведь именно она укрепляла Феликса во мнении, что перед ним — типичная пациентка психиатрической клиники, которая еще не нашла путь до дверей больницы.

После громкого восклицания, на которое обернулись несколько гостей кафе, Джейн собралась с духом и утихомирила трясучку в руках глубоким успокаивающим вздохом. Самообладание придало ее словам чуть больше убедительности — но разве что чуть. В остальном же аура шизофрении окутывала каждое предложение, которое было призвано уверить Феликса в правдивости ее подозрений.

— Я в курсе, что веду себя как полоумная, — рассудительно продолжила Джейн. — Но это не отменяет того факта, что вам следует уехать. Вам нельзя находиться с Сибиллой рядом.

— В чем же дело? Кто, как ты считаешь, пользуется телом твоей сестры и пускает пыль в глаза всем вокруг?

— Вы не так давно с ней познакомились, правильно? И ничего не знаете о том, какой она была раньше. Она изменилась до неузнаваемости. Такого просто не бывает! Человек, которого вы встретили, — не Сибилла Бладборн!

— Смерть близкого многих меняет…

— Нет-нет, — перебила Джейн, замахав руками. — Вы кое-чего не знаете о Сибилле.

— Пожалуй, я почти ничего не знаю.

— Значит, вы не в курсе, что до Гаспара она была замужем?

— Люди женятся и разводятся. Ничего удивительного…

— У нее есть маленькие дети!

— Правда? Наверное, это замечательно… — Феликс равнодушно пожал плечами.

— Сибилла игнорирует их уже два года! Также она игнорирует бывшего мужа, с которым не теряла связи даже после венчания с Гаспаром. Понимаете, к чему я клоню? Посмотрите! — Джейн покопалась в рюкзаке и вытащила из него несколько помятых фотографий. — Посмотрите, эти снимки были сделаны здесь, в Мемория Мундо, три года назад, тут она вместе с детьми и бывшим мужем. Они приезжали навестить ее и познакомиться с Гаспаром. Но как только тот погиб, Сибилла перестала контактировать со всеми, кто был ей близок и дорог! Она до сих пор делает вид, будто никого из ее прошлой жизни банально не существует! Как только Гаспара не стало, я примчалась из Штатов, чтобы поддержать ее. Но она не только не приняла моей заботы, но и находила всевозможные предлоги, чтобы избегать меня!

— Ей хотелось побыть наедине со своим горем…

— И поэтому она подала на меня в суд?! Какой позор! Родную сестру обвинить в сталкинге! Я всего-то пыталась ее вразумить! Дети места себе не находят! Они считают, что мать их разлюбила и бросила! Я уж начала подозревать, что так и есть!

Феликс смерил Джейн многозначительным взглядом, как бы давая ей подсказку, что он — вовсе не тот человек, который способен оказать достойную психологическую помощь. Джейн не сумела прочитать это послание в гримасе заместителя и ошибочно приняла его сморщившуюся физиономию за сочувствующее внимание.

— Она добилась от суда, чтобы я не приближалась к ней меньше, чем на сто метров! Вот ведь сука, представляете?! — опять громкое восклицание, и теперь уже на кружок параноиков, в который Феликс вступил поневоле, смотрело все кафе без исключения. Разве что уборщица продолжила флегматично возить шваброй по паркетному полу. Джейн не придала любопытствующим взглядам кофейных потребителей никакого значения и вдогонку предыдущему восклицанию выпалила целую цепочку громких обвинений, от души поперченных не очень-то оригинальными ругательствами. — Одно радует — эта мерзотная тварь не смогла меня депортировать!

— Послушай, если хочешь присоединить к нашей беседе и остальных людей в кафе, то давай просто позовем их к столу? К чему докрикиваться до них через весь зал? — Спрятанный под деликатностью сарказм Феликса мог приструнить кого угодно, он часто шел в атаку на деловых собраниях и в общении с сотрудниками фонда, вероломно гнувшими свою линию поперек здравому смыслу. Манипуляция снова подействовала, и Джейн в смущении замолкла. Дальше она говорила так тихо, что Феликсу пришлось придвинуться к ней поближе.

— Посмотрите внимательней. — девушка вплотную придвинула к Феликсу фотографию трехлетней давности. Уголок карточки коснулся рукава его рубашки.

Счастливый момент из хроники разведенной семьи. Стоят у фонтана, обнимаются, смеются. Счастье и радость — вот что передавала фотография между строк, помимо непосредственного содержания. Бывший муж Сибиллы, двое маленьких детей — оба не старше семи — и молодая девушка в солнцезащитных очках и светлом летнем платье. С чего эта семейка выглядела такой улыбчивой и сплоченной, Феликсу было невдомек, ведь Сибилла и ее муж были разведены к тому моменту, а саму фотографию сделали, когда Сибилла ожила в рассвете новой любви к Гаспару. Сам заместитель посвятил всего себя благотворительному фонду. О специфике семейной жизни он знал только понаслышке, однако имевшихся сведений ему хватило, чтобы посчитать подобный уклад взаимоотношений весьма и весьма странным. «Это что, Сибилла?» Феликс с недоумением уставился на девушку, смотревшую на него с фотографии через очки-авиаторы. Схожего с нынешней Сибиллой у нее действительно нашлось маловато — темно-рыжие волосы как у младшей сестры, нет силиконовой груди, мимика будто выражала эмоции иначе, выбор одежды претерпел изменения в сторону модного и роскошного. Сибилла из прошлого излучала свет и выглядела по-настоящему живой — в отличие от карикатурной неврастенички из настоящего.

— Понимаете, тот, кто общался с вами, — это не Сибилла, — по-шпионски тихо прошептала Джейн.

— А кто же тогда? — подыграл Феликс, комично скопировав ее шепот.

— Моя версия — она пришелец.

— Звоним Фоксу Малдеру?

— Шутки здесь вполне уместны, в этом я с вами согласна. Я и сама считаю, что версия слабовата.

— Слабовата — это мягко сказано, Джейн. — По-отечески улыбнулся Феликс, чем еще больше смутил девушку.

— Сперва я подумала, что в нее вселился злой дух. Я накидала ей распятий в дом. Хорошо, что она оставляет окна открытыми на ночь.

— Серьезно? И сколько же распятий Сибилла обнаружила у себя дома после Иисусьей бомбардировки?

— Откуда мне знать, какие из них она нашла, если я не имею права с ней даже в одном лифте ехать? Ну, порядка десяти, наверное, я закинула… — неуверенно протянула Джейн и быстро добавила, как будто это могло отменить сказанное: — Но это не особо помогло. Никаких изменений. Она все так же отказывается меня видеть. При отсутствии других версий я остановилась на том, что она пришелец. Кстати, вы не видели фильм «Прибытие»? Старый такой, с Чарли Шином?

Пришла пора привнести в безумный разговор толику здравомыслия. Уж его-то у Феликса всегда было хоть отбавляй.

— Джейн, — осторожно, но уверенно начал он. Его взрослый, умудренный взгляд, заключавший в себе силу и пуританскую сдержанность, смотрел прямо в карие глаза девушки, и она, в очередной раз заробев, повернулась к собеседнику боком.

— Вы не верите мне, — то ли обиженно, то ли расстроенно промямлила злюка себе под нос.

— Послушай меня, — строго и одновременно дружелюбно Феликс призвал Джейн быть внимательной к его словам. — Не хочу огорчать тебя, но самая правдоподобная и очевидная гипотеза, не требующая никакой эмпирической проверки, лежит на поверхности, и ты намеренно отказываешься ее признавать по причинам, мне кристально ясным. Не стану отрицать — ты знаешь Сибиллу гораздо лучше меня и лишь тебе судить о масштабах произошедших в ней изменений. Однако ответ на вопрос, почему она стала такой, какая она есть сейчас, очень прост и потому кажется тебе неприемлемым. Наглядность его лишает тебя возможности вернуть прежнего родного тебе человека. Ты чувствуешь беспомощность перед лицом этой проблемы, поэтому ты так злишься на сестру. Я хочу заверить тебя, что ты не одинока в этой беспомощности. Многие люди испытывают страх признать изменения, произошедшие в их близких, и продолжают жить с устаревшим представлением о них. Смерть любимого человека — очень оправданная причина изменений, и, боюсь, изменения эти могут быть необратимыми. Решение ситуации зависит от того, готова ли ты принять Сибиллу такой…

По мере его речи Джейн все больше хмурилась, смятение и застенчивость бесследно пропали под занавесом недовольства и возмущения, вновь разраставшихся на ее молодом личике, делавшемся лишь милее от безвредной агрессии. Одним хватом девушка собрала семейные фотографии, так и не получившие должного внимания, и сунула их в рюкзак. Затем поднялась с места и прежде, чем удалиться, отвесила нелестный комментарий, как бы подведя итог состоявшейся встрече:

— Вы чересчур многословны, я ожидала от вас большей решительности и нестандартного взгляда на вещи. Когда вы найдете в себе смелость признать, что я права, позвоните по этому номеру. — Поверх вездесущих листов А4, измалеванных разнообразными печатями, закрученными подписями, таблицами и прочими бюрократическими изысками, которые для Джейн были что египетские иероглифы, злюка положила визитку, сложенную в несколько раз.

Прихватив мотоциклетный шлем, веснушка выскочила из кафе, не попрощавшись. Побег ее был столь скорым, что Феликс, буквально на мгновение отвлекшийся на картонный сверток размером со спичечный коробок, поднял взгляд от стола и не обнаружил девушку в зрительном поле. Не позже чем через секунду она пронеслась в окне мимо, восседая на тарахтящем мопеде.

Заместитель вернулся к разглядыванию необыкновенной визитки. Он потянул за сложенные концы, и при развороте из центра картонки выскочило трехмерное картонное пламя, а под ним — надпись: «Джейн Поджигательница».

* * *

— Тебе плохо?

— А разве незаметно? — Сибилла, ковылявшая к автомобилю контуженной походкой, была не в настроении говорить.

Регулярные тренировки в уничтожении планетных запасов спиртного спасли писателя от сурового похмелья. Сибилла же сомневалась, не сделал ли Айзек ей лоботомию, пока она пребывала в сладко-пьяной отключке.

Оставленные в бардачке машины солнцезащитные очки Сибилла встретила как спасителя, который убережет глаза от ярких лучей пламенной звезды. Не жалея сил, солнце жарило с самого утра и нещадно палило оголенные участки кожи. Закоренелому лондонцу такая энергичность небесного светила виделась необычным явлением в начале мая, и если бы не дата на приборной панели «Порше», Айзек счел бы, что они провалялись в похмельном сне до июля.

— У тебя второй пары очков не завалялось? — спросил он, усевшись на водительское сиденье. По совместной договоренности он взял на себя обязанности шофера, так как у спутницы сил хватало только на сдерживание рвоты, неожиданными приступами пытавшейся сбежать из ее желудка. Собственно, даже самые простые, короткие ответы Сибилла сопровождала поднесением ладони к губам и носу.

— Фпжаке… — нечленораздельно промычала она.

— Что? — не понял Айзек.

— В пиджаке… — Свободной рукой, не прикрывавшей врата рвотной тюрьмы, Сибилла указала на нагрудный карман.

Айзек нашел в нем свои Рэй-Бэны и нацепил их на переносицу.

— Как они там оказались?

Жестом, которым обычно разгоняют рой жужжащей мошкары, Сибилла показала, что поддерживать разговор не собирается.

— Не сочтите за дерзость, миледи. Цель моей болтливости — скрасить ваш досуг, а никак не способ напакостить, — Айзек издевательски засмеялся.

Звуки, даже те, которые покоились на безобидно низком уровне децибел, обтекали голову Сибиллы так, словно наждаком соскребали кожу с черепа. Она развернулась к окну, пытаясь увернуться от волны несвоевременной игривости писателя. Не сказать, что тот выглядел свежим огурчиком, вкусом алкогольного маринада от него несло за милю, но бодрые остроты пружинили из него одна за другой. Комический настрой пропал вместе с единственным слушателем — Сибилла окунулась в сон, не успел «Порше» вырулить за черту города. Бладборн открыла глаза уже в Мемория Мундо. Айзек привез их в полюбившееся кафе на набережной для плотного завтрака.

— Фух, мне значительно лучше, — пробурчала Сибилла, выползая из машины. — Попивоны с тобой похожи на вакханальные песнопения, плавно перетекающие в спиртовое самоубийство.

— Миледи, прошу не забывать, кто из нас двоих больше налегал на крепенькое! Вчера я был твоим проводником по территории алкогольного помешательства, а не равноправным компаньоном!

— Кто ж наймет такого проводника? Не далее как минувшим утром я считала, что отправлюсь на тот свет благодаря твоему убийственному маршруту!

— Капризы-капризы, миледи. Я обманчиво видел в тебе собутыльника мастерской величины, но до столь достопочтенного ранга тебе еще расти и расти. К тому же своей похмельной немощностью ты разжалобила меня и вынудила сесть за руль. Я не водил автомобиль с самого Лондона! — отозвался Айзек на пороге кафе в тот момент, когда открывал перед дамой дверь.

— Ты нанял личного водителя, чтобы путешествовать по Европе? — недоумение развернуло ту на сто восемьдесят градусов. — Ты, кажется, скромнее отзывался о прибыльности писательской профессии!

— Я приехал… с другом, — замялся Айзек. Затем быстренько уселся за свободный столик и уткнулся носом в меню.

— С Феликсом твоим? — Сибилла присела напротив. Двумя руками она собрала волосы в хвост и освободила загорелые щеки от черной занавески.

— Почему ты так решила? — спросил Айзек, отлипнув от меню.

— Он твой заместитель, как-никак. Насколько я поняла вчера, его должностная инструкция толщиной с Талмуд. Ты меня с ним познакомишь? Вдруг он излечит меня от геморроя с казино?

— Застать его свободным сложнее, чем увидеть пингвина посреди Сахары.

— Не преувеличивай, Бладборн. В Мемория Мундо одного и того же человека можно встретить по семь раз на дню. Гляди, случайно наткнусь на твоего заместителя и во всех красках поведаю ему о прегрешениях начальника.

— Желаю удачи. — Саркастически улыбнулся Айзек. — Он тот еще хитрец. Готов поспорить, мигом придумает убедительную отмазку и слиняет до того, как ты успеешь представиться.

— А если я пущу в ход женское очарование?

— Тем более! — отмахнулся писатель и этим жестом подчеркнул отсутствие каких-либо шансов завладеть вниманием друга. — Феликс — своенравный персонаж, но от женского флирта краснеет хуже подростка, застигнутого родителями за мастурбацией.

— Не люблю такие сложности. — Потеряв интерес к теме разговора, Сибилла погрузилась в меню. Дислексия упала в копилку похмельных симптомов, и выбирать блюда она могла исключительно по картинкам.

Через некоторое время на столе появились ледяные коктейли из свежевыжатых соков, тарелки с яичницей, поджаренным беконом, нарезанными овощами и хрустящими гречишными булочками, покрытыми симпатичным румянцем. Богатая красками и чудесными запахами композиция пиршества настолько раззадорила аппетит, что спутники прекратили болтовню, а редкие невнятные фразы вылетали из набитых едой ртов. Когда же тарелки опустели, разговор возобновился.

— Что тебе приснилось сегодня? — спросил Айзек, допивая остатки сока через хлюпающую трубочку. — Первый раз в жизни видел, чтобы человека так трясло во сне. В тебя демон вселился, что ли? Я было полез в интернет искать инструкцию по экзорцизму.

— Кто знает, может, рэп на латыни и вывел бы меня из кошмара. Как говорится, клин клином вышибают. — Лениво улыбнулась в ответ Сибилла.

— Расскажи, что приснилось.

— Я не помню и половины.

— Хотя бы то, что помнишь. Ты же знаешь, я люблю разные необыкновенности, а сновидения — прямо-таки воронка странностей и абсурда.

— Ох, что ж там было-то… — женщина откинулась на спинку стула и уставилась в потолок. — Так… я была дома… в доме Гаспара. Потом дом загорелся… я пыталась выбраться, но все было в огне. Меня окружило пламя, оно прыгнуло мне на ноги, поползло по всему телу. Я сгорала заживо.

Склонность визуализировать каждую, даже мимолетную, мысль скрючила лицо Айзека в гримасу отвращения и страха. Ему стало жутко от слов о горящем здании, а рассказ о полыхающей, обугленной коже поверг писателя в такой шок, что он всеми силами принялся прогонять навязчивые картинки из головы. И даже быстренько заказал холодной воды, словно собирался в случае чего воспользоваться ей в противопожарных целях.

— Посещение крематория в качестве объекта испепеления, знаешь ли, не самое лучшее времяпрепровождение. Когда я почувствовала, как огонь впивается в кости…

— Ладно-ладно, не продолжай! Боже, с моей-то фобией этот кошмар вероятнее приснился бы мне, а не тебе! — Айзек торопливо вытер испарину со лба салфеткой, затем скомкал ее и затолкал в пустой стакан. — Странно, но в эту ночь меня тоже посетил кошмар. После твоего случая мой сон уже и не кажется таким страшным…

— Правда?

— Да, и в этом кошмаре была ты.

Интрига заблестела в глазах Сибиллы. Всегда любопытно, какую роль человек отвел тебе в своих сновидениях. Айзек загляделся на бутылку газированной воды, только что вытащенную официантом из холодильника. Капельки конденсата, стекавшие по стеклу, напомнили ему о пленнице, запертой на втором этаже мрачного дома.

— Ты расскажешь наконец? Чего замолчал? — ведьма нетерпеливо оборвала затянувшуюся паузу.

Писатель не преминул художественным стилем, когда во всех подробностях описывал загадочное сновидение. Оттого повествование получилось настолько увлекательным, что Сибилла испугалась: вдруг Айзек закончит рассказ на самом интересном месте, и была бы совершенно не прочь, если бы он додумал завершение самостоятельно. Она внимала истории как ребенок, слушающий страшилку у костра. Иногда прерывала рассказчика, чтобы уточнить какие-то детали, но надолго не отвлекала, боясь, что Айзек потеряет кураж и скатится в банальность. Но школьный друг вошел в писательский режим и строчил историю оживленной речью из самых нестандартных и изысканных сочетаний слов, невзначай напоминая Сибилле о своем профессионализме и высокой эстетичности выбранного ремесла.

— Ты знаешь, что бессознательное говорит с нами на языке символов? Сновидения являют собой зашифрованный протокол о том, что происходит у тебя здесь, глубоко-глубоко. — Айзек постучал указательным пальцем по виску. — Бессознательное — это вместилище всего, что мы не можем принять, это репрезентация наших истинных страхов и тревог. Несмотря на то что у каждого отдельного человека символизм психики избирает свой индивидуальный словарь, закономерности встречаются нередко. Очень часто дом в сновидениях обозначает некоторое сосредоточие бытия. Например, нашу жизнь, внутреннее убранство нашего характера и особенности психики, иерархию ценностей, отображенных в интерьере и элементах декора, в близком окружении людей, ведущих себя соответствующе в стенах дома. В сновидении я как бы осуществлял путешествие между своим внутренним миром и твоим.

— Я вижу, к чему ты клонишь. Раз уж мы говорим о сновидениях, я выражу твою мысль метафорой: я угодила в капкан депрессии и намеренно не вылезаю из него, мечтая о скорой гибели. Твое же героическое начало не дремлет и призывает тебя к спасительным действиям. На пути встает непреодолимое препятствие в лице человекоподобного монстра, он мешает тебе спасти меня, все так?

Брови писателя удивленно поползи вверх.

— Это ошибочное мнение, Айзек. Понимаю, я могу выглядеть как ходячий труп со скрипучим моторчиком вместо сердца, но я искренне наслаждаюсь жизнью. Возможно, даже больше, чем при Гаспаре.

Писатель взял передышку, чтобы обдумать услышанное. Он легко принимал вещи, не встающие в один ряд с привычной ему системой убеждений, и все же признание Сибиллы резало слух. Удобно считать, что враньем она защищается от невыносимой горечи утраты, но интуиция подсказывала, что пессимизм Сибиллы имел природу куда более сложную, чем побег от грусти.

— Рада, что с тобой не приходится предавать священные принципы искренности в угоду социальному одобрению. Тебе я могу сказать правду — я страдаю от бессмысленности жизни, и меня наизнанку выворачивает одна только мысль о старости и последующей смерти, неизведанной и, сдается мне, мрачной стороны небытия. Жизнь мне нравится — здесь все понятно, логично, предсказуемо, пути получения удовольствия как на ладони расписаны. Отсутствие жизни — вот что по-настоящему пугает. С твоим появлением меня все меньше гложут эти неприятности существования. Может быть, мое самочувствие улучшилось благодаря надежде, что ты научишь меня писать и с твоей помощью я создам историю, которая одержит победу над смертью и вместе с тем увековечит мое имя.

Телефон Айзека завибрировал, от Карен пришло сообщение: «Пирог! Экзамены на носу! Черкани Трисмегисту, чтобы прислал немного удачи по почте!» Лицо его засияло такой яркой улыбкой, что Сибилле пришлось отвернуться, дабы защитить свое прихотливое самолюбие.

* * *

— Привет! Не прерываю творческий процесс? — спросил Феликс в трубку.

Айзек отошел от марафона клавишной игры, написал двадцать страниц и решил, что заслужил перерыв. Местом для работы сегодня он избрал обычную лавочку на причале. В штиль здесь ничто не мешало полету мысли, а ребристая гладь с оранжевой полоской заходящего солнца как нельзя лучше способствовали созерцанию в короткие паузы между сочинительством.

— Привет, Феликс, — отозвался писатель, громко и беспардонно зевнув. — Прости, что не звонил тебе с самой вечеринки. Столько всего произошло, я не хотел растерять все идеи и кинулся их записывать, как только появилось время.

— Ничего страшного, Айз. Тебя не сильно потревожил тот инцидент с факиром? Голос у тебя был такой, будто ты ото льва босиком по щебенке удирал.

— Все прошло… приемлемо. Сибилла сперва сочла меня за сумасшедшего, не иначе. Пришлось рассказать ей про мою фобию.

— Главное, что все обошлось, никакой эскалации не последовало.

— Именно так.

— Айз, к слову о сумасшедших. У меня есть новости, о которых, признаюсь, не кривя душой, мне не очень хочется тебе сообщать, но, уверен, выслушаешь ты их с упоением.

— Ты прямо читаешь мои мысли, Феликс. Я тоже хотел рассказать тебе немного о безумии, которое подвернулось мне накануне.

Друзья встретились в ресторане неподалеку. Пришла пора ужинать, а самая лучшая приправа к любому блюду — увлекательная история от близкого друга. Заместитель не стал ничего заказывать и только смотрел, как Айзек, проголодавшийся за долгие часы без единой молекулы углеводов и белков, изучал позиции меню со всей серьезностью. Когда выбор был сделан, Айзек взял эстафету обсуждения выдающихся случаев безумства и первым принялся рассказывать о событиях, произошедших с ним на днях. Все еще пребывавший одной ногой на страницах книги, он не мог отделаться от заковыристых изречений и поэтичного стиля, что значительно увеличило объем повествования, однако бурный финал с кражей картины и ночным припадком стоил того, чтобы выслушать все до конца. Феликс с облегчением узнал, что он не единственный, кто вляпался в странности, но все же подозрения Джейн казались детской забавой в сравнении с ненормальностями ее старшей сестры.

— Сибилла любит окружать себя сумасшедшими. Наверное, это помогает ей сохранять хрупкую иллюзию собственной психической целостности, — поставленный диагноз Айзек закусил маленьким треугольным ломтиком пармезана, снятого с макушки конусообразной горки салата. — У нее прямо-таки нюх на личностные расстройства. Как голливудская звезда собирает вокруг себя толпы папарацци, так и она магнитом притягивает выдающиеся экземпляры из DSM. Словно коллекцию собирает. Помнишь такие журналы из нашего детства, для них надо было наклеечки покупать? У Сибиллы вместо наклеечек — психопаты. Я тебе рассказывал про ее умершего мужа, да? Гаспара?

— Да-да…

— Неладное стало происходить с Гаспаром после того, как они с Сибиллой поженились. Не соврать, я много раз видел, как мужское начало в человеке чахнет, если брак принес больше разочарований, нежели радости, но если взять на веру все сказанное его родителями, то Гаспар был сам не свой последние годы. В наших разговорах Сибилла ни одним словом не упрекнула мужа, ни разу не заикнулась даже об ухудшении его физического и ментального состояния. Сложно представить, что она не замечала ничего подозрительного. Готов на что угодно спорить — она намеренно умолчала о том, что Гаспар увядал от какой-то болезни. Она знает, что на самом деле случилось с мужем, и держит эту тайну за семью печатями.

— Другая наклейка из журнала — ее сестра, — наконец вклинился Феликс.

— Что? Да ну! Ты встретил сестру Сибиллы?! — Писатель наклонился к заместителю, ожидая, что вот-вот тот изольет умопомрачительную историю их встречи. — Давай, не скупись на слова, друг! Рассказывай, как все было!

— Она настоятельно рекомендовала не связываться с Сибиллой.

— Почему? Как она обосновала эту рекомендацию? — Выпучил глаза Айзек.

— Потому что, по ее словам, Сибилла… — вдруг Феликс замялся, будто прожевывая вязкую ириску, склеившую зубы. Слово «пришелец», которым он намеревался увенчать фразу, смущало его, лишая уверенности, стоит ли вообще произносить вслух такую нелепицу.

— Ну?!

— Сибилла… — встревоженное лицо маленькой беззащитной веснушки вызывало в груди Феликса желание окружить несчастную девчушку заботой, и это желание никак не соответствовало той фразе, которую он собирался озвучить. Неясная смесь смутных чувств, охватившая сердце заместителя, ввела его в смятение, с которым он никак не мог справиться. — В общем, после смерти Гаспара Сибилла изменилась до неузнаваемости. Если бы не внешнее сходство и паспорт, было бы логично решить, что Сибиллу попросту подменили.

— Родители Гаспара говорили то же самое. Так почему не стоит с ней связываться, с Сибиллой-то?

— Эмм… — Слово «пришелец» по-прежнему ворочалось на языке и норовило взобраться на его кончик. — Сибилла стала непредсказуемой. Никто не знает, какой номер она выкинет.

— Например?

— Ну… например, она прервала все контакты с родными. У нее двое детей — мальчишка лет семи и дочка, ей лет пять, кажется. Сибилла не разговаривала с ними с самой смерти Гаспара.

— То есть как не разговаривала? Совсем?

— Совсем. Прошло больше двух лет, но от Сибиллы нет ни единой весточки ни родителям, ни мужу, ни детям, ни друзьям, ни бывшим коллегам, никому, кто был ей по-настоящему дорог. Огромным плюсом к этой куче непонятностей идет беспочвенная подозрительность Сибиллы к родственникам Гаспара.

— Это и правда странновато… но, с другой стороны, она могла неосознанно избрать стратегию избегания. Заняла дистанцию по отношению к другим людям, чтобы уберечь себя, понимаешь? В одиночестве некого терять. Вполне очевидно, она диссоциировала свою привязанность к тем, кто ей дорог.

— Напомни, диссоциировала — это как с раздвоением личности?

— Наподобие того. Запихнула в пыльный ящик, как фарфоровую посуду, и не пользуется, потому что боится разбить. Знай, Феликс: вместе с Сибиллой мы снимем замок с этого ящика, и девочка, поцеловавшая меня на выпускном, вновь станет прежней. Я знаю, что это произойдет. Так говорят мои сны.

— У тебя настроение поиграть в психолога? Препарируешь психику несчастной вдовицы ради собственной забавы? — друг состроил серьезную гримасу и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

— Ну что ты… — Писатель махнул перед собой вилкой, будто отбиваясь от нравственной атаки. — Я всего-то…

— Ради вдохновения, верно?

— Не ты ли велел мне вкалывать вдохновение в артерию, пока книга не будет закончена?

— Уверен, я использовал иной речевой оборот, однако это не меняет того факта, что ты прав. Признаю, я подтолкнул тебя делать то, что дало тебе материал. Все же я знаю чертеж твоей натуры в деталях, в которых схема моей собственной личности мне недоступна. Я буду не я, если не укажу тебе на эгоизм, толстым слоем покрывающий твои последние поступки. В противном случае палач совести будет терзать тебя, случись с Сибиллой что-то страшное.

— Какой еще эгоизм? Ты не видишь, что мое появление приободрило Сибиллу? Ей стало лучше!

— Айзек, ты пользуешься ей, и ты это знаешь. Под видом добродетели ты вторгаешься в жизнь, находящуюся на роковом разломе, и раскачиваешь и без того хилую опорную конструкцию, на которой психика Сибиллы держится одним мизинцем. Ради альтруизма? Нет, ты делаешь это ради себя, и ты будешь ненавидеть себя за это.

— Посмотрите-ка! Заговорил метафорами!

— Прошу, не отвлекайся, — сурово отрезал Феликс. — Душевное равновесие Сибиллы — не исследовательский кейс, над которым можно биться с утра до ночи и в конечном итоге запороть. Ты слишком многое о себе думаешь, если решил, что дискуссии с отцом воспитали в тебе психиатра.

— Какие щедрые преувеличения, — отмахнулся Айзек, после чего посмотрел на друга с пугающей уверенностью. — Узлы незаконченных историй, странности и недомолвки, равнодушие и страх перед смертью — за этой психологической паутиной что-то прячется. Загадка Сибиллы Бладборн бросает мне вызов, и я этот вызов принимаю. Если помочь ей — значит рискнуть, то так тому и быть. Я рискну. Если ты и правда видишь чертеж моей личности, то знаешь, что я не останусь в стороне. Я не буду смотреть на ее страдания с верхней трибуны.

* * *

Прямоугольные темные очки, кепка и летний кремовый шарф привлекали куда больше внимания, чем лицо, не закрытое никакими атрибутами. Вряд ли можно сказать, что вещицы из шпионского инвентаря не выполняли прямого назначения, нет, Сибиллу и правда было сложно узнать, но взгляды она приковывала, как актриса со свежих афиш, заглянувшая в районный супермаркет. Маскировку ведьма объяснила тем, что в районе одиннадцати утра по рынку частенько снуют родители Гаспара. От бездарной игры в любящих и заботливых самаритян вдову стошнит прямо на корзинки с овощами и фруктами. Такого зрелища лучше избежать.

— Я готовлю раз в столетие. Исключительность этого события прибавляет ему значимости, — поведала Сибилла, двигаясь между рядами. Она тщательно проверяла качество и свежесть товара, как если бы своей стряпней дерзнула угостить самого Гордона Рамзи.

— Ты и правда редко готовишь? — Айзеку стало интересно, какой матерью была Сибилла до Гаспара. Морила детишек голодом? Делегировала материнские обязанности няньке и домработнице? Какой вообще была ее жизнь, пока она не перебралась в Мемория Мундо? Действительно, почему она ни разу и словом не обмолвилась о своем прошлом?

— Как я и сказала — раз в столетие. — Улыбнулась та. — Гаспар обожал готовить. Любой умелый кулинар позавидовал бы его навыкам.

— Но он не всю твою жизнь радовал тебя своими шедеврами, верно?

— Верно, до встречи с ним я готовила сама. Но затем многому у него научилась.

Сибилла остановилась у очередного прилавка. Ей наконец-то приглянулись какие-то продукты, и она приступила к заполнению плетеной корзинки, висящей на локте. Айзек воспользовался моментом, чтобы сладко зевнуть за спиной у подруги и скрыть скуку от долгих блужданий по рыночным рядам. Он безмятежно потянулся и приложил ладони к затылку, не удосужившись закрыть широко разинутый рот. Тут же Айзек увидел в толпе знакомое лицо с россыпью миловидных веснушек. Кудрявый вихрь темно-рыжих волос, торчавший из-под мотоциклетного шлема, на глазах — круглые очки со стеклами цвета лаванды. Безусловно, это была Джейн. Несмотря на абсолютно непохожую внешность, сходство с сестрой все же присутствовало — они обе не умели выбирать правильный камуфляж и все усилия слиться с толпой давали диаметрально противоположный эффект.

Испепеляющий вектор злости просачивался через очки и с неизменной силой впивался в Айзека. На мгновение писатель смутился, его движения сковала неуверенность. Казалось, будто Джейн, это маленькое средоточие злобы, может рвануть не хуже атомной электростанции и при взрыве дезинтегрирует все объекты в радиусе тысячи километров, половину Европы превратив в радиоактивную пустыню. Как сапер, опасающийся браться за неизвестный экземпляр бомбы, писатель отвернулся от злюки к ее сестре, которая продолжала рыться в овощах. «Господи, вот ведь неймется этой малой! Чего она добивается?» Айзек задумчиво почесал подбородок.

— Итак, возьми пару килограммов этой картошки, килограмм лука вон у того парня, бери сам из ведра с краю. Я схожу в мясной отдел пока, а на обратном пути найду хороший базилик, — скомандовала Сибилла и зашагала к прилавкам с мясом у дальней стены павильона.

По распоряжению Сибиллы Айзек расправил скомканный пакет и начал перекладывать в него картофель. Джейн не заставила себя ждать и окликнула Айзека со спины.

— Эй, воришка фамилий! А ну обернись!

Полусогнутый над корзинками с овощами Айзек обернулся на зов веснушки.

— Почему вы не уехали? Вы не понимаете предостережений? Вам же грозит опасность!

— Откуда ты узнала про фамилию? — спокойно и без удивления осведомился Айзек, заранее предполагая ответ.

— Гугл подсобил. В интернете не так много фотографий с вами, вы даже Википедию убедили подчистить биографические сведения. Невдомек, что скрытность только раззадоривает лоботрясов у мониторов?

— Что тебе удалось выяснить? — Айзек выпрямился. Располагающее лицо высокого, бесспорно обаятельного мужчины смутило Джейн, ее щеки заполыхали, а речь сделалась торопливой и сбивчивой.

— Мир знает вас под двумя фамилиями — автор бестселлера Бладборн и филантроп Изенштейн, управляющий крупным благотворительным фондом. Как Бладборн вы здесь ради того, чтобы найти сюжет для новой книги, об этом несложно догадаться по заявлению вашего редактора. Как Изенштейн вы наводите порядок в детских домах, возведенных при финансировании вашего фонда.

Айзек недовольно цокнул — он надеялся, что фотографии того, как они с Феликсом посещали детские дома в Германии, Нидерландах и Франции, не напечатают в газетах. Вопреки прогнозам заместителя, их неофициальный визит сочли за стоящий инфоповод и удостоили места в колонке.

— Что же, юный детектив! Ты меня расколола! — писатель шутливо поклонился. — Однако результаты твоего расследования сейчас неуместны. Напомни, какую дистанцию от Сибиллы ты должна соблюдать?

— Сто метров! — буркнула злюка.

— Видишь ее? Вон она стоит. — Айзек ткнул пальцем в сторону мясного отдела — ведьма, сдвинув брови к переносице, сурово разглядывала багровые куски мяса, будто пыталась узреть в них секреты мироздания. — Как думаешь, какое расстояние отделяет тебя от сестры сейчас? По моей оценке, метров пятьдесят, ну шестьдесят. Не боишься, что она заметит тебя?

— Я умею маскироваться, — надменно задрав нос, отрезала Джейн.

— Милочка, твоя родная сестра узнает тебя, даже если ты прилепишь бороду, сбреешь брови и вставишь бельмовые линзы. Тут не маскировкой надо хвастаться, а умением оставаться в тени, юный детектив.

— Не называйте меня юным детективом! Мне двадцать три, между прочим!

— А ума — как у школьницы. Джейн, тебе следует…

— У меня нет времени препираться с вами! Вы думаете, Сибилла просто так лезет к вам во френдзону? Не понимаете? Вы же богач!

— Сомневаюсь, что ей известно состояние моего банковского счета.

— Не ради денег, так ради чего-то другого! Она женит вас на себе, а потом убьет так же, как убила Гаспара! С ней рядом вы в опасности, и раз уж вы не собираетесь помочь мне выяснить, куда эта тварь дела мою настоящую сестру, то вам надо убраться подальше ради вашего же блага!

Не успел Айзек открыть рот, как Джейн нырнула в поток людей, направлявшихся в противоположную сторону от мясного отдела, и все равно затеряться в нем у нее не получилось — белый шлем с зеленой полоской выделялся между макушек, словно буек в неспокойной реке. Айзек, недолго провожавший Джейн взглядом, и не заметил, как Сибилла, родство с которой юный детектив так яростно отрицала, материализовалась рядом, держа в руках термостойкий пакет с мясом.

— Ну ты и копуша, Бладборн, — съязвила она. — У тебя было такое легкое задание, и ты его успешно провалил.

* * *

Сибилла делала все медленно, не торопясь. Именно эта неспешность создавала впечатление, что кухня находится под тотальным контролем хозяйки. Ничто здесь не происходило без ее ведома. Все было подчинено какой-то строгой методике, сближавшей кухню Сибиллы с научной лабораторией. Нарезание овощей хозяйка сопровождала рассуждениями о том, насколько тщетными она считает попытки теории радикального детерминизма объяснить всю психическую деятельность человека влиянием физических процессов мозга, но и не оставила без критики адептов противоположного фланга. Знакомые фамилии изыскателей человеческой души, привычная взаимосвязь современной науки и учений античности вкупе с древними, архаичными культурами почти все проскакивали мимо ушей Айзека. Писатель поддерживал разговор лениво, вполсилы. Мысли о Джейн не покидали его голову по одной простой причине — она не произвела на него впечатления сумасшедшей. Приходя на работу к отцу в психиатрическую клинику, он насмотрелся на людей, страдающих от разного рода помешательств. Злюка в их компашку не вписывалась.

— Будем обедать у бассейна. Отнеси-ка бокалы и тарелку с хлебом. И, пожалуйста, будь добр справиться хотя бы с этим. — Сибилла игриво улыбнулась.

Айзек выполнил поручение, а когда вернулся на кухню, Сибилла заканчивала последние этапы кулинарного творчества — заправляла салат соусом, смешанным по секретному рецепту, и раскладывала горячее по тарелкам. Витающие ароматы разжигали аппетит как нельзя лучше, писатель кое-как сдерживал импульс слямзить что-нибудь вкусненькое со стола или залезть пальцами в большую деревянную салатницу.

— Бладборн, ты разбираешься в вине?

— Так же хорошо, как в женщинах, Сиби. — Подмигнул тот.

— Жалко слышать, что сомелье из тебя не выйдет, — хозяйка зашлась смехом. Кривляясь, Айзек по-детски передразнил ее. — Пожалуйста, спустись в подвал. Там есть винная полка, у самой дальней стенки. Выбор небольшой, но что-нибудь уж найдешь. И возьми фонарь, внизу с проводкой такая же беда, как и во всем остальном доме.

— Телефоном подсвечу, — решил Айзек и отправился на поиски алкоголя. Пил он так много, что его нюх на спиртное мог соревноваться с чутьем сыскной собаки. Сомневаться в том, что писатель справится с задачей, не приходилось.

Массивная металлическая дверь в подвал навела его на воспоминания о логове параноика, прятавшего следы своего безумия под полом дома. Стена вокруг двери и покрытие были поцарапаны, словно изначально здесь висела дверь поменьше, а теперь углы громоздкого куска железа портили паркет и обои. В чем необходимость ставить такую прочную дверь в подвале? Сибилла прячет тут незадекларированные деньги? Покидая светлый коридор и спускаясь в темную бездну подвала, Айзек опасливо обернулся посмотреть, не подкрадывается ли кто со спины, чтобы подло треснуть его по затылку. Борьба с разыгравшейся фантазией, рисовавшей красочные картинки того, какие вульгарные и извращенные порождения зла ждут писателя во тьме, активно продолжалась и после того, как он включил фонарик на телефоне и прорезал густой мрак лучом света. После теплого и гостеприимного испанского воздуха здесь царили влажность и холод. Айзек ощутил себя случайно забредшим в склеп искателем вина — таких персонажей в ужастиках обычно убивают первыми, после чего происходит знакомство с чудовищем, впоследствии сжирающим почти весь актерский состав.

Встреча с монстром не состоялась, однако гость все же нашел чего испугаться — резко развернувшись и направив фонарик на полки, он увидел огромное самодовольное лицо, смотревшее на него с масляного холста, и рефлекторно отскочил назад. Картина была заточена в рамку и прикрыта тонкой прозрачной пленкой, будто Сибилла время от времени спускалась, чтобы посмотреть на нее, и потому не использовала другой материал для защиты картины от пыли, бактерий и прочих убийц краски. Мужчина лет сорока, красивый, статный, уверенный, в глазах храбрый огонь, а улыбка гордая, властная и надменная. Он взирал на писателя свысока и в бездушном взгляде явственно читалось, что Айзек для него — полнейшее ничтожество. Портрет был выполнен в стиле реализма девятнадцатого века, удивительные мазки складывались в безупречные формы и передавали игру теней, цвет, лицевые особенности, морщинки и волосы с предельной точностью и живостью. Тем не менее до фотографического сходства портрету не хватало нескольких шагов, которые и превращали его в картину. «Неужели именно ради этого напыщенного нарцисса Сибилла вовлекла меня в аферу? Чего ради взламывать дом ради портрета какого-то засранца?» — подумал Айзек, не вынося оскорбительного взгляда человека на холсте.

Недовольно фыркнув, он собрался продолжить поиски вина, но увидел, что на полках за портретом целыми стопками лежали и другие картины. Видимо, подготовленные к транспортировке, они были укрыты плотной тканью и перетянуты скотчем, хранить их здесь долго явно не собирались. Чтобы взглянуть на запечатанные картины и при этом не оставить никаких следов повреждений на обертке, потребовалось бы много времени и усилий. Айзек спустился в подвал только на пару минут — раздобыть бутылку вина к обеду и вернуться назад. Его отсутствие наверху не могло продолжаться дольше, и писателю, как шпиону за линией фронта, пришлось быстро найти стеллаж с вином, выбрать правильный сорт и побежать к лестнице. К чему было скрывать откровенный интерес к загадочным картинам? Почему не позвать Сибиллу в подвал и напрямую не попросить разрешения посмотреть, что же скрывают эти упаковки? Причины такой осторожности Айзек разглядел не сразу, но когда уделил анализу немного времени, то без труда понял — Джейн его надоумила, и неслабо. Семена сомнения, посаженные ею в разум писателя, дали первые ростки.

На веранде Айзека ожидал небольшой круглый стол, полностью обставленный пленительными яствами. Сибилла ловко перехватила бутылку вина из его рук и провернула в ладони этикеткой вверх.

— Посмотрим, что ты выбрал… К слову, некоторые из тех бутылок Гаспар купил до того, как мы с ним впервые встретились. — С этими словами она взяла штопор и вогнала его в пробку.

— Вообще-то это мужское занятие.

— Мы установили, что ты далеко не сомелье, Айз. В связи с этим предлагаю отойти от сексистских убеждений. Садись и раскрой чакру обжорства, женатик.

Начало трапезы ознаменовал характерный хлопок, следующий за вытащенной пробкой. И салат, и основное блюдо были настолько восхитительными, что интерес Айзека к предметам искусства в подвале остыл до той температуры, когда его можно было без труда отодвинуть в сторону без угрозы ожога. Разбавленная милыми шутками болтовня ни о чем стала отменной приправой к застолью. Вся умиротворяющая обстановка — плеск воды в бассейне, мягкий свет, бивший сквозь листву и обтекавший стены дома, великолепные кулинарные произведения с пикантным вкусом, неотразимая улыбка на щетинистом лице писателя, — переместила Сибиллу в пространство, где она могла наслаждаться каждой крупицей этого прозаичного и в то же время сладкого момента. Она отложила разговор о первых результатах ее творчества и решилась начать его лишь тогда, когда оба школьных друга переместились на шезлонги и в свободном, праздном ритме опустошали винные бокалы.

— Вчера я снова попробовала приступить к написанию книги, учтя твои последние комментарии и рекомендации, — промолвила Сибилла, заставив Айзека мгновенно развернуться к ней.

— Каковы успехи?

— Я хочу, чтобы ты взглянул и определил сам.

— Конечно! В чем вопрос?! — воодушевленно отозвался писатель.

Хозяйка уверенно поднялась с лежака и скрылась в зале. Ждать ее возвращения долго не пришлось, она вернулась с распечатанной стопкой бумаги в руках и вручила ее мастеру писательского дела. Название большими буквами было напечатано в самом верху первой страницы, и вид его покрыл кожу Айзека трусливыми мурашками, предвестниками животного страха и будоражащего восхищения. «Клетка из костей». Поразительно, каким интригующим преддверием книги может служить ее название. Писатель сразу проникся чувством, что сам текст впечатлит его не меньше.

Десять печатных страниц погрузили Айзека в транс. Он ни на мгновение не мог оторваться от чернильного воплощения Сибиллы, обретшей глубокомысленное и невероятное перевоплощение в буквенных символах. Потрясающие конструкции из слов, меткие, проницательные и мудрые фразы, из одной строки в другую перетекали искренние чувства и переживания, жизнь творца явственно проглядывала там, за гранью вырисованных принтером черных символов на белой дышащей бумаге.

Айзек аккуратно шел по дорожке истории, боясь не доглядеть скрытый смысл и пропустить нечто важное. Начиналось все с бытийных подробных рассуждений о том, что такое смерть и какова природа преклонения перед ней. Почему нам так сложно принять факт конечности сущего и почему человечество находит спасение в религии. Почему за тысячелетия нашего пребывания в мире с непреступными законами бытия мы никак не можем свыкнуться и смириться с незыблемыми принципами расцвета и увядания. Смерть для нас — боль, страдание, источник угнетающего и обессиливающего страха. Мы непрестанно пытаемся превозмочь смерть, подчинить ее своей воле, контролировать и задать ей собственное течение. Самые блестящие умы преуспевают в этом начинании — прорывы в науке обогатили медицину теми средствами, которые позволяют нам жить дольше, излечиваться от ранее неизлечимых болезней, а приверженцы трансгуманизма корпят над идеей бессмертия сознания и перемещения его на электронные носители. Как бы то ни было, все это только начинания, ведь до сих пор смерть выходит победителем из любой борьбы и в конечном итоге сражает любую форму жизни. Можем ли мы представить себе, что есть способ одержать победу над смертью? Каким бы был этот способ и чего бы он стоил? Плавный переход от философствования ведет к Сибилле, к ее будням в Мемория Мундо и знакомству с протагонистом книги — «Меня зовут Илларион, и я победил смерть». Предложение парализовало Айзека. Гадкая смесь удивления, страха и недоумения затормозила чтение, и писатель несколько раз пробежал глазами по одним и тем же словам, проверяя, правильно ли понял их. Такую реакцию сложно было скрыть, и она отчетливо отразилась на его лице.

«Стоп, кто ведет повествование?» — сперва Айзеку виделся очевидным ответ на этот вопрос, поскольку именно будни Сибиллы, размеренные, но обогащенные серьезными рассуждениями, описывалась в истории. В этом не было никаких сомнений — знакомый испанский город у океана, п-образный дом с бассейном во внутреннем дворе, умерший два года назад муж и потерянное прошлое, сквозящее в стиле самолюбие… Откуда взялся Илларион — имя, которым, ко всему прочему, Айзек наделил антагониста из собственной книги? Писатель вновь сосредоточенно уставился в текст. Его глаза, разгадывавшие странную и цепляющую головоломку, метались по завершающей странице, и на самых последних словах Айзек почувствовал себя бешено мчащимся локомотивом, на всех парах срывающимся в обрыв с обрезанных рельс — книга заканчивалась на месте, интриговавшем и пугавшем, оставлявшим неспокойный холодок внутри, но и зажигавшим маленькую искорку надежды, побуждавшую двигаться вперед и желать продолжения. Сила и мощь писательского перевоплощения Сибиллы сжали сердце первого читателя в кулаке, дышать было тяжело, мысли путались и спотыкались друг о друга, а чувства вот-вот выплеснутся наружу гейзерным взрывом. Концовка покорила Айзека и превзошла все его ожидания, отобрала у него дар речи и оставила в благоговейном молчании.

Пока еще немного было сказано об Илларионе, кто он, откуда пришел и зачем, но одно было описано предельно четко и не нуждалось в толковании или комментариях автора — Илларион, человек, обладающий секретом бессмертия, живет в теле Сибиллы, а саму Сибиллу, ее хрупкую душу, держит запертой в клетке подсознания. Очевидно, с самого начала книги читателя должна манить интрига Иллариона, щекотать любопытство и навязывать вопросы о существовании этого изыскателя на поприще человеческой души — как он добился переселения в иную физическую оболочку, каково ему, мужчине, приходится в шкуре женщины. Айзека же одолевали вопросы совсем не очевидного рода.

— Ты наконец скажешь, как тебе? Все очень ужасно? — Сибилла вывела Айзека из безмолвного ступора. Тогда он заметил, что бокал, скромно стоящий у шезлонга, полон вина, и понял, что за время чтения ни разу не прикоснулся к нему. Отличный момент, чтобы уважить обделенный вниманием сосуд и выиграть время, дабы надкусить месиво из чувств и мыслей и начать методично его пережевывать.

Писатель перевел взгляд со страниц на Сибиллу, выжидающе следившую за всеми изменениями на его напряженном лице. Он медленно опустошал бокал в надежде, что успеет хоть что-то вымучить из своего генератора идей, громко тарахтевшего в голове и тем самым сообщавшим о временной неисправности.

— Как ты придумала все это? — выдавил наконец Айзек.

— Признаться, моей заслуги в написанном не так много. По большей части надо благодарить окружающую среду, предоставившую высокопробное сырье. Не могу пройти мимо того факта, что именно ты отдал мне в распоряжение львиную долю материала.

— Какого материала, например?

— Твое сновидение, твое определение фантазии как компенсаторного механизма, твое внимание к деду, у которого весь подвал исписан загадочным именем Илларион, твоя методика написания книги, когда в центр сюжета ставишь себя.

— Я не говорил о столь буквальном перенесении себя в центр книги…

— Думаю, эта игра с настоящим и вымышленным может оказаться основным преимуществом.

— Погоди, а по поводу того, что в тебе… — неуверенно проговорил Айзек, подбирая нейтральные формулировки. — Что… в книге персонаж, который изображает тебя, носит в себе какого-то Иллариона. Как ты пришла к этой идее?

— Я мечтаю о бессмертии, скрывать тут нечего. К этой прозаичной детали примешиваются часто адресуемые мне недовольства относительно того, насколько сильно я изменилась с момента гибели Гаспара. Чаще, чем соболезнования, я слышу только то, как трудно меня узнать после трагедии.

«Да, это вполне логично, — мысли писателя суматошно метались, и вырвать их из этого броуновского движения было непросто. — Вполне логично, что безумные обвинения Джейн стали опорной точкой фантазии об Илларионе, — очередной рациональный ответ, в который интуиция Айзека отказывалась поверить. — Здесь есть что-то еще…» — под тонким слоем понятных и объяснимых фактов лежало нечто еще незримое, но ожидающее открытия.

— Это блестяще, Сиби, — серьезно сказал он, заглядывая в ее холодные пронзительные глаза. — У твоей книги есть все шансы на то, чтобы стать настоящим шедевром, если ты продолжишь писать в том же духе. Есть, конечно, моменты, над которыми тебе стоит поработать. Они прямо бьют в глаза, например…

Раскаленный панцирь цинизма, от которого рикошетом отскакивали идеи и мысли, защищал нарциссическое царство Сибиллы от посягательств на его суверенность. На мгновение защита ослабла, критика ступила за стены бастиона и вошла во внутренний двор, где убеждения и взгляды девушки сновали по улочкам сознания в собственном темпе. Однако же перед замечаниями Айзека они покорно расступились и уважительно освободили дорогу к сердцевине мировоззрения Сибиллы, библиотеке накопленных знаний и опыта, чтобы впустить в них человека, помогающего владычице обрести заветное бессмертие. Сибилла жадно проглатывала каждое оброненное Айзеком слово, его наставления укрепляли решимость в начинании, краеугольным камнем уложенного в основание всеохватывающего чувства благополучия и успеха. Тот солнечный испанский день, потрясающий обед с двумя бокалами вина и мучительное ожидание, в котором Сибилла, подобно школьнице, поглядывала на Айзека как на учителя, проверяющего домашнюю работу прямо у нее на глазах, перевернули новую страницу в жизни ведьмы и броским, претенциозным почерком вывели лаконичный, но гениальный эпиграф новой главы.

После разбора полетов женщина вновь наполнила пустые бокалы. Не привыкшая выражать настроение обычными человеческими способами, она все же проявляла признаки воодушевленности: слегка изменился тон, движения обрели игривость, в глазах появился блеск самодовольства. Затем попросила Айзека рассказать ей подробнее о том, как он писал первую книгу. Ей, как человеку, норовившему незамедлительно присоединиться к цеху писательского ремесла, было любопытно узнать о нюансах профессии из первых уст.

Внимать этапам писательского становления Сибилла решила из бассейна, сняв с себя домашнее платье и представ перед гостем в одних трусах. Сложив руки на деревянном бортике, Бладборн не давала Айзеку расслабиться и пыталась удержать его у темы вопросами и уточнениями. Айзек неоднократно наблюдал Сибиллу дефилировавшей перед ним в костюме Евы, но каждый раз для него это было чем-то само собой разумеющимся: особенностью нрава, изюминкой своевольного характера, отголоском подавленного в детстве эксгибиционизма, пассивной формой соблазнения, побуждавшей к созерцанию прекрасного женского тела. Сложно скрыть, что Айзеку импонировала столь ненавязчивая обольстительность, однако в тот момент, взирая с высоты лежака на собеседницу, на витиеватые блики от воды, бегавшие по ее лицу, на татуировку, черной тенью выплывавшую со спины на сильные плечи и шею, его мучила страстная жажда, неуемный зуд любопытства, перераставший в одержимость. Он был обязан узнать всю правду о Сибилле Бладборн.

Как только ведьма наплескалась в бассейне она вылезла и пробежалась по внутреннему дворику глазами в поисках полотенца. Не обнаружив его в поле видимости, прихватила со стола грязные тарелки и направилась в дом, оставляя за собой дорожку из мокрых следов. Айзек проводил Сибиллу взглядом, не в силах отказать себе в лицезрении огромной детализированной татуировки на ее накачанной спине. Раньше писателю приходилось видеть ее обнаженной лишь в темное время суток, что мешало подробно разглядеть то, каким сильным и рельефным телом обладала новоиспеченная коллега. Видимо, до того, как включить распитие спиртного в свое ежедневное расписание, Сибилла немало времени уделяла спортзалу. Шоу прервали гудки в динамике телефона — Айзек звонил заместителю.

— Привет, Айз, — донесся голос с другого конца линии.

— Привет, Феликс, — отзеркалил Айзек, посматривая на холл, в стенах которого исчезла Сибилла. — Слушай, друг, тут такое дело… — негромко начал он, а затем снизил громкость до еле слышного шепота: — Последи за Джейн.

— Что? — заместитель решил, что неправильно расслышал друга.

— Говорю, последи за Джейн, что тут непонятного-то?

— Последить?! Ты в своем уме? Как ты себе это представляешь?

— Доверься мне, друг. Я потом тебе все расскажу. Просто последи за ней, хорошо?

— Господи, — укоризненно произнес Феликс. Айзеку не надо было видеть друга в тот момент, чтобы знать, что он недовольно потирает переносицу. — Хорошо-хорошо, Айз. Я попытаюсь ее найти, но ты должен мне все объяснить. Иначе людей, обвиненных в преследовании, станет на одного больше.

6. Сила огня

Дозвониться до младшей Бладборн не вышло — ее телефонный счет был таким же дырявым, как и ее голодные кеды. Феликсу пришлось проявить смекалку, чтобы отыскать злюку, но эта задача оказалась куда легче, чем многое другое, о чем просил его Айзек. Парочка запросов в поисковике, несколько звонков в испанские организации по ивент-менеджменту, и выяснилось, что ближайшая контора — в ней и подрабатывает Джейн своим огненным мастерством — находится в Сан-Себастьяне. Было легко догадаться, что девушка под прикрытием факира шпионила за Айзеком и Сибиллой на недавней светской вечеринке. «До чего же настырная злюка, — подумалось Феликсу, — проникнуть на закрытую вечеринку в составе цирковой труппы — да она и правда отшибленная».

Улицы еще прятались в тенях домов, когда Феликс вышел из отеля и, скорчив недовольную физиономию в предвосхищении бессмысленной поездки и в целом бессмысленного дня, чуть-чуть, буквально на миллиметр ослабил узел галстука на шее. Темно-синий «Вольво» издал приветственный писк, когда Феликс нажал на кнопку разблокировки. Автомобиль, лично выбранный Айзеком, за рулем которого он провел от силы километров двести, превзошел ожидания заместителя и служил ему верную службу, не вызывая никаких нареканий в адрес производителя. И все же, глядя на скромненький «Вольво», он кривился перед избирательной скупостью друга. Прояви Феликс большее упрямство тогда, в аэропорту Осло, сейчас мог бы разъезжать на роскошном породистом железном коне под стать его финансовому достатку. «Эх, Айзек, вечно мне приходится поступаться своими предпочтениями в угоду твоим», — поймал себя на мысли заместитель, получая картонный стаканчик с кофе и завернутую в бумагу булочку из рук баристы.

По пустому шоссе дорога заняла не дольше получаса, и Феликс, жонглируя булочкой, кофе и автомобильным рулем, не успел прикончить свой завтрак до прибытия в Сан-Себастьян. Последний кусочек булочки Феликс закинул в себя, когда закрывал дверь «Вольво», а кофе допивал уже в офисе перед сияющим сотрудником ивент-агентства, принимавшим Феликса как самого уважаемого клиента изо всех, с кем ему приходилось работать. Улыбка парня была шире, чем линия горизонта, открывающаяся с пика Эвереста, и превращала его глаза в дугообразные щелочки. Как только уголки губ опускались до нейтрального уровня, парень становился менее доброжелательным только по той причине, что выглядел так, словно ночевал в офисе и проснулся две минуты назад, как раз перед визитом англичанина. Феликс догадался, что, по всей видимости, он разбудил парнишку телефонным звонком по городской линии.

Небольшой, но просторный офис с парой кабинетов и одним вместительным залом с пуфами, лежаками, стульями, столом для пинг-понга и парой столов был пуст, никого на рабочих местах. Хотя в здешней обстановке было сложно понять, где именно располагаются рабочие места сотрудников, зато возможных лежбищ для ивент-парня имелось предостаточно.

— Вы приехали из Мемория Мундо? — спросил тот, указывая на округлую эмблему на стаканчике Феликса.

Они присели в одном из кабинетов, маленьком, но очень светлом и приятном, выполненном в оттенках бежевого и малинового. Окно от пола до потолка, улыбка парня от уха до уха, галстук Феликса от шеи до пояса.

— Бывали там, Рауль? — отозвался гость.

— Пару раз по работе. Замечательный город! — сотрудник так и светился добродушием.

— Лучший на всей планете, — хмыкнул заместитель. Рауль не уловил сарказма.

— Что же вас вынудило покинуть райский уголок и приехать к нам?

— Во-первых, географическая близость: полчаса — и я здесь. Во-вторых, проект, который я намереваюсь реализовать в обозримом будущем. Я представляю крупный благотворительный фонд и хочу провести развлекательный детский фестиваль. Тема — для дружбы нет преград. Цель — подружить детей из разных социальных слоев и показать, что душа человека не живет в категориях денег, статуса или иных социально-демографических характеристик. Бюджет… скажем, два миллиона евро. Коммуникационную стратегию и партнерские интеграции мы обязательно обсудим подробнее, когда пришлете драфт проекта вместе с проработанной концепцией. Ориентировочная дата — июнь следующего года. Место проведения — север Испании, предложения по конкретике буду ждать от вас. Составите коммерческое предложение вместе с презентацией проекта?

Рауль кое-как удержал рот закрытым, поскольку «два миллиона евро» легко могли уронить челюсть владельца на стол без его ведома. Парень держался молодцом и ничем не выдал удивления — проекты такого уровня им доставались редко. Не изменяя манере улыбаться, он с лучезарным видом открыл блокнот и записал ключевые моменты беседы. Строгость и деловитость Феликса немного отпугивали ивент-парнишку, но самообладания он не терял. Для него этот проект мог означать немаленькую премию и преждевременное погашение ипотеки. Обговорив все немногочисленные детали, гость извинился за необходимость закончить встречу, объяснив спешку срочными делами. Тут-то он и подошел к главной причине своего визита:

— Рауль, вам следует знать, что тендер уже объявлен и скоро мы начнем получать первые работы. Однако же у вас есть одно преимущество.

— У нас их много, но о каком конкретно преимуществе идет речь?

— Ваша компания несколько дней назад организовывала вечер в старинном поместье здесь, в Сан-Себастьяне. Я был там. Мероприятие меня впечатлило, особенно меня поразило представление факиров. Мое личное пожелание для проекта — включить в программу огненное шоу. С учетом всех норм безопасности, разумеется.

— Как удачно, что вам удалось посмотреть на нашу команду в действии…

— Да, и я хочу посмотреть на них еще раз, но раньше, чем через год. Я подумываю устроить сюрприз деловому партнеру на грядущих выходных и показать фаер-шоу для него и гостей вечеринки.

— На грядущих выходных?

— Именно, Рауль. В субботу, если быть более точным.

— То есть завтра?

— Да. Судя по эффектному выступлению, ваши ребята не первый день укрощают строптивую стихию. Уверен, в их репертуаре имеется много занимательных трюков. — Феликс услышал, как входная дверь отворилась, вместе с ней в бесшумную атмосферу офиса ворвались звуки уличной суматохи — испанская речь, гул машин, свист озорного ветра. Дверь захлопнулась, и в тишине, вернувшей себе власть над офисным пространством, послышались одинокие шаги, приближавшиеся к кабинету.

Рауль продолжал что-то говорить, но Феликс слушал его вполуха. Какое-то странное чувство вынуждало его завороженно смотреть в дверной проем, из которого открывался вид на общий зал. Джейн увидела Феликса не сразу. Сперва она громко зевнула, положила на пол мотоциклетный шлем, рывком скинула со спины рюкзак и водрузила его на стол. Затем достала ноутбук, плюхнулась на пуф и, протяжно вздохнув, забегала пальцами по клавиатуре.

— Какое везение! Это Джейн, у нее личный контакт с командой факиров. Она координирует все наши совместные проекты и поможет оперативно организовать выступление! — радостно заявил Рауль.

Услышав свое имя, девушка машинально подняла голову и, всеми силами пытаясь не показывать ошеломления, уставилась на Феликса вытаращенными глазами. Джейн верила, что, ввязываясь в дела пришельца, обрекала себя на серьезную опасность. Угроза ждала веснушку за каждым углом. Кто знал, сколько у пришельца дружков, которые по примеру Лжесибиллы гуляют по миру и вкушают прелести человеческой жизни, отбирая у жертв их лица.

— Организовать… выступление? — запинаясь, выдавила Джейн. Ей вдруг стало неудобно сидеть на пуфе, делавшем ее абсолютно беззащитной.

— Да, у факиров ведь нет планов на завтрашний вечер? Могут они выступить для нашего гостя? — поинтересовался Рауль.

— Мне надо свериться с расписанием. Ой! Кажется, я забыла записную книжку в багажнике мопеда! — неуверенно произнесла девушка, порывшись в рюкзаке. — Может, вы сходите со мной? Я сразу сообщу вам, как там у них с расписанием… у факиров.

— Это было бы замечательно. Я как раз собирался вас покинуть. Меня ждут дела, — важно заявил Феликс и следом за Джейн направился к выходу.

Рауль проводил заказчика фирменной улыбкой до ушей и щелочками на месте глаз. Повесив на спину рюкзак, веснушка повела Феликса во внутренний двор, на парковку, совершенно пустую в десять утра. Та была размером с детскую площадку и вмещала не больше пяти машин и одного мопеда, принадлежавшего Джейн.

Сложно скрыть, что внезапное появление Феликса испугало девушку: страх бегущей строкой так и читался у нее на лице. Младшая Бладборн даже приготовила защитный перцовый спрей на случай, если мотивы Феликса окажутся враждебными.

— Зачем тебе это? — поразился заместитель, вытаращившись на маленький цилиндрический баллончик в руке злюки. — Стоп. Ты же не думаешь, что я пришел сюда…

— Чтобы заставить меня замолчать! — выдала Джейн киношную фразу.

Феликс решил, что Айзеку самому стоило бы иметь дело с сестричкой Сибиллы. Фантазировала она не хуже самого писателя. Глядишь, состряпали бы новый роман в соавторстве! «Может, секрет успеха — в фамилии?»

— Не совсем то, что я собирался сказать, но суть передает верно.

— Почему вы не позвонили мне по номеру на визитке? Караулили меня? Эффект неожиданности, все дела?

— Разумеется, нет. Номер на визитке… — Телефон в кармане завибрировал. Человеком, решившим отвлечь Феликса от дурацкого разговора, оказалась невеста друга. — Прости, один момент, — сказал он, нажимая кнопку. — Привет, Карен!

— Привет, Феликс. Как твои дела? Я видела фотографии из детских домов! Вышло очень здорово! Почему ты не говорил, что вы собираетесь это сделать?

— Ох, ты же знаешь, Карен, для меня это формальность. Зато жених твой очень воодушевился.

— Рада слышать, Феликс! Я как раз звоню по поводу Айзека. Не берет трубку с самого утра. Он не рядом с тобой сейчас?

— Нет. Он… — заместитель замялся — Джейн смотрела на него взглядом разгневанного суриката, ждущего подходящего момента, чтобы вцепиться зубами в самый мягкий и уязвимый участок на его шее. Он отошел от злюки и заговорил полушепотом: — Сама знаешь, когда врата Трисмегиста открыты, земная суета не представляет значимости и потому легко забывается. Он наверняка оставил телефон в номере.

— Как продвигается книга? Ты читал…

Феликс обернулся и увидел, как напуганный рыжий сурикат скрывается за углом здания. Заместитель поддался импульсу и бросился вдогонку Джейн, удиравшей от него, словно от серийного маньяка. Сама мысль о том, что его можно спутать с психопатом, не льстила заместителю, и даже изрядно раздражала своей возмутительной несправедливостью. Исходя из обстоятельств их встреч, это ему надо было удирать от девчонки, ведь именно она временами походила на аморального безумца. Хотелось догнать Джейн и вбить в голову, что он пришел вовсе не с дурными намерениями. Повернув за угол, заместитель понял, что упустил младшую Бладборн. Зато теперь он знал, что бегать Джейн умела превосходно.

— Да уж, Джейн, — выдал в пустоту Феликс. — Пламенное представление — не единственная форма шоу в твоем портфолио.

* * *

Дверь в секретное хранилище живописи отныне была заперта. Сибилла перенесла винные запасы в гостиную и нехотя объяснила, что беспокоится за сохранность любимых картин. Писателю оставалось гадать, кто же мог посягнуть на коллекцию. Кто-то вообще знал о ней, кроме Айзека? Кто? Семья Дельгадо? Каррерас? Или сам он представлял угрозу для взвода нарциссических физиономий? На вопрос, почему бы ей не познакомить друга со всем собранием, ведьма так же неохотно ответила, что картины плотно и, самое главное, правильно упакованы. Придется потом снова вызывать из Мадрида мастера по презервации предметов искусства и платить ему нехилые деньги ради маленькой шалости. Однако зуд любопытства продолжал терзать Айзека.

Он регулярно ночевал у школьной пассии. Засыпал где вздумается — в шезлонге у бассейна, на кожаном диване в гостиной, однажды отключился в кресле, но все же, когда силы бороться с ленью еще оставались, выбирал в качестве ложа удобную кровать в комнате на первом этаже, располагавшейся прямо под спальней Сибиллы. В ее личных покоях он ни разу не бывал. Как-то не доводилось случая попасть туда под приличным предлогом. Изредка Айзек возвращался на ночь в отель и засыпал под мирное убаюкивающее сопение Феликса, спавшего на соседней кровати.

Прошедшие две недели ни один из писателей, обитавших на то время в Мемория Мундо, не потратил зря, не пустил на ветер отведенные часы и грамотно использовал их для работы над рукописью. Сибилла писала при Айзеке, он был катализатором ее творчества, ложкой сахара в крепком, горьком кофе. Ведьма оказывала на него не меньший и схожий по своей природе эффект, однако наличие Сибиллы в зоне видимости отравляло писательский настрой и мешало погружению в созидательный поток. Несмотря на то что присутствие загадочной особы из прошлого влекло за собой неудержимое стремление докопаться до основ ее души, исследовать тщательно скрываемые главы ее жизни и тем полностью затмевало способность сочинять в момент непосредственного контакта, Айзек тем не менее приписывал девушке ту силу, разжигавшую в нем пламя вдохновения. Каждый день он прощался с Сибиллой, чтобы совершить одиночное странствие в мир фантазии.

Череду насыщенных творчеством дней Сибилла прервала неожиданной поездкой. Ранним утром она покинула Мемория Мундо ради встречи с потенциальным партнером по бизнесу, тем самым предпринимателем с вечеринки, который продал пивоваренную компанию. По телефону ведьма не удостоила Айзека подробным описанием поездки, сказала только, что партнер настоял на ее визите в Барселону и не стоит ждать ее возвращения домой раньше чем через несколько дней. Для писателя отъезд школьной подруги означал прекрасную возможность навестить брата покойного Гаспара — Энрике. Возможно, именно он станет той ниточкой, начав с которой, Айзек распутает клубок странностей, обвивавших Сибиллу.

Найти Энрике оказалось легко. Стоило только пройтись по пристани и поискать на яхтах вывеску «Продается». Ливень обещал вот-вот начаться, издалека доносился гром, предвестник шторма. Айзек же безразлично отнесся к угрозам стихии и вглядывался в окна пришвартованных пустых яхт, ища глазами заветное объявление о продаже и номер телефона владельца, коим должен был оказаться младший Дельгадо. Айзека ждала награда за упорство — на палубе высокой белой яхты возился сам Энрике. Он затягивал брезентом носовую часть корабля, укрывая сложенный там хлам от подступающего ненастья. Писатель видел брата Гаспара всего один раз, в самый первый свой день в Мемория Мундо. Лицо заседателя комитета тьмы отчетливо сохранилось в памяти. Айзек узнал Энрике в профиль, не успел тот обернуться анфас. Как и старшие Дельгадо, Энрике в новой ситуации не походил на ту угрюмую и скучную каменную горгулью из ресторана в окружении прочих членов полускульптурной семьи. Он оказался совсем другим — немного нахальным и чванливым, но все же обладал притягательным шармом и простодушием, вызывавшими расположение.

— Дружище! Спорю, ты по поводу яхты? — заметив приближение Айзека, Энрике во всем своем непретенциозном пляжном виде обернулся и глуповато почесал затылок, покрытый сальными выгоревшими волосами. Сильный ветер раздувал его свободную рубашку и теребил короткие рукава. Круглый пивной живот, словно Энрике съел шар для боулинга, плешивая макушка, высокий лоб, бронзовый загар от злоупотребления солнечными ваннами. Сей неопрятный субъект на фоне дорогущей яхты неминуемо навел бы любого на очевидное умозаключение о том, что бедолагу настиг кризис среднего возраста. — По объявлению? Не лучшее время ты выбрал, дружище! Не будь на подходе шторма, я бы устроил тебе тест-драйв в открытое море! В такую погодку вылазка будет серьезным испытанием для желудка, а я, уж прости, только что плотно пообедал!

— Булимия не мое хобби, так что идти в море упрашивать не стану! — придерживая ноутбук под мышкой, Айзек застегнул молнию кожаной куртки до самого горла, укрепляя защиту от порывистого ветра и мелкой мороси.

Энрике засмеялся то ли в лицо стихии, беспомощной перед его кочегарной терморегуляцией, то ли в ответ на шутку.

— Что же, раз ты пришел, я не могу отказать в демонстрации шикарного судна, которое тебе посчастливилось лицезреть в этот самый момент! Знакомься: «Эсмеральда»!

«Эсмеральда?! С этим именем ассоциируется цыганская девочка, голодающая на улицах средневекового Парижа и зарабатывающая на хлеб фокусами с дрессированной козочкой. Особенности ремесла и тощий кошелек объясняют утонченность ее стана. Этой же двухпалубной махине больше подходит образ разъевшейся пухлой баронессы, превратившей капризы в настоящее искусство». Айзек решил сократить пространный комментарий до нескольких слов:

— Не слишком она большая для Эсмеральды?

— Да уж, как погляжу, в яхтах ты профан, дружище! Но не пугайся. Пара моих уроков — и будешь рассказывать сеньоритам об этой ласточке не менее красноречиво, чем Ван Гог — о соборе Парижской Богоматери!

— Гюго, — поправил его Айзек.

— Вот тебе первый урок, — важно начал Энрике, улыбаясь во весь рот, словно ведущий дешевой телепередачи. — Чудесным образом сеньориты забывают, кто там писал про Эсмеральду, как только ступают на борт этого божественного судна. Главным для них становишься ты. Ты для них и Ван Гог, и Гюго, и даже, мать его, Гомер. А после одного-другого бокальчика игристого ты станешь и Линкольном, и Далай-ламой, и, черт дери его за ногу, Моисеем. Будут умолять тебя показать свою скрижаль, если ты понимаешь, о чем я.

— Как насчет того, чтобы провести следующий урок в другом месте?! По мне, так знания лучше усваиваются вдали от посейдоновой истерики, в сухой обстановке и не с сухим горлом, если понимаешь, о чем я! — перекрикивая нарастающий ветер, отозвался Айзек.

Энрике вновь засмеялся и, проходя мимо писателя, застрявшего у входа на корму, панибратски хлопнул потенциального покупателя по плечу. Бронзовый любитель роскошных лодок заманил его в свой дом, надеясь именно там усилить потребительский порыв фотографиями, видеороликами и, самое главное, яркими историями из жизни счастливых и преуспевающих владельцев яхт. Энрике правильно угадал самый первый и верный способ угодить писателю — и в качестве прелюдии к долгим и витиеватым разглагольствованиям о престиже многопалубной красотки предложил гостю освежиться ледяным пивом, как бы случайно оказавшимся в холодильнике.

— Прости, я забыл твое имя, дружище, — молвил Энрике, возвращаясь из кухни со второй партией пива. Гость в тот момент рассматривал фотографии над овальным камином в гостиной, как и вся прочая обстановка, выполненным в футуристическом стиле. Дом впечатлял своими размерами и необычным интерьером, все больше убеждая, что некогда семья Дельгадо не знала финансовых невзгод.

— Айзек.

— Не ты, случаем, познакомился с моими родителями недели эдак две назад? Изенштейн?

— Верно. Они рассказали, что ты продаешь яхту, и я решил взглянуть.

— Да уж, городишко наш маленький, все друг друга знают не понаслышке. Если кто громко пустит газы у себя на толчке, так на следующий же день весь город будет в курсе, я тебя уверяю, — Энрике заливисто рассмеялся, но отсутствие солидарности на лице собеседника заставило его быстро умолкнуть.

Хотя бы маленького смешка шутка чисто из вежливости заслуживала, но увлеченность фотографиями на камине была сильнее. Айзек безотрывно пялился на картины прошлого, покоящиеся в стеклянных гробах с окантовкой из полимерного пластика.

— Айзек, ты ведь школьный друг Сибиллы, верно? — хозяин подошел ближе.

— Мы здоровались в коридорах школы, и только. Если такие отношения можно назвать дружбой, то, несомненно, мы были друзьями не разлей вода. Признаться, тогда я едва бы назвал нас знакомыми.

— А сейчас? — изменение тональности знаменовало переход к интимной стороне вопроса. — Вы больше чем знакомые?

— Понимаю твои подозрения, честь брата — дело святое. Буду искренен с тобой, Энрике. В иных обстоятельствах я бы посчитал этот вопрос посягательством на личную жизнь и увернулся от прямого ответа шуткой или встречным вопросом. Учитывая твою родственную связь с Гаспаром, я уважительно отнесусь к интересу…

— Скажи уже, вы спите или нет? Дружище, ты не из робкого десятка, я же вижу! Почему не ответить в лоб? — Уголки губ Энрике виновато приподнялись. — Не бойся меня растрогать! Ну?

— Это многое упрощает. Вот тебе прямой ответ — у меня к Сибилле нет другого отношения, кроме дружеского. Так уж получилось, что у меня есть невеста, а я физиологически моногамен.

— Физиологически моногамен? Это болезнь какая-то?

— Зависит от того, как посмотреть. По мне, это благодать божья.

— Нуу, друг… — неуверенно начал Энрике. — Шизофреники в своих галлюцинациях тоже умудряются божественное провидение углядеть. Ума не приложу, как из всего многообразия фруктов можно жевать одни только яблоки. Без обид!

— Ты угостил меня пивом! Какие могут быть обиды? — пошутил гость, отчего Энрике расплылся в улыбке. — И тем не менее я уж точно не из тех, кто по чуть-чуть надкусит каждый фрукт только ради того, чтобы попробовать.

— Жаль, друг. Когда предки рассказали мне, что встретили тебя под ручку с Сибиллой, я понадеялся, что наконец ее хоть кто-то ублажит. Бьюсь об заклад, с самой смерти Гаспара у нее не было ни одного мужчины. Бедняжка. Регулярный секс нужен людям для полноценного функционирования организма, так врачи говорят. Мое личное мнение — мало-мальски хороший секс хоть на сантиметр вытащит ее из депрессии. Наверное, гибель Гаспара сделала ее фригидной…

— Сибилла не всегда была такой… замкнутой, да?

— Не удивлюсь, если узнаю, что ты первый, с кем она разговаривает дольше минуты с того самого дня, как брат разбился.

— Несчастный случай…

— Не вошел в поворот, сорвался с обрыва… — На мгновение Энрике погрустнел — и в следующую же секунду запил печаль пивом.

— Сибилла часто упоминает Гаспара…

— Еще бы! Они любили друг друга, по-настоящему, как в слезливых драмах и сентиментальных книженциях! Ради второй половинки — хоть на край света, хоть на грабеж банка, хоть все органы на трансплантацию! Не то что мы с Элен. Всю жизнь только и делаем, что собачимся. Эта женщина питается серым веществом из моей черепушки, прямо ложками выскребает! — хозяин пренебрежительно мотнул головой на фотографии, будто на их месте стояла сама Элен. Айзек перевел взгляд на снимки, несколькими рядами занимавшими полки над камином. — Дружище, ты не туда смотришь! Вон та, что на нижней полке с самого края! Да-да! Она!

На фотографии были двое — очевидно, Элен и сам Энрике. Обнимаются, улыбаются, изображают счастье — ничто не выдает супружеского разлада.

— Она твоя жена?

— Ага. — Досада в голосе бронзового мужчины заставляла поверить, что предложение руки и сердца было, мягко говоря, не самым удачным решением в его жизни.

— Энтузиазм просто в избытке, можешь в кредит раздавать.

— Хорошим людям и задаром отдам. Ох, долгая эта история, друг, не хочу тебя утомлять. В ней даже мой психотерапевт разобраться толком не может, — Энрике забросил крючок и ждал, пока Айзек на него клюнет.

Айзек верил, что унаследовал от отца сопереживающую и эмпатичную физиономию, всегда выражающую готовность выслушать и утешить. Иначе почему люди вокруг так охотно распинались перед ним о своих жизненных невзгодах? Далеко не всем писатель позволял выплакаться в его жилетку без предупреждения, особенно это касалось малознакомых нытиков. В данной же ситуации четко обозначилась необходимость каким-то образом отплатить Энрике за сведения о школьной подруге, и он решил принять на себя удар несвоевременного самораскрытия.

— Я никуда не спешу, — спокойным, убаюкивающим тоном ответил писатель. — Ты куда-нибудь спешишь? Или пиво заканчивается?

— Пива полный холодильник, друг! — воодушевленно ответил Энрике. Он энергично вскочил с дивана и по пути на кухню прокричал из коридора: — Элеонора свалила к любовнику в Ниццу! Вернется через неделю минимум!

— Откуда ты знаешь?

— Ее любовник в командировке всего на неделю, а если бы она собралась полететь с ним куда-то еще, то сняла бы с моего счета деньги!

— Ты в курсе, кто ее любовник и чем он занимается?

— Ну конечно! Фейсбук из каждого сделает агента разведки! Говнюк запостил фотографии с инфой, что пробудет в Ницце неделю на каком-то слете айтишников! Какой-то пацан! Только недавно оторвал губы от мамкиной титьки, а уже со своим миллионным стартапом! Чертов задрот! — доносились сквернословия откуда-то издалека.

Пока Энрике возился на кухне по каким-то таинственным делам, Айзек решил сделать кое-что более таинственное и снял семейные фотографии Дельгадо на телефон. Только тогда он обратил внимание на маленькую собачку, присутствующую на многих фотографиях с Гаспаром, Сибиллой и ее детьми от предыдущего брака. Бежевый французский терьер с харизматичной насупившейся мордой. «Куда же подевался этот приятель?»

Грустная баллада о несправедливости и женской тирании оказалась куда короче, чем ожидал Айзек. В обвинениях, пересыпанных изысканными ругательствами, присутствовала та доля иронии, которая, словно вишенка на торте, придавала повествованию красноречивую пикантность. Качество подачи абсолютно прозаичной и достаточно избитой трагедии отдельно взятого брака было весьма достойным, вполне на уровне стендап-комика, веселящего публику нетривиальным описанием чрезмерно тривиальных вещей. Энрике просто-напросто выпускал пар. Попутно он вытягивал из слушателя подтверждение тому, что злится вовсе не на пустом месте и весь его праведный гнев имеет законные основания.

— Как так, скажи мне? Ты живешь с женщиной половину своей жизни, а потом она без всяких причин берет и бросает тебя? — негодовал страдалец. За весь разговор он неоднократно впихивал Айзеку эту мысль под разными соусами.

— Это не самое худшее, что может случиться. Существуют исходы куда более скорбные. Например, смерть любимого супруга, — в цветистом нытье Энрике образовалась брешь, и писатель моментально воспользовался ей для того, чтобы поговорить о Сибилле и Гаспаре.

— Помешаться на внешности и превратиться в бесчувственную куклу — альтернатива не очень-то заманчивая, тут с тобой не спорю, — помянув прежнюю, здравомыслящую и жизнерадостную, Сибиллу, Энрике сделал очередной глоток пива.

— Немного силикона в груди — это помешательство? Не думал, что обладатели люкс-яхт придерживаются консервативных взглядов на женскую красоту, — отмахнулся Айзек.

— Я-то? Ха! — встрепенулся Энрике. Услышав упрек в сторону своей маскулинности, он тут же со звоном отразил атаку, прикрывшись неопровержимым алиби: — Я полгода Элен уламывал на силиконовые сиськи. Согласилась, когда сказал, что полечу с ней в Камбоджу, а я ненавижу все, что связано с Азией. Эти глутаматные маньяки не умеют готовить настоящую еду…

Прежде чем он успел скатиться в тему, даже краем не затрагивающую Сибиллу, писатель упрямо вернул его обратно:

— Стоп. Где же ты тогда увидел помешательство?

— Слушай, дружище, я ни в коем случае не пытаюсь оскорбить ее или выказать неуважение. Мне кристально ясно, что ты и Сибилла…

— Нет-нет! Мне правда интересно, почему ты считаешь, что она стала помешанной на своей внешности? Раньше она такой не была?

— Нет. Иногда мне хотелось, чтобы она чуть больше внимания уделяла своей сексуальности, ведь она была женой моего родного брата, а он был видным человеком. Ее волновала внешняя привлекательность в той же степени, в какой меня волнуют президентские выборы где-нибудь в Новой Гвинее.

— Постой, там же монархия.

— Именно это я и пытаюсь сказать. Боюсь даже представить, сколько часов она проводит в спортзале каждый день…

— Сибилла не занималась спортом до гибели мужа?

— Пфф! Вот теперь я вижу, что вы и правда «едва знакомы». Она была не из тех женщин, что пренебрегают десертом на благо фигуры, и уж точно не из тех, кто остерегается проходить слишком близко к холодильнику в поздние часы.

— Хм… — Айзек задумчиво прикусил нижнюю губу. Как-то не вязалось, что Сибилла, так помешанная на фигуре, совмещала умопомрачительные попивоны с изнурительными тренировками и спортивными диетами. За все время здесь, в Мемория Мундо, он лишь раз видел, чтобы подруга отправилась на пробежку. Слишком халатное отношение к спорту для приверженца бодибилдерской секты.

— А сколько она бегает?! Давно бы взяла призовое в марафоне!

— Я думал, Сибилла не в лучших отношениях с родственниками Гаспара… Откуда тебе известны такие подробности?

— Со мной она ладит. Видишь ли, я был близок с братом, как никто другой. Вероятно, эта общая любовь к нему держит нас вместе. Видимся мы, правда, редко, но ты второй после меня человек, который разговаривает с ней дольше пяти минут. Не уверен, что кому-либо действительно есть дело до Сибиллы, кроме ограниченного круга людей. Она обнесла себя колючей проволокой и никого не подпускает.

— Кто же входит в этот заветный круг?

— Ты, я и еще одна дуреха, которая всем телом кидается на шипы и все никак не успокоится.

— Ты говоришь про Джейн?

— Боже мой. — Энрике приложил ладонь к переносице. — Пожалуйста, дружище, не говори, что она приставала к тебе с… вопросами? — конец фразы прозвучал так осторожно, словно Энрике боялся оступиться с обрыва.

— Я не единственный, с кем она поделилась своей… гипотезой?

Энрике закатил глаза.

— Не принимай ее бредни всерьез, дружище! Джейн — хорошая девочка, и она сама немало понервничала, когда Сибилла вдруг исчезла с семейных радаров. Ты знаешь об этом, да?

Айзек кивнул.

— Джейн так любит сестру, что не может принять правду. Эта правда хреновая, конечно, и жестокая, но очевидная донельзя. Настолько очевидная, что малышке приходится выдумывать всякие несусветные теории, заслоняющие эту правду. У девочки отборная фантазия, надо заметить. Однако вот способность излагать мысли — не пришей кобыле хвост, и защищать их она совсем не умеет. Хотя… сколько бы я теорий ни опровергал в наших горячих спорах, она продолжает выдвигать новые, одна абсурднее другой. Последняя была как-то связана с инопланетянами и похищениями… что-то в этом роде, — ляпнул Энрике и в момент осознал, что его длинный язык мог навлечь на девушку беду. — Нет-нет, Джейн безобидная, сто процентов. Она часто гостит у меня. Я ей помогаю чем могу. Устроил к другу в агентство на неполную занятость. Бедняжка бросила учебу в Америке ради того, чтобы быть здесь, поближе к сестре…

— Не ближе, чем на сто метров, — сарказм смешался с сопереживанием. Определить, какого из компонентов добавлено больше, было сложно даже самому Айзеку.

* * *

Увесистая ладонь легла на плечо веснушки. Сердце на мгновение ушло в пятки и на пути своем от грудной клетки до ступней встряхнуло все тело, заставив Джейн непроизвольно подскочить на месте.

— Как ты меня нашел? — она отпрянула назад и выставила кулаки перед собой.

— Поспрашивал пешеходов, не заметили ли они нарушителя скоростного режима.

— Отлично! Какие сознательные граждане! Выдали меня маньяку при первой возможности!

— Маньяку? Это ты про меня? — Феликс не успел понять, какую эмоцию нелепое обвинение вызывает у него — удивление или обиду.

— Нет, думаю, ты не маньяк, — быстро поправилась Джейн и разжала кулаки. Цепочка мыслей, приводящих ее к умозаключениям, была весьма любопытной, но недоступной для прямого наблюдения, поэтому Феликсу оставалось только гадать, как выглядит схема ее мышления.

— Если ты не считаешь меня маньяком, почему убежала? У меня нет времени гоняться за тобой по всему городу, Джейн…

— И все-таки ты погнался, мистер занятой-деловой!

— Погнался, потому что не успел рассказать, зачем нашел тебя! Телефон, который на твоей визитке, заблокирован, ты в курсе?

— Ох, точно. — девушка виновато поджала губы. Амплуа безумицы не лишало ее удивительного чистосердечия. Первые реакции всегда выглядели неподдельными и настоящими, как будто Джейн вовсе не умела их сдерживать. — Я ушла в большой минус и, чтобы не отдавать долг, купила новую сим-карту. Визитки сто лет назад напечатала…

— Все же почему ты убежала? Я сказал что-то странное?

— Ты появился так внезапно, и я, конечно, сочла, что ты пришел меня убить. Кстати говоря, у меня до сих пор нет гарантий, что в твоем теле не сидит инопланетянин! В фильме «Прибытие» Чарли Шин обнаружил, что много пришельцев скрывается под человеческими лицами, среди них оказались и его близкие…

— Конечно, сочла?! По-твоему, это лишь вопрос времени, когда по твою душу кто-нибудь явится?

— Я не так уж сильно мешаю инопланетянам. У них получилось воздействовать на меня человеческими мерзопакостными методами. Законом! А несведущие малодушные людишки им еще и подыграли по глупости своей!

— Джейн, кажется, в прошлый раз мы с тобой совместно установили, что Сибиллу никакие инопланетяне не похищали…

— Да знаю я, что никто ее не похищал! Нет у меня более достоверной гипотезы, а версия иноземного вторжения объясняет очень многое.

— Ничего она не объясняет, Джейн. Эта гипотеза втюхивает тебе иллюзию, которая анестезирует твою беспомощность…

— Ты что? Пришел, чтобы опять посоветовать мне какого-нибудь психиатра?

— Не угадала, — Феликс обреченно вздохнул. Он не верил, что действительно скажет это. — Я пришел, чтобы узнать подробности твоего расследования. Вдруг свежий взгляд выявит новые детали?

— Что? — оторопела веснушка. Впервые за два года кто-то проявил интерес к ее детективным проискам. — Это ведь не какая-то жестокая шутка?

— Есть основания полагать, что ты права и с Сибиллой действительно что-то не так. У меня имеется ряд предположений, но торопиться с ними я пока не хочу. Требуется собрать достоверные данные, прежде чем…

— О боже, Сибилла! — воскликнула Джейн, прикрыв рот рукой.

— Все в порядке? — Феликс смутился. Что если на младшую Бладборн нахлынет психотический приступ? Что тогда делать?

— Это же Сибилла! Вон там! — девушка обогнула заместителя и, положив ладони на его плечи, развернула на сто восемьдесят градусов. Среди людей, снующих у веранды кафе, Феликс все равно не смог разглядеть ее сестру.

— Где? Я не вижу ее. — он по-прежнему с недоверием относился к тому, как младшая Бладборн воспринимала реальность, веснушка была той еще любительницей выдавать желаемое за действительное и мистифицировать совершенно обычные вещи. Однако прицел взгляда Феликса наконец навелся на высокую фигуристую девушку в водолазке, кепке и очках. Хвост черных волос падал на спину. Ее маскировка могла иметь две причины — либо она боится солнца, либо не хочет, чтобы кто-то из случайных встречных узнал ее. Сказать по правде, Феликс бы и не признал в ней ведьму, если бы не зоркий глаз ее сестрицы. «Неужели это и правда Сибилла? Но Айзек сказал, что она едет в Барселону…» — подумал заместитель и тут же обратил внимание на Джейн, трусцой перебежавшую на противоположную сторону дороги и скрывшуюся в засаде за густым кустарником.

Он не разделял торопливости Джейн и медленно пересек дорогу, чтобы присоединиться к шпионке. Пока Феликс преодолевал недлинный путь, та уже извлекла из рюкзака подслушивающее устройство. Людей на этой стороне дороги почти не было, да и саму Джейн из-за кустов было не видать, укрытие что надо.

— Мне не стоит спрашивать, откуда ты взяла это? — заместитель приподнял левую бровь и ткнул пальцем в пластиковый пистолет с параболической тарелкой антенны вместо ствола.

— Это микрофон направленного действия. Его используют охотники, чтобы находить зверей на дикой местности. — Укоризненный взгляд Феликса вынудил Джейн добавить щепотку самооправдания: — Все на сто процентов легально! Я купила эту штуку в охотничьем магазине, и у меня никакой лицензии не попросили!

— А в инструкции сказано, что с помощью подобного агрегата дозволяется подслушивать других людей? Попахивает вторжением в частную жизнь…

— О-о-о-о, — недовольно протянула девушка. — Не будь занудой! Тебе же нужны достоверные данные? Так помоги мне. Подойди поближе, мы должны встать так, чтобы микрофон был между нами, а наушники… давай-ка. — она приблизилась к Феликсу вплотную и зажала микрофон между ними. Наушники веснушка развернула так, чтобы обоим был хорошо слышен разговор там, в кафе. Так или иначе, Джейн понимала, что пистолет с тарелкой выглядит чересчур подозрительно, и потому спрятала его.

Пока младшая Бладборн прицеливалась в столик Сибиллы, заместитель ощутил внезапную неловкость от того, как близко к нему находилась веснушка. Настолько близко, что он ощутил ягодный аромат ее кудрявых волос и вновь испытал то почти неведомое ему чувство, знакомое лишь по блеклым фрагментам юношества. Что-то внутри всколыхнулось, кольнуло сердце и наполнило солнечное сплетение непонятной тревожащей теплотой, чуть ниже, в желудке, ощущалась бездонная пустота. Голова очистилась от мусора, и лишь парочка ниточек витала в пространстве сознания. Обе они сплетали мысли о Джейн.

— Смотри-смотри! — громко прошептала веснушка. — К ней за стол садится какая-то женщина!

Феликс устремил взгляд на веранду кафе буквально в двадцати метрах от шпионского гнезда в кустах. За столик к объекту наблюдения действительно подсаживалась дама лет пятидесяти, выглядела она вполне обычно и, в отличие от Сибиллы, не прибегала ни к каким маскировочным атрибутам. Было видно, как незнакомка с улыбкой поприветствовала Бладборн, как двигались ее губы, оголяя белоснежные зубы, но довольствоваться пришлось только визуальной картинкой, ведь из наушников доносился только невнятный шум улицы. Джейн, рассыпая проклятия, немного поколдовала с настройками аппарата и принялась снова греть уши.

— …могла бы заказать… Лидия… — раздался голос из наушников, которые выплевывали слова пополам с помехами.

— Нельзя это как-то поправить? — прошептал Феликс.

— Я и так уже выкрутила все на максимум. Эта штука должна действовать в пределах ста метров, но рассчитана она на другие условия. В лесу вообще тихо всегда…

— Ладно-ладно, давай уже послушаем.

Женщина достала из сумки бумажный конверт, положила на стол, а затем придвинула к Сибилле, изобразив на лице победную улыбку.

— Шампанское не люблю. Напиток избалованной… и расфуфыренных девиц, мнящих… аристократией, — произнесла Сибилла металлическим холодным голосом. Казалось, ее слова морозят лучше кондиционера, выставленного на максимум, и, посади Сибиллу внутрь заведения, хозяева бы сэкономили на электроэнергии. Старшая Бладборн подняла конверт, открыла, заглянула туда, достала пластиковую карточку, на которой красовались крупные буквы «D&R» и еще одно слово, которое расстояние превращало в замысловатые каракули.

Конец ознакомительного фрагмента.