Тосканская графиня

Дайна Джеффрис, 2020

Переломный момент в ходе Второй мировой. Начиная с 1943 года силы антифашистской коалиции постепенно вытесняют гитлеровцев из Италии, однако те неохотно сдают свои позиции, угрожая мирным жителям карательными операциями за любое содействие Сопротивлению или войскам союзников. Солдаты немецкой части, отступающей через Тоскану, размещаются на постой в деревне Кастелло, рядом с виллой графини Софии де Корси, и если нацисты узнают о том, что спрятано на вилле и кто здесь скрывается, графине и ее близким несдобровать. София понимает, что без чужой помощи ей не удастся сохранить свои тайны от врагов. И хотя в Италии военного времени даже хорошо знакомый человек может оказаться предателем, графиня решает довериться незваной гостье – италоамериканке Максин, которая приехала в Кастелло с важным заданием… Впервые на русском!

Глава 2

Кастелло-де-Корси

Семью месяцами ранее — ноябрь 1943 года

Со смешанными чувствами тоски и надежды София смотрела на раскинувшиеся перед ней пейзажи Валь-д’Орча^[2], где темно-бурые склоны холмов сменялись долиной, за ней другой и багряное, словно подсвеченное закатом небо, казалось, затаило дыхание. Вдали над пейзажем, словно страж на часах, мрачно возвышалась одинокая вершина горы Амиата, а между тем золотисто-алые виноградники и дубовые рощицы, словно с каким-то вызовом пылающие яркими красками в последние минуты заката, лишь усугубили жажду Софии вернуть все то, что было ими утрачено. Все ближе надвигалась зима, но София продолжала тосковать по тем подернутым дымкой летним ночам, когда, лежа рядом с ним на сене, любуясь светлячками и попивая прямо из бутылки красное вино, она лениво шевелила пальчиками босых ног.

Прежде она очень любила эти минуты неуловимого перехода, когда всего на несколько мгновений весь мир вдруг преображался, становился словно подернутым некоей волшебной дымкой, казался зачарованным, нереальным, как обожала и минуты между сном и явью, когда ни сон, ни явь не могли заявить о своих правах на нее. В такие минуты можно было представить себе, что они продолжают идти вдвоем, рука об руку, среди слегка припорошенных пылью оливковых рощ, продолжают строить фантастические планы на будущее, и им даже в голову не приходит, какие испытания ждут их впереди.

Вечер неспешно превращался в черную ночь, которая сочилась в ее маленькую гостиную, и София с такой силой захлопнула скрипучие ставни, что затряслась рама окна. Закрыв и само окно, она повернулась и оглядела комнату. Присев перед камином, подбросила еще полено в огонь и, уловив крепкий, приятно бодрящий аромат сигары Лоренцо, оглянулась: он сидел на обитом синим бархатом диване, и у ног его сопели обе собаки. В такие минуты, когда в доме совсем тихо, совсем темно, к ней снова возвращались ее страхи. От пляшущих языков пламени по стенам комнаты метались тени; живые в своей чудовищной уродливости, тени прыгали чуть ли не до потолка, но как только пламя сникало, съеживались и они. Но женщина видела их отражения в его спокойных серых глазах. Софии трудно было понять, о чем он сейчас думает, что чувствует. Глаза его были печальны, да, но в этой печали сквозило нечто новое. Он похлопал по дивану рядом с собой, она потянулась и уютно пристроилась к нему.

Обеими руками он с двух сторон запустил пальцы ей в волосы, отвел упавшие на лицо пряди, и у нее возникло чувство, будто она растворяется в нем, как, впрочем, и он в ней тоже.

— Ну вот, теперь я тебя вижу, — сказал он.

— От тебя никуда не спрячешься, — отозвалась она, а потом сообщила, что ей сейчас вспомнились маковые поля.

— Правда?

— Скорее бы настал май и все это кончилось.

На лице его отразилось некоторое сомнение.

— Может, к маю еще и не кончится, — сказал он.

— Они мне приснились. Маки.

Она не стала говорить, что красные лепестки приснившихся маков завяли и бутоны сочились кровью.

Он поднес к глазам ее руку и стал внимательно разглядывать сломанные ногти.

— Бедные ноготки… а что там под ними, ведь это не краска, верно? — ласково спросил он.

— В саду ковырялась.

— Ах вот оно что… Ну а я сейчас думал про Флоренцию.

— Когда еще ничего этого не случилось?

— Да, когда ты училась в институте искусств, а я — на аграрном факультете.

Она улыбнулась, вспоминая ту беззаботную жизнь — ей тогда было девятнадцать лет.

— Это был двадцатый год, — добавил он. — С тех пор ты нисколько не изменилась.

— Такая же маленькая? Бледненькая? Вся сморщенная?

— Вовсе нет, — возразил он, и в его глазах заплясали веселые огоньки. — Красивая, как и всегда. Вот я уже почти седой, а ты совсем нет.

Он провел рукой по своей подернутой проседью шевелюре.

— А мне нравится.

— В последнее время ты, кажется, почти не подходишь к мольберту, не то что прежде, да?

— С самого начала войны не писала, а вот теперь снова начала.

Они умолкли, каждый думал о своем. Софии очень хотелось еще поговорить о прежних днях, вспомнить, каким он был тогда, какой была она сама, но подходящие слова не шли на ум. Она пристально наблюдала за ним, но он лишь улыбался, и ей стало любопытно: думают ли они об одном и том же? В наступившей тишине слышно было, как потрескивают в камине дрова, тикают, отсчитывая секунду за секундой, дедушкины часы, и чем дольше длилось молчание, тем больше они отдалялись друг от друга.

— А ты… — проговорил он в конце концов, словно прочитал ее мысли.

— Что такое?

— Да нет, не важно, — сказал он и покачал головой. — Я просто… думал.

— О чем?

— Ну… ты же прекрасно знаешь…

Она неуверенно сморщила лоб. Знает? О чем же?

— О нас с тобой, — сказал он.

— Ах вот оно что… ну да…

Они замолчали, оборвав едва начавшийся разговор, и она надеялась, что они оставят эту скользкую тему. Молчание прервал он.

— София, я давно хотел тебе сказать… понимаешь, я все ждал подходящего момента. Но… на самом деле это не важно, поэтому я просто скажу тебе, в чем дело.

— Продолжай, — сказала она, услышав в собственном голосе тревогу, но всего чуточку.

Тем временем он с отрешенным видом потер подбородок.

— Дело в том, что мне скоро придется уехать, — продолжил он.

Она отстранилась и пересела на обитый ситцем диван напротив, поджав ноги и стараясь не показать виду, как ее ранило это известие.

— Что от этого изменится? Ты ведь и так вечно в отъезде.

Он поморщился:

— Но я же всегда возвращаюсь.

— Хочешь сказать, что на этот раз не вернешься? — спросила она, встревоженная мыслью о том, как она одна станет управляться со всем огромным хозяйством имения.

— Нет, я хочу сказать, что на этот раз меня не будет дольше.

— И намного дольше?

Он кивнул:

— Но я уезжаю не сразу, не прямо сейчас.

— И чем ты будешь там заниматься?

— Да так, ничего серьезного, всякие пустяки. Нет причин беспокоиться.

Его голос прозвучал как-то слишком беззаботно, и она поняла, что он хитрит.

— И все-таки, — настаивала она, — расскажи.

Он вздохнул:

— Не так давно меня попросили передать кое-какую информацию, которая может быть полезной союзникам.

— Но ведь это ужасно опасно, разве нет?

Он выдержал ее взгляд, и она поняла: конечно, это опасно.

— Ты будешь все так же работать в министерстве?

— Разумеется.

Он встал, и она краем глаза увидела, как он достает из кармана небольшой, но толстый коричневый пакет и показывает ей. Кивком головы она велела ему положить пакет на столик.

— Разве ты не хочешь взглянуть, что там? — спросил он.

— Потом.

— Ты будешь здесь в безопасности, в Кастелло? — спросил он, и она отметила в его глазах живое, неприкрытое чувство.

Вопрос его прозвучал серьезно. Он имел в виду высокие стены, их дом, не вполне замок, конечно, но вполне себе особняк в небольшой, укрепленной деревушке, существующей с тринадцатого века, попасть на территорию которой, как, впрочем, и выйти, можно только через арочный проход и стены которой ни один враг не смог преодолеть. До сих пор.

— В безопасности? Мы? Возможно.

«Но только не наши свиньи, — подумала София. — И не индейки, куры, утки, цесарки, кабаны, рогатый скот».

Ее возмущали постоянные хищения на их тридцати двух фермах. Впрочем, думала она, немудрено, что происходят кражи, ведь каждая из ферм находится внизу, далеко за пределами деревни. Легкая добыча.

— В этом году колбасы не будет, — сказала она.

В ее голосе звучала горечь, но ей было все равно.

— Но ты ведь припрятала кое-какие припасы?

— Вот именно, кое-какие, но мяса для нас и для фермеров будет мало. Как по-твоему, почему мы все время питаемся одними кроликами?

Он улыбнулся.

— А что, мне нравится кроличье мясо, — сказал он, пытаясь говорить шутливым тоном.

— Ну что ж, тем лучше.

Она бросила быстрый взгляд на свои руки.

— Что такое? — спросил он.

— Ничего, — ответила она.

Сознавая, что так и не сообщила ему о письме, София переменила тему. В конце концов, возможно, ничего страшного не случится и она будет только рада, что не заставила его лишний раз беспокоиться.

— А что будешь делать со своим членским билетом?

Судорожно вздохнув, Лоренцо бросил на нее огорченный взгляд:

— Ты опять?

Она сразу ощетинилась:

— Но военные действия против союзников прекращены…

Снова наступило молчание, но на этот раз оно длилось недолго.

— Все ведь сейчас уже изменилось, разве не так? — продолжила она.

Он покачал головой из стороны в сторону, словно хотел размять мышцы шеи.

— Все еще очень непросто.

Лоренцо был прав. Здесь они жили в режиме объявленного немцами военного положения, и из соображений безопасности он должен был носить с собой членский билет фашистской партии.

— Все изменилось на юге, на территории, уже занятой союзниками, — добавил он. — Но ты ведь знаешь, почти всю страну захватили нацисты. И ты либо с ними, либо против них, третьего не дано.

— Значит, они продолжают думать, что ты с ними.

София надеялась, что он будет носить с собой членский билет как-нибудь незаметно, не демонстрируя его без особой надобности. Она все понимала. На самом деле понимала. Ему не хотелось об этом говорить. Данная тема являлась больной для них с 1932 года, когда все государственные служащие должны были вступить в фашистскую партию и получить партийные билеты, в противном случае они теряли работу. Понимать-то понимала, но не до конца: ведь Лоренцо в работе не очень нуждался, средств им вполне хватало — они получали доходы и с имения, и с ценных бумаг, в которые были вложены деньги. Но он продолжил службу в Министерстве сельского хозяйства — его поступками руководила страстная любовь к земле. Внимание его привлекла так называемая программа комплексной мелиорации Муссолини, подъем и рекультивация заброшенных или неиспользуемых земель. Стоит только посмотреть на земли Валь-д’Орча, культивированные в результате фантастически смелой реформы, когда Лоренцо занимал пост вице-президента местного консорциума. Безжизненные, покрытые пылью пейзажи здесь преобразились в плодородные поля и цветущие сады, которые стали давать обильные урожаи.

Тем не менее она не могла не думать о своем интеллигентном и ужасно умном отце, который отказался вступать в партию и сейчас живет вместе с ее матерью в Риме, в богатых апартаментах палаццо эпохи Возрождения, и едва сводит концы с концами.

— Догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказал Лоренцо с едва заметной печальной улыбкой.

— Правда? — улыбнулась она в ответ.

Он встал и протянул ей руки. Она пошла к нему, они обнялись и какое-то время постояли так, легонько раскачиваясь.

— И что же лежит в этом пакете? — спросила София, бросив быстрый взгляд на кофейный столик.

Он на миг сощурился, потом заглянул ей в лицо:

— Это такой небольшой пистолетик.

— Господи Исусе! — потрясенно воскликнула она. — Тебе теперь нужен пистолет?

— Вообще-то, у меня уже есть… а этот пистолет для тебя.

— Думаешь, мне понадобится?

— Кто знает… все может быть.

— И ты собирался преподнести его мне, как какую-нибудь коробку конфет?

Он не ответил.

«Пистолет, боже мой!» — мелькнула у нее в голове мысль. Но София решила обдумать все это потом.

Лоренцо слегка отстранился, заглянул ей в глаза:

— Глаза у тебя черные, как ночь, а голос как сладкая музыка.

Она засмеялась:

— Ты меняешь тему… Впрочем, ты всегда это мне говоришь.

— А еще я всегда говорю, что готов всю жизнь глядеть в бездонную глубину твоих глаз и слушать твой голос.

Он вынул из ее прически гребень, и ее волосы густой волной упали до самого пояса.

— Кстати, к нам могли бы приехать твои родители. Я бы не возражал. Обстановка в Риме становится все хуже.

— Ты же знаешь, они не поедут.

Конечно, она была права. Всего они ей не рассказывали, но София поняла: они там в чем-то таком участвуют. А «участвовать в чем-то таком» в Риме с каждым днем становилось все опаснее.

— Карла все еще здесь? — прошептал он ей на ухо и нежно прикусил мочку.

По телу ее прошла знакомая дрожь. По крайней мере, это между ними осталось.

— Пошла к дочке, укладывать маленького Альберто. Ушла надолго. Мало ли какая помощь понадобится, работа всегда найдется… — сказала она, хотя сама знала, чем Карла будет там заниматься.

София на секунду представила, как Карла, сгорбившись под дождем, спешит по узенькому мощеному переулку к выстроившимся в ряд маленьким домишкам из камня, притаившимся в тени высокой колокольни. Стена словно сбила эти домишки вплотную один к другому; кажется, они заботливо поддерживают друг друга, как и обитающие в них люди в это нелегкое время.

— А Джулия? — спросил Лоренцо.

— Ушла домой. Весь дом в нашем распоряжении.

Она видела, как смягчился его взгляд.

— Тогда я подкину в камин еще поленце, а ты снимай платье. Мне хочется чувствовать твою кожу.

Она рассмеялась:

— Что, прямо перед камином?

Она тоже желала его, и для нее это было важнее, чем война, важнее, чем выживание, победа или поражение, важнее, чем заботы о хлебе насущном. Это чувство само по себе давало силы переносить все, что с ними происходит, потому что она страшилась утра, когда она будет сидеть напротив мужа, пить ячменный кофе и не понимать, что он такое, не знать, кем он стал теперь.

С обитого бархатом дивана она взяла две подушки и старенькое одеяло с ворсом, прикрывающее облысевшее место. Потом разделась и улеглась на коврик, лежащий на отделанном цветным изразцом полу, и стала смотреть, как раздевается Лоренцо. Высокого роста, стройный, с широкими, лоснящимися в свете пылающего камина плечами.

— А носки? — указала она пальцем на его ноги.

Он засмеялся, но уступил, а потом проскользнул к ней под одеяло. Ее охватила дрожь. Где-то за крепкими стенами деревни скоплялись призраки этой войны, и число их росло. Наблюдают ли эти призраки за ними теперь, ревниво, завистливо, жаждут ли снова вернуться в пронизанную теплом атмосферу их жизни? Или она дрожит просто от холода? Ноябрьские ночи холодные, а тепло от камина греет только с одной стороны.

Лоренцо энергично потер ей спину, и она засмеялась:

— Я тебе что, собачка, что ли?

Он поцеловал ее в лоб, а потом еще в кончик носа.

— Нет, и я давно это заметил.

Согревшись, они сразу же перешли к горячим любовным ласкам. Так у них происходило всегда. Они не боялись стать жертвой привычки или утраты интереса друг к другу, что обычно приводит к неверности. Напротив, искра, возникающая между ними, всегда росла и разгоралась; вот и сейчас она разгорается, превращаясь во все более прочные, глубинные узы. И оба понимали, что человеческая близость, внутреннее родство, близость физическая, любовь, назови это как угодно, — единственное, что может их спасти, может помочь им выжить. Она вздохнула, и с каждым прикосновением его губ мысли ее рассеивались, бледнели, пока она полностью не отдалась ощущению их согласованно движущихся тел, как и следовало тому быть. Все будет хорошо. Иначе и быть не может.

Примечания

2

Валь-д’Орча — культурный ландшафт в Центральной Италии, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО.