Джекпот

Давид Гай, 2021

Герой романа волей обстоятельств в 90-е годы эмигрировал из России в США. Сменив профессию (в Москве Константин Ситников был сценаристом научно-популярного кино), он, казалось бы, достаточно благополучно живет в Нью-Йорке. Однако, натура сложная, импульсивная, он не адаптируется к окружающей его новой действительности и в то же время отторгает многое, что происходит на родине. Словно отплыл от одного берега и не приплыл к другому. И надо же такому случиться: он выигрывает в лотерею главный приз – джекпот, в одночасье став миллионером… Автор описывает последние три года жизни героя, исполненные неожиданных, порой невероятных, головокружительных, событий. Трата денег, любовные истории, путешествия… – и сочинение книги о проживаемом моменте. В романе философские размышления соседствуют с элементами детектива. Хотя действие романа происходит в 90-е и в начале двухтысячных, текст словно пишется о дне сегодняшнем. С некоторыми дерзкими мыслями героя кое-кто из читателей наверняка не согласится, но звучат они остроактуально.

3

Зима выдается нескончаемая, переменчивая, со снегом, ветрами и холодами, солнцем и дождями и снова морозами, дни грустные, никчемные, удручающе похожие летят, будто ветер листки отрывного календаря бесцельно ворошит. Костя давно замечает: чем скупее жизнь на события, тем быстрей проносится. Время его с сорока до пятидесяти долго, плавно текло, ярко огонечки вспыхивают, едва вспоминать начинает: то было, это происходило, работа с увлечением, командировки, люди какие встречались, а после пятидесяти никаких тебе огонечков — темень сплошная и мрак. Маша последний год единственным огонечком и светит. Вернее, светила.

Она изредка навещает Костю. Как со старым товарищем, делится новостями, без утайки рассказывает: с Андреем не встречается, он вроде бы отстал от нее или, как обычно, затаился зверем перед новым прыжком, зато мальчик-американец с работы письмами электронными засыпает, а на днях пробует неуклюже в любви объясниться. Еще через две недели объявляет: мальчик предложение сделал. Повез ее к своим родителям, с матерью и братьями Машиными встретился.

— Но ты же его не любишь! — чуть ли не в крик Костя.

— Откуда ты знаешь?.. Он хорошим мужем будет, я чувствую. И человек интересный, многое знает.

В Косте все переворачивается. Вот и сказке конец. Как просто и нелепо. Почему же нелепо — вполне лепо. Ни одного мига не рассматривала Маша его, Костю Ситникова, в роли мужа, а после того, что случилось с ним, и подавно. Хорош муж — на четверть века старше, да еще с сердцем оперированным… и зарабатывающий меньше жены. Полный букет удовольствий. Если бы любила, не посмотрела бы ни на что. Ну, а он сам, видел ли себя в роли мужа? — и честно признается самому себе: нет, не видел. Несбыточным казалось или что-то иное мешало? А может, тоже не любил до конца, беззаветно и полно, не горел сокровенным пламенем… Льстило: рядом молодая красивая девка. Но режут по живому ее откровения…

В тот вечер, после ухода Машиного, напивается Костя. Достает бутылку «Хенесси» и опустошает почти всю. Не пил так в Америке никогда. Засыпает в полубреду, вскакивает среди ночи — кружится все, жужжание странное в голове. Куда-то стремительно летит, ужас внутри, сердце молотом о ребра бьет. Давление, видно, сумасшедшее. Ну и черт с ним, лучше уж так, думает и запекшимися губами жадно сок грейпфрута пьет. На работу не идет, взяв отгул. И только к утру следующего дня в себя приходит.

Из дневника Ситникова

Вспоминаю, сравниваю помимо воли. К Полине у меня с самого начала, чуть ли не с первых свиданий — ровное, стойкое тепло, переросшее в уважение, признательность, духовную близость, слитность, уверенность в том, что, случись беда, не обманет, не предаст. Но всегда — ровное, стойкое тепло и никогда — термоядерная реакция, сгусток неуправляемой энергии, плазменный взрыв.

А Маша? Люблю ли ее? Тепло это или взрыв, высокая ли болезнь, делающая нас на какое-то время незащищенными, беспомощными, наивно-счастливыми, сходящими с ума? И если это вырвавшийся из-под контроля испепеляющий сгусток неуправляемой энергии, то за ним всегда ядерная зима.

Для русского человека одиночество страшнее, чем для американца. Русский по духу, самой сути своей таков: рванет рубашку на груди, начнет исповедоваться первому встречному — и уже на душе легче. Да и дружба иная у нас, более теплая, искренняя, открытая. Можно ли поверять сокровенное тому, кто с течением обстоятельств может оказаться конкурентом в борьбе за место под солнцем? — думает американец. Люди здесь высоко ценят одиночество, ищут его, безмерно боясь, и свыкаются с ним. Это — норма их общежития. Русские же от одиночества лезут в петлю. И дружить нам с американцами сложно. Почти нет примеров предельно искреннего общения. Я среди своих знакомых не знаю ни одного, кто имел бы закадычного друга-американца. Мы разные. Совсем разные.

Почему тоска и безнадежность внутри… Неужто не прав Шопенгауэр: кто не любит одиночества, тот не любит свободы? Я люблю свободу, однако не в силах быть сейчас один. Не в силах, а буду, ибо никого не желаю видеть, кроме Маши. Как скоро это пройдет?

Одиночество — замечательное состояние, но не тогда, когда ты один.

Завертелись, закружились волчком события, как в Костиной дурной, с пьяного угара, голове. И вот уже рассказывает Маша новые подробности, безжалостно, не щадя, безразличная к его состоянию, неужто не разумеет, что больно ему слышать про первую ее брачную ночь, наконец-то свершившуюся после того, как в мэрии расписалась со Стивом, — до этого он, верный еврейской традиции, с ней не спал, приводя Машу в замешательство; про то, как прекрасно ладит молодой муж с дочками ее: на одном языке говорят, реалии здешние им понятны и ясны, девчонки в Америке выросли, и нутро у них американское; про то, как много легче Маше стало, не надо по-сумасшедшему вкалывать в выходные: две получки — это не одна. Однако голос… голос вовсе не счастливой женщины. Пару раз ловит Костя в ее интонации то, над чем особенно много в последние дни думает: несравнимо лучше любить самому, чем разрешать себя любить. Простая истина, но мудрая. В противном случае покушение на твою свободу и независимость, ты словно кому-то чем-то обязан, но с какой стати? Оттого так раздражает направленная на тебя любовь, что не можешь ответить тем же и кажешься себе неполноценным. Чувствилище (ах, какое словцо вычитал однажды у Петра Струве!) твое дремлет. А так, чтобы и ты, и тебя, — не выходит ни у кого, наверное. И у Маши не выйдет.

Негодует она, когда Стив цветы ей на рабочее место приносит, она с коллегами что-то в своем «кубике» обсуждает, а он с места в карьер: То ту dear wife! (Моей дорогой жене!) — и розы свои сует. Со стыда готова провалиться: во-первых, работаем в одной фирме, по здешним меркам не очень хорошо, во-вторых, одни бабы вокруг, большинство незамужних, жутко завидущие, поедом есть начнут, и так разговоры о нас. Стива чуть не убила. Нашел где влюбленность демонстрировать. Второй раз беленится, когда Ветка, дочка, заболевает, — вдруг давление у нее падает, дикая боль головная, лежит пластом, Стив на фирме, у него вечерний график, а Маша давление толком мерить не умеет, не слышит удары. Так он отпрашивается с работы и мчится давление мерить. Измеряет и обратно в офис. Почти два часа туда-обратно. Ну, не чокнутый? Наверное, слишком сильно любить — плохо, а?

— Особенно если в ответ ничего, — слетает с Костиного языка.

— Ну почему же? Я Стива тоже люблю. По-своему.

Костя Машу в немом изумлении слушает: все-таки многого в ней раньше не видел, не замечал, или не хотел замечать. Настоящая любовь не та, что разлуку долгие годы выдерживает, а та, что за долгие годы близости не меркнет. Всего месяц какой-то, и уже — «чуть не убила»… «Для жизни семейной он хорош»… Разве так о любимом мужчине говорят? Шанс использовала, внезапно выпавший, зло думает; это как в лотерее джекпот (фу-ты, черт, откуда такие сравнения в голову лезут!). Маша и не отрицает расчета определенного — «иначе вообще никогда замуж не вышла бы». И чем дальше, тем сильнее копиться начнет в ней раздражение. Может, скоро изменять начнет. Правда, отрицает: «Таким мужьям грех изменять». Наверное, грех. Но изменяют и таким.

Однажды Маша час держит его на телефоне. Не отпускает, признается: скучает по русской речи, на службе и дома один английский. Как Стив появился, дочки совсем русский забыли. Есть и другая причина, не произносится, но подразумевается — Костя ведь самый близкий ей по духу, по нутру мужчина. Слабое утешение такое — осознавать после того, как тебя бросили — без содрогания, мук, слез, просьб простить. Как ветошь отринули.

Костя ей откровенно, без утайки, свой взгляд, свое разумение. Может, и не прав, не объективен, однако говорит как на духу. Скверно, когда женщина верховодит в семье, так быть не должно, женская сила — в слабости, боготворении мужчины, безусловном подчинении ему, на этом любовь женская зиждется. А ты, Маша, много сильнее как личность, столько пережила, цену горю, страданию знаешь, девчонок одна на ноги ставишь, да и в сексе много опытнее. Что он знает и умеет, этот инфантильный мальчик, в наших условиях не живший, за кусок хлеба не боровшийся, не закаленный и не стойкий. Типичный продукт изнеженного, благополучного общества. У вас все разное, не стыкуемое. Ты мыслишь на одном языке, он на другом. У тебя одна культура, у него другая. Я в широком смысле, ты понимаешь… Жить с ним будешь хорошо, но должен остаться у внутри уголок сокровенный твоего, и только твоего, суверенный участок, куда никому нет хода — ни мужу, ни детям, никому. Он только тебе принадлежит, только тебе, и в нем твоя отрада и спасение. В нем ты вся, прежняя и настоящая, со всеми твоими причудами, упрямством, авантюризмом, жаждой новых ощущений, тягой к тому, чего не знаешь, но страстно желаешь узнать. И если я хоть каким-то образом смогу пребывать в этом уголке, самую малость, и помогать тебе жить, то буду счастлив.

Такую пламенную речь толкает Костя. В ответ — желанное, на что и надеяться перестал: «Мы должны увидеться. Я позвоню через неделю…»

Звонка нет. Ни через неделю, ни через две. Звонит спустя почти месяц, ни о какой встрече разговора не ведет и вдруг растерянно-изумленно: «Похоже, я попала. Мигом. Представляешь?»

С того момента что-то в Косте ломается. Больше не звонит Маше, не реагирует на ее сообщение на автоответчике: обошлось, месячные с опозданием пришли… Дважды находит его Маша на работе, он говорит, что занят с пациентом, перезвонит позже, и не выполняет обещание.

Так в жизнь мою прощание вошло.

Как будто вновь сближение, и круто

вдруг разрывает темная минута

все то, что целой жизнью быть могло.

Он вновь сходится с медсестрой из госпиталя. Если бы не она, много тяжелее пришлось бы после операции. Он благодарен ей, но дело не только в этом. Кто-то должен зализывать его раны. Эгоизм жуткий, презренный, он понимает, и тем не менее сегодня Элла нужнее ему, чем когда-либо, и не раздражает ее любовь. Не чувствует Костя покушения на свою свободу, ибо нет никакой любви с ее стороны, а есть бегство от одиночества, такое же, как у него, следовательно, в равном положении они.

А дни несутся стремглав, одинаковые до омерзения. Костя почти не играет в лотерею. Порой пропускает по две недели, а это четыре розыгрыша. Купленное по случаю пособие некой Гейл Ховард для наивно верящих в систему идиотов он, перебирая содержимое полок, запрятывает подальше. Пусть вообще на глаза не попадается. Всю эту ее пресловутую систему Костя наизусть знает. Комбинации составлять всегда из шести цифр, изучать выигравшие варианты и использовать наиболее часто встречающиеся цифры, избегать их повторения в двузначных числах, например 27 и 37, менять на единицу число, если в предыдущих выигрышах оно несколько раз присутствовало, скажем 15 на 14 или 16, ну и прочая хрень. А главное, верить в удачу, в свое счастье. «Сила вашего воображения может влиять на хороший или плохой результат…» Вот так. И уж категорически не советует Гейл уповать на слепой компьютерный выбор — «квик пик». Понятно, если играть «квик пик», то советы и рекомендации крашеной блондинки (так она смотрится на фотографии) смело можно похерить. Что Костя и делает. В те дни, когда все же не забывает сыграть, дает киоскеру только одну комбинацию: 5, 15, 21, 24, 29, 31, остальные же пять — только «квик пик», по воле компьютера. Тратит Костя на это три доллара.

На сей раз вновь забывает проверить результат в своем киоске. Раньше за ним такое водилось крайне редко — видно, полностью разуверился в успехе. На работе спохватывается и осаживает себя — чего волноваться, все едино впустую.

Газеты в этот день он не покупает, так что проверить результат негде. Поедет домой — проверит. Домой Костя попадает в половине десятого — герлфренд уговорила в кино пойти. Киоск закрыт. Утром бежит в корейскую лавку неподалеку — обед без свежих овощей он не признает. Набивает пакеты помидорами, огурцами, перцем и зеленью. На неделю хватит. И опять в спешке забывает в киоск заскочить. Только после работы, на обратном пути домой, всхомянулся. Останавливается у киоска, берет желто-розовую бумажку и в карман куртки — посмотрит дома.

И только после ужина, на диване напротив телевизора, достает Костя две бумажки одинакового колера и начинает колонки цифр сверять. Глаз автоматически, в доли секунды, фиксирует: две цифры угадал, одну угадал, опять одну, а тут и вовсе пустышка. Пятая комбинация, «квик пик», предпоследняя. Что-то мерещится. Ну да, первые три цифры вроде совпадают с выигрышными. Еще раз проверяет — все точно. Смешное совпадение, так не бывает, Гейл Ховард начисто такую возможность отрицает, а тут против правил: 12, 13, 14. Такое только бездушная железка по имени компьютер выдать может. Человеку даже спьяну в голову не придет подряд идущие цифры расположить. Зажимает большим пальцем правой руки остальные цифры. До этого камерой в радужной оболочке в тысячную долю секунды успевает схватить, запечатлеть схожесть, идентичность результата и его, Кости, комбинации, вслепую машиной отобранной, но как поверить?! Невозможно поверить. Так не бывает. Я ошибся, расхолаживает себя, чтобы после не переживать, по миллиметрику отодвигает подушечку пальца, вот уже ясно проступают очертания четвертой цифры: 2. Еще миллиметрик, еще — и к двойке четверка прибавляется. 24. Черт возьми, совпадает! Следующая выигрышная цифра — 37. Подушечка пальца неслышно ползет, дыхание останавливается. Совпадает! С ума сойти! Остается последняя. Боже, неужто ты есть на свете?! Есть, несомненно есть, иначе был бы ты, Константин Ильич Ситников, уже мертвецом, не дожившим считаные часы до своего дня рождения, и не успели бы сделать тебе операцию на открытом сердце. Но чтобы так быть обласканным Божьей милостью… За что благодать, за какие такие заслуги перед человечеством?! Ползет подушечка пальца, а изнутри рвется сумасшедшее, на части раздирающее ликование.

Yes!!! Да, да, да!!! Толчком и обмиранием, горла судорожным перехватом, ударами пульса гулкими и редкими, как при брадикардии, выпученными, все еще не верящими зрачками — провозвестниками невозможного, неправдоподобного, несбыточного, примстившегося — и уже реального. Чуда.

Кружит Костя по комнате растерянно, что-то невнятное, несвязное бормочет, грудь со шрамиком посередине распирают восторг и немыслимый, неведомый ранее сладкий ужас. Не знает, что делать, звонить ли кому, бежать ли куда. Бумажку желто-розовую на ладони держит, не знает, где ей место найти. Снова и снова сверяет цифры: слева направо и наоборот. Нет, не сон это… Звонить. Куда, кому? Дочери, подруге своей из госпиталя, Маше? Почему-то Машу вспоминает. Жаль, поздно свершилось. Опоздал. А пошла бы за него — миллионщика? Звонить не станет. Потом, потом. Сколько же выиграл? В квиточке, или как там его назвать, оглушающая цифра — 27 миллионов. Одному ему, единственному, счастье выпало, в билете отражено. Прячет билет в толстом томе Макса Лернера America as a civilization» («Америка как цивилизация»), купил в Москве за месяц до эмиграции, на русском, заглавие переводчики дали: «Развитие цивилизации в Америке», — ну конечно, мыслимо ли в России какую-то там Америку как цивилизацию рассматривать… В томе этом Костя документы хранит: паспорт, кредитки, иногда деньги наличные. Наскоро одевается и на улицу, в киоск, где билет купил. Зачем, сам не знает. Еще раз проверить билет, узнать, что делать дальше? Нет, узнавать нельзя — это отныне тайна. Его тайна.

Киоск еще открыт, народу никого, за прилавком долгоногий узколицый пакистанец с темной, как от стойкого загара, кожей, в газету уставился. Отрывает глаза и заученно, бесцветно, равнодушно: Can I help you? (Чем могу помочь?) L звучит мягко, нежно, ласково — акцент такой у пакистанцев и индусов. Эх, мил-человек, ты уже мне так помог, так помог, что и слов нет для благодарности. Узколицый продал Косте счастливый билет, именно он, а не сменщик — толстяк с заячьей губой. Только тут замечает Костя от руки, красным фломастером, крупными буквами намалеванный лист плотной бумаги. Рядом со стойкой закреплен, на высоте головы, чтобы все видели. Надо полагать, вчера еще вывешен. Объявляет, что кто-то, купив билет именно здесь, джекпот выиграл, двадцать семь миллионов. Кто-то? Не кто-то, а он, Костя Ситников, десять лет живущий в стране, вкалывающий на скучной, занудной работе как папа Карло, впрочем, кто здесь не папа Карло…

— Повезло кому-то, — Костя кивает на бумажный лист.

— Да, повезло! — мигом оживляется узколицый. — У нас впервые джекпот, да еще такой. Хотел бы увидеть счастливчика.

— Да, повезло, — машинально повторяет Костя, а самого распирает: вот он, счастливчик, везунчик, перед тобой!

Еле сдерживается, боясь открыться, прощается, пожелав доброй ночи, и уходит. Киоскеры теперь кругленькую сумму получат в виде поощрения, может, тысяч пятьдесят или больше. Значит, все в яви, и он, одинокий иммигрант, постылую лямку тянущий, по воле жребия слепого, прихоти судьбы миллионером ставший, — он отныне ни от кого не зависит и строить жизнь может по своему велению и хотению. По своему!!!

Ночь проводит без сна, забывается ненадолго, вздрагивает и снова чутко бдит. То паркет скрипнет, то шаги, словно крадучись кто-то по квартире, то мерещится сдавленный голос, в шепот переходящий. Включает торшер, бросается к полкам с томом Лернера — все на месте, легохонек, живехонек билетик, между страниц отдыхает, ждет утра.

Работает Костя весь день точно в тумане. А людей, как назло, прорва. Делает инъекции, камеру двухголовую настраивает, «молитву» пациентам читает, а внутри тайная радость — скоро со всем этим покончено будет. Что-то, наверное, в Костином лице меняется, иначе с чего это супервайзер-спидоносец от дремоты очухивается и вдруг спрашивает:

— Ты в порядке?

Получает ответ утвердительный, а сам пристально, недоверчиво глядит:

— Глаза у тебя сегодня странные, я прежде таких не замечал.

— Спал плохо, — отделывается Костя ни к чему не обязывающим ответом.

Во время обеда делает Костя незаметно пять копий билета — лицевой и оборотной сторон. На задней стороне ставит свою подпись. Почему пять копий, и сам не знает. Делает, и все.

Отпрашивается у Бена на завтра — отпускных дней накопилось изрядно. А работать нету сил — и желания. Ну никакого желания.

Вечером, после работы, решает позвонить дочери. Долго готовится к разговору, прикидывает, какой фразой начать, оглоушить сразу или подвести постепенно. Так ни на чем и не останавливается, набирает Динин номер и натыкается на автоответчик. Сообщение не оставляет. Перезванивает через час — Дина трубку снимает.

— Привет, дочка, где гуляешь? Я звонил в восемь — тебя еще не было.

— Хай, пап, как дела? Как себя чувствуешь? Я с бумагами разбиралась, биллы пришли за свет, воду, отопление, что-то много счарджили. А Марио с Глебом на бэкъярде играли. Между прочим, ты обещал отфаксать формулу счастья. Забыл, небось?

— Не забыл. Послезавтра пошлю, она у меня в госпитале.

А почему не завтра? — Дотошная Дина желает счастье получить безотлагательно.

Вычитал Костя в газете про английских ученых, формулу счастья открывших. Опросили тысячу гавриков и вывели формулу. К слову пришлось, рассказывает Дине, та загорается: вынь да положь немедленно. А он замотался и не послал по факсу. Вспоминает дочура сейчас, считает должным попенять.

— Завтра у меня отгул. Кстати, ты сидишь или стоишь? Сядь поудобнее, обопрись о что-нибудь и послушай.

— Не томи, у меня дел куча, надо ужин мужикам готовить.

— Подождут мужики. Тут такое дело… Понимаешь, я… как бы это сказать… в общем, двадцать семь миллионов выиграл. В лотерею. Джекпот, словом.

На другом конце провода недовольное сопение:

— Нашел время для шуток. Говорю: занята безумно, а ты с ерундой всякой.

— Дина, я серьезно, я абсолютно серьезно. Ты — дочь миллионера.

Пауза.

— Пап, ты что? В самом деле? — никак не может врубиться. — Двадцать семь? Нет, ты шутишь… Марио, Марио!.. — И далее на английском: — Иди сюда скорей! Да скорей же! — И как из пулемета, выстреливает новость сногсшибательную — Костя слышит в трубку. — И когда получишь? — восторженно и одновременно уже делово.

— Полагаю, в течение месяца. Проверят билет — не фальшивый ли, разные там бюрократические штуки-дрюки. Только не двадцать семь, а девять получу.

— Ну, папка, ты — гигант! — не может успокоиться дочь. — Анбиливэбл! Невероятно! Марио передает тебе поздравления. А почему только девять?

— Половину сразу забирают, потому что я на кэш (наличные) играл. Если по-другому играть, небольшую часть сразу дают, а оставшийся выигрыш на равные доли делят и выплачивают в течение двадцати шести лет. Я сразу все деньги получу, но минус половину. Еще часть на налоги уйдет. Вот и выйдет девять. Примерно, конечно.

— Ну и правильно! Кто знает, проживем ли столько.

Чувствует, что сморозила глупость — Костя, естественно, не проживет, пытается загладить и опять ликующе:

— Ну, папка, ты молодец! Поздравляю! И мои поздравляют! Глеб, дедушка двадцать семь миллионов выиграл. В лото. Представляешь?!

После ахов и охов договариваются в ближайшее воскресенье увидеться, поговорить, обсудить. О чем говорить и что обсудить — ежу понятно. Дине ее доля причитается. И большая. Сколько, Костя еще не решил.

Следующий день, выходной, уходит у Кости на выяснение, как дальше с билетом поступать. На Интернете находит сайт нью-йоркской лотереи, образец формы для заполнения, распечатывает его. Можно, судя по объяснениям, форму получить и у киоскера, билет счастливый продавшего, однако Костя предпочитает безличный Интернет. Не хочет светиться, нигде и никак.

Заполняет форму, обращает внимание на сноску: оказывается, по правилам обязан он принять участие в пресс-конференции, коль чиновники сочтут сие необходимым. Победитель также не имеет права препятствовать фото — и видеосъемкам в целях рекламы. Вот тебе и «не светиться»… Ладно, подписывай, Костя, и не ломай голову: как будет, так будет. Правила не изменишь.

Вкладывает форму в конверт, кладет туда билет и покамест не заклеивает. Звонит в городской офис лотереи, чтобы уточнить: письмом отправлять или лично можно доставить. Только письмом, говорят. Бежит на почту, заверяет нотариально подпись свою — процедура минутная, заклеивает конверт, пишет адрес: NewYork Lottery, P.O. Box 7533, Schenectady, NY 12301-7533, приклеивает две марки и опускает в ящик.

С Богом, как говорится.

В воскресенье Дина приезжает. Одна. Чмокает Костю в щеку, заливается смехом, не сидит на месте, скачет по комнате, не своя какая-то. Нервная реакция, видно. Неотразимо красива дочь, только зачем-то волосы подрезала и сразу на Машу похожа стала, только крупнее, статнее. Что вдруг Машу вспоминает? Нет, не вдруг, часто думает о ней — пусть и короткое, но счастье. Жаль, раньше не выиграл, когда Маша еще с ним была. Тогда, может, по-иному сложилось бы. Даже наверняка по-иному.

Дина взбудораженная, радостно-взвинченная, то и дело хохочет, а в глазах настороженность, взгляд вопрошающий, испытующий. Костя показывает копию билета, бледно-розовый квиточек с результатом, вырезку из «Поста» с номерами джекпота. Смотрит Дина, сравнивает, колокольчато заливается, снова целует Костю.

За эти пару дней решил Костя — Дине и внуку (ну и Марио, конечно) даст два миллиона. Почему столько, сам не знает. Втемяшилось — и все. Объявляет и видит, как улыбка Динина натянутой становится, взгляд уже не вопрошающий, а новый, сухой, строгий даже.

— А налоги? — уточняет делово. Вроде смиряется с суммой, но, кажется, не шибко довольна.

Более всего хотел бы Костя избежать денежных выяснений. Нет у него аргументов относительно суммы, Дине и ее семейству предназначенных. И, однако, скверно себя почувствует, униженно, если дочь, презрев приличия, начнет канючить, требовать больше. Сильнее, острее разочарования быть не может. Неужто кошка между ними пробежит из-за этих миллионов? Боится этого Костя, ибо знает: Дина деньги любит. Как любила их Полина. Жена покойная, правда, никогда не выговаривала Косте и не намекала даже, что мало в дом приносит. Выговаривать, кстати, и не за что было — только в первые лет десять совместной жизни получка инженерная была, после же крутился Костя на четырех студиях, кроме научно-популярных лент, учебные заказухи лепил, не чурался. Часто до шестисот выходило в месяц, меньше четырех сотен — никогда. Но видел, как Полина расцветала, когда показывал сберкнижку с новыми начислениями. А тратить не очень любила. Прижимистая. Дина в нее. Вот и сейчас налогами интересуется. Хорошо, не задает иных вопросов. Можно дух перевести.

На всякий случай у Кости ответ был заранее приготовлен — специально со своим бухгалтером говорил. Эзопом, конечно. Тот разъяснил: налоги платить Косте придется за все подарки денежные, начиная с десяти тысяч.

— Может, выигрыш на двоих, на троих оформить? Тогда тэксы меньше. (Налоги, значит.), — Дина о своем.

— Так не ты же их платишь, Диночка. И потом, поздно — я билет уже отправил.

Халява с неба свалилась, а она налогами озабочена. Этого не шибко практичному Косте не понять. Хватит дочери денег до конца жизни, и внуку останется. И потом, Костя завещание составит — все Дине и Глебу. Как это у Рабле… «Денег у меня нет, долгов много, все остальное раздайте бедным…» Здесь все наоборот. Про завещание словно бы случайно обмолвливается. И первый удар ниже пояса: не произносит Дина приличествующих моменту слов касательно завещания — дескать, чего об этом думать, еще успеется, ты вон какой у нас молодец или что-то в этом роде (принято так меж людьми, тем более близкими), — а совсем об ином, кровно ее интересующем:

— А если женишься?

Да, не слишком тактично. Прежде про гипотетическую женитьбу Костину не заговаривала, ни словом, ни намеком. Сейчас обеспокоена самой возможностью такого оборота.

— На ком, доченька? Нет вокруг достойных претенденток на обладание таким сокровищем, как твой отец. — и ловит себя на двусмысленности сказанного.

— Теперь как раз и найдутся, — Дина не упускает момента. — Та же Маша, — открытым рапирным выпадом.

— Маша, между прочим, замужем.

Ничего, разведется ради такого случая.

Познакомившись у Костиной постели, перед операцией, только глянули друг на друга — и возненавидели люто, как это бывает только у женщин. Нет, возненавидела Дина — Маша отнеслась к ней спокойнее, хладнокровнее, показалось Косте. Дина же кипела, из себя выходила, едва слышала или упоминала имя пассии отцовской. Вот и сейчас…

Дина интересуется, что Костя делать будет с оставшимися деньгами. Пожимает плечами — еще не знает. Купит жилье, дачу, машину хорошую.

— Только со сток-маркетом (биржей) осторожнее, там сейчас ловить нечего.

Умница дочка, печется об отцовских миллионах, то бишь о своих. Нормально. В душе Костя другого и не ожидал.

В конце разговора показывает Дине листочек с ожидаемой ею формулой счастья. По факсу не перегнал, честно сказать, забыл, отдает лично в руки дочкины. Дина берет и внимательно, по-детски шевеля губами, читает. Потом хмыкает:

— Я думала, это серьезно, а это… ерунда какая-то.

Ну, ерундой Костя это не назвал бы. Все ж таки опросили англичане несколько тысяч человек, на ответах формулу вывели. Помнит Костя наизусть: Р + (5 х Е) + (3 х Н). Р означает личностную характеристику: мировоззрение, возможность адаптироваться к новым условиям, способность переносить невзгоды; Е — бытие, то есть состояние здоровья, финансовую стабильность, наличие друзей и пр.; Н — индекс высших стандартов: самоуважения, амбиций и даже чувства юмора. Не ерунда, составляющие верные, однако формулы всяческие перечеркивает кантовское: «Счастье есть идеал не разума, а воображения». Спроси себя, счастлив ли ты, и ты перестанешь быть счастливым. Между счастьем и несчастьем — пропасть, в ней мы и живем.

— Без денег счастья не бывает, — резюмирует Дина, возвращая листочек как бы за ненадобностью.

И текут дни в ожидании заветного чека. И мысли, мысли, мысли, от которых голова пухнет.

Костя никому о своей сумасшедшей удаче не рассказывает. Даже Элла, с которой изредка встречается, не знает. Тайна за семью печатями. А на поверку — секрет Полишинеля: как пить дать появится в газетах его фото. Перед герлфренд стыдно будет. Ведет ее однажды Костя ужинать в дорогущий французский ресторан «Ле Бернардин» на 51-й улице. Покупает кольцо с серьгами за две с половиной тысячи. Элла диву дается: что это с Костей приключилось? Раньше и ужинали в куда более скромных заведениях, и подарков он ей таких не делал. А Косте невмоготу молчать, но и сказать не решается, вот и готовит почву, если его джекпот обнаружится. Дескать, сюрприз хотел сделать, вот и скрывал до поры до времени.

Что-то с ним определенно происходит. Недавно в Гринвич-Вилледж проголодался жутко, начал харчевню искать — одни итальянские ресторации, где с вином и чаевыми никак не меньше семидесяти баксов выйдет, а без вина он не обедает. Бродит-бродит, под ложечкой сосет, а он никак не выберет место подешевле, но с приличной едой. Вдруг замирает посреди узкой улочки и хохотать начинает, громко так, надрывно, не стесняясь. Публика стороной обходит, однако не шибко удивляется — чокнутых тут хватает. А потому хохочет Костя, что со стороны взглянул и оценил ситуацию: без пяти минут миллионер ищет недорогой ресторан. Да пойди в любой, заплати кредиткой, тебе сейчас все доступно. Все!!! Привыкай, Костя Ситников, тратить деньги нескончаемые. Не может, ступор какой-то.

Из дневника Ситникова

Чему в Америке поклоняются, какие жизненные ценности исповедуют? Мерило всего — успех. И главное божество — удовольствие, фан. Заявляют о себе куда громче требований морали. Проблема общества — не в намеренном нарушении нравственных норм (как в России), а в невозможности их выполнять. Американцы публично осуждают пьяниц, заядлых игроков, вольности сексуальные, однако приемлют все это на практике. Отсюда — двойная мораль, на притворстве, лицемерии, фарисействе замешенная. «Догвилль» — великий фильм о фальши человеческих отношений, городок этот может быть где угодно, в любой части света, однако поместил его Триер в Америке. И по-своему прав.

То же и с законами. Всю жизнь мечется американец между желанием следовать им и нереальностью этого. Законов и регуляций уйма, некоторые являют свою противоположность, соблюдать их попросту невозможно. Такие законы опутывают человека, из силков этих не вырваться.

Но попробуйте отменить их — и страна ввергнется в хаос. Они, как атланты, держат непомерный груз; механизм законов есть механизм всего устройства общества.

Лернер по поводу американского права: это плохо пригнанное пальто, не по мерке сшитое: где-то свободно болтается, где-то слишком тесно. В Америке научились его носить. Если пригнать идеально по фигуре, взвоет страна.

Каждой черте характера обычно находится ее прямая противоположность. Великодушны американцы — и мелочно-скупы, радушны — и равнодушны, романтичны — и циничны, мечтательны — и прагматичны, расчетливы. Национальный характер? Где, в чем он?

И в то же время картина мира у каждого народа хотя бы отчасти своя, от других отличающаяся. Изымите из американского характера жажду личной свободы и независимости, наивно-стойкую веру в демократию, стремление к материальному благополучию — и что получите?

Не по себе Косте — ломка незаметно начинается, как на стадии привыкания к наркотикам; придется другим становиться: не скромным в потребностях, неприхотливым, как раньше, но живущим на широкую ногу, ради удовольствий, тратящим направо и налево без оглядки, удовлетворяющим причуды и сумасбродства богатого американца, а это, наверное, совершенно особое состояние. Большие деньги и есть наркотик.

А может, не надо меняться? — сам себя тихонько, ненароком спрашивает. Вовсе не плохо живет, богатство для него — не вожделенная мечта, ни в Москве, ни в Нью-Йорке особого значения деньги для него не имели и не имеют; да, без них худо, но и скромный достаток приемлем, никогда не желал он пупок рвать за лишние тысячи, но и тратить вынужден был аккуратно. Так-то оно так, но, коль скоро миллионы свалились, неужто продолжать существовать скромнягой и не попробовать здешней жизни сладкой, о которой все только и мечтают…

Говорят, каждый богатым или бедным рождается, на роду написано. Один миллионы зарабатывает, а скряжничает, экономит на пустяках, завидует до озноба ледяного тому, кто побогаче, в итоге радости от денег не испытывает, бедняком ощущает себя и живет с психологией бедняка; у другого немного в кармане, а ведет себя, как богач, тратит смело, без оглядки, с деньгами легко расстается и не завидует никому. Костя верит в то, что на роду написано. Кто он сам? Толком и не знает — понемногу от того и от другого, нет, пожалуй, от бедного больше. Как теперь научиться богатым быть?..

А еще начинает поселяться в Косте страх. Не в том, привычном понимании. Новый какой-то, утробный, цепенящий, парализующий. Не герой он: коль в темном переулке двое с ножом подойдут, скорее всего, драться не станет, отдаст кошелек. Однако и не трус, однажды на пожаре — горела гостиница в Астрахани, где находился по киношным делам в командировке, — вытащил соседку из задымленного номера. И в электричке как-то вступился за девчонку — пьяный тип тащил ее в тамбур насиловать. Нынешний страх Костин — свойства особого. Едет на работу, трафика нет, несутся все как угорелые, за рулем он замечательно себя чувствует, никогда о плохом не думает, теперь же частенько ощущает у горла серый, липкий, мерзкий комочек: вдруг кто-то в меня врежется или сам в кого-то? Крышка, в лучшем случае — инвалид. Жаль, жизнь-то только начинается, и какая жизнь! И машинально подошву с педали газа чуток приподымает, сбавляет скорость.

Теперь он, если без машины, не любит возвращаться домой поздно, сворачивает в темноте на другую сторону улицы при виде пары молодых людей, навстречу идущих; мнится, смотрят они на него как-то не так. Да и улицы переходит, только когда на светофоре белая фигурка пешехода возникает, не бежит сломя голову, а шагает осторожно, расчетливо и по сторонам глядит на всякий случай. Осмотрительный становится — во всем. В кармане стал носить баллончик с перцем. Не прочь купить пистолет. Неужели это я, Костя Ситников? Ты, ты! — бубнит кто-то внутри. Отныне будешь именно таким, и только таким, нравится это тебе или не нравится.

Но все в жизни уравновешено. Пришел один страх — и исчез другой. Страх нищей старости. Как же боятся этого иммигранты под пятьдесят, вынужденно начавшие работать здесь с опозданием в столько лет! Призрак маленькой пенсии и неизбежной зависимости от дочери или сына мучает и угнетает. Жить не хочется. Детям, оперившимся в Америке в срок, страх этот вовсе неведом, а вот родителям… И Костя задумывался над тем, как жить будет в старости, и не находил ответа. Беспросветно все, придется каждый доллар экономить. Не просить же денег у Дины… Это ж совсем унизительно, постыдно. А теперь — все по-другому, он богат, а значит, независим до конца дней своих, еще дочери поможет. И чувство защищенности от всех и от всего словно крылья дает, изгоняет прежний страх.

Как мелки с жизнью нашей споры.

Как крупно то, что против нас.

Когда б мы поддались напору

стихии, ищущей простора,

мы выросли бы во сто раз…

Дни влекутся до отвращения нудные, хочется плеткой их подстегнуть, пустить вскачь — быстрее, быстрее… Еще немного — и позвонят из лотерейного офиса: придите за чеком. И все начнется. Купит квартиру в Манхэттене, желательно в нижней части, где демократичные, не подчиняющиеся условностям Гринвич-Вилледж и Сохо, где публика, по преимуществу молодая, гуляет ночи напролет, забыв о сне. Конечно, и от Парк авеню и Мэдисон не откажется, однако приятнее там, где молодо все, кипит, энергией брызжет. Выйти ближе к ночи из подъезда, слиться с веселой, жаждущей развлечений, заполошной толпой, начать кружить по всем этим узким, с притушенным светом улочкам с бесчисленными кафешками, барами, ресторанами, столиками наружу, как в Париже; посидел тут, выпил там, подышал воздухом свободы и беспечности. Беспечности? А как же идущие навстречу парни, намерения которых тебе неясны? Гулять до рассвета в районах этих небезопасно, ты же всего бояться будешь. Не всего, положим, а неизвестности. Страхи — они пройдут, наверное, едва свыкнется с новым своим положением. А может, и не пройдут, кто знает.

Конечно, можно купить небольшой дом на Манхэттен-бич. Под миллион обойдется, если особо не перестраивать, с перестройкой же и в полтора вряд ли уложится. Цены нынче ломовые. Дивное место, возле океанского залива. Суетный Брайтон, правда, рядышком, но им здесь и не пахнет. Дома старые, по восемьдесят — сто лет, русские покупают развалюхи у американцев, перестраивают на свой вкус, друг перед другом щеголяют, выпендриваются, дома кирпичные в два-три этажа, с колоннами, у некоторых — с бассейнами, лифтами внутри, траты сумасшедшие, но деньги есть — и все звучнее русская речь на Манхэттен-бич. Но зачем Косте такие хоромы, что ему одному в них делать? А если не одному? Но с кем? Маши нет, Эллу в упор не видит женой, да и не думает о женитьбе. Покамест ему с самим собой не скучно, хотя и бывает одиноко, не отрицает. Дышать бризом океанским — прекрасно, Косте же по духу иное. Уютная квартира в Манхэттене — и точка. И дача в Поконо, на природе, которой в Нью-Йорке не хватает. Он знает, какую дачу купит. Скромную, деревянную, одноэтажную, с соснами на участке. Два часа на машине — и ты в лесу; пусть и не глубокий, сплошь застроенный, окруженный цивилизацией, но все ж лес. Больше Косте ничего не надо.

Он объявляет в госпитале о своем скором уходе. Невероятное облегчение. Праздник души, именины сердца. Он — уходит! Покончено с тупой рутиной, где ничего нового не придумаешь, где одно и то же месяцами, годами. Иногда, правда, приятно сознавать, что и он какую-то пользу приносит. Это когда доктор заявляет: они (другие врачи, значит) не знали, а мы с тобой, Костя, знаем теперь, как эту болезнь лечить. Но это редко бывает…

Двумя часами раньше, по дороге в госпиталь, вспоминает вдруг воннегутовский рассказик небольшой — о таком же, как Костя, счастливчике, играл он в плохоньком джаз-оркестре, выиграл миллион и остался, чудак, на прежнем месте. Потому что другого ничего не умел и не хотел делать. А что он, Костя Ситников, умеет, чем заняться хочет?

Бен обалдевает, узнав о Костином уходе, вечная сонливость его куда-то девается. Бегает, сумятится: как же так, куда, зачем? О себе печется: кто теперь будет инъекции за него делать, прикрывать в часы дневного сна… Говорит Костя, что нашел более оплачиваемое место. Бен, наивняк, мчится к начальству: лучший технолог уходит, дайте прибавку к жалованью. Те руками разводят — нет фондов. На нет и суда нет. Подруга-медсестра в обиде: почему ей ничего не сказал? Сомнения Эллу гложут, подозревает что-то, но недоговаривает. С ней еще будут проблемы.

Хорошо, он уйдет из госпиталя. Чем же заняться, в конце концов? — свербит неотступная мысль. Нельзя же ничем не заниматься. Открыть свой бизнес, вложить деньги во что-то его интересующее. Во что? Доходный дом купить. Отремонтировать, заселить жильцами. Не годится. Иметь дело с квартирантами — сплошной геморрой. Кто-то платить откажется — попробуй высели его. Через суд только. Год на это уйдет, не меньше. Маета одна. Может, издательство открыть русское? Глупо, кому оно нужно в Америке! «Либерти» бедствует, а ведь какое издательство было! Газету наподобие той, которую его друг-приятель редактирует. Но как послушаешь его, не захочешь в это окунаться. Разве что для денег. Деньги у Кости имеются, тогда зачем? Безумно скучно это — журналистикой как вторсырьем заниматься. Сплошное воровство — из Интернета, из доставляемых еженедельно газет российских, переводы статей из американских изданий без ссылок. Своего — мало. Да и ненадежное это дело: рынок скукоживается, приезжает нового народу совсем мало, нелегалам тоже непросто выживать, многие назад подаются, старики вымирают, молодежь подрастает и на русском не читает — оттого и падают тиражи. Лет на десять работенки хватит, не больше, не слишком оптимистично оценивает ситуацию Даниил. Выходит, нет пока ничего путного, стоящего. Да и надо ли приумножать богатство — с лихвой хватит и того, что есть, еще внуку останется. Американец скажет однозначно — надо. Необходимо. Костя в этом не уверен.

Встречается он с Даней редко — занят приятель по горло. Звонит Костя на днях ему и приглашает поужинать. Скучает по нормальному общению, разговору о книгах, фильмах, вообще о чем-то ином, не связанном с уколами, «бон скенами» и прочей хренью. Идут в японский ресторанчик «Нанатори», рядом с домом Костиным. Костя возьми и спроси приятеля — вдруг стукает в голову: не попадались ли статейки про выигравших джекпот? Попадались, ответствует Даня. Недавно, месяц примерно назад, печатали подборку. Перевод из «желтого» еженедельника. А зачем тебе? Просто так, интересуюсь. Можешь уточнить, из какого источника брали? Могу. Приятель не забыл, звонит на следующий день: из «Глоб». Дашь журнальчик почитать? Никаких проблем. Подъезжает в редакцию и получает желаемое.

Весь вечер читает. Не потому, что так интересно, скорее поучительно. Двадцатью четырьмя страницами журнал разразился. Каких только историй нет! Более всего поражает, что без малого половина обладателей джекпота не ушла с работы. Как герой Воннегута. Вот в чем загадка… Костя счастливые истории отбрасывает, тут все ясно, его иное интересует. И этого тоже вдосталь. Электрик Фрэнк Капачи двух приятелей-барменов просит купить ему билеты лотереи Powerball, в другом штате продававшиеся. Те шестьдесят миль в Висконсин проезжают и, будучи там по своим делам, покупают Фрэнку пять билетов. Он торжественно обещает: если выиграет, даст обоим по миллиону. При людях в баре, все слышат. И что вы думаете: выигрывает джекпот, на руки 104,3 миллиона! Обещание свое Фрэнк выполняет, дает друзьям по… 10 тысяч. Друзей он, понятно, теряет, те даже в суд на него подают, призвав в свидетели находившихся в баре. Отворачиваются от него многие, кто его знал. Бадди Пост, выигравший 16 миллионов, объектом заговора родного брата становится, требовавшего разделить джекпот. Братец двадцать лет получил, но не сидел по причине СПИДа — судья смилостивился. А от Бадди жена уходит, треть денег он теряет, неудачно купив бизнесы, ну и так далее. «Моя жизнь — сплошной кошмар», — признается. бывший автомеханик Пол Куни: миллионы спускает на стриптизерш, проституток и подруг, после чего теряет жену. На суде по поводу развода любвеобильный Пол заявляет: жена в порыве ревности хотела якобы кое-что ему отрезать, однако на судью сей аргумент не действует и он постановляет разделить между бывшими супругами оставшиеся от выигрыша деньги. Можно баловнем судьбы быть и потерять свободу, как приключается с иммигрантом-албанцем Джозефом Рукай. Был нормальный, усердный работник, по отзывам его босса, но, выиграв 17 миллионов, сходит с круга. Кончается печально: повздорив, убивает любовницу, ее отчима и садится в тюрьму на двадцать лет. Дениз Росси скрывает выигрыш джекпота от мужа, оформляет развод. Обман открывается, половину денег приходится теперь уже экс-супругу вернуть. Билли Боб Харелл, отец троих детей, маниакально жаждет выиграть во что бы то ни стало. И это случается — становится он обладателем 31 миллиона. Тратит их как сумасшедший. Помимо всего, заводит молодую любовницу, дарит ей автомобиль шикарный, драгоценности. А дальше — развод и самоубийство. Роберту Полчеку в двадцать четыре сваливаются семь с половиной миллионов. И тут начинается… «Я чувствую себя так, будто окружен акулами. Люди приятные мне только и думают, как заграбастать мои деньги. Я не знаю, кому верить…» Кончается тем, что поджигает он собственный дорогой дом…

Называют это психиатры «синдром внезапного богатства», резюмирует «Глоб». Такие люди постоянно испытывают чувство вины, отчужденность, страх, неуверенность.

Веселенький вывод, думает Костя, закончив чтение. Значит, не случайно и его одолевают страхи, сомнения, предчувствия, не распирает, как накачиваемый футбольный мяч, безумная радость, эйфория. А ведь он еще и не держал в руках денег; что же будет, когда станет обладателем миллионов? Все нормально будет, пытается успокаивать себя, — ведь он знает, чего опасаться, врасплох его богатство не застанет.