Гламурёныши. Рассказы

Д. С. Гастинг

Давно это было, может, даже и вовсе при Медведеве, этого точно не помню, но помню, что оверсайзов тогда ещё не носили, а носили всякое в облипон, да чёлки лопатами, да джинсы в стразах, из которых непременно задница должна была вываливаться, так что если уж это правда, то правда и остальное, что тут написано, хотите верьте, а хотите, думайте, что автор рофлит, или таблетки забыл принять, или как вы там выражаетесь. Книга содержит нецензурную брань.

К тебе или ко мне?

Игорь Степанович, или, как его чаще называли, Гарик, крепкий сорокадвухлетний мужик, подрабатывал тем, что убирал квартиры покойников. Такое бывает: похоронил человек родственника, а квартира осталась, надо что-то с ней делать — въезжать туда, сдавать, продавать, — но сначала надо привести её в божеский вид, а это кому-то неприятно, а кому-то слишком тяжело, вот и приходилось звать на помощь Гарика.

В этот раз к нему обратилась бойкая дамочка, похоронившая тётку — не то троюродную, не то четвероюродную. Никаких других родственников у неё не было, сказала дамочка и несколько раз повторила с нажимом: не было родственников! Никаких! Гарик, конечно, привык уже ко всему, но всё же несколько смутился, увидев у входа большие и явно мужские кожаные тапочки, обшитые мехом.

— А, это, — племяшка махнула рукой. — Тётка помешалась на замужестве. Где-то вычитала, что мужские вещи в доме притягивают мужиков, вот и натащила всякого барахла, а толку-то. Так и померла старой девой.

— Бывает, — только и сказал Гарик. Ну а что ещё тут можно было сказать?

— Мне её старьё не нужно, — уточнила племяшка, — так что если понравится что-нибудь, вы берите, всё равно же на помойку отправится.

Сравнение с помойкой Гарика не особо задело — ранимым человеком он не был, как не был и брезгливым, за долгие годы навидался всякого. Покойница подошла к делу основательно. В кухне обнаружился высокий пивной стакан с надписью «лучший муж», в спальне — парфюм «Кензо», в ванной — навороченная электробритва. Во даёт, подумал Гарик и ухмыльнулся, мельком позавидовав неизвестному мужику — о нём-то никто никогда не проявлял такой заботы. Всё добро он сложил в большой синий пакет, обнаруженный там же в кухне, немного посомневался лишь по поводу стакана, но в конце концов забрал и его. Высокий, крепкий, самое то. А мужем Гарик когда-то действительно был неплохим.

Убираясь, он рассеянно думал, что всё это очень грустно: уходит человек, а его, как выражалась бабушка, бебехи остаются непонятно кому, может быть, лучше бы уж нас хоронили со всем добром, как фараонов. Но с другой стороны, так бы Гарик получил свои жалкие две тыщи за уборку и больше ничего, а тут ему достались и невостребованные богатства старой девы, и штук десять фарфоровых статуэток, которые можно было толкнуть где-нибудь на Авито, и парочка потрёпанных старых книг, имевших шансы заинтересовать букинистов.

Вернувшись в унылую халупу, которую снимал после развода, он аккуратно расставил всё заработанное тяжким трудом, сварил себе доширака — на большее после трудного трудового дня сил не хватало — и лёг спать. И тут-то увидел старую деву.

Каким-то безошибочным чутьём он сразу понял, что это она, хотя дева оказалась вообще не старой, лет сорока, и на племяшку нисколько не походила. Племяшка, бойкая, высокая, грудастая, ему понравилась, но потом слишком напомнила бывшую жену и разонравилась тут же. А эта была вообще не в его вкусе. Тонкие рыжеватые волосы, мелкие черты лица — глазки, носик, ротик. Уменьшительное, но без ласкательного. Только пальцы у неё были красивые, длинные, тонкие, со сложным маникюром — видимо, она и на это делала ставку, безуспешно пытаясь привлечь внимание мужчин.

— И что? — сказала она, даже не дав Гарику возможности разглядеть её получше. — К тебе или ко мне?

— Ну, это… — неожиданно растерявшись, пробормотал Гарик, — я так сразу как-то…

— Однако вещи ты именно так и забрал, — заметила покойница, — сразу и как-то, — она улыбнулась, и Гарик увидел, что на щеках у неё ямочки и что она, в общем-то, не такая и невзрачная, как ему сперва показалось. И только тут — во сне он, по-видимому, соображал медленнее, чем наяву — до него дошло, что означает это её «ко мне».

— Э-э-э… иди ты… козе в трещину, — возмутился он и тут же подумал, что не стоило так грубо, и что он после развода совсем забыл, как нормально разговаривать с женщинами, и что разговор с покойницей вряд ли можно назвать нормальным — все эти мысли, одна другой нелепее, пронеслись у него за секунду. — Я, знаешь ли, помирать не собираюсь.

Покойница невозмутимо пожала острыми плечиками.

— А почему, собственно? Тебя тут держит что-то?

Как в замедленной съёмке, Гарик увидел свою халупу: продавленный диван, где спал, не раздеваясь; стол, застеленный протёртой клеёнкой; барахливший холодильник, где всё грозила завестись какая-нибудь жизнь; липкие от пива полы, на мытьё которых никогда не было ни сил, ни времени; засиженный мухами календарь с коровой (за год Быка), оставленный кем-то из предыдущих жильцов. Роскошные тапочки выделялись на фоне всего этого убожества резким и ярким пятном.

— Собака, — вдруг сказал Гарик. — На кого я её, по-твоему, оставлю?

— Это не твоя собака, — парировала покойница и улыбнулась шире. Красивые зубы, отметил Гарик, но не настолько же красивые, чтобы из-за них ещё помирать.

— Я её кормлю, — заметил он, — значит, моя.

— Её весь двор кормит, — ответила покойница, — что теперь, во всём дворе никому помереть нельзя? Не выдумывай глупостей, собирайся. Инструменты Пашке отдашь. Тётке, у которой квартиру снимаешь, скажешь, чтоб искала жильцов. Девчонке с вайлдберриза — что заказ забирать не будешь. Пиво в холодильнике допьёшь, чтоб не испортилось. За день управишься, а завтра и приходи.

Вот же сука, подумал Гарик, потрясённый таким цинизмом. Ничем не лучше бывшей. Та хоть красивая.

Утром он, как обычно, пошёл на работу. Пашке не то что инструменты, вообще ничего говорить не стал. По дороге домой зашёл в «Магнит», как обычно, купил ливерной колбасы. Небольшая пёстрая псинка только этого и ждала: закружилась, завертелась ужом, легла на спину, трогательно сверкнув розовым животом, вновь вскочила на ноги, запрыгала, пытаясь мокро поцеловать куда придётся. Гарик отломил ей половину колбасы.

— Остальное дома доешь, — сказал он строго. — Пошли, а то уже дождь собирается.

Вечером расстарался: сварил борщ, хоть и из концентратов, а вкусный, положил и собаке. Она покушала, уже не жадно, а вежливо, с осознанием своего нового статуса, и, пока Гарик мыл посуду, ловко запрыгнула на продавленный диван.

— Вот с-собака, — беззлобно выругался Гарик. — Ну ладно, мне всё равно спать не хочется, — и, едва договорив, почувствовал, как его неудержимо клонит в сон. Собака милостиво подвинулась, и, прижавшись к её кудлатому боку, впервые за много лет чувствуя рядом живое тепло, он закрыл глаза.

— Вот дурак-то, — возмутилась покойница, постукивая наманикюренным ногтем по липкому столу. — Я же лучше собаки.

На этот раз она что-то с собой соорудила: волосы пушились, глаза блестели, остренький носик уже не свисал уныло вниз, а задорно торчал вверх.

— Как посмотреть, — парировал Гарик, за день кое-что осознавший. — Она по крайней мере живая, чего о тебе не скажешь.

— Подумаешь, большая разница, — покойница фыркнула, и Гарик заметил, что кончик её носа смешно порозовел, а глаза сделались зелёные-зелёные, как крыжовник. — Может, она помрёт через года два, и опять останешься один-одинёшенек.

— А отец? — тихо спросил Гарик.

— А отец тебя обозвал бестолочью, — спокойно ответила женщина, — а ты его совком и деменцией. И это ещё из цензурного только, остальное не буду при собаке. Ты смотри, какая сволочь, вспомнил отца, как прижало. Давай, относи обратно своего бобика, его Наташка заберёт из двадцать восьмой. Доедай борщ, а то я терпеть не могу, когда продукты пропадают. И приходи.

Утром Гарика разбудила собака, ткнувшись мокрым носом в нижнюю губу. Никуда я тебя не понесу, думал он, стоя возле подъезда и терпеливо дожидаясь, пока животное сделает свои нехитрые дела. Результат сгрёб в пакетик и выбросил в ближайшую урну. Вернулся домой, вымыл руки, вынул из чёрного списка номер, три года назад заблокированный. Мелькнула мысль, что блокировка могла оказаться и взаимной, но Гарик отогнал её как ненужную рефлексию — чего он не любил, так это ненужных рефлексий.

— Что звонишь, бестолочь? — ответил хриплый прокуренный голос на первом же гудке. Старик не любил сантиментов, да они были и ни к чему.

— Да я тут это… я тут книжку нашёл, — пробормотал Гарик, — «Малая земля». Хочешь, занесу?

— Сам-то читал? — ехидно поинтересовался отец.

— Ну, читал, — легко соврал Гарик, пообещав себе, что погуглит краткое содержание. — Я вообще тут… читаю, читаю… борща наварил вот, — зачем-то добавил он.

— Ладно, бестолочь, — буркнул отец, — заходи после работы. Работа-то хоть есть у тебя?

— Есть, — ответил Гарик. — Вот уже и убегаю. До вечера!

Вечером он прихватил с собой не только «Малую землю», но и собаку. Отец любил животных, и разговор начался с них, а не с политики, и плавно, легко, безобидно двинулся дальше; будто и не было этих трёх лет, подумалось Гарику, но, может быть, без этих трёх лет, за которые обоим нашлось что передумать, у них и не вышел бы такой хороший разговор. Помнишь, ты маленький был, вдруг сказал отец и начал вспоминать какие-то плотины и запруды, и Гарик зацепился за эти плотины и тоже стал вспоминать — помнишь, я маленький был? И разговор тянулся, тянулся, и потихоньку стемнело, а завтра был выходной, и отец сказал, что Гарику с собакой нет смысла тащиться в свою убогую халупу, и постелил ему в той комнате, где он спал, когда маленький был; там всё осталось точно такое же, как было при Гарике, и даже «Металлику» отец не снял со стены, как в своё время ни грозился — видимо, подумал Гарик, засыпая, в жизни есть вещи поважнее, чем «Металлика» и «Малая земля».

— Хороший у тебя старик, — одобрила покойница. Сегодня она казалась почти красивой и очень напоминала лису Алису в исполнении Елены Санаевой — отец часто ставил Гарику этот фильм, когда он маленький был. — Хочешь, с ним вместе приходи, — и мечтательно добавила: — меня никто ещё с родителями не знакомил…

— Ты не охренела ли? — крикнул Гарик и тут же зажал себе рот рукой, испугавшись, что разбудит собаку; за отца можно было не бояться — он без слухового аппарата ничего почти не слышал, а на ночь его снимал. — Да мой папаша… он ещё ого-го! Он знаешь у меня какой?

— Знаю, — ответила она. — Чего о тебе не скажешь. Твой-то в каком классе хоть, помнишь?

— В четвёртый пойдёт, — пробурчал Гарик.

— Пойдёт, ага, — покойница с наслаждением, по-кошачьи потянулась. — А кто его туда поведёт, знаешь? Мама да дядьсаня. Наряжают его, как куклу. В голове, правда, тоже как у куклы… — последние слова она произнесла как-то слишком торопливо, так что получилось «кукуку», похожее на то, какое издаёт кошка при виде птицы за окном.

— Сама ты кукуку, — буркнул Гарик. — Нормально у него всё.

— Конечно, нормально, — ответила покойница, — вот завтра в аквапарк его повезут. А ты опять пива налакаешься и будешь весь день в интернетах сраться. Диванный воитель.

— Да пошла ты, — буркнул Гарик. — Верну я тебе твои ссаные тапочки, подавись.

— Они не мои, — ответила покойница и вдруг расплакалась — резко и почти неправдоподобно, как в кино. Видя плачущую женщину, Гарик всегда терялся. Бывшая хорошо знала эту его слабость, потому-то ей и досталось всё имущество, а ему дырка от задницы.

— Ну ты чего? — глупо спросил он.

— Вот и ты меня кинул, — прошептала она сквозь слёзы. — Меня все кидали, даже вот… и ты…

Почему это я — даже, хотел спросить Гарик и проснулся.

На этот раз номер пришлось искать в Интернете — хорошо, что недолго, потому что бывший одноклассник довольно-таки неплохо раскрутился.

— Лёв, — сказал он в трубку, — это Гарик Синицын, помнишь такого? Тут это… тут короче, бывшая моя, сучка, не даёт с ребёнком видеться, ты как-то повлияй на неё там, что ли, по-своему, ну ты в этом понимаешь-то, наверное, лучше, чем я. Хоть бы раз в месяц там, а то это ни в какие ворота, отец я ему вообще или не отец?

— Да конечно, какие вопросы, — ответил Лёва, и Гарик увидел его, как наяву — бледного худосочного отличника. — Думаешь, я не помню, как ты тогда Непряхину навалял? И вообще, ну конечно, Мишке нужен нормальный отец, а не этот, который мне звонит каждый месяц, потому что у него соседи какие-то тряпки жгут. Кого из пацана вырастит, непонятно.

Гарик улыбнулся при мысли о том, что Лёва до сих пор вспоминает школу и Непряхина, вспоминает его, Гарика, сильным, смелым, способным защитить.

— Да и вообще надо бы встретиться, — вдруг сказал он, чувствуя, как резко схлопнулась пропасть между успешным адвокатом и слесарем-сантехником, на досуге уборщиком покойницких квартир. — Посидим там, пивка попьём — или ты, как в школе, больше по кефирчику?

Лёва рассмеялся, но не обидно, а по-школьному беззаботно, и Гарик понял, что и не было никакой пропасти.

Покойница на этот раз пришла совсем некрасивая: волосы повисли хмурыми складками, под глазами набухли и почернели мешки, между тонкими бровями легла хмурая складка, рот вытянулся в куриную гузку.

— Значит, не хочешь ко мне.

— Не хочу, — ответил Гарик.

— Ну ладно, не хочешь, как хочешь, — она тяжело, обречённо вздохнула. — На похороны-то хоть придёшь?

— В смысле? — опешил Гарик. — Так ты разве не… всё уже?

— Так тебе Светка ничего не сказала, что ли? — покойница смахнула слезу, тоже какую-то длинную и острую. — Ну даже если и сказала, наверняка ты в это время на сиськи пялился. На ИВЛ я, в семьдесят второй больнице. Сюда на ПМЖ через неделю только. Светке, конечно, не терпится, чтоб побыстрее, но я-то уже что сделаю?

— Так это… — растерянно пробормотал Гарик, — может, всё-таки ты ко мне тогда?

Тонкие брови покойницы удивлённо взлетели вверх.

— Хочешь сказать… — начала было она, и тут Гарик проснулся.

После работы он пришёл в семьдесят вторую больницу. Усатая вахтёрша разгадывала кроссворд: по горизонтали написала «синдепон», и по вертикали выходило «тродуар».

— Тут должна девушка лежать на ИВЛ… — начал Гарик и неожиданно понял, что не знает, как её зовут. — Ну, рыжая такая, на лисичку похожа…

— Фамилия? — поинтересовалась вахтёрша и вписала по горизонтали «боженина»; Гарик аж вздрогнул от такого кощунства.

— Секундочку, — Гарик вышел на улицу, набрал номер племяшки Светки.

— Ну чего такое? — недовольно поинтересовалась она. — Больше пока никто не помер, в ваших услугах не нуждаемся.

— Скажите, а зовут… звали её как? — спросил он мягче, чем ему бы хотелось.

— О Госс-споди, вот нужна она вам? Лариса её звали. Узорова Лариса Николаевна.

— Узорова Лариса Николаевна, — повторил Гарик вахтёрше.

— Ясно, — пробормотала она. — Город, где находится Цемесская бухта, знаешь?

— Новороссийск, — ответил Гарик, про себя порадовавшись, что всё-таки полистал «Малую землю».

— Подходит, — обрадовалась вахтёрша. — А ты ей, собственно, кто?

Гарик ненадолго задумался, но всё-таки решил сказать правду, какой бы нелепой она ни казалась:

— Жених.

В жизни — хотя едва ли это можно было назвать жизнью — Лариса оказалась ещё красивее. Похожа даже не на Алису, а на принцессу Аврору из диснеевского мультика, только рыжая. И тоже спящая. Может, надо её поцеловать, подумал Гарик, но не решился.

— Ну и чего? — спросил он, когда ночью снова её увидел.

— Подожди, — велела она, и в её голосе зазвучали нотки невесть откуда взявшегося кокетства. — Это у вас, у мужиков, всё просто, а мне надо подумать, собраться. И почему ты без цветов явился? Тоже мне… — она просияла озорной, девчоночьей улыбкой, — жених.

На следующий день Гарик после работы зашёл в цветочный и купил три красные розы, но она не очнулась — пришлось отдать их усатой вахтёрше. Может, она не любит розы, подумал он и решил, что спросит об этом ночью, но ночью она тоже не пришла.

Во вторник он купил белые лилии. Вечером позвонил Лёва и сказал, что процесс решается и что они с Непряхиным сидят тут в крафтовом баре и только его и ждут. Ночью снилась всякая школьная чепуха — то математичка, то как он не может вспомнить третью форму глагола can.

В среду потратился на нежно-розовые каллы. Вечером позвонил отец, сказал, что дачная крыша совсем прохудилась, и если Гарик весь такой свободный, то приехал бы посмотрел. Ночью снился концерт «Металлики».

В четверг разорился на семь здоровенных гербер — чёртова вахтёрша, наверное, за всю жизнь столько цветов не получала. Вечером позвонила бывшая с другого, незаблокированного номера и сказала, чтобы забирал Мишку на всё лето, достал под ногами путаться, она на седьмом месяце, ей и без Мишки паршиво.

Ночью снилось, как кто-то его целует, мокро и нежно. Проснувшись, Гарик увидел, что это собака положила ему на лицо обслюнявленный тапок. Проинспектировав второй, заметил, что он пожёван не меньше. Так даже и лучше, подумал он, хоть в интерьер теперь впишутся. И тут вспомнил, что на все каникулы ему привезут Мишку, и значит, надо подгонять интерьер под тапки, а не тапки под интерьер.

После работы намечалась ещё одна покойницкая квартира, но Гарик без лишних сожалений уступил её Андрюхе, а сам как можно старательнее отмыл собственную. Потом зашёл на Вайлдберриз и стал смотреть диваны, чтоб и подешевле, и в то же время с ортопедическим матрасом. И в этот самый момент из больницы позвонили и сообщили, что Узорова пришла в себя…

Гарик, или, как его чаще называют, Игорь Степанович дослужился теперь до начальника службы техобслуживания предприятия — надо же как-то зарабатывать деньги, а халтурить в покойницких квартирах ему запретила жена. Ревнивая она у него, как все рыжие.