Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус

Д. А. Ляпин, 2023

Более чем тысячелетняя традиция употребления меха – одна из важнейших мифологем русской материальной культуры. Любовь к меховой одежде одинаково часто упоминается как в зарубежных, так и в отечественных источниках, осмысляющих специфику национальной моды. Книга Бэллы Шапиро и Дениса Ляпина – одно из первых масштабных исследований, призванное проследить, как формировалась и менялась эта традиция от Древней Руси до современности. Авторы рассматривают мех как многоуровневый гипертекст и рассказывают историю не фасонов и силуэтов, а идей, сопровождающих судьбу русского меха, – политических, социально-экономических и научных. Бэлла Шапиро – доктор культурологии, кандидат исторических наук, профессор кафедры кино и современного искусства РГГУ, профессор кафедры философии и социально-гуманитарных дисциплин Школы-студии МХАТ. Денис Ляпин – доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории и историко-культурного наследия ЕГУ им. И.А. Бунина.

Глава 1

До появления шубы: мех в народных представлениях славян и в истории Древней Руси (до XIII века)

Древнейшие меховые одежды. Люди, впадающие в спячку

Древнейшие сообщения о славянах, относящиеся к V — VI векам, связаны с их нападениями на Византийскую империю. Они описывают военный быт, тактику и стратегию, но мало сообщают об их внешнем виде, а также о тех ценностях, которые могли бы стать предметом обмена и торговли^[19]. В ту бурную эпоху мех северо-восточной Европы еще не представлял большого интереса для богатых южных и западных соседей славянских племен. Стабильной меховой торговле мешали не только бесчисленные войны и передвижения народов, но также отсутствие единой государственной власти, контролирующей природные ресурсы региона.

Нет сомнений, что мех использовался для изготовления одежды первыми славянами и их предками с древнейших времен^[20]. Использовали мех и кочевые соседи праславян: скифы носили куртки и безрукавки из выделанного меха и кожи^[21]; из войлока, шкур и шерсти они делали головные уборы себе и своим коням. Скифская элита носила кожаные куртки, подбитые соболем, теплые и удобные для верховой езды^[22].

Стоит вспомнить, что предки славян за много веков до нашей эры расселились на обширных землях, простиравшихся на север и восток от Карпат^[23]. Их важнейшим занятием было земледелие, но и охота занимала в жизненном укладе значимое место^[24]. Широко была распространена и добыча пушного зверя. Судя по археологическим данным, в V — IV веках до н. э. предки славян сконцентрировались в районе Среднего Поднепровья, где тесно взаимодействовали с различными скифскими племенами^[25]. В середине V века до н. э. греческий историк Геродот, собирая материал для книги об истории войны с персами, посетил владения скифов в Причерноморье^[26]. Здесь он составил описание местных племен, упомянув среди них особый народ «сколотов», живущих на Днепре и сильно отличающихся от кочевников-скифов. По сведениям Геродота, сколоты занимались охотой и земледелием. Вероятно, эти племена были ближайшими предками славян, во всяком случае, были близки им по своей культуре^[27].

Описывая этот народ, Геродот упомянул и живущих по соседству с ними «козлоногих людей», а затем лесное племя, мужчины, женщины и дети которого спят шесть месяцев в году, как впадающие в спячку медведи^[28]. Упоминание «козлоногих людей», может быть, свидетельствует об использовании этими древнейшими народами Европы больших меховых сапог; люди, впадающие в зимнюю спячку, скорее всего, своими действиями имитировали поведение медведя, в чем можно видеть признаки его особого почитания^[29].

Поклонение медведю в древней Европе было весьма распространенным явлением^[30]. Его корни уходят в первобытную эпоху — время господства охотников и начала одомашнивания скота. Во всех медвежьих культах этот зверь связывался с образом помогающего предка, прародителя, сородича, заботящегося о жизни рода и животных, в особенности домашнего скота; частью культа было обрядовое ряженье в его шкуру^[31].

Вызывает интерес и описание Геродотом соседей скифов — невров: «Эти люди, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие среди них эллины, по крайней мере, утверждают, что каждый невр ежегодно однажды в год на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик»^[32]. По всей вероятности, речь идет об обычае ряженья в шкуру волка для определенных ритуальных действий. Об этом может свидетельствовать сам образ волка в славянской мифологии как существа, способного перенести главного героя в Иной мир^[33]. Среди славянских племен были известны лютичи, получившие название от табуированного обозначения волка — «лютый».

Таким образом, уже в праславянской культуре прослеживается особенное отношение к одежде из меха. Характерное для многих древних культур, оно будет развито в народных представлениях, о чем более подробно рассказывается в пятой главе.

Мохнатый бог Велес

Почитание медведя в славянском язычестве нашло свое воплощение в культе «скотьего бога» Велеса — покровителя домашнего скота, бога торговли и богатства, плодородия и изобильного урожая^[34]. В народной среде этот культ со временем трансформировался, и функцию заботы о скоте взял на себя всякий мелкий пушной зверь, живущий возле человека^[35].

Древняя традиция дожила как минимум до конца XX века, когда она была зафиксирована этнолингвистическими экспедициями в Полесье. Жители этого края считали покровителем домашнего скота живущую рядом с ними ласку, полагая, что это не просто меховой зверек, а дух — покровитель скотины: его нельзя прогонять, напротив, следует всегда заботиться о нем, кормить; смерть ласки непременно приведет к гибели домашнего скота^[36]. Так ласка приняла на себя функции предка-покровителя, мистического защитника дома из Иного мира, помогающего потомкам. Если ласка начинала «мучить» скот или же в «скотьем» хозяйстве возникали другие трудности, ей приносили в качестве подношения шкуру барана или козла^[37]. В данном случае очевидна устойчивая связь меховой шкуры и достатка — представление, уходящее корнями в глубокую древность и отразившееся в известном античном мифе о золотом руне.

Обрядовая магия, связанная с ряженьем в шкуры, по-видимому, способствовала формированию представлений о том, что одежда из меха сама по себе является признаком благополучия, достатка и благоденствия. Вскоре меха стали играть роль денежного эквивалента, и чем больше у человека меховых изделий — тем, считалось, богаче и счастливее проходит его жизнь. Так постепенно мех принимал на себя роль символа жизненного процветания, плодородия и изобилия.

Представления об особом значении меха закономерно отразились и в русском фольклоре. В одной из сказок, опубликованных А. Н. Афанасьевым, говорится о губителе — страшном Змее и Никите Кожемяке, занимающемся выделкой кож и меха. Именно он взялся победить этого Змея. После чего два персонажа договорились поделить между собой весь мир, проводя огромную межу (Змей впрягся в соху, а Никита принялся пахать)^[38]. Само по себе такое разделение довольно показательно: Змей, как представитель Иного мира, должен жить в своем, а человек в своем, земном мире. Именно Кожемяка становится героем, способным вернуть благоденствие и процветание земному царству. В сказке его способности объясняются тем, что он обладает огромной физической силой, поскольку занимается тяжелым ручным трудом. Это позднее толкование не может быть единственным и убедительным, так как тяжелой работой занимались и другие ремесленники. Не исключено, что способности Никиты как героя-змееборца проявились в связи с необычным, сакральным характером его профессии — выделкой кожи и меха.

Сакральность меха в народной традиции ярко проявлялась во время Святок — праздничного комплекса из двенадцати дней в промежутке от Рождества до Крещения^[39], имевшего глубокие корни в славянском язычестве и тесно связанного с культом предков^[40]. Это время праздничного действа, означавшего наступление важных изменений в природе и жизни. Святочные гуляния были пограничной полосой, знаковым символом перемен^[41]. Святочные пиршества и гуляния были типичны для культуры народного карнавала с его безудержным весельем, переворачиванием всего «с ног на голову» и ряженьем, в том числе в меховые шкуры. По сути, ряженье означало переодевание в представителей Иного мира и, прежде всего, в духов предков-покровителей, которые, пользуясь временным размытием сакральных границ, проникали в мир людей. Их появление было ожидаемым и желанным, поскольку они играли положительную роль, связанную с зарождением новой жизни, грядущим приходом тепла и весны, а значит, и началом земледельческих работ^[42]. Известные факты об использовании меха в ритуалах указывают на его тесную связь со скотоводческой магией. Центром святочной обрядности был уже известный нам «скотий бог» Велес, покровитель скота и плодородия, которого изображали одетым в большую лохматую медвежью шкуру^[43].

Итак, предки славян, а затем и сами славяне на заре своей истории активно использовали мех для совершения ритуала и создания ритуального, а не только бытового, повседневного одеяния. Ритуальная и практическая функции меха и меховой одежды уже тогда были тесно связаны, поскольку любая одежда, помимо своего сугубо функционального назначения, являлась символом, «языком» культуры, средством коммуникации^[44]. Эта связь прочно вошла в народную традицию.

Меховой обмен и меховая торговля

Мы не имеем точных данных о том, что до VIII века меховой товар играл сколько-нибудь важную роль в мировой торговле. Славянские и финно-угорские племена, живущие в лесных районах, добывали пушнину главным образом для собственных нужд; кочевые народы степей юго-восточной Европы предпочитали шкуры домашнего скота^[45].

Торговая история меха начинается, насколько это известно, не ранее VIII века. Социально-экономическая и политическая обстановка в Европе в это время стабилизировалась, значительные миграции народов прекратились, появились новые государства. На ее западе соболь и другие ценные пушные звери считались редкостью, но восток европейского мира оказался весьма богат ими, поскольку здесь не было стабильной централизованной власти, способной организовать постоянный пушной промысел. Жившие на этой территории примерно с V века славянские племена, как уже было отмечено, сами по себе не стремились к развитию торговли. Кроме славян, на этих землях с давних пор проживали малочисленные финно-угорские племена — хозяева густых лесов и болот, еще менее склонные к торговле.

В VIII веке сильнейшим государственным образованием Восточной Европы стал Хазарский каганат, появившийся на Нижней Волге столетием ранее. Он контролировал значительную часть славянских племен Днепра, Дона и Оки. Торговля была важнейшей составляющей в хазарской экономике: по сути, само существование и благополучие Хазарии было связано с контролем торговых путей^[46]. Вероятно, хазары взимали дань со славян мехами, которые затем переправлялись на Восток и в страны Европы. Такую же дань славяне платили своим западным соседям — воинственным «русам», о чем мы узнаем из сообщения Ибн Фадлана. Этот арабский путешественник описал свою встречу с русами: сойдя на берег в небольшой пристани, они подходили к заранее установленным здесь деревянным идолам и подносили им привезенный на продажу товар, заклиная, чтобы те послали им богатого и щедрого покупателя. Ибн Фадлан упоминает всего два вида товара: молодых женщин и ценную пушнину, прежде всего соболей^[47].

Первые дошедшие до нас описания славян указывают на то, что они не только обеспечивали мехом народы Востока и Запада, но и сами широко использовали шкуры овец («овчина») и медведей («медвидина»), волков и других лесных животных (куницы, соболя, лисицы, горностая, бобра, выдры и белки) в производстве и отделке одежды и обуви^[48]. Базовой формой меховой одежды был кожух — верхняя кафтаноподобная одежда на меху, длинная или укороченная. Особенно любимы кожухи были среди знати, в том числе среди знати политической и военной.

В летописном свидетельстве под 1252 годом сохранилось описание парадного военного костюма, в котором князь Даниил Галицкий предстал перед своими западными соседями: «Бе бо конь под нимь дивлению подобенъ, и седло от злата жьжена, и стрелы и сабля златомъ оукрашена [и] иными хитростьми, якоже дивитися, кожюхъ же оловира Грецького и кроуживы златыми плоскоми ошитъ, и сапози зеленого хъза, шити золотомъ»^[49]. Крайне важно, что княжеский кожух (одежда «мехом внутрь») был покрыт византийским оловиром — пурпурным шелком лучшего качества, затканным золотом. В византийской традиции эта материя имела сакральное значение, символизируя верховную власть; можно предположить, что мех и оловир, взятые вместе, усиливали это значение. Так роскошная меховая одежда смогла претендовать на место главного материального атрибута власти^[50].

Ко времени появления Древнерусского государства в IX веке в Восточной Европе уже сложились развитые торговые отношения, в которых соболиный мех и другая ценная пушнина заняли важнейшее место. Но главные торговцы мехом — арабы, русы и хазары — сами не занимались добычей пушного зверя. Его поставщиками были славянские племена, добывавшие мех для своих нужд, платившие дань мехом или же предлагавшие его на обмен^[51].

Все это указывает на то, что пушной промысел был типично славянским делом с древности. Не стоит сомневаться в обилии пушного товара в VII — VIII веках: если, по данным Ибн Фадлана, ежегодно «царь салавян» приносил дань в виде соболя от каждого дома, то счет здесь может идти на тысячи шкурок в год. Очевидно, что русы брали меховую дань со славянских племен не в меньшем объеме, особенно если принять во внимание данные арабского ученого Ибн Русте, согласно которым русы только и жили тем, что грабили славян. По сведениям географа Ибн Хордадбеха, русы платили налог на территории халифата исключительно шкурами зайцев и черных лисиц, привезенными из Восточной Европы. Именно русы возили ценные сорта пушнины на продажу в Константинополь и Багдад, плавали по Дону и Волге с целыми караванами судов, груженных мехами^[52].

Бурное развитие торговли и некоторые другие условия социального плана способствовали формированию двух крупных племенных объединений на Среднем Днепре и в районе Восточного побережья Балтийского моря. Оба этих центра находились на едином транзитном торговом пути между Балтийским и Черным морями, который позднее стал известен как «путь из варяг в греки». Конфликт между ними был неизбежен.

В середине — второй половине IX века оба торговых центра были объединены, что положило начало формированию нового государства — Древнерусского, с первоначальным центром в днепровском Киеве. Нет сомнений в том, что определенную роль в его оформлении сыграло стремление захватить меховую торговлю, хотя это и не являлось ни единственным, ни главнейшим фактором. Вспомним, что, по «Повести временных лет», основатели Киева, «мужи мудры и смышлены», охотились в большом бору на зверей^[53]. Когда же варяги, покорив враждующие племена на севере «славянского» торгового пути, обложили их данью, то брали «от мужа по белой веверице» (то есть белке)^[54]. Из того же источника мы знаем, что первые киевские князья собирали дань «по черне куне от дыма», то есть по черной кунице от домовладения^[55]. Сбор такой ценной дани однажды вызвал зависть у дружины князя Игоря (княжение Игоря традиционно относится к первой половине X века), в результате чего тот повелел собрать дань заново, за что был жестоко убит восставшими древлянами.

С момента образования Древнерусского государства торговля пушниной оказалась под контролем его правящей элиты. Следуя торговым интересам и увеличивая число данников, со временем древнерусские князья взяли под контроль огромные территории по Днепру, Оке и верховьям Волги. Киев смог оттеснить от богатых пушниной лесов хазар (Хазарский каганат вступил в полосу кризиса после похода киевского князя Святослава в 969 году) и существенно потеснил на востоке Волжскую Булгарию. В XI веке русские князья стали непримиримыми соперниками Булгара в борьбе за мех.

Русские меха поставлялись в Византию по Днепру, через Галицкую землю в Венгрию и Богемию. В свою очередь, через Крым и Каспий «мягкое золото» шло на Восток^[56]. Были организованы поставки в Польшу, Чехию, земли Южной Европы и Германии^[57]. Поскольку на Руси не добывали золота и серебра, то меха шли в обмен преимущественно на эти драгоценные металлы, а также шелк и пряности. Русские князья посылали их чужеземным владыкам в качестве наиболее ценных даров^[58]. Вероятно, в это время — время активной меховой торговли, сложилась традиция брать за единицу счета мехов в сделках «сорóк», имея в виду количество шкурок в одной связке. С этого времени и вплоть до XVIII века ценный мех всегда считали именно так — сорокáми^[59].

Роль меха для экономики славян была так велика, что многие известные историки считали охоту на пушного зверя их главным занятием на момент образования государственности. Дискуссии по этому поводу тянулись почти полстолетия: с начала XX века до 1950-х годов, когда археологические данные показали преобладание в славянском хозяйстве земледелия^[60]. Конечно, формирование Древнерусского государства как политического института было связано с широкими процессами социально-политического развития, становления единой налоговой системы, религии, армии. Меховой промысел и меховая торговля приносили доход лишь элитарной, незначительной части населения, хотя меха и использовались в роли денежного эквивалента как внутри страны, так и за ее пределами^[61].

Наконец, следует помнить, что запасы пушного зверя были вовсе не безграничны, хотя и обширны и не всякий мех ценился одинаково высоко. Как уже отмечалось, в XI веке новгородцы совершали меховые экспедиции на восток: это значит, что леса северо-восточной Руси уже не могли удовлетворить растущие запросы^[62]. Трех-четырех столетий активной эксплуатации ресурса (хазары и русы собирали со славян дань мехами с VII века) оказалось достаточно, чтобы запасы стали истощаться: к XIII веку большинство русских земель не имели возможности бесперебойно снабжать сложившуюся высокоприбыльную систему меховой торговли ценной пушниной. В известной русским Ойкумене промысловый пушной зверь оставался в изобилии только на Кольском полуострове и на северо-восточной окраине Европы.

Культурные основания мехового дресс-кода

Политический распад Древнерусского государства, начавшийся в XI веке, не изменил ситуации на рынке меховой торговли. Напротив, добыча ценного пушного зверя в самостоятельных русских княжествах быстро росла: каждый правитель стремился получить со своей «отчины» максимальный доход. Новгород больше ориентировался на поставки в Европу, а главным центром пушной торговли с Востоком был Киев. Здесь торговая прибыль была особенно велика.

Восточный географ X века Ибн Хаукаль рассказывал, что славяне охотно торгуют на окраине своей страны прекрасными черными соболями и черными лисицами. Он же сообщал, что поставщиками мехов в земли Прикаспийского региона являются русские и волжские болгары^[63]. Еще более интересна следующая информация, оставленная Ибн Хаукалем: «меха выдры, которые вывозятся в разные страны и находятся только в тех северных реках, которые в стране Булгар, Русов и Куябе. Те же меха выдры, которые находятся в Андалусе (Испании. — Б. Ш., Д. Л.), составляют малую часть того, что находится в реках, находящихся в славянских странах. Большая же часть этих мехов и превосходнейшая из них находится в стране Рус, а некоторые высококачественные из страны Яджудж и Маджудж переходят к Русам по соседству их с Яджуджами и Маджуджами и по торговле с ними»^[64].

Этот небольшой отрывок дает представление о том, как сильно были заинтересованы арабские торговцы в русских мехах. Ибн Хаукаль хорошо ориентируется в «меховой» географии и даже сравнивает мех испанских выдр с русскими в пользу последних. Вероятно, под «страной Рус» он понимает земли славян на месте будущего Новгорода, поскольку Куябой историки традиционно считают Киев. Живший в X веке арабский торговец еще не осознавал восточных славян в составе единого государства, используя, вероятно, устаревшие сведения. Так или иначе, важно одно — именно они были главными поставщиками меха для Арабского мира.

В знаменитой средневековой «Песне о Роланде» арабский «король Марсилий» возмещает нанесенное рыцарю оскорбление богатыми дарами — соболиным мехом:

«Граф Ганелон, — сказал послу Марсилий,

— Вы были мной обижены безвинно.

Я дротом вас в сердцах убить грозился.

Дарю за то вас мехом соболиным.

Он мною куплен за пять сотен ливров.

Такой подарок возместит обиду».

«Приму с охотой! — Ганелон воскликнул. — Пусть бог

за это вам воздаст сторицей!»^[65]

Но почему же арабы придавали столь большое значение меху? Можно предположить, что он использовался в качестве предмета транзитной торговли со странами Европы, с которыми Арабский мир тогда активно соприкасался. Однако мы знаем, что и сами русские торговали с Европой. Может быть, арабы поставляли русский мех народам Средней Азии, где климатические условия были достаточно суровыми, или сами использовали мех в своих северных путешествиях. Эти версии, красивые сами по себе, все же не объясняют большую популярность меха у арабов.

Можно предположить, что главное значение меха в средневековом арабском мире было обусловлено строгими запретами исламской морали. Сподвижник центральной фигуры ислама, пророка Мухаммеда, имам Али так говорил ученикам: «пророк взял в левую руку ткань из натурального шелка, а в правую — золото. Поднял обе руки и воскликнул: «Эти две вещи для мужчин из числа моих последователей запретны, а для женщин — разрешены»^[66]. В итоге именно мех стал для арабских мужчин признаком богатства и статуса. Очень быстро он завоевал популярность среди элиты — общеизвестно, что любая одежда несет знаковую функцию, является символом положения человека, маркером его социальной принадлежности.

Существует распространенное, но малообоснованное мнение о том, что именно арабы стали производить первую одежду, целиком сделанную из меха. Трудно сказать, насколько достоверно это предположение, ведь мы мало знаем о раннесредневековых арабских профессионалах мехобработки, кроя и шитья. Но нет никаких сомнений, что их русские коллеги этого же исторического периода были хорошо известны. На Руси необработанные шкуры и кожи животных обозначались понятием «скора», а мастер по их обработке был известен как скорняк. Скорняжное дело распространилось здесь уже с IX века, вместе с развитием ремесел и городской культуры, и к XIII столетию русские скорняки — так же как и профессионально близкие к ним усмари, сафьянники, кожемяки и тому подобные — должны были достигнуть большого мастерства.

Как и в ранние периоды русской истории, мех в это время имел важное торгово-экономическое значение. Известная традиция пушной дани превратилась в способ товарообмена: в Древней Руси мехами брали штрафы, платили за проезд, взыскивали торговые пошлины; мех использовался при операциях с недвижимостью. По всей видимости, стоимость меховой шкуры равнялась известной сумме, поскольку при расчетах целая шкура могла делиться на мордки, ушки, лапы^[67].

По-прежнему мех имел не меньшее значение в оформлении элитарного интерьера (прежде всего убранства ложа) и костюма. Так, в «Молении Даниила Заточника», относящемся к концу XII века, упоминаются собольи одеяла князя Ярослава Владимировича: «когда ляжешь на мягких постелях под собольими одеялами, а меня помяни»^[68]. Этот предмет роскоши прочно вошел в аристократический быт, закономерно найдя свое отражение в фольклоре. О собольих одеялах упоминает русская народная сказка «Волшебный конь», где прекрасная королевна Настасья «разметала во сне покровы богатые»^[69]. Большое соболье одеяло мы видим среди богатого убранства ложа из слоновой кости, застланного пуховыми перинами, у молодой супруги богатого новгородского купца в песне из известного сборника народных песен Кирши Данилова^[70].

Очевидно, что использование меха в интерьере (особенно на ложе), как и в костюме (особенно в головном уборе), не было простой случайностью или данью традиции, многие элементы которой имели сакральный смысл. Корни этого представления, конечно же, лежат в языческой истории славян, где головной убор выполнял очень важную функцию — защищал волосы, которые, как считалось, обладали особыми магическими свойствами, связанными с плодородием и здоровьем^[71]. Подобное представление, своими корнями уходящее в глубокую древность, характерно для многих народов^[72].

Головные уборы и одежда древнерусской знати далеко не всегда изготавливались целиком из меха, но часто окантовывались, опоясывались им. Об этом можно судить по изображениям князей, например Святослава Ярославича и его детей (мы также видим, что княжеские дети одеты в своеобразные меховые ожерелья) в «Изборнике» (1073). Аналогичный головной убор, окантованный мехом, присутствует и на иконописных изображениях святых князей (Бориса и Глеба и других). Здесь мех выполнял роль своеобразного оберега. В силу вышесказанного даже легкое летнее княжеское одеяние могло быть насыщено меховыми деталями и меховой отделкой: как мы помним, традиция ношения меховых головных уборов знатью круглый год бытовала еще у русов в VIII — IX веках. И былинный князь Владимир стольнокиевский в более позднем сюжете об Илье Муромце и Соловье-разбойнике носит «кунью шубоньку на одно плечу, шапочку соболью на одно ушко»^[73]. Образ этого богатыря появляется только в XVI веке, когда шуба как особый предмет аристократического гардероба уже выделилась из общего массива верхней меховой одежды; для рассматриваемого в главе периода истории до XIII века этот предмет одежды пока нехарактерен, но более чем показательна манера его ношения.

Востребованность меха и интенсивная добыча промыслового пушного зверя на территории Древнерусского государства, обусловленная растущим спросом, вызвала новый меховой кризис. Особенно быстро был уничтожен соболь — обитатель густого хвойного леса^[74]. Вероятно, уже в XI — XII веках его местом обитания стал преимущественно Север, куда и направились наиболее предприимчивые добытчики. Так, в «Повести временных лет» в записи под 1096 годом сообщается об экспедиции в Югру слуги (отрока) новгородца Гюряты Роговича: «и есть не разумети языку их, но кажут на железо и помавают рукою просяще железа, а аще кто даст им нож ли, секиру, и они дают [соболи, куницу, белку] противу»^[75].

Постепенное сокращение промыслового пушного зверя привело к подорожанию меха, и он продолжал существовать как элемент аристократической культуры. Однако в качестве важнейшего предмета русской торговли мех уже уходил на второй план.

* * *

Итак, с древнейших времен меховые шкуры, задействованные в ритуалах культа медведя и прочих хищных животных, наделялись особенным сакральным значением. «Меховые» обряды и ритуалы прочно увязывались с идей достатка и богатства; со временем аналогичное значение получил и мех сам по себе. Обилие меха в интерьере и в одежде стало признаком благополучия и процветания человека. Популярность меха как сакрального символа и как символа богатства и процветания, житейской состоятельности, в конце концов привела к тому, что верхняя одежда знати почти полностью состояла из меха либо обильно им украшалась. Говоря шире, мех стал важной частью трансформации догосударственной русской материальной культуры в культуру государственную.

Все вышесказанное предваряло появление главного и весьма ценного во многих отношениях символа исторической меховой культуры — русской шубы.

Примечания

19

Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2000. С. 69–79.

20

Нидерле Л. Быт и культура древних славян. М., 2013. С. 132. Достаточно почитать первые описания народов севера европейской России, составленные в конце XVII века иностранными путешественниками, чтобы увидеть, в каких больших количествах использовали эти племена меха и шкуры. Вот, например, что пишет Корнелий де Бруин о «самоедах»: «Одежда мужчин и женщин одинакова, изготовляемая из оленьих шкур. Верхнее платье простирается от шеи до колен, и сшито оно шерстью наружу, у женщин — разных цветов, которые украшают кусочками сукна». См.: Расходная книга Патриаршего приказа кушаньям, подававшимся патриарху Адриану. Путешествие через Московию Корнелия де Бруина. Рязань, 2010. С. 386–387. В другом месте мы видим описание «самоеда»: «Верхняя одежда его состояла из одного меха, вместе с шапкой, бывшей у него на голове. Он надевал и снимал эту одежду, как бы рубаху, так что из-под нее видно было только одно лицо; рукавицы у него из того же меха привязывались к рукавам этой одежды. От этого самоед совершенно казался скорее медведем, чем человеком, когда и само лицо его было закрыто. Сапоги его привязаны были под коленами повязкой. Одежда эта была такая теплая, равно как и печь из моей комнаты…» См.: Расходная книга Патриаршего приказа… С. 390.

21

Древняя одежда народов Восточной Европы. М., 1986. С. 12.

22

Райс Т. Скифы. Строители степных пирамид. М., 2004. С. 62, 124.

23

Седов В. В. Славяне. Древнерусская народность: историко-археологические исследования. М., 2005. С. 9–38.

24

Греков Б. А. Киевская Русь. М., 1953. С. 35–36; Мавродин В. В. Древнерусское государство. М., 1956. С. 4–5.

25

Рыбаков Б. А. Геродотова Скифия. Историко-географический анализ. М., 1979. С. 185–194.

26

Геродот. История. М., 2002. С. 235–302.

27

Рыбаков Б. А. Геродотова Скифия. С. 195–239.

28

Геродот. История. С. 243.

29

Ляпин Д. А. Люди, впадающие в спячку, и меховой фактор в истории Средневековой России // IX Бартеневские чтения: Материалы Всероссийской научной конференции с международным участием. Липецк, 2020. С. 89–92.

30

Гура А. В. Медведь // Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т. 3. М., 1995. С. 211–215; Пятникова Т. Р. Мифы и легенды о сотворении мира хантов Белоярского района // История: факты и символы. 2019. № 1 (18). С. 146; Седых В. Н. О проявлениях культа медведя в Ярославском Поволжье в эпоху раннего Средневековья // Славяне и иные языци… К юбилею Натальи Германовны Недошивиной / Труды ГИМ. Вып. 198. М., 2014. С. 159–170.

31

Токарев С. А. Ранние формы религии. М., 1990. С. 234.

32

Геродот. История. С. 269.

33

Гура А. В. Волк // Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т. 1. М., 1995. С. 411–418.

34

Левкиевская Е. Е. Мифы русского народа. М., 2000. С. 27–28; Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1997. С. 143. Рыбаков считает Велеса древнейшим богом славян.

35

Гура А. В. Шкура // Славянские древности: Этнолингвистический словарь. Т. 5. М., 2012. С. 580.

36

Народная демонология Полесья: Публикация текстов в записях 80–90-х гг. XX века. Т. 4: Духи домашнего и природного пространства. Нелокализованные персонажи. М., 2019. С. 165–166, 169, 175.

37

Народная демонология Полесья. С. 169.

38

Никита Кожемяка // Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в 3 т. Т. 1. М., 1958. С. 327–328.

39

Ляпин Д. А. Святочные увеселения (по материалам ГАОО) // Живая старина. 2009. № 3. С. 12–14.

40

Веселовский А. Н. Судьба — доля в народных представлениях славян // Веселовский А. Н. Избранное: Традиционная духовная культура. М., 2009; Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. М., 2006. С. 20–21, 25, 27–29; Токарев С. А. Маски и ряженые // Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев. М., 1983. С. 185–193; Шангина И. И. Русские традиционные праздники. СПб., 2008. С. 17–40.

41

Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990. С. 234, 241–242.

42

Ряжение в шкуры всегда появлялось в празднества, связанные с миром мертвых: Масленица, Святки, Троица.

43

Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. С. 582–583.

44

История тела. Т. 1: От Ренессанса до эпохи Просвещения. М., 2012. С. 99.

45

Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу. М.; Л., 1939. С. 58–59. См. также: Нидерле Л. Быт и культура древних славян. С. 140.

46

Гумилев Л. Н. Открытие Хазарии. М., 2001. С. 53; Плетнева С. А. Хазары. М., 1976. С. 25.

47

Путешествие Ибн-Фадлана. С. 488–492. По этим же сведениям, русы предпочитали носить собольи шапки даже летом, по-видимому, считая это признаком достатка и благородства.

48

Нидерле Л. Быт и культура древних славян. С. 162–163.

49

Галицко-Волынская летопись: Текст. Комментарий. Исследование. СПб., 2005. С. 122.

50

Майоров А. В. Греческий оловир Даниила Галицкого: из комментария к Галицко-Волынской летописи // ТОДРЛ. 2014. Т. 62. С. 228.

51

Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII в. до конца X в. по Р. Х.). СПб., 1910. С. 221.

52

Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2000. С. 209. См. также: Перхавко В. Б. Средневековое русское купечество. М., 2012. С. 46–47.

53

Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. СПб., 2002. С. 359.

54

Там же. С. 361.

55

Там же. С. 363.

56

Кутепов Н. И. Царская охота с X по XVII век. История охотничьего искусства высочайших особ. М., 2008. С. 30; Перхавко В. Б. Средневековое русское купечество. С. 80–81.

57

Нидерле Л. Быт и культура древних славян. С. 133. Показательно, что в немецком рыцарском романе Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль» (первое десятилетие XIII века) соболиный мех дважды упоминается как элемент убранства кровати и один раз — как часть одежды знатной немецкой дамы. См.: Вольфрам фон Эшенбах. Парцифаль // Средневековый роман и повесть. М., 1974. С. 282, 323, 372.

58

Нидерле Л. Быт и культура древних славян. С. 133–134.

59

Монетная терминология сохраняла свое «меховое» происхождение весьма долгое время и была вытеснена из обращения лишь вследствие реформ Петра I. См.: Назарова И. А. Страницы истории денежного обращения в России: от серебряной деньги и «меховой» валюты к кредитному рублю // Вестник МИТХТ. Серия: социально-гуманитарные науки и экология. 2015. № 4. С. 111.

60

Греков Б. Д. Киевская Русь. С. 38–48.

61

Их роль в экономике была действительно высока, но и другие русские товары, такие как хлеб, мед, воск, пенька, лен, рабы, также имели свое значение в торговле с соседними народами.

62

Перхавко В. Б. Средневековое русское купечество. С. 120.

63

Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей… С. 219, 221.

64

Там же. С. 219.

65

Песнь о Роланде / Пер. со старофр. Ю. Корнеева // Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро. М., 1976. С. 42–43.

66

Ибн Маджа М. Сунан (Свод хадисов). Рияд, 1999. С. 388.

67

Скорняжное дело // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 30 (59). СПб., 1900. С. 229–233.

68

Моление Даниила Заточника // Изборник: Повести Древней Руси. М., 1986. С. 101.

69

Волшебный конь // Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. С. 25–29.

70

Про гостя Терентиша // Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977. С. 19. Сам купец («гость») живет в доме, гридница которого увешена шкурами: стены «седыми бобрами», а потолок — черными соболями. См.: Про гостя Терентиша // Древние российские стихотворения… С. 15. Точно так же выглядит и дом богатого киевского боярина Ставра. См.: Про Ставра-боярина // Древние российские стихотворения… С. 71–72. Сборник составлен во второй половине XVIII века, хотя опубликованные в нем песни относятся преимущественно к более раннему времени.

71

Толстой Н. И., Усачева В. В. Волосы // Славянские древности. Т. 1. С. 420–424; Ляпин Д. А. Путешествия в Прошлое: очерки этнографии Верхнего Подонья. Кн. 1. Кемерово, 2014. С. 16–26.

72

Фрезер Д. Д. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1985. С. 301.

73

Илья Муромец. М.; Л., 1958. С. 39. Отметим, что это не единственный «шубный» эпизод в истории Ильи Муромца. Однажды князь Владимир одаривает Илью «„шубоцькой-кошулецькой“. Бояре завидовали Илье и оклеветали его, будто он, хмельной, „волоцит ету шубку за един рукаф“». См.: Скафтымов А. П. Поэтика и генезис былин. М.; Саратов, 1924. С. 52.

74

Нидерле Л. Быт и культура древних славян. С. 33.

75

Повесть временных лет. СПб., 1996. С. 107–108. Среди народов Югры охота с древнейших времен занимала важнейшее место и была тесно связана с религиозными представлениями. См.: Ляпин Д. А., Седова О. В. Изображение «птенца-лыжника» на сосуде Шиловского поселения периода бронзы: попытка мифологической интерпретации // Русский сборник. 2019. № 9. С. 86–87. В XIII веке на некоторое время поставщиками меха стали литовские князья: у них еще оставались густые леса, полные ценного пушного зверя. В 1279 году, когда в Литве наступил голод, местные правители обратились к галицкому князю Владимиру с просьбой помочь им хлебом, а за это обещали ему «белок, бобров, черных куниц». См.: Галицко-Волынская летопись // Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М., 1981. С. 375.