Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус

Д. А. Ляпин, 2023

Более чем тысячелетняя традиция употребления меха – одна из важнейших мифологем русской материальной культуры. Любовь к меховой одежде одинаково часто упоминается как в зарубежных, так и в отечественных источниках, осмысляющих специфику национальной моды. Книга Бэллы Шапиро и Дениса Ляпина – одно из первых масштабных исследований, призванное проследить, как формировалась и менялась эта традиция от Древней Руси до современности. Авторы рассматривают мех как многоуровневый гипертекст и рассказывают историю не фасонов и силуэтов, а идей, сопровождающих судьбу русского меха, – политических, социально-экономических и научных. Бэлла Шапиро – доктор культурологии, кандидат исторических наук, профессор кафедры кино и современного искусства РГГУ, профессор кафедры философии и социально-гуманитарных дисциплин Школы-студии МХАТ. Денис Ляпин – доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории и историко-культурного наследия ЕГУ им. И.А. Бунина.

Глава 2

Московская шуба и начало формирования национальной идентичности (XIII — XV века). «Меховые» войны

Москва в борьбе за мех

Киевская государственность стояла на двух китах: на силовом захвате ресурсов и на получении выгод от международной торговли^[76]. Со временем оба источника иссякли. Вместе с первым кризисом экстенсивной модели развития, усилением политической раздробленности и монголо-татарским нашествием завершилась история Древнерусского государства.

На фоне общего упадка в начале XIV века наиболее сильным центром русских земель, из числа оказавшихся под властью Золотой Орды, стала Северо-Восточная Русь. Этому способствовала ее отдаленность от опасных соседей, а также местные традиции единой централизованной власти, способной воспользоваться всеми имеющимися ресурсами и адаптироваться к реалиям татарского владычества. Именно здесь князья некогда небольшой Москвы (потомки младшей ветви Владимиро-Суздальских правителей) в первой половине XIV века сумели сделать свой город важнейшим политическим, военным и религиозным центром, победив в противостоянии с Тверским княжеством.

В относительной стабильности развивалась Новгородская земля — торгово-олигархическая республика, более прочих сохранившая контакты с Западом. Земли западной и южной Руси так и не смогли оправиться от кризиса XIII века: они пришли в упадок и со временем оказались в составе нового сильного государства — Великого княжества Литовского, в XIV веке прибавившего к своему названию обозначение Русского. Литовские князья скоро стали главной соперничающей силой Москвы, поскольку считали себя преемниками древнерусских князей по праву силы и владений. В таких условиях московские князья должны были использовать все имеющиеся в их распоряжении средства, чтобы собрать необходимое для развития своих земель состояние. Только правильное использование ресурсов позволяло накопить необходимые средства в условиях постоянной выплаты дани и множества других нерегулярных сборов для Орды^[77]. Непрестанный поиск ресурсов и нехватка денег, формирующие привычку копить и экономить, вынужденная хитрость и ловкость в отношениях с ордынскими ханами и принципиальная жесткость с местным населением — все это вырабатывало политические традиции, волей времени ставшие фундаментом для строительства будущего Московского государства.

Очевидно, что среди имеющихся у русских ценных ресурсов мех представлял для татар особую ценность. Итальянский путешественник Плано Карпини, посетивший Русь сразу после монголо-татарского нашествия, стал очевидцем того, как татарский наместник велел каждому, начиная с младенца, платить дань шкурами «белого медведя» (возможно, подразумевая под ним песца или горностая), черного бобра, черного соболя, хорька и лисы^[78].

С приходом татар их культурное влияние довольно быстро распространилось и на одежду, усилившись в XV веке; оно «оставило след в наименованиях отдельных предметов — кафтан, шуба, сарафан — и более всего затронуло костюм феодальной верхушки общества»^[79].

Московская культура, как известно, вырабатывалась в активном усвоении кочевых культур — при неизменном отрицании их происхождения^[80]. Со временем старое русское слово кожух, обозначавшее одежду на меху, было заменено словом тулуп, которое на тюркском языке буквально значит «кожаный мешок без швов из звериной шкуры»^[81]. Тулуп быстро набирал популярность, что объясняется его дешевизной, широким распространением и доступностью овец вначале у кочевников-татар, а затем и на Руси. Впрочем, русские шили тулупы и из заячьего меха. Тулуп был одеждой бедняков и только в XVII веке вошел в относительное употребление среди элиты. Вероятно, в начале XIV века в русских землях стал известен кафтан (хафтан) — типичная золотоордынская одежда^[82] длиной до пят, концы рукавов которой заменяли рукавицы или «персчатые рукавицы» — перчатки. Кафтаны получили большое распространение в XV веке (в том числе и с меховой отделкой) и в последующее время бытовали очень широко^[83].

Пушнина по-прежнему обильно украшала одежды знати, как на Руси, так и на Западе и на Востоке, и, к счастью для русских, она неизменно пользовалась высоким спросом на международном рынке. В XIII веке главным центром пушной торговли с Западом был Новгород. Он же занимал лидирующее место по добыче пушного зверя. Это неудивительно, ведь основная часть лесных массивов, где еще оставался пушной зверь, в это время находилась либо на землях этой торговой республики, либо в районах сбора новгородцами дани. Добыча меха и его выделка стали одним из самых прибыльных занятий местного населения. Кроме того, новгородские купцы вели активную торговлю с находящейся на востоке Пермью — землей, очень богатой ценным зверем, население которой (зыряне) охотно шло на торговый контакт^[84]. Важным источником пушнины для предприимчивых жителей Новгорода была Карелия, жители которой регулярно платили меховую дань, хотя в целом оставались враждебны к своим южным соседям. Здесь водилось ценное и редкое животное — белая росомаха. Все чаще в эти края проникали шведские торговцы, вступая в военные конфликты с русскими купцами^[85].

На протяжении всей первой половины XIV века количество ценного пушного зверя в Восточной Европе стремительно сокращалось. Теперь татары охотно принимали мех в виде даров, но требовали выплаты дани серебром. Не случайно Иван Калита, самый успешный из московских князей, запомнился современникам жестокими поборами как со своих подданных, так и с соседних русских земель^[86]. Поиски дохода превратились для Москвы в навязчивую идею, а главным средством его получения была избрана пушнина. Именно пушной промысел стал средством, которое помогало богатеть и развиваться Московскому княжеству.

Желание получить доступ к лесным массивам на севере заставило Ивана Калиту в 1328 году купить Белозерское княжество, что вызвало большое недовольство русских князей, также занимавшихся меховой торговлей. Около 1338 года хан Узбек лишил Ивана белозерского ярлыка, передав его представителю рода местных князей — Роману Михайловичу. Однако здешняя меховая торговля уже надежно контролировалась Калитой, и доступ к местному «мягкому золоту» для Москвы был открыт.

Не меньший интерес для Ивана Даниловича представляло Ростовское княжество, земли которого простирались далеко на северо-восток, охватывая богатые пушным зверем леса. С 1331 года здесь начал править зять Ивана Калиты, во всем ему послушный^[87]. Но два региона, пусть даже богатых мехом, уже не могли удовлетворить стремительно растущих аппетитов Москвы. В 1333 году Калита взял под контроль торговлю с Югрой (зырянами), куда одна за одной отправлялись московские меховые экспедиции^[88].

Эти действия вызвали несколько «пушных войн» с Новгородом: московское войско оказалось сильнее своего соперника, и новгородцы были вынуждены отступить, потеряв важный доступ к пермским мехам. В итоге уже в 1340-х годах москвичи полностью захватили соболиную торговлю с местными племенами, а новгородцы почти полностью лишились доступа к соболю, торгуя преимущественно белкой^[89]. В итоге к середине XIV века Новгород перестал лидировать в добыче пушнины, и основными доходами от реализации «мягкого золота» завладела Москва.

Главный экспорт «мягкого золота» был направлен в Западную Европу. Немецкий торговый город Ганза взял на себя основную транзитную функцию. Ганза сплотила вокруг себя целый союз городов Северной Европы, получив монопольное право на контроль торговых потоков^[90]. Новгород занимал важное место в Ганзейском союзе, будучи самым восточным его торговым центром; благодаря торговой деятельности Ганзы начался массовый, исчисляемый сотнями тысяч, вывоз русского меха в Европу. Московские князья, контролировавшие пушной промысел и торговлю, ориентировались на вывоз не только через ганзейскую Ригу, но и через старые западнорусские земли, находящиеся теперь под влиянием литовских князей, и через морские порты северного Причерноморья. Через Тану — крупный торговый город в устье Дона — русские товары поставлялись в Геную и Венецию, богатые торговые республики Средиземноморья^[91].

Таким образом, к середине XIV века Москва стала центром объединения северо-восточных русских земель, захватив и освоив основные рынки пушной торговли; Новгород отошел на вторую роль. Мех, выступивший важной составляющей в борьбе за самостоятельность экономики развивающегося Московского княжества, можно по праву считать его неофициальным символом.

Пермский мех

В 1359 году Орда вступила в полосу политического кризиса: враждующие группировки местной элиты развязали между собой кровавую войну. Эти события быстро привели к новой расстановке политических сил. Прежде всего, выплата пушной дани была остановлена, но возможностей для реализации меха стало меньше, так как пути на азиатские рынки были теперь небезопасны. Литовские князья, в свою очередь, начали очередную военную экспансию на русские земли.

Настало время, когда Москва должна была перейти к активным военным действиям, накопив достаточно людских и финансовых ресурсов. Ориентация литовской элиты на католическую Польшу и внутренние раздоры в ее среде позволили московским князьям добиться некоторых успехов и, во всяком случае, остановить наступление литовцев. В это же время часть Орды объединилась под контролем ловкого военачальника Мамая, задумавшего вернуть пошатнувшийся авторитет своей степной державы.

Как известно, московский князь Дмитрий Иванович разбил войска Мамая в знаменитом сражении на Куликовом поле (1380). Это, однако, не помешало временному возвышению Орды под руководством нового хана — Тохтамыша. Но и он продержался на ордынском престоле недолго: опрометчиво развязав войну со среднеазиатским правителем Тимуром (Тамерланом), Тохтамыш проиграл два главных сражения (1391, 1395), после чего татарское государство подверглось страшному разорению. Оправиться после этого удара некогда могущественная страна уже не смогла и в первой половине XV века раскололась на несколько враждующих и слабых полукочевых государственных образований.

В это время Европу охватил экономический кризис, вызванный массовой эпидемией чумы. В 1370 году началось падение цен, в том числе и на русские товары, вначале на зерно, мед, воск, а с 1400 года упал спрос и на пушнину (исключая соболиный мех, цены на который оставались высокими)^[92]. Упадок спроса на недорогие меха в Европе заставил Москву активнее продвигаться на восток, в поисках ценной пушнины, а также активнее бороться с Литовским княжеством на Западе. Азиатская торговля уже не была достаточно стабильной и надежной, поскольку после распада Орды здесь так и не появилось единого политического центра. Желание найти новые рынки сбыта, по всей видимости, вызвало активность русских купцов, которая отчасти нашла свое отражение в путешествии Афанасия Никитина (1468–1474)^[93]. Показательны жалобы этого знаменитого русского путешественника на трудности торговли с азиатскими народами.

В условиях военного противостояния с Литвой московские князья начали решительное наступление на немногие оставшиеся независимыми русские земли. Одновременно, стремясь получить доступ к пушнине, Москва увеличивает давление на Пермь. «Житие святого Стефана Пермского», написанное в начале XV века известным агиографом Епифанием Премудрым, знакомит нас с ценными сведениями о «меховой» политике Москвы. Среди описанных им споров пермских жрецов с русскими православными миссионерами было и обвинение последних в жадности и корысти, стремлении нажиться за счет местной пушнины: «Нашею ловлею и ваши князья, и бояре, и вельможи обогащаемы суть… Не от нашей ли ловля и в Орду посылаются… до самого того мнимого царя, но и во Царьград, и в Немцы, и в Литву, и в прочия грады, и в страны, и в дальняя языки»^[94]. Автор этого текста, как мы видим, очень верно понимал причины бесцеремонного вторжения москвичей в Пермь, прекрасно осознавая значение меховой торговли. Устами языческого жреца он перечисляет целый ряд стран, куда русские поставляли ценный пермский мех. Прежде всего, это Орда, где правил «мнимый царь» (вполне понятный эпитет под пером русского писателя); здесь, вероятно, дала о себе знать память о недавнем прошлом, когда татарская элита получала меха в виде подношений, подарков и дани. Затем упомянуты «Царьград», «Немцы» и «Литва» — традиционные места экспорта пушнины, но страны ближнего Востока в списке не названы. Вероятно, нестабильность в этом регионе уже не позволяла арабским торговцам получать русскую пушнину в достаточном количестве.

Прошло пятьдесят лет, и Пермь была окончательно покорена (1451); затем московский князь Иван III присоединил богатую мехом Вятку (1459). В 1477–1478 годах пришел черед Новгородской республики. Показательно, что именитые новгородские купцы были выселены на старинные земли Москвы, а старинный торговый город заселили уже новые, более надежные в политическом отношении торговцы^[95]. Теперь московский правитель не опасался, что осложнения отношений с Литвой, ставшей к тому времени верным союзником Польши, повредят поставке мехов в Европу.

Дальше на Восток!

Размеры владений московского правителя Ивана III к концу XV века существенно выросли; заметно увеличились и сборы в казну, появились новые возможности для борьбы с соперниками. Покорение Перми, Вятки и Новгорода позволило Москве полностью контролировать отечественный пушной промысел и торговлю, получая большую прибыль от вывоза меха.

К первой, самой доступной группе экспортных русских мехов, относился беличий мех, который делился на различные сорта: так называемый «верк» (нем. werk) и производные от него: harwerk, ledderwerk, schonewerk (последнее в переводе с немецкого буквально — прекрасная белка) и прочее. К концу XV века классификация беличьего меха упростилась, по причине того что некоторые ее виды были истреблены, в частности полностью исчезла так называемая «онежская белка». Белка, крайне широко распространенная на Руси и легко доступная для охоты, наряду с воском, была основным русским экспортным товаром вплоть до самого конца XV века.

Вторую группу составлял более дорогой мех, в следующем, возрастающем по своей ценности порядке: бобр, бобровые брюшки, бобровые шкурки, горностай, ласка и ее выметки, куница, норка, выдра и, наконец, самым дорогим был соболь. Хорошо продавались и отходы от выделки меха, брак, нецельные шкурки, обрывки и обрезки, называемые по-русски «шевницы»^[96]. Всякий мех различался и ценился в зависимости от географии добычи: чем севернее был добыт зверь, тем более красивым — и, соответственно, дорогим — считался его мех. Жажда новых денег и стремление к обогащению — традиции, заложенные еще при Иване Калите, — толкали на поиски новых мест пушной добычи.

В таких условиях в конце XV века появилось описание восточных сибирских земель, в историографии получившее название «Сказания о восточных странах» («О человецех незнаемых в восточной стране»)^[97]. Оно посвящено народам, полуреальные, полуфантастические сведения о которых анонимному автору удалось собрать по рассказам русских купцов и затем систематизировать. «Сказание» должно было не просто удовлетворить любопытство средневекового читателя — книга служила путеводителем для землепроходцев, стремящихся найти новые источники добычи пушнины.

Текст начинается с рассказа о том, что к востоку от Югорской земли, на берегу моря, живут самоеды — удивительный народ, который ест своих умерших. Эти люди одеваются в одежду из собольих шкур, питаются олениной и рыбой. Самоеды хорошо стреляют из луков, очень общительны, «а товар их соболи»^[98]. Автор сообщает и о других племенах, живущих далее по морю. Это тоже самоеды, хотя ведут они иной образ жизни и мохнаты от ног до живота (речь идет, конечно, об использовании меха и шкур животных как постоянного элемента одежды), а «торг их соболи да писцы»^[99].

По словам автора, другие народы, живущие на восток по морю, менее общительны и для торговли малопригодны. Среди прочего он утверждает, что зимой они «умирают», но «оживают как солнце на лето повернется» (то есть впадают в спячку)^[100]. Кстати, это упоминание, так же как и сведения о народе, ноги которого покрыты шерстью, полностью совпадает со сведениями Геродота о племенах, живущих севернее скифов (о чем мы писали в прошлой главе).

Согласно «Сказанию», еще дальше на восток находится «великая река Обь». Здесь нет лесов, а люди живут в землянках. Соболей в этих краях так много, что их употребляют в пищу, а «иного у них зверя никакого нет, опроче соболе»^[101] (не совсем понятно, как же может выживать этот типичный лесной зверь в условиях безлесья). Само собой разумеется, вся одежда местных жителей сделана сплошь из собольего меха: «платья, рукавицы и ногавицы». Местные соболя очень большие, они имеют особый черный и очень густой мех («черны вельми и велики»), и, как особо подчеркивает автор, когда такой соболь идет, то его мех буквально волочится за ним по земле^[102].

В конце «Сказания…» следует рассказ о большом торговом городе-крепости на Оби, куда нельзя войти, но можно оставить рядом всякий товар на обмен. Этого товара лежит здесь очень много, но взять что-либо без замены невозможно: украденная вещь чудесным образом сама появится на прежнем месте^[103]. Тут же приводится описание людей, живущих в горах, — «каменских самоедов». Они одеваются исключительно в собольи меха.

Этот древнерусский литературный памятник имел ярко выраженную практическую задачу — направить русского купца и промысловика в его поисках ценной пушнины по верному пути, помочь ему сориентироваться в малознакомых северных местах. Уже в конце XV века в Москве понимали значимость Сибири как источника огромных богатств. Важность промысла ценной сибирской пушнины снова стала актуальной в XVI веке, когда Европа вступила в новую полосу своего экономического подъема, обусловленного притоком золота из Нового Света^[104], развитием банков и промышленного производства.

Появление шубы на сцене истории. Шуба как символ нового государства

Образование единого Российского государства совпадает с появлением и распространением самой известной русской одежды из меха — шубы. Считается, что впервые шуба упоминается в завещании Ивана Калиты (1328). Тогда московский князь пожаловал своим детям: Симеону — «червленую шубу с жемчугом и шапку золотую», Ивану — «обеяринную шубу с жемчугом и коц (пояс. — Б. Ш., Д. Л.) великий с бармами», а Андрею — «бугай соболий с наплечниками» (короткую верхнюю безрукавую одежду). Дочери московского князя Мария и Феодосья получили «два кожуха с аламы (металлическими бляхами, украшавшими грудь, плечи и спину. — Б. Ш., Д. Л.), унизанные жемчугом»^[105]. Правитель передавал наследникам свои княжеские одежды, вдумчиво их распределяя, точно так же как и свои земли^[106]. Поскольку шуба уже в те годы была материальным атрибутом власти, можно предположить, что и распределение «мехового» наследства властителя имело для современников вполне конкретно понимаемую образную аналогию ритуала передачи власти. Очевидно, здесь в очередной раз проявилось особое восприятие меха как символа достатка и благополучия рода, как знакового атрибута успешной жизни не отдельного человека, но династии.

Происхождение слова «шуба» не вполне ясно (нет сомнения лишь в его восточном происхождении)^[107], поскольку оно имеет весьма широкое употребление^[108]. Распространено мнение, что арабы столь активно использовали русскую пушнину, что в конце концов создали особую меховую одежду «джубба»^[109]. В таком виде она попала на Русь, где и получила свое современное название. В разных вариациях оно известно в сербском, хорватском, польском, итальянском и других языках^[110]. Длинное и просторное верхнее одеяние из меха было широко распространено у многих народов, но только в России шуба получила значение особого культурно-знакового символа.

Распространение шубы не могло не сказаться на ономастике русского языка (топонимика Москвы и антропонимика ее населения). Первое свидетельство этого встречается в Софийском временнике под 1368 годом в виде упоминания о военачальнике боярине Иакинфе Федоровиче Шубе и о местечке Шубино^[111]. Шуба как вид одежды упоминается в Суздальской грамоте (1382), а затем и в грамоте митрополита Киприана (1395), что указывает на ее распространенность в кругах русской знати во второй половине XIV века^[112]. Именно этот исторический период дал самую раннюю из сохранившихся до настоящего времени русских шуб (предполагается датировка не ранее 1380–1390-х годов). Это длинная (135 сантиметров) нагольная шуба преподобного Кирилла Белозерского, изготовленная из трех овчин хорошей выделки и сшитая, по традиции, мехом внутрь, без подкладки. Шуба застегивается на дюжину узелковых пуговиц и навесных петель из кожаного шнура^[113].

Мы помним, что еще до присоединения к Москве новгородцы поставляли в Европу главным образом сырую, то есть невыделанную пушнину. Готовые изделия Новгородом, как правило, не вывозились, хотя, конечно же, изготавливались местными мастерами. В Москве, напротив, много и охотно торговали уже готовыми меховыми изделиями — чем дороже, тем лучше. Именно здесь, по всей видимости, и появилась шуба — дорогая и престижная меховая одежда^[114].

Неудивительно, что в XV столетии шуба могла претендовать на положение знакового символа молодого государства: само ее появление совпало с формированием национальной идентичности России. В этой связи показательна история, связанная с шубой, пожалованной Иваном III послу германского императора Максимилиана (1490). Имперский посланник получил весьма ценные дары: «цепь золоту со крестом, да шубу атлас с золотом, на горностаях, да остроги серебряны золочены»^[115]. В этом подарке было много символичного. В ту эпоху иноземные посланники воспринимались не просто как представители своей страны и правителя, но как носители воли своего господина. Они могли говорить только от его имени, иными словами — их устами говорил сам властелин^[116].

В это время соболья шуба принимает на себя главную роль в костюмном комплексе. Русский аристократ уже имеет до десятка и более шуб из разного меха, которые различаются цветами и материалами так называемых «верхов на шубу»^[117]. «Старшие» меха логичным образом сочетались со «старшими» тканями: бархатом и атласом.

Отклики истории о высоком статусе шубы можно найти в былине о чародее-охотнике Вольге, способном ловить «куниц, лисиц, и диких зверей, черных соболей, и белых поскакучих заячков, и малыих горностаюшков»^[118]. Царь Турец-Сантал решает пойти на Русь, откуда и привезти жене русскую «шубоньку дорогу»^[119] (важно, что султан планирует именно приобрести шубу на Руси, а не изготовить ее в своем отечестве из русского меха). Конечно, поздняя обработка былины наполнила древний сюжет реалиями XVI — XVII веков. Однако народная память отразила изначальные представления и о символико-смысловой нагрузке меха, и об интересе к этому исконно русскому товару представителей иноземной культуры. В народном эпосе шуба представлена важнейшим символом достатка русского государства, который так хочет заполучить неприятель. Коварный «Турец-Сантал» планирует не только приобрести шубу, но и разбогатеть (взять девять городов) и продлить свой род (получить девять сынов)^[120]. Это не удивительно, ведь в народном сознании шуба ассоциировалась не только с идеей материального достатка и благополучия, но также и — более широко — с идеей династического и всеобщего благоденствия. К концу XV столетия эта сюжетная линия национальной истории уже вполне определилась.

* * *

Итак, мех стал одним из значимых факторов для развития молодого Российского государства, поскольку сыграл важную роль в его формировании. Вспомним упорную борьбу Москвы с Новгородом за меховые регионы, движение москвичей на Урал и их смелые экспедиции к самоедам. Европа нуждалась в статусном русском мехе, а Москва нуждалась в деньгах — и когда была зависима от Орды, и еще больше после того, как превратилась в полновластного лидера, объединившего раздробленные русские земли.

Не только и не столько прагматической, сколько сакрально-смысловой значимостью меха для русской культуры объясняется его место в предметном ряду государственной символики. Одним из главных атрибутов полновластия московских князей в самом конце XV века стала легендарная шапка Мономаха, отороченная соболем. Ее появление, как считается, было связано с традицией московских правителей передачи наиболее ценных предметов одежды по завещанию. Традицию открыл Иван Калита, передавший сыну соболий бугай с наплечниками, меховую шапку и несколько шуб^[121]. Укреплению традиции способствовали его потомки, вручавшие наследникам шубы, пояса, плащи и головные уборы.

Согласно легенде, так переходила из поколения в поколение и шапка Мономаха^[122]. Идеология XV века превратила этот головной убор мурзы, по всей видимости, полученный Москвой во времена татарского ига^[123], в дар, который якобы завещал император Византийской империи русскому князю Владимиру Мономаху: тем самым властитель «второго Рима» будто бы благословил предка московских князей на самодержавное царство и нарек его Мономахом, государем всей Руси — державного «третьего Рима»^[124]. Укрепление традиций сопровождалось соответствующим, пусть даже и вымышленным, «меховым» обрамлением.

Примечания

76

Ахиезер А. С., Клямкин И. М., Яковенко И. Г. История России: конец или новое начало? М., 2013. С. 94.

77

Борисов Н. С. Сергий Радонежский. М., 2001. С. 21.

78

Там же. С. 8. Богатый купец («гость») Соловей Будемирович плывет в Киев к князю Владимиру на корабле, украшенном, помимо драгоценных камней, «черными соболями якутскими», а также «двумя горностаями зимними», «лисицами бурнастыми» (бурыми) и «медведями белыя». См.: Про Соловья Будимировича // Древние российские стихотворения… С. 9.

79

Русские: Народная культура (история и современность). Т. 2. Материальная культура. М., 1997. С. 184. «„Прививка“ чисто азиатских культурных и цивилизационных черт (от восточного деспотизма — русифицированного „ханата“, крепостного устава — как государственной правовой системы, берущей свое начало от Великой Ясы, баскачества как экономической системы кочевой империи — до „теремного быта“, закрепостившего русскую женщину, образцов кочевнического костюма, соединившегося с формами одежды восточных славян киевского периода и множества слов русского языка тюрко-монгольского происхождения) сделала древнерусскую цивилизацию московского периода последовательно евразийской, одновременно обращенной своими двумя ликами как на Запад, так и на Восток». См.: Кондаков И. В. Цивилизационная идентичность России: сущность, структура и механизмы // Вопросы социальной теории. 2010. Т. 4. С. 289.

80

Кондаков И. В. Культурология. История культуры России. М., 2003. С. 76–77.

81

Шанский Н. М. Краткий этимологический словарь русского языка. М., 1971. С. 454. Важной деталью тулупа был большой отложной воротник, защищавший от сильного и холодного ветра.

82

Орфинская О. В. Размышления на тему влияния Золотой Орды на одежду Руси // Stratum Plus. Археология и культурная антропология. 2016. № 5. С. 251–268.

83

Древняя одежда народов Восточной Европы. С. 73; Политковская Е. В. Как одевались в Москве и ее окрестностях в XVI — XVII веках. М., 2004. С. 57.

84

Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода в XIV — XV веках. М., 1963. С. 48–49, 51.

85

Перхавко В. Б. Средневековое русское купечество. С. 119–120.

86

Борисов Н. С. Сергий Радонежский. С. 21.

87

Виноградов А. Ростовские и Белозерские удельные князья // Русский биографический словарь: в 25 т. Т. XVII. Романова — Рясовский. Пг., 1918. С. 208.

88

Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода… С. 51.

89

Там же.

90

Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV — XVIII вв. Т. 3. М., 1992. С. 99–100.

91

Там же. С. 106, 114–115; Воротынцев Л. В. Верхний Дон на торговых путях Золотой Орды // История: факты и символы. 2016. № 7. С. 59–73.

92

Бродель Ф. Материальная цивилизация… С. 101; Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода… С. 54.

93

Семенов Л. С. Хронология путешествия Афанасия Никитина // Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л., 1986. С. 88–107.

94

Цит. по: Перхавко В. Б. Средневековое русское купечество. С. 121.

95

Там же. С. 152.

96

Лесников М. П. Торговые сношения Великого Новгорода с Тевтонским орденом в конце XIV в. и в начале XV в. // Исторические записки. Т. 39. М., 1952. С. 266–269; Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода… С. 54, 73–77, 81–86. Сведения о сортах русской пушнины XIV — XV веков сохранились благодаря таможенным книгам европейских городов. См.: Там же. С. 94.

97

Бобров А. Г. Сказания о восточных странах и Кирилло-Белозерский монастырь // ТОДРЛ. LXVI. СПб., 2019. С. 110–134.

98

Там же. С. 123.

99

Там же.

100

Там же.

101

Там же. С. 123–124.

102

Там же. С. 124.

103

Там же.

104

Бродель Ф. Материальная цивилизация… С. 397–398.

105

Терещенко А. В. История культуры русского народа. М., 2008. С. 79.

106

Древняя одежда народов Восточной Европы. С. 79.

107

Русские: Народная культура (история и современность). С. 184.

108

Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописании ее главнейших деятелей. М., 2009. С. 167–168.

109

Политковская Е. В. Как одевались в Москве… С. 84.

110

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 4. М., 1987. С. 482. Еще в X веке у венгров существовал вид одежды, называемый dẑubba. См.: Нидерле Л. Быт и культура древних славян. М., 2013. С. 163. Важно отметить, что Н. Я. Аристов, характеризуя пушно-меховой вопрос Древней Руси, называет шубой всякую верхнюю меховую одежду, включая самые ранние ее варианты. См.: Аристов Н. Я. Промышленность Древней Руси. СПб.: Тип. Королева и К, 1866. С. 147–148.

111

Поспелов Е. М. Названия подмосковных городов, сел и рек. М., 1999. С. 176.

112

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 4. С. 482.

113

Шуба XIV‒XV века. Овчина, шитье. Длина 135 см / Кирилло-Белозерский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник [Электронный ресурс]. kirillbelozersky.ru/relics/suba (дата обращения 02.02.2022).

114

Сыроечковский В. Е. Гости-сурожане. М.; Л., 1935. С. 92. В 1496 году посол Ивана III к крымскому хану Менгли-Гирею требовал компенсировать убытки русского торговца, у которого знатный крымский вельможа купил «четыре шубы белилны да сорок соболей», а деньги в полной мере не выплатил. Шубы оценивались в 17 рублей, а соболя — в 20 рублей, что составляло по тем временам огромную сумму. См.: Посольство от великого князя Ивана Васильевича к царю Менгли-Гирею // Сб РИО. Т. 41. СПб., 1884. С. 226. В другой раз посол московского правителя жаловался на грабеж торговых людей, учиненный азовскими татарами: у князя Ивана Кубенского грабители забрали «сорокóв собольих и горностаев, и горл лисьих и шуб белинных». См.: Посольство от великого князя Ивана Васильевича к кафинскому султану Махмет-Шихзод с Александром Яковлевичем Голохвастовым // Сб РИО. Т. 41. С. 405. Торговца Ивана Михайлова «татарове взяли на поле» и отобрали у него шкуры горностаев, лисиц, а также несколько «шуб бельих». См.: Посольство от великого князя Ивана Васильевича к кафинскому султану… С. 406.

115

Шапиро Б. Л. Обувь, шпоры и элементы седельного сбора: материальная культура всадника в Московском государстве XVI — XVII вв. // Вестник ТГУ. Культурология и искусствоведение. 2017. № 26. С. 193.

116

Здесь можно вспомнить знаменитое польское венчание Лжедмитрия I с Мариной Мнишек (1605), когда вместо жениха в церемонии участвовал его посол. См.: Маржерет Ж. Состояние Российской державы и Великого княжества Московского // Россия XVII века. Воспоминания иностранцев. Смоленск, 2013. С. 59–60.

117

Так, в завещании удельной княгини Ульяны Михайловны Холмской (1449–1504) упоминаются «кожух на беличьих чревах» (на беличьих брюшках), две шубы собольи, сизая шубка из «дикого» (серо-голубого) бархата с золотным шитьем и шелком. См.: Пушкарева Н. Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 160–161. Чем более ценится мех, тем на большее количество разнотипных фрагментов (лапы, лбы, черева, душки, хребты, чемры и так далее) делится шкурка. См.: Силантьев А. А. Обзор промысловых охот в России. СПб., 1898. С. 428.

118

Вольга // Былины. М., 1986. С. 76.

119

Там же. С. 78.

120

Там же.

121

Кутепов Н. И. Царская охота… С. 32.

122

Ее реальное происхождение до сих пор является предметом дискуссий. См.: Богатырев С. Н. Шапка Мономаха и шлем наследника: репрезентация власти и династическая политика при Василии III и Иване Грозном // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. № 1 (9). С. 174; Борисов Н. С. Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца света. М., 2004. С. 151.

123

«Этот курьез имеет глубокий смысл: мифическая и реальная генеалогии могут разительно отличаться», — замечает профессор И. Г. Яковенко. См.: Яковенко И. Г. Познание России: цивилизационный анализ. М., 2017. С. 84.

124

Гудзий Н. К. История древней русской литературы. М., 1966. С. 266; Жилина Н. В. Шапка Мономаха: Историко-культурное и технологическое исследование. М., 2001. С. 182.