Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941-1942

Гюнтер Банеман

Унтер-офицер Гюнтер Банеман, кавалер Железного креста, посыльный при штабе танковой дивизии в Африканском корпусе Роммеля, узнав, что его отца казнили в концлагере, решил, что для него война закончена. И, захватив с собой самое необходимое, покинул лагерь и направился в пустыню. Теперь все стали его врагами: немцы и итальянцы, разыскивающие дезертира, и англичане, сражающиеся с противником.

Глава 3

ГИБЕЛЬ ДРУЗЕЙ

Через час после наступления темноты мы приехали в штаб танковой дивизии (5-я легкая дивизия, с августа 1941 года называлась 21-й танковой. — Ред.). Часовые быстро зажгли и тут же выключили красные лампы, и, обменявшись паролями, мы проехали сквозь внешнее кольцо оцепления. Через километр мы миновали еще один кордон и, повторив всю процедуру проверки, попали в святая святых — расположение командования дивизии.

Бронемашина, шедшая впереди, остановилась, и человек, сидевший в башне, повернулся ко мне.

— Ты знаешь, Тюнтер, где находится твоя группа посыльных? — спросил он.

— Нет, я здесь еще не был. Вы, ребята, с тех пор как я уехал, успели сменить место дислокации, — ответил я. — Забирайся-ка лучше на мою телегу и покажи дорогу.

Он выбрался из орудийной башни и запрыгнул на корпус моей машины.

— Поверни направо и езжай помедленней, а то помнешь палатки.

Вокруг виднелись только их тусклые очертания — свет зажигать разрешалось только внутри, и притом так, чтобы он ни при каких обстоятельствах не выбивался наружу. Я попетлял среди этого скопища армейских жилищ и вскоре остановился у входа в одно из них.

— Вот ваша палатка, — произнес мой проводник. — Похоже, что там кто-то есть. — Через дырочку в холсте пробивалась маленькая точка света. — Надеюсь, я больше не нужен?

— Нет, не нужен. Спасибо, что проводил, — ответил я, свесив ноги с орудийной башни. — Увидимся завтра. Спокойной ночи! — крикнул я и спрыгнул на землю.

Клапан, закрывавший вход в палатку, откинулся, и на мгновение стал виден свет фонаря — кто-то выглянул на улицу.

— Это ты, Гюнтер?

— Нет, это мой призрак, — ответил я, но тут две руки, высунувшиеся из темноты, схватили меня за плечи и затащили в палатку.

— Да, самый настоящий призрак, негодник ты этакий! Подцепил где-то свору английских броневиков, разогнал ее, а потом стал просить помощи. Ну и поволновался же я за тебя!

Я крутанулся на месте и сбросил руки со своих плеч.

— Это ты-то волновался? — рассмеялся я. — Расскажи это лучше Роммелю. Может, он повысит тебя в звании. — Я рад был вернуться домой. — Как у вас тут дела, Йозеф? — Я взглянул на него и увидел, как на его лице гаснет улыбка.

Это был грубоватый мужчина, много повоевавший, не раз получавший повышение и неоднократно подвергавшийся разжалованию. Рядовой Йозеф Хинц. Это был австриец, прослуживший в армии четыре года, да так и оставшийся рядовым. Чины не прилипали к нему — не успевал он получить звание унтер-офицера, как тут же попадал в какую-нибудь историю и снова становился рядовым.

Я удивленно посмотрел на него.

— Чего это ты скис? — спросил я, расстегивая ремень с пистолетом и бросая его в угол палатки. — У тебя такой вид, как будто кончились сигареты или женщины! — Но тут, заметив два новых плаката с девицами, приклеенные к стене палатки кашей, я засмеялся и показал на них: — Впрочем, я гляжу, дам у тебя хватает. Что это за девицы? Американские киношные дивы или арийские детородные машины? — Произнеся это, я уселся на ящик.

Глаза Йозефа смотрели на меня серьезно. Он сел на другой ящик, стоявший напротив.

— Нет, дело не в женщинах! — Он прожевал эти слова, доставая из кармана пачку сигарет. — Совсем не в них — у нас скоро совсем не останется посыльных! — И он мрачно посмотрел на меня.

Я удивился и почувствовал, как меня охватывает тревога.

— Почему? Ведь на фронте сейчас затишье. Сиди себе и наслаждайся отдыхом.

— Наслаждайся отдыхом, говоришь? Как же, нашему отделению больше делать нечего, как только отдыхать. И все наши посыльные насладились затишьем до такой степени, что я остался совсем один в этой холщовой палатке. Пока ты не вернулся, мне не с кем было даже словом перекинуться. Слава богу, британцам не удалось выпустить из тебя кишки!

Его лицо пылало.

— О чем это ты? — медленно произнес я, замерев на месте.

— Да о том, что от всего нашего отделения остались только два человека — я и ты, — тихо слетело с губ Йозефа.

До меня не сразу дошел смысл сказанного, но, быстро оглядев палатку, я увидел в ней только мои вещи и вещи Йозефа.

— Кто перевел их в другое место? — резким тоном спросил я. — Толсторожий лейтенант Кроне?

Ответа не последовало. Йозеф молча смотрел на меня.

Я вскочил и схватил его за воротник рубашки.

— Товори, кто и куда? — заорал я.

— Они все погибли!

— Погибли? — растерянно повторил я.

Он кивнул:

— Да, все шестеро, а седьмой, наверное, до сих пор плутает где-то в пустыне — вот уже пятый день, — а может, тоже умер.

Я смотрел на него, не веря своим ушам. Он чиркнул спичкой и закурил.

— Я разобью тебе башку, если ты вздумал со мной шутить, — пообещал я.

Йозеф спокойно взглянул на меня:

— Я не шучу. Говорю тебе, все погибли. — Он произнес эти слова безо всякого выражения. — Ганс, Клаус, Фриц, Пауль, Тео, Лео, а насчет Эгона — не знаю. Но я думаю, что он тоже умер. Прошло уже пять дней, как он уехал, и ни словечка, ни знака. Посылали на поиски самолет. Бир-Хакейм не так уж далеко отсюда, а Эгона нет, — закончил он свой рассказ.

— А что случилось с другими? — спросил я.

— Тео и Пауль налетели на противотанковую мину — теперь они вместе с машиной на небесах.

— Где это случилось? — спросил я.

— У форта Акрома.

А я только сегодня утром проезжал мимо Акромы!

— Лео и Фрица разорвало снарядом, выпущенным английским орудием из осажденного Тобрука. Мы нашли только две пуговицы. Ганс напоролся на пулю «макаронника», когда ходил в итальянский лагерь за водой. — Йозеф выдохнул облако сигаретного дыма.

Я с трудом верил своим ушам.

— Хочешь узнать, что случилось с Клаусом? — тихо спросил Йозеф.

Я кивнул.

— Его расстреляли сегодня утром. — При этих словах мне показалось, что я вижу перед собой расстрельную команду.

— Расстреляли?! — воскликнул я.

— Тише, ты, — зашипел Йозеф и зажал мне рукой рот.

Я ударил его по руке и схватил за плечо.

— Ты хочешь сказать, что его казнили?

Йозеф снова кивнул.

— Он застрелил унтер-офицера Хельмута. Они с ним сильно повздорили.

Я потерял дар речи.

— Но кто такой этот Хельмут? — спросил я.

— Да это тот бывший эсэсовец, которого прислали сюда месяц назад из Берлина, ты знаешь его, Гюнтер.

Я кивнул.

— Но как это случилось?

— В чем причина, я не знаю, но Клаус капитально поругался с ним на пляже. Кто-то даже сказал, что Клаус обозвал его «отставным начальником крематория», и сержант выхватил пистолет. Но Клаус оказался проворнее и всадил в него пять пуль.

Все это казалось дурным сном. Йозеф рассказывал ужасные вещи.

— Когда это произошло? — спросил я, опускаясь на ящик.

— Вчера утром. Часовые надели на него наручники. Днем состоялось заседание трибунала, а сегодня на рассвете Клауса казнили, — закончил он.

— Ты видел его перед смертью? — хрипло спросил я.

— Нет — он не захотел никого видеть. Я просил, чтобы мне разрешили с ним поговорить. Но ты знаешь, я даже рад, что он отказался. Я бы не сдержался и перестрелял часовых, чтобы дать ему убежать. Нет, я рад, что он не захотел никого видеть, — задумчиво произнес Йозеф и встал.

Он не хотел, чтобы я видел его лицо, а я не хотел, чтобы он видел мое.

— А как другие к этому отнеслись, Йозеф?

— Стиснув зубы. Хорошо, что бывший эсэсовец умер от пуль Клауса, а то кто-нибудь из ребят истратил бы на него весь свой боезапас, — ответил мой друг и вытащил спиртовку. — Давай-ка я приготовлю тебе тарелочку тушенки, — произнес он и достал из мешка консервный нож.

— Спасибо, Йозеф, я не хочу есть, — пробормотал я.

— Послушай, не надо падать духом. Мне самому было очень плохо, но надо взять себя в руки. Клауса не вернешь, и надо забыть об этом.

Я слушал и кивал:

— Да-да, конечно.

Мне была понятна смерть двух парней, в которых попал британский снаряд из Тобрука, и тех, кто напоролся на мину. Плохо, что Эгон заблудился в пустыне, но это могло произойти с каждым… Но Клаус! Я замолчал и задумался.