Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941-1942

Гюнтер Банеман

Унтер-офицер Гюнтер Банеман, кавалер Железного креста, посыльный при штабе танковой дивизии в Африканском корпусе Роммеля, узнав, что его отца казнили в концлагере, решил, что для него война закончена. И, захватив с собой самое необходимое, покинул лагерь и направился в пустыню. Теперь все стали его врагами: немцы и итальянцы, разыскивающие дезертира, и англичане, сражающиеся с противником.

Глава 4

МОРЕ НАСТОЯЩЕГО КОФЕ

— Хочешь кофе? — спросил Йозеф.

— Кофе? У тебя что, есть настоящий кофе?

— Конечно, и очень много. Хватит до конца войны. — Он улыбнулся и поднял ногой раскладушку. Под ней лежали два больших мешка. — Кофе!

— Сколько же лир ты за него заплатил, черт тебя побери? — спросил я, с трудом веря своим глазам.

— Каких еще лир? — взорвался Йозеф. — Ты что, спятил? Всего лишь дюжину пулеметных лент да два ящика ручных гранат. Мы забрали этот кофе у подонков, пристреливших Танса, когда он хотел взять у них канистру с водой. Одну-единственную канистру из целого штабеля высотой в шесть метров и длиной с берлинский многоквартирный дом. И эти гнусные итальянские недоумки, которые и войны-то как следует не нюхали, влепили в Танса пулю за одну-единственную канистру с водой! — Йозеф продолжал рассказывать, помогая себе жестами. — Мы отправились туда в трофейном британском броневике в ту же самую ночь, когда погиб Тане. И знаешь, что произошло? — спросил он, ставя на маленькую плитку чайник с водой и глядя на меня.

— Нет, не знаю, — ответил я, стягивая с ног сапоги. Но я понял, о чем пойдет речь, так как хорошо знал Йозефа.

— На полном ходу, с развевающимся британским флагом мы ворвались в лагерь этих «макаронников» и разнесли его к чертовой матери. Смяли колесами палатки и все их барахло, поливая из пулемета и угощая гранатами. — Тут он дико заржал. — Первым делом мы разнесли хибару с радиопередатчиком, чтобы они не смогли вызвать подмогу. Ты представляешь, они записали крик «Спасите!» на магнитофон! Наверное, боялись, что от страха забудут, какое слово надо кричать.

Я поразился этому безумию.

Йозеф махнул рукой и стал рассказывать дальше:

— Отовсюду доносились вопли «Inglesi, Inglesi, mercy!» (Пощадите, англичане!) или что-то в этом роде. Мы носились по лагерю, словно молнии. Въехали на машине на кухню, Тейнц спрыгнул и начал хватать банки с консервами. Их там у итальяшек целые штабеля, да еще куча мешков с кофе. Потом мы набросили английский флаг на двухсотлитровую бочку, а уезжая, прикрепили повсюду противотанковые гранаты и продырявили множество канистр с водой. Устроили им там настоящее наводнение.

Мы так хохотали, что не заметили, как кипящая вода стала выплескиваться из чайника. Йозеф кинул туда кофе, и по палатке разлился божественный аромат.

— А что было дальше? — спросил я.

— Мы вернулись в лагерь, поставили броневик, где он стоял, распределили между собой продукты, собрали с пола машины пустые гильзы, чтобы никто не догадался, что из пулеметов кто-то стрелял, и пошли пить кофе. — Йозеф хмыкнул. — Здорово мы растрясли этих ублюдков. Это им за смерть Танса. Теперь, я думаю, они зарекутся убивать немцев, — заявил он и принес кофейник, чтобы налить мне кофе.

Напиток был замечательным, но слишком горячим.

— А наше начальство что, так ни о чем и не догадалось?

— Конечно же нет! — воскликнул Йозеф. — Если бы догадалось, мы все пошли бы под трибунал. Начальство решило, что в итальянский лагерь ворвались солдаты австралийской дивизии. Особенно после того, как увидели оставленный нами британский флаг.

Йозеф снова затрясся от смеха.

— Видел бы ты, что случилось на следующее утро! — еле выговорил он. — Матерь Божья, сюда заявилась целая процессия.

— Какая еще процессия? — перебил я.

— «Макаронников», — пояснил Йозеф. — Там была пара полковников, четыре майора, куча капитанов, не говоря уж об остальной шушере, которая тащилась за ними. Они явились к нашему генералу, старику фон Равенштайну, и стали жаловаться, что наши войска пропустили через свои позиции броневики австралийской дивизии из Тобрука, которые разгромили итальянский лагерь. И знаешь, что этот старый хрен им ответил?

Я покачал головой.

— Он сказал, что если бы они поменьше бренчали на своих мандолинах и почаще брали в руки оружие, то им удалось бы отбросить этих чертовых австралийцев от своего лагеря. Ведь ни один итальянский полковник не догадался броситься в погоню за британскими бронемашинами и разбить их к черту! И это при том, что всем известно: здесь, в двадцати километрах от линии фронта, не может быть никаких вражеских разведывательных дозоров. Какой позор! После этого старик велел часовым очистить лагерь. Видел бы ты, как эти итальяшки попрыгали в свои автомобили и удрали. Они даже забыли, что явились просить нас помочь им восстановить лагерь!

Я хохотал и никак не мог успокоиться.

— Это те самые итальянцы, у которых мы с Лео как-то брали воду? — спросил я, наконец.

— Они самые. Тыловые части танковой дивизии «Ариете», — кивнул Йозеф. — Жаль, что тебя с нами не было, ты бы хоть перевел нам, что они там вопят. Впрочем, мы постарались разделаться с ними поскорее, поскольку в двух километрах от их лагеря стоят и наши танки, и, если бы они заметили английскую жестянку, на которой мы приехали, нам бы пришлось туго.

— Я думаю, наши танкисты вам с радостью помогли бы, если их предупредить заранее, — заметил я и, встав с ящика, расстелил на полу одеяло. — Давай-ка ложиться спать, Йозеф. Я сегодня все утро носился по пескам и очень устал.

И я улегся на одеяло.

— Да что ты, рано еще — только десять часов, — возразил Йозеф. — Да, я совсем забыл — тебе тут пришло два письма. Лежат уже несколько дней.

Я сел, а он вытащил письма из своих вещей.

— Одно из дома, а другое, судя по запаху, должно быть, от твоей девушки из Берлина. — Он улыбнулся и протянул мне письма.

— Ты что, всегда обнюхиваешь корреспонденцию? — спросил я, читая адреса на конвертах.

— Попав в эти пески, я стал извращенцем. Меня теперь возбуждает даже запах! И все из-за того, что тут нет женщин. Эх, если бы на границе открыли хотя бы один бордель! Тогда австралийцы побросали бы свои позиции в Тобруке (здесь в то время оборонялись в составе британских войск, помимо австралийцев, англичане, индийцы, поляки и чехи. — Ред.) и ринулись туда, — пробормотал он про себя, пока я вскрывал письмо от матери.

Но когда я прочитал письмо, оно выпало из моих рук и спланировало на одеяло. В горле у меня вдруг пересохло, и оттуда вырвался стон. Я смотрел на письмо так, словно оно полыхало огнем, от которого загорелся мой мозг.

— Что случилось?

Голос Йозефа прозвучал словно издалека, его самого я не видел. Он схватил меня за плечо:

— Эй, что с тобой — тебе плохо?

Я оттолкнул его руку и встал. Посмотрев на одеяло, я увидел распечатанное письмо — значит, оно мне не приснилось. У меня перед глазами все поплыло — Йозеф, вещи, стоявшие в палатке. Все превратилось в одну неразличимую массу — за исключением письма. Белая бумага резко выделялась на мутном фоне. Письмо было единственным предметом, который я видел совершенно отчетливо, и, когда я вышел из палатки в ночную тьму, оно все еще стояло у меня перед глазами.