Тридцать дней в красной зоне. Заметки врача

Григорий Нарек, 2020

Пандемия COVID-19 застала врасплох весь мир. Мы попали в заложники к непонятному вирусу, не готовые к такому развитию событий. На передовой всеобщего хаоса оказались врачи, которые на ходу вырабатывали методы лечения и помогали дышать заболевшим. За героическим образом врача, однако, стоит обычный человек, думающий о семье, любящий пошутить и при этом испытывающий страхи и тревогу. Григорий Нарек не инфекционист, он рентгенхирург одной из московских больниц, добровольно отправившийся работать в красную зону. На протяжении месяца Нарек писал заметки о том, что происходило за стенами ковидного госпиталя, по авторскому замыслу расположенного в Италии. В итоге получилось ироничное, честное и очень человечное свидетельство, позволяющее современникам и потомкам увидеть бытовую, а не новостную часть этого карантинного опыта.

4. Андреа

Андреа Чубелли — один из самых искусных и опытных сосудистых хирургов нашей клиники. Мы с ним тесно контактировали профессионально, совместно оперировали многих сосудистых больных. Иногда встречались на конференциях, где читали доклады и лекции. Два раза в неделю проводили консилиум, решая, как лечить новых больных, поступивших в клинику. Эту форму сотрудничества мы называли «сердечная команда». Обсуждение лечения больных специалистами разного профиля становится в последнее время модным методом. Но других «общих интересов» у нас не было… Не было раньше. Теперь, когда клинику решили перепрофилировать, врачей распределили по-новому. И мы с Сандро оказались под началом Андреа.

Большинство хирургов из его отделения по разным причинам не могли нам помочь. У кого-то обнаружились хронические заболевания — работа в красной зоне для таких людей равносильна игре в русскую рулетку, но с револьвером, в котором оставлен не один патрон, а почти полный барабан. Кто-то остался дома на самоизоляции. Андреа предстояло за несколько дней познакомиться с новыми сотрудниками, новыми условиями работы и одновременно переоборудовать свое отделение в стационар, где лечат особо опасную инфекцию.

— Что сказать? — обратился он к нам на первом, организационном совещании. — Теперь мы — одна команда. Будем вместе работать, есть, спать. (Некоторые шутливо переглянулись.) Я сам еще толком не пойму, что делать. Тридцать лет проработал в сосудистой хирургии, а вот теперь буду вместе с вами заниматься инфекционными болезнями. Не знаю даже — смеяться или плакать.

— Ничего страшного. Раньше я работал в хирургии, в онкологии, в аритмологии, — что ж, придется инфекционными болезнями заниматься, — отозвался Никола Ламберти. Никола — один из ведущих аритмологов нашей клиники, опытный врач. Энергичный, эмоциональный, с прекрасным чувством юмора, — словом, настоящий южанин.

— И у меня опыт пестрый, — сказал я. — Работал несколько лет на скорой помощи, потом — судебно-медицинским экспертом в морге, потом освоил мою теперешнюю специальность рентгенхирурга. Пришло время пополнить коллекцию.

Все засмеялись. И я тоже. Плакал я раньше, когда изучал эти специальности, поначалу переживая не столько взлеты, сколько падения. А в тот момент, на пороге красной зоны, вместив в одно предложение всю мою жизнь, я мог только смеяться. Было, правда, непонятно, почему смеются молодые коллеги… Видимо, у всех хорошее настроение. Пока…

Мы долго обсуждали нюансы облачения в форму и снятия ее, особенности защитных средств и респираторов. Меня удивляло, с каким вниманием Андреа слушал каждого. Обычно опытные врачи не склонны прислушиваться к тем, кто недавно окончил институт. А он не пропускал ни слова из того, что говорили молодые доктора и медсестры, которые задавали вопрос за вопросом и вносили предложения. После этого мы настроили рации для связи. Потом прошлись по отделению, то есть собственно по будущей красной зоне. Один из наших докторов (тогда я еще не знал его имени) надел всю амуницию целиком и ходил с нами — так сказать, тренировался. Мы обсудили, уже почти без улыбок, где будут находиться шахматы (моя идея), где будем пить кофе, смотреть фильмы (тогда казалось, что хватит времени и сил на развлечения). Всё это продолжалось около сорока минут, после чего мы снова собрались в ординаторской, и Андреа стал рассказывать о клинике и оснащении в целом. Говоря о числе коек, которыми мы располагаем, он деликатно заметил:

— Там, за углом и этажом выше, оставлены три койки, их мы занимать не будем…

Было ясно: эти койки для кого-то из нас. Все мы — по крайней мере я, Сандро, Никола, Валентино и еще один Никола (северянин по фамилии Малатеста) — понимали, что, несмотря на первоклассную систему защиты, всё-таки добытую директором и шефом, какая-то, и вполне значимая, часть двухсот пятидесяти медиков, начинающих работать в красной зоне, скорее всего заразится. Причем, судя по мировой статистике, самое меньшее пятнадцать из двухсот пятидесяти попадут на искусственную вентиляцию легких… Ну, посмотрим, что будет дальше. Пока я и сам не знаю.

Надо отдать Андреа должное: за пару дней он сделал всё, чтобы объединить сотрудников клиники, ранее не работавших друг с другом, в одну команду. Теперь мы называемся инфекционное отделение № 33. Даже групповую фотографию сделали.

И еще: когда наш коллега снял защитную форму, его лицо нас поразило — красное, потное, с глубокой четкой линией, пропечатанной очками и респиратором. Кошмарное зрелище. Если сорок минут оставили такой след, то что же будет после суток работы по схеме: «четыре часа в зоне, четыре часа отдыха — и так далее» (позже мы перешли на схему 6 + 6)? Неизгладимые рубцы?! Все поспешили отогнать эту мысль. Во всяком случае я. Может быть, я впечатлительнее других.