Сказки Индийского океана

Григорий Лерин, 2019

Все смешалось в этом плавучем доме: языки и религии, обычаи и менталитеты. Арабский теплоход «Аль-Нахла» перевозит живых баранов из Австралии в страны Аравийского полуострова. На нем работает экипаж: русские моряки – настоящие профессионалы, но никогда раньше не имевшие дело с таким необычным грузом, и сирийские парни, знающие о баранах все, но совершенно не сведущие в морских делах. Старое судно полно загадок, но о самой удивительной загадке из всего экипажа знает лишь один. Это совсем юный матрос Серега Курганов. Ведь каждую ночь к нему в каюту приходит грустная девушка с влажными волосами, умеющая разговаривать мысленно. Она словно появляется из шороха океана, из рассеянного сияния звезд. Поначалу Серега пытается выяснить ее тайну, но очень скоро осознает, что это не так уж важно. Главное, чтобы девушка-сон приходила снова и снова.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Сказки Индийского океана предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Часть первая. Волшебная лампа Хасана

1

Когда Басаева подняли наверх, он уже не дышал. Арабы осторожно положили его на серый лист фанеры и отступили в сторону. Над Басаевым склонился Дядечка и трясущимися руками стал прилаживать к обрамленным усами и бородой посиневшим губам кислородную маску.

Рядом надсадно кашлял Хаттаб. С ним возились недолго, минут пять. А может, всего минуту — кто там на часы смотрел? Навалились, намяли грудь, накачали кислородом, и он очухался, захлопал мутными глазами. Хаттаба укрыли одеялами и оставили на попечение Абдуллы. Теперь таким же способом пытались оживить Басаева.

Арабы стайкой перепуганных птиц расселись по ограждениям, со страхом и любопытством поглядывая то на худенькое, бледное тело товарища, то на Яхью, который что-то шептал, повернувшись к солнцу.

А солнце падало, стремительно и почти вертикально падало в море, день уходил, и вместе с ним уходил Басаев, и был этот Басаев совсем не тот, которого не жалко, и, в отличие от того, никак не хотел воскресать.

Боцман Валера взгромоздился на Басаева верхом, его плечи мерно вздымались и опускались. Суровое лицо Шварценеггера с актуально-оптимистичным тезисом: «I’ll be back» на его рабочей майке быстро темнело, напитывалось потом. Справа примостился Дядечка. Одной рукой он прижимал к лицу Басаева кислородную маску, другой давил резиновую грушу. Слева на корточках сидел Колька. Сначала он поддерживал Басаева за спину и запрокидывал его голову назад, пока кто-то не догадался принести с кормы спасательный круг. Круг подсунули под плечи, и теперь Колька просто сидел рядом, монотонно повторяя: «Валера, давай сменю… Валера, давай сменю…» А боцман, задыхаясь, так же монотонно отвечал: «Сейчас, погоди… Давай, Басаев, дыши… Сейчас, погоди… Давай, Басаев…»

Слышал ли их Басаев — маленький, кривоногий улыбчивый сириец, поплатившийся за бороду и легкое сходство незаслуженно непочетным прозвищем? Наверное, слышал, но не здесь, а где-то там, на пути к Аллаху и даже пытался ответить. На его шее периодически вздувалась синяя трепещущая жилка, пульсировала пару секунд и снова опадала, замирала.

Сверху, с крыла мостика2 донесся голос чифа3:

— Валера, ну что? Викторыч, давай на мостик, я спускаюсь!

Дядечка покрутил головой по сторонам, увидел за спиной Серегу и протянул ему маску с резиновой грушей и трехлитровым кислородным баллоном. Как обычно, он был рад соскочить, отвалить в сторону, хотя лечить экипаж на судне как раз его, второго штурмана, прописная обязанность.

Серега растеряно опустился на колени рядом с боцманом.

— Не дышит, — устало прохрипел Валера, не переставая вдавливать в грудь Басаева широкие ладони. — Вроде бы, хочет, но не дышит никак.

Серега протянул руку и раздвинул пальцами посиневшие губы Басаева. Оба увидели язык, герметичной прокладкой расплющенный между сжатыми судорогой зубами.

— Колек, рви на нем пасть! — заорал боцман. — Студент, помогай!

Колька с Серегой вцепились Басаеву в лицо, пытаясь разжать челюсти.

— Яхья! Яхья! — воззвал с крышки трюма молоденький Камель, простер руку, указывая на невыносимое надругательство над телом правоверного, и залился слезами.

Яхья угрюмо отмахнулся и снова отвернулся к солнцу. Все в руках Аллаха. И, может быть, все-таки Аллаху будет угодно, чтобы русские сделали так, что Махмуд Хакли, которого они смешно зовут «Басаёв», останется жив. Ведь сделали же они что-то с Юсефом Хаттабом, и тот стал дышать…

Прибежал чиф. Он на ходу оценил обстановку и вытащил из чемоданчика с красным крестом широкий пластмассовый конус с крупной резьбой.

— Николай, держи! Вот этим попробуй!

Боцман замер на секунду, потряс головой, рассыпав вокруг мелкие соленые брызги пота, и снова навалился всем телом.

Серега оттягивал щеку Басаева, Колька вкручивал «роторасширитель» между зубов. Опять жалобно закричал Камель. И когда его крик стих, все вокруг услышали этот звук. Словно воду засасывало в сток ванны.

Басаев громко и хрипло потянул в себя воздух. Под Серегиной ладонью, лежавшей на шее Басаева, набрякла синяя жилка, опала, снова вспухла и забилась, наполняясь дыханием и жизнью.

Верхний край солнца сжался в раскаленную точку, сверкнул и погас, растворившись в море.

***

Жил да был один крестьянин в сирийской деревушке неподалеку от ливанской границы. Был он человеком праведным и бедным, работал от зари до зари, утопая в трудах и заботах своих, а ночью, когда хватало сил, утопал в прелестях единственной жены своей. И родила она ему пятерых сыновей, и состарилась, и согнулась прежде времени так же, как и муж ее со временем высох и ослаб. И сыновья их познали тяжелый мужской труд задолго до того, как начали сбривать первый пух на подбородках: пасли чужих баранов и ворошили мотыгами чужую землю.

И вот однажды не смог тот крестьянин подняться с постели — что-то екнуло глубоко внутри, и отказались слушаться руки и ноги, помутилось и погасло сознание, и отделилась от тела душа. Похоронили его до захода солнца, и еще два дня страшным криком кричала вдова, и сыновья размазывали слезы по грязным щекам. А на третий день старший сын Хасан, которому намедни исполнилось шестнадцать лет, пошептался с матерью и пошел не на поле, а к дому старосты.

Хороший дом у почтенного Али аль Джома: добротный, двухэтажный и внутри устланный коврами, на которых раскиданы тюфяки и подушечки с золотым шитьем. И не удивительно: ведь добрая половина деревни работала на его поле и пасла его баранов, да и с другой половины, промышляющей ремеслом и торговлей, собирал староста неплохой бакшиш.

На пороге дома встретила Хасана младшая дочь старосты Зара, обожгла презрительным взглядом черных глаз и упорхнула наверх, на женскую половину, словно горная лань. И еще минут десять мялся Хасан у двери, пока не появился сам господин Али, утирая на ходу рукавом толстые губы. Вцепился Хасан в небрежно протянутую руку обеими ладонями и прикоснулся губами к плечам: сначала к левому, а потом к правому.

— Твой отец был хороший человек, Хасан, — сказал Али. — Да осенит его милость Аллаха, и попадет он в рай. Вот, возьми и отдай своей матери.

С этими благочестивыми словами вынул староста из кармана халата несколько мелких купюр и протянул юноше. Но тот вежливо поклонился и покачал головой.

— Нет, мне этого мало, почтенный Али, — возразил он и, опережая смешанный с удивлением гнев, загоревшийся в глазах старосты, торопливо выпалил:

— Дай мне двести фунтов, и через неделю я верну тебе в два раза больше!

Тут погас гнев в глазах Али, и после недолгого раздумья он посторонился и благосклонно махнул рукой:

— Пройди в дом, Хасан. Поговорим.

А потом они сидели рядом: почтенный староста на подушке, Хасан на ковре, пили чай, который принесла им младшая дочь Али, и вели неторопливую беседу.

— Двести фунтов — немалые деньги, Хасан. А отдать ты обещаешь в два раза больше — это будет… — Али пошевелил губами и заключил: — Два раза по двести фунтов! Разве ты когда-нибудь держал в руках хотя бы десятую часть таких денег?

— Да, держал! — с гордостью признался юноша. — В священный месяц Рамадан мы с братом нанялись к одному человеку. Мы помогли ему перевезти груз через границу, и он заплатил нам по двадцать фунтов. Мы с братом оба держали такие деньги.

— Нет, я этого не слышал! — воскликнул Али. — А если бы услышал, то немедленно приказал бы тебя связать и отправить с охраной в город! Только контрабандисты, доставляющие в Ливан оружие, могут заплатить сорок фунтов за переход границы!

Хасан испуганно заморгал, закачал головой.

— Но мы не знали, что находилось в тех ящиках, почтенный Али. И потом мы никогда больше не встречали того человека. Зато он показал нам потайные тропы в горах, неизвестные пограничникам. По этим тропам может пройти не только человек, но и небольшое стадо баранов.

— Повторяю, я этого не слышал, Хасан, сын Саида! — сказал Али. — Но я догадываюсь, в чем суть твоей просьбы. Ты задумал купить в Ливане курдючных баранов и тайно перегнать через границу? Многие люди постарше и похитрее тебя пытались разбогатеть таким способом, но рано или поздно они попадали в тюрьму. Или под пули пограничников.

Хасан кивнул.

— Я не боюсь. Молодой баран стоит на рынке Хермеля десять фунтов. У нас в хороший день за него заплатят тридцать пять фунтов. Я пригоню в Сирию двадцать баранов, расплачусь с тобой, Али, и у меня останутся деньги, чтобы снова идти в Ливан.

— Нет, этого я тоже не слышал! Твоя речь невнятна, ее трудно разобрать…

Али задумался, при этом важно надул щеки так, что его глаза превратились в узенькие щелочки. Размышления старосты длились недолго, и вскоре он продолжил:

— Да, ты ведь пришел попросить немного денег, чтобы купить еду братьям и матери? А я расскажу тебе поучительную историю, которую мне рассказывал один человек, а ему рассказал другой человек, который услышал ее от своего дальнего родственника. В одну деревню крестьянин тайно пригнал баранов из Ливана. Об этом узнал староста, человек благочестивый и сердобольный. Староста пожалел бедного крестьянина и не стал заявлять в полицию. Он даже проявил еще большее милосердие, и сам купил баранов у крестьянина, но не по тридцать пять фунтов, а по тридцать. Тогда другой бедный крестьянин взял у старосты деньги в долг и тоже ушел через границу. Но, видать, он чем-то прогневал Аллаха. На обратном пути пограничники отняли его баранов, а сам крестьянин еле ноги унес и вернулся домой с пустыми руками. Старосте пришлось забрать все его имущество, и потом его семья еще целый год отрабатывала долг, не получая платы. Вот такие истории происходят на свете, Хасан, сын Саида.

— С нами милость Аллаха, — сказал Хасан.

Ночью Хасан ушел в сторону ливанской границы, а через пять дней вернулся в родную деревню. Староста Али загнал в свою кошару двадцать длинношерстных ливанских баранов и пригласил Хасана в дом. И снова юная Зара, брезгливо морща хорошенький носик, наливала гостю чай в пиалу, в то время как Али вынул из пояса и разложил перед собой двадцать бумажек по десять фунтов. Хасан, забыв про чай и про Зару, про голод и усталость, с восторгом глядел на деньги.

— Да, — сказал Али, — ты их честно заработал. Но я подумал, что, если ты с этими деньгами вновь отправишься в Ливан и купишь на них двадцать баранов, это будет не совсем справедливо. Обещай, что отдашь эти деньги своей матери.

— О, почтенный Али! — взмолился Хасан. — Если я сейчас отдам деньги матери, мне придется снова брать у тебя в долг.

— Как раз это я имею в виду, смышленый сын Саида! Это будет справедливо.

— Тогда дай мне еще пятьсот фунтов, и через неделю я верну тебе вдвое больше!…

Прошел год. Сыновья Саида укрепили и расширили дом, купили новую одежду, у них появились свои бараны. И черноглазая Зара, встречая Хасана на пороге, успевала приветливо улыбнуться перед тем, как прикрыть платком лицо.

— Я не хочу больше ходить в Ливан горными тропами. Я хочу поехать туда, не нарушая закон. Посоветуй, как мне сделать это, Али.

Али прищурил глаза и надул щеки.

— Тебе нужен специальный паспорт. Это очень важная бумага, Хасан. А чем ты хочешь заниматься в Ливане?

— Я открою свое дело. Буду продавать баранов в Египет и Саудию. Это очень хороший бизнес, почтенный Али. Дай мне двадцать тысяч фунтов, и через год я верну тебе в два раза больше.

— Хорошо, Хасан. Теперь у твоей семьи есть, чем покрыть долг, если ты не вернешься. Я дам тебе деньги и помогу получить паспорт.

Еще год миновал, и Хасан вернулся. Он вошел в дом старосты в красной шелковой рубашке, которой позавидовал бы даже житель столичного города Дамаска, и протянул Али толстый сверток. Али отправился наверх и долго пересчитывал деньги. Когда он спустился к гостю, Хасан снова полез за пазуху и положил перед хозяином маленькую коробочку, покрытую зеленым бархатом. Бархат приятно шуршал под пальцами. Так же приятно, как деньги.

— Что это, Хасан? — удивился Али.

— Это подарок для Зары, почтеннейший, — смущенно ответил Хасан. — Я купил ей в Бейруте золотые сережки с камнями. И я отложил часть денег на калым. Отдай мне в жены свою младшую дочь, Али, и через два года…

— Замолчи немедленно и не говори, что через два года вернешь ее с пятью детьми, о расторопнейший из предприимчивых! — вскричал Али. — Мой сосед Яссер Мохаммад собирается сватать Зару для своего сына. Он богатый человек и даст очень большой калым.

Хасан расправил плечи и выпятил грудь вперед.

— Скоро я буду богаче, чем Яссер Мохаммад! Я буду богаче, чем ты, славный Али!

И опять Али прикрыл глаза и важно надул щеки, что означало глубокое погружение в истоки человеческой мудрости. Хасан почтительно склонил голову.

— Яссер Мохаммад — богатый человек, — повторил Али. — Перед тем, как отправиться на небеса, отец оставил ему и деньги, и баранов, но за двадцать лет Яссер так и не смог приумножить свое добро. Я верю, что ты будешь богаче его, Хасан, сын Саида. Я и впредь буду давать тебе деньги в долг. И не вздумай отказываться — мои деньги приносят тебе удачу!

Про Зару Али ничего не сказал, и Хасан заключил свои тщеславные надежды в прочный кувшин терпения.

— Спасибо тебе, о бескорыстный и благородный Али!

В тот день он задержался в доме Али допоздна, рассказывая о рынках Бейрута, Аззры, Суэца и Аммана. Особенно поразил хозяина рассказ об огромном морском судне, которое Хасан видел в иорданском порту Акаба. Это судно, больше самого большого дома в городе Хомсе и выше самого высокого кедра в округе, было целиком заполнено баранами, которых выгружали на машины четыре дня и четыре ночи.

— Четыре дня и четыре ночи? Сколько же их там было? Наверное, целых десять тысяч баранов, не меньше! — воскликнул Али.

Прежде чем ответить, Хасан выдержал паузу, достойную последующих слов.

— Не десять тысяч, а в десять раз больше — вот сколько их было, почтенный Али! Так сказал мне торговец из Акабы. Он сказал: если этих баранов выстроить в одну линию, голова к хвосту, то такое стадо дотянется до самой Америки, да покарай ее Аллах за наше скудное существование!

— Нет, — усомнился Али, — не может быть на свете столько баранов!

— И я сначала тоже не поверил! Но торговец из Акабы поклялся милостью Всевышнего и бородой своего отца! Сто тысяч баранов! Даже если сложить всех твоих баранов и всех твоих родственников, а также баранов твоих родственников и родственников твоих баранов, все равно и десятой части не получится!

— В чужих краях ты познал не только мудрость науки арифметики, но и искусство плавной речи, Хасан, сын Саида. — Али одобрительно похлопал Хасана по плечу. — Скажи матери, пусть завтра утром наденет красивую одежду и придет ко мне в дом. Мы поговорим о будущем наших детей.

И снова прошли годы. Новый дом Хасана превысил размерами и затмил достатком дом Али. Теперь уже староста, навещая зятя в его редкие визиты в родную деревню, прикладывался губами к плечам Хасана прежде чем плюхнуться на подушки. Зара родила четырех сыновей, и ее когда-то осиная талия успешно соперничала с потучневшими бедрами. Вторая жена Хасана, семнадцатилетняя Алия, ходила на сносях.

Он взял ее около года назад из хорошей семьи в соседней деревне, во время короткого приезда из Эмиратов. С родителями Алии и с Зарой все было обговорено заранее. Зара, как он и ожидал, затею одобрила и похвалила. Но не заметил Хасан, хоть и стоял рядом с Зарой, как на десятую доли секунды в ней все сжалось и обмерло, словно от внезапного хлесткого удара, и уж конечно не слышал, как всю ночь жена безмолвно плакала в подушку на своей половине.

На второй день после свадьбы он снова уехал. Только и успел испить до дна чашу невинности и зачать в ней росток новой жизни.

Дела шли в ногу со временем. Груженые баранами тяжелые машины Хасана колесили по всему Аравийскому полуострову. Его братья занимались продажами на рынках Бейрута, Кувейта и Аммана. Сам же Хасан обосновался в Шарже — столице одноименного эмирата, в маленьком панельном офисе собственной компании: «Hassan International Market Со. Ltd», где и восседал в окружении пятерых с виду преданных, но по сути ленивых и нерадивых помощников.

Хорошая страна — Арабские Эмираты. Богатая и не жадная. Цены на баранов высокие, а на еду и одежду низкие. И если пригнать сюда двенадцать грузовиков с баранами из Сирии, а на обратную дорогу один из них загрузить коробками с красивыми женскими нарядами из тяжелой парчи, очень даже неплохой навар получается. Жаль только, что почти треть выручки приходится отдавать пограничникам и таможне на сирийской границе. И ничего не поделаешь — обычай такой.

Все есть у Хасана в Шарже: вид на жительство и разрешение на торговлю, счет в банке и белая американская машина. И в Сирии все есть: большой дом, две жены, пять сыновей, и в день приезда вся деревня у ворот толчется, лишь бы Хасану руку пожать. Вот только мечты нет. А ведь раньше была. Да не одна, много их было! Иметь кучу денег и сыновей, большой дом и белую американскую машину…

Хотя, одна мечта у него осталась. Давняя, самая главная и несбыточная, поэтому затаенная где-то в глубине души. И, когда совсем становилось Хасану без мечты грустно, садился он в свой «Шевроле» и уезжал на берег Персидского залива. Останавливался почти у самой кромки воды и, не выходя из прохладного салона, долго смотрел на проплывающие вдали корабли.

Аллах велик, но всегда услышит страждущего и ниспошлет ему милость свою. И явился в Шаржу Базаах — невысокий, смуглый, подтянутый мужчина лет пятидесяти, в европейском костюме песочного цвета, припарковавший свой неказистый автомобиль прямо в метре перед сияющим белым седаном, из которого выбирался Хасан.

Хасан окинул взглядом недорогую «Тойоту» с рекламой прокатного бюро на крышке багажника и презрительно оттопырил губу, как и подобало обладателю вида на жительство и белого «Шевроле». После чего обратил внимание незнакомца на нарушение приличий, выражающееся в столь близкой парковке. Но тот ни капельки не обиделся — наоборот, расплылся в приветливой улыбке:

— Мархаба4! — и добавил, что извиняется и сейчас проедет метра три вперед.

— Мар хабар! — ответил Хасан и, опознав по выговору уроженца западной части Ирака, отмел претензии, и пригласил иракца в чайхану.

Поначалу разговор витал вокруг неоспоримых преимуществ чая со льдом и изюмом над американской кока-колой, а позже, когда официант-индус принес заказанную кока-колу, плавно перетек на жизнь и, конечно, на баранов, позволяющих проводить эту жизнь с пользой и удовольствием.

Много знал о баранах Базаах и много интересного рассказывал. Живет он в стране Австралии — удачно женился на местной женщине мусульманского происхождения, а в Шаржу прилетает навестить свою первую семью: жену и сына. Находится эта Австралия далеко, за большим океаном, на самом краю света. Законы там хорошие, хотя правят неверные, но самое главное, баранов в Австралии больше, чем волос в бороде у Хасана и во всех бородах, что видны через окно на улице. И нет в мире баранов дешевле, потому что продают их оптом по десять австралийских долларов за голову.

Вот и приходят в Австралию большие корабли-барановозы и увозят баранов тысячами. А если кто только начинает свой бизнес и впервые покупает баранов в Австралии, тот платит лишь десять процентов, на остальное дают отсрочку от месяца до трех. Все для тебя сделают, только приезжай, покупай баранов и зарабатывай деньги. Но сначала нужно купить корабль, можно даже не очень большой, тысяч на сорок баранов. Кстати, как раз такой вчера был выставлен на торгах на бирже в Дубае. Не новый, но и не совсем старый, построенный в Европе и там же переделанный для перевозки скота. Начальная цена — четыре с половиной миллиона американских долларов, почти задаром. Да к тому же, если легально проживаешь в Эмиратах и имеешь легальный бизнес, то в любом банке можно получить большой кредит.

С небрежным видом полез Базах во внутренний карман своего австралийского пиджака, вынул бумажник и достал из него фотографическую карточку с изображением большого белого теплохода. И нашло на Хасана великое волнение от прекрасного и благородного вида своей давней мечты, и не ускользнуло оно от цепких глаз улыбчивого Базааха.

Но и Хасан почувствовал в речах иракца замутненный словами личный интерес и задал несколько наводящих вопросов. А Базаах и не стал скрывать, что была у него такая же мечта: возить баранов из Австралии в Эмираты. Но не очень богатый он человек, не под силу ему пока купить большое морское судно. Он бы начал с посреднического бизнеса, занялся бы организацией и доставкой баранов в австралийском порту, за что получал бы свои десять процентов от сделки и был бы многократно доволен.

Не все, конечно, рассказал Хасану Базаах. Не сказал, например, что его сын работает в брокерской конторе, которая занимается продажей этого самого теплохода, и в случае совершения сделки получит одну десятую процента. Не сказал, что покрашенное снаружи блестящей белой краской судно внутри основательно проедено ржавчиной, и продает его прежний владелец потому, что после каждого рейса приходится три-четыре месяца заниматься ремонтом. Что австралийцы хотя и любят продавать баранов, но предъявляют высокие требования к техническому состоянию судов-перевозчиков. Да и зачем вникать в такие мелочи, когда двое мужчин приятно проводят время в уважительной беседе?

После этой встречи всю ночь не спал Хасан, а с утра пораньше поехал в Дубай и долго ждал открытия биржи, потом в банк, чтобы узнать насчет кредита, потом звонил братьям в Кувейт, Бейрут и Амман, долго выяснял, сколько денег у него на тамошних счетах. Лишь вечером он добрался до своего офиса, рухнул на стул и закрыл глаза, чтобы унять в мозгу блеющих баранов, перемешавшихся с молчаливыми долларами и красноречивыми процентами.

Минут через пять он встряхнулся, потер виски и лоб и полез в нижний ящик стола. С благоговением и почтительностью вынул Хасан из ящика калькулятор, свою Волшебную Лампу, к которой обращался лишь в самых исключительных случаях, и смахнул рукавом пыль. И стоило лишь слегка прикоснуться к кнопкам, как электронный джинн мгновенно превратил волнения и сомнения Хасана в ряды ровных, успокаивающих цифр.

Джинн говорил, что все будет хорошо, и мечта Хасана исполнится.

2

Откровения Сказочника

Зачем Серега Басаеву сразу в пасть полез, он сам логично объяснить не смог. Мол, подсознательно… Непонятно. И лез бы тогда в подсознание, в мозжечок куда-нибудь, а не в рот. Потом, правда, вспомнил: видел как-то на автобусной остановке. Мужик на асфальте лежал, жмурился, а народ, как обычно, мимо. Вот если взрыв, пожар, землетрясение — тысячи придут кровь сдавать, а тут — не наше, вроде, не народное дело. А одна женщина мимо не прошла: присела, пульс пощупала, в рот заглянула и стала массаж сердца делать. Что показательно, сразу человек двадцать набежало помогать — почуяли адреналиновые флюиды лидера. И Серега, в том числе. Почему раньше не подошел, логично объяснить не смог. Издержки коллективного менталитета.

Интересный парень — этот Серега. Не в смысле, красивый — оценить мужскую красоту здесь кроме парочки румяных, томных арапчат некому. Интересный — в смысле, необычный. И, кажется, рано ему быть интересным, не по чину. Молодой, неопытный, второй раз в жизни пароход5 изнутри увидел, второй раз морю в зеленые глаза заглянул. И на первом своем пароходе за две недели пребывания кроме метлы и лопаты ничего не познал, кроме качки ничего не почувствовал. Сам рассказал, честно, без легенд.

Опыт — дело наживное, было бы желание его нажить. А у этого не то, что желание — прямо страсть какая-то: за все схватиться, всему научиться, и все в один день. И, главное, все у него получается, даже то, что получаться никак не должно. Вроде как, подсознательно…

Судовой народ, конечно, по этому поводу любопытствует и выдвигает различные версии. От обыденных до экстремальных.

А народ здесь тоже интересный, солидный. В основном, северный: балтийцы, беломорцы, мурманчане — бывший плавсостав загранплавания Советской страны, моряки, оставшиеся без флота. По десять и более лет в море, все видели-перевидели, везде плавали-переплавали: и горели, и тонули, и спасали, и пиратов скобами закидывали. Как соберутся байки травить, уши на глаза лезут и в бинокль сворачиваются. Но сомневаться не стоит, ведь рано или поздно твой черед придет рассказывать.

В общем, за исключением вышеупомянутого Сереги, настоящие морские волки. Не то, что бы особо крутые, но высокопрофессиональные. А вот на барановозе раньше никто не работал. Не было таких судов в советском флоте. Поэтому пароход наш тоже интересный. То есть, необычный, опять же, о красоте тут говорить не приходится. Старый, ржавый, грязный. Хотя, если приглядеться… Обводы крейсерские, машина — десять цилиндров, шестнадцать с половиной тысяч лошадиных сил. Парадный ход двадцать узлов6, на трамвае не объедешь. А когда-то и краны были электро-гидравлические, и носовое подруливающее устройство, и бортовые кили. В шестьдесят пятом году, когда его в Копенгагене со стапелей скинули, это был, конечно, супер! И уж конечно, не для баранов его датчане строили. С любовью строили, это и сейчас, через тридцать пять лет заметно. Вот ведь судьба тоже…

И переделывали в скотовоз его там же, на датских верфях соответственно грандиозно. Все переборки из трюмов вынесли, нижнюю палубу на два метра подняли, под ней второй слой танков разместили для пресной воды. Внутри и снаружи добавили по две палубы с двухъярусными загонами из труб. Оставили лишь носовой трюм для комбикорма и рефрижераторный трюм перед надстройкой, только там компрессоры давно уже не работают.

Вот и плывет такое чудо-юдо в море: на главной палубе сарай стоит, на клетки поделенный, лампы горят, какие-то неясные тени мелькают. Как будто на нормальный пароход сверху пятиэтажную хрущевку установили. И такая же хрущевка внутри, только ее не видно.

Набивается в этот коммунальный рай в среднем тридцать пять тысяч баранов, и везем мы их из родной Австралии в далекие арабские страны. Не в зоопарк везем и не на вольное поселение, о чем думать не хочется, но думается… Мир устроен не для баранов, хотя бараны, наверное, считают иначе и идут своим особым путем. Не на ножи идут, а под ножи.

Сейчас пароход пустой, в балласте. Готовится к приему постояльцев: моется, чистится, дезинфицируется. Наших к мойке не привлекают, для этого есть специально обученный контингент: стокманы7, двадцать пять арабов.

Интересные люди — эти арабы. Не пьют! То есть, вообще, по жизни, принципиально! Наши-то, когда первые контакты устанавливали, все допытывались: да как же так? И в день рождения? И на свадьбе? И Восьмого Марта? Так что — и не похмеляетесь?

Нет, не пьют. Нехорошо, мол, Аллах не одобряет.

Ну, раз Аллах сказал — это железно, обсуждению не подлежит. И без политучебы, без лекций о мирном сосуществовании — сами догадались. И арабы того же мнения придерживаются. Они своему богу молятся, мы о своем не так давно узнали — тут у каждого свои понятия. А остальные вопросы: политика, Чечня, Израиль, женщины — пожалуйста! Спрашивайте — отвечаем без обид и неприязни.

Но насчет принципиальной трезвости мы им поначалу, конечно же, не поверили. А арабы, видимо, просекли, что какая-то недосказанность осталась, и во время первого совместного пересечения экватора продемонстрировали. Плясали весь вечер без женщин, водки и музыки. О чем плясали — не рассказали, но частично убедили.

На каком языке общаемся? Да, пожалуй, на том же, что те чудаки, которые Вавилонскую башню строили. Только у них не задалось что-то с артикуляцией и произношением, а у нас нормально получается. Четыре арабских слова, четыре русских, с десяток английских и две руки с десятью пальцами — словарь готов.

Опять же, арабы арабам рознь. Наши арабы из Сирии. Во-первых, бывшие друзья, помнят, кто их годами на Израиль натравливал. А во-вторых, кто раньше от Пароходства по Средиземноморью плавал, знают, в чем разница между сирийцами и теми же представителями Магриба, например. Сирийцы тоже жизненным уровнем не блещут, но достойно не блещут: не воруют и не попрошайничают. Конечно же, жалеют они Советский Союз — хорошая страна была, по их понятиям правильная. Но тему не развивают, так как сочувствия по этому поводу у наших не находят.

А как здороваются! По десять раз на дню — любят они это дело. Не со всеми, конечно: если в ответ морду скривил и сквозь зубы цыкнул, больше здороваться не будут. А если ответил: «Салам!», тут и руку к сердцу, и рот до ушей, и через минуту снова откуда-то из прохода выскочит:

— Салам алейкум!

— Салам алейкум, Махмуд!

Махмуд — обращение самое оптимальное. Хотя возможны варианты: Али, Саид, Мухтар… Басаев опять же. На «Махмуда» обычно отзывается сорок-пятьдесят процентов, в зависимости от количества Махмудов на пароходе. На «Мухтара» отзывается процентов пять, хотя Мухтаров на пароходе нет.

Ну, и проблем с ними хватает, но проблемы, в основном, чифу достаются. Он их лечит, а лечиться им по кайфу, как здороваться. У каждого что-то болит из внутренних органов, да и работают, как ненормальные. Вернее, как крестьяне, каковыми по сути и являются, поэтому к технике не приучены. Если электропилу взяли, значит, через пятнадцать минут в арабском мире пару пальцев не досчитаются. А пилу они берут часто. Но вот так, чтобы сразу два человека чуть богу души не отдали, такого еще не было.

Ничего, спасли… Причем, откачивали-то Колек с боцманом, а получилось, что спас Серега. Если бы он Басаеву в пасть не заглянул, то уже бы и мама Басаевская никогда не заглянула.

Вот кое-кто из ребят и считает, что начались все последующие Серегины необъяснимые подвиги с того самого дня. Вроде, как в награду. А который из пророков похлопотал: наш ли, их ли — да какая разница? Главное, что наверху обратили внимание и поощрили. И всех остальных простимулировали соответственно. Сразу начинаешь вспоминать, сколько штук старушек через дорогу перевел.

А дед8, например, уверен, что Серега таким и родился, только проявилось не сразу.

Серега на «Аль-Нахлу» совсем недавно сел. Списались в отпуск четверо человек: матрос, моторист и штурман с механиком. Четверо, соответственно, прибыли. В Иорданию, в Акабу. Приходилось бывать?

Летишь хорошо, с комфортом: ни тебе хождений по ногам, ни очереди в туалет. После взлета стюардессы с тележками пробежали, иорданцы на виски и водку накинулись, как перед Судным Днем, и через полчаса почти все пассажиры в полной отключке. Если кто-то и бродит трезвый по салону — значит, русский. Такие вот удивительные парадоксы случаются в рейсе Аэрофлота «Москва — Амман».

Из Аммана до Акабы шесть часов на микроавтобусе по каменистой равнине. Лишь иногда вздыбится одинокий холм, или промелькнет небольшая деревенька с приземистыми домами и единственным полузасохшим деревом на всех, а потом снова серая, безлюдная, плоская, как сковородка, пустыня. И кажется, что все замерло на месте, и время, и солнце остановились, и две тысячи лет слились в одно мгновение…

— Эй, погоди, Махмуд, джигит, генацвали, или как еще тебя там! Посмотри, вон человек сидит прямо на спекшейся земле посреди пустыни, уронив голову на руки. Давай подойдем, спросим, подвезем куда-нибудь.

— Нет, — отвечает Махмуд, — не нужно его беспокоить. Пришел он в пустыню, потому что среди людей больше предательства, чем любви. Но сегодня одиночество — его слабость, а завтра — величие…

Автобус тряхнуло, вскинулась голова, и разлепились сонные глаза, а вокруг застывшая и неподвижная Святая Земля, и рядом Махмуд за рулем тоже, вроде бы, спит, и стрелка спидометра мерно подрагивает у сотни.

И вдруг прямо под колесами разверстывается полукилометровая пропасть, на дне которой в лучах заходящего солнца малахитово блестит Акабский залив. Автобус проваливается вниз и мчится по серпантину, почти не снижая скорость, лишь Махмуд открыл глаза и крепко схватился за руль.

Еще минут сорок сумасшедшей гонки по узкой грани между отвесной каменной стеной и гостеприимно распахнутым входом в чистилище, и, наконец, снова ровная поверхность, освещенное фонарями шоссе и городские огни впереди. С нами милость Аллаха и страховой компании, а с Махмудом немилость полицейского, остановившего его за превышение скорости. И потом до самого порта молчавшего всю дорогу Махмуда уже не заткнуть даже ядром из Царь-пушки: он рассыпает знакомые проклятия в адрес дорожной полиции. Пассажиры сочувственно кивают: да, прямо беда с ними, а тебя, Шумахер хренов, там бы на фонарном столбе и повесить и, взявшись за руки с иорданским гаишником, сплясать вокруг веселый местный танец…

Акабский залив — это глубокая щель между Аравийским полуостровом и континентом, напоминающая, что тенденции сепаратизма раздирали планету за миллиарды лет до появления человека. Кому-то удалось вырваться, отколоться от монолита и уйти далеко в океан, как ни кричали вслед: «Погодите, вы еще без нас поплачете!». За удачливой Америкой потянулась Африка, прицепив с собой огромный пустынный кусок, но в последний момент Метрополия схватила ее за шиворот, удержала. Так и держит до сих пор в крепко сжатом кулаке, имя которому Синай.

Щель километровой глубины заполнена кристально чистой морской водой. Береговая линия — отвесные, мертвые, сожженные солнцем до песчаного цвета скалы. Лишь в самой верхушке залива, на небольшом пятачке между Акабой и израильским городом Эйлатом берег более ли менее пологий. Современные гостиничные комплексы и пышные, высаженные на склонах гор рощи на израильском берегу подтверждают расхожее мнение, что при желании и умении везде можно неплохо устроиться.

***

Ночью в два часа отшвартовались, и «Аль-Нахла» направилась на юг по узкому проходу, сжатому черными силуэтами гор.

— Прощай, милая русскому сердцу Акаба, — сказал боцман. — Все, иди, студент, отдыхай. Осваивайся. В восемь утра на развод.

Отдыхать не хотелось. Слишком много было новых и, главное, радостных впечатлений. И от дороги, и от парохода: большого, красивого, белого, от просторной каюты, от скал и ультрамариновой глади моря. Серега сходил в душ, потом долго перекладывал вещи из чемодана в рундук9 и в ящики стола, потом улегся поверх покрывала на широкую кровать и все-таки уснул.

Проснулся он от дневного света, сочившегося через зашторенное стекло иллюминатора, и спрыгнул с кровати с ощущением, что пропустил или вот-вот пропустит что-то важное. Часы показывали всего лишь пол седьмого, но сидеть еще час в каюте не было никаких сил.

Он выскочил на палубу и поднялся по трапу на крыло мостика. Вокруг, почти вплотную громоздились желто-серые скалы, а впереди они сжимались еще теснее, оставляя лишь узкий проход. Казалось, слишком узкий для большого морского судна.

Лакированная дверь откатилась в сторону, из-за нее выглянул высокий немолодой мужчина в шортах и в майке, с блестящей загорелой лысиной и торчащей вперед седой бородой. Серега замер и настороженно уставился на него.

— Это кто у нас? — спросил мужчина. — Новый О-эС10?

— Нет, — с перепугу отказался Серега. — Курганов Сергей. То есть, да, О-эС. Матрос второго класса.

— Капитан. Юрий Константинович, — мужчина протянул широкую ладонь и после рукопожатия посторонился. — Заходи, Сергей. Как тебе пароход?

Серега шагнул внутрь.

Вдоль передних иллюминаторов располагались всевозможные приборы. У одного из них стоял другой мужчина. Тоже загорелый и тоже в шортах и в майке. Он глядел в большой экран, в котором вспыхивали изломанные зеленые линии.

«Радар, — догадался Серега. — А мужик, наверное, чиф. Его вахта с четырех до восьми».

— Это старший помощник. Борис Григорьевич, — подтвердил капитан. — Ну, как тебе пароход?

— Здрасьте! — Серега завертел головой от одного к другому. — Пароход обалденный, товарищ капитан! Красивый! Прямо, как лайнер какой-то! Я таких и не видел!

Высокие судовые начальники переглянулись, заулыбались.

— Немного ты пароходов видел, — сказал чиф. — У нас его кроме как крокодилом да ржавым корытом еще никто не называл.

— Ты, Сергей, кончай это: «товарищ капитан». Обращайся по имени-отчеству. Или «мастер11». Здесь тебе не крейсер «Аврора». Понял? — сказал капитан.

— Так точно! — отрапортовал Серега.

Мастер вздохнул.

— Кого присылают?… Ладно, чиф, покажи ему руль пока, что ли.

Чиф снова усмехнулся.

— Да ничего, привыкнет он, Юрий Константинович. Парень до нас всего-то две недели в рейс ходил на «греке».

— Я привыкну, — пообещал Серега. — Извините, товарищ капитан. А можно в радар посмотреть?

Проход между скалами на экране радара показался совсем узким, и Серега снова засомневался: пройдем ли?

— Пройдем, — сказал чиф. — Еще и вода останется. Тут даже авианосец «Энтерпрайз» прошел лет пять назад. Но не все проходят, кому как повезет. Течения, рифы, буруны… Поближе подойдем — сам увидишь. Там пароходов семь вокруг на скалах сидят.

— Боря, да ты ему не радар, а руль покажи! — вмешался мастер. — Пусть подержится, пока еще течение не подхватило. Рулил на «греке», Сергей?

— Нет. Я там, вообще, ничего не видел: ни руля, ни мостика, ни моря. В трюме две недели сидел.

— Как это? Ну-ка, расскажи!

А Сереге про первый пароход и рассказать-то было нечего. Прямо с трапа забрал его боцман — низенький, толстый, кучерявый грек, сунул в руки застиранный комбинезон и повел в трюм. Вот и запомнились Сереге коридор в надстройке и маленькая каютка, больше похожая на чулан, а из экипажа лишь те, с которыми работал бок о бок в режиме двенадцать часов через шесть: поляки Марек и Яцек, и сенегалец Жерар.

Старый греческий балкер12 неторопливо плелся в Бордо под погрузку пшеницы, а до этого привез какую-то руду в Питер. За две недели огромные трюма нужно было очистить от ржавчины и вылизать до стерильной чистоты. Спустя три дня после отхода из питерского порта Серега уже ничего не соображал и не видел, практически превратился в осла, идущего по кругу и крутящего мельничное колесо. Он сбивал кувалдой ржавчину с переборок, мел палубу и скреб по ней лопатой, стараясь при этом не выпустить из поля зрения высокого брюнета Яцека (то есть, все-таки что-то соображал). Если Яцек остановился и огляделся вокруг, ища глазами Марека — значит, перекур. Оба поляка бросали метлы и лезли в карманы за сигаретами. Серега присоединялся к ним, а Жерар продолжал мести палубу, напевая песни из «Битлз», которые он знал, наверное, больше, чем все «Битлз», вместе взятые.

Обычно в эти полусонные, молчаливые минуты перекура в трюм спускался боцман и визжал, как недорезанная свинья. Его пронзительный крик врывался в потухший мозг и будил в ослах человеческие эмоции. Прежде всего, ненависть. Серега не знал его имени, но это был первый человек, которого ему хотелось по-настоящему избить до потери сознания. И, как оказалось, не только Сереге.

Однажды боцман спустился в трюм немного раньше перекура. Серега с Жераром сгребали мусор в кучу, Яцек и Марек закидывали его лопатами в большую бочку. Они не заметили боцмана, и, когда неожиданно раздался его крик за спиной, Марек вздрогнул. А потом резко развернулся, шагнул вперед и с силой огрел боцмана лопатой по груди. Тот крякнул и захрипел, и упал на колени. Марек сделал еще один шаг, поднял лопату и сказал как-то очень спокойно и обыденно: «Зараз убию, куррррва-мать». Но Яцек успел придержать лопату за рукоятку, отодвинул Марека в сторону и ударил боцмана кулаком в лицо.

Боцман опрокинулся на спину, поляки попинали его немного. Что любопытно, боцман переносил побои молча, без визга. Наверное, все-таки понял, хотя и запоздало, что бывают такие минуты, в которые лучше не нарушать очарование тишины.

Потом Марек и Яцек закурили, а боцман поднялся на ноги, потряс головой и пошатываясь побрел к трапу. После перекура поляки тоже вылезли из трюма и оставшиеся до Франции два дня на работу не выходили. А по приходу в Бордо их сразу списали, всех четверых матросов, без полиции и даже без обычных для греков заморочек с зарплатой. Ночью посадили в такси и увезли в аэропорт, так что Францию Серега тоже не разглядел.

— А-ха-ха! А-ха-ха! — от души заливался смехом мастер. — Ну, дают братья-славяне! Прямо всерьез топтали, да? А ты что? Хоть разик-то пнул?

— Я ничего. В стороне стоял, — виновато пробормотал Серега. — Подумал тогда, что втроем одного — многовато будет. А хотелось очень.

— Вот и надо было душу отвести! А-ха-ха! Слышишь, чиф?

— Юрий Константинович, две мили до входа, — сказал чиф, оторвавшись от радара. — Вон, уже буруны впереди появились.

— Да я вижу! Нет, ты слышал, Боря? Эти терпели, а списали все равно всех разом! И сенегальца до кучи! Расисты! А-ха-ха-ха-ха!… Ладно, Сергей, иди к рулю, хоть за штурвал подержись. Только на ручное управление не переключай, пусть автомат рулит.

Серега шагнул к рулевой колонке, схватился за отполированные рукоятки штурвала, непроизвольно расправил плечи и выпятил грудь.

Впереди прямо на курсе сидел на камнях небольшой пароход, ржавый, накренившийся, с торчащими в разные стороны грузовыми стрелами. Вокруг него из воды выпирали верхушки коралловых рифов, кипели пенные буруны. Еще два полуразвалившихся остова Серега обнаружил справа, ближе к египетскому берегу.

— Вот тебе и пролив Тиран, — сказал чиф. — Слева Саудовская Аравия, справа Синайский полуостров. Вон, видишь там черные пятна на песке? Это сгоревшие танки еще с войны семьдесят второго года остались.

— Да, Боря, накидали тогда ваши арабкам. По самое некуда, — сказал мастер.

— А пусть не лезут, — пробурчал чиф.

— Ой, а можно в бинокль посмотреть? — спросил Серега.

— Иди, смотри. Все равно ты мне сейчас только мешать будешь.

Чиф подошел, щелкнул переключателем и крутанул штурвал. Пароход послушно уклонился влево и направился в проход между бурунами. Серега схватил бинокль и замешкался: на темнеющие под водой рифы впереди тоже хотелось посмотреть, но потом выскочил на крыло.

Горная цепь справа резко оборвалась, без всяких склонов и террас перешла в низкий пустынный берег. Кое-где торчали одинокие черные скалы, вокруг которых, извиваясь и раскачиваясь, танцевали песчаные смерчи. Между скалами он обнаружил несколько темных пятен. Если бы чиф не сказал, Серега ни за что бы не догадался, что это танки, занесенные песком по самые башни. А дальше, если смотреть прямо по курсу, оба берега, скалистый и пустынный, расступались и открывали ничем не ограниченный простор: лазурная гладь, уходящая в небо.

Серега глубоко вдохнул морской воздух, смешанный с восторгом. И вдруг что-то случилось. Он сразу не понял, лишь почувствовал: что-то произошло. А потом наступила тишина, непонятная и напряженная.

Серега обернулся к двери. Мастер и чиф застыли в каких-то полубегущих позах, как перед стартом. Оба смотрели в иллюминатор. Нос судна медленно смещался влево, к коралловым островкам, вокруг которых бурлила вода.

— Чиф, звони в машину! — закричал мастер. — Матрос, на руль!

— Все обесточено! — крикнул в ответ чиф. — Рулевка тоже!

Серега кинулся к рулевой колонке, вцепился в штурвал. Чиф поднял телефонную трубку и тут же бросил ее обратно.

— Чего звонить — отрывать только! — Он включил селекторную связь и склонился к микрофону. — Машина! Дедушка, поторопись! Через три минуты сядем на камни! Боцману срочно на мостик! Аварийной группе на шлюпочную палубу!

Чиф выбежал на крыло. Из баранника13 выскочил боцман, задрал голову.

— Что, Григорич? Блэк-аут14?

— Да! Валера, готовь шлюпку и плоты правого борта! Возьми рацию! Пошли кого-нибудь, пусть всех арабов из баранника гонят наверх! Срочно!

Боцман оглянулся, махнул рукой, что-то кому-то прокричал. Пароход уже полностью сошел с центральной оси прохода и неуклонно приближался к рифам.

— Пятьдесят метров! — крикнул чиф.

Мастер схватил трубку и стал звонить в машинное отделение. Ему никто не ответил — все ушли на фронт.

— Тридцать метров от скулы до рифа!

— Как хорошо, что баранов нет! — неизвестно с кем вслух поделился мыслями капитан и снова стал тыкать пальцем в кнопки телефона.

От баранника к надстройке промчалась толпа перепуганных арабов. Из динамика УКВ-связи раздался голос боцмана:

— Правая шлюпка готова к спуску!

— Двадцать метров! — крикнул чиф. — Тревогу, Юрий Константинович?

Серега уже выкрутил бездействующий штурвал до упора. Тоже перепуганный происходящим он гладил ладонью нагретый металл рулевой колонки и бездумно шептал:

— Ну, давай, хорошая моя… Ну, милая, ну, красавица, давай, отверни… Ну, милая, ну, пожалуйста…

— Пятнадцать метров! Юрий Константинович!…

Мастер застыл с телефонной трубкой в руке и смотрел вперед.

— Кроме машинной команды все у шлюпки. Арабы тоже, сейчас считаем! — пронесся по УКВ голос третьего штурмана.

Пароход задрожал. Легкая вибрирующая волна прокатилась от носа до кормы и затихла.

— Ну все, приехали! — сказал мастер и крикнул ломким, неестественно мальчишеским фальцетом: — Что, чиф, сели?

Одновременно с крыла закричал чиф:

— Что это было? Завелись?… Нет, еще не сели, Юрий Константинович! Риф хорошо видно — прямо кремлевская стена под водой! Десять метров от скулы… Увеличивается! Увеличивается, Юрий Константинович!

Чиф бегом бросился в рубку, глянул на приборы.

— Нет, черт, мертвое все! Оборотов нет!

Все трое уставились в иллюминатор. Пароход по инерции медленно шел вперед, и так же медленно нос судна отворачивал вправо, прочь от ощерившейся острыми зубьями коралловой стены.

И снова легкая дрожь корпуса, вслед за которой от бака15 донесся шум стартовавшего аварийного генератора. Вспыхнули экраны радаров, загорелись лампочки на панелях. Чиф отодвинул Серегу в сторону, встал к рулю и закрутил штурвал.

Вибрация перешла в мерные толчки. Гулко забухал главный двигатель, винт уперся лопастями в воду и толкнул судно вперед. «Аль-Нахла» вышла на середину прохода, выровнялась и, как ни в чем ни бывало, направилась к спокойной сине-зеленой глади, расстилавшейся метрах в пятистах за бурунами.

Зазвонил телефон. Чиф снял трубку.

— Мостик… Да, Анатолич?… Нет, не успели… Да, понятно… Ладно, потом расскажешь. Давай…

Закончив разговор с дедом, взял рацию.

— Валера, отбой! Пронесло!

— Да я уж вижу, — ответил боцман. — Всех пронесло, чиф.

Мастер шагнул назад, взобрался на высокое капитанское кресло, сгорбился и пробормотал:

— Нет, ребята, всухую я тут с вами до пенсии не дотяну.

За круглым столом в просторном капитанском салоне обсуждали происшествие. Дед, виновато качая головой, докладывал о причинах. Как это иногда бывает, несколько застарелых проблем вылезли в один момент, причем, в момент самый неподходящий для их разрешения. Сначала вырвало из гнезда клапан охлаждения дизель-генератора, тут же вырубился по перегрузке второй генератор, и остановились насосы, обслуживающие главный двигатель. Подвел и аварийный дизель-генератор, который обычно с первого тычка запускался на еженедельных тестах. Минут пять гоняли стартер, чуть не посадили аккумулятор, пока третий механик не додумался крутануть клапан подачи топлива.

— Ну, вот как так работать? — сокрушался дед. — Я клапан этот с Хасана уже три месяца трясу! Резьбу съело почти вполовину, а при такой вибрации девкон16 долго не держит. Вставали из-за него уже два раза, хорошо, что в океане. А плату эту с предохранителями уже год заказывают, я по документам смотрел! Вы ему, Юрий Константинович, срочный телекс пошлите, пусть в Австралии покупает! Вон ведь, что могло случиться!

— Ай, брось ты, дед! — Мастер выдохнул свежие пары иорданского виски и заулыбался. — Ты лучше еще раз расскажи, как там электромеханик в тапочках плясал. Как петух на сковородке, да? А-ха-ха-ха-ха!

Дед бросил на мастера недружелюбный взгляд исподлобья и уткнулся в тарелку с овсяной кашей.

— Плясал, — подтвердил он без энтузиазма. — Я ему сколько раз говорил, чтобы в тапочках в машину не спускался. Вот и попал под кипяток, ласты себе ошпарил. Тут попляшешь… Наорал я на него, конечно. Да на всех наорал. А, вроде, не за что.

— Анатолич, а с аварийным генератором что? — спросил чиф. — Ведь запускали на тревоге перед Иорданией? Да и не было с ним раньше проблем.

— Тут вообще засада какая-то! Топливный клапан закрыт оказался. Всегда его открытым держали. А тут в суматохе и в голову никому не пришло. Тыкали, тыкали, пока Генка не догадался — открыл. А кто закрыл и зачем, разве сейчас признаются?

— Да, прямо чудеса! — заметил чиф. — И как пароход от рифа увернулся, я до сих пор понять не могу. Течение траверзное17 давило, узла три. Но увернулись как-то.

— Да брось ты, чиф, чего голову ломать! — сказал мастер. — Элементарно все! Течение от рифа отразилось и в другую сторону оттолкнуло. А Хасану позвоним, дед. Напугаем, скажем, что чуть пароход не потеряли. — Он поднялся со стула и огляделся по сторонам. — Пойду, номер телефона в каюте поищу.

Чиф с дедом ухмыльнулись ему вслед.

— Я так понимаю, дня три мы мастера не увидим, — сказал дед. — А что ты про течение говоришь, Григорич? Совсем плохо было?

— Плохо — не то слово, — ответил чиф. — Садились уже, натурально носом садились. Без вариантов. Какая-то минута оставалась. Потом вдруг вибрация совсем непонятная, как будто наехали на что-то…

— Это мы в машине слышали, — подтвердил дед. — Тоже подумали, что все — приехали. Может, на акулу здоровенную наступили? В Красном море такие чушки попадаются — метров по пять!

— Может быть… Нет, вряд ли. Живая акула увернулась бы, а мертвые они на плаву не держатся. Нет, точно! В проливе и вода холоднее, и течения… Тут даже рыбаков нет. Чего акулам сюда лезть?

— Да, загадка, — сказал дед. — Вот и я голову ломаю: какая же зараза топливный клапан на аварийной динамке перекрыла?

Позади остались Красное море и Баб-Эль-Мандебский пролив. Вечером дед с чифом чаевничали на мостике. Неторопливо обсуждали вечный мертвый штиль Аденского залива, полную луну, повисшую над верхними грузовыми палубами, и вспоминали, конечно, драматические события в проливе Тиран.

Чиф выложил новую версию.

— Знаешь, почему от рифа отскочили, Анатолич? Это Серега, матрос наш новый… Он одной рукой штурвал крутил, а другой рулевую колонку наглаживал и причитал: «Ну, красавица, ну, хорошая моя». И уговорил старушку — послушалась. Вот и ты так же со своим главным двигателем попробуй.

— Да уж, моего уговоришь! Он — мужик, он только кувалду понимает, — не согласился дед. — Слушай, Боря, а с чего это у мастера психологическая реабилитация так затянулась? Я в машине пацанов спросил. Он Сане Чащину всего две бутылки в Акабе заказал.

— Две — Сане Чащину, две — боцману. Вот и получается четыре дня. А то и пять — как закусывать будет.

— Понятно… — Дед снова вернулся к больному вопросу. — Нет, мне вот что интересно. Какая же сволочь топливный клапан закрыла?

Чиф не успел высказать свои соображения по этому поводу. На мостик ворвался Яхья, волоча за собой кого-то.

— Гуд ивнинг, чиф! Гуд ивнинг, чиф! — поздоровался он с обоими вибрирующим от гнева голосом и подтолкнул вперед незнакомого сирийца — широкоплечего и насмерть перепуганного паренька. — Вот, это он — Ибрагим Умар!

Чиф с дедом переглянулись.

— Новенький, что ли? В Акабе сел? — спросил Анатолич.

— Это — чиф-инженер! — рявкнул Яхья и тряхнул Ибрагима за плечо. — Это — чиф-офицер! Посмотри им в глаза, Ибрагим Умар, если у тебя хватит совести!

Ибрагим заплакал. По его лицу потекли крупные слезы, он стал тереть глаза кулаками, размазывая по лицу коричневую пыль из баранника.

Испытующий взгляд Яхьи метнулся по лицам офицеров, проверяя реакцию, но тут же его глаза снова заблестели неподдельным гневом.

— Плачь, плачь, Ибрагим Умар, — зарычал он, — ибо страшная кара ожидает тебя от мистера Хасана, если уважаемые чифы доложат ему о твоем преступлении.

Подобный дипломатический спектакль для чифа и деда был уже далеко не первым, и смысл происходящего оба раскусили сразу. Хоть Яхья и показывает, что готов немедленно зарезать Ибрагима, всех его родственников и даже мышей в его доме, он будет просить, чтобы Ибрагима простили и не закладывали Хасану.

— А что он натворил, Яхья? — спросил чиф.

— Это он — Ибрагим закрыл топливный клапан! Это из-за него мы чуть не ударились о подводную скалу! — закричал Яхья и добавил что-то по-арабски.

Ибрагим застонал и закачал головой. Яхья взглянул на деда и торопливо проговорил:

— У него девять братьев и сестер… Мать болеет… Отец болеет… Дедушка болеет…

Анатолич, уже раскрывший было рот, чтобы заорать, поперхнулся, хмыкнул и процедил сквозь зубы:

— А на хрена он его закрыл?

— Думал, если клапан открытый — все топливо вытечет. Как лучше хотел. Глупый совсем.

Дед поиграл желваками и обратился к чифу.

— В общем, понятно. Какой там клапан! Увидел в первый раз технику, вот и давай крутить все подряд. Завтра скажу «третьему», чтоб еще раз все проверил.

Яхья с напряженным вниманием вслушивался в русскую речь и всматривался в лица. Ибрагим перестал плакать и виновато смотрел в пол.

— Яхья, а как ты узнал, что это он сделал? — спросил чиф.

— Сегодня сэконд-инженер18 сказал, что кто-то клапан закрыл. Ибрагим сразу сознался.

— Ладно, пусть живет, если сознался, — заворчал дед. — Еще раз рядом с аварийным дизелем увижу — руки оторву! И в машине чтобы я этого Ибрагима никогда не видел! Наберут же… детей!

— Уходи отсюда, Ибрагим Умар! — Палец Яхьи презрительно указал на дверь мостика.

Когда за Ибрагимом закрылась дверь, и Яхья повернулся к офицерам, те улыбались. Яхья тоже расплылся в довольной улыбке.

— Шукран19, чиф! Шукран, чиф!

Так разрешилась одна из загадок. Другая не то, что бы забылась, но отодвинулась на второй план. Через пять дней чуть не отдал Аллаху душу Басаев. А очень скоро загадки появились новые и не менее удивительные.

3

Арабы перенесли Басаева в каюту, уложили на матрац, подоткнули подушки и расселись вокруг. Яхья позвал Серегу и усадил на подушку рядом с Басаевым. Сидели молча.

Заявились камбузники Исмаил с Махмудом, принесли всем чай на двух подносах. Как обычно, Исмаил сразу подошел к Яхье, но тот зыркнул злыми глазами и еле заметно качнул подбородком в сторону гостя. Почетная первая чашка досталась Сереге.

После чая арабы закурили, потихоньку разговорились. Мимолетно и сдержанно улыбались Сереге и спрашивали Хаттаба: что случилось? Тот, похоже, окончательно пришел в себя, даже щеки немного порозовели, но толком ничего объяснить не мог. Это было понятно без слов по его жалобному выражению лица и недоуменно разведенным в стороны рукам. Серега в беседе участия не принимал и напряженно обдумывал повод, чтобы безобидно улизнуть.

Вскоре заглянул чиф. Арабы потеснились, на образовавшемся пустом месте вмиг появились две подушки, а Исмаил подхватил чайник и скрылся за дверью. Григоричу, как и Сереге, рассиживаться не хотелось, но после такого безмолвного, но уважительного приглашения отказываться было никак нельзя. Чиф поблагодарил и сел. Взглянул на Басаева, потом на Серегу.

— Как он?

— Пока без сознания. Что-то никак не очухается. Меня зачем-то позвали.

— Ничего, сейчас пять минут посидим и пойдем. Я через часик еще зайду.

Чиф взял худую руку Басаева, положил на колени и нащупал пульс. Арабы уже знали, что такая процедура требует тишины, и тишина наступила. Чиф минуту смотрел на часы, потом обратился к Яхье.

— Выравнивается. Сто ударов и почти без аритмии. Это хорошо.

Яхья важно кивнул и повторил по-арабски. Как только он умолк, Басаев открыл глаза. Его тусклый взгляд скользнул по потолку и замер. Арабы кинулись к нему все разом, стали гладить руки и трепать за плечи.

— Подождите! — Чиф поднял руку и повернулся к Яхье. — Яхья, поговори с ним. Спроси, как его зовут. Узнает ли он тебя? Какое сегодня число, где он находится?

Яхья коротко рявкнул, и вновь наступила тишина. Чиф пододвинулся, Яхья сел рядом с Басаевым.

— Махмуд! Махмуд Хакли! Это я — Яхья! Ты помнишь, как тебя зовут?

Басаев долго не отвечал, разглядывал какую-то точку на потолке, а может, все еще видел не потолок, а черное звездное небо, но потом все же медленно перевел глаза на Яхью и тихо ответил.

— Он помнит, — сказал Яхья. — Его зовут Махмуд Хакли, его отца зовут Мохаммад Хакли, а мать зовут Фатима Хакли. А меня зовут Яхья аль Мохаммад — он тоже помнит.

Вошел Исмаил, протянул чифу поднос с одинокой чашкой чая.

— Исмаил, подойди! — скомандовал Яхья. — Кто это, Махмуд? Ты помнишь?

Губы Басаева слабо шевельнулись.

— Он сказал: «Исмаил»! Он помнит! Абдулла, подойди!… Юсеф, подойди!… Махмуд Мохаммад, подойди!… Саид, подойди!…

Пока Басаев опознавал присутствующих, чиф успел допить свой чай, отставил чашку и похлопал Басаева по плечу.

— Это чиф, — покорно прошептал Басаев.

— Ну, и слава богу! Яхья, чай и кофе ему не давайте. Пить захочет — пусть молоко пьет, чем больше, тем лучше. — Чиф запустил руку в карман брюк и вынул две упаковки активированного угля. — Потом дай ему это, шесть таблеток. И Хаттабу тоже. И не дымили бы вы здесь. Тут у вас и Геракл зажмурится.

Яхья снова рявкнул. Арабы стали торопливо плевать в ладони и гасить сигареты. Кто-то болезненно ойкнул: видно, мало плюнул. Чиф кивнул.

— Так-то лучше. Пойдем, Сергей. Спасибо за чай. Шукран.

— Шукран, чиф! Шукран, Сережя! — вразнобой ответили арабы.

— Здорово вы с ними, чиф! — восхищенно говорил Серега, поднимаясь за чифом по трапам. — Вон они вас как уважают!

— Так ведь и тебя уважили. Есть за что: товарища помог спасти. А я лечу их уже почти пять месяцев. И вообще, когда люди вместе работают, они друг к другу уважительно относятся. Как правило. Независимо от религии, национальности и чего там еще… Бывают, конечно, исключения: лодыри там всякие, хитрованы…

— Борис Григорич, я научусь, — забормотал Серега. — И рулить, и все остальное. Я — не хитрован.

— Рулят таксисты, — строго заметил чиф. — Моряки на руле стоят. Это во-первых. А во-вторых, я не про тебя вовсе. В-третьих, как наш боцман говорит, научим и академика, было бы желание. Будет желание и время, приходи вечером на мостик и рули, сколько влезет.

— Правда? — обрадовался Серега. — А вы мне звезды покажете? Третий помощник сказал, что вы все звезды по именам знаете.

— Посмотрим. Сначала рулить… хм… на руле стоять научись. — Чиф остановился у двери своей каюты и распахнул дверь. — Впрочем, можно и совместить. Заходи.

В большом салоне старпомовской каюты чиф снял с полки толстую книгу в твердом тисненом переплете и с английским названием. Посмотрел на Серегу и усмехнулся.

— Ты погоди грустить-то! Читать ее не надо.

Он вынул из книги вдвое сложенный листок и развернул на столе.

— Вот, смотри. Карта звездного неба. По ней можно самому все созвездия и звезды найти. Так и запомнится быстрее. Будет время — посиди, поразбирайся. Названия тут, правда, латинские… Ну, я тебе потом список составлю, что и как по-русски называется. Держи.

— Спасибо! — Серега по-мальчишески порывисто прижал карту к груди, но попрощался по-взрослому: — Спокойной ночи, чиф.

Чиф снова усмехнулся.

— Доброй ночи.

Оказавшись в своей каюте, Серега уселся на диван, раскрыл карту и принялся разбираться. Через пару минут довольно ухмыльнулся.

— Урса Мажор! — произнес он с отчетливым сарказмом. — Да ведь это же наша Большая Медведица! А вот и Малая… хм… Урса Минор… Ну, папуасы!

А ведь прав был чиф, можно самому все найти! Легко! Вот сейчас Серега пойдет и найдет. Ну, если не все, то половину. То-то чиф удивится!

Серега посидел еще немного, запоминая треугольники и трапеции, раскинувшиеся вокруг обеих Медведиц, потом сунул в карман сигареты и направился к двери.

Вскоре он оказался на баке, в темноте, подсвеченной лишь холодно-аристократическим сиянием звезд. Миллиарды мерцающих искр окутывали небо нескончаемым ожерельем. «Бриллианты — лучшие друзья девушек», — вспомнилась ему услышанная на берегу реклама. Да что эти девушки видели! Им и репа — лучший друг, если слаще ничего не ели!

Серега достал сигареты и зажигалку, закурил. Сотворил свою собственную звездочку, своего маленького «красного карлика», а потом и туманность, которая тут же рассеялась. И почувствовал себя приобщенным к мирозданию.

Так бы и стоял он, и заворожено крутил головой по сторонам до самого рассвета, не ощущая времени, которое растворилось в бесконечности пространства. Но вдруг услышал… нет, не услышал, а почувствовал движение за спиной. И обернулся не сразу, не в силах оторвать взгляда от звезд. А когда все-таки обернулся, то увидел в темноте быстро удаляющийся силуэт в светлой одежде, который тут же исчез у трапа левого борта.

— А вот чего здесь арабы шастают — непонятно! — громко сказал Серега, потому что обволакивающая бак тишина вдруг стала колючей и неприятной. — Спали бы себе!

А потом подумал, что свои длинные белые балахоны сирийцы надевают на праздник, а уж никак не для прогулок по грязному бараннику. А наших сюда вечером ни в балахоне, ни в пиджаке не заманишь. Спят или видик в салоне смотрят.

Серега бросил окурок в якорный клюз20. Красная звездочка закружилась, затанцевала по кругу, поддерживаемая воздушным потоком, потом устремилась вниз и исчезла.

Он еле заметно передернул плечами и снова заговорил, чтобы оттолкнуть вплотную приблизившуюся тишину.

— Да мало ли что тут… Завтра скажу сирийцам, что по бараннику привидение шастает. Во, перепугаются!

В другой день мысль о привидении не потянула бы за собой никаких ассоциаций. Но сегодня Серега сразу вспомнил о Басаеве и испугался. Он быстро пошел к трапу, потом побежал.

Он ворвался в арабскую каюту. Басаев лежал на спине. В полосе света, ворвавшегося вслед за Серегой из коридора, тускло блеснули открытые глаза Басаева. Серега хлопнул ладонью по выключателю и совсем уже собрался заорать, но вовремя поперхнулся.

Басаев смотрел в потолок, его грудь мерно вздымалась и опускалась. Он на секунду скосил глаза на Серегу и снова уставился в потолок. На полу заворочались Абдулла и Хаттаб.

— Окей! — бодро произнес Серега и выключил свет. — Джаст ту чек — просто проверил. Сорри, Абдулла. Сорри, Юсеф.

— Шукран, Сережя, — сонно пролепетал Юсеф Хаттаб. — Большой тебе человеческий шукран.

— Шукран-шукран, — ворчал Серега, поднимаясь по трапам на свою палубу. — Я уж подумал, ваш Басаев ко мне прощаться приходил.

Устроившись в постели, вытянувшись и расслабив ноги, он ощутил себя в полной безопасности, поэтому подумал о загадочном белом силуэте на баке без паники и суеты. Солидно подумал, как настоящий моряк:

«Зайца» везем в Австралию, что ли? Вот проблем-то не оберемся! Надо, наверное, пойти, доложить. Мастер, конечно, тревогу закатит… — Серега перевернулся на бок и закрыл глаза. — А чиф уже спит… И боцман спит… И я сплю…»

***

Откровения Сказочника

А океан никогда не спит. Не то, что на суше: солнце село, и все вокруг замерло, затаилось, оцепенело. Уснуло… Потому что суша — это тело планеты, а море — ее душа. Душе спать не обязательно, она энергию прямо из космоса получает. Вон их сколько над головой: белых гигантов и красных карликов. Энергией всегда поделятся, причем безвозмездно. Не то, что некоторые — естественные монополии…

Тут и задумаешься. А кто же мы, люди, в этом огромном организме планеты Земля? Ответ получается совсем не утешительный: бациллы какие-то. И не факт, что полезные, в отличие от животных или растений, например. Потому что продукты нашей жизнедеятельности носят ярко выраженный высокотоксичный характер. И в материальном смысле, и в нематериальном. А то, что бациллы себя царями природы возомнили, так это как раз свойственно их холопской, микробной психологии. Вот придет Терапевт, температуру у Земли померяет, выпишет процедурку соответствующую, и все — нет бацилл, тут уж мутируй — не мутируй. И что обидно, без нас на Земле хуже не будет. Без царей еще никто не пропадал.

Вот такие безрадостные мысли посещают, когда стоишь посреди океана и звезд один, без подруги. А поверхность зеркальная, ни рябинки, лишь длинная зыбь слегка приподнимает нос судна и, сонно шурша, проползает вдоль борта, и отгоняет в сторону луну, которая трепещется в воде желтой медузой.

Кстати, зыбь напоминает, что отдыхать в энергетической нирване океану осталось недолго. Через пару дней задует зюйд-ост, засвистит, растормошит, растолкает.

Туда, на юго-восток как раз и направляется теплоход «Аль-Нахла» или «Пчела» по-русски. Это мистер Хасан придумал. Сам придумал, чем непомерно гордится. А мы тоже сами догадались, с чем подобное название у него ассоциируется. Прилетел в Австралию, нектар собрал, в Эмираты вернулся и в чистый мед переработал.

Раньше пароход этот «Омалькора» назывался. Что чужестранное слово сие означает, до сих пор остается загадкой. Был тут у нас матрос Рашид Азарулиев родом из дружелюбного Татарстана. Сразу всем арабам объявил, что тоже истинный мусульманин, но при этом австралийский бекон жрал — втроем не отнимешь. И вот он всерьез и с пеной у рта утверждал, что Омалькора — это значит Святая Софья. А мотористы — люди с инженерным складом ума, абстракции и лирике неподвластные, так они, конечно, усомнились. Какая тут может быть противоречащая здравому смыслу связь между Омалькорой и Софьей? И вообще, зачем так безапелляционно гнать народу пургу — телевидения, что ли, недостаточно? В общем, чуть до драки не дошло, боцман со вторым механиком разняли.

Но непонимание осталось. Поэтому обратились к компетентным источникам: спросили арабов. То есть, спросили Яхью, как единственного и полномочного посредника между англо-арабским и русско-английским языком. Тот долго думал и потом признался, что объяснить, что такое «Омалькора», не может. Само слово знает, оно даже в Коране есть, но на другой язык не переводится. Что же касается Святой Софьи, то о ней в Коране вообще не упоминается.

Рашид Азарулиев признал поражение и с приходом в Австралию выкатил мотористам по большой бутылке пива.

На «Омалькоре» сначала пакистанцы работали. За несколько лет превратили пароход в руины — реальный металлолом. За год пару витков делали, остальное время стояли. То в Австралии ремонтировались, то в Эмиратах, то на Цейлоне. До того дошло, что австралийцы хозяину последнее предупреждение сделали. Есть там у них такая организация — АМСА21, которая за состоянием судов следит, и без ее разрешения ни один законопослушный австралийский баран на пароход копытом не ступит.

Короче, пакистанский папа вовремя смекнул, что пора с этой линии достойно удалиться, и загнал пароход мистеру Хасану. Хасан поплясал с недельку-две, пока кто-то сердобольный не надоумил, что лицензия «Омалькоры» на перевозку баранов из Австралии находится на грани отзыва, а без этой лицензии пароход можно засунуть в ближайшую урну.

«Подумаешь, — сказал Хасан. — Я сейчас человек пятьдесят из родной деревни выпишу, они тут мне горы свернут!» Но тот же сердобольный посоветовал: лучше сразу кингстоны22 открыть и не мучиться. Сворачивать горы и управлять пароходом — очень разные вещи.

И великое горе пришло в большой и дружный арабский аул, но ненадолго. Не успел мистер Хасан горькие слезы вытереть, как свела его судьба с туристом из Питера Борисом Соломоновичем. И сказал Борис Соломонович: «Не печальтесь, мистер Хасан, не рвите на себе одежды и бороду. Сейчас составим договор между судовладельцем и крюинговой компанией23, которую я имею честь представлять, а потом гоните пакистанцев к чертовой матери, если таковая в ваших поверьях имеется. Пришлю я вам моряков из России. Гор сворачивать не станут — не любят они такие занятия, а пароход на ноги поставят — дело привычное».

Говорят, не было тогда еще у Бориса Соломоновича никакой компании, зато были знакомые, готовые большие деньги в любое прибыльное дело запустить. И не было тогда еще пяти тысяч безработных моряков в Питере — это потом, через год-другой они появились, в потертых джинсах и с потухшими, просящими глазами, согласные за любые деньги и на любых условиях возить хоть баранов, хоть слонов, хоть черта в ступе.

А тогда, в девяносто третьем быстренько организовал Борис Соломонович компанию «Балтика», развесил объявления в гостинице моряков на Двинской улице и у «близнецов» — двух пивных ларьков у проходной торгового порта. И народ потянулся потихоньку.

Боцман Валера — он тут один из первых — рассказывал, как вдвоем с боцманом-мурманчанином на место претендовали. Мурманчанин постарше был, поопытнее, зато Валера по-английски на десять слов больше знал.

Посмотрел анкеты Борис Соломонович и устроил им небольшое испытание. Сообщил, что пароход арабский, законы соответствующие: пить нельзя, женщин водить нельзя, свинину есть нельзя. Как русскому человеку шесть месяцев в таких невыносимых условиях продержаться, неизвестно.

— Да легко! — хором сказали боцмана. Водку они в рот не брали с самого детства, из всех женщин на свете знали только жен и только «мужчина сверху», а насчет свинины, так они даже на рынок никогда не ходят, чтобы на сало не глядеть — от одного вида воротит.

— Очень хорошо, нам как раз такие и нужны! — обрадовался доверчивый Борис Соломонович. — Но это еще не все. Половина экипажа тоже будут арабы. Человек двадцать-тридцать, чтобы за животными ухаживать. Такая вот, знаете, специфика. Другая религия, другой менталитет. Из-за неправильного поведения могут возникнуть определенные затруднения.

Мурманчанин озадаченно почесал затылок, но ответил по-прежнему браво:

— Так ведь не хуже триппера? Переживем — дело привычное.

И Валера, отбарабанивший в свое время два года сержантом в Афгане, тоже не смутился:

— Ничего, и не таких били!

Боцман из Мурманска экзамен не выдержал. В его реплике Борис Соломонович уловил затаенную и болезненную неприязнь к дружественному сирийскому народу. А вот заявление Валеры, наоборот, прозвучало в духе интернационализма, и, даже более того, показалось Борису Соломоновичу вполне оптимистичным в плане дальнейшего развития международных отношений.

В первом контракте мужикам, конечно, досталось — можно себе представить. Их рассказы потом, как легенды, передавались из уст в уста, да так и осели в русской истории арабского барановоза.

***

«Самолет компании «Аэрофлот», совершающий регулярный рейс Москва — Дубай — Коломбо, совершил посадку в аэропорту города Дубай. Температура наружного воздуха плюс тридцать пять градусов по шкале Цельсия. Экипаж желает вам приятно провести время».

Спустившись по трапу, двадцать два человека в джинсовых брюках привычно уплотнились вокруг потенциального лидера, коим на текущий момент являлся старший помощник. Капитан и старший механик улетели в Дубай днем раньше.

Обволокла жара, сразу намокли спины.

— Это еще что! Мы как-то зимой в Гану прилетели, — вспомнил кто-то. — В Москве было минус двадцать, а там плюс сорок два и влажность сто процентов.

— Ничего, товарищи, — сказал старпом — немолодой мужчина с гладким, беспроблемным лицом. В его бодром голосе прозвучали знакомые помполитовские интонации. — Пройдемте в здание аэропорта.

Внутри светло-серого здания было прохладно, шуршали кондиционеры. И ни слова по-русски: ни в вывесках, ни в звучащих из динамиков объявлениях. Но разобрались. Нашли столик с кипами бланков иммиграционных деклараций, заполнили всем миром и встали в очередь. Прошли.

На выходе встретил агент с табличкой: «Omalqora» — длинный араб с хитрыми глазами. Всех сосчитал, собрал паспорта и повел к небольшому грузовичку с открытым кузовом и смуглым индусом в кабине за рулем. Скамеек хватило на десятерых, остальные разместились на сумках и чемоданах. Ехали около часа, плавились на солнце и восхищенно крутили головами по сторонам. Разноцветье высоток Дубая, торговые ряды и эстакады Шаржи, дворцы и мечети Аджмана складывались в роскошные узоры, проносились мимо и исчезали, словно в калейдоскопе.

За Аджманом дорога вырвалась в блекло-желтую пустыню, и через несколько минут грузовичок резко затормозил и встал.

— Эй, не картошку везешь! — недовольно напомнили водителю.

Дорогу переходила небольшая группа диких верблюдов. Это была их земля, их территория, поэтому они двигались медленно, с накопленным веками генетическим достоинством, не обращая ни малейшего внимания на сгрудившиеся по обе стороны автомобили. Никто не сигналил.

Последний верблюд задержался на обочине, потом вернулся на бетонную полосу и уставился на грузовичок. Его отвисшая нижняя губа выражала крайнее пренебрежение, а в больших выпуклых глазах читалось знакомое: «Понаехали тут!».

— Шевели копытами, горбатый! — рявкнул Валера сержантским голосом и утер лоб рукавом промокшей рубашки.

Агент обернулся, постучал в заднее стекло кабины и укоризненно покачал головой.

Верблюд презрительно сплюнул на дорогу и удалился.

— Вот будем верблюдов возить, попадешься ты мне! Я тебя быстро выпрямлю! — крикнул вслед Валера, оставляя последний плевок за собой.

Агент снова покачал головой, уже не оборачиваясь.

— Боцман, вы в чужой стране, — заметил старпом. — Ведите себя прилично.

Валера посмотрел на него прозрачным взглядом и бесцеремонно озвучил вопрос, витавший в двадцати одной голове:

— А вы, господин старпом, раньше случайно не первым помощником24 бывали?

Старпом не ответил. Машина тронулась.

Вскоре на плоской равнине снова поднялись дома.

— Мужики, а куда нас везут-то?

— В гарем к местному князьку.

— А кондей у него в гареме есть? И водички бы холодненькой.

На этот раз въехали в обычный арабский городок с пыльными и безлюдными улицами, одноэтажными домами и торговыми галереями с выставленным наружу всевозможным товаром. Иногда в полутьме помещений проглядывались силуэты людей.

Грузовичок попетлял по улицам и выскочил на широкую набережную. Слева, за тридцатиметровой полосой песка раскинулся Персидский залив, ярко-зеленый, припорошенный туманной дымкой у горизонта. Немного посвежело.

— Вот и приехали!

И, действительно, приехали. Дорога уперлась в арочные ворота с надписью: «Port of Umm Al Quaywayn25». Ниже змеился орнамент арабских букв, который, вероятно, означал то же самое.

В воротах появился смуглый мужчина в хаки с непонятными знаками на погонах и с выражением лица таким же, как у пустынного верблюда. Фуражка с высоким околышем никак не компенсировала недостаток роста под ней. Агент вылез из кабины и поспешил к нему на полусогнутых. Охранник протянутые бумаги смотреть не стал, брезгливо отмахнулся и направился к стеклянной будке за воротами.

— O’key. Thank you, Officer, — сказал агент ему в спину и повернулся к морякам. — We will wait for the Captain26.

Общими усилиями перевели и дружно выбрались из кузова. Закурили, стали оглядываться по сторонам. За воротами по обе стороны дороги раскинулись три панельных здания: одно — жилое, одно — промышленное, еще одно — непонятное. Дальше, метрах в трехстах просматривался элеватор, из-за которого торчала белая корма большого судна.

Подъехало такси, из него вышли мастер и стармех. Мастер нахмурился и двинулся к агенту. Говорил напористо и зло, указывая то на грузовичок, то на солнце. Агент разводил руками, оправдывался. Из понятных слов оба употребляли лишь «мистер Хасан». Потом направились к будке.

— Кажется, мастер агента нагнул за то, что мы в кузове ехали, — предположил кто-то.

Вскоре оба вернулись. Агент поднял два пальца и указал на такси: мол, еще двое могут приобщиться к комфорту. Старпом шагнул было к светло-зеленой «Тойоте», но мастер, демонстративно пыхтя, полез в кузов грузовика, остальные последовали за ним. Преданное обструкции такси развернулось и уехало. Агент пожал плечами и забрался в кабину.

Машина миновала элеватор, свернула налево к причальной линии, и конечный пункт назначения открылся во всей своей красе.

Светлым пятном выделялась лишь корма — вероятно, ее не так давно красили прямо по ржавчине. А дальше, от середины надстройки и до бака — облупившийся, ржавый, покрытый пылью борт, у открытого лацпорта27 куча дохлых, активно разлагающихся баранов, от которых несло невыносимым смрадом. Из другого лацпорта валил дым, внутри мелькали вспышки электросварки и неясные черные фигурки.

Впечатлило. Тут бы даже бывалые завсегдатаи ремонтов в Вецмилгрависе28 пригорюнились. И кто-то громко озвучил витавшую во всех головах мысль:

— Не, мужики, это не пароход, а братская могила какая-то. Поехали назад.

Оглянулись, а агента с грузовичком уже и след простыл. Уставились на капитана: ты — командир, тебе решать.

— Да, я ведь еще не представился, — спохватился мастер. — Зовут меня Манохин Валерий Сергеевич, капитан дальнего плавания, двадцать пять лет в Балтийском морском пароходстве. Мы со старшим механиком вчера прилетели. С хозяином встречались. Он, правда, по-английски ни бум-бум, какой-то клерк переводил. Так вот, процедура здесь такая: наши паспорта агент повез в иммиграционную службу оформлять грин-карты. Готовы эти грин-карты будут только через неделю. Ну, не будем же мы неделю на причале торчать? Давайте пока вещи по каютам разнесем, а потом соберемся, обсудим.

Собрались минут через десять в капитанском салоне. В надстройке духота — мокрые все, пот ручьем. Дверь на палубу отворили, но тут же снова захлопнули.

Мастер продолжил вступительную речь:

— Есть предложение. Поставить несколько основных задач, решение которых позволит нам работать здесь дальше. Если хоть одна из этих задач окажется невыполнимой, будем требовать, чтобы нас отправили назад. В первую очередь, убрать трупы животных с грузовых палуб, запустить кондиционер и проверить пожарный насос. А дальше видно будет. Согласны?

Согласны, куда деваться? И с другой стороны, не революцию устраивать — деньги зарабатывать приехали. Восемьсот с полтиной долларов у матроса и три тысячи у мастера — где сейчас в Питере такую работу найдешь?

— Трупы пусть матросы убирают. А кондиционер — наш, — сказал стармех.

— Нет, — возразил мастер, — трупы уберут сирийцы. Все, что в бараннике — их забота. Надо найти их старшего — хозяин сказал, что он один по-английски говорит.

А старший тут же и сам нарисовался. Остановился на пороге: морда злая, бандитская, а глаза насторожено-любопытные. В кулаке мобильник зажат.

— Welcome to Omalqora. I’m Yahya, chief stockman29.

Мастер подошел, руку пожал, прихватил его за плечо и так это дружески из салона вывел. Вскоре вернулся один, тоже злой, но, кажется, довольный.

— Одна проблема решена. Завтра утром мусорная машина придет, заберет дохлых баранов. Робу хозяин тоже утром обещал прислать. Сначала отказывался, но я сказал, что прямо сейчас звоню Борису Соломоновичу, и экипаж уезжает. Подействовало.

— А куда это вы главного абрека уволокли, Валерий Сергеич? — спросил Валера.

— На серьезный разговор, — ответил мастер. — Чтоб его при всех не прессовать. Этот Яхья пароход у пакистанцев принимал, так себя теперь почти капитаном считает. Наши сирийцы здесь уже почти неделю живут.

И до того естественно у него это прозвучало: «наши сирийцы», что все сразу поняли: скорее всего, поставленные задачи будут выполнимы.

Ночь, конечно, была та еще! В каютах грязь, духота. Кто в Персидском заливе летом побывал, для того продолжать не надо. Один день — три года жизни, причем, пока кондиционер не заработает, этих трех лет и не жалко. Только часов в пять утра немного поостыла раскаленная за день железяка, бриз задул. Так все, не сговариваясь, на спардек, на прогулочную палубу выскочили освежаться. Нашли закуток, в который ароматы из баранника почти не долетали, пару скамеек передвинули, чаю замесили. Тут и светать стало. Посидели, огляделись вокруг. Справа солнце из пустыни встает, огромное, круглое, красное, минаретами утыканное. Слева — кусок залива, сине-темный, подернутый пенной глазурью, горы какие-то сквозь дымку пробиваются. Красота!

Компрессор для установки кондиционирования механики в рефрижераторном трюме нашли. Извлекали и волокли в машину всей командой, и к вечеру успешно запустили. Ночью отоспались в прохладе, так что наутро дружно решили, что, в общем-то, жить здесь можно. Через пару дней оценили разруху и наметили мероприятия по восстановлению инородного хозяйства.

Ну, а потом пошло-поехало в полном и привычном соответствии с русской поговоркой: «Глаза боятся, а руки делают».

Яхья появлялся то в машине, то на палубе, то снова убегал к своим. Он явно наблюдал, чем занимаются русские, чтобы потом доложить хозяину. Мотористы сразу прозвали его: «стукачок», а матросы более терпимо: «баба Яга». С остальными сирийцами сталкивались только во время обеденного перерыва, когда они, уставшие, чумазые, пропахшие потом и еще, черт знает чем, дружно маршировали от баранника к надстройке. Некоторые сдержанно здоровались, некоторые молча проходили мимо.

На грузовых палубах работали бригады сварщиков: то ли индусов, то ли цейлонцев — в общем, из тех, которые огрызки сгоревших электродов голыми пятками затаптывают. Они обещали Хасану закончить все работы за неделю, но растянули на месяц. Хасан приезжал по утрам, ругался на сварщиков, гонял сирийцев, хмуро и недоверчиво поглядывал в сторону русских, собравшихся на корме.

— Яхья, почему русские опять не работают?

— У них перекур, Хасан. Каждые два часа они приходят на корму курить на десять минут. Капитан сказал, обычай такой.

— Яхья, я стою на причале и смотрю на них уже целых двадцать минут! А они уже целых двадцать минут курят! А некоторые совсем не курят и целых двадцать минут смотрят на меня!

— У русских на перекур ходят все: кто курит, и кто не курит. Чтобы зависти и вражды не возникало. Это мне боцман объяснил. Еще он объяснил, что с перекура просто так уйти нельзя ни через десять минут, ни через тридцать. Надо, чтобы кто-нибудь сказал специальное слово. Очень трудное и длинное слово, но я его запомнил: «ну-чо-по-шли-му-жи-ки». Только после этого все идут работать. Обычай такой.

— Обычаи надо уважать, — вздохнул Хасан. — Но они курят уже целых двадцать пять минут! Яхья, а если ты скажешь специальное слово, они тебя послушают?

Глаза Яхьи восхищенно блеснули, он взлетел с причала вверх по трапу. Через минуту на корме раздался взрыв смеха, и в воду полетели окурки. Народ потянулся по рабочим местам.

Хасан удовлетворенно кивнул. Ай, какой мудрый человек — судовладелец мистер Хасан!

Тот месяц стоянки в Умм-Аль-Кувэйне очень пригодился. В машине сделали моточистку главного двигателя, перебрали дизель-генераторы. На грузовых палубах восстановили убитую систему вентиляции, облазили все танки, поменяли трубы, набрали опресненной воды. В том же рефтрюме боцман нашел десять банок не очень старого грунта. Матросы соорудили подвесные беседки30, и вскоре надстройка покрылась темно-коричневыми кляксами.

Хасан неделю отсутствовал, а когда вернулся, подхватил Яхью под руку и кинулся к капитану.

— Что они делают?! Что они делают, капитан?! — быстро переводил Яхья, еле поспевая за отчаянно жестикулирующим Хасаном. — Боцман говорит, что они красят, а на самом деле вот уже целую неделю они болтаются на веревках и мажут все грязными пятнами! Что это такое?

— Яхья, скажи мистеру Хасану, что так надо. Это технология.

Прозвучавшее слово «technology» подействовало. Слово непонятное, но не раз слышанное и уважаемое. Хасан замолчал и растерянно развел руками.

— Яхья, скажи мистеру Хасану, что надо еще краски. Коричневого грунта, серого грунта и белой, банок по двадцать, — дожимал мастер. — Я понимаю, что сейчас покупать краску для мистера Хасана, наверное, очень дорого…

В этой фразе контрольными словами были: «expensive for Mister Hassan31». Хасан выпятил вперед подбородок и расправил плечи.

— Сколько?

— По обычным ценам — около тысячи долларов.

Хасан презрительно махнул рукой, повернулся и вышел из капитанской каюты.

— Мистер Хасан согласен, — торопливо перевел Яхья и кинулся за ним.

Через три дня надстройка сияла чистой белизной и свежестью. Хасан не уехал перед обедом, как обычно. Он сидел в тени у элеватора прямо на бетоне, поджав под себя ноги, до тех пор, пока пробежавший вверх-вниз валик не закрыл белой краской последнее серое пятно.

По трапу на причал спустился боцман, за ним сбежал Яхья. Валера по-хозяйски оглядел переднюю переборку, провел ладонью по борту.

— Боцман, мистер Хасан зовет, — сказал Яхья.

Подошли к Хасану.

— Ну как, мистер Хасан? Зашибись? — по-русски спросил Валера.

— Зашибись! — так же по-русски ответил Хасан и довольно улыбнулся, — Зашибись, босьман Валера!

Он поднялся с бетона и заговорил с Яхьей.

— Мистер Хасан хочет, чтобы ты так покрасил весь пароход, боцман Валера, — перевел Яхья. — Напиши, что для этого нужно. Мистер Хасан все купит.

Яхья хитро прищурился, копируя мимику Хасана, и значительно добавил:

— Только надо все делать по технологии. Сначала коричневой краской, потом серой, а потом белой — вот как надо покрасить.

Валера посмотрел на Хасана прозрачным сержантским взглядом и процедил сквозь зубы:

— Спасибо, батюшка, надоумили.

Борт закончили за день до отхода. Обновили название на баке и корме. Буквы выписали не черной краской, как было, а зеленой. Хасан ходил по причалу, качал головой, любовался. Так и проходил до вечернего намаза. Раскинул подстилку на причале, помолился, после чего нехотя полез в машину. Но и уехал не сразу. Сделал круг почета от бака до кормы и обратно и только потом медленно, оглядываясь, направился в сторону ворот.

И вот отход. Как-то быстро, минут за десять отвязались от причала, маленький буксирчик, натужно пыхтя, развернул носом на фарватер, последний канат, сброшенный с буксира, толстой анакондой поплыл по воде, скользнул по бульбе32 и повис над клюзом.

— На баке чисто!

— На корме чисто!

Чисто — это не в том смысле, что аккуратно подмели. Чисто — значит, ничего больше с берегом не связывает, не цепляет. То есть, полный вперед, в море, в океан, в Австралию!

Порт назначения Фримантл — небольшой уютный городок в западной Австралии. За городом простирается широкая степная полоса, отделяющая побережье от Великой Австралийской пустыни. В этих степях пасутся несметные стада австралийских баранов.

Принадлежат местные бараны известной компании «Коллман и братья», на которую работают тысячи ковбоев и десятки агентств по продаже. Одно из таких агентств недавно открыл полноценный австралийский гражданин иракского происхождения мистер Базиль, он же — большой друг Хасана Базаах.

Звонит Базиль Хасану в Шаржу:

— Салам алейкум, Хасан! Твой капитан совсем глупый, да? Он прислал телекс, что будет во Фримантле через три недели. Надо мной смеются. Ведь всем известно, что «Омалькора» никогда не появлялась во Фримантле раньше, чем через два-три месяца после выхода из Залива.

— Ай, Базаах, у меня новый экипаж. Русские. Они и так уже ввели меня в великое заблуждение и растраты. Наверное, капитан еще не умеет считать. Когда он приплывет во Фримантл, то узнает, что эта дорога в три раза дольше.

— Ты нанял русских, Хасан? Ай, да спасет нас милость Аллаха!…

Звонит Базиль Хасану в Шаржу через три недели:

— Хасан, они пришли сегодня утром! И АМСА приняла судно с первого раза, Хасан! А через три дня уходят! Через три дня, и уже никто не смеется! Капитан говорит, что они плыли очень долго, потому что хотели обкатать двигатель и закончить ремонтные работы. А еще они требуют денег, Хасан! Я сказал, что денег нет, а капитан говорит, что они будут стоять во Фримантле не три дня, а до тех пор, пока не получат месячную зарплату.

— Ай-вай, какой корыстный человек! Ладно, Базаах, дай им денег, а я потом перешлю тебе в банк… Эй, Базаах, ты меня слышишь? Это я — Хасан говорю с тобой в трубку!

— Нет, Хасан, не слышу! Совсем не слышно стало ничего, Хасан! Так ты пришли мне деньги в банк, Хасан, чтобы я смог дать русским их зарплату…

Звонит Хасан Базилю во Фримантл через три дня.

— Салам алейкум, Базаах! Ты получил деньги?

— Алейкум ассалам, Хасан! Уже получил и отдал капитану. Капитан сказал, что они приплывут в Залив через две недели. Наверное, вид денег помутил ему разум… Что там за шум, Хасан?

— Это я так громко пляшу, уважаемый! Ай, Базаах, пусть капитан совсем лишится рассудка, но приплывет через две недели. Скажи русским, что их ждут дорогие подарки. Мистер Хасан купит им много краски и разных железных деталей…

В общем, пароход спасли. Даже видавший виды и умудренный опытом старший сюрвейер АМСА порта Фримантл мистер Луис Арболеда, прибывший на предпогрузочную инспекцию, не скрывал удивления, а позже, выписав разрешение на погрузку, разоткровенничался.

— Вы знаете, кэптин, мы ведь собирались отозвать лицензию «Омалькоры» на перевозку животных. Теперь этот вопрос улажен на ближайший год, как минимум. Конечно, конструкции корпуса находятся в неважном состоянии, но я вижу, что судно попало в хорошие руки и, наконец-то, эксплуатируется на профессиональном уровне. Сегодня же пошлю рапорт в Канберру. А через год пойдете на плановый ремонт, там уж нажмите на судовладельца, чтобы закрыл все основные замечания по корпусу. И наши претензии закроются соответственно. Добро пожаловать в Австралию, кэптин!

Гостеприимство за гостеприимство, и мастер предложил мистеру Арболеда выпить настоящей русской водки за перспективы долговременного и плодотворного сотрудничества. Чиф-сюрвейер не отказался, но остановился после первой и на прощание крепко пожал мастеру руку.

— Совершенно неофициально, кэптин. Как представитель АМСА я не должен этого говорить. Подскажите судовладельцу, пусть во время ремонта не поскупится и сменит судну имя. Слишком уж часто эта «Омалькора» здесь была на слуху. В негативном смысле. Пусть после дока судно получит новое имя и новую жизнь.

Вот такой дружеский совет дал русскому капитану растрогавшийся австралийский сюрвейер. Искренне и из самых лучших побуждений. Чтобы на тридцать пять тысяч в месяц больше баранов выезжало за границу, и чтобы русские работу не потеряли (вон у них что сейчас на родине творится!), и чтобы все крутилось и вертелось, как тому положено крутиться и вертеться. Но не учел одного умудренный опытом мистер Арболеда: менталитет конечного пункта назначения своего пожелания.

За последующий год сгонял пароход в Австралию и обратно десять рейсов. Дела у Хасана шли, как нельзя лучше. Его счет в банке перевалил за миллион. Он купил себе дом в окрестностях Дубая, сменил «Шевроле» на «Мерседес» и заважничал. Изредка появляясь на «Омалькоре», он небрежно, не глядя, совал руку капитану и старшему механику, остальных не замечал.

К доковому ремонту вернулся из отпуска капитан Манохин. Валерию Сергеевичу Хасан обрадовался. Он встретил капитана у трапа и сунул ему свою драгоценную правую руку. Тут же, словно из воздуха, образовался Яхья.

Хасан спросил:

— Капитан, а какая у тебя машина?

— Шевроле, — ответил мастер. — Четыре года назад в Канаде купил. В Монреале.

Хасан скривил губы, махнул рукой и отвернулся. Ненадолго, секунд на пять-десять — вполне достаточно, чтобы русский капитан понял, что уважаемые люди на «Шевроле» не ездят, а поняв, устыдился, а устыдившись, унизился. Потом снова повернулся и сплюнул с губы английское слово: «Вэлкам!»

В тот же день, безуспешно пытаясь обсудить предстоящие ремонтные мероприятия, мастер сообщил Хасану о предложении австралийского сюрвейера. Хасану идея понравилась, а позже он довел ее до совершенства. Действительно, зачем платить большие деньги за тонны металла и сварочные работы, если можно заплатить маленькие деньги за смену названия, чтобы судно снова стало, как новое. А потом заплатить совсем маленькие деньги местному сюрвейеру-индусу, чтобы тот написал бумагу, что все необходимые корпусные работы выполнены. И ведь ни русский капитан, ни тот же большой человек из страшной организации АМСА до такого хитрого решения никогда бы не додумались! Ай-вай, какой мудрый человек, какой изощренный умом судовладелец мистер Хасан!

И как ни уговаривал его Валерий Сергеевич не жадничать и вложить деньги в хороший ремонт, как ни предупреждал, что рано или поздно пароход начнет разваливаться, и все равно придется платить, но уже в пять, в десять раз больше — все бесполезно. «Ай, — думал Хасан, — какие глупые люди! И ведь все у них есть: калькуляторы, компьютеры, даже видеомагнитофоны есть, чтобы смотреть на голых женщин. А головы на плечах нет!».

— Капитан, зачем расстраиваешься? Помнишь, год назад ты так же расстраивался, все просил меня какой-то Джи-Пи-Эс купить? Сколько этот Джи-Пи-Эс стоит? Самый лучший!

— Не больше тысячи, — ответил мастер.

Хасан скривил губы, махнул рукой и вышел из каюты.

Утром привез он спутниковую установку и, действительно, хороший прибор купил: американский «Тримбл». Но капитана так и не утешил. Понимал Валерий Сергеевич, что без надлежащего ремонта долго пароход не протянет, как тут народ ни уродуйся. А работать на «Омалькоре» он намеревался долго. Минусов полно, конечно, но и плюсы солидные. Большой экипаж, большие переходы, большие стоянки. Зарплату выдают исправно, кормежка приличная — где еще в наше время такой пароход найдешь?

Повздыхал-повздыхал Валерий Сергеевич с месяц, а в конце ремонта отказался принимать под командование барановоз с новым именем «Аль-Нахла» и улетел в Питер, чем несказанно оскорбил судовладельца мистера Хасана.

4

Мастер очнулся за трое суток до Мальдив. Как-то чрезмерно на него подействовал вид садящегося на риф судна. И это вполне понятно. Что бы ни случилось: блэк-аут, отказ рулевой машины, или штурман проспит поворот, всегда говорят: пароход утопил капитан. Так что неделя запоя после подобных переживаний вполне извинительна.

Он появился утром на мостике, хмурый и помятый, что-то буркнул чифу и уставился в иллюминатор.

Легкий утренний бриз слегка поглаживал изумрудную поверхность океана, отчего она покрылась миллионами мелких шевелящихся чешуек, каждая из которых отражала солнце.

— Доброе утро, — ответил чиф, полагая, что правильно истолковал невнятное приветствие.

— Боря, какое, на хрен, доброе? — возмутился мастер. — Уже скоро полпути пройдем, а палуба не отбивается!

— Юрий Константинович, арабы верхние палубы домыли, там прохладно сейчас в тенечке, ветер обдувает. Вот и пусть боцман с матросами вентиляционные трубы ставят. А как за экватор перевалим, жара спадет, и займутся палубой. Чего им сейчас на тридцати градусах в комбинезонах вариться? Я так и планировал.

— Чиф, ты не планируй, а кончай демагогию разводить! Скажи боцману, пусть начинают на баке! Прямо с утра!

— Ладно, скажу, — процедил сквозь зубы чиф, демонстративно отвернулся и уставился в пустой экран радара.

Мастер вышел на крыло, подставил лицо солнцу, сладко потянулся. Недовольное выражение исчезло с его лица. Постояв минуты три, он вернулся на мостик.

— Нет, Боря, с газом надо завязывать! Навсегда! Попил немножко, так такие кошмары снились!… Слушай, а что там с Басаевым-то случилось?… Кончай ты дуться, чиф! Не тебе же на баке кувалдой махать. Давай-ка, вот, чайку попьем…

Серега проснулся с тягостным ощущением необходимости о чем-то вспомнить. Холодок, появившийся между лопатками, подсказывал, что воспоминания могут оказаться не очень приятными. Серега полежал минут пять, подумал, но никаких личных неприятностей в событиях прошедшего дня не обнаружил. Наоборот, вчера откачали Басаева, и он, Серега, каким-то образом оказался главным героем событий.

Холодок рассыпался по плечам мурашками и исчез. Серега вскочил, торопливо умылся, оделся и побежал вниз.

Часы в столовой показывали пол восьмого. Столы накрыты, от чайника шел пар, но в помещении — никого. Серега заглянул на камбуз — тоже ни души.

Воспользовавшись отсутствием повара (повар ходить через камбуз разрешал только боцману), Серега проскочил на корму. Народ собрался там. Стояли вокруг смущенного Басаева, хлопали по спине, расспрашивали. Басаев улыбался, из его глаз ушла вчерашняя непричастность к этому миру. Он показывал пальцем в небо и с благодарностью повторял:

— Аллах гуд! Аллах гуд!

Рядом стояли Юсеф Хаттаб с Абдуллой. Юсеф все вспомнил и, отчаянно жестикулируя, рассказывал, что произошло вчера в бараннике на нижней грузовой палубе. Абдулла старательно переводил. В общем-то, он переводил с арабского на арабский, но периодически вставлял: «кам даун»33, складывал руки на груди и закрывал глаза. Несмотря на то, что «кам даун» было более ли менее знакомым словосочетанием, Хаттаба прекрасно поняли и без Абдуллы.

Серегу поприветствовали, как обычно, но не более того.

— Салам, Сережя, — сказал Басаев и снова ткнул пальцем в небо: — Аллах гуд!

«Конечно, гуд — кто бы спорил? — с сердитой ревностью к Аллаху думал Серега. — Поддержал Басаева в трудную минуту. А мы с Колькой и с боцманом, вроде как, ни при чем. Провели решения руководства на местах. Только что же это ваше руководство раньше не позаботилось, до того, как вы с Юсефом в танк свалились?»

А картина складывалась следующая. Басаев стоял в просторном сточном колодце и разгонял струей воды из шланга приличный слой жижи, собравшейся на дне. Они теперь всегда так делают, чтобы приемная труба насоса не забивалась — это их наши научили. Хаттаб на корточках сидел у колодца, придерживая прыгающий от давления шланг. Неожиданно Басаев выпустил шланг, пошатнулся и осел на дно. Хаттаб завопил во всю глотку и сиганул в колодец. Больше ничего не помнит. Как пояснил Абдулла: «кам даун» — ручки сложил и начал жмуриться. Им повезло: Хаттаба услышали и прибежали на помощь работавшие неподалеку арабы. Еще повезло, что оба сидели на дне, навалившись спинами на переборки, иначе могли бы захлебнуться. Так что Аллах — гуд, без преувеличения и фанатизма. Выдернули обоих стремительно, подхватили и бегом понесли наверх, к солнцу и к русским.

Похоже, что последующие реанимационные мероприятия обсуждать никто не собирался. Впрочем, не только Серегу, но и Кольку, и боцмана не чествовали. Как будто очередную учебную тревогу отбегали.

— Хорошо, что откачать успели, — на всякий случай проинформировал Серега с виду безразличную швартовную лебедку, рядом с которой стояли боцман с Басаевым. — Еще бы минуты две-три, и в мозгу без кислорода необратимые процессы могли начаться.

Боцман слегка похлопал Басаева по темечку.

— В этом мозгу никакие вредные процессы не начинаются. Да, Басаев?

— Гуд, босьман! Гуд! — с готовностью подтвердил Басаев.

На том и порешили, и потянулись в столовку на завтрак. В дверях камбуза появился повар, превентивно гаркнул на мотористов:

— Эй, куда через камбуз?

— Да ладно, Леха, никто через твой камбуз не идет, — отозвался Колек. — Вот пойду сейчас, плиту на щите отключу, чтоб не орал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Сказки Индийского океана предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

2

Крыло мостика — продолжение палубы навигационного мостика за пределы рубки, наружная площадка, служащая для увеличения обзора.

3

Чиф (от Chief Officer, англ.) — старший помощник капитана.

4

Мархаба, мар хабар — арабское приветствие.

5

Пароход — здесь и далее моряки традиционно называют судно «пароходом», на самом деле речь идет, конечно же, о теплоходах.

6

20 узлов — примерно 37 км/час (1 узел — 1,852 км/час).

7

Стокман (Stockman, англ.) — здесь: персонал, ухаживающий за животными в морских перевозках.

8

Дед, дедушка — традиционное прозвище старшего механика на российском флоте.

9

Рундук — небольшой шкаф для вещей

10

OS (ordinary seaman, англ.) — название судовой должности, соответствующее матросу второго класса

11

Мастер — капитан судна

12

Балкер (bulk carrier, англ.) — судно для перевозки сыпучего груза (груз навалом)

13

Баранник — здесь и далее имеются в виду помещения грузовых палуб, расположенные между надстройкой и носовой частью судна (баком).

14

Блэк-аут (black-out, англ.) — полное обесточивание судна, за исключением некоторых систем, работающих от аккумуляторов

15

Бак — носовая часть судна.

16

Девкон — термостойкая двухкомпонентная смола.

17

Траверз — направление, перпендикулярное курсу судна

18

Сэконд-инженер — второй механик.

19

Шукран — спасибо (араб.)

20

Якорный клюз — стальная труба, через которую проходит якорная цепь.

21

АМСА (AMSA) — Australian Maritime Safety Authorities — австралийская государственная служба надзора за техническим состоянием судов и соответствием правилам безопасных перевозок

22

Кингстон — большой забортный клапан, расположенный в подводной части судна.

23

Крюинговая компания (от слова crew — экипаж) — компания, предлагающая экипажи судов на рынке труда.

24

Первый помощник — помполит в советском флоте, самая неуважаемая должность.

25

Порт Умм-Аль-Кувейн. Умм-Аль-Кувейн — столица небольшого и небогатого эмирата.

26

Хорошо, спасибо офицер. Мы подождем капитана (англ).

27

Лацпорт — проем или вырез в обшивке судна, снабженный устройством герметичного закрытия

28

Вецмилгравис — район в Риге, где располагался судоремонтный завод.

29

Добро пожаловать на «Омалькору». Я — Яхья, старший стокман (англ).

30

Беседка — доска с двумя веревками на концах, которую используют для работ на высоте

31

Дорого для мистера Хасана (англ.)

32

Бульба (bulb, англ.) — нижняя часть форштевня или носовой оконечности судна, похожая на большую каплю.

33

Кам даун (сome down, англ.) — опуститься, упасть

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я