Черный кот на рояле

Григорий Башкиров, 2007

Все произведения известного петербургского автора Григория Башкирова – детективы без намека на боевик. Ни погонь, ни перестрелок. Есть только честь оперов и их ум, дабы никто не ушел от справедливого наказания. Так, в его романе «Черный кот на рояле» сотрудникам уголовного розыска Георгию Борисову и Анатолию Птицыну поручается расследование серии рядовых ограблений. Проанализировав все обстоятельства, оперативники приходят к выводу, что на их территории действует организованная преступная группа. А тут еще и убийство жены капитана дальнего плавания!..

© Башкиров Г.В., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

* * *

Часть 1

Глава 1

Август 1979 года. Морской торговый порт

Красавец сухогруз, мягко привалившись бортом к трехметровым толстым «сарделькам» кранцев, замер у причальной стенки. Швартовка судна прошла, как всегда, отлично. Экипаж действовал грамотно и быстро. Так работает хорошо отлаженный механизм. Иначе быть просто не могло. Несмотря на относительную молодость, Георгий Воронцов считался классным капитаном. «Моряк от бога», — иногда с плохо скрытой завистью отзывались о нем сослуживцы, такие же, как он, просоленные «морские волки». Некоторым из них недоставало того самого пресловутого везения, того счастливого случая, после которого можно оказаться на профессиональной вершине, откуда спокойно и снисходительно посматривать на озабоченных коллег, вечно копошащихся в различных служебных проблемах, возникающих, как правило, не без их косвенного участия.

С самого начала службы Воронцов, будучи еще четвертым помощником капитана на старой ржавой посудине, навсегда усвоил для себя, что самое важное на флоте — дисциплина. Будь то портовый буксир или многотонный танкер — без разницы. Никаких «мелочей» здесь быть по определению не должно. Это касалось и отдраенных до блеска поручней трапа, идеально чистого гальюна и прочно, намертво закрепленного груза. Иначе нельзя. Любая, самая незначительная недоработка в подготовке к плаванию могла в будущем привести к трагедии. Примеров, к сожалению, было предостаточно.

Георгий Иванович, свято чтя морские традиции и неуклонно придерживаясь своих принципов, лично подбирал экипаж. Беседовал с каждым матросом. И если у него закрадывалось хоть малейшее сомнение в сидящем напротив кандидате — не объясняя причины, сразу направлял обратно в отдел кадров. «Лучше выйти в море неполным экипажем, чем с одним разгильдяем, который погубит корабль», — всегда отвечал он раздраженным кадровикам.

Тем, кто впервые очутился на борту воронцовского судна, многое поначалу казалось просто диким после относительного «комфорта» других пароходов. Дисциплина была поставлена, как на военном корвете девятнадцатого века, исключая, разумеется, всякое рукоприкладство и аресты с нахождением в «канатном» ящике. Кто-то вспомнил и срочную флотскую службу. Но вскоре пришла привычка и к заведенным на судне капитаном порядкам, и к высоким, по сравнению с другими экипажами, заработкам. Всех все стало устраивать. Робкий ропот недовольства, который раздавался прежде, навсегда пропал. Наступило взаимное уважение и удовлетворенность нелегкой морской работой. Случилось то, чего добивался капитан — его экипаж стал монолитом. «Текучки» кадров не было — этот термин был просто забыт.

Вот и сегодня их встречало множество людей. Среди почетных гостей присутствовал заместитель министра торгового флота — давнишний приятель капитана. Кроме него Воронцов, разглядывая в мощный бинокль причал, отметил парочку райкомовских и горкомовских клерков, курирующих флот. Помимо названных лиц место швартовки было заполнено родными и знакомыми моряков, которые не переставая размахивали руками и что-то кричали. Весь свободный от вахты экипаж высыпал на палубу и, растянувшись вдоль борта, тоже кричал, высматривая в толпе близкие лица.

Воронцов улыбнулся и отложил бинокль. «Стоп машина», — приказал вахтенному помощнику. Тот мигом послал сигнал в машинное отделение и посмотрел на капитана.

— Ну что ты, Боря, уставился? Все! Пришли домой! Поздравляю с успешным окончанием плавания!

— Да уж, Георгий Иванович…

— Все. Собирайся. Пришли ко мне «грузового» (второй помощник капитана на торговом судне, отвечающий за груз).

Когда Борис покинул рубку, Воронцов устало присел и закурил. Да, будет что вспомнить о рейсе. В такую переделку он, как и весь экипаж, попал впервые. Ребята, конечно, со смехом будут рассказывать друзьям о приключениях в Юго-Восточной Атлантике. Действительно, произошло все, как на учениях. Пострадавших среди его моряков нет. Никто даже царапины не получил. А могло все обойтись ой как скверно…

Вначале их просто «достал» недельный шторм. Учитывая, что судно шло загруженное по самую ватерлинию и их медленно и упорно сносило к югу от курса, в опасный район мелких островов, где запросто можно было напороться на подводную скалу или сесть на мель, Воронцов практически не покидал капитанского мостика, выкраивая в сутки не более двух часов на тревожный, прерывистый сон. Экипаж работал, как часы с автоматической заводкой. Загнать кого-то отдыхать было проблемой. Поспав не более часа, наспех просушив одежду, ребята вновь занимали свои места. К среде шторм стал утихать, но возникла новая проблема. В каюту Воронцова заглянул старший механик и сообщил, что прорвало маслопровод одного из двигателей.

— Часа три продержимся? — спросил Воронцов. По прогнозу шторм скоро должен был закончиться.

— Продержимся, Иваныч, — обнадежил стармех. — Но потом «стоп машина» и на пару часов ремонт — никуда не денешься. Поломка пустяковая, но требует времени.

— Добро. Как только ветер до пяти баллов снизится, в дрейф ложимся.

— Понятно. Мы всегда готовы.

Механик ушел. Неожиданно выглянуло солнце, вернув океану, несмотря на продолжавшийся шторм, все его краски и великолепие. Воронцов невольно залюбовался представшей его взгляду картиной.

— Смотри, «чиф», — Георгий толкнул в бок Мишку Королева, старшего своего помощника. — Красотища какая!

С Михаилом Воронцов заканчивал «мореходку», и сейчас Королев, опытный капитан, дожидался «своего» парохода.

— Стоп машина! Механик, преступить к ремонту. Экипаж по местам! — по громкоговорящей связи отдал указания Воронцов и положил трубку селектора.

— Послушай, капитан! — вдруг обратился к Воронцову Королев. — Ты вот те островки на юге просек?

— А что?

— Южная Атлантика! Внимательным быть надо.

— И то верно! — Воронцов сорвал трубку ГГС: — Боцмана к капитану!

— Слушаю, командир! — усатый боцман Василич оперся на дверной косяк, перебирая пальцами неизменные четки.

— Петр Васильевич, у тебя системы пожаротушения, ну, брандспойты, подача пены в порядке? — на всякий случай уточнил Воронцов.

— Обижаете! Когда у меня что-то барахлило? Могли бы и не спрашивать.

— Ну, ты не горячись! Знаю, что у тебя во всем порядок. Не первый год вместе ходим, — примирительно сказал капитан. — Но все же проверь еще раз.

— Это пару раз плюнуть. А что, командир, учения ожидаются?

— Василич! С твоей бы сообразительностью в пароходстве сидеть! — рассмеялся Королев. — А если шутки в сторону, то своих, свободных от вахты, предупреди о бдительности.

— А что — дело несложное. Пойду еще указание сварщику дам — арматуры нарезать. На всякий случай, — хитро ухмыльнулся боцман. — Могу идти?

— Да, Василич! Если кто заметит что-нибудь подозрительное, немедленно докладывать, — проговорил Воронцов, уже рассматривая карту.

В ожидании окончания ремонта прошло полтора часа. Океан постепенно успокаивался, стала донимать жара. Воронцов расстегнул верхние пуговицы на рубашке, заметив, что старпом уже находится в майке-тельняшке. В это время заговорил аппарат громкоговорящей связи. Докладывал третий штурман.

— Капитан, с подветренной стороны в направлении нас движется неизвестный объект. Внешне небольшой траулер, только скорость приличная. Расстояние двадцать кабельтов.

— Принадлежность запросили?

— На сигналы не отвечает, опознавательных знаков не видно.

— Продолжать наблюдение. — Воронцов положил трубку и тут же вновь снял: — Машина? Как дела?

— Так уже почти все, товарищ капитан. — Голос старшего механика звучал бодро и уверенно. — Еще минут десять — и готово.

Молодцы! Как только закончите, доложи. Конец связи.

— Миша, — Воронцов повернулся к Королеву, — вместе с Василичем вдоль борта незаметно расставьте парней покрепче. Всю водяную и другую технику подтяни на подветренный борт.

— Думаешь, незваные гости пожалуют? — спокойно поинтересовался Михаил. — Ну что же, встретим, как положено, по-флотски. Георгий, ты бы на всякий случай с пароходством связался, доложил.

— Пока не о чем докладывать, — оборвал его капитан. — Иди, не тяни время! — Королев молча вышел, а Воронцов прильнул к окулярам мощного морского бинокля. Тип приближающегося к ним на весьма приличной скорости плавсредства он определил сразу: гафельная шхуна, водоизмещением примерно двадцать тонн, с деревянной обшивкой. По сравнению с его «коробкой» — мелочь пузатая, но прет очень и очень резво. Расстояние до советского сухогруза таяло на глазах. Вот они обошли дрейфующее судно, развернулись и, значительно снизив скорость, двинулись на сближение. Воронцов отчетливо увидел на носу шхуны ручной пулемет, кажется, «наш» ПК, закрепленный на аппарели.

— Капитан! — Мишиным голосом отозвалась рация. — Чуешь, беспредел намечается? Что делать будем?

— Не высовываться и ждать! У вас все готово к встрече?

— Ждем команды…

Мишин голос прервал негромкий треск. От носа шхуны отделилась короткая цепочка светящихся точек. Стекло рубки треснуло, кусочки раскаленного свинца зашлепали по металлу.

— Капитан, ты видишь, что творят?! — полный негодования громкий рык старпома вызвал треск в рации.

— Вижу. Сидите пока на жопе ровно и не высовывайтесь. Машина! — рявкнул Воронцов в трубку ГГС.

— Слушаю, капитан, — ответил как всегда спокойный голос стармеха. — Что там у вас творится?

— Ты готов?

— А как же!

— Полную мощность выдать сразу способен?

— Надо — выдадим по всей программе.

— Добро! Конец связи.

Пиратская шхуна медленным ходом, как и предполагал капитан, приближалась с подветренной стороны. Подойдя примерно на полкабельтова, несколько прибавила скорость. На палубе уже четко просматривалась группа людей, вооруженных легким стрелковым оружием, в основном автоматами «Калашникова», — примерно семь или восемь человек — те, кто находился в поле видимости. Пулеметчик внимательно наблюдал за сухогрузом, держа руку на гашетке ПК.

— Товарищ капитан, — голос третьего помощника звучал не очень уверенно. — Может, все же с береговой охраной свяжемся?

— Ты на карту посмотри — где мы, а где они! — зло буркнул Воронцов. — Это равносильно ночному воплю: «Милиция, милиция!»

— Понятно.

— Капитан! — вновь в рации прорезался голос Королева. — Ждем указаний!

Воронцов на некоторое время сосредоточился. Потом, решительно тряхнув головой, поднес микрофон к губам. В настоящий момент он рисковал не только блестящей карьерой, но и жизнью подвластных ему людей. Он избрал путь, присущий только его характеру — отважному и всегда авантюрному. И ответственность, только личную, без всяких оправданий. Он капитан! Он единоначальник и он принимает решения на своей территории — территории государства, доверившего Воронцову этот пост.

— Слушай команду! При сближении бандитов с судном — атака всеми средствами пожаротушения по палубе. Цель — деморализовать противника и залить машинное отделение. Всех ползущих на борт тварей — глушить к чертовой матери подручными средствами. Самим не гусарить! Ну что, моряки, задача ясна? — нарочито весело переспросил Воронцов.

Снизу он услышал приглушенный довольный рев личного состава.

Подошедшую вплотную для абордажа пиратскую «джонку» залили тоннами воды и пены. Буквально через пару минут она стала похожа на пропитанную мыльную губку и безвольно, с выведенными из строя машинами, покачиваясь на волнах, застыла возле борта сухогруза.

— Сдавайтесь, фашисты, сволочи! — перемешивая призывы о капитуляции с крепким матом, кричали сверху обозленные русские моряки.

Бандиты попытались робко отстреливаться, но новыми потоками воды, свалившимися на палубу, были загнаны в трюм. Ситуация полностью контролировалась экипажем Воронцова.

— А теперь, «дед», давай, — с удовольствием отдал команду капитан, — все машины полный вперед!

— Есть, командир! — радостно откликнулся стармех.

Спустя минуту судно задрожало и сдвинулось с места.

— Право на борт!

— Есть «право борт», — продублировал команду капитана рулевой.

Судно, медленно и лениво разворачиваясь, подминало под себя бездыханную деревянную посудину. Раздался треск. Через пять минут на воде плавали лишь останки некогда грозного пиратского корабля с ухватившимися за них членами экипажа.

— Ну что, кэп, — спросил еще не совсем отошедший от «боя» Королев. — Придурков этих на борт поднимать будем?

— А как же, Миша, закон моря — он один для всех. — Воронцов был явно доволен. — А ты сейчас срочно свяжись с «базой», объясни задержку за моей подписью. Береговую охрану тоже поставь в известность, координаты сообщи. Выловленных пиратов с собой не повезем? Правильно? А высаживать их где-то тоже стремно. «Урки» все же, хоть и местного розлива. — Всегда культурный и следящий за речью Георгий Иванович перешел на жаргон.

Через четыре часа над теплоходом закружил небольшой вертолет береговой охраны. После недолговременных переговоров с пилотом было определено место посадки. Выловленных из моря при помощи специальной сетки и запертых в каюте шестерых бандитов, среди которых оказался только один азиат, а остальные были по виду европейцами, как и положено, передали местным властям. Офицер береговой охраны с азиатским энтузиазмом долго тряс руку капитану и сообщил, что в их маленькой стране морской разбой относится к наиболее тяжкому виду преступлений, поэтому все виновные лица понесут жестокую кару. После чего, забрав арестованных и в очередной раз раскланявшись, скрылся на своем вертолете.

Воронцов собрал экипаж, поблагодарил всех за проявленный героизм и предложил приступить к выполнению непосредственных служебных обязанностей. Дальнейший переход прошел без приключений, и судно благополучно пришвартовалось в родном порту.

Глава 2

Размышления Воронцова прервал зашедший в рубку заместитель министра торгового флота Кузьмин.

— Ну что, привет, герой! — Приятели крепко обнялись. — Наслышан о ваших подвигах.

— Слушай, Коля, пошли ко мне. Не забыл еще, канцелярская крыса, где каюта капитана на судне находится?

— Отчего же? Не забыл. Сам в твоей шкуре пятнадцать лет пробыл.

Удобно расположившись в креслах и выпив по большой, на «два пальца» порции виски, Кузьмин хитро посмотрел на Георгия.

— Ну что ты темнишь, — не выдержал тот, плеснув по второй порции алкоголя, — давай рассказывай, что у вас в верхах творится.

— Ну, во-первых, от их, — он почему-то ткнул пальцем в сторону гальюна, — посольства нам выражена глубокая признательность в спасении экипажа потерпевшего бедствие рыболовецкого судна.

— Ничего себе рыболовы-спортсмены! — Удивленно, с раздражением сказал Воронцов. — Видно на очень крупную рыбу охотятся с пулеметом. Да ты на мою «коробку» посмотри — дырок не счесть.

— И между тем это официальная версия. — Кузьмин сделал небольшой глоток из стакана. — И нечего волноваться так. Истина в верхах известна. А все остальное — это политика. Так что не бери в голову, а лучше дырочку в кителе сверли. К Трудовому Красному Знамени тебя представили. Вот так-то.

— Ты бы лучше Королеву пароход дал, — недовольно пробурчал Воронцов, — а то мне как-то неудобно опытного капитана на вторых ролях…

— Да я тебя понимаю, — поморщившись, отозвался Кузьмин. — С ним вопрос решен. Послезавтра «Ролкер» получает. Все уже согласовано.

— Ну, наконец кто-то умный нашелся.

— Жора, ты особо не расслабляйся.

— Понял, понял, товарищ заместитель министра. Знаешь что, не обижайся, а полетели ко мне домой. Как всегда, Лариска уже заждалась, наверно. Ты же знаешь, она принципиально в порту не встречает, а всегда дома.

— Ты ей звонил?

— А зачем? Когда пароход пришел, она знает и ждет.

— Ладно, поехали, — Кузьмин потянулся к телефону. — Сейчас машину свою вызову.

— Ну, на фига нам твоя машина? Меня у трапа такси ждет. Поехали!

Попрощавшись с вахтенным офицером, Воронцов спустился по трапу, как всегда последний. Заскочив по дороге в знакомый магазин «Цветы», Георгий Иванович купил огромный букет роз и развалился на заднем сиденье. До его дома друзья больше не разговаривали. Расплатившись с таксистом, Воронцов открыл дверь парадного, пропуская почетного гостя вперед. Несколько раз позвонив в дверь, Георгий улыбнулся.

— Дома, наверное, нет. Что-то купить забыла, сейчас прибежит. — Достав свои ключи, широким жестом распахнул дверь.

— Ну что, дарагой, проходы, — с кавказским акцентом произнес он. — У меня в баре заначка есть. Пока Лара отсутствует, можно с пользой употребить. Правильно говорю, министр? — Пропустив приятеля в квартиру, закрыл замок.

Он взглянул на Кузьмина.

— Коля, в чем дело? — В глазах ответственного работника министерства застыл ужас. Воронцов медленно зашел в гостиную. Букет выпал из его рук. В кресле полулежал растерзанный труп его верной, любимой Ларисы. Воронцов упал на колени. Потом, подняв лицо к потолку, заорал: «Люди, кто-нибудь, помогите!»

Декабрь 1979 года

— Привет, Алик, — от входа ору дежурному. — Как дела и есть ли что по нашу грешную душу?

— Чего разорался, не дома, — недовольно бурчит Альберт.

— Брось предрассудки, посмотри, утро какое! — не успокаиваюсь я. — Хотя на улице промозглость и грязища по колено и ничего хорошего в этом конечно же нет. Подхожу к Альберту и треплю по погону. Он нервно отдергивает плечо.

— Ты что, с дуба рухнул? — с нарочитым удивлением смотрю на него. — Ну, как хочешь. Если ты так, то больше не налью.

— Не обижайся. — Альберт осознает, что не прав. Нельзя так относиться к старым друзьям, особенно к таким, как я. — Шеф прямо с утра пораньше «вставил», — уже оправдывается он. Отойти никак не могу. А тут ты под «горячую» руку. — Поляков виновато улыбается.

— Ладно, прощаю. — Я проявляю великодушие. Альберт мужик хороший, а поскольку еще и работаем на одной территории, то дружить нам бог велел.

— Ну, так что за ночь случилось безобразного? — переспрашиваю его. Альберт чешет лысину. — Да вроде ничего серьезного, так, всякая мелочь, и на всякий случай сплевывает через левое плечо.

— Правильно делаешь, тебе еще сутки «колымить», — подкалываю его.

— К черту. Не сглазь.

За столом дежурного капитан милиции Поляков Альберт Вениаминович, он только что заступил на суточное дежурство, а вообще Альберт — участковый и сегодня на подмене.

— Ну, если «в Багдаде» все спокойно, то в дежурной части мне делать нечего, — веско заключаю я и направляюсь к выходу.

— Подожди, — тормозит Поляков, — ночью гэзэшники пьяного приволокли, документов нет. Сам приезжий. Говорит, что ограбили его. Хочешь — забирай, мне он не нужен.

— Потом, Алик, все потом. Кто есть в наличии?

— Михалыч, он уже с восьми часов на месте. Дед, как обычно у себя, ну и Петро пораньше нарисовался.

— Понятно, — выхожу из дежурки и направляюсь в сторону специального отгороженного отсека с номерным замком на металлической двери. Чужие здесь не ходят, потому что вы попадаете в самое секретное и ведущее подразделение милиции — уголовный розыск. За дверью небольшой коридор, из которого через две рядом расположенные двери можно пройти в три кабинета, два из которых спаренные. Занимают данную небольшую площадь ваш покорный слуга, Ермолин Владимир Александрович — он же Дед, Петя Бритвин, Леха Краснов, Толя Птицын по прозвищу «Воробей», Андрей Брагин и Васильев Костя. Все вместе мы — опера, а если официально, то инспектора уголовного розыска — так начертано блестящими желтыми буквами на матовой табличке у входной двери и в наших служебных удостоверениях.

Уже в коридоре чувствую сквозняк. Я пальцем тычу в круглые кнопки кода и дергаю дверь на себя. От встречного потока холодного сырого воздуха я отшатываюсь. Потом быстро захожу внутрь и закрываюсь на замок. Наш с Дедом и Петькой кабинет раскрыт нараспашку. Бритвин сидит за своим столом, втянув голову в плечи и насупив густые брови. Он очень напоминает зимнюю птицу. Не хватает только лапок, обхватывающих провод, да самой обледеневшей линии электропередачи. Ничего не говорящий взгляд направлен сквозь сидящего напротив Ермолина в стену. Отороченный мехом капюшон Петиной куртки надвинут на голову. Торчит лишь один красный нос с нависшей на самом кончике каплей. Петя периодически шмыгает носом и вытирается, но сопля предательски появляется вновь и вновь. Сквозь настежь открытое окно легкий ветерок заносит снежинки, которые, кружась по кабинету, ложатся на Петины плечи и голову и, растаяв, оставляют вместо себя аккуратные мокрые разводы.

Петро находится в прострации, а это означает, что вчера им был нанесен мощный удар по «бездорожью и разгильдяйству» и собственной печени. В настоящий момент происходит охлаждение разогретого накануне организма до рабочего состояния. Иногда и железные тракторы перегреваются, а тут просто Петя. Не задаю никаких вопросов — итак все ясно. К тому же из состояния медитации Петю лучше насильно не выводить, можно запросто нарваться на грубость, а в ином случае получить в ухо. Правда, до рукоприкладства дело никогда не доходило. Каждый из нас свято чтит железное правило, установленное одним мудрым человеком — нашим коллегой, — никаких стычек между собой, поскольку это подрывает и без того расшатанную нервную систему опера. Сорвавшийся сразу может паковать свои вещи и подыскивать себе новый коллектив. Прав он или нет — никого не колышет. Окна также не закрываю, остынет — закроет сам, не впервой такая ситуация. Дед сидит напротив и листает принесенную из дежурки сводку.

— Здорово, Володя.

— Здорово, здорово… — Он сладко зевает и с хрустом потягивается, после чего вновь углубляется в чтение документа.

— Слышь, Дед, — Петин голос звучит простуженно и глухо.

— Слышь, Дед.

Володя поднимает глаза и смотрит поверх помещенных на кончике носа очков.

— Чего тебе?

— Отдежурь за меня.

— Это с какой стати?

— Не видишь, фигово мне.

— А когда тебе хорошо?

— Ну и гад же ты!

— Почему? Ты водку хлещешь без меры, а я виноват?

— Ну, будь человеком, и вообще, знаешь, я сейчас к Михалычу зайду и отпрошусь, скажу, что чем-то отравился.

— Иди, Петенька, иди, — голос Володи преисполнен нежности, — отпрашивайся, а следом к Михалычу зайду я и уточню, чем ты отравился.

Петя не отвечает, медленно поднимается из-за стола и, наконец, закрывает окно.

— Пиво у кого есть?

— Хочешь, чайку покрепче заварю, — предлагаю я, — бывает, что помогает. — Хотя в Петином случае чайная терапия абсолютно бесполезна. Не удостаивая меня ответом, Петя снимает куртку и вешает в шкаф. На нем хорошо отутюженный костюм, темный в едва заметную полоску, новая светлая рубашка и тщательно завязанный галстук. От чисто выбритого лица распространяется аромат качественного одеколона, который, впрочем, не перебивает чудовищное амбре. Это обычная рабочая экипировка Петра на следующий день «после». А за его имиджем тщательно следит жена.

— Да, посидели… О-хо…

— Смотри, Михалыч отметит, — это Дед.

— А куда деваться?

Хлопает входная дверь, подходит недостающий оперативный состав. Через пять минут все до одного обязаны предстать перед хмурыми очами Михалыча — нашего начальника. А сдвигает брови он всякий раз, когда встречается с нами. Когда же не видит перед собой знакомых до боли лиц, то может и пошутить.

Михалычу сорок восемь лет, невысок ростом, плотен, лысоват и выглядит гораздо старше своих истинных лет. Служит давно, медленно и упорно продвигается по служебной лестнице и, по всей видимости, уже достиг пика карьеры — должности начальника отделения милиции и звания майора. Тем не менее Михалыч личность легендарная, и не только в масштабах района.

Прошедшей зимой позвонил наш человек — Витька. Он же «барабан». А по-научному «негласный сотрудник» или «источник информации». Все термины равнозначны и имеют право на жизнь. Он сообщил радостную весть о том, что скрывающийся за вооруженный разбой оттопырок по кличке «Толстый» на самом деле ни от кого по большому счету не скрывается и никуда не смывался. Он без опаски разгуливает по району и вечерами оттягивается в кабаках, а в настоящее время следует в направлении адреса сожительницы Инны, у которой появится минут через сорок.

«Толстый», или в простонародье Аркадий Мамонтов, рос под пристальным наблюдением мамы. Папа Аркадия скрылся в неизвестном направлении сразу после рождения сына. В начальной школе Аркадия всегда ставили в пример одноклассникам. Мамонтов прилежно учился, посещал секцию фигурного катания и, может быть, когда-то достиг бы славы знаменитого фигуриста Юрия Овчинникова, но быстро прогрессирующее развитие молодого организма не дало ему подобного шанса. К тринадцати годам Аркадий достиг ста семидесяти пяти сантиметров роста и веса в восемьдесят восемь килограммов. С изящным видом спорта после долгого, на повышенных тонах, разговора мамы с тренером пришлось «завязать». В школе к нему приклеилось обидное прозвище «толстый». Аркадий по совету родного дядьки стал заниматься борьбой. Но там Мамонтову сразу не понравилось. Необходимость пахать на тренировках, орошая потом и без того вонючий борцовский ковер, его никак не прельщала.

Со временем, преобразившись в высокого, полного, но довольно привлекательного молодого человека, «Толстый», презрев все мамины увещевания и предупреждения, ударился во все тяжкие. Он вел себя, как птица, вырвавшаяся из клетки. И вот она — первая судимость, обидная и нелепая. За ней — другая, и опять мелочовка какая-то, хулиганка банальная — обидно до ужаса. И впав в расстройство из-за своей ничтожности, решился «Толстый» круто сменить преступный окрас и замыслил лихое дело. С целью осуществление оного приобрел где-то, может, на свалке, обрез одностволки-шомполки. Каким-то образом вычислил адрес проживания известного широкому местному кругу спекулянта Сивакова, и в его отсутствие появился там утром пораньше. Жена Сивакова — Мила, зевая, на ходу протирая глаза и встав с теплой постели, по привычке, абсолютно голая, не подозревая ничего дурного, открыла дверь. Увидев на пороге оскаленную зверскую рожу с ружьем, обомлела и, не задавая лишних вопросов, добросовестно выполнила все требования злодея, о чем в подробностях рассказала в милиции, вызвав неподдельный интерес и массу уточняющих вопросов со стороны Воробья, который принимал заявление и вполне понятное раздражение Сивакова, поколотившего супругу в присутствии Птицына. В процессе воспитательной работы мужа с супругой, в которую Толя решил не вмешиваться, сразу определив себе роль постороннего наблюдателя, Сиваков весьма доходчиво разъяснил ей, что не все, о чем просят всякие охламоны типа «Толстого», должно с усердием выполняться порядочными замужними женщинами, даже если они очень напуганы. Мила, размазывая дорогую косметику по щекам, клялась, что не виновата и больше не будет. В финале сцены любимые порывисто обнялись и помирились. Умиленный Воробей, обходя пикантные сцены совершенного преступления, кратко записал показания и с радостью выставил обоих из отделения.

Принимая во внимание тяжесть и дерзость совершенного «Толстым», его особую опасность, хорошую вооруженность и, главное, близость расположения дома Инны от отделения, Михалыч решил лично возглавить операцию. Задержать подозреваемого в тяжких грехах Мамонтова планировалось до итогового совещания в РУВД, которое должно было начаться через два часа. В случае успеха можно было устало выйти на трибуну и торжественно доложить о выполненном с утра долге и личном участии в поимке опасного преступника, что конечно же заменит ожидаемые многолитровые «вливания» уровнем детской чесночной клизмы.

Облачившись в средства индивидуальной защиты и вооружившись автоматом Калашникова, Михалыч возглавил группу задержания, организовав временный штаб операции в реквизированном на время в жилищной конторе УАЗе. Провел расстановку личного состава по утвержденному им же плану. Мне и Бритвину досталось место за углом дома. Нашей задачей было не допустить посторонних лиц на место боя, если «Толстый» вздумает вступить в перестрелку с милицией. Поэтому в получении оружия шеф нам отказал. Приближалось время «Х», а Мамонтов не появлялся.

Время от времени выглядывая из-за угла дома, я и Петька отмечали, что Соков нервничает. Оно и понятно. Время шло, на совещании ждали, поскольку именно его доклад по теме «Как докатились до жизни такой» был сегодня гвоздем всей программы, и заранее злорадно массировался всеми более или менее благополучными руководителями различных уровней. Кроме того, он должен был породить массу вопросов к докладчику у руководства Главка, проводившего совещание. Поэтому Михалыч регулярно выходил из машины и пристально смотрел по сторонам. Потом вновь карабкался по скользким подножкам в кузов и закрывал дверь.

Вдруг около УАЗа промелькнула какая-то тень. Дверца мигом открылась, и визитер оказался внутри. Несмотря на быстроту манипуляции, мною сразу был вычислен секретный агент — Витька. Ровно через две минуты он так же шустро выскользнул наружу и скрылся в ближайшем подъезде. Еще через минуту аккуратно приоткрылась автомобильная дверца, и появился Соков. Он был уже без автомата и бронежилета. Быстрой перебежкой он ринулся к парадному, где проживала Инна, и уселся у дома на лавочку, скрытый от нас с Петром густыми ветками кустарника. Переведя взгляд на «штабную» машину, я увидел, как наполовину высунувшийся оттуда милиционер делает вслед Михалычу какие-то отчаянные жесты. Потом, досадливо плюнув на снег, убрался внутрь УАЗа.

Ситуация диктовала, что с минуты на минуту должен появиться тот, ради поимки которого был задействован почти весь личный состав отделения. И вот наконец вдали замаячила крупная фигура Мамонтова. К дому вела единственная утоптанная тропа. С кустов, растущих вдоль нее, посыпался снег. Это замаскировавшиеся там бойцы в наброшенных на плечи белых простынях, выданных специально для операции старшиной отделения, приняли положение полной боевой готовности. «Толстый», не подозревая ничего плохого и громко насвистывая какую-то модную мелодию, неотвратимо приближался к месту засады. Вдруг, не дойдя до сидящего на лавочке Михалыча каких-то десять метров, развернулся и, смешно переваливая мясистыми ягодицами и скользя подошвами по утоптанному снегу, бросился бежать вдоль дома, как раз на нас с Бритвиным. Решительно выйдя наперерез драпающему Аркаше, мы в две глотки одновременно потребовали остановиться, в противном случае пригрозили немедленно применить оружие. Петя для острастки сунул руку под куртку. Вконец растерявшийся Мамонтов оглянулся. Сзади на него накатывался «ком» взбешенных милиционеров, возглавляемых Соковым. Догадавшись, что сейчас будет очень больно, «Толстый» повалился на колени и воздел руки. Тут же он был накрыт подбежавшим людом.

В процесс задержания я решил не вмешиваться и, отойдя в сторонку, закурил. Бритвин толкнул меня в бок и мотнул головой в сторону «кучи-малы», которая уже начала рассасываться. Возбужденные бойцы, тут же достав сигареты, дружно и расслабленно задымили. Обычная ситуация после удачно проведенного захвата. Постепенно суета пропала, и наступило относительное спокойствие. Оно нарушалось снующим между сотрудниками и отдающим распоряжения полным мужчиной в драповом зимнем пальто с черным каракулевым воротником и… зеленой армейской каске с алой звездой на лбу. Первым заржал Петруха. Потом его поддержали еще несколько человек. Попытался захихикать и вмятый в розовый снег Мамонтов, но, получив пинок под зад, с очень серьезным видом замолчал. Михалыч застыл. Потом проанализировал ситуацию и, наконец поняв, над кем потешается его личный состав, сорвал с головы ненавистную каску, так глупо «засветившую» его перед примитивным гопником, и приказал всем следовать в отделение. Собрав у себя участников операции, под угрозой неприятностей предупредил о неразглашении деталей и убыл на доклад.

Между тем информация со скоростью, немногим уступающей скорости звука, в этот же день распространилась по подразделениям района. Местного трепача, несмотря на принятые меры, установить так и не удалось. Кое-кто попытался использовать данный казус как повод для насмешки, что очень скоро стало известно Михалычу, и он, пользуясь властными рычагами, растер глупого смельчака в «порошок». После этого желание шутить над шефом пропало, и история постепенно забылась, всплывая и обрастая неимоверными подробностями где-то в других районах. И главным действующим лицом был не кто иной, как начальник Главка.

Несмотря на определенное самодурство и непредсказуемость, Соков слыл вполне приемлемым руководителем — бывают и хуже. Из многих его жизненных принципов один нам всем был очень мил. Михалыч всегда и в любой ситуации горой стоял за свой личный состав и на моей памяти еще никого из оперов не подставил, хотя регулярно вел с прокуратурой довольно яростные бои местного значения.

Глава 3

— Ну что, долго раскачиваться будем, — резкий голос заместителя начальника отделения милиции по уголовному розыску Галевича заставляет меня досадливо поморщиться.

— Зачем кричать-то? — приподняв очки, спрашивает Дед. — Часы у всех есть. Сейчас придем.

— Вот и давайте, — говорит Леонид Васильевич и выходит.

— Дадим, дадим, — ворчит Петро, — а догоним, еще добавим.

— Помолчал бы лучше! — говорит Ермолин и стучит кулаком в стенку соседнего кабинета. Это означает, что пора на сходку у начальника отделения Сокова. После нее последует совещание и у Галевича, но собрание у шефа — главное утреннее мероприятие.

Первым в кабинет Михалыча по устоявшемуся правилу заходит Ермолин. За ним гуськом тянемся мы и рассаживаемся на стульях, расставленных вдоль стены, каждый на свое место — так заведено годами. Галевич пристраивается к шефскому столу сбоку.

Пока не обращая ни на кого из присутствующих внимания, Соков, морща лоб, читает сводку по району. Дойдя до последней строчки, откладывает бумаги, снимает очки и обводит присутствующих тяжелым подозрительным взглядом.

И вот она жертва — Петро. Михалыч некоторое время в упор смотрит на Бритвина, отчего тот чувствует себя явно не в своей тарелке и ерзает по стулу.

— Кх-м, — кашель Сокова вопрошающе-решительный. — И что было вчера, п-помнишь хоть? — Михалыч немного заикается на букву «п». Когда особенно нервничает, то алфавит может быть расширен.

— А почему нет? — делает тактический просчет Бритвин. Когда шеф задает вопрос, то требуется конкретный утвердительный или отрицательный ответ, но не встречный вопрос.

— Так. Значит, п-помнишь? — Соков набирает в легкие воздух. — Тогда расскажи, по какому поводу вчера нализался и посмел в таком виде сюда заявиться? И не води мутным взглядом! Отвечай!!

— Ох-хо… — выдыхает Петро, упершись глазами в пол. Отличительной его чертой является то, что, если он не прав, никогда не оправдывается, и лишь обреченно кряхтит.

— Задышал, как роженица! — Соков стучит ладонью по столу. — Когда это прекратится? Я тебя спрашиваю?!

— Ох-хо… — Петина голова почти уперлась в колени.

— Николай Михайлович, — с места подает голос Дед, — разберемся мы с ним. Всякое бывает. Видите, как переживает парень!

— А ты, Ермолин, адвокатом не выступай! — понятие адвокатуры у Михалыча ругательное.

— А я ничего, только мнение высказал. — Дед постепенно начинает набирать обороты.

— Ну, вот и держи п-при себе. — Соков немного сбит с толку выступлением Володи, но очень быстро возвращается к теме.

— П-послушай, Бритвин, если ты алкоголик, то честно признайся нам — своим боевым товарищам, что болен. Мы тебе обязательно п-поможем. В «Кащенко» направим. Там у меня главный врач знакомый. П-подлечишься. Знаешь, какой там воздух? Гулять будешь! Купаться!

— Зимой, что ли? — вставляет Дед. — Петро, не соглашайся, до лета подожди.

Михалыч недвусмысленно смотрит на Володю. Тот прикладывает к губам пальцы: «молчу, молчу».

— А хочешь, другой вариант? — Соков на глазах преображается.

— Это какой? — осторожно, не поднимая головы, интересуется Петя.

— Народное хозяйство! П-парень ты крепкий, выносливый, — Михалыч звонко щелкает себя по горлу. — Там такие люди как раз нужны. Характеристику дадим отличную! Идет?

— И куда? — совсем подавленно спрашивает Петро.

— Ну, специальность у тебя гражданская есть? Где-то ты до милиции работал?

— Ну, работал…

— Значит, специалист в какой-то области! — Шеф почти торжествует. — И где?

— На пивном заводе в цехе розлива! — опять встревает Ермолин. — Я личное дело читал. Куда же его девать? Пропадет парень, притом окончательно.

— П-правда, что ли?

Петруха сокрушенно качает головой, а Михалыч растерян.

— Ладно, — после некоторого раздумья подводит черту шеф. — Надеюсь, этот разговор последний! Еще хоть одно замечание, хоть одно — пиши рапорт!! Ты п-понял?

— Так точно, Николай Михайлович! — очень бодро отвечает Петя, почувствовав, что гроза миновала. — Больше не повторится!

— Вот так-то, — удовлетворенно произносит Соков, — пока вас не прижмешь… — Он отходит. — Все! Теперь о деле!

Расстилает перед собой «шахматку» зарегистрированных материалов проверки. Есть еще и незарегистрированные, и их много, в несколько раз больше. Но все они на нашей оперской совести, и руководство к ним не имеет ровно никакого отношения.

— Васильев, у тебя сегодня сроки по двум КП.

КП — самая страшная для опера форма регистрации заявления, то есть в журнале учета преступлений. Это когда решение должно быть принято максимум в десять дней.

— Так точно, Николай Михайлович, есть такие материалы, — бодро рапортует Костя, вскочив с места.

— Ну и что?

— После совещания постановления об отказе в возбуждении уголовного дела принесу вам на утверждение.

— Хорошо! — шеф явно доволен, а Ермолин морщится.

Костя Васильев вообще-то неплохой парень, только в отличие от нас, остальных, наверно, знает, что ему надо от жизни. Поэтому, на радость руководству, держится особняком. Не «стучит» — это факт, но и душу никому не открывает. Да и линия работы у него тонкая — «перековка недоделков», то есть он занимается профилактикой преступности среди несовершеннолетних.

Пока мы на него не в обиде, но если Костя вырастет до нашего непосредственного начальника, что вполне вероятно, тогда точно не поздоровится.

— Птицын!

— Я!

— Чего орешь? — Михалыч исподлобья смотрит на Толика.

— Человек я в прошлом военный, сами знаете, привычка. — При этом Воробей остается сидеть.

Ему двадцать восемь лет. Он высокий и очень худой. Между тем за сутулыми плечами Птицына почти пять курсов высшего военного училища летчиков, куда он поступил после средней школы, которую окончил в Москве. Четыре года обучения любимой профессии прошли на «отлично». Толя уже представлял себя с лейтенантскими погонами за штурвалом настоящего боевого сверхзвукового истребителя, когда нежданно-негаданно приключилась беда. На очередной плановой медкомиссии у Воробья выявилась неизвестно откуда взявшаяся близорукость. Не согласившись с результатами, попросил провести повторную. Как отличнику ему пошли навстречу. Результат оказался столь же плачевным. О летной работе можно было забыть навсегда. Не представляя себе другой военной службы, Воробей в тот же день написал рапорт об отчислении из училища. Его вызывали к генералу — начальнику училища, предлагали престижную работу в штабе, но Толик был не преклонен: «Если не летать, то и заморачиваться с армией незачем».

Поначалу он с горя запил, потом, приехав в Ленинград к отцу, познакомился с Ермолиным и по его совету поступил на службу в милицию. Первоначально постовым, а потом, после годичной стажировки без отрыва от «производства», получил первое специальное звание — младший лейтенант милиции. Перевелся в уголовный розыск, где был очень тепло принят. У Воробья оказалось очень много плюсов. Кроме оперативных навыков, которые у него были в крови, еще имелся автомобиль ВАЗ-2101 зеленого цвета, принадлежавший Толиному отцу, на котором Воробей носился, как на самолете, презирая все правила дорожного движения. Учитывая повсеместные трудности с транспортом, авто Птицына играло немаловажную роль в работе.

Сейчас Воробей — старший лейтенант милиции и старожил отделения. Нет-нет, но при звуке пролетающего в небе реактивного самолета он задирает вверх глаза и задумчиво с тоской смотрит на белый инверсионный след. Небольшая комната Воробья почти доверху заставлена моделями летательных аппаратов, которые он с завидным упорством собирает в течение нескольких лет.

— Так вот, военный человек, хочу и у тебя п-поинтересоваться по поводу материала об ограблении. — Михалыч снимает очки и вертит в руках. — Я его, если не ошибаюсь, уже п-продлевал?

— Продлевали.

— И что?

— Необходимая предварительная проверка проведена, материал готов к направлению в следствие, — очень спокойно и буднично сообщает Птицын.

— Куда? — изобразив на лице крайнюю степень удивления, переспрашивает Соков. — Зачем?

— Состав преступления имеется. Возбуждаться надо. — Недолго подумав и опрометчиво повысив голос, добавляет: — А куда его девать, Николай Михайлович, не могу же я всю жизнь об него задом тереться.

— Не знаешь что делать? — лукаво переспрашивает Михалыч.

Я гляжу на Ермолина, тот уже просчитал подвох и прикрыл глаза.

— А что? — Воробей непонимающе разводит руки.

— Берешь свою п-писанину, — Соков хватает со стола первые же подвернувшиеся документы, — свертываешь вот в такой рулончик. — Он, безжалостно сминая бумагу, превращает ее в рулон, — вот видишь?

— Слишком толсто, получается, — вполне серьезно говорит Ермолин, — не пройдет.

— А п-потом, — Михалыч не обращает внимания на предупредительную реплику Деда, — запихиваешь себе в ж… — он делает троекратное поступательное движение рукой с зажатой трубкой из бумаги, — то есть туда, чем, как ты говоришь, устал тереться. Ясен процесс?

— Фу, как грубо, — Ермолин морщит готовое расплыться в улыбке лицо.

— Заодно и возбудишься! Ты же хотел, Птицын? — сдуру встревает Галевич. — А получаться не будет, вот его, — кивает на Петра, — попроси. Вдвоем-то оно веселее! Полный кайф! — Он замолкает, и оглядывается, видимо, ожидая целое море насмешек над парнями.

— Леня! — голос Володи отдает презрением. — А мне думается, что ты это уже где-то пробовал. Я имею в виду в паре. Так все конкретно описываешь…Уж не знаю, что и подумать?

— Да я… — голос Галевича утопает в диком ржании почти всех присутствующих на совещании. С трудом сдерживается лишь Михалыч.

— А ну молчать! — наконец орет он. — Прекратить бардак! Ты что себе, Ермолин, позволяешь?!

— Я? Ничего. А кто-то пагубные и, между прочим, преследуемые уголовным законом пристрастия при всех рекламирует. Вот на это прошу обратить ваше внимание.

— Владимир Александрович! — лицо шефа наливается кровью. — Я требую п-прекратить клоунаду и не мешать работе. Вы, наверное, считаете, что сказанное вами остроумно и к месту? С вас берут п-пример молодые сотрудники. И каков он? Лицедейство? Я считаю, что ваша вина в том, что уголовный розыск превратился в труппу циркачей-неудачников, клоунов, а не оперов. Вам понятно?

— Мне давно все понятно, Николай Михайлович! — очень официально и серьезно произносит Дед. — Если, как вы выразились, цирковую труппу преследуют неудачи и ее выступления никому не интересны, то в первую очередь виноваты директор и главный режиссер этого цирка. И меняют обычно их, а не рядовых клоунов.

После сказанного Володей наступает гробовая тишина. Галевич уткнулся в какие-то бумаги. Соков просто молчит.

Я восхищаюсь Дедом. Вообще это счастье работать с таким человеком, как Ермолин. Он выходец из самых низов милицейской иерархии — с постовых милиционеров. Впрочем, эту далеко не всеми уважаемую, а часто и презираемую должность и последующую стажировку в уголовном розыске в личное время прошли все, за исключением Васильева. Костя как-то крутанулся, и пришел к нам, не имея специального звания — прямиком с комсомольской работы.

Сначала Дед подвязался участковым. Но через некоторое, весьма короткое время, поняв, что не его стезя таскать за шкирки пьяниц, перебрался в УР. В первый же месяц работы опером Володя крупно отличился. Возвращаясь домой вечером после службы, он остановил группу из четырех подвыпивших молодых людей. Вежливо попросил предъявить документы, на что, без лишних разговоров, получил удар ножом в бок. Очень разозлившись и пойдя на принцип, Дед задержал их всех и при помощи подоспевшего дворника притащил в милицию. После этого вызвали «скорую помощь» и Ермолина доставили прямиком в реанимацию, где врачи боролись за его жизнь в течение восьми дней. Сказалась очень большая потеря крови.

Через некоторое время после выписки его вызвали в Главк и вручили орден Красной Звезды. Один из задержанных Дедом оказался особо опасным рецидивистом, разыскиваемым всеми возможными органами страны за совершение ряда особо тяжких преступлений. Слух о герое волной прошелся по подразделениям, а Володя, не обращая внимания на суету вокруг его персоны, продолжал скромно и добросовестно «тянуть лямку». Результаты не заставили ждать. Через два года он был признан лучшим инспектором уголовного розыска города. Посыпались заманчивые предложения о продолжении карьеры за гранитными стенами Главка. Ермолин, будучи парнем простым и не карьеристом, вежливо всем отказывал, ссылаясь на то, что ему и здесь очень нравится.

Действительно, Володю в районе знала каждая собака, если, конечно, она не была пришлой. А с пришлыми людьми разбирались очень быстро, поскольку агентурная работа у Деда была поставлена на высшем уровне. Через несколько лет работы в розыске к вполне молодому человеку прочно приклеилась кличка «Дед» и уже иначе в других подразделениях его не называли. С тех пор прошло много лет. Сейчас Володе сорок четыре года — критический возраст. Можно уже думать и о заслуженной пенсии. Он — майор милиции. Такие же погоны носит Соков. Он явно недоволен, но ничего поделать не может. Кроме того, Ермолин единственный из всех имеет «право голоса». Например, называть на «ты» и открыто презирать Галевича, возражать «по делу» милицейскому начальству не только «местного розлива», но и рангом выше. Правда, в присутствии личного состава он старается не «шуметь» — только в исключительных случаях, когда переступается черта дозволенности, как сегодня. Языком «цепляться» с Дедом просто бесполезно.

— Ладно, п-продолжим совещание, — Соков невозмутимо держит «удар». Сейчас должен последовать отыгрыш на том, кого он выберет. Этим «кем-то» оказывается прилюдно осмеянный капитан милиции Галевич. Тем более, кого, как не начальника этих разгильдяев «поиметь» за устроенный бардак.

— Леонид Васильевич, — раскрыв свой журнал, говорит шеф.

— Слушаю вас, Николай Михайлович, — бодро вскакивает с места Галевич.

— Это хорошо, что слушаешь. Значит, и ответить сможешь. П-почему мы обвисли в «глухарях», как новогодняя елка? Какие п-перспективы буквально на эти дни?

— Постараюсь!

— Вот и хорошо. П-постарайся. И заодно доложи, как обстоят дела по оперативному плану?

По большому счету вопрос оперативного плана Сокова вообще не должен волновать, но в силу своего властного характера единоначальника, данный вопрос он никак не может пропустить мимо себя. Поэтому и заместитель по уголовному розыску в отделение подбирался лично им, из опытных офицеров… пожарных.

— Докладываю, — открыв свой рабочий журнал, начинает Леонид Васильевич.

Плавно «въехав» в суть монотонной речи «зама», я поворачиваюсь к Деду. Тот ковыряет спичкой под ногтем, видимо, больше не желая вмешиваться. Петруха тупо смотрит в стену. Воробей в безразличном «осадке», после недвусмысленных рекомендаций. Краснов, улыбается как умалишенный. А Брагин периодически глядит на Ермолина и, не получая никакого сигнала, молча констатирует услышанную информацию. Лишь Константин ехидно усмехается, поскольку эта тема по роду службы его просто не касается.

Из подробнейшего сообщения Галевича следует, что с оперативным планом у нас все в порядке. Кроме того, наши позиции как никогда крепки и в ближайшее время планируется реализация важной информации, в результате которой будет раскрыт ряд преступлений, что резко повысит процент раскрываемости на обслуживаемой территории. Какая это информация? Кто источник? Расшифровке это в настоящий момент не подлежит, ввиду секретности и конфиденциальности.

— У меня все, — заканчивает он и садится на стул.

— Ну вот, хоть что-то вразумительное услышал, — говорит Соков, занося Ленин бред к себе в блокнот.

— Кто сегодня дежурит?

— По графику Бритвин, — подсказывает Галевич.

— Ты?!

— Ох-хо.

— Снимаю с дежурства! Ермолин? — вопрошающе глядит на Деда. — Кто?

— А я почем знаю! Надо подумать.

— Нечего думать! Дежурить будет… — шеф ведет карандашом сверху вниз по графику, — Борисов!

— Помилуйте, Николай Михайлович, — я просто стону. — Почему? У меня на сегодня другие (вставляю для важности) оперативные планы.

— Скорректируешь, — он делает пометку в графике и захлопывает журнал. — Как раз по твоей «земле» в дежурке заявитель сидит. Бери его и разбирайся, как положено.

— Но…

— Что?!

— Понял.

— Тогда по местам!

Мы дружно поднимаемся с нагретых мест.

— Сейчас все ко мне! — громко гнусит Галевич.

После шикарного кабинета шефа место обитания зама кажется маленьким и убогим. С трудом втискиваемся в щель между платяным шкафом и огромным письменным столом, за которым очень любит восседать зам. Вот и на этот раз, поместив свое невысокое плотное тело в массивное кресло, Галевич сразу открывает какую-то папку и углубляется в чтение.

— Вы бы, Леонид Васильевич, хоть стулья для личного состава где-то попросили или на худой конец стырили, — говорит Ермолин, бесцеремонно усаживаясь на подоконник. — А то некрасиво получается — пред вами столько офицеров, а присесть не предложите.

Галевич молчит. Потом, закрыв папку, смотрит на Деда.

— Я полагаю, Владимир Александрович, ваше сегодняшнее поведение на совещании у руководства перешло определенные границы субординации.

— Это вы про что? — Дед демонстративно закуривает сигарету и выпускает густой клуб дыма в сторону открытой форточки. Курит Володя исключительно «Лайку» — небольшие, дешевые сигаретки с еле заметным желтым бумажным фильтром. Ничего другого из курева он просто не признает. Говорит, что привык.

— А вы не догадываетесь?

— Лично я усматриваю в попытках руководства и ваших, в том числе, неуважительное отношение к офицерам. Так вот, правила субординации должны соблюдаться обеими сторонами, как об этом прописано в уставах. Вы знакомы с данными документами? Когда кто-то позволяет, пользуясь преимуществом в должности, унизить, тем более опера, я никогда молчать не буду. Если у вас с Соковым есть претензии ко мне или вы оба считаете, что оскорблены мной, могу посоветовать обратиться по команде к вышестоящему руководству.

— Ладно, Владимир Александрович, считаю эту тему закрытой.

— А зачем вы вообще личный состав собирали? Только за этим? — Ермолин откровенно злится. — Задачи нам уже поставлены, так что работать начинать самое время!

— Не только. К концу года сложилась, я бы сказал, не совсем благоприятная обстановка с раскрываемостью. Поэтому наметьте каждый перспективу на ближайший период и сегодня не позже шестнадцати часов доложите.

— А как же ваша секретная информация? — с чуть заметной иронией в голосе спрашивает Воробей. — Вот давайте на нее все вместе и навалимся.

— Еще не время, — натянуто улыбается Леня. — У меня все. Вопросы есть?

Молча выходим в коридор и идем к себе в отсек.

— Да пошли они все! — громко говорит Петр, усаживаясь за стол. — Не знаю как кто, а я пиво схожу выпью. Кто компанию составит?

Тут же подписывается Андрей Брагин и Краснов. Воробей отказывается и уходит к себе доклеивать очередную модель. Деда даже не спрашивают, поскольку пиво иначе как разбавленной мочой он не называет.

Троица быстро одевается и направляется на выход.

— Если меня кто-то будет искать, — обращается ко мне Леха, — скажешь, на территорию вышел.

— Скажу, только очень долго не расслабляйтесь.

— Да что ты, мы мигом. Туда и назад, — уже от двери поворачивается Краснов.

— Ну, давайте, давайте… — вслед им бормочу я и сажусь за свой стол.

«Да, повезло сегодня, слов нет. Все вечерние планы накрылись, так сказать медным тазиком. Сейчас первым делом надо отменить все аудиенции. Так ведь не поймет, обидится. Звонить поздно, девушка она дисциплинированная и к тому же отличница — уже в институте. Дождемся вечера».

Переключаюсь на Деда. Он разложил на столе папки с делами и пишет. Главное отличие от нас, молодых, в том, что Володя никогда не запускает «писанину», такую ненавистную для нас всех. Любую свободную минуту он уделяет именно ей. Поэтому он частенько подсмеивается над нами, получившими «втык» на очередном совещании за не вовремя представленные материалы, отчеты и сообщения и, покуривая, усмехается, когда я целый день напролет не вылезаю из-за стола. В этот момент он может предложить куда-то выйти и вкусить благородных напитков за его счет. Короче — издевается. Обычно я без злобы посылаю его куда подальше. Дед улыбается и остается на рабочем месте.

Мне надо идти в дежурку и забирать оттуда заявителя, чего именно сейчас страшно не хочется. Скорее всего, это очередной «глухарь», укрытый материал. Затем наступит пора прятанья за сейфом от назойливого заявителя, желающего узнать судьбу его дела, вздрагивания при одном только упоминании прокуратуры и т. д. Ничего не поделаешь — такова политика и правила, придуманные не нами, но которым мы, рядовые исполнители, обязаны придерживаться.

Оттягивая момент, решаю пристать с разговором к Ермолину. Авось в процессе Дед выложит что-то умное, подскажет, наконец…

— Саныч?

— Чего тебе надо? — отрываясь от важного занятия, спрашивает меня Дед. Спрашивает спокойно и безразлично.

— Да вот, хотел посоветоваться…

— По заявителю этому?

— Да вроде нет, с ним-то все ясно: заява, объяснение и материал под жопу. Все просто.

— Смотри, как Галевич заговорил, — бурчит Володя и вновь приступает к письму.

— А что делать? Ты же слышал, как по Воробью проехались?

— А не бери в голову. Поговори с мужиком по-человечески, а там видно будет. Ведь на нем ничего не кончается. Как были «глухари», так и будут. И никуда от этого не денешься. Знаешь, с чем я иногда сравниваю нашу профессию? — Дед откладывает ручку и снимает с носа очки. — С альпинизмом! Да, с альпинизмом! Представь себя у подножья горы. Она высока и неприступна, а верхушка покрыта снегом и туманом. Чувствуешь, как у нас.

Володя достает «Лайку» и закуривает.

— Вот прибыл ты, к примеру, на место происшествия. Вначале ничего не ясно. А если это не установленный труп? Тогда поначалу вообще свет туши. Вот и начинаешь потихоньку прощупывать, зацепки искать, свидетелей — свою базу устанавливаешь и опрашиваешь. Факты, на первый взгляд, малозначительные, анализируешь, выстраиваешь из них версию, ту цепочку-веревочку, вдоль которой идешь к цели. Так и у них. Я, конечно, этим делом не занимался, но представляю нечто похожее. Наверняка в первую очередь разведку проводят и базовый лагерь разбивают. Потом маршрут намечают, крючья всякие в камень вколачивают, тросы натягивают. Видишь? Все сходится.

Дед оставляет окурок в пепельнице и тут же достает еще одну сигарету.

— Затем по цепочке добытых фактов и доказательств подбираешься к нему, с кем очень хочешь встретиться. Но может случиться и так, что не на ту веревочку положился и она обрывается, а ты летишь вниз. И все начинаешь с самого начала. У них — альпинистов — это обычно заканчивается большими проблемами со здоровьем. Но вот потянул ты другой «конец». Чувствуешь, он натянулся и провисать не собирается. Тогда, собрав силы, тянешь на себя. Обязательно попадутся на пути препятствия различные, за которые цепляться будет, но это мелочи. Перед тобой вершина, пик, на который должен взойти. И вот, преодолев все, ты там наверху. «Ласты» мерзавца скованы сзади, он безоговорочно признает поражение, и ты торжествуешь. Нет, просто кайфуешь! Ты победитель! Герой!

— Но надо опускаться. Если чуть притормозил, то обязательно помогут занять подобающее положение на земле и указать на новый объект восхождения. И так без конца. Но тебе все равно, потому что все это вошло в твою кровь, стало вторым «я». Ты опер, а ОПЕР не профессия, а состояние души. ОБРАЗ ЖИЗНИ! А иначе нельзя. Работать не сможешь. Вернее, потрудишься чуток и на другое непыльное место слиняешь. А если на всю жизнь себя связать, то это именно то, о чем я толкую. Вот так-то. Если дойдешь до этого сам, значит, будет толк, а нет — меняй профиль службы. Многие этому не верят. А зря! У подводников, летчиков такая же точно ситуация.

Дед кладет давно затухшую сигарету в пепельницу и вновь переключается на бумаги.

— Иди, работай, не мешай, — ворчит он и углубляется в свои дела.

Пора приглашать заявителя. Я беру трубу местного телефона.

— Альберт! Это я. Если не трудно, задержанного ночью мужика ко мне доставь.

— С превеликой радостью, — отвечает Поляков. — Сейчас лично притащу.

Глава 4

В кабинет без стука заходит Альберт и пропускает невысокого мужчину лет тридцати пяти. Тот переступает порог и боязливо останавливается у двери.

— Вот, принимай клиента, уже дозрел, — шутит Альберт, слегка подталкивая его в спину.

— Спасибо, извини, что побеспокоил, — благодарю Полякова и вместе с ним выхожу в коридор.

— Личность установили?

— Вроде да, по крайней мере я уверен — не врет. Еще утром связался с «Компрессором», так вот, подтверждают его личность. Действительно, вчера в командировку на завод прибыл такой из Железногорска. Семенов его фамилия. Пробыл на заводе до обеда и отправился поселяться в гостиницу. На заводе его уже ждут. Все интересовались, что случилось.

— И что сказал?

— Да наплел, что без документов и все такое. Мужик, судя по всему, неплохой. Я ему свой бушлат на время презентовал, чтобы совсем не замерз, а то привезли в одной рубашке. Сказал им, что скоро отпустим.

— А это ты поторопился, — шучу я.

— Ну, я пошел, — говорит Альберт и выходит за дверь.

Пока не предлагая сесть, рассматриваю мужчину. Он переминается с ноги на ногу и выжидающе на меня смотрит. Милицейский бушлат без погон висит на нем мешком и смешно топорщится. Сказывается большая с Поляковым разница в росте. Под бушлатом, что особо трогательно, замечаю аккуратно завязанный яркий галстук.

Я указываю рукой на стул. Семенов пододвигает его к столу и усаживается напротив меня.

— Можно водички, — тут же спрашивает он, заметив на подоконнике графин. Я молча киваю. Жадно напившись и утершись ладонью, Семенов устраивается на край стула и, нахмурив лоб, сосредотачивается.

— Ну что, давайте познакомимся, — предлагаю я.

— Здравствуйте, — невпопад реагирует Семенов и тут же, спохватившись, поправляется: — Семенов Виктор Николаевич, — и замолкает.

— Дальше, дальше, — подгоняю его, рассчитывая как можно быстрее ввести разговор в нужное русло. Иной раз излишние эмоции и медлительность заявителя элементарно утомляют. В данном же случае никаких конкретных мер я предпринимать и не собирался. Если признаться честно, то для себя я уже решил, что вынесу постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Сейчас же предстояло подвести Семенова к мысли о том, что во всем случившемся виновен только он сам, и благополучно разойтись.

— А с чего мне начинать? — он явно «зажат» и растерян. А это уже хорошо для нашего «дела». Я позволяю себе иронизировать.

— Вот что, Виктор Николаевич, расскажите все подробно, о том, что произошло с момента приезда в наш гостеприимный город. Если мне будет что-то не ясно, задам вопросы.

Достав лист бумаги, я несколько подаюсь вперед, всем своим видом изобразив участие и готовность внимательно выслушать весь его полупьяный бред.

Семенов шумно выдыхает и, откинув пятерней с покрывшегося каплями пота лба влажные волосы, начинает говорить.

Из его сбивчивого рассказа следует, что прибыл в командировку вчера утром и прямо с вокзала отправился на завод «Компрессор», где до шестнадцати часов занимался производственными вопросами, ради которых и приехал из Железногорска. Вечером поселился в заводскую гостиницу. Приведя себя в порядок после дороги, решил перекусить и заодно прогуляться. С перекусить Семенову сразу очень повезло, так как в непосредственной близости от гостиницы имелся известный всем аборигенам «гадюшник» под нежным названием «Мороженица “Снежинка”». Выпив пару стопок коньяку и увидев одиноко сидевшую за соседним столиком девушку, взыграл гормонами и распушил хвост. Затем последовало классическое в таких случаях продолжение банкета: льющееся рекой шампанское, цветы, недвусмысленные предложения посетить «номера», кокетливые отказы и томные многообещающие взгляды. Разумеется, денег не экономил в предвкушении более тесного знакомства. Как и полагается по классике жанра, о которой очень любит порассуждать Воробей, откуда-то появился приятный молодой человек — бывший одноклассник Валентины (так звали пассию Виктора Николаевича). С ним тоже пили за дружбу, за любовь, за наш замечательный город. Получилось так, что «нализался» наш Ромео основательно и перестал осознавать реальность. И вместо того чтобы ползти к себе в гостиницу, находящуюся за углом, как истинный джентльмен, напросился провожать Валюшу, надеясь у нее и заночевать.

Его не смутило даже то, что Валин дом находился почему-то за темным, грязным пустырем, заросшим густым кустарником. Попав на пустырь, он средь зарослей потерял возлюбленную, которая куда-то мигом слиняла, оставив несчастного Семенова в гордом одиночестве. В это время промелькнувшая во мраке тень опустила на его темечко тупой твердый предмет, и наступила временная потеря сознания.

Мне была предъявлена большая продолговатая шишка. За этот довольно непродолжительный промежуток времени с Виктора Николаевича были сняты: золотое кольцо, куртка кожаная на меху, импортный замшевый пиджак, в котором находился бумажник с документами, и деньги в очень приличной сумме, которые Семенов побоялся оставить в гостинице. Очнувшись, он добрел до дороги, где стал тормозить проезжающие автомашины, и был подобран нарядом милиции.

— Это все? — равнодушно спрашиваю Семенова.

— Да, а что еще говорить? — пожимает плечами мой оппонент.

— И что, больше ничего не помните? — заранее начинаю готовить плацдарм для атаки.

— Нет.

Вот так коротко и ясно! Просто замечательно! Можно начинать. Я вальяжно отваливаюсь на спинку кресла, достаю и закуриваю сигарету.

— Мне все понятно. Никого не видели, ничего не знаете! А теперь скажите, уважаемый, как же это вы докатились до жизни такой, — с пафосом начинаю я профилактическую воспитательную работу. Ее цель в данном случае заполучить инициативу и изначально дать понять потерпевшему, что он вообще по жизни не прав. В произошедшем с ним виноват только сам и в настоящий момент отвлекает органы милиции от весьма серьезных дел.

Минуты три я высказываю Семенову все, что думаю о нем самом, его моральном облике, недостойном советского человека, а так же напоминаю про партком и оставшихся в Железногорске жене и детях. Оказалось, правда, что в партии Семенов не состоит, а с женой уже давно в разводе, что по большому счету для меня не имеет никакого значения.

Заметно, что Виктору Николаевичу стыдно. Он сидит, потупив взгляд. Создается впечатление, что еще немного моих усилий, и он в раскаянии опрометью выскочит из кабинета и скроется в неизвестном направлении. Это было бы здорово!

И тут мои сладостные мечты прерывает тихий, жалобный голос Семенова:

— Помогите мне, пожалуйста. — Гляжу на Семенова. В его глазах застыла мольба и навернулись слезы. — Помогите, — еще раз повторяет он. — Деньги и вещи, которые пропали, не мои. Пиджак и куртку мне одолжил знакомый, все-таки в культурную столицу ехал, не хотел лицом в грязь ударить, — Семенов горько усмехается, а я отмечаю, что произошло именно то, чего он так опасался. — А деньги, — продолжает Семенов, — деньги мне всем «хором» на покупки собирали. Края у нас, сами знаете, голодные. Как я людям в глаза смотреть буду? — Он удрученно замолкает.

«Да, ситуация… — размышляю про себя. Торжество такой близкой победы куда-то улетучивается.

— Чем же я тебе, друг милый, смогу помочь? Разве что справку об утрате паспорта выдать. Это всегда пожалуйста, — произношу я уже без прежнего нахальства. — Пойми сам, кого искать?

В ответ пожимает плечами.

— Не знаю я…

Вообще Семенов мне чем-то импонирует. Рассказывает все правдиво, не обходя острых углов, вещи называет своими именами. Кажется, прав был Альберт, мужик действительно неплохой, жалко. Хорошо бы, конечно, помочь, но как? Ладно, дальше видно будет. Решаю поработать с Семеновым более плотно.

— Давай все сначала, — перехожу на «ты». — Вспоминай все мелочи. Понял?

Семенов вновь все пересказывает. В принципе то же самое.

Пока он говорит, я записываю объяснение.

— Валя зашла в «Мороженицу» после тебя?

— Кажется, да. Точно вспомнил, позже. Я к тому времени успел коньяк выпить, а она взяла мороженое и села за соседний столик.

— Сможешь описать ее?

— Конечно. Невысокого роста, стройная. Мне такие женщины нравятся, — смущенно улыбнувшись, добавляет Семенов. — Она блондинка, хотя шапочки не снимала. Одета была очень прилично, в коричневую шубу. Нос небольшой, немного вздернут. Курит. На меня произвела весьма приятное впечатление, и я до сих пор не могу представить, что это она…

Вот лох ушастый! Сейчас еще слезу пустит. Его бьют по башке, раздевают зимой почти до трусов, а он про чувства.

— А кто же? — бросаю я с досадой в голосе и задаю следующий вопрос. — Валя куда-то отлучалась?

— Нет. Может быть, только по женским делам, в туалет…

— А в какое время появился ее знакомый.

— Через двадцать минут, ну, полчаса. Это после того, как я подсел к ней.

— Понятно. Что про него можешь рассказать?

— Нормальный парень. Молодой, веселый, никаких подозрений у меня не вызвал.

Еще бы. Да тебе в том состоянии все братьями и друзьями казались.

— Меня больше его приметы интересуют.

Семенов напряженно думает, покусывая нижнюю губу.

— Ему лет двадцать, может, чуть больше. Спортивный такой, высокий. Одет был, — Семенов смешно, по-детски морщит лоб, — в темную куртку.

— Как представился?

— Не представился он. Хотя вспомнил, — Семенов радостно вскидывает голову. — Андрей его зовут! Валя его по имени один раз назвала.

— Узнать его сможешь?

— Думаю, смогу.

— Кто бил, конечно, не видел?

Семенов отрицательно вертит головой.

Говорить по делу больше не о чем. Я протягиваю ему заполненный лист с объяснением.

— Прочитай и распишись.

Семенов очень быстро пробегает глазами текст и подписывает.

В это время, как всегда, с шумом распахнув дверь, в кабинет заходит Галевич и, разместившись у окна, с безучастным видом прислушивается.

Семенов крутит в пальцах шариковую ручку и спрашивает:

— Что мне делать?

— Сейчас идешь в гостиницу. Моешься, бреешься, короче, приводишь себя в порядок. Одежда запасная есть? Вот и хорошо. Переоденься и прямо на завод. Особо никому не распространяйся. А вечерком после семи подойдешь ко мне. Я все равно до утра. Походим, поищем, может быть, кого узнаешь. Заодно и бушлат дежурному возвратишь. Понял? Тогда свободен.

— Прошу подождать! — вдруг перебивает меня Галевич. — Ты, — обращаясь к Семенову, — выйди и посиди в коридоре.

— Что за козел? — спрашивает меня Галевич, встав напротив и запустив руки в карманы брюк. Это его любимое слово, которым он нарекает не только абсолютно всех задержанных, но порой свидетелей и потерпевших мужского рода, когда их настойчивость в поисках справедливости кажется Галевичу назойливой. К женщинам употребляется более мягкое и ласковое — коза, овца или другое домашнее рогато-копытное женского рода, известное ему.

Я коротко объясняю суть дела. Узнав все пикантные подробности, а так же то, что Семенов залетный провинциал, Галевич рекомендует гнать его из отделения милиции поганой метлой. И не просто, а так, чтоб дорогу сюда забыл.

Сославшись на полное отсутствие опыта в подобном ответственном действии и личном неприятии подобного метода, вежливо рекомендую Галевичу осуществить собственную идею лично, ибо по занимаемой должности я не вправе запретить ему общение с заявителем.

Приглашаю Семенова зайти. По душевной простоте Семенов пытается вновь приземлиться на стул, где сидел прежде, но нарывается на пронзительный визг Галевича.

— А ну встать!

Даже спокойный как танк Дед от неожиданности вздрагивает и неодобрительно кашляет.

Семенов вскакивает как ужаленный и, ничегошеньки не понимая, таращится на меня и Галевича. То, что услышал он в следующее мгновение, трудно поддается описанию. Тут было все. И насмешки, и угрозы посадить на пятнадцать суток при очередном появлении Семенова хотя бы вблизи отделения милиции, и смакование любимого слова Галевича, преподносимого им в разных сочетаниях и интонациях. В заключение было предложено как можно быстрее сматываться из нашего славного города, во избежание крупных неприятностей.

Выпустив пар, Галевич с гордым видом удаляется. Семенов стоит, как оплеванный верблюдом, пытаясь переварить полученный объем информации.

— А это настоящая милиция? — испуганно почему-то шепотом спрашивает он, обращаясь ко мне.

— Еще какая настоящая, — успокаиваю бодрым голосом, — наша, народная. Ты вообще-то не бери в голову, это просто была шутка. Ну, захотелось ему пошутить. Он начальство, ему можно.

Заметно, что моя скороговоркой высказанная ахинея действует на Семенова успокаивающе.

— Значит, так, все, как договорились, остается в силе, после семи жду. Если меня не будет на месте, подождешь в дежурке. Дежурного я предупрежу. Ну ладно, иди. Хотя постой, — уже на выходе торможу Семенова. Достаю из шкафа еще имеющую сносный вид старую куртку Петра.

— Надень, до гостиницы дойдешь. Вечером отдашь.

Семенов с благодарностью смотрит на меня, быстро переодевается и уходит.

Ну что ж, подождем до вечера. Если будет время (что на дежурстве маловероятно), проскочим быстренько по злачным местам, конечно же заглянем в «Снежинку», хотя вряд ли там кого найдем. Не законченные идиоты они в конце концов, чтобы в ближайшее время там появляться. Придется этому посвятить несколько вечеров, а там гляди, Семенову все это надоест до чертиков, командировка закончится, уедет он в славный город Железногорск. Пройдет время, которое, как известно, лечит, и будет вспоминать Семенов о необыкновенных своих приключениях лишь с грустной улыбкой. А если говорить серьезно, то даже зарегистрировать заявление как положено при таком раскладе Соков не позволит. Так что отбивать заяву все равно придется не кому-то, а именно мне, поскольку злополучная «Снежинка» — моя «зона».

Судя по обстоятельствам, ребятки действуют довольно слаженно и дерзко. Это не местный контингент прежде судимых и просто гопников. Этих я практически всех знаю в лицо. Между тем определенное притяжение к району есть наверняка. Очень уж быстро собрались все в кучу после Валиного звонка. Почему они так явно «светились» перед потерпевшим? Да потому, что знали, что он приезжий, и опознавать их через некоторое время будет просто некому. В случае возможного задержания признаются, что да, пили вместе, но «никого пальцем не трогали, гражданин начальник, и что случилось с этим замечательным, щедрым мужиком нам неизвестно». Вещи уже наверняка где-то скинули.

Что же получается? А получается «глухарь» на конец года, еще более опускающий и без того не радующие показатели раскрываемости. В этом случае единственный выход, не поднимая лишнего шума, вести собственное расследование конфиденциально. Семенов вроде проникся ко мне доверием и наверняка необдуманных шагов, не посоветовавшись со мной (а больше ему и не с кем), предпринимать не будет.

Стоп! Как же я забыл! Воробьевский материал, за который он утром на сходке получил от Михалыча по всей программе — очень даже похожий случай. Кстати, потерпевший там до сих пор находится в больнице и тоже удар сзади по голове. Воробей сейчас на месте, надо бы с ним, пока не ушел, пообщаться.

Глава 5

Не откладываю дело в долгий ящик и… нос к носу сталкиваюсь с Воробьем.

— Воробей, надо бы подалдонить.

— Давай чуть позже, сейчас никак не могу. — Он явно торопится.

— Куда ты так резко намылился?

— Да Леха позвонил, просит подъехать быстро. Заморочка у них наметилась, вроде прихватили кого-то, — убегая, говорит Воробей.

Ладно, можно и подождать. Я возвращаюсь на рабочее место и, пока есть время, беру пример с Деда — начинаю заниматься писаниной.

Это занятие очень скоро мне надоедает до чертиков. Гляжу на часы. Боже мой, всего-то половина двенадцатого. Чтобы убить время, а заодно узнать свежие криминальные события, произошедшие с утра в районе, захожу в дежурку.

О, знакомые все лица! У стола дежурного, положив на колени свою неизменную папку, что-то пишет Костя Васильев. В углу, развалившись на стуле и болтая ногами в грязных стоптанных башмаках, нагло ухмыляется Павлик Спиридонов по кличке «Спиридон», двенадцати годов от роду. «Спиридон» — известнейшая личность, причиняющая милиции в лице Васильева столько головной боли, сколько за конкретно взятый промежуток времени при всем желании не смогла бы причинить банда рецидивистов. От невинных проделок «Спиридона» на ушах стоит весь район, где он соизволит проживать. Тут разбитые витрины магазинов и киосков, искореженные телефоны-автоматы, там дымящиеся помойки. Как Мамай по Руси, гуляет «Спиридон» по району, оставляя после себя мрак и разруху.

Ко всему прочему, Павлик был любознательным и изобретательным. Когда ему стукнуло одиннадцать лет, ему на глаза, скорее всего, попался роман А. Дюма «Граф Монте-Кристо». На некоторое время Павлик пропал из виду, испарился и все! Но рано облегченно вздохнули торгаши. День и ночь напролет, делая перерывы лишь для короткого тревожного сна, «Спиридон», сидя в подвале овощного магазина, острым гвоздем и другими подручными инструментами, скреб кирпичную кладку, проделывая путь в помещение склада.

Работая гораздо продуктивнее, чем узники замка Иф, он уже на третий день через образовавшийся пролом диаметром тридцать сантиметров упер двадцать трехлитровых банок томатного сока. Результатом осмотра дырки участковым явился сделанный им вывод, что преступник имеет низкий рост, короткие и тонкие кости, то есть является ребенком или карликом. Поскольку карлики в районе никогда замечены не были, то подозрение сразу пало на малолеток, а именно на «Спиридона», который резко ударился в бега.

Разумеется, заявление директора магазина о краже тут же легло на стол Васильеву. Костя поступил гениально просто. Под большим секретом, под честное слово о неразглашении, выяснил у директрисы, что украденный сок был старый и испорченный. Затем, узнав, что в ближайшей школе неожиданно введен карантин по кишечному заболеванию, получил списки заболевших учеников, и в этот же день наведался к ним домой.

Все, как и предполагалось изначально, заболели животом после распития томатного сока на банкете, устроенном не кем иным, как «Спиридоном». Теперь, когда доказательная база имелась, можно было брать вора, что Костя мигом осуществил. Застав Павлушу дома на горшке, за шиворот, как он был со спущенными портками, приволок в отделение. Поняв, что все доказательства против него собраны и запираться не имеет смысла, с криком, полным отчаяния, — «Все, колюсь, начальник!» — Спиридон во всем чистосердечно признался. Его пожурили, поставили на учет в детской комнате милиции и отпустили с миром, наказав родителям внимательнее приглядывать за сыном, на которого последним было глубоко наплевать. «Спиридон» в компании себе подобных, этот случай до сих пор называет «моя первая ходка». Сколько теперь накопилось этих ходок — не счесть. А все потому, что Павлик Спиридонов не «субъект», то есть не достиг четырнадцати лет — возраста уголовной ответственности и привлечен быть не может.

— Ну что, повязал «Спиридона»? Никак еще и с поличняком, — подкалываю Костю. Тот тягостно вздыхает и обреченно отмахивается.

— Какой поличняк, начальник! Колоться не буду, хоть на куски режьте! — разрывая ворот рубашки детскими грязными ручонками, взвивается от негодования Спиридонов.

Не обращаю больше на него внимания, потому что в коридоре слышится топот и возбужденные голоса.

В дежурную часть с шумом заваливаются Воробей и Бритвин, предварительно затолкнув туда увесистым пинком под зад двух длинноволосых испуганных юношей. В руках у Воробья красная спортивная сумка, из которой он извлекает и кладет на стол дежурного автомагнитолу, коричневую кожаную куртку, солнцезащитные очки в большой модной оправе и черный блестящий «Поляроид» — заветную мечту советского фотолюбителя.

— Откуда дровишки? — пытается шутить Альберт.

— Оформишь обоих по «мелкому», — пропуская мимо ушей вопрос Полякова, говорит Воробей, — рапорта сейчас напишем. А пока пошли резервного за понятыми и заактируй изъятие.

— Этих к себе берете?

— Пока пусть здесь посидят. Подойди ко мне, — обращается Птицын к одному из парней. — Слушай сюда. Сейчас берешь лист бумаги и о-очень подробно обо всем пишешь. Если мне твое сочинение понравится, то оформлю явку с повинной. Все понял? Тебя это тоже касается, — поворачивается Воробей ко второму.

— Рассади их, Альберт, по разным камерам, и пускай извилинами шевелят.

В это время, отстранив плечом загораживающих проход Бритвина и Краснова, в дежурную часть протискивается Галевич. Окинув взглядом присутствующих, недовольно бурчит:

— Вы что здесь столпились. Заняться нечем?

Тут же замечает разложенные на столе дежурного вещи и вопрошающе поднимает глаза. Вижу, как Петя и Леха бочком пододвигаются к двери и быстро смываются, поскольку по известной причине в их планы не входит разговор на близком расстоянии с замом, распознающим специфические запахи даже издалека.

Воробей выступает вперед и с видимой неохотой докладывает.

— Да вот хлопцев только что задержали с краденым, уже в расколе.

Галевич заметно преображается.

— Как на них вышли? По оперативным данным?

— А как же?

— Хорошо. Со следствием связывались? — В голосе Галевича начинает проявляться нетерпение.

— Какое следствие, заявителя еще нет. Не установлен он пока, — уточняет Толя.

Азартный блеск в глазах Галевича угасает. Для порядка, чтобы ни расслаблялся, за какую-то незначительную мелочь выговаривает Альберта и уходит.

Мне в дежурке пока также делать нечего, и я следую за ним на выход.

Дойдя до двери в наш отсек, оборачиваюсь и вижу, как Галевич резво ныряет к Михалычу.

— Никак уже докладывать побежал, — усмехаясь, говорит Воробей, неизвестно как вдруг очутившийся у меня за спиной.

Зайдя в кабинет, слышу хрипловатый Петрухин голос, прислушиваюсь.

— Ну, мы, как обычно, с тылу к Людмиле зашли. Все как положено, по стольнику приняли, стоим, пивом запиваем. Болтаем о всяких делах. Уже уходить собрались, и тут Людмила говорит: — Хотите воришек нахватить? — и через окошко показывает на этих охламонов. — Нас-то снаружи не видно, а они как на ладони. — Как раз перед вашим приходом вещи купить предлагали по дешевке. — Отвели мы их подальше от ларька, чтобы Людку не подставлять, и задержали. Один из них, что повыше, брыкаться пытался. Пришлось в лоб заехать. — Петя переводит дух, закуривает. — Тут Воробей подъехал.

— Так они прямо в машине и «поплыли». Сегодняшней ночью пьяные из иномарки какой-то уворовали. Увидели, что на заднем сиденье сумочка лежит, по стеклу хрясь! И все в порядке. Владелец уже, наверно, схватился, сейчас прибежит, как миленький. А у нас все на мази. Пусть проставляется. Так что сегодня вечером гуляем, — торжественно заканчивает монолог Бритвин.

Я же расцениваю данную перспективу не по-Бритвински, как свершившийся факт, а как весьма туманную, поскольку только что лично наблюдал «виражи» Галевича.

— Не спеши губы-то раскатывать, Михалыч, наверно, уже обо всем знает, — пытаюсь остудить Петра.

— А хоть и знает, в любом случае это Воробьева земля, ему и разбираться. Альберта я уже предупредил. Как терпила заявится, сразу позовет. Он тоже с нами подписывается, какое-никакое, а участие принимал, — продолжает делить шкуру неубитого медведя Петруха.

В это время из моего кабинета раздается бьющая по нервам высокая резкая трель телефонного звонка. Наверное, на выезд, успеваю подумать я, хватаю трубку и слышу голос Альберта.

— Забери у меня акт изъятия, шмотки и быстро топай к Михалычу.

Ставлю сослуживцев в известность о полученном указании. Петин взор сразу померк.

— Начался первый акт «марлизонского» балета, — злобно шипит он, встает и, заложив руки за спину, смотрит через окно на снежную грязь.

Загрузившись в дежурке всем необходимым, появляюсь у Михалыча.

Михалыч не спеша поднимается из-за стола, открывает дверцу встроенного шкафа и помещает туда принесенную мной сумку.

— Там все соответствует акту? — интересуется он, принимая у меня документы.

— Конечно, — отвечаю я.

Соков, прочитав документы, внимательно на меня смотрит и вдруг предлагает сесть. Без привычной паузы и пространного вступления начинает говорить:

— Суть в том, что мне из Главка п-позвонили. Напрямую обратился к ним иностранный дипломат, секретарь п-посольства, что ли. Так вот, сегодня на нашей территории ночью у него в машине разбили стекло и украли вещи. Он сюда вместе с женой в гости к теще из Москвы п-приехал. В Главке по этому поводу…

— Какому? — переспрашиваю я, изображая недоумение. — Что он к теще приехал?

— Не п-придуривайся! По поводу кражи случился п-переполох. Даже из столицы звонили, интересовались. — Соков при этом понижает голос: — Приказали п-принять все меры. Его уже к нам направили.

— А вы, — он повышает голос, — на п-преступников втихаря выходите, задерживаете практически с поличным и «темните», не докладываете. Мне Галевич сообшил, что они им уже давно разрабатывались, но не было доказательств. А сегодня тепленьких взяли. Молодцы! Орлы!

Я чуть не падаю со стула.

Михалыч берет карандаш и делает на настольном календаре пометки.

— Скажи Птицыну, чтобы быстро их опросил и п-потом весь материал ко мне. Как п-придет заявитель, пригласишь зайти в мой кабинет. Дежурный в курсе. Иди, работай.

«Это же надо. Пригласишь… Вежливо… Что еще надо этому долбаному дипломату сделать?» — мысленно завожусь я.

Передаю суть разговора Воробью. Он чертыхается и уходит в дежурку.

Минут через пятнадцать Поляков торжественным голосом сообщает мне, что заявитель прибыл. Иду по коридору навстречу высокому, худощавому мужчине лет сорока. Рядом с ним молодая миловидная женщина. Оба одеты как с картинки из каталога модной одежды. Понятно — иностранцы, чтоб им было неладно. Не могли, как люди, тихо, мирно подойти в отделение. Мы бы их спокойно встретили, отдали вещи, приняли благодарность и, пожелав всего хорошего, довольные друг другом, расстались. Воришек передали бы без лишнего шума в руки следствия и все. Так нет, нужно трезвонить на весь город, из-за какой-то ерунды выходить на самые верха, наивно надеясь получить от них мгновенную помощь. Ведь не понимают люди, что большой начальник, пообещав лично разобраться, все равно по цепочке дойдет до меня. Потому что самое главное звено в этой цепочке — я, исполнитель. Только от моего умения и расторопности зависит быть или не быть. Я не один, нас много. По отдельности и все вместе именно мы являемся тем фундаментом, на котором и возвышается огромная, громоздкая постройка из показателей, процентов и иных неосязаемых элементов. И если он вдруг временами проседает, то к чертовой матери сыплется вся конструкция.

Согнав со своего лица злобную маску, натянуто улыбаясь, представляюсь и, как положено, интересуюсь анкетными данными заявителя, и какое именно горе завело его в наши края. Его фамилия Шмидт.

— Как у мятежного лейтенанта, — почему-то первое, что приходит мне на ум.

Предлагаю Шмидту и супруге пройти в кабинет Сокова. Доставив их к месту назначения, хочу сразу уйти, но Михалыч неожиданно указывает мне на стул, предлагая остаться.

Лицо Михалыча серьезно и озабоченно. Рабочий стол просто завален бумагами. Сразу видно, что это очень занятый и важный человек. На Михалыче надет мундир при всех регалиях, хотя поутру он был в гражданской одежде. Носить форму Михалыч не любит и, находясь в отделении, предпочитает надевать обычный костюм. Одевается в форму лишь в случае вызова к руководству или приезда какой-либо из многочисленных комиссий.

Соков встает и выходит из-за стола. Широким жестом приглашает вошедших граждан садиться. Потом устало опускается в кресло сам. Слегка наклоняет тело вперед, надевает очки, которые никогда не носит. Вынимает из кожаной, черной папки белоснежный лист бумаги с тиснением в углу и внимательно смотрит на Шмидта. Теперь он готов выслушать потерпевшего, понять его проблемы и, главное, — помочь! А как иначе?

Речь Шмидта безукоризненно правильна, с едва заметным акцентом. Сразу видно — дипломат! Образованный человек! Из его неторопливого рассказа я понял, что у них за границей, оказывается, не принято забирать с собой из оставляемой на ночь вне гаража собственной автомашины все, что могут снять и отвинтить злодеи в отсутствие хозяина, как ежедневно поступает наш родной доморощенный автолюбитель. Дело не в личном пижонстве, а в том, что там никого не интересуют щетки дворников, лобовые стекла, колеса отдыхающего в ночное время транспорта. Оказывается — не принято это там. Тут все понятно — изобилие товара! Перенасыщение рынка!

Вот и господин Шмидт так торопился увидеть и обнять любимую тещу, что совсем позабыл о нашей суровой действительности. Как последний простофиля, посчитал он, что вовсе не обязательно таскать с собой корф с фотоаппаратом и другие вещи, ненужные ему в квартире. Хорошо хоть ключи догадался из замка зажигания вытащить.

Проснувшись в прекрасном расположении духа, приняв ванну и плотно позавтракав тещиными блинами, вышел на улицу к машине и увидел, что его любимица несколько покорежена, и в салоне отсутствуют дорогие его сердцу вещи. Сразу, конечно, стал обзванивать всех и вся. В результате чего его просто послали. Разумеется, к нам. Но «дело века» взяли под жесткий контроль.

Господин Шмидт замолкает, снимает и протирает мягкой тряпочкой очки в тонкой золотой оправе.

Смотрю на Михалыча. Его лицо горит негодованием от только что услышанного. Кажется, он сию секунду готов сорваться со своего места и без промедления ринуться на поиск негодяев, доставивших столько горя милейшему Шмидту. Но с видимым трудом сдерживает себя от этого благородного, но опрометчивого для человека его уровня шага. Лишь пафосно отделывается дежурной фразой о личном безмерном сочувствии господину дипломату. Потом задает несколько ничего не значащих вопросов и что-то при этом записывает в блокнот неизменным карандашом (чтобы впоследствии запись устранить). Михалыч даже материалы «расписывает» подчиненным тоже карандашом и с той же целью. Закончив все предварительно необходимые манипуляции, Соков берется за трубку массивного черного телефона с множеством различных рычажков, кнопок и клавиш. Этот величественный агрегат стоит на его столе исключительно для красоты, потому что был сломан еще при прежнем начальнике и принят Михалычем по «наследству» как любителем старины. Он напряженно крутит пальцем диск. Я еле сдерживаю смех, приблизительно догадываясь о ближайшем развитии событий.

— Дежурный! — голос Михалыча суров и грозен. — Сегодня ночью в районе совершено опасное преступление в отношении иностранного гражданина. Срочно поднять по тревоге свободный от службы личный состав. Усилить патрульные группы. Обеспечить оперативную группу спецтехникой и транспортом. Вызвать кинолога со служебно-розыскной собакой… — Сокова понесло, его уже не остановить, голос звучит все тверже и тверже и… О боже, он не заикается. Я жду. По логике вещей сейчас дойдет до вертолетов, дальней морской авиации и высадки десанта. И вот оно началось…

— Да, чуть не забыл, обязательно свяжись с базой кат… — тут Михалыч во время осекся, поняв, что катера сейчас задействованы быть ну никак не могут, потому что на дворе зима. И опять стал заикаться.

— В общем, ты сотрудник опытный и сам все п-прекрасно знаешь, не в первый раз… — Михалыч бросает трубку и устало откидывается на спинку кресла.

Шмидт и супруга сидят не шелохнувшись, слушая этот бред. Их лица выражают глубокое почтение и спокойствие за благоприятный для них исход. Шмидт робко пытается возражать, мол, не стоит отрывать от дела стольких занятых людей ради их скромных персон. Но Михалыч его тут же перебивает:

— А как вы думаете? Мы должны оперативно и четко реагировать на все заявления. Закон нас этому обязывает. А мы, как известно, слуги народа, живем и работаем для людей! — высокопарно завершает представление Соков, уткнув на последнем слове прямой, как штырь, указательный палец в потолок.

Немного помолчав, приводя в норму несколько сбившееся дыхание, Михалыч обращается ко мне:

— Товарищ лейтенант, п-примите у господина Шмидта заявление, опросите его. Обратите особое внимание на характерные п-приметы похищенных вещей, и немедленно дайте сведения в информационный центр.

Михалыч показывает, что деловая часть разговора закончена и предлагает Шмидту и супруге проследовать за мной. У самых дверей, как Мюллер Штирлица, просит меня остаться.

— П-примешь заявление, опросишь и п-попроси через часик вернуться. Сошлись, например, что из Главка прибудет по их душу лучший следователь… Придумай что-нибудь.

Я согласно киваю и удаляюсь. Подробно записываю Шмидтовы показания. Он и супруга до сих пор многозначительно переглядываются и одобрительно качают головами. Да, всерьез и надолго заглотили они наживку, заброшенную Михалычем.

Воробей и остальные уже давно врубились, что их самым бессовестным образом кидают, в прямом смысле проносят мимо кассы. И кто? Михалыч! И дело тут вовсе не в сорвавшейся проставе, хотя это было бы весьма приятно и кстати. За раскрытие преступления по горячим следам, да еще учитывая ситуацию, можно было бы рассчитывать на очень приличную премию, кратковременный почет и прощение старых грешков. Крайне расстроенный Петруха злобно бурчит. Он громко обзывает Михалыча халявщиком, который примазывается к чужой славе. Особенно достается Галевичу, на кучерявую голову которого выплескивается целый ушат самых тухлых помоев.

В назначенное время, а именно через час тридцать минут появляется чета Шмидт, и я завожу их к Михалычу. Здесь же во всей красе парадного мундира предстает Галевич. Соков с радостной улыбкой выходит навстречу и, взяв под руку даму, усаживает в мягкое удобное кресло. Приставной столик накрыт красной с бахромой скатертью из Ленинской комнаты, под которой явно что-то находится.

— Уважаемый господин Шмидт! — пафосно начинает Соков. — Сотрудники моего отделения под руководством моего заместителя, капитана Галевича, проявившего необычайное розыскное мастерство, по горячим следам задержали п-преступников, совершивших это беспрецедентное по своей дерзости п-преступление. Сейчас прошу вас п-подойти п-поближе к столу и ответить, знакомы ли вам эти вещи. — Сделав небольшую паузу для большего эффекта, Михалыч жестом, достойным великого иллюзиониста Кио, срывает покров. После секундного оцепенения Шмидт и супруга не могут сдержать восторженный крик.

— О-о!!!

Михалыч светится, как медный надраенный самовар. Галевич самодовольно кашляет в ладошку.

— О-о! Господин…

— М-майор, — быстро подсказывает Соков.

— Господин майор! Я и моя супруга восхищены вашим высоким профессиональным мастерством и старанием всех сотрудников. Я доложу об этом послу и буду просить его ходатайствовать перед вашим министром о повышении вас в чине. От своего же имени пошлю вашему непосредственному руководству благодарственное письмо с просьбой наградить господина капитана. Ничего подобного я не ожидал увидеть. Браво, господа!! Браво, милиция. — Шмидт хватает и поочередно трясет руки Михалыча и Галевича.

Не в силах всего этого наблюдать я незаметно покидаю сцену.

Обо всем рассказываю ребятам.

— За державу обидно, — мрачно изрекает Воробей.

— И чего он перед этим шпионом расстелился? Ведь все секретари посольств — шпионы. Я читал об этом, — презрительно ворчит Петя. — Не понимаю я. Дед, ну вот ты скажи, правильно это?

— Позже поймешь, — сухо говорит Володя.

— Да пошли они все! Пойду обедать. Леха, ты идешь?

— Если кто спросит, скажешь на территории по материалу, — просит меня Краснов и вместе с Петром уходит на обед.

— Дед, что ты имел в виду? — спрашиваю я.

— Рассекать надо ситуацию. Михалычу строгий выговор снимать пора. Врубился теперь?

Глава 6

Дед собирает бумаги, аккуратно складывает в папку и запирает сейф. Из нижнего ящика стола извлекает литровую банку, кипятильник и несколько жестянок от индийского чая. Это значит, что наступает весьма ответственный момент. Ермолин сейчас будет заваривать и пить чай. Хотя чаем этот напиток можно назвать весьма условно, ибо истинный чай является лишь базовым компонентом заварки в очень умеренном количестве. Основу же дедовского напитка составляют разные сушеные травки и корешки, заготовленные им лично. Дед родом из Приморья, и каждый отпуск в конце лета наведывается на родину. Там, вдали от городской суеты, он как уссурийский тигр неделями бродит по тайге, «нагуливая жир» на предстоящую зиму и попутно пополняя иссякшие за год припасы. Для него каждодневное обеденное чаепитие гораздо больше, чем просто удовольствие. Это самый настоящий ритуал, наверное, круче, чем у японцев. Хотя я японский чайный ритуал представляю себе довольно расплывчато, но думаю, что по серьезности подхода к самому процессу Дед им ни в чем не уступает, а может, и превосходит.

Володя заливает в банку специально отстоянную воду, включает кипятильник. Пока вода закипает, он, что-то тихо и неразборчиво бормоча, очень аккуратно, кончиками пальцев перебирает содержимое жестянок, отмеряя только одному ему известные дозы. Закладывает все в фарфоровую чашку и поднимает на меня глаза.

— Ты на обед идешь? Потом, смотри, некогда будет.

— Уже бегу, — на ходу накидываю куртку.

Конечно же Ермолину абсолютно наплевать, голоден я или сыт. Дело все в том, что ему необходимо одиночество. У Деда, с его слов, в момент ритуала чаепития обостряется мыслительный процесс, и посторонние при этом ни к чему. О маленьких его причудах знают все и стараются не мешать, дабы не нарваться…

Обедаю я в «Пельменной», находящейся за углом. Это наиболее приличное место из всего того, что расположено поблизости под видом общественного питания. Беру солянку и двойные пельмешки со сметаной и томатом. В один момент все проглатываю, потому что утром я проспал и не успел даже чая попить. За соседними столиками кучкуются какие-то типы. Замечаю, как украдкой разливают водку. В принципе это борзость, так как данное заведение негласно является нашей родной милицейской «точкой» и распивать здесь разрешено лишь людям в погонах. Именно поэтому «Пельменная» славится на весь район образцовым порядком и чистотой, что устраивает и администрацию, и милицию. Уходя, решаю прямо сейчас направить сюда постового, чтобы штрафанул наглецов, а заодно и устроил нагоняй администратору за отсутствие контроля над вверенным ему залом. Гонять таких лиц — его обязанность. На выходе сталкиваюсь с Петром и Лехой. Судя по удовлетворенно-благодушному виду, парни в отличие от меня пришли не поесть, а заесть. Петя с непонятной радостью зачем-то протягивает мне для пожатия руку и говорит, видимо, первое, что приходит на ум.

— Привет, ты чего здесь?

Я машинально здороваюсь, и в голове моментально созревает план.

— Чего-чего, — говорю озабоченно, не выпуская Петиной ладони, — Соков тебя разыскивает, рвет и мечет, как бешеный слон. Ему кто-то позвонил, что пьяный по территории шляешься. А я раз дежурю, то крайний оказываюсь. Иди, говорит, и доставь ко мне Бритвина из «Пельменной» живым или мертвым. Он должен там быть, туда пошел.

Я вхожу в роль и замечаю, что Петруха клюнул. Он высвобождает руку и воровато оглядывается.

— Надька, сволочь, настучала. Ну, я ей устрою!

— А меня не искал? Ты сказал, что я на территории по материалу? — нервно топчась, подает голос Краснов.

— Про тебя точно ничего не говорил, — успокаиваю его.

Краснов что-то быстро обдумывает.

— Петруха, тогда я в отделение, пока не схватились.

— Не стоит, — решительно останавливаю его. — Михалыч в дежурке ждет.

— Ну что за день такой, — почти естественно сокрушаюсь я, — сначала заявитель, сейчас вот тебя приведу и на экспертизу везти надо.

— На какую экспертизу? — Петины глаза широко раскрываются.

— На алкогольное освидетельствование, вот на какую.

Петруха заводится, его лицо краснеет.

— Посмотри на меня, я что пьяный? — почти кричит он.

— А я откуда знаю, не врач же нарколог.

— Неужели заложишь?

— А куда мне деваться.

— Скажи, что не нашел.

— Ну, ты даешь, не нашел. Он же меня сам сюда, в конкретное место, за тобой направил. Думаешь, поверит? Так что пошли. — Для пущей убедительности беру Петра за рукав.

— А ну отпусти! — Петруха вырывается и сжимает кулаки. Краснов прыгает между нами, не давая войти в клинч.

Я понимаю, что переборщил и собираюсь расколоться. Кто же знал, что все так резко обернется.

— Эй, вы, обалдели, что ли! Средь бела дня у отделения кувыркаться собрались! — раздается окрик во время подошедшего Воробья. — Хорошо Соков в управление на доклад по иностранцу сраному уехал. Не видит.

— Как в управление, а меня кто ждет? — Петру не скрыть удивление, а Воробей, по моему мнению, уже въехал в ситуацию.

— А тебя Галевич ждет не дождется, проставиться хочет, — выдает он ну совершенно невероятную по жизни вещь.

— Да пошутил я, прикололся. Никому ты, Петро, не нужен, — наконец сдаюсь я.

Петруху бросает в краску.

— Ты серьезно? Ну, ты и гад.

Краснов вдруг начинает ржать. Вместе с ним я и Воробей.

— Леха, а ты-то чего, сам больше моего перебздел. — Лицо Бритвина разглаживается, губы растягиваются в улыбке.

— Ладно, — обращается ко мне, — запомним. За мной должок. Воробей, ты сейчас куда?

— К себе. А ты?

— Переволновался я, надо бы нервный стресс снять.

— Давай-давай, тебе видней, — с плохо скрытой иронией говорит Толя.

— Я чуть-чуть, мигом. Леха, ты со мной?

— Если кто спросит…

— Скажу, на территорию пошел по материалу, — вместо Краснова заканчиваю фразу и направляюсь в сторону отделения.

На всякий случай заскакиваю в дежурку. Кроме Полякова и резервного вижу еще нескольких человек в форме. Узнаю гэзэшников во главе со старшиной Каримовым. Сгрудившись у стола дежурного, они что-то напряженно пишут на бланках рапортов.

— Здорово, Тофик, — бодро приветствую Каримова, — как оно ничего? Когда сезон открываем?

Тофик заядлый футболист и одновременно капитан футбольной команды управления, в которой я имею честь охранять последний рубеж — стою в воротах. Кстати, понимающие люди говорят, что очень даже неплохо.

Каримов отрывается от писанины и, не поднимаясь со стула, крепко жмет мою руку.

— Подожди, сейчас допишу и поговорим недолго, — с легким кавказским акцентом отвечает Тофик, — у меня к тебе разговор есть.

— Если ест разговор, то мы обязателно его будем разговариват, — шучу я, имитируя акцент, прекрасно зная, что Каримов не обидится.

— Ты мне как раз и нужен, — вступает в разговор Альберт.

— Именно я, а ты в этом уверен? — удивленно переспрашиваю Полякова, — и почему в обеденное время? Ага, понимаю, — продолжаю я придуриваться, — угостить, наверно, чем-то очень вкусным хочешь или стопарь налить. Давай, не откажусь.

Альберт хмурится, видимо, воспринимая все сказанное за чистую монету. При его патологической жадности немудрено и расстроиться.

— Иди к Сокову. Он тебя и угостит, и нальет, и спать уложит, — недовольно бурчит он.

— Так нету же сейчас Сокова в отделении, а ты вот он, рядом. Так что давай, давай, нечего обещать было, никто за язык не тянул, — продолжаю доставать Альберта.

— Что я тебе обещал? — начинает теряться он.

— Колыс, Алберт, — переходя на чудовищный акцент и угрожающе выкатив глаза, надвигается на него с другой стороны Тофик, сохранявший до этого молчание. — Ты минэ тоже должен. Помныш?

Поляков, не ожидавший такого слаженного и с виду серьезного наезда, и ничего не понимая, таращится на нас, вжавшись в стул.

— Да идите вы оба куда подальше! — наконец выдавливает из себя Альберт. — Совсем офигели.

Мы с Тофиком смеемся.

— Ну что, испугался, как дело до проставы дошло. Ничего, в следующий раз разберемся. — Тофик подставляет раскрытую ладонь. — Хоп! — Поляков сверху бьет по руке Каримова в знак примирения. На запястье Альберта переливаясь и блестя, присутствуют часики, явно не отечественного производства.

— Ого! А ну покажи, — просит Каримов.

Альберт расстегивает браслет и протягивает ему часы. Тофик аккуратно их берет и крутит в руках, внимательно рассматривая со всех сторон. Причмокивает языком и поднимает глаза на Альберта.

— Уступи. Прямо сейчас деньги отдам.

Альберт молниеносно выхватывает у Тофика хронометр и надевает на руку.

— С радостью бы, да не мои. Приятель поносить дал. Он в загранку ходит. Если хочешь, могу с ним поговорить, из следующего рейса привезет.

— Да ладно врать, не твои. — Тофик явно расстроен. Как истинный кавказец, он просто зависает на дорогие, красивые вещи. — Пошли поговорим, — наконец обращается ко мне.

Альберт пытается что-то сказать, но мы уже в коридоре.

Чуть не задев в узком проходе одиноко стоящего лысоватого мужчину лет сорока, проходим дальше и останавливаемся напротив кабинета начальника отделения. Некоторое время стоим молча. Тофик смотрит мимо меня и о чем-то думает. Потом начинает говорить:

— Понимаешь, какое дело. Недавно земляка моего ограбили. Из одних мест мы. Росли вместе, как брат он мне. Да ты знаешь. Он сейчас в больнице находится.

Я начинаю врубаться. Это, наверно, про тот случай, которым Воробей занимается.

— Это ему в парадном досталось? — на всякий случай уточняю у Тофика. — Так у Птицына материал. А чего ты хочешь?

— Найдите этого гада. Как друга прошу. Если моя помощь будет нужна, то в любое время…

— А чем мы занимаемся, Тофик, ищем, — говорю я без особого энтузиазма.

Тофик, не зная специфики и тонкостей нашей службы, наивно верит, что кто-то кого-то действительно организованно ищет. Не собираясь его в этом переубеждать, решаю немного поэксплуатировать.

— Вот как раз в плане помощи и хочу тебя попросить. Не смог бы ты сегодня вечерком меня с одним потерпевшим немного по району покатать. По нашим злачным местам.

— Без вопросов! Я все равно на сутках. Когда подъехать? — сразу без лишних вопросов соглашается Каримов.

— Я с тобой свяжусь. Скажи как лучше.

— Через нашего дежурного. Скажи ему, что меня разыскиваешь. Он сразу передаст по рации.

— Тогда до вечера. — Мы обмениваемся рукопожатиями, и буквально в двух метрах я вижу Альберта, терпеливо слушающего наш разговор. Дождавшись, когда Тофик отойдет, он приближается и, доверительно склонившись ко мне, заговорщицким голосом, уверенный, что это остроумно, спрашивает:

— Что, с черными совместные проблемы перетираем?

Отвечаю ему предельно коротко и понятно.

— А в ухо получить не хочешь! — И, подождав, когда сказанное до него дойдет, продолжаю: — Во-первых, Тофик для тебя не черный. В органах он более твоего служит. Преступников же в отличие от тебя, Альберт, лично задержал столько, сколько ты пирожков за жизнь не слопал. А во-вторых, подглядывать за своими и подслушивать не только не солидно, но и гадко!

Поляков, который уже раз за день растерян и начинает оправдываться.

— Так сколько за тобой бегать можно? Я и решил в коридоре перехватить. А о чем вы говорили, я вовсе не слышал.

— Ладно, говори, в чем дело, — снисходительно говорю Альберту, — только недолго. Пошли в дежурку.

Поляков начинает говорить сразу, боясь, наверно, что я опять куда-либо испарюсь.

— Тут насильника задержали.

— Кто, когда? У нас разве кого-то еще задерживают? — валяю я дурака.

— Да перестань ты выпендриваться, — раздраженно обрывает меня Альберт. — Дело-то серьезное.

— Так бы сразу и сказал.

— А я и говорю, только слушать не желаешь. На девочку-школьницу в парадном напал, хотел на чердак затащить. Девочка в крик, царапаться начала, тот ее бить. Отец дома находился, крик услышал. Выскочил на лестницу босиком, попытался задержать. Сразу в милицию позвонил. Экипаж Каримова недалеко находился, по приметам быстро задержали. Рожа-то у него вся расцарапана.

— У кого? Каримова? Не заметил.

— Какого Каримова — сексуала этого!

— Вот как работать надо! Учись! А то «черный, черный»… — назидательно поучаю Полякова.

— Подожди, не перебивай, — недовольно говорит Альберт. — Соков, разумеется, в курсе. Ты же знаешь, что обо всех подобных случаях необходимо докладывать в Главк. С убойного уже позвонили. Сказали, что задержанного заберут и приказали никому с ним не общаться.

— А я на кой тогда нужен? — Честно говоря, не совсем понятно, что хочет Альберт от моей персоны.

— Девочку Васильев повез в педиатрический институт, а ты ее отца опроси и прими заявление. Материал должен быть готов к приезду главковских. Соков сказал, чтобы уголовный розыск занимался.

— Значит, конкретно меня он не имел в виду?

Поляков отрицательно крутит головой.

— Замечательно! Слушай, Альбертик, не в службу, а в дружбу, сделай доброе дело. Ей-богу, за мной не заржавеет. Передай потерпевшего Ермолину. Все равно чаи гоняет. У меня с утра рука от писанины отсохла, а впереди еще целые сутки ишачить. Дай передохнуть.

— А если он откажется? На заявках же сегодня ты, — с сомнением произносит Поляков.

— Не беспокойся ты, все будет нормально! Скажешь, что я прямо с обеда на вызов ушел, что срочно все надо сделать. Договорились?

Альберт для приличия мнется, но перспектива получить от меня магарыч — вполне реальна, и он решительно берет трубку местного телефона.

— Владимир Александрович? Загляни в дежурку, работа есть. Он на выезде… — Молодец, в мыслях аплодирую Альберту. — Указание Сокова! — Поляков вопросительно смотрит на меня.

— Просто здорово. А ты прирожденный артист. Огромное благодарствую. Вечерком, если все будет спокойно, жди в гости, — одним махом радостно выпаливаю я.

Надо исчезнуть из дежурки, пока Дед не заявился. Вообще-то не очень красиво с ним получается. Вроде как я его подставляю. Тут же гоню от себя дурные мысли. Ничего, не переломится Володя, тем более преступление совершено на его территории.

Прежде чем смыться, через закрытое толстым оргстеклом окошко обезьянника смотрю на задержанного. В углу, ссутулившись, сидит парень лет двадцати пяти. Из ссадин на лице до сих пор сочится кровь, которую он промокает грязным носовым платком. Его пробивает дрожь. Вот он поднимает голову и глядит на меня.

— Трясись, трясись, гадина. В камере еще не так затрясешься. Там таких, как ты, очень любят.

Он меня слышит. Я отворачиваюсь. Чтобы случайно не столкнуться с Дедом, выхожу на улицу. Решаю минут десять погулять. Заворачиваю за угол и иду вперед через дворы, не намечая маршрута. То ли от мерзкой погоды, то ли еще от чего, но настроение испорчено. Вспоминаю насильника. Отрешенный взгляд, трясущееся, наверное, от жуткого страха тело.

Да, парень, туго тебе придется на зоне, безо всякого сочувствия размышляю я. Ведь почти наверняка рос ты вполне нормальным ребенком, хотя вряд ли. Психологи утверждают, что какие-то отклонения обязательно должны были иметь место. Они на первый взгляд не заметны, на них никто не обращает внимания. Разумеется, сам будущий насильник тщательно скрывает пока только ему одному известные, вначале довольно безобидные недостатки и пристрастия, поскольку глубоко в душе он все же осознает их порочность. Данный индивид, как правило, неконтактен, не уверен в себе. Окружающим он просто безразличен, потому что, по общему мнению, ничего хорошего или плохого ждать от него не приходится. Он никому, кроме матери, не нужен, он никто, он в вакууме. На него всем наплевать. И вот глубоко скрытые внутри, с годами окрепшие пороки, в один момент фонтаном прорываются наружу. Все. Обратного пути нет, он отрезан дикостью и мерзостью совершенного. Да и нужен ли он? Ведь в больном воображении уже навсегда зафиксирован миг беспредельного господства над беззащитным, хрупким существом, то, чего ему так не хватало и к чему все это время, боясь себе признаться, он стремился. И этот наверняка по жизни мухи не обидит. Существует потихоньку, не выпячиваясь. Не пьет, на работу не опаздывает, характеристики отличные имеет. И никто, ни единая душа не знает про другую его жизнь. Поэтому безмерно трудно раскрывать такие преступления, почти всегда состоящие из множества эпизодов. Естественно, что они находятся под особым контролем «убойного» отдела Главка, в котором ими занимается специальная группа сотрудников.

Оглядываюсь по сторонам и невольно усмехаюсь: дофилософствовался, блин. Прямо передо мною, во всей своей монолитной красе, возвышается пивной ларек Людмилы. А я стою почти по щиколотку в снежной жиже, чувствуя, как противный липкий холод проникает в туфли. Выхожу на сухое место и стучу подошвами об асфальт. Пивная точка, где царствует Людка, больше напоминает не торговую, а долговременную огневую точку, сокращенно ДОТ. Снаружи это сооружение, выполненное неизвестным автором в романском стиле, обшито листовым железом. Единственное окошко пропускает сквозь себя лишь пивную кружку. Входная дверь, расположенная с тыла, снабжена изнутри массивной задвижкой. Что ни говорите, а место крепкое и надежное. Тем более, лично Бритвиным были внесены необходимые конструктивные изменения в уже осуществленный проект, которые преобразовали ларь в неприступную цитадель.

«Вот она, великая сила привычки. Стоило на несколько минут задуматься, как тут же включился автопилот, который давно запрограммированным курсом быстро доставил к цели», — успеваю подумать я, как с мягким шелестом хорошо смазанных петель, приоткрывается задняя дверь, и происходит явление Петра и Алексея народу. Увидев меня, Бритвин застывает на месте. Затем следует по инерции:

— Привет, ты чего здесь? — протягивается рука для пожатия. Я опять говорю, что его разыскивает Соков, и смотрю на реакцию. На этот раз Петруха не покупается.

— Хорош врать, Михалыч в управлении, — говорит он добродушно. — Ты куда? В отделение? — не знаю почему Петру кажется странным этот маршрут. — Ну, тогда пошли вместе, пора уже.

Воробей молча почесывает шариковой ручкой висок. Меня он слушает, не перебивая. Заметно, что история с Семеновым его задела.

— Схожесть, конечно, присутствует, — наконец говорит Толя. — Но приметы девахи не вяжутся. Обстоятельства нападения тоже другие. Моего-то в подъезде отоварили. Как только следом за ней зашел, сразу по башке огреб. Собачник со второго этажа нашел его рядом с подъездом без сознания и раздетым вдобавок. Наверное, сам выполз, хотя не помнит. Мужик этот, который с собакой, сразу «скорую» вызвал, а они нас. Я всю ночь там вместе с участковым дом шерстил. Свидетелей, сам понимаешь, никого, да и какие свидетели ночью — все спят дома.

Если бы собачка вовремя не обкакалась, замерз бы бедняга, зима все-таки. Так что должен он этой псине по гроб быть благодарен и бога своего за нее молить. Хотя не знаю, положено это у них, мусульман.

— Так он не здешний?

— Не-а, на рынке торгует. Думаешь, почему Соков материал так по-наглому «жмет»? Да потому что потерпевший «чурка», приезжий, к тому же торгаш. Он здесь чужак и жаловаться не побежит. Как-никак, на нашей территории абрикосы свои втюхивает. Я от товарища заместителя сегодня исчерпывающие инструкции получил. Как только из больницы «козел» выпишется, по полной программе прессовать. Паспортный режим, точку его проверить и все остальное в том же духе. Либо он сматывается подальше, либо встречную заяву пишет, что сам я упал, дорогие товарищи, претензий ни к кому не имею. Я бы так и поступил безо всяких советов. Ты меня знаешь. С заявителями умею работать. Думаешь, почему я Михалычу с этим материалом всю плешь проел? Личный интерес, какой имею? Джигита этого жалко? Да ничуть! Сам виноват. Нечего шляться с кем попало. — Он на время замолкает.

— А повреждения-то у него серьезные, — растягивая слова, продолжает Воробей. — Дураком не станет, конечно, но последствия могут быть. Я с врачом говорил.

— А узнать он кого сможет?

— Кого узнавать-то, дама одна и была. Ее он на всю жизнь, думаю, запомнил. — Воробей поднимается из-за стола и, засунув руки в карманы пиджака, встает передо мной.

— А где он ее снял?

— В том и дело, что не у нас на «земле». До дома на частнике добирались. Но в районе она, видимо, хорошо ориентируется. От дороги до парадняка дворами вела.

— Слушай, Толя, а ты абрека своего спрашивал, уходила она по телефону звонить?

— Специально на этом внимания не заострял, но думаю, в любом случае она за вечер неоднократно от него отрывалась. В туалет же обязательно выходила. А в холле ресторана телефон имеется, я проверял на следующий день. Как только от потерпевшего все узнал, сразу туда. Заодно работников опросил. Толку никакого. Говорят, народа много было, не обращали внимание.

— А что пропало?

— Ну, про деньги говорить не буду, и так ясно, что лопатник тугой был. Печатка золотая, как положено, плащ кожаный, шапка и по мелочи, ерунда всякая. Если хочешь знать мое мнение, то попахивает серией. Ведь раньше подобного не было. У тебя вот тоже…

Воробей собирает со стола бумаги, закрывает сейф.

— Сегодня все пытался доказать, что с серийщиками имеем дело, все равно искать их нам придется. Так давайте вместе навалимся. Какое там. Разве его убедишь в чем-то. Ты, говорит, сиди ровно и выполняй, что тебе говорят. — Птицын удрученно замолкает.

— Воробей, а давай сегодня вечерком вместе с моим Семеновым прошвырнемся по точкам, может, кого узнает. Все равно делать что-то надо.

— Давай прошвырнемся, — неожиданно охотно соглашается Птицын. — Машина зверь, места всем хватит. Только я сомневаюсь, чтобы толк от этого сейчас был.

В принципе я с ним согласен.

— Договорились. Семенов вечером подходит — и по коням.

Воробей пожимает плечами.

— Да мне без разницы. — Он одевается. — Ладно, схожу пожрать.

Глава 7

Смотрю на часы. Да, уже пора возвращаться, а то Альберт, наверное, весь уже издергался. Как же он без дежурного опера обойдется? Сидит и по своим фирменным часам время моего отсутствия засекает. Ведь я, когда убегал, забыл предупредить. Вот и сейчас нудеть начнет.

— Чего там, в отделении все спокойно? — вдруг нарушает молчание Петр. Его вопрос, конечно, адресован мне.

— Пока более или менее.

— А где Воробей?

— Был на месте.

— А Дед?

— Про Деда скажу. На месте он, по изнасилованию, скорее всего, работает. Про других же не знаю, не докладывают они мне. Должность моя задавать лишние вопросы не позволяет, — довольно грубо огрызаюсь я, тем самым предвосхищая следующий вопрос.

— Какому изнасилованию? — настораживается Бритвин, не обращая никакого внимания на мой ответ.

Я вкратце рассказываю, что знаю.

— Падла! — вдруг произносит Петр.

— Кто? Я или Дед? — делаю вид, что не понял.

— Он падла, насильник, — с расстановкой повторяет Бритвин.

Он заметно мрачнеет и весь дальнейший путь молчит. Петр — отец славных двойняшек и, несмотря на шебутной характер, все, что касается детей, для него свято.

Примерно год назад с его племянницей произошел аналогичный случай. Не добившись у руководства понимания, Петя, бросив все дела, самовольно выехал к сестре на Украину и сразу с поезда лично включился в процесс расследования. При необходимости стимулировал местные кадры общепринятым в среде коллег способом, а где и просто подгонял их. Результат не замедлил сказаться — виновный был задержан и оказался весьма любопытным кадром для правоохранительных органов братской республики. Петр возвратился затоваренный салом и горилкой, а также с благодарственным письмом начальника тамошней милиции. Однако вместо ожидаемого почета и поощрения Бритвин за этот несанкционированный вояж поимел крупный геморрой на работе, но в результате проведенной служебной проверки отделался малой кровью и впоследствии был реабилитирован.

Увидев меня, Дед начинает недовольно брюзжать о том, что мы, молодые, вконец оборзели, не хотим работать, и молотим под дураков, думая, что он один здесь умный. Не оправдываюсь и не ссылаюсь на уважительные причины, потому что Дед по большому счету, как всегда, прав. Вот и сейчас он вместо меня, хитрожопого, опрашивает заявителя.

Ермолин заканчивает писать и просит отца девочки расписаться под объяснением. Тот, морща лоб, внимательно читает свои показания и расписывается по продиктованной Дедом установленной форме.

— Теперь, — говорит Дед, передавая чистый лист бумаги, — пишите заявление. В правом верхнем углу — начальнику отделения милиции Сокову Н.М. от гражданина Митрофанова, свои полные данные и место жительства. — Митрофанов начинает писать под диктовку, аккуратно выводя слова. Ермолин ждет, пока он заполнит «шапку». — Теперь, посередине листа — «Заявление».

В этот момент дверь в кабинет отворяется, и я вижу Бритвина. На его лице застыла натянутая, противная улыбочка. Он заходит за спину Митрофанова и заглядывает через его плечо. Потом, видимо, прочитав написанное им, спокойно интересуется у Деда:

— Ну, как дела? Скоро освободишься?

— Все нормально, уже заканчиваю. Сейчас заявление допишет и все.

— А насильника этого куда потом?

— Сейчас из Главка приедут и с собой заберут. Он, как понимаешь, мне не нужен.

— Ага, понятно.

Петя склоняется над Митрофановым и вдруг нежно проводит ладошкой по его голове.

— Лысеешь? — интересуется весьма участливо.

Опешивший Митрофанов поднимает на Петра глаза и застенчиво улыбается.

— Да, знаете ли, годы, стареем.

Бритвин говорит медленно, с расстановкой. Его лицо багровеет и принимает цвет спелого помидора.

— Тебе, падла, уже ни годы не помогут, ни явка с повинной. В глаза смотри, сука! — орет Петя и что есть силы, сверху кулаком лупит Митрофанова прямо по лысому темечку. Расшатанный стул разваливается, и Митрофанов с грохотом падает на пол.

Первым бросаюсь на Петю я и отталкиваю его. Он вырывается и пытается достать лежащего Митрофанова ногой. На шум вламываются Воробей с Брагиным и помогают мне нейтрализовать не на шутку возбужденного Петра.

Тут наконец приходит в себя Дед.

— Отставить! Отставить говорю! — ревет он. Мы отпускаем Петра, и он тут же делает шаг в сторону съежившегося Митрофанова.

— Отставить команду «отставить»! Его держите! — Дед вытянутым пальцем указывает на Бритвина.

Я тут же становлюсь между Митрофановым и Петей.

— Десять суток ареста! — как змея шипит Ермолин.

Петя начинает врубаться, что несколько не прав.

— Дед, но я….

— Молча-а-ать!! Двадцать суток! Идите, доложите дежурному.

Петруха уже окончательно во все въехал и не теряется.

— Есть, двадцать суток ареста, товарищ подполковник! — Для солидности он повышает Ермолина в звании на одну звезду. Потом разворачивается кругом и, чеканя шаг, выходит.

Я помогаю ничего не понимающему Митрофанову подняться, отряхиваю с его одежды пыль. Пододвигаю новый, крепкий стул и помогаю сесть.

— Товарищ Митрофанов, — поправляя на носу очки и с только свойственным ему торжественным сарказмом произносит Дед. — В отношении вас произошла чудовищная ошибка. Весь личный состав до крайности возмущен попыткой совершения этого гнусного преступления в отношении вашей дочери. Данный сотрудник только что прибыл из ночной засады и просто не мог знать, что вы не этот… — Ермолин на секунду заминается, подбирая нужное слово, — который другой, настоящий. От своего имени приношу вам глубокие извинения и обещаю, что кто-то будет строго наказан.

Дед демонстративно вытирает со лба обязательный в таком случае пот. Митрофанов с глубоким уважением смотрит на него и, сделав несколько глотательных движений, прощающе отмахивается.

— Ну, что вы. Пустяки. Я все понимаю. У вас такая тяжелая работа. Прошу вас, не надо никого наказывать.

— Браво! — мысленно аплодирую ему. — Сразу видно, наш человек!

Другой бы на его месте обиделся, шум поднял. А этот проникся. Молодчина! Человечище! Просто приятно работать. Побольше бы таких.

Митрофанов окончательно успокаивается, дописывает заявление и вместе с Ермолиным уходит.

То, что произошло минутами раньше, профессионально называется ошибкой в объекте. Это явление в основном свойственно преступникам. Например, когда киллер расправляется не с тем клиентом, а квартирный воришка, взломав дверь, по его убеждению, богатой хаты, сталкивается на пороге квартиры с облезлым, орущим от голода котом и стайкой тараканов на кухне, куда он, не веря своим глазам, все же заглянул. А всему виной элементарная невнимательность.

Да что, преступники. Ошибки в объекте порой бывают и у нас в милиции. Примерно полгода назад я вместе с тем же Альбертом Поляковым пытался проникнуть в адрес, где должен был находиться без спросу покинувший места не столь отдаленные некто Сева с экзотической фамилией — Пальмов. Я культурно нажал дверной звонок и стал ждать, наивно полагая, что входная дверь моментально широко раскроется, а милейший Сева раскроет нам свои объятия. Фига с маслом! Внутри что-то прошуршало, в глазке мелькнула тень, послышались очень тихие, но быстро удаляющиеся шаги, и наступила полная тишина. И напрасно Альберт вновь и вновь давил на звонок, стучал кулаком и каблуком ботинка в дверь, увещевал и сыпал угрозами — все как будто вымерло. Тогда, громко пригрозив через замочную скважину: «Ну, гад, сейчас ты у меня попрыгаешь», — Поляков убежал к себе на опорный пункт и вернулся с коротким ломиком. С его помощью, наделав немало шума и подняв на ноги жильцов подъезда, поскольку дело происходило очень ранним утром, мы зашли в квартиру. Без труда в шкафу обнаружили до смерти испуганного молодого мужчину, к нашему великому удивлению — не Пальмова. Осмотрев на всякий случай еще раз все закутки, притащили задержанного в отделение. По всей видимости, мы опоздали, и Пальмов ушел раньше. Но у нас в руках была его связь по фамилии Кузяков, работающий официантом и прописанный в том же адресе. После выполнения всех формальностей, Кузякову был задан конкретный вопрос:

— Куда делось лицо, ночевавшее у тебя дома?

Кузяков обвел взором стены кабинета, меня с Альбертом и, вжавшись в стул, замкнулся.

Он держался, как партизан на допросе в гестаповском застенке, не проронив ни слова, до тех пор, пока не увидел фотографию Пальмова в фас и профиль, и не узнал от меня, что это есть опасный преступник. Тут с ним произошло что-то невероятное. Вначале он покрылся капельками холодного пота, потом его лицо стало расползаться в улыбке. Заложив руки за голову, потянулся и, резко вскочив на ноги, чем немало нас перепугал, сбацал чечеточку, после чего в бессилии повалился в кресло. Такое мы видели впервые и очень удивились.

Уставившись на Кузякова, ждали объяснений. Все оказалось, как всегда, до обидного просто. Наш клиент тайно встречался с дамой. По случайному стечению обстоятельств, она же являлась супругой участкового инспектора, к счастью Кузякова, не из нашего отделения. И именно она, буквально за пять минут до нашего появления в адресе, покинула лоно любви. Увидев через дверной глазок Альберта в форме и с табельным оружием, Кузяков понял, что наступил его смертный час: хитрый мент — муж зазнобы, застукал их с поличным. Теперь открывать дверь не имело никакого смысла, и Кузяков наивно оттягивал момент неминуемой расплаты за блуд. Для себя твердо решил: что бы ни случилось, любым способом вывести подружку из-под жестокого удара. Именно этим и объяснялось упорное нежелание вести с нами дружеский диалог. В заключение он признался, что в жизни не видел более приятного лица, чем на фотографии Пальмова. Мы еще долго общались с Кузяковым, который оказался милым парнем и на радостях тут же предложил отметить наше случайное знакомство. Не буду скрывать — мы с радостью согласились. А Пальмов? Пальмова задержали на следующий день. Как выяснилось, он действительно проживал в этом же доме, на этом же этаже, в так же расположенной квартире, но… в другом подъезде.

Так что, всяко в жизни может статься, и Петруха, конечно, виноват, но… не виновен.

Глава 8

За стенкой слышу дружный хохот. Петя развалился за своим столом, покуривает сигаретку и самодовольно улыбается. Увидев меня, демонстративно хмурится.

— Ты что на людей бросаешься? — спрашиваю у Бритвина.

— Ты же сам сказал.

— Что я тебе сказал?

— Про насильника. Так и сказал, что Дед работает с насильником. А мое отношение к ним ты прекрасно знаешь. Так что, подставил ты меня по всей программе. Вот Леха соврать не даст — все слышал. Выходит, с тебя пузырь за причиненный моральный вред, — вполне серьезно завершает Петя свой монолог.

— Во-первых, не передергивай. Я совсем не это имел в виду.

— Тем более, что ты имел, то я и ввел. — Бритвин и Краснов громко ржут над этой, по их мнению, очень удачной шуткой. — Гони пузырь, — еще раз напоминает Петя.

— Да иди ты куда подальше, — стараясь быть невозмутимым, огрызаюсь я. — Если на то пошло, то рассчитываться со мной должен ты и немеренно. Кто сегодня меня на сутки задвинул? Не ты ли?

— А при чем здесь я, — наглея на глазах, говорит Петя, — это к Михалычу все претензии, к нему, неродному.

— Ну и хрен с тобой. Теперь, если что, лучше не подходи.

— А куда ты денешься! Ты же старший, тебе и отвечать за нас всех, — совсем распоясывается Бритвин. Его словам особого значения не придаю, потому что понимаю — это ответная реакция за устроенный прикол у «Пельменной».

Хлопает входная дверь, и в помещение просто врывается взъерошенный Альберт. Не давая нам раскрыть рот для подобающей оценки столь невежливого проникновения в святая святых, прямо с порога, выпучив глаза, кричит:

— Быстро на выезд! Убийство.

Этого нам как раз и не хватало, успеваю подумать я.

— Ты чего разорался? — обрывает Полякова Воробей. — Вбегаешь, как очумелый, слюной брызжешь. Давай конкретно. Кого убили, где?

Альберт переводит дыхание.

— Со «скорой» заявка поступила. Труп женщины в квартире, огнестрел. Соков уже в курсе. Приказал всех в адрес направить. Группу из Главка уже вызвали. Давайте быстрее! — жалобно просит Альберт.

— А Галевичу доложил? — интересуюсь я.

— Он вместе с Михалычем на совещании в управе.

— Адрес-то какой… Гаврила? — насмешливо спрашивает Воробей и тут же чертыхается — это его территория. Ни слова больше не говоря, начинает неторопливо собираться. Я тоже одеваюсь, беру дежурную папку и жду Воробья.

— Машина где? — спрашиваю Альберта, заранее зная ответ.

— На ней Соков уехал.

— А как мы, по твоему мнению, до места добираться должны? — раздраженно шипит Птицын.

— Ребята, — мнется Альберт. — А я здесь при чем. Сказано, вас направить, вот я и направляю. Доберетесь как-то, своим ходом.

— Ладно, все ясно, — безнадежно машет рукой Воробей. — Поехали на моей. Петро! Будьте с Лехой и Андреем на месте. Я из адреса отзвонюсь, тогда и подскочите. Ну что, вперед и с песнями.

— Милиционера я туда направил, — вдогонку нам сообщает Поляков.

— Молодец, службу знаешь, — не оборачиваясь, бросает Толя.

На улице сумерки. Через десять минут подъезжаем к типовой пятиэтажке-«хрущевке» начала шестидесятых годов. Точно в такой же проживаю и я. По обшарпанной лестнице поднимаемся на третий этаж. Вот и нужная квартира. На лестничной площадке стоит постовой.

— Привет, Саня, — здороваюсь с ним за руку. — В адресе кто есть?

— Только бабка — свекровь потерпевшей. Больше никого. Дверь не заперта, заходите, — добавляет он, видя, что я потянулся к звонку.

Спрятав руку в рукав куртки, берусь за дверную ручку и тяну на себя. Первым захожу в коридор, осматриваюсь. Я нахожусь в ничем не примечательной, трехкомнатной малогаборитке, уже требующей хотя бы косметического ремонта. Из кухни навстречу нам семенит заплаканная женщина весьма преклонного возраста. Воробей выступает вперед.

— Здравствуйте, гражданка. Что у вас произошло?

Женщина указывает на дверь комнаты:

— Вот там.

Прошу Анну Ивановну, так зовут бабулю, в комнату не заходить, и открываю дверь. Следом заходит Воробей. Для себя сразу отмечаю, что обстановка в комнате не нарушена. Воробей уже склонился над трупом. Это женщина лет тридцати. Наверное, при жизни довольно миловидная. Что ж — смерть не красит. Ее правая рука откинута в сторону, пальцы полусогнуты. В области груди, чуть слева, на халате имеется отверстие. Ткань вокруг него пропитана уже успевшей подсохнуть кровью. Приглядываюсь. Края опалены. Значит, выстрел произведен в упор. Воробей тоже все прекрасно видит. Больше ничего не трогаем. Скоро должна прибыть дежурная группа. Криминалисты очень не любят, когда кто-то без них суется осматривать место преступления. Обычно этим грешат, в первую очередь, руководители всех звеньев, не относящиеся к оперативным службам, которые, видимо, из чистого любопытства, как мухи на г… мед, слетаются на подобные происшествия. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что реально помочь ничем не в состоянии, они все же лично осматривают место и дают указания, которые никто выполнять не будет. Затем с чувством выполненного долга убывают восвояси, оставив после себя несметное количество четких и смазанных следов, установить принадлежность которых в дальнейшем просто невозможно.

Выходим на кухню. Я присаживаюсь за стол. Воробей встает рядом, прислонившись плечом к дверному косяку. Анна Ивановна молча глядит на меня. Я достаю из папки чистый лист бумаги и ручку. Прошу ее дать мне документы потерпевшей. Она выходит в коридор и сразу возвращается с паспортом. Записываю: «Петухова Татьяна Егоровна, 19… года рождения, место рождения Ленинград, прописана… здесь же».

— Анна Ивановна, кто еще проживает в квартире?

— Я, сын — Николай и Таня… проживала. — Она говорит тихо, вытирая слезы какой-то тряпицей. — Мужа я три месяца назад похоронила.

Конец ознакомительного фрагмента.